«Если», 2001 № 11

Андрей Щупов ДЕТИ ХЛЕБНЫХ ВРЕМЕН

Ползком добравшись до края лощины, Согомак некоторое время прислушивался к звенящей тишине. А может, и не звенела она вовсе, — такая уж жизнь пошла, с гулом да стоном. Так что тягучий звон вполне мог поселиться в голове навечно. Покойный Зум тоже что-то рассказывал про такое. То ли мелодию какую-то вечно слышал, то ли голоса… Согомак встряхнулся и чуть привстал. Так или иначе, но опасности он не чувствовал. Точнее, опасность была и ушла, оставив за собой смрадный рассыпающийся шлейф. Тем и отличались проводники от простых смертных — кто-то умел ощущать опасность, а кто-то нет. Если бы сам Согомак не владел даром прозорливости, давно бы сгинул в каком-нибудь из походов. Не столь уж много тараков осмеливалось покидать Пещеры, выходя на открытое пространство. А он выходил — и очень часто не в одиночку. Водил с собой группы и умудрялся сохранять всем жизнь. То есть — почти всем, потому что ВСЕХ приводить обратно не удавалось еще никому. Кто-то обязательно должен был погибнуть. Согласно жестоким правилам этого мира. Вечно голодное Пространство требовало жертв, и с этим проводник почти смирился, тем более, что счет его был не таким уж плохим. В худшем случае Согомак терял каждого третьего, другие не возвращались вовсе.

Собравшись с духом, он перемахнул через барьер, одним броском пересек поросшую пыльником лощину. К телу немедленно присосался здоровущий клещ, но Согомак даже не взглянул на него. Все чувства были обострены до предела, любое шевеление воздуха могло означать возвращение опасности.

Он остановился на стыке двух скал и замер перед останками тарака.

Теперь уже не разобрать, кто это был. Ясно, что соплеменник, но более никаких подробностей. Даже мучительная смерть от ядовитого тумана не оставила бы столь жутких следов. Раздавленное в кашу туловище, неестественно вывернутая кисть и оскал чудом уцелевшего черепа. Что и говорить, картинка аппетиту не способствовала. Во всяком случае было абсолютно ясно, что Вихрь не промазал. Потому и нельзя задерживаться в подобных местах сколь-нибудь долго. А погибший был явно из новичков, — похоже, даже собирался расположиться на отдых. Вон и котомку расшнуровал, скатерку под обед расстелил. Мыслимое ли дело — всего в двух шагах от Белой Скалы! Неужели не знал, что именно здесь Вихрь собирал ежемесячный урожай жизней. Урожай, надо признать, богатый.

Продолжая вглядываться в мертвеца, Согомак чувствовал, что жутковатому пейзажу чего-то явно недостает. По крайней мере мозг строптиво не желал принимать увиденное. Чуточку помешкав, проводник вынул из-за пояса баязу — отточенную металлическую полосу с самодельной рукояткой — и ювелирным движением выдернул из окостеневшей руки покойника перепачканную кровью котомку. Тряхнул на весу, и наружу тотчас вывалилась пара ссохшихся, покрытых солевой нездоровой коркой ямусовых лепешек. Брови Согомака сошлись на переносице. Все было яснее ясного. Такая уж, видно, судьба выпала бедолаге. Насобирал где-то ядовитой снеди и, не настигни его Вихрь, чуть позже наверняка бы скончался от жестоких спазмов. Еще и родных мог бы потравить. То есть если бы успел, конечно, добраться до дома. Впрочем, возможно, и не было у него никакого дома. Жил себе в какой-нибудь берлоге, как тот же Умник, коллекционировал камни с рисунками и подбирал все, что плохо лежит.

Согомак нагнулся ниже, взглядом проследил за вереницей потемневших капель. Петляющей дорожкой они тянулись от мертвеца куда-то в сторону. И снова тревожно запульсировало под темечком. Вот оно! То самое, что насторожило с первых мгновений. Если Вихрь разбивает жертву, подобных багровых дорожек просто не бывает. И еще… Очень уж мало осталось от мертвого тарака. Настолько мало, что Согомак тут же вспомнил о мертвом поселении парков. Кажется, нечто подобное он имел счастье наблюдать именно там.

Всматриваясь в зыбкий след, Согомак приблизился к краю поросшей пыльником лощины, повернул направо. Тот, кто успел навестить погибшего до проводника, явно старался не следить. Как известно, пыльник способен хранить след на протяжении длительного времени. Погибшую группу того же Бортника Согомак нашел только благодаря внимательному осмотру местности. А ведь с момента гибели там минуло чуть ли не полтора десятка сезонов! И все равно отыскал…

Согомак застыл на месте. Прямо перед ним алела закоростевшая лужица. В центре лужи красовалась потемневшая ступня — еще одна часть тела неосторожного тарака. Увы, догадка оказалась верной. В окрестностях Пашни действительно промышляла команда каннибалов.

Легкий звон наплыл справа, и Согомак невольно пригнул голову. Но звон летел ровно, не суля неприятностей. То ли парил над землей далекий птерон, то ли выискивали добычу летучие мороки. Ни те, ни другие серьезной угрозы для племени тараков не представляли, и все же, задерживаясь здесь, Согомак здорово рисковал. Не столько собой, сколько теми, что остались в лачуге Умника. Как ни крути, а от Пещер они отошли уже на приличное расстояние. Пропади он сейчас без вести, и легко может статься, что назад к Пещерам никто из них не выберется.

Порывистым движением Согомак забросил найденную котомку через плечо, знакомой дорогой поспешил обратно. Лощину пересек с той же головокружительной скоростью и только за скальной грядой позволил себе отдышаться. Тактика была проверенной. Даже самый стремительный Вихрь не угонится за бегущим тараком. Главное — не медлить и не стоять на месте. Вихрь, если ему позволить, вмажет так, что мокрого места не останется. Разнесет в кровавые брызги, как того бедолагу.

Передохнув, Согомак стряхнул пытающегося присосаться к пояснице клеща и ровной трусцой спустился в низину. Стоило ему одолеть последний поворот, как он различил голоса своих спутников.

— …Смешно! Всю жизнь болтаем об одном и том же! Конец света, конец света… Да вы, родные мои, с началом определитесь, а потом уже о конце толкуйте!

— Ну, начало, положим, далеко. Пойди проверь, как оно там все начиналось. А вот конец близехонько.

— Это наш с вами конец близехонько, а жизнь никуда не денется! Как течет, так и будет течь. Я ведь не просто так из Пещер ушел! В этих местах, может, и солонее жить, зато тише. И разум в тишине обостряется, и размышлениям предаваться любо-дорого.

— Смешной ты, Умник! Над чем размышлять-то?

— Поразмышлять, милые мои, всегда есть над чем. Только для этого тишина потребна. Пустота — лучшая ловушка для мыслей. Попробуй влей что-нибудь в бутыль, полную браги. Все тут же обратно пойдет. Так и мы с вами. Сказать честно, вы ведь там в своих норах не живете, а только время убиваете. Даже поговорить толком не знаете о чем. Одними сплетнями и проживаете.

— А ты знаешь, про что говорить?

— Конечно, знаю. У меня, милок, тело легкое, а голова ясная. Я о Пространстве думаю, о жизни, обо всех нас. Старикам всегда есть, о чем призадуматься. Это наше главное достояние, так сказать, последняя ступень развития. А в ваших поселениях, извини меня, жизнь давно скисла. Что старики, что молодежь — все только о печеностях с ямусом и думаете.

Согомак неслышно вошел в хижину, приблизившись к товарищам, присел рядом. Разглагольствовал, разумеется, Умник. Нервно теребя усищи, часто и не к месту размахивал руками. Рад, наверное, был, что обрел слушателей. Ясная голова — дело хорошее, однако и такой головушкой перед кем-то надо блеснуть. А этому отшельнику в последнее время только со стенами и приходилось беседовать — и то шепотом да вполголоса, чтобы не привлекать внимание Вихрей.

Кревет, самый молодой и любознательный из участников похода, собрал лоб в задумчивую гармошку.

— Ну, положим, про нас я спорить не буду, действительно скисаем. Но мир-то все равно не объять. Ни разумом, ни взглядом. Тогда к чему все твои размышления?

— То есть — как это не объять?

— Известно — как. Если Вселенная расширяется, да еще со скоростью камнепада, как же за ней угонишься?

— Ученых сказок наслушались? — Умник фыркнул. — Знаю, помню. Эффект расползающейся паутины, разбегающихся волн и так далее.

— Разве не так?

— А вот ты поживи с мое, дождись, когда усы от старости пожелтеют, да здесь сотенку-другую сезонов понаблюдай за Пространством — тогда и поймешь, что к чему. — Умник сердито пошевелил челюстями, отчего усы его еще больше встопорщились. Сморщенное лицо рассказчика стало откровенно страшным, но этого никто не заметил.

— Так вот, мой дорогой, знаменитый эффект паутины, конечно, любопытен сам по себе, однако, по моему глубокому убеждению, связан прежде всего не с пространством, а с возрастом живущих.

— С возрастом?

— Именно с ним. Все та же пресловутая относительность. Трактуйте Пустоту шире, ребятки! Не замыкайтесь на одной только скорости, и мир сразу станет проще и яснее. Время действительно увязано с Пространством — что верно, то верно, однако последнее теснейшим образом взаимодействует с нашим внутренним мироощущением. — Выдав столь замысловатый перл, Умник с видом превосходства оглядел собравшихся. — Да, дорогие мои! Пока мы взрослеем, Вселенная представляется нам огромной и разбегающейся, но как только наступает старость, приходит осмысление истины, реальные границы мира подступают вплотную, и начинаешь отчетливо видеть, что мир мал и кубичен. Нет в нем ни простора, ни плоскостей, ни устойчивых шаровых образований.

— Что же тогда есть?

— А есть лишь повсеместно сжимаемые кубические пространства. Песчинки времени осыпаются, тускнеют тела — и с каждым годом наш мир становится теснее. — Умник постучал себя по голове. — Сначала здесь, а потом и вокруг. Мы сами его сжимаем, понимаете? Каждый по отдельности, и все вместе. И кстати сказать — весь наш чертов прогресс способствует тому же самому.

— Я слышал, — вмешался Согомак, — старики рассказывали, что раньше жили в мирах просторных, многоуровневых. Встречались даже такие, что в несколько переходов невозможно было одолеть. То есть правда ли нет, не знаю, но старикам принято верить.

— Вот! — Умник торжествующе указал на Согомака. — То самое, о чем мы и говорим. Повсеместное и необратимое сжатие Вселенной! Это раньше были усадьбы, сейчас — все больше приусадебные участки. Замечаете нюанс? Участки по-прежнему зовутся ПРИусадебными, хотя усадеб, как таковых, давно нет. Вместо дорог — подорожники, вместо построек — пристрои. — Умник мелко захихикал. — Вы и Вихрь не в состоянии увидеть, потому что смотрите не туда.

— Как это не туда?

— А вот так. Если воспринимать Вихрь, как нечто абстрактное и конечное, то увидеть его действительно невозможно. Но если в момент приближения Вихря попытаться увидеть его целиком, понимаете? Попытаться вобрать в себя весь окружающий мир, то искомое зрение к вам обязательно придет. Ненадолго, но придет.

— А ты сам-то его видел?

Голова Умника умудренно качнулась.

— Не видел бы — не говорил.

— И что же он собой представляет?

— А вот об этом рассказывать бесполезно. Во-первых, все равно не поверите, а во-вторых, какой в этом смысл? Это вам ровным счетом ничего не даст. И еще раз повторяю: увидеть его может каждый. Если очень захочет.

— Говорят, его видят в самый последний миг. Уже перед смертью.

— Не знаю, не знаю… Я его лицезрел неоднократно и, как видите, по сию пору жив. Что, кстати, лишний раз подтверждает теорию о сжатии мира. Мы сжимаем его здесь, — Умник снова постучал себя по голове, — и стоит нам чуточку освободиться от прежних догм, как мы тут же начинаем видеть неизмеримо большее. Впрочем, увы, таракам это не слишком нужно. А потому никуда не денемся, еще немного — и сожмемся все в одну деревушку, в один островок.

— Почему же у ганийцев все наоборот? — возмутилась Беана, единственная среди участников похода особа женского пола. — Мы, выходит, сжимаемся, а у них и территорий все больше, и народ крупнеет. Помните, того пришлого, что забрел в Пещеры?

— Это тот, который заблудился?

— Ну да. Открыла я ему дверь, так он едва прошел. Такой высоченный! И усищи шикарные! Черные такие, вразлет! Не то что у наших карликов.

— Кого это ты карликами называешь! — Вскинулся Рох, дружок Беаны.

— Да уж не ганийцев, понятно.

— А кто тебя просил ему открывать?

— Так он же раненый был. Ободрался в дороге, измучился.

— В дороге… — Рох фыркнул. — Это же мы его отмутузили.

— Вы?

— Конечно! Чтоб, значит, не шлялся по чужим территориям. Подумаешь, дубиной вырос! Обычный мутила. В смысле, значит, измененный. — Рох поскреб тяжелую челюсть. — Их там, если хочешь знать, химией в свое время травили. Это еще во время тотальной войны. Вот и получился фокус. Кто-то не выдержал и помер, а кто-то наоборот в рост пошел.

— Сказки! — задумчиво протянул Гунт. — При чем тут химия с мутациями? У них жрачки полно и свободы выше крыши. Опять же южная сторона — значит, ни зимы тебе, ни холода…

Согомак напрягся. Всей спиной он вдруг ощутил нависшую над хижиной опасность. Она наплыла стремительно, словно туча, застыв над самой крышей. Во всяком случае он точно знал, что ни приблизиться к окну, ни выглянуть за дверь он не отважится ни за какие коврижки. Комнатка потонула во мгле, пропали голоса беседующих, исчезло вообще все. Только собственный, трепещущий в груди страх и мерзкий, скользящий по спине холодок. Он сидел, не шевелясь, и отчего-то почудилось, будто некто, прячущийся за стенами хижины, тяжелым взором рассматривает засевших внутри.

Мгновение — и все снова ушло. Неведомая туча рассеялась, и Согомак расслабился, чувствуя, как стекает по лицу запоздалый пот. По счастью, никто из присутствующих ничего не заметил. Извиваясь ленивой змеей, беседа струилась в прежнем направлении…

— Выходит, мы сжимаемся, а они — нет!

— Если верить Умнику, получается, что так. — Кревет восторженно глянул на отшельника. — Мы стареем, а они молодеют, верно, Умник?

— Вполне допускаю, — хозяин хижины с достоинством кивнул. — Любое племя переживает свои взлеты и падения. Кто-то впадает в детство, а кто-то, напротив, мудреет.

— А я лично так смекаю, — вновь подал голос Рох, — до них беда тоже рано или поздно доберется. Не сегодня, так завтра. Потому как в одном болоте отираемся.

— Не скажи! У них там и Мерзлота под боком, и Райская Чаша…

— Ну, положим, от такой близости больше вреда, чем пользы. Это же вроде алтаря у Вихрей.

— Какого еще алтаря?

— А такого! Сам не видел, но рассказывали, что трижды в сезон Райская Чаша наполняется самыми изысканными яствами.

— Сама собой, что ли?

— Чудак-тарак, неужели не понял? Да те же Вихри и приносят. Шарятся по всему миру, выискивают самое лучшее и собирают в одно место. Куда там вашей Мерзлоте до Райской Чаши!

— Ну, а по мне и Мерзлота — местечко неплохое…

— Кстати, Умник, правда ли, что Мерзлота — это древние склады гостей из Внешнего Мира? Будто бы пришли они как-то на Холодную Гору, отыскали этот ледник и оставили запас продуктов до будущих времен?

Умник фыркнул.

— Еще один миф! Красивый и бессмысленный.

— Тогда откуда там взялись продукты?

— А откуда они берутся в Райской Чаше? — Умник насмешливо улыбнулся.

Подобную манеру — отвечать вопросом на вопрос — Согомак не переваривал в принципе, однако в данном случае рассудил, что Умник прав. Столь сложные явления, как Мерзлоту и Райскую Чашу, можно было объяснять либо сказками, либо вообще никак.

— Но как же все-таки быть с Первоквадратом? — Кревету не терпелось вернуться к исходной точке спора. — Разве не доказано, что мир произошел из Первоквадрата?

— Кем это, интересно, доказано?

— Ну… Учеными, наверное.

— Напомню, перед вами сидит как раз один из таких ученых! — Умник желчно задрал подбородок, и усы его вновь заходили ходуном. — Тем не менее в Первоквадрат я абсолютно не верю.

— Но он же был!

— Где это был? На Матане? В Пещерах? Или, может, на Слепце? Почему вообще тараки склонны все на свете упрощать? Первоквадрат, первозверь, первобытность… Нет, дорогие мои, часть правды — еще не есть вся правда, и этого, к сожалению, не понимает большинство правдолюбцев. Весь наш прогресс, вся наша наука — это такой пустяк, что, честное слово, об этом даже не стоит говорить.

— Но ведь Пашню освоили, разве не так? И на Матану несколько раз отправляли экспедиции. Об этом даже глашатаи вещали! Говорят, там и Первоквадрат видели.

— Наверное, что-нибудь действительно видели, не спорю, — Умник глянул с ехидцей, — но скажу вам по секрету, мы и до Слепца давно дотянулись. Тихоходом, но дошли.

— Да ну?

— Вот вам и «да ну»! Каналы-то кто роет? Ганийцы, что ли? Нет, милые мои, — наши роют!

— А зачем их рыть?

— Вот чудак-тарак! А зачем Дальне-пещерный канал рыли? Зачем Пашню распахивали? Или тот же Заповедный Вал, — на кой, спрашивается, он сдался братьям ганийцам? Однако полтораста лет трудились, вязали щепу, камни громоздили, на крепеж последний металл пускали.

— Погоди, погоди! — встрепенулся Согомак. — Про Слепца это ты точно знаешь?

— А то! Еще наши прадеды туда мостик проложили. Щепу от Заповедного Вала отрывали и на мост пускали. Так потихоньку и построили. Потом уже пешочком добирались. Долго, понятно, зато надежно. И по сию пору секретные экспедиции посылают.

— Дела-а!.. — изумленно протянул Гунт. — А мы тут сидим в глухомани и знать ничего не знаем.

— То-то и оно! — победно улыбнулся Умник. — Слух у вас отключен. Не слышите ничего и не видите.

— А я другое не понимаю. То есть с Матаной ладно, пусть исследуют. Вдруг да найдут что-нибудь полезное. — Рох сердито поскреб грудь. — Но каналы-то зачем рыть? Он же далеко — Слепец-то. Ни воды там, ни продуктов.

— Чудачок! — Умник дребезжаще рассмеялся. — Мы ведь здесь как раз об этом и толкуем. Идея! Вот, что повелевает племенами! Ради нее и пускают в распыл недра и здоровье.

— Ты больно-то не гогочи! — С земли угрожающе приподнялся Кайсан.

— Спокойно! — шикнул Согомак. — Ссор мне еще тут не хватало!

И Рох, и Кайсан, первые забияки пещерного люда, с пренебрежением покосились в его сторону. Кайсан даже циркнул слюной под ноги, однако все же уселся обратно на камешек. Умник же словно и не заметил ничего. Все с той же хитринкой на морщинистом лице снова заговорил:

— Вы, братцы мои, ищете логику там, где ее нет. Ни Магическая Башня, ни Волнующие Пирамиды никому не были нужны. Даже Заповедный Вал, с точки зрения оборонной фортификации, не что иное, как полный бред! Какой-нибудь средней силы Вихрь минует его, не заметив. Но ведь построили! И гордятся теперь. Потому что никакому другому племени это не под силу.

— Да уж, — вздохнул простодушный Гунт. — Тут они нас сделали, ничего не скажешь.

— Зато каналы на Слепце — наши! — Тряхнул сухоньким кулачком Умник. — И вешки там через каждые сто шагов установлены — дескать, не кто-нибудь, а наши волонтеры эту территорию застолбили. У ганийцев, понятно, и техника, и жратва, зато у нас — дух!

— Скоро, похоже, и его испустим, — хмыкнул помалкивавший до сих пор Айзис. — Слыхали небось, что в селе парков случилось?

— А что такое?

— Вон Согомака спросите. Он туда ходил, все видел своими глазами.

Лица сидящих обернулись к проводнику.

— Видел, — Согомак неохотно кивнул.

— И что же там такое стряслось? — Умник тоже изобразил внимание, хотя ясно было, что такого ортодокса, как он, всерьез может интересовать исключительно философия мирового порядка. — Туман или другая какая отрава?

— Голод.

— То есть? — Умник удивился. — Они же, помнится, катакомбное селение обустроили. Хвастались, что продуктов на пару веков хватит.

— Вот и дохвастались… — Проводник рассеянно погладил усы. — Думаю, за продуктами они все же куда-то ходили. А как сель сошел, все их лазы каменным клеем залило. Вот и умерли от голодной смерти.

— А ты-то сам как туда попал?

— Да так и попал. Побродил вокруг и обнаружил лазейку. Кое-кто оттуда все-таки выбрался. Надо думать — кто-то из последних. Рыть-то они все время рыли. Узкий такой тоннель получился, длинный. Еле-еле пролез… — голос Согомака чуть дрогнул. Чтобы скрыть нахлынувшее смятение, он опустил голову. Не хотелось ему про это рассказывать. Ох, как не хотелось! — В общем, прошелся по улочкам, поглядел. Живых не обнаружил.

— Могу себе представить! — присвистнул Кревет. — Полная деревня мертвецов. После такого и спать-то, наверное, страшно.

— А что мертвецы, — с ленцой протянул Рох, — вроде обычных колод. Не кусаются — и ладно.

— Главное — сколько это у них все тянулось?

— Не столь уж сложно и подсчитать. — Проводник пожал плечами. — Связь-то с ними когда прервалась? Еще до Обильных Праздников. А нашел я их как раз перед походом. Вот и прикиньте.

— У меня тоже дома родня припухает.

— Опять же мародеры кругом… Куда только власть смотрит!

— Да на Матану со Слепцом, — съязвил Рох. — Куда им больше смотреть!

— Ничего, — Согомак улыбнулся, — скоро вернемся с водой и пе-ченостями. Накормите вашу родню вдосталь.

— Когда вернемся-то? — Кайсан поднял голову. — Второй сезон уже пехаем. Ты же нас кругами водишь! Спрашивается, на кой нам это надо! Пашня-то — вон где, совсем рядом. Рвануть напрямки — и уже сегодня там будем. Скажешь, не так?

— Так, — согласился Согомак.

— Вот я и толкую! Леший-то не стал мудрить, — вышел позже, а уже успел обогнать. Как пить дать, в селение раньше нашего вернутся.

— Может, и вернутся, — проговорил Согомак, — а может, и нет.

— А что им сделается?

— Да хотя бы то же самое, что случилось с хозяином этой вещицы. — Согомак швырнул перед собой заляпанную кровью котомку.

Уставившись на страшную находку, компания примолкла.

— Тоже, видать, из торопыг был, — жестко продолжал Согомак. — Решил срезать дорогу и угодил прямиком под Вихрь.

— Хмм… — Гунт раздумчиво потер костяные пластины на боку. — Это ты туда, значит, и ходил?

Проводник кивнул.

— Я его еще с тропы заметил. Надеялся, что жив, — вот и решил сбегать. Издали-то не поймешь — мертвец или подранок. Вихрь он ведь медленно бьет — и не всегда точно. Сам не раз попадал под него. Он еще над головой, а уже слышно, как шелестит воздух. Тут важно — не мешкать. Бежать что есть мочи до ближайшего укрытия.

— А он, получается, не успел? — Кревет робко коснулся котомки, тут же отдернул руку.

— Хуже. Он на открытое место вылез. Вот и попался. — Согомак мрачно оглядел присутствующих, мысленно поставил себе высший бал. Все-таки правильно он сделал, что прихватил котомку. Хотел напугать спутников — и добился своего. Дисциплинка в отряде заметно ослабела, а хуже нет, если в походе начинается разброд.

— Да-а… — Айзис испуганно поежился. Участники похода настороженно заозирались.

— В общем, разговаривать на эту тему больше не будем. Хотите вернуться домой живыми, будете делать, что я говорю. И Леший нам не указ. У него семь ходок, а у меня больше сорока. Так что это его риск и его грех.

То ли перебил он им настроение на беседу, то ли действительно вконец перепугал, но очень скоро тараки стали укладываться на ночлег. Умник, разумеется, занял свое королевское ложе, все прочие расположились кто где.

Дождавшись, когда участники похода поуспокоятся, Согомак незаметно толкнул в бок Гунта, кивком указал на выход. Переспрашивать Гунт не стал, все понял сразу. Пожалуй, это был единственный из членов их небольшой команды, с кем проводнику удалось найти общий язык в первые же часы совместного похода. Молчаливый гигант проявлял некоторую медлительность, однако Согомак знал, что на этого богатыря можно полностью положиться. Будь в группе все такие, как Гунт, не возникло бы и причин для беспокойства.

Выйдя из хижины, они отошли в тень, потоптавшись, присели на мшистых валунах.

— Что-нибудь еще? — Гунт говорил шепотом, что лишний раз доказывало его сметливость.

— Кое-что есть. — Согомак вздохнул. — Видишь ли, этого недотепу не только Вихрь прикончил.

— То есть?

— Я мало кому рассказывал, и, похоже, напрасно. Понимаешь, в той злополучной деревушке у парков от голода умерли далеко не все. Во всяком случае те, кто выбрался наружу, голодными не были.

— Что? — голос у Гунта сел. — Ты хочешь сказать…

— Каннибалы. — Согомак кивнул. — Не знаю уж, сколько их там уцелело, но надо так понимать, что собратья пришлись им по вкусу.

— Значит, и этого бедолагу…

— Нет, его действительно прикончил Вихрь. Но позже рядом побывал кто-то из этих мерзавцев. Видишь ли, его разделали, как тушу. Было бы время, я мог бы, пожалуй, даже отыскать их. Следов не так уж много, но для поиска вполне достаточно.

— Дела…

Согомак пытливо взглянул на Гунта.

— Думаю, маршрут придется менять. Не стоит маячить на виду у этих тварей. Сдается мне, что отираюся они как раз неподалеку от Пашни.

— Значит, к Пашне не пойдем?

— Точно.

— А куда же тогда…

— Отправимся к Мерзлоте.

— Но это значительно дальше.

— Дальше, зато надежнее. — Согомак поднялся с валуна. — В общем, завтра мне понадобится твоя поддержка. Сам знаешь, в такие моменты хочется на кого-то рассчитывать.

Круглая голова собеседника раздумчиво качнулась.

— Ты можешь на меня полагаться.

— Спасибо, Гунт. И еще… Присмотри за Рохом с Кайсаном. Очень уж бойкие и строптивые. В Пещерах напропалую бузили и здесь, боюсь, станут скандалить.

— Может, проще оставить их у Умника?

— А они останутся?

Гунт промолчал. Все было понятно без слов.

— Стало быть, договорились. Завтра встаем рано, поэтому давай отдыхать. — Согомак поправил на поясе тяжелую баязу и первым зашагал к хижине Умника.

Сказать по правде, он ожидал худшего. Их было восемь душ, и ровно половина восстала против его решения пробираться вместо Пашни к запасникам Холодной Горы. То ли успели уже подустать, то ли по наивности полагали короткий путь более безопасным. Нудным голосом Согомак назвал многочисленные ловушки и сюрпризы, поджидающие их на пути, а в довершении всего еще разок тряхнул перед спутниками злосчастной котомкой. Ни мимикой, ни интонацией он постарался не выдать своих истинных чувств. Пусть воспринимают, как робота. Оно и к лучшему. Меньше будут роптать и возражать. Про каннибалов он вновь умолчал. По опыту знал, что осторожнее не станут, а вот психовать начнут точно. Только кому это нужно? Без того — вон какие взвинченные да распаленные.

— В Мерзлоте пищу поискать еще надо! Она же там сплошь подо льдом! Может, и вовсе ничего не найдем. — Скуластая физиономия Кайсана побагровела от злости, обглоданные усы трепетно вздрагивали, вторя каждому его возгласу. — А на Пашне все само под ногами лежит. В два счета загрузим баулы.

— Кроме того, в Мерзлоте мы и часа не протянем, — вторил приятелю Рох. — Тогда уж проще сразу под Вихрь, чтобы не мучиться.

— А у меня ноги стерты, — растерянно пожаловался Кревет.

Прислушиваясь к пестрой разноголосице, Согомак лишний раз подивился собственной прозорливости. Объяви он им о своем намерении в хижине Умника, и не пошли бы с ним вовсе. Но ведь нарочно выбрал момент, когда группа, перекусив и экипировавшись, уже выбралась на скальный хребет. Во всяком случае возвращаться было уже труднее.

— Предлагаю устроить обсуждение! — пискнул Линис, тарак солидных лет и совершенно невзрослой внешности. Со спины — подросток подростком, и только когда смотришь в лицо, видишь, что перед тобой вполне пожилая особь.

— Взвесим все за и против, а если что, попросту разделимся.

— Кто это тут собрался делиться? — рыкнул Гунт. — Проводником выбрали Согомака, ему нас и вести! Начнем голосовать да спорить — и в десять сезонов никуда не доберемся.

— Тем более, что данный хребет — не самое лучшее место для долгих заседаний, — вставил Согомак. — Есть тут и Вихри, и землетрясения, и все прочие удовольствия.

— Нарочно запугивает! — взвился Рох. — Рот зажимает!

— Твой не зажмешь, — скривился Согомак. — Ладони не хватит.

— Что?! — Воинственно выпятив челюсть, Рох качнулся вперед. — Слушай, ты! Если хочешь бродить здесь вечно, твоя воля, а лично я отправляюсь к Пашне! Догоню Лешего с ребятами, с ними и обратно вернусь.

— Иди, — жестко сказал Согомак. — Может, и впрямь вернешься. Леший — парень прыткий, авось не загонит. Вихрей, правда, не видит, но кто знает, вдруг да повезет… К сведению всех присутствующих могу добавить: до Холодной Горы всего два сезона пути. Доберемся без особых хлопот, это я могу обещать твердо.

— Да что он может нам обещать! Кто ему верит?!..

— Не верещи, Рох! Лично я Согомаку верю…

Неизвестно в каком направлении развернулись бы мятущиеся мысли спутников, не приключись беда. Сначала Согомак почувствовал легкий озноб, а чуть позже — недоброе дуновение стороннего ветерка. Такое уж это было место. Любое изменение привычных вещей могло обернуться трагедией. Как правило, подобные вещи он чувствовал безошибочно. Печенью там или селезенкой — не в этом суть. Из проводников те и выживали, кто умел предвосхищать приближение смерти. Всего несколько мгновений и хватило, чтобы осмыслить собственное состояние.

— Туман! — жутковато шепнул он. — Ядовитый туман идет!

— Вранье! Снова пытается запугать…

— Тихо! — рявкнул Согомак.

Глядя на его окаменевшее лицо, спорщики примолкли. А он уже и не видел никого, обостренным чутьем обратившись вовне. Дуновение ветерка становилось все более явственным. Ошибки не было, что-то стремительно надвигалось.

Приблизившись к краю скального хребта, проводник изучающе присмотрелся к складкам местности.

— Все верно, туман. — Он бессильно выругался. — И уже не предупредишь!..

К краю пропасти подошли остальные.

— Он что, не видит? — охнула Беана.

— Как же он может увидеть, если он в хижине?

Теперь наступление тумана могли наблюдать все. Густое, клубящееся облако, сотканное из мириадов сверкающих кристалликов, быстро заполняло низину. Лачуга Умника располагалась чуть выше, но облако двигалось быстро, и уже можно было услышать первое зловещее шипение.

— Хана Умнику! — брякнул Кайсан.

— Не каркай!

— Тут уж каркай, не каркай…

Помутившимся от бешенства взором проводник заставил Кайсана замолчать.

Тем временем сметливый старикан все же заподозрил неладное. Может, услышал шипение, а может, сработала старческая интуиция. Они хорошо видели, как Умник выскочил из хижины, испуганно завертел усатой головой. У него был еще шанс спастись, но вместо того чтобы немедленно бежать, он вновь шмыгнул в хижину, а спустя какое-то время показался с ямусовой ковригой под мышкой и свернутой в рулон циновкой.

— Да бросай же ты их! — Согомак стиснул челюсти. Было ясно, что драгоценное время потеряно, и старик обречен. Облако клубилось уже совсем рядом, парой рукавов намереваясь обнять взгорок, на котором располагалось жилище отшельника. Умник, прихрамывая, припустил прочь. В резвости ему было не отказать, однако дорогу уже пересек один из искрящихся ручейков. Умник, не разбегаясь, сиганул через препятствие, однако на самом краю не удержался — взмахнув кривыми конечностями, шмякнулся в пузырящийся конденсат. Испуганно ахнула Беана, обморочно икнул Линис. Что такое ядовитый туман, тараки знали не понаслышке. А старика внизу уже скрутило. Выронив ковригу и циновку, он кое-как вырвался из обжигающего плена, пробежал несколько шагов и снова упал. Облако ожившим монстром сменило направление, уже почти не спеша наплыло на съежившуюся фигурку, безмолвно проглотило Умника.

— Все… — сипло сказал Согомак. — Кто хочет идти к Пашне своим ходом, пусть двигает. Удерживать не буду.

Глупо было ожидать протеста. Смерть Умника, с которым еще вчера спорили, вместе хлебали ямусовую похлебку, потрясла всех без исключения.

— Ну? Чего ждем? Или хотите, чтобы туман поднялся и сюда? — Согомак сумрачно взвалил на себя баул. — Словом, решайте, кто со мной, а кто нет.

Но решать им было нечего, он все решил за них. Никто больше не отважился спорить, и, возобновив подъем, Согомак даже не стал оглядываться. Без того знал, что вся группа следует за ним.

Место для привала, по общему мнению, он выбрал скверное. Согомак и сам это знал, как знал и то, что в смрадной и темной распадинке, где они остановились, можно спокойно пересидеть любые невзгоды. Справа к низине вплотную подступало болото, с левой стороны начиналось взгорье, от которого вертлявые тропы разбегались по укромным фьордам и каньонам. Кроме того, Согомак заставил разуться Кревета и, едва глянув на опухшие ступни, понял, что парнем следовало заняться еще вчера. Юный романтик-неумеха за три сезона успел стереть ноги до жутких волдырей. Надо отдать ему должное, он стоически терпел боль, однако двигаться дальше в таком состоянии было безусловно нельзя. Согомак демонстративно швырнул модную, на каблуках, обувку в расщелину, из собственных запасов достал мягкие мокасины. После чего, собрав посуду и прихватив с собой хромающего Кревета, отправился на болота.

— Пойдем, красавец, лечиться.

— На болото?

— На него, родной…

Путь был недолог. Очень скоро они подошли к парящей, наполненной миазмами долине.

— Никогда не видел такого! — Изумленный Кревет приоткрыл рот.

Подивиться было чему. Болото и впрямь было странным. Вода проступала здесь прямо сквозь почву в виде огромных тягучих капель. Самые крупные вздувались чуть ли не в рост тарака, становясь похожими на гигантский череп цефала, и именно в одну из таких капель Согомак велел сунуть Кревету стертые конечности.

— Уж не знаю, в чем тут причина, но раны и царапины заживают мгновенно. Чудо, а не вода! Главное — дыши ртом, и все будет тип-топ.

— Так, может, нам и фляги наполнить?

Согомак покачал головой.

— Это, парень, не та вода. Умываться, раны лечить — пожалуйста, а пить ни в коем случае. Соль в ней, понимаешь, особенная… — Он замолчал, не зная, что еще можно объяснить по поводу загадочных свойств воды. Если мороки с птеронами от болотной воды пьянели и падали с высоты на землю, то взрослые тараки после первого же глотка ощущали головокружение и тошноту. Бывало, и засыпали. Да так крепко, что разбудить их не могли даже самые болезненные оплеухи.

— Ничего… Запасы есть, переживем. — Он неопределенно качнул головой. — А доберемся до Ревуна, там и вовсе наберем полные бурдюки.

Найдя пару подходящих пузырей, проводник выложил ворох посуды, неторопливо взялся за дело. Черт его знает, зачем это было ему нужно, но Согомак не умел бездельничать. Когда выпадала пауза, либо перебирал скарб и чинил баулы, либо принимался отрабатывать приемы фехтования. Увлеченно рубил в клочья пыльник, с кряканьем наносил колотые раны, со свистом кромсал воздух. Либо разматывал найденный в одном из походов длиннющий линек и выставлял его на просушку, лишний раз проверяя на прочность, смазывая потертые места болотным маслом. Насмешки и шуточки тара-ков его при этом не смущали. Он попросту их не слышал. А собственное пристрастие к уборкам и мытью посуды объяснял расшатанными нервами. Правильно подметили мудрецы: лучше нет занятия для неврастеника, чем взяться за стирку или мытье посуды. Дело несложное, а успокаивает изрядно. Руки сами собой что-то творят, а ум сам собой уносится ввысь, заполняется сладковатым туманом. Можно, конечно, о чем-нибудь и помечтать, но о чем могут мечтать тараки, достигшие возраста Согомака? Как ни крути, но все в его жизни уже было. И горе, и радости, и разочарования. Наверное, одно только и осталось — попытаться когда-нибудь увидеть Внешний Мир — тот самый, о котором говорили с придыханием и украдкой, чего откровенно боялись и во что попросту отказывались верить…

— А где Кревет?

Вздрогнув, Согомак поднял голову. Мимоходом обругал себя за утраченную бдительность. А еще опытом бахвалился! Любой Вихрь мог учуять на расстоянии, а вот шагов Беаны не услышал.

— Ноги полощет. Вон тамочки.

Она даже не повернула головы. Как видно, Кревет Беану не интересовал.

— Тебе помочь?

— Есть желание — пожалуйста. — Он неохотно подвинулся, уступая часть посуды, не удержался от досадливого вздоха. Но не объяснять же ей, что для него это не труд, а отдых. Да и поймет ли?

— Неужели тебе нравится мыть чашки?

— Представь себе, нравится.

— Чудной ты!

Согомак так и не понял, смеется она или нет. То есть молодежь и раньше за глаза посмеивалась на его счет, придумывая обидные прозвища вроде «цуцика в юбке» или «усатой кухарки», но Согомак предпочитал не обращать на шепотки внимания. Веселятся — и пусть. Такой уж это возраст. Поживут с его — тоже что-нибудь поймут. Ну а не поймут — не его печаль.

— Видишь ли, вода — это вода. Любое общение с ней успокаивает.

Беана помолчала, обдумывая сказанное.

— Наверное, мне тоже могло бы это нравиться. Только ведь воды все равно нет.

Она имела в виду другое. Вода в Пещерах действительно отсутствовала. Ее носили издалека — в бурдюках и громоздких флягах, набирая в редких ручейках, вычерпывая до дна самодельные запруды. Воды не хватало даже для питья, не говоря уже о чем-то ином. Во всяком случае мытье посуды и впрямь представлялось для тараков непозволительной роскошью.

— Как там в лагере? Не бузят?

— Вроде пока тихо. Гунт с Айзисом следят за Пространством, остальные, конечно, дрыхнут.

Слово «остальные» она произнесла с едва уловимой насмешкой. Согомак искоса взглянул на нее. Крутобокая, бойкая, в глазах вечное ехидство. И не поймешь сразу — какое значение вкладывает она в ту или иную фразу. Даже с кем дружит — толком не разберешь. Не то с Рохом, не то с Кайсаном. А может, нравится играть с этой парочкой? Кажется, раза два или три эти дурни из-за Беаны даже дрались. Вот радости-то ей было!

Наблюдая за движениями проворных рук соседки, Согомак понял, что с посудой она управляется ничуть не хуже, чем он. Пожалуй, даже лучше. Соплеменница была и впрямь шустрой. Вот и сюда прибежала явно не посуду мыть.

— Не понимаю, как можно любить подобные путешествия. Наверное, надо быть абсолютно бесстрашным?

Он улыбнулся:

— Либо абсолютно бесстрашным, либо абсолютно глупым.

— Ты не похож на глупого.

— Да ну?

Беана посмотрела на него в упор, и Согомак прочитал на ее лице непритворный интерес. Ему стало смешно. Эта дурочка, похоже, действительно положила на него глаз. То ли поднадоели дружки-забияки, то ли решила попрактиковаться на более зрелой особи. А может, просто испытывала на нем свои чары.

— Ты видел когда-нибудь живого птерона? — Она продолжала глядеть на него и, задавая вопрос про птерона, казалось, спрашивала совсем о другом.

— И видел, и слышал.

— Он страшнее морока?

— Скажем так — крупнее. Но мы их не интересуем. — Согомак кивнул на пузырящееся болото. — Сюда они частенько прилетают. Крылья чистят, чешую. Или, бывает, напьются водички и начинают выписывать в воздухе вензеля. Одно слово — пьяные. А иногда тут же прямо и засыпают. В такие моменты их можно даже потрогать.

— Ты трогал?!

— Я их ощипывал. — Проводник легонько дернул себя за ус. — Видишь ли, из щетины птеронов можно плести довольно прочные вещи — циновки, пояса, ножны. Вот и приходится рисковать.

— Ужас! И они не просыпались?

— Почему же, иногда случалось… — Согомак прислушался. — Вот, кстати, летят. Легки на помине. Слышишь, звенит?

Беана чуть привстала, лихорадочно огляделась.

— Где же они?

— Высоко, отсюда не увидишь.

— А Вихря они не боятся?

— Боятся-то боятся, но у них — скорость, свобода маневра… Между прочим, по звуку можно определить, далеко ли бродит Вихрь. Если птерон сам спасается бегством, то и звон у него особый…

Мелькнула тень, шерстистым комком скатившись с заросшего пыльником холма, к болоту подбежало неказистое существо. Плоское, напоминающее сковороду тельце; маленькая, оснащенная уродливыми челюстями головка. Полутарак-полузверь. Взвизгнув, Беана прыгнула к проводнику, обхватила его за шею.

— Спокойно! Это не птерон — обычный горец. — Согомак погладил перепуганную Беану по спине.

— Какой грязный, страшненький… — Соплеменница продолжала дрожать.

— Обычный одичавший горец. Совершенно безопасный.

— Но ты посмотри, какой у него отвратительный вид!

— Встречаются экземпляры и похуже.

— А правда, что отрубленные конечности у них могут вырастать заново?

— Говорят, что да. Кое-кто считает, что горец умирает, лишь потеряв голову.

— Ого!

— Только их все равно никто не убивает. Кому они нужны?

Глаза Беаны — пара тлеющих углей — оказались неожиданно близко. А более всего Согомака удивило то, что прежняя насмешка из них бесследно исчезла. Соплеменница смотрела на него с негой и томлением, ничуть не скрывая своих чувств. На мгновение Согомак даже растерялся. К подобным стремительным переменам он был попросту не готов.

Тем временем горец, не обращая на них ни малейшего внимания, жадно припал к ближайшей вспухающей из земли капле. Глотнув пару раз, перебежал к следующей. Кадык на темной и морщинистой шейке судорожно подергивался. Утолив жажду, он воровато зыркнул в сторону тараков и помчался через болото, часто спотыкаясь, разбивая встречные капли в искристые брызги.

— Видели?! Видели чудище, что сейчас пробежало? — Босой и взволнованный, к ним выскочил Кревет.

— Да это же горец! — Беана фыркнула. — Обычный одичавший горец. Совершенно безопасный!

С явной неохотой она отстранилась от проводника, и Согомак лишний раз подивился, до чего быстро и легко меняется выражение ее лица. Теперь это была прежняя Беана — готовая в любой момент рассмеяться или ужалить колючим словом.

— Если горец, то ладно… — Кревет потрясенно посмотрел на свои ступни. — Смотрите-ка! Раны действительно того… Почти зажили.

— Вот и лечи до победного. — Согомак растерянно поскреб макушку. — А мы тут посуду, что ли, домоем.

— Домоем, домоем, — Беана улыбчиво кивнула. — Ты иди, Кревет; полечись…

То, чего он опасался, все-таки произошло. А ведь сколько раз говорил себе: никаких романов во время походов! До сих пор этого правила ему удавалось неукоснительно придерживаться, но, увы, все рано или поздно подвергается проверке на прочность. Не удержался й он. Как бы то ни было, но «мытье посуды» изрядно затянулось. То ли сказалось поднадоевшее одиночество, то ли чары Беаны действительно оказались неотразимыми, но устоять проводник не сумел.

И конечно, уже на подходе к лагерю им пришлось столкнуться с разъяренным Рохом.

— Тварь!.. — Он в бешенстве шагнул к съежившейся Беане. В подобном состоянии что-либо объяснять ему было бессмысленно. Не тот момент и не та ситуация. Поэтому Согомак атаковал почти рефлектор-но, ударив не сильно, но точно. Клацнула челюсть, и буян, охнув, опустился наземь.

— Вот и кончилась наша спокойная жизнь. — Проводник досадливо передал котомку с посудой Беане. — Неси в лагерь и скажи Гунту, что пора подниматься. Пусть трубит общий сбор.

— А ты?

— Я чуть подзадержусь. Приведу в чувство этого ревнивца.

Согомак знал, что говорил. Хуже нет междоусобицы и распрей в походе. Понятно, когда грызутся из-за воды или куска ямуса, но когда сходятся в схватке из-за смазливых дамочек, это уже глупо! Глупо и абсолютно не к месту.

Тем не менее Рох повел себя на удивление спокойно. Очнувшись, ощупал разбитое лицо, кое-как поднялся.

— Ничего личного, Рох. Предлагаю отложить все споры до возвращения. — Согомак старался выглядеть спокойным, однако стерег каждое движение соперника. Однако Рох в драку не полез. Процедив многообещающую угрозу, без скандала и ропота побрел к лагерю.

А уже через полчаса они двинулись к долине, густо поросшей пыльником. Проводник намеренно задал приличный темп, намереваясь разогреть участников похода. Быстрее выдохнутся — меньше сил останется для склок. Тем более, что двигаться по пыльнику было и впрямь непросто. Вязкая растительность цепляла за ноги, окутывала подобием густого меха. В иных местах клубящиеся стебли достигали роста зрелого тарака, незримые ветви змеились над самой землей, и ничего удивительного, что очень скоро спутники Согомака стали спотыкаться. Каждые десять шагов им приходилось стряхивать с себя липучую гадость, рывками высвобождать спутанные ноги. Положение усугублялось тем, что в пыльнике в изобилии водились клещи и прочие кровососы. Самые голодные норовили присосаться всерьез, вонзая в тело острые хоботки, шипастыми лапами цепляясь к мокасинам. Бредущие тараки вполголоса ругались, с шипением отдирали от себя кусачих тварей. Согомак не мешал выплескивать злую энергию. По себе знал: уже через час подобного хода отдых покажется манной небесной, а все недоброе отодвинется на второй план.

Как ни пыхтели за спиной участники похода, приближение гиганта проводник все же услышал. Вскинув руку, привычно остановил колонну.

— Что там еще? — плаксиво проскулил Айзис.

— Опять туман? — Рядом оказался замыкавший колонну Гунт.

— Цефал, — шепнул Согомак. — Идет прямо сюда.

— Это такой хвостатый, как на картинках?

— Он самый и есть.

— Где?! — Беана в панике ухватила проводника за локоть.

— Где-то впереди, но уже близко.

— Тогда почему мы стоим?

— От него не убежишь. Если заметит, догонит в два счета.

— Разве он питается тараками?

Согомак покачал головой.

— Питается тем же, чем и мы, но временами может перейти и на нашего брата… — Проводник чуть повернул голову, пытаясь точнее определить местонахождение чудовища. — Внимание! Замерли! Помните, если не будете двигаться, он нас не заметит.

Испуганно охнула Беана, что-то неразборчивое пискнул Айзис. Теперь уже все видели, как над колышущимся маревом пыльника выросла огромная туша цефала. Выглядело животное ужасно — крохотные дегенеративные ушки, заостренное рыло и огромные, выпирающие наружу желтоватые зубы. Настороженно принюхиваясь, чудовище то и дело приподнималось на массивных задних лапах, бдительно всматривалось вдаль.

— Он чего-то боится? — шепотом поинтересовалась Беана.

— Того же, чего боятся все.

— Ты говоришь про Вихри.

— Разумеется. — Проводник искоса взглянул на соседку. — Во всяком случае ничего страшнее Вихря природа еще не придумала.

Между тем чудовище шагало прямо на них. Вниз оно почти не смотрело, что и спасло тараков от немедленного обнаружения. Еще один шаг и, смяв справа от Согомака приличный лужок пыльника, цефал проследовал дальше. Волосатой жирной змеей мимо сгрудившихся тараков протащился его хвост.

— Ну и громадина! — Кревет смахнул с лица пот.

— Он что, слепой? — фыркнул Линис. — Мы же совсем рядом находились!

— Цефал реагирует главным образом на движение. В меньшей степени — на звук и запах. Словом, если не шуметь и не дергаться, можно даже погладить его хвост.

— Вот еще радость!

— А я слышал, — подал голос Кайсан, — что цефалы день и ночь таскают к себе в пещеры пищу. Будто у некоторых скапливаются целые горы добычи.

— Так, может, нам туда двинуть? — немедленно встрепенулся Рох. — И следы вон какие! Никакой дороги прокладывать не надо. Доберемся до пещерки, осмотримся и загрузим в темпике все их припасы.

Согомак кисло усмехнулся.

— Что-то не встречал я храбрецов, которые беспрепятственно позаимствовали бы у цефала еду.

— Значит, будем первыми!

— Первыми и последними. Что ты будешь делать, когда эти твари вернутся?

— Замру на месте. Ты же сам сказал: они реагируют только на звук и движение.

— Мало ли что я сказал. — Согомаку не хотелось вступать в долгий и бессмысленный спор. — В общем так, о пещере цефала советую забыть. Пробраться туда, вероятно, можно, а вот вернуться да еще с добычей на спинах — вряд ли. Тем паче, что за этими тварями Вихрь тоже любит поохотиться.

— Звенит! — Айзис вскинул руку. — Там что-то звенит!

— Да это же морок! — усмешливо объяснила Беана. — Их можно не бояться.

Рох бросил на нее колючий взгляд.

— Больно много ты стала знать!

— Интересуюсь, потому и знаю.

— Гляди, доинтересуешься…

Этих чужаков также первым заметил Согомак. И само собой припомнилось село парков, его заброшенные улочки, кости разбросанных по утлым дворикам обглоданных скелетов. В груди екнуло от дурных предчувствий, рука сама собой легла на эфес. Подчиняясь кивку проводника, группа в очередной раз остановилась.

По счастью, опасения были напрасными. Тараки, которых они встретили, оказались остатками одного из местных племен, некогда процветавших, а ныне практически выродившихся. Пожалуй, самих участников похода эти запущенные и неряшливые старики испугались значительно в большей степени. Только после обмена первыми приветствиями настороженность прошла, уступив место диалогу и натянутым улыбкам. Такова была суть этих бродяжек. В отличие от Умника, действительно сумевшего сохранить чувство собственного достоинства, эти тараки вели себя суетливо и виновато, каждым своим движением выдавая готовность услужить. Даже будучи гостями, путешественники очень скоро стали чувствовать себя здесь полноправными хозяевами. Во всяком случае Кайсан с Рохом это моментально усекли, заняв в чужой хижине лучшие места.

Согомак никогда не был приверженцем игры в «господ и рабов», однако с сожалением признавал, что в мире подобное деление существует. Мудрецы вроде того же Умника выбирались из общего круга заблуждений, взирая на категорию личности с разумной долей скепсиса, но не следовало забывать, что таких, как Умник, оставалось немного. Большинство суетно плескалось в единой луже, и мера оценки оставалась простой, как корка ямуса: те, кто старается не уронить себя, заслуживает уважения; все прочие беспощадно переводятся в разряд плебеев и недотараков. Во всяком случае сам Согомак ни за что бы не сумел влезть в шкуру того, кто, перестав стесняться окружающих, открыто попрошайничает и подбирает объедки. Собственно, вопрос был из разряда философских, и с природой нищенствующих душ проводник сталкивался не впервые. Поломать голову было над чем, поскольку лебезящих и ползающих на животе он повидал за свою жизнь предостаточно. Что примечательно, от подобных существ и запах исходил соответствующий. Наверное, иначе и не могло быть, — тот, кто питается помоями, не может благоухать. Здесь же к ароматам кисловатой затхлости примешивался явственный запах отравы. Линис, наивно поднесший ко рту кус хозяйского ямуса, получил от Согомака хлесткий шлепок. На недоуменный взор проводник шепотом пояснил:

— Сначала тебя вывернет наизнанку, к вечеру ты сляжешь, а завтра и вовсе испустишь дух.

— А как же они? — Линис недоуменно кивнул на ютящихся у стены тараков.

— Они свое уже отлежали. Кто-то выжил, а кто-то нет.

— Интересно… — Айзис настороженно понюхал горшочек, в котором парила какая-то бурда. — Что-то не очень похоже на яд.

— Действительно, пахнет аппетитно! Может, ты что-то путаешь, Согомак?

Чуть поколебавшись, проводник приблизился к дремлющему на половичке хозяину лачужки, тряхнул старика за плечо.

— Объясни, отец, где вы добываете печености и ямус?

В слезящихся глазах хозяина попеременно промелькнули испуг, надежда и страстное желание угодить. Торопливо вскочив, он заковылял к порогу, замахал руками куда-то в сторону.

— Еды много! — Он жалко улыбнулся. — Ямус, печености, вода — все есть.

— Я спросил: где вы все это берете? У Белой Скалы?

— У Белой берем, под Теплой берем. Везде пищи много. Хорошо живем, сытно! — Голова хозяина радостно задергалась. — И Вихри там тихие, мимо проходят, не трогают.

— Не трогают, говоришь?

— Так ведь всем хватает. Хорошие места, богатые. Еду хоть каждый день носи. Ее там целые развалы.

— Все ясно? — Согомак со значением взглянул на своих спутников.

— А что нам должно быть ясно? — Линис недоуменно сморгнул.

— Яд, — коротко пояснил Согомак. — У Белой и Теплой скал все давно отравлено. Две трети оттуда не возвращаются вовсе. Либо там погибают, либо в пути.

— Но как же тогда?.. — Линис развел руками. — Они ведь тоже это едят. Неужели не знают?

— Знают. Но для них это уже вчерашняя новость. Те, кто выжил, адаптировались. Они уже не такие, как мы. Они… — Согомак споткнулся, не зная, что сказать.

— Выродки, — усмешливо подсказал Кайсан. — Вроде, значит, измененных. Любую падаль могут съесть и не подавятся.

Сказано было грубо, но по существу верно. Во всяком случае Согомак не нашелся, что на это возразить. Сухо кивнув, заметил:

— Запасы у нас еще есть, так что советую на здешние яства не зариться.

— Слушай, командир, а кто сказал, что в этой твоей Мерзлоте пища тоже не отравлена? — подал голос Рох. — Мы вот туда премся, ноги сбиваем, а дойдем — и окажется, что ничего там есть нельзя.

— Можно, это я тебе говорю. Во всяком случае — никто еще не травился продуктами из Мерзлоты.

— Ну да, конечно! О тех, кто травится, никто уже не расскажет, — хмыкнул Кайсан.

— Все! — подвел черту Согомак. — Ужинать и отдыхать. Путь впереди еще долгий.

— Куда ты запропастился? — Руки Беаны обвили шею проводника.

— Нужно было осмотреть ноги Кревета.

— Ну и как?

— По-моему, все в порядке. После болота так оно и должно быть. Бедолага еще немного хромает, но скоро и это пройдет.

— А мои ножки ты не хочешь осмотреть? — Она придвинулась ближе, и Согомак ощутил жар ее дыхания.

— Хочу, — признался он. Туман вновь заволок сознание, на добрых полчаса проводник забыл обо всем на свете. Даже о том, что неделей раньше Беана числилась в подружках Роха. В самом деле, подумаешь — числилась! Было и сплыло. Жить нужно сегодняшним днем. Живущие прошлым — обречены на печаль, живущие будущим — на жестокосердие по отношению к своему настоящему…

Позднее, стараясь ступать чуть слышно, они вернулись в утлую землянку. Но там еще не спали, — слушали горбатого старика с уродливой культей от левого плеча. Незаметно прикорнув у порога, Согомак тоже прислушался к дребезжащему голосу калеки.

— Ума не было, вот и отправились за ним. Ровнехонько по следам зверя. Заплутать сложно. Где следы, а где и кучка помета. Известное дело, цефалы — твари ленивые. Бродят обычно одной и той же тропой. Опять же борозды от когтей, — даже на камнях видно, а уж про землю я и не говорю…

— Ты про еду давай, что нам твои когти!

— Ну… Еда, само собой, в пещере оказалась. Целая гора! То есть если трех рослых тараков друг на дружку поставить, вот такая примерно высота и была.

Кто-то из слушателей звучно присвистнул. Рассказчик довольно закивал головенкой.

— Да уж, пищи там скопилось приличное количество. Не знаю, сколько сезонов они все это таскали, но был там и ямус с корнеплодами, и печености с блестками, и мукса с грибочками. Одним словом, чистая Райская Чаша! Жаль, мало нас было, да и много ли мы сумели бы поднять? В общем, пришлось попотеть. Ходили туда-сюда, выносили и складывали. А на последней ходке меня цефал и заприметил. Я чуть подотстал, понимаешь. Лямки чертовы развязались, пришлось остановиться. А тут он как раз и вперился всей тушей в пещеру. Я на стену — он за мной. Я выше, а он, подлец, на задние лапы встает. Благо щель какая-то попалась, — я туда и втиснулся. Все равно как пробка в кувшинное горло. Только тогда он меня и клацнул. Баул вырвал, а заодно и руку отхватил. Как раз по плечо.

— А дальше что было?

— Дальше отсиживался. Рану кое-как перетянул, старался не стонать. Цефал-то мимо еще несколько раз проходил, но то ли попривык к моему запаху, то ли неинтересно ему стало. Какой прок в старом калеке? — Старик со вздохом погладил изувеченное плечо. — А сезона через три я оттуда выбрался. Еще и окорок с собой прихватил, чтоб не пустым возвращаться.

— Ну ты, дед, даешь!

— А что! Чай, моя рука стоила того окорока. Можно было и больше прихватить, только с одной клешней да в моем состоянии много ли унесешь?

— Да уж, мы бы там не растерялись, — вздохнул Кайсан. — В пару ходок сумели бы затариться.

— Согомак говорил, там отравы тоже хватает, — неуверенно напомнил Кревет.

— А то мы не поймем — что отравлено, а что нет! — Рох фыркнул. — Или нюхалки у нас нет?

— Да. — а уж… Я бы туда точно сходил! — Кайсан мечтательно погладил себя по животу.

Воодушевленный чужим вниманием, старик снова заговорил:

— Это что, мы раз в Гании были — вот где житуха так житуха! Одна беда — нашего брата там невпроворот. Теснотища — жуткая! Зато и Вихри неуклюжие да неловкие, то и дело промахиваются. Сам видел, как на тамошней Пашне народец жирует. Толпами по полям бродят, и никто их не трогает.

— Вот это да! Это я понимаю! — Кайсан даже привстал на своих нарах.

— Потому и рослый народец, что ест от пуза. Иной раз такие толстомясые попадаются — двое наших не обхватят.

— А к чужакам они как относятся? Не трогают?

— Какое там! — Старик пренебрежительно махнул культей. — Приходи да живи. Им это без разницы. Что делить-то? Пищу? Так ее там на всех Пашнях — и верхних, и нижних. Брага тоже, слышь, попадается. Целыми озерами. Мы, правда, не пробовали, но иные любители находились. Дурели с трех глотков. Песни начинали орать, контроль теряли. Все равно как на капельных болотах. Помню, двое напились из горючего озера да и убрели куда-то среди дня. Думали — точно конец ребяткам. Ничего, вернулись. Рассказывали, какой-то шальной Вихрь пытался их догнать, а они брызнули врассыпную, он промеж них и врезал.

— Верно говорят, Пространство таких оберегает, — пробурчал Гунт. Помолчав, добавил: — Только я так думаю — до поры, до времени.

Кайсан глянул на него без всякого интереса и снова развернулся к рассказчику.

— Что ж ты, дед, там не остался?

— Так ведь чужая сторона — она завсегда чужая. Конечно, тепло, сытно, а все одно домой тянет.

— Домой? Эту конуру ты называешь домом?

Согомак прикрыл веки. Усталость давала о себе знать. То, что не отняла дорога, сумела выпить до донышка любвеобильная Беана. Засыпая, краешком уха он продолжал внимать рассказам о Гании и Райской Чаше, о пещере цефалов и свободном народе лесных пургов. Голоса усыпляли, наполняли голову дремотным туманом. Шестое чувство ничего не нашептывало. Мгла — мохнатый зверь без лица — склонилась над ним, теплым языком слизнула, переправив в беспросветную утробу.

Утро огорошило двумя сюрпризами. Во-первых, впервые Согомак проспал положенный срок (спасибо ненасытной Беане!), а во-вторых, сумрачный Гунт порадовал его сообщением о том, что ровно половина команды бесследно исчезла. Кайсан и Рох все же решились на побег. Более того — сманили за собой Айзиса и Линиса. Наверняка дождались, когда все уснут, а после встали и растворились в ночи. Впрочем, кое-какую память о себе они все же оставили, прихватив все имеющиеся фляги с водой, не позабыв и баулы товарищей.

— Это все он, — Кревет обличающе кивнул в сторону вчерашнего однорукого рассказчика. — Раззадорил байками, вот они и подались в Ганию.

— Ну, до Гании, положим, не дойдут, далековато, а вот наведаться в гости к цефалам — на это, пожалуй, умишка у них хватит. — Согомак поднялся с ложа, кряхтя, затянул пояс потуже.

— Воды нет, — поведала ему Беана. — И сумок тоже почти не осталось.

— Баулы — не проблема, — возразил Гунт. — В крайнем случае позаимствуем у этих нищебродов.

— Ну уж нет, обойдемся без мародерства. — Изучающим взглядом Согомак окинул оставшихся участников похода. — А теперь признайтесь, милые мои, неужели никто ничего не слышал?

Гунт пожал плечами, Беана бесхитростно помотала головой, а вот Кревет неловко потупился.

— Ну же, Кревет, не стесняйся!

Плечи юноши виновато дрогнули.

— Честно говоря, я сразу и не понял, чего они шушукаются… А потом подумал: может, оно и к лучшему? Если рвутся, все равно не удержишь, а нам легче будет.

— Особенно без воды и без баулов, — ехидно вставил Гунт.

— Я же не знал, что они прихватят все наши вещи.

— А следовало бы подумать!

— Ладно, не будем спорить. — Согомак кивнул Гунту. — Плюнуть на них мы не можем, да и вещички нам нужно вернуть, поэтому двинем с тобой вдогонку. Кревет с Беаной останутся здесь.

— Я пойду с вами! — Встрепенулась было Беана, но Согомак ожег ее взглядом.

— Все, — сухо сказал он. — Споры кончились. Это приказ проводника!

Кревет съежился еще больше, Беана обиженно надула губы. Впрочем, Согомака это уже не волновало, голова его была занята иными проблемами.

Только отойдя от землянки на приличное расстояние, он дал волю своему гневу.

— В логово цефалов отправились, идиоты! Это же додуматься надо! Да стариков только потому и не сожрали, что они ядом насквозь пропитаны! Цефалы — хоть и безмозглые твари, а тоже не жрут все подряд. Сначала нюхают, а потом разевают пасть.

— Может, они все-таки к Пашне направились?

— Какая там Пашня!.. — Согомак поморщился. То, что было очевидно ему, — обычному тараку следовало еще разглядеть. Присев на корточки, проводник рукой коснулся нитевидного отростка ближайшего пыльника, осторожно огладил кривой стебелек.

— Видишь, в каком направлении сломлено? Так всегда получается, когда кто-то цепляет пыльник и волочет пару шагов за собой. Если поискать и присмотреться, можно и другие следы обнаружить.

— А если это от стариков осталось?

Согомак покачал головой.

— У стариков проторенная тропка. Мы ее уже миновали. А эти друзья свежей дорогой рванули. По всему видно — спешили. Опасались, что кто-нибудь проснется и поднимет тревогу.

— Слушай, Согомак, а может, действительно черт с ними? — Гунт посмотрел угрюмо, почти сердито. — Сам посуди, с самого начала пути с ними мучаемся. Еду подворовывают, правил не соблюдают. А теперь, когда у тебя и с Беаной все так закрутилось…

— Беана здесь ни при чем, — шикнул Согомак. — Вы все — моя команда, понимаешь? Все! И я за вас отвечаю.

— По-моему, мы можем отвечать за себя сами.

— Это там, в Пещерах, вы можете за себя отвечать, но только не здесь. Пойми, Гунт, если я хоть однажды кого-нибудь брошу, — в следующий раз со мной никто уже не пойдет.

Нервно потеребив рукоять баязы, проводник добавил:

— Будь это Кайсан с Рохом, возможно, я в самом деле плюнул бы на нйх, но эти кретины увели с собой Айзиса с Линисом. Один — молодой и глупый, второй — старый и жадный. В любом случае — могу себе представить, что ждет их в логове цефалов.

— Ты думаешь, они обречены?

— Я ЗНАЮ, что они обречены. — Согомак тряхнул головой. — Если мы не успеем перехватить этих зарвавшихся олухов, уже завтра це-фалы доедят последнего, можешь мне поверить.

Откровенно говоря, проводник не столь уж сгущал краски. О цефа-лах бродило много слухов и сплетен, но в главном тараки не ошибались. Шерстистые и неопрятные гиганты не брезговали ничем. На голодный желудок вполне могли устроить охоту на пургов или тараков. Во всяком случае один такой монстр, пробравшись в селение, легко мог устроить бойню. При этом противопоставить ему тараки практически ничего не могли. Рассказывали, правда, что ганийцы изобрели какую-то жуткую машинку, которая ужасным ударом переребивает цефалам лапы, но как говорится — Гания далеко, а цефалы близко. Когда-то одну из таких машинок Согомак видел самолично, случайно оказавшись на территориях, примыкающих к Гании. Огромная металлическая станина с взведенной катапультой действительно потрясала. Кроме того, неподалеку от зловещего агрегата проводник разглядел кровавую, усеянную шерстинками дорожку. Словно и впрямь некое подраненное животное пыталось уползти прочь от катапульты. Как бы то ни было, но сейчас им приходилось полагаться лишь на собственные силы и смекалку. Ничего иного Согомак предложить был не в состоянии.

Стремительный марш-бросок увенчался успехом. Очень скоро они были уже возле мест обитания цефалов. Обостренным слухом Согомак ловил малейшие шорохи, и хищника, грузно топающего по тропе, заметил издалека. Следом за ним Гунт проворно залег в пыльнике. Хищник пробежал всего в каких-нибудь двадцати шагах от тараков, даже не повернув головы.

— Как думаешь, он еще не заметил их?

— Не знаю. — Согомак поглядел вслед уходящему животному. — Либо не заметил, либо уже съел. В любом случае нам стоит поспешить.

Гунт прекрасно все понял. Если цефал убрел от логова, значит, есть шанс пробраться туда незамеченными. По крайней мере какое-то время в запасе у них имелось…

Логово было устроено под нависшей скалой, а чуть в стороне от черного зева пещеры громоздился изрядный холм свежевырытой земли. Стараясь передвигаться короткими перебежками, тараки приблизились к гигантской норе. Затаив дыхание, ступили под высокий свод.

— Как они только отрывают такие пещеры! — Гунт изумленно озирался.

— А ты видал их лапки? Один коготок ровнехонько с твою руку. Так что ничего удивительного. Бывают пещерки и побольше.

— Да здесь же пару деревень можно поселить!

— Поселить, конечно, можно, да только на выход придется целые ворота мастерить. От тех же цефалов…

Где-то рядом осыпалась земля, и вслед за этим донесся приглушенный крик:

— Гунт, Согомак, мы здесь!

Оба враз вздернули головы. Разглядеть что-либо в полумгле было непросто, однако тем же чутьем опытного проводника Согомак угадал копошащуюся на высоте фигуру.

— Кайсан, это ты?

— Вроде того…

— Почему не спускаешься?

— Да у нас тут все в точности, как у того старика с культей… — Сверху долетел нервный смешок.

— Черт бы вас всех!.. — По стене, изборожденной когтями цефалов, Согомак ринулся наверх. Шумно дыша, Гунт едва поспевал за ним. В несколько мгновений, цепляясь за уступы и неровности, они добрались до того места, где плавным изгибом стена перетекала в свод пещеры. Именно здесь они разглядели встопорщенного Кайсана.

— Где остальные?

— Тут. — Забияка кивнул прямо перед собой, и Согомак разглядел узкий лаз, из которого торчала голова Айзиса. — Мы, понимаешь, зашли, а тут эта скотина вернулась. Я в сторону рванул, а они сюда. Цефал, понятно, за ними погнался, а тут дыра эта. Айзис последним шел, вот ему ногу и перекусили.

Ситуация наконец-то разъяснилась. Забившаяся в узкую щель троица никак не могла выбраться обратно. Айзис со своей покалеченной конечностью плотно закупорил выход и при каждом неловком движении начинал обморочно стонать.

— Вот же повезло мне с помощничками! — Согомак и сам подивился, с какой точностью повторилась рассказанная накануне история. Тараки словно нарочно решили воспроизвести ошибку хозяина лачужки, и надо отдать им должное — задуманное удалось на славу.

Оглянувшись на Гунта, проводник указал в сторону выхода:

— Следи за Пространством, а я здесь разберусь.

Напарник коротко кивнул, стараясь не спешить, перебрался по стене чуть ниже.

— Ну, что тут у тебя? — Согомак заставил Кайсана посторониться, торопливо ощупал Айзиса. Голова, руки, туловище были в порядке, а вот с одной ноженькой и впрямь вышла незадача. В сущности, цефал оплошал. Перекусив ногу, он сам же себя лишил возможности вытянуть воришку наружу. Подробно изучив положение, Согомак приблизил лицо к лазу.

— Линис, Рох! Слышите меня? Берите этого недотепу и разворачивайте ко мне головой. Так он у нас не пролезет.

Было слышно, как завозились в щели узники. Вновь застонал Айзис.

— Тише, дурила, тише… — Согомак кивнул Кайсану. — Хватай его,

— все враз и дернем.

— Не свалимся?

— А это уж как получится.

Со второй попытки раненого Айзиса выдернули из тесного капкана. Следом, перепачканный и взвинченный, выбрался Рох, позже вылез и Линис.

— Да-а!.. — Рох возбужденно зыркал по сторонам. — А я уж думал — все! Так и останемся навечно…

— Не болтай попусту! — Согомак кивнул вниз. — Берем аккуратненько и тащим. Времени у нас, ребятки, в обрез. Так что постарайтесь.

Страх прибавил таракам сил. Вниз почти съехали на спинах. Здесь, подхватив Айзиса, бросились к выходу.

— Цефал!..

Предупреждение запоздало. Животное и впрямь возвращалось к пещере. Оно еще не видело их, но наверняка уже уловило чужеродный волнующий запах. Согомак действовал по наитию.

— Забирайте влево и уходите, — рявкнул он. — Ну же! Чего встали? В пыльник ныряйте!

— А ты?

— Я эту гадину постараюсь отвлечь.

Поняли они его или нет, однако выбора у них не было. Спутники Согомака шарахнулись в заросли пыльника, а сам он устремился навстречу цефалу. В сущности, он не геройствовал, — по опыту знал, что всем вместе да еще с раненым на руках попросту не скрыться. Если же удирать в одиночку, зная при этом некоторые тонкости поведения хищника, шансы спастись были весьма немалые.

Еще несколько мгновений, и чудовище его заметило. Вероятно, это был самый страшный момент, поскольку атакующий цефал способен развить огромную скорость. Во всяком случае бежать от него по прямой — чистое безумие. Коротко и мощно выдохнув, Согомак метнулся вправо. Коленями и грудью разбивая пыльник, пробежал шагов двадцать и резко повернул. Маневр был сделан вовремя. Сопящая туша пронеслась мимо, и если бы проводник затаился, у него была бы реальная возможность оставить цефала с носом. Потеряв беглеца из виду и не улавливая вокруг движения, животное вполне могло растеряться. Не видя ничего и не слыша, оно способно было доверять только собственному нюху. А это уже драгоценное времечко, в течение которого Согомак без труда отошел бы на безопасную дистанцию, а то и вовсе описал бы вокруг хищника круг, что окончательно сбило бы охотника со следа. Но, увы, ситуация осложнялась тем, что цефал мог вернуться к той тропке, с которой все и началось, а Согомак всерьез сомневался, что его товарищи успели убежать сколь-нибудь далеко. Поэтому, выждав еще немного, он вновь выбрался из пыльника.

Ему даже не пришлось кричать и махать руками, — цефал обнюхивал почву совсем рядом и тотчас разглядел выбравшегося на свет тарака. На этот раз животное попыталось настигнуть проводника одним прыжком. Замысел вполне бы удался, умей это мохнатое чудовище просчитывать траекторию, но взмывшая вверх туша явно перебрала с расстоянием. Сам же беглец мгновенно вычислил опасную дистанцию и вовремя сумел остановиться. Цефал рухнул в пыльник чуть впереди, и пока хищник разворачивался, пока пытался сориентироваться, проводник выиграл еще несколько мгновений. Не дожидаясь рокового момента, он прыгнул в заросли и понесся во все лопатки. Разумеется, цефал вновь увязался за ним, и когда сопение за спиной стало напоминать сиплое взрыкивание, проводник повторил свой испытанный зигзаг. Повторно попавшись на старый трюк, шерстистая махина промчалась мимо.

— Вижу, тебе начинает это нравиться. — Согомак азартно огляделся. — Поиграл бы с тобой еще, да извини, некогда…

Он действительно не хотел более испытывать судьбу. Обычно в поддавки со смертью долго не играют. Два раза ему повезло, на третий удача могла и отвернуться от тарака. По-пластунски переползая по земле, временами замирая на месте, проводник постепенно описал вокруг рыщущего цефала замысловатую петлю. Именно здесь долина заканчивалась, переходя в выветрившиеся скальные породы. Поднявшись на краю одной из расщелин, Согомак глазами измерил расстояние до противоположного края. Для цефала это был, конечно, форменный пустяк, а вот рядовому тараку следовало поднатужиться. Мысленно ругнувшись и собравшись с силами, он прыгнул. Перекатившись на другом краю, затаился в пыльнике.

Все вышло, как он и задумал. Рыская по долине, цефал наткнулся на зыбкий след и очень скоро добрался до петли. Далее начинался развеселый аттракцион с бесконечным забегом по замкнутому кругу, и, будь у Согомака время, он вдоволь бы потешился над незадачливым цефалом. Но подобные кренделя для того и выписываются, чтобы выиграть время и успеть скрыться. А потому, стараясь без нужды не высовываться, то и дело прячась за валунами, проводник поспешно тронулся в обратный путь.

Из-за проблем, возникших с покалеченной ногой Айзиса, движение существенно замедлилось. С другой стороны, отряд действительно стал напоминать отряд. Ни Рох, ни Кайсан более не показывали характера, а затевать нравоучительных бесед по поводу легкомысленного бегства Согомак намеренно не стал. Линис теперь напоминал услужливого подростка, да и недавние забияки, судя по всему, многое успели серьезно переосмыслить. Во всяком случае оба старались изо всех сил, без ропота отправляясь на разведку, помогая раненому и неся самые тяжелые баулы.

К вечеру их приютило племя пургов. Низкорослые, с плоской грудной клеткой, эти существа справедливо считались лучшими лазутчиками и пластунами. По слухам, многие из них умудрялись путешествовать даже через Ущелье Вихрей — место, куда не совались ни тараки, ни цефалы. Кое-кто называл их за маленький рост карликами, а в центральных Пещерах пургов откровенно недолюбливали, причисляя к племенам второго сорта.

Так или иначе, но Согомака здесь знали, а потому участников похода приняли довольно радушно, выделив под жилье просторный шатер, поделившись ямусовой похлебкой и свежим грибным сбором. К измученному Айзису был вызван местный лекарь-кудесник, и после длительной операции сморщенный старикашка убедил проводника, что оставить раненого здесь будет самым разумным решением. Кроме того, словоохотливый карлик нагрузил их ворохом советов насчет повязок и примочек, а местный пластун по имени Нор разъяснил, что идти в обход Ревуна более чем нецелесообразно. По его словам, уже более сотни сезонов назад с гор сошел грязевой поток, образовав довольно удобный сквозной проход. Таким образом, получив возможность напрямую одолеть главный хребет, тараки существенно экономили силы и время. Выслушав столь ценный совет, Согомак лишний раз похвалил себя за то, что догадался свернуть в эту сторону, навестив малорослых пургов.

Чуть позже они уже размещались в раскинутом на краю селения шатре. Туго натянутая ткань не вызвала у Согомака особого удивления, зато его спутники столкнулись с подобным «чудом» впервые.

— Я и не знал, что они умеют делать такие штуковины. — Гунт с удовольствием ощупывал эластичный полог шатра.

— Что ты хочешь! Карлики — они и есть карлики, — поддакнул Кревет.

— Главное — снаружи ничего не видно. Маскировка — лучше не придумаешь!

— Между прочим, этот их шарлатан сказал мне, что Айзису потом протез состряпают, — сообщил Кайсан. — Я сначала не поверил, — наши-то все на костылях канделяют, — а потом прошелся по улочке и встретил одного. Хромает себе на искусственной ноженьке и улыбается от уха до уха! Я за ним специально пристроился, протез изучал. Ну, думаю, мастаки! Этак можно ведь все конечности себе на искусственные заменить. И плевать потом на цефалов!

— Да уж, тут они мастера, ничего не скажешь… Слышь, Согомак, а у нас почему таких вещиц не делают?

Проводник растерянно дернул себя за ус.

— Откуда же мне знать? Может, не умеем, а может, просто ленимся.

— Конечно, ленимся. Захотели бы — давно бы сделали!

— Такое уж мы племя. Еще древние, помнится, говорили: загадочна душа тарака, как ямуса заветный плод…

— Тут ты прав, загадок у нас хватает. Вроде и здоровые, и неглупые, а вечно впотьмах и в пещерах.

— Не-е, братцы!.. Я бы от такого шатра не отказался. — Кайсан причмокнул языком. — Это же полная свобода передвижений! Запахов не пропускает, от Вихрей маскирует, опять же — тепло и уют!

— А я вот чего не понимаю. Лучшее время для нас — ночь, так? А для Вихрей — день. Но ведь неясно, почему? Они что, тоже спят по ночам? То есть это я о Вихрях?

— Как же они могут спать? Они ведь не живые.

— А Умник говорил — живые.

— Он сам теперь неживой — твой Умник…

Беана, прикорнув возле проводника, положила ладонь на его грудь. Ее руку он накрыл своей. Глядя в матерчатый потолок, они видели разгорающуюся Матану. Диск ее проступал мутно и временами чуть помаргивал. На желтоватой поверхности отчетливо проступали пятнышки и прожилки. Те самые каналы, о которых судачили в позапрошлый ночлег. Правда, на Слепце просто так их не рассмотришь, а вот на Матане легко.

Слушая вполуха товарищей, Согомак лениво думал о себе и о пур-гах, о том, что когда-нибудь он все-таки наберется храбрости и выйдет во Внешний Мир. Матану видели все, а вот настоящее Светило доводилось узреть немногим. Кое-кто в существование Светила не верил вовсе, а вот он сомневался. Что-то ведь согревает эти миры, наполняет их зыбким колеблющимся светом.

— О чем ты думаешь? — шепнула Беана.

— О завтрашнем дне.

— Всего-навсего? А о нас с тобой?

— О нас с тобой я подумаю по возвращении. — Согомак чуть помолчал. — Мне нельзя расслабляться, понимаешь? Завтра мы доберемся до Мерзлоты и пойдем назад, нагруженные провизией. Дорога станет опаснее.

Беана прижалась теснее.

— А я вот вдруг подумала, что, наверное, могла бы бродить с тобой вечно. Ночью и днем по городам и деревням. Ты не представляешь, как надоели мне эти Пещеры.

— Отчего же, представляю, — он погладил ее по щеке, невольно улыбнулся. Похоже, малышку тоже овеял ветер странствий.

— Мы будем скитаться по горам и долинам, знакомиться с самыми разными племенами. Ночевать будем под открытым небом или в шатрах, а где-нибудь на берегу озера у нас будет теплая уютная хижина. И даже не хижина, а дворец. Зимой мы будет возвращаться туда и ждать тепла, а летом путешествовать. Ты хотел бы жить во дворце?

Согомак с трудом удержался от усмешки. Да, Беана, безусловно, приболела. И возможно, вирус того стоил. Во всяком случае сам он подхватил скитальческую болезнь давным-давно. Случай был абсолютно безнадежным, и о том, чтобы вылечиться, осев в каком-нибудь чудном захолустье, не могло быть и речи. Хотя, кто знает — через определенное время все могло самым чудесным образом перемениться. И если сейчас о подобных вещах думалось как-то отстраненно, то когда-нибудь Согомак и впрямь мог возмечтать об оседлости, о тишине, о незыблемости окружающего Пространства.

Перевернувшись на бок, он обнял Беану, успокоенно прикрыл глаза.

Поутру шатер, отведенный для гостей, заходил ходуном. Пробуждающиеся спутники Согомака с непривычки бились головой о низенький потолок, вполголоса чертыхались.

Быстро перекусив и попрощавшись с Айзисом, группа отправилась в путь. Тот же плоскогрудый Нор вызвался проводить тараков почти до подножия Холодной Горы. На прощание вручил проводнику нацарапанную на костяной пластинке карту.

— Неужели твоя? — Согомак был растроган. — А сам-то как?

— Новую сделаю. Главная карта у меня здесь. — Нор улыбчиво постучал себя по голове. — В общем, как спуститесь с Мерзлоты, попадете на Ревун. Там ты был, так что все знаешь. А вот дальше надо спускаться в расщелину. Как раз по моему пунктиру. Вот тут и тут обозначения, — не обращай внимания, это могилы. Рядом — ядовитый пруд.

— Откуда знаешь, что ядовитый? Кто-то попил оттуда водички?

— Вроде того, — Нор кивнул. — Так что присматривай за своими… Ну а проход откроется сразу после пруда. Будете поглядывать вправо, мимо не пройдете.

— Какие-то меры безопасности нужны?

— Да в общем — все, как обычно. Конечно, двигаться под землей не слишком приятно, зато Вихрей можно не опасаться.

— А цефалы?

— Цефалов там нет, — Нор чуточку смутился. — То есть раньше водились, а теперь сбежали.

Согомак пристально всмотрелся в простоватое лицо малорослого пурга.

— От чего они сбежали? Точнее — от кого?

— Калон, — пробормотал пург. — Он их разогнал.

— Что еще за зверь?

— Его мало кто видел. Приходит из темноты, в темноту и уходит. Но нашего брата он не трогает. Слишком большой. Там кое-где скелеты лежат. Цефалов. Думаю, это он их оприходовал. — Нор, оглянувшись, перешел на шепот: — Все считают, что проход из-за грязевого схода произошел, а мне кажется — тут явная работа калона. Я как-то проводил там разведку, решил прогуляться по тоннелям до конца…

— И что?

— Вышел на шахты.

— Шахты?

— Точно. Огромные норы, уходящие вертикально вниз. И глубина такая, что дна не чувствуешь. Я и кричал, и камни сбрасывал — никакого отзвука. Думаю, оттуда этот калон и поднялся.

Согомак присвистнул:

— Прямо чудовище из бездны!

— Чудовище-то чудовище, но мы для него слишком малы. — Нор не очень уверенно улыбнулся. — Я, конечно, не настаиваю, но этот путь проще и, как мне думается, безопаснее.

Проводник вновь взглянул на рукотворную карту. Пластун ничуть не преувеличивал. По всему выходило: предлагаемая дорога была вдвое короче. Другое дело, что незнакомые территории Согомак недолюбливал, предпочитая посещать в одиночку. Тем не менее пургам можно было верить. Во всяком случае до сих пор к советам этих отважных землепроходцев он прислушивался с большим вниманием.

— А это что? — Проводник ткнул пальцем в странные обозначения. — Хрустальные Скалы?

— Они.

— А что за крестик поблизости?

— Выход во Внешний Мир.

Сказано это было просто, без малейшего пафоса, но у Согомака сама собой отвисла челюсть.

— Что?! Ты выходил туда?

— Один раз. — Нор важно кивнул.

— И как оно там?

— Неплохо. Думаю, там вполне можно жить. Надо только привыкнуть.

— Да-а, удивил ты меня. — Согомак продолжал изумленно всматриваться в бесхитростное лицо пластуна. Тема представлялась настолько сумасшедшей, что он даже не стал выпытывать у пурга подробности.

Где-то заунывно зазвенели мороки. Целая стая медлительно кружила поблизости. То ли выбирала место для посадки, то ли разминала спозаранку крылья.

Проводив глазами далеких мороков, Нор сожалеюще вздохнул.

— Вот, собственно, и все. На Холодной все по-прежнему, так что сюрпризов не ожидается. Переберетесь на южную сторону, там найдете старый лаз. Главное — не задерживайтесь. До вас тут приходила одна группа, троих оставили в ледниках.

— Не волнуйся, жадничать не будем.

— Тогда успехов! За своего товарища не беспокойтесь. Наши шептуны в три дня поставят его на ноги.

— А как насчет Внешнего Мира? — Не удержавшись, проводник все-таки подмигнул Нору. — Может, как-нибудь прогуляемся туда на пару?

Он думал обратить все в шутку, однако пург ответил вполне серьезно:

— Я уже думал над этим. Видишь ли, тот, кто осилит этот путь, сможет сократить дорогу между мирами втрое, а то и вчетверо.

— Ты серьезно?

— Приглядись к карте и сам все поймешь.

Проводник только покачал на это головой.

Так или иначе, но попрощались с малорослым пургом вполне радушно. Подаренную пластинку Согомак спрятал у себя на груди.

А вскоре они уже карабкались вверх по склону. Холодную Гору Согомак посещал не впервые и по опыту знал: восхождение с любой стороны, кроме южной, чревато серьезными последствиями. Гладкие стены делали ее практически неприступной. Кроме того, ситуацию осложняло обилие свирепых Вихрей. На белом отшлифованном ветрами скальнике любой тарак превращался в легко уязвимую мишень. Южная сторона, более темная и рельефная, представлялась в этом смысле значительно безопаснее. Близость магмы делала ее ощутимо теплой, а некоторые пышущие жаром места таракам попросту приходилось обходить стороной. Поэтому поднимались медленно, не доверяя обманчивости плоских уступов. Всякий раз обнаруживая те или иные угрожающие признаки, Согомак не ленился дважды и трижды предупреждать спутников. В одном месте он разглядел обугленные останки тарака. Чуть поколебавшись, скорректировал маршрут, направив товарищей в обход. Возможно, путешественникам было бы полезно взглянуть на погибшего собрата, но в данном случае не хотелось нервировать их больше, чем следовало. По мере подъема напряжение и без того нарастало, чему в немалой степени способствовал нутряной гул знаменитой горы. И хотя с подобными фокусами проводник сталкивался не впервые, первый толчок все же застал тараков врасплох. Дрогнули скалы, и, сотрясаясь от жутковатых спазмов, почва под ногами пришла в движение. Вскрикнула Беана, ее вовремя успел подхватить Гунт. А вот Кревету повезло меньше. Сорвавшись со склона, он полетел вниз, нечаянным ударом зацепив Роха. Оба рухнули на узенький выступ, и, бросив взгляд вниз, Согомак тотчас припомнил, что именно на этом горном ярусе температура частенько достигает сумасшедших величин. Еще не отдавая себе отчета в том, что делает, проводник лихим прыжком перемахнул на соседний склон, съехав вниз на спине, уцепился руками за шаткий козырек и подобрался вплотную к месту падения.

— Эй, ребятки, как вы там?

На этот раз высокая температура сыграла положительную роль, поскольку именно она привела в чувство упавших тараков. Первым поднялся Рох. Пребывая по-прежнему в шоке, ожога он в первые мгновения попросту не почувствовал. Этим и поспешил воспользоваться Согомак.

— Поднимай Кревета! Живо! — рявкнул он. — И помоги ему дотянуться до меня.

Заторможенно Рох ухватил Кревета за плечи, с натугой приподнял. Слабые пальцы вцепились в пояс проводника. Чувствуя, как трещат суставы, Согомак с рычанием подтянул Кревета повыше, кое-как перевалил через себя. А в следующее мгновение Рох ощутил невыносимое жжение. Вскрикнув, тарак подпрыгнул на раскаленных камнях, в панике метнулся к краю.

— Назад! — Согомак протянул ему руки. — Сюда, Рох! Там ты погибнешь.

Он хорошо знал, что, будучи обожженными, тараки абсолютно теряют над собой контроль. Кто-то в подобном состоянии сигал вниз с умопомрачительной высоты, кто-то способен был нырнуть в водоворот Ревуна.

— Давай сюда! У тебя получится, парень.

Обезумевший Рох все-таки услышал его. Согомак покрепче ухватил бывшего забияку, в несколько приемов перетянул на безопасное место. Рядом шипел от боли Кревет, и, глянув на него мутными глазами, Рох упрямо стиснул зубы.

— Ничего, ребятки, заживет! — Согомак поднял голову, разглядев Гунта, махнул тараку рукой. Уже вдвоем они помогли обожженным спутникам подняться наверх. На одной из площадок устроили короткий привал. Согомак достал из сумок знахарские средства пургов, и Беана немедленно вызвалась ему помочь. Продолжая испускать шипение, Кревет посетовал, что поблизости нет капельных болот.

— Болото, конечно, — отличная вещь, но Холодная Гора тоже по-своему лечит, — утешил Согомак. — Найдем лед, и забудете о всякой боли. Поверьте мне, настоящий лед ничуть не хуже болотной воды.

— Лед… — мечтательно протянул Кайсан. — Я его раз пробовал. Сладкая штука!

— Вот-вот. На вершине его хватит на всех.

— Лед? — Рох с кряхтением приподнялся. — Тогда чего же мы тут расселись?

— Видали, какой герой! — Согомак подмигнул спутникам. — Между прочим, Кревет, этот буян тебя спас. Пролежи ты там еще чуток, и ничего бы мы с тобой уже не сделали. Погиб бы во цвете лет.

— Так уж и погиб… — На лице Кревета отразилось легкое недоверие.

— Можешь не сомневаться. — Невесело улыбнувшись, проводник поведал спутникам о мучениях заживо сгорающих тараков. Рассказал и о том, как около полугода назад одного из путешественников пришлось отдирать от этой самой скалы в буквальном смысле слова. Бедолага лишился тогда скальпа и половины спины. А кричал при этом так, что тараки всерьез опасались, как бы не услышали цефалы. Не помоги им тогда пурги, домой несчастный наверняка бы не вернулся.

Жутковатая история, если и не утешила путников, то во всяком случае несколько взбодрила. Встав на ноги, Согомак еще раз повторил:

— А потому убедительно прошу: ни шагу в сторону! Идете за мной след в след, и пусть каждый помнит о том, что он здесь не один.

Подобное зрелище его спутники наблюдали впервые, а потому на какое-то время превратились в счастливых детей. После нищих, полуголодных Пещер здешнее изобилие представлялось сказкой. Даже Кревет с Рохом, забыв об ожогах, носились по просторным, заваленным морожеными продуктами лабиринтам и оглашали окрестности дурашливыми воплями. Позволив спутникам вволю потешиться, Согомак напомнил им о цели прихода.

— Время, зайчики! Мы пришли сюда не резвиться. Кроме того, не забывайте: здесь нельзя долго задерживаться.

— Лично мне пока не холодно, — заявил Рох.

— Это пока. А как станет холодно, ты и не заметишь. Просто прикорнешь где-нибудь и не проснешься. Таких замороженных здесь не один десяток лежит.

Упоминание о погибших чуточку отрезвило путешественников. Рох перестал скакать по ледяным глыбам и живо скатился вниз. Беана, сама того не заметив, шагнула, оказавшись за спиной Согомака.

— В общем, так, — объявил проводник. — Держимся парами, ищем ямусовую муку, корнеплоды, блестки — словом, все, что годится в пищу. Подозрительные продукты не брать! Желтое, синее и дурно пахнущее обходить стороной. Все ясно?

Кивая головами, спутники разбрелись по склонам. Беана осталась помогать Согомаку.

— Будем копать прямо здесь?

— А зачем далеко ходить? — Согомак огладил ближайшую ледяную глыбу. — Это и есть то, что нам надо. Самые настоящие печености. Вся наша задача состоит в том, чтобы отколоть пяток-другой кусков и упаковать в баулы.

Достав из-за пояса баязу, он примерился к глыбе и споро принялся за дело. Наметив несколько углублений, сильными ударами начал расширять выбоины. Главное — бить с нужной амплитудой и в нужном месте, а это он умел. Очень скоро ледниковая громада треснула, и приличных размеров ком сполз на землю.

— Ого! — изумилась Беана. — Как раз под мой баул.

— Вот и начинай укладывать. — Не теряя времени, Согомак продолжил атаку. Работа спорилась, и через какое-то время все их баулы оказались забитыми до отказа.

— Ну вот, всего и делов. А теперь пойдем посмотрим, как получается у других.

У других получалось неважно. Если Рох с Кайсаном, позабыв о взятых с собой инструментах, умудрились вручную оторвать бесформенный кусок чего-то багрового, то Кревет, конечно, уже сбил все пальцы, не прикрыв даже дна баула. Более или менее справились с заданием Гунт и Линис. Котомки последних оказались практически полными. Присоединившись к отстающим, Согомак вновь обнажил баязу, наглядно продемонстрировав, как нужно управляться с пищевыми глыбами. В конце концов последний баул был наполнен доверху.

— Еще бы вот там посмотреть. — Шумно дыша, Кайсан кивнул за спину. — Может, что интересное найдем.

— Может, и найдем, да только на интересное уже нет времени.

— Да мы быстренько!

— Нет! — Согомак непреклонно покачал головой, и его товарищи покорно взвалили на спины отяжелевшие баулы. Пробравшись узкой расщелиной, они обогнули крутую заиндевевшую возвышенность и вышли на южную сторону горы.

— Вот теперь пригодится и линек.

— Это еще зачем?

— А затем, милый мой, что с такой ношей за плечами ты как пить дать сорвешься. Поэтому поступим проще. Спустим всех по очереди и не будем выдумывать лишнего.

Вынув тяжелую связку, он опустил один конец в пропасть и неспешно размотал. Далее все прошло, как по маслу. Одного за другим тараков спустили с вершины. Привязав трос к массивному выступу, последним вниз ушел сам проводник. Уже спускаясь, подумал, что очень уж легко им достались недра мерзлого скальника, и, конечно же, сглазил.

Гору тряхнуло с чудовищной силой, а в следующий миг уши заложило от грохота. Но это не было подземным толчком, он это сразу понял. Новая беда существенно отличалась от старой, и на этот раз все обстояло значительно хуже. Дыхание в груди сперло, голову стиснуло стальным обручем. Чувствуя, что в кровь обдирает руки, и почти теряя сознание, Согомак съехал по линьку вниз, сделал пару шагов и обессиленно привалился к скале. Плохо было в равной степени всем. Только Гунт еще пытался сопротивляться шумовому урагану, все прочие давно лежали на земле. Почва размеренно продолжала подрагивать, воздух раскачивался взад-вперед упругими толчками.

— Что это, Согомак?

Превозмогая боль, проводник повернул голову к Гунту.

— Землетрясение. Надо уходить. Дождаться первой же паузы и уходить.

Он знал, что говорил. Таковы были законы природы. В силу загадочных причин землетрясения не длились непрерывно, дробясь на череду последовательных волн. Именно этим обстоятельством путешественникам и следовало воспользоваться.

Кое-как поднявшись на ноги, проводник кивнул Гунту на лежащих спутников.

— Как только все стихнет, тотчас уходим к Ревуну. Там под укрытием скал можно будет переждать.

Гунт понятливо кивнул.

Толчки между тем пошли на убыль, пространство перестало вибрировать, вернув себе привычные очертания.

— Ходу! — Согомак рванул Беану за плечо, хлестнул по щеке бледного от пережитого Кревета. — Бегом, я сказал!

Это было непросто, но они сумели все же поднять товарищей, на заплетающихся ногах затрусили прочь. Новые раскаты застали их уже на полпути от Ревуна, но теперь жуткую какафонию звуков отчасти заглушала вставшая позади Холодная Гора. Поэтому ни прилечь, ни присесть Согомак никому не позволил. Задыхаясь, они продолжили движение. Баулы натирали спины, то и дело кто-нибудь из путешественников не удерживался на ногах и падал. Беану Согомак безжалостно тянул за собой, порой откровенно волоча по земле. На пути все чаще попадались лужи и небольшие разводья. В одном из таких мест они разглядели огромного мясистого слизня. Усики чудовища ищуще потянулись в их сторону, складчатое тело чуть содрогнулось. Беана взвизгнула, но Согомак немедленно дернул ее за руку. Уж он-то прекрасно знал, насколько безобидны эти существа. При желании слизня можно было даже дернуть за ус. Однако временем на зоологические эксперименты они не располагали.

— Еще немного — и будем в безопасности.

Спотыкаясь, путники обогнули последнее препятствие и один за другим втиснулись в щель меж двух скал. Только здесь, оказавшись под сводом Ревуна, Согомак разрешающе махнул рукой. В полном изнеможении тараки повалились наземь. Шум землетрясения остался позади, во всяком случае сюда долетали лишь слабые его отголоски.

— Ну вот, зато теперь осталась сущая безделица, — сипло и в несколько приемов выговорил проводник. — Наберем воды в Ревуне и пройдем через проход, о котором поведал Нор. Надо только дождаться, когда стихнет вся эта круговерть.

— Да уж, штучка мерзкая! — Гунт свирепо помотал головой. — Сразу и не понять, что происходит. То ли по ушам бьет, то ли по всему телу.

— Скорее всего — второе. Умник как-то рассказывал, что когда шум перекрывает болевой порог, мы уже не столько слышим его, сколько чувствуем. А в общем, не знаю… — Согомак настороженно поднял голову. — Похоже, прекратилось, а?

Тараки прислушались.

— Надолго ли?

— Поступим так, — рассудил проводник. — Подождем еще немного, а после разделимся. С баулами останется парочка сторожей, а за водой пойдут… — Он на мгновение задумался. — Пойдут все, кроме Беаны и Роха.

Буян и забияка Рох поднял на него удивленный взгляд, однако Согомак знал, что делал. С тех пор как они покинули Пещеры, многое переменилось в их маленьком отряде. Другими стали участники похода, другими стали их отношения, — тем не менее в ситуации с Беаной он хотел раз и навсегда все расставить по своим местам. Если есть какие-то недомолвки, пусть переговорят наедине. Во всяком случае поступить так — казалось ему более честным.

— Ревун! Честное слово, Ревун! — Глаза Кревета горели восторженным огнем. Тарак высунулся чуть ли не по пояс, и Согомак тотчас наградил его подзатыльником. По себе знал: зрелище грохочущей воды обладает гипнотической силой. Находились даже такие, что брели к Ревуну, как сомнамбулы. Может, сказывалась извечная тоска по обильной и сладкой воде, а может, срабатывало нечто другое, доселе еще неведомое.

— Вон же идут — и ничего! А мы почему сидим? — Кайсан возмущенно повернул голову. Он был прав. С той стороны котловины к Ревуну и впрямь приближалась небольшая группа тараков. Судя по флягам и многочисленным котомкам — такие же вольные добытчики. Единственное и главное отличие заключалось в том, что они не имели опытного проводника. Во всяком случае для Согомака это представлялось очевидным. Больно уж беспечным шагом следовали чужаки, не понимая, что именно в этой котловине смертность волонтеров достигает особенно пугающих цифр. В качестве палача выступал сам Ревун, частенько заглядывали в котловину и Вихри. Так или иначе, но Согомак отчетливо сознавал, что выдвинуться с группой сейчас — все равно что решиться на самоубийство. Спину омывало явственным холодком, опасность таилась где-то совсем рядом. Он не мог точно указать направление, но собственному нутряному трепету по-прежнему доверял.

— Вон и бурдюки уже набрали! — запальчиво произнес Кайсан. — Чего боимся, непонятно?

Пусть глупая и нелепая, но чужая отвага всегда завораживает. А объяснять хитросплетение собственных мутных ощущений Согомак не собирался. Все подчинялось лукавой и необъяснимой интуиции. Он УМЕЛ предвидеть беду, в то время как другие не чувствовали ничего. И именно по этой причине ему доверяли группы, а спрашивая советов, не требовали сколь-нибудь вразумительных объяснений.

— Они мертвецы, — глухо процедил проводник. — Хорошо, если уцелеет хоть кто-нибудь.

Тем не менее, даже предсказав чужую смерть, он следил за удаляющимися фигурками соплеменников, втайне желая обратного. Да, беда действительно таилась где-то поблизости, но ведь, кроме всего прочего, есть еще и удача! Вон и фляги уже полны, и до края котловины осталось совсем ничего. Припусти тараки бегом — да не колонной, а рассыпавшись реденькой шеренгой, — вполне могли и уйти. Но чудо на то и чудо, чтобы слишком часто не повторяться. Незримая пятерня стиснула сердце, выжала из груди сдавленный хрип. Он уже знал наверняка, что произойдет в следующий миг.

Это был сумасшедшей силы Вихрь. И жуткое таилось прежде всего в том, что этот Вихрь работал не вслепую. До поры до времени он скрывался, должно быть, за Холодной Горой и налетел в последний момент. Нагруженные водой и успевшие расслабиться тараки не видели ничего и не слышали. В данном случае они просто физически не могли состязаться в скорости со своим главным врагом. Все было предрешено изначально, и потому разогнавшийся Вихрь было уже не обмануть и не удержать. Зыбкое марево, отдаленно напоминающее смерч, обрушилось в котловину, и трое из бредущих погибли на месте. Их просто размозжило ударом, превратив в подобие кровавых лепех. Бросая котомки и фляги, оставшиеся в живых бедолаги бросились бежать со всех ног, но было уже поздно. Вихрь взлетал ввысь и разил с точностью снайпера. От жутковатых ударов взлетали брызги и сотрясалась котловина. Криков погибающих не было слышно из-за шума воды.

— Все… — обморочным шепотом выдохнул Линис.

Он не ошибся. Последнего из беглецов — чуть прихрамывающего и, пожалуй, выбравшего самое удачное направление — Вихрь достал только на краю котловины. Первым ударом несчастному перебило ноги, вторым вмяло в землю, обратив в бесформенное месиво. Словно приветствуя случившееся, Ревун тронулся с места, и пенные потоки ринулись по котловине, смывая изуродованные тела, унося разодранные бурдюки и котомки. Труп того, что погиб последним, подбросило в воздух, и, кувыркаясь, бездыханный тарак рухнул в шумящие воды.

Возможно, Вихрь заметил и их, а может, решил ударить наобум, но Согомак вовремя заметил его покачивающееся приближение.

— Уходим! — Он дернул за плечо Гунта. Повторять команду не понадобилось. Все пятеро тараков дружно сыпанули вниз. Благо укрытие было совсем рядом, — вбежав под нависшую скалу, один за другим они втиснулись в узкую щель и замерли. А в следующее мгновение мощный удар сотряс скалы до основания. Вихрь угодил именно в то место, где они прятались. Должно быть, с досады повторил атаку дважды и трижды.

— Психует, — пояснил Согомак дрожащим товарищам.

— Разве он может что-то чувствовать?

— Это смотря какой Вихрь. Есть такие, что и караулят, и выслеживают, и беснуются.

— Что же теперь делать?

— А ничего. Долго Вихрь ждать не любит. Покуражится и уйдет. Надо только набраться терпения. Будем следить за Ревуном. Как только он утихнет, это и будет сигналом.

— Утихнет? Но как же мы тогда наберем воды?

— Не бойся, на наш век воды хватит. После такого разлива там до вечера будут стоять пруды и лужи.

Подавая пример, он первым уселся на каменный уступ, демонстративно смежил веки.

— Ты что, собрался здесь спать?

— Спать не спать, но быстро он не угомонится. Так что, если есть желание, можете и впрямь немного вздремнуть.

Потоптавшись в нерешительности, тараки начали рассаживаться кто где. В полной темноте Согомак с особенной остротой ощутил их нервное напряжение. Вероятно, так и должно было быть. Увиденное не скоро выветрится из памяти. Конечно, проводник мог бы рассказать им пару баек, чуть успокоить, но он не хотел этого делать. В ближайшие часы ему требовались не беспечные туристы, а зоркие и настороженные помощники. В таковых они наконец-то начинали превращаться, и означенному процессу Согомак не собирался препятствовать.

Объяснение между Беаной и Рохом, должно быть, все-таки состоялось. Это читалось по угрюмому взгляду тарака, по обиженной гримаске Беаны. Согомак сделал вид, что ничего не заметил. Забот без того хватало, и настоящий проводник попросту не имеет права отвлекаться на подобные мелочи. Как бы то ни было, но группа разношерстных стиляг наконец-то стала отрядом. Во всяком случае теперь они слушались проводника беспрекословно. И ничего, что чуть подрагивали руки и ноги, зато на лицах читалась здоровая смесь испуга и азарта, да на лбах пролегла первая озабоченная складка. Конечно, они научились бояться, но они также научились и преодолевать свой страх.

Так или иначе, но водой возле Ревуна заправились без особых проблем, и теперь все семеро осторожно спускались в указанную на карте расшелину. На крутых склонах страховались, подобно детям хватая друг дружку за руки. Время ложного стеснения прошло. Путь до дома был неблизок, но, обремененные тяжелой ношей, они вынуждены были двигаться вдвое медленнее. К мерцающему в полумгле ядовитому пруду путники даже не стали приближаться. О степени загаженности водоема можно было судить по стойким ароматам, витающим в воздухе. Помня слова пурга, Согомак уверенно повел группу вправо.

— Ой! Что это? — Беана первая разглядела проход.

— То место, к которому мы и направлялись. — Ощущая в груди волнение первооткрывателя, Согомак остановился. Прямо перед ними среди хаоса скал зияло огромное отверстие.

— Та самая дыра?

— Точно, проход Нора. Если сумеем пройти через него, то минуем скальный хребет и выиграем добрых полтора дня.

— А ты хорошо знаешь эти места?

— Знать-то знаю, только в те времена, когда я тут бродил, прохода еще в помине не было. — Согомак в задумчивости поскреб затылок. — Тем не менее, по словам Нора, проход безопасен. Он сам наведывался сюда неоднократно, да и другие пурги сюда заглядывали.

— А они не могли нас обманывать?

Проводник покачал головой.

— На пургов это не похоже. Кроме того, старую дорогу домой тоже нельзя назвать простой. Так что не слишком уж мы и рискуем.

Глядя в черную глубину прохода, Беана зябко поежилась.

— А мне почему-то страшно.

— Главное, чтобы страшно не было мне, — назидательно произнес Согомак, и, наверное, не сразу они сообразили, что именно он имеет в виду.

Поправив лямки баула, проводник решительно двинулся вперед. Чуть помешкав, группа побрела следом.

Наверное, самыми волнительными были первые минуты, но все обошлось, и очень скоро тревожное состояние сменилось любопытством. Участники похода зашагали веселее, зашелестели первые разговоры.

— А не кажется ли вам, что это напоминает наши Пещеры? Только разиков в десять побольше.

— Не в десять, а в сто!

— Пожалуй, что так.

— Все бы ничего, только грязевой поток таким образом не сходит. Он же всегда поверху идет.

— Слышь, Согомак! Что скажешь на это?

— Честно говоря, Нор и сам сомневался… — Проводник нахмурился. Сообразительность спутников и радовала, и раздражала. Он еще толком не решил — говорить им или нет про калона. Сам он предпочитал верить только в то, что видел собственными глазами. Тем не менее кто-то выдумывал и перевирал, другие увлеченно пересказывали, разнося слухи по Пространству. Мифология жила своей отдельной жизнью, не спрашивая ни у кого разрешения. Бывало и так: собственные приключения доходили до проводника в столь искаженном виде, что он с трудом отличал правду от вымысла. С одной стороны, скучающих тараков можно было понять, а с другой — Согомак все же находил подобное творчество вредным и очень хотел бы встретиться с тем лихим сочинителем, что без зазрения совести превращал блеклые караванные пересказы в лихие марши по кишащим чудовищами территориям, а обыденные походы за водой — в путешествия за семь гор и семь морей.

— Я так думаю: это даже не цефалы постарались, а наши военные, — продолжал фантазировать Кревет. Должно быть, в полной темноте воображение у юноши разыгралось не на шутку. — Помните, ходили слухи о возможном вторжении?

— Это когда ганийцы якобы вознамерились оккупировать наши земли?

— Вот-вот! Только вожди тогда вроде бы все уладили, но до конца ли? То есть даже если уладили, угроза-то ведь осталась, верно? Именно поэтому наши верховные и решили создать тоннель, позволяющий в считанные сезоны перебросить в центр Гании лучшие из наших боевых когорт.

— О чем ты, чудачок? Какие соединения? Ты сам-то видел хоть одно?

— Видеть не видел, но они же наверняка имеются.

— Это ты внукам своим будешь рассказывать. Чтобы спали лучше.

— Не знаю… По-моему, если есть верховные вожди, должны быть и силы, на которые они опираются. Или вы считаете, что у нас, тараков, даже правителей своих нет? А кто же тогда отдавал приказ рыть каналы на Матане? Кто отверг ультиматум ганийцев? Или те же указы по переустройству Пещер. Неужели забыли? Вместо овальных сводов — кубические, вместо деревянных ворот — каменные.

— Ну, положим, правители у нас действительно есть. — Кайсан звучно сплюнул себе под ноги. — Но дальше-то что? Никак не возьму в толк, к чему ты клонишь.

— Я к тому клоню, что этот тоннель — не что иное, как секретная тропа, скрытно выводящая в тыл к противнику… — Обводя невидимое

пространство, Кревет взмахнул руками и тут же споткнулся на камнях.

— Под ноги гляди, стратег, — пробурчал Согомак.

— Я почти уверен, — воодушевленно продолжал Кревет, — что это была проба сил. Так сказать — попытка сократить расстояние между мирами.

— Если верить Умнику, — вмешалась Беана, — миры и без того сжимаются. Зачем же еще сокращать расстояние?

— Ты ничего не понимаешь! Мы ведь можем упредить их! И потом я говорю о неумолимости законов, повелевающих Вселенной, о смысле существования тараков. Ведь с каждым сезоном положение хуже и хуже, а мы все-таки живем. Значит, зачем-то это все нужно, разве не так?

— Ерунда все это! Вселенная, законы какие-то… — Рох замысловато выругался. — Мылят нам головы — и больше ничего! Чтобы мечтали о жратве, ненавидели ганийцев и не думали о главном.

Согомак заинтересованно обернулся.

— А что, по-твоему, главное?

— Главное?.. — Рох отозвался не сразу. Должно быть, пытался освоить непривычную для себя мысль. — Главное, я так считаю, — это свой маленький смысл каждого из нас. Не племени, не Пещер, а каждого в отдельности.

— Хорошо, но сам-то ты как себе это представляешь?

Рох недовольно передернул плечом. Вопрос, явно поставил его в тупик.

— Я знаю только то, что мы здесь вовсе не главные. Нам кажется, что мир был создан для нас, а это неверно.

— Что-что?

— То самое. Плоды ямуса, посаженные в огороде, тоже, наверное, думают, что они первые среди первых. И ведать не ведают, что все их поголовье зовется попросту урожаем. — Рох начинал потихоньку заводиться. — Нам с детства талдычили, что тараки — цари природы, что тараки — пуп земли. Только вот ютимся мы отчего-то до сих пор в жалких пещерах и нос боимся высунуть наружу. О землетрясениях, о Вихрях ничего не знаем. Откуда взялись Райская Чаша, Ревун или Холодная Гора — опять же не имеем понятия. Вот ты, Согомак, видел Райскую Чашу, и что тебе это дало?

Проводник хмыкнул.

— Пожалуй, ничего.

— То-то и оно, что ничего. Куда ни глянешь, кругом хлябь и потемки. Единственное, что мы в состоянии рассмотреть — это сугубо самих себя. Стало быть, в этом и заключен единственный смысл.

— Чего это тебя вдруг понесло? — удивился Кайсан.

— А то и понесло, что надоело. Рассуждаем, спорим о чепухе разной, а главного не касаемся.

— Да-а… Жаль, Умника больше нет, ты бы с ним нашел общий язык…

— Тихо!

В наступившей тишине Согомак опустил голову, заставив себя прислушаться к возникшему в груди беспокойству. Это не было страхом, который он знал, — нечто внутри него ерзало и трепетало, предупреждая о чем-то абсолютно незнакомом. Так или иначе, они были в этом тоннеле не одни. Что-то живое и огромное двигалось таракам навстречу.

— Ну? Что там такое?

— Кто-то к нам приближается. — Согомак по-прежнему не поднимал головы.

— Цефал?

— Не похоже… — Проводник, прищурившись, всмотрелся в темноту. Близость чего-то чужого ощущалась уже совершенно явственно. Повеяло далеким ветерком, а чуть позже в воздухе возник странноватый запах. Во всяком случае никогда прежде тараки с подобным запахом не встречались. А чуть погодя они услышали раскатистое сопение.

— За мной! — Интуитивно угадывая дорогу, Согомак бросился к изрытым стенам, стремительно полез наверх. Примолкнув, спутники поспешили следом.

Будь это цефал, он наверняка бы почувствовал путешественников. Или давно бы уловил аромат загруженных в баулы продуктов. А уж тогда песенка тараков была бы спета. Однако Нор их не обманул. Это был калон, и мелочевка вроде шмыгающих под ногами тараков его абсолютно не интересовала. Чуть покачиваясь, шерстью подметая пол и стены, чудовище гулко протопало мимо. Сверху посыпалась земляная крошка, почва ощутимо содрогнулась. Как показалось Согомаку, размерами зверь превосходил цефала втрое или даже вчетверо. Во всяком случае теперь нетрудно было поверить, что этот тоннель прорыл именно калон.

Какое-то время путешественники еще прижимались к камням, прислушиваясь к удаляющемуся топоту. Спускаться вниз совершенно не хотелось. Вероятно, каждый представил себе, что будет с тараком, на которого опустится ноженька такого исполина.

— Раздери меня на части!.. Кто это?

— Калон, — шепотом произнес Согомак.

— Какой еще калон?!

— Самый обычный. Заявился сюда и вырыл эту норку.

— Но ты нам ничего о нем не рассказывал!

— Не уверен был, потому и не рассказывал. Пурги уверяли, что тараков он не трогает, а остальное меня не интересовало.

— Ничего себе — не трогает! Меня чуть шерстью со стены не смахнул.

— Но ведь не смахнул же, — Согомак вяло улыбнулся. — Думаю, нам лучше здесь не засиживаться.

— Это точно!

Торопясь и оскальзываясь, путники полезли вниз. Согомаку даже не пришлось подавать команду, — в путь-дорожку тараки припустили более чем резвым шагом.

Далее все протекало вполне буднично. Оставив проход за спиной и двигаясь вдоль кромки багровых скал, путешественники очень скоро добрались до подножия Слоистых Гор. Если кто и не знал первопричину столь странного названия, то очень быстро недоумения рассеялись. Каменная поверхность, мимо которой они шли, сплошь и рядом неестественно вспучивалась. На частых изломах легко просматривалась многослойная структура скального массива. Пожалуй, лучше других Согомак знал коварство подобного рельефа. Любое, даже самое простенькое землетрясение колебало и расшатывало рыхлые склоны. Выветрившиеся слои начинали один за другим оползать, затирая неосторожных селян, смешивая привычные тропы и открывая каверны, о которых ранее никто не догадывался. Жители здешних мест шаткость своего положения обсуждать не любили, как не любили и заглядывать далеко вперед. Никто не рыл основательных пещер, не сооружал хижин. Ютились в тех же случайных кавернах, прикрытых ветхими плитами, а от Вихрей и прочих невзгод прятались кто где, полагаясь на случай. Лучше других аборигены знали, что катакомбы не способны защитить их от внешних невзгод. Бывало, те же Вихри лупили по горам совершенно вслепую, в крошево разбивая непрочные породы, выкашивая целые семьи поселенцев. Нищие, вконец опустившиеся жители к подобным смертям относились с удивительным равнодушием. Цена жизни в этих краях скатывалась до абсолютно ничтожных величин. Раба или рабыню можно было купить за ковригу ямуса, а можно было обойтись и вовсе без ковриги, забрав тех же рабов силой. И никому из участников похода даже в голову не приходило напрашиваться к кому-либо из хозяев в гости. Очень уж убогонькими выглядели местные лачужки — даже хижина покойного Умника вспоминалась как роскошь.

Стоило путешественникам углубиться во дворы, как их окружила толпа малолетних попрошаек. Крохотные и грязные ребятишки крутились под ногами, все враз нескладно балабоня. Таращась на баулы путешественников, они протягивали худые и грязные ручонки, цеплялись за лямки. В конце концов Беана не выдержала и подала самым маленьким несколько кусочков ямуса. Этого не следовало делать, но Согомак не успел ее предупредить. Ямус немедленно исчез среди немытых тел, и уже через пару мгновений, рыча и визжа, сборище нищих смешалось в единый безобразный ком.

— Видали, как оно у нас! — Почесывая голое пузо, возле дерущихся остановился морщинистый тарак. Позевывая, он безучастно глазел на кучу-малу, и было ясно, что подобное зрелище ему не в диковинку. — Ишь, как стараются, голозадые! Скоро и у нас научатся грызть друг дружку.

— Грызть?

— А то как же! Если одни начали, почему другим нельзя?

— Ты о чем это, дед? — Согомак прищурился.

— Знамо, о чем. Это они поначалу только кусаются, а чуть подрастут и войдут во вкус. Про каннибалов-то все наслышаны. Вот и эти мозгляки когда-нибудь приохотятся. Как говорится, лиха беда — начало.

Проводнику подумалось, что страхолюдного дедушку имеет смысл порасспрашивать подробнее, и пока его спутники с руганью пытались разнять сцепившуюся детвору, Согомак шагнул к старику поближе.

— А что ты, отец, слышал про каннибалов?

— Да то и слышал, что жирует тут одна банда. Десятка три или четыре головорезов. Носятся по окрестностям, уводят кого ни попадя в полон. Причем выбирают, слышь, самых плотных да ядреных. Почему и не боюсь гулять за околицей — знаю, что на стариков они не зарятся.

— Сам-то их видал?

— Я — нет, а сосед видел. Говорит, страшные. Морды кровью красят, на руках браслеты из вражьих челюстей, на шеях бусы из тарачь-их зубов. В общем, дикари дикарями. — Старик снова поскреб живот. — По слухам, близко где-то ходят. Может статься, и вы с ними встретитесь.

— Типун тебе на язык!

— Типун не типун, а новеньких они, надо сказать, привечают. С нас-то что взять? Да ничего. Как говорится, ни внутри, ни снаружи. А вы — другое дело: и откормленные, и здоровые, и с добычей. Таких они любят… С голодухи, конечно, можно и нас пробовать, но разве с вами сравнишь?

— Зачем же здесь остаетесь? Ждете, когда всех сожрут?

— А что делать-то?

— Идите в пещеры, под землю наконец.

— Это что же, к калону в гости? Нет уж, спасибочки! Это вы, молодые да шустрые, ничего не боитесь. А нам уже поздновато трогаться с места.

— Значит, каннибалы лучше калона?

— Может, и лучше. Я так смекаю, каннибалы — те же тараки, а значит, можно и договориться. Опять же — не всех они хватают, все больше выборочно. Вот и получается, что больным да худым бояться нечего. Разве что огольцов десяток-другой прихватят со двора, так и это не беда. Нам же спокойнее будет. Сам видишь, что вытворяют! Таких не больно-то жалко…

— Ну, стервецы! — Загнанно дыша и баюкая на груди прокушенную руку, из кучи-малы выдрался Гунт. — Сопливцы, а зубы, как у цефалов.

— А я что говорю! — Старик обрадованно встрепенулся. — Учатся гаденыши жизни! Постигают науку. Скоро, глядишь, своих каннибалов вырастим. Тогда и чужие соваться не будут.

Проводник кивнул Гунту.

— Забирай Роха с Кайсаном. Нечего нам здесь делать.

— Тоже верно, — поддакнул дед. — Не ровен час забредет кто в гости, а тут вы.

— Это кто же к вам может забрести?

— К нам всякие ходят. Такое уж нескладное место. Иной раз и шамуры могут забежать.

— Шамуры? Вот тебе на! Они же на мороков в основном охотятся.

— Бывает, на мороков, а бывает, и на нас. Это уж какой сезон выпадет. На голодный желудок эти твари кого угодно оприходовать готовы.

— Шамуры — это, кажется, гигантские восьмилапы? — Гунт тревожно взглянул на проводника. Согомак нехотя кивнул.

— Они самые.

— Да ведь у нас они вроде не живут!

— Это у вас! — сварливо отозвался старик. — А у нас их целое семейство недавно поселилось. Ни Вихрей не боятся, ни самого черта. В открытую, шельмецы, работают!

— Погоди, старик. Лучше объясни, где живут твои шамуры? — Согомак протянул собеседнику пластину с каргой. — Покажи хотя бы приблизительно.

— Что ж тут показывать… Вы как раз туда и бредете. Как пойдут Темные Столбы, так и наткнетесь на паутину. А где наткнетесь, так и шамуров ждите. Уж они-то гостям завсегда рады!

— А ты нас, часом, не запугиваешь?

— Чего ж тут пугать. Давеча на Пашне команда рыскала вроде вашей — тоже все смелые да крепкие. Так тамошние шамуры им западню соорудили. Всех до единого сцапали.

— Это не про Лешего ли он говорит? — Гунт невольно переглянулся с проводником. Согомак сосредоточенно кивнул.

— Похоже на то…

— Это твари хитрые, — продолжал болтать дед, — и впрок запасать умеют. Сам, конечно, не видел, но сведующие тараки бают, будто в логове у них и птероны, и мороки, и наш брат — гроздьями по всем углам развешаны. Хорошо живут бестии! Сытно…

Заметив, что к ним подтягиваются участники похода, Согомак поспешил попрощаться.

— Что ж… И на том спасибо, дедуля.

— Мне что. На здоровьице!

Обернувшись к спутникам, проводник негромко объявил:

— К сожалению, вынужден огорчить. Видимо, придется сделать небольшой крюк. Приятного, конечно, мало, зато так более надежно.

— Что надежно, а что нет, никто не знает. — Строптиво проворчал за спиной дед. Слух у него, судя по всему, был отменный. — А вам, ребятишки, одно могу сказать: шамуров здесь уже больше недели не видывали.

Повернув голову, Согомак нахмурился.

— И что из этого следует?

— А то и следует: голодные они, ясно? А если голодные, то мимо вам не проскочить.

На этот раз землетрясение застало маленький отряд в пути. Катаклизм уступал тому, что разразился чуть ранее у Холодной Горы, и все-таки шагать по вибрирующим скалам было неприятно. Поразмыслив, Согомак решил не останавливаться и оказался прав. Содрогающаяся почва не слишком способствует аппетиту, и под рокот колышущегося пространства они благополучно миновали Темные Столбы. Зловещую сеть паутины с иссушенными телами пойманных жертв разглядели издалека, но самих шамуров никто не увидел. Судя по всему, хищники попрятались от землетрясения в норы. Оставив Темные Столбы за спиной, Согомак расправил плечи. В схватках с восьмилапами он участвовал только единожды, но и тех жутковатых воспоминаний было достаточно, чтобы понять, до какой степени опасно сталкиваться с этими монстрами. Шамуры не уступали в подвижности таракам, но значительно превосходили силой. Кроме того, даже скромных размеров восьмилап, пустив в ход ядовитые железы, мог в два присеста обездвижить самого могучего соперника. Идя налегке, тараки еще могут от них убежать или отбиться, но с грузом об этом нечего было и помышлять. В историю же о шамурах, бродящих по окрестностям, проводник не слишком поверил. По опыту знал: на равнине восьми-лапы предпочитают не драться. Иное дело, если забрести к этим красавцам в гости и споткнуться о растянутую клейкую сеть. Вот тогда на шамуров и впрямь что-то находит. Во всяком случае на «своей территории» восьмилапы превращаются в неукротимых противников и, действуя слаженно, способны расправиться с кем угодно.

Голова гудела от неутихающих земных толчков, ноги чуть подрагивали. Должно быть, это и объяснило его притупившуюся бдительность. Паучье логово осталось далеко позади, и этого нападения Согомак попросту не сумел предвидеть.

На них набросились сразу с двух сторон. Громко закричала Беана, Линиса подцепил брошенный сверху аркан, а богатырь Гунт скорчился под тяжестью сразу двух мускулистых тараков. Сам проводник ослеп от тяжелого удара в лицо и только спустя некоторое время сумел осмыслить случившееся.

В сущности, это даже нельзя было назвать схваткой. Противников оказалось втрое больше, и все происходящее напоминало форменное избиение. Силился подняться с земли Рох, его пинали ногами, снова опрокидывали. С окровавленным лицом Кайсан метался в гуще врагов, с рыком размахивал тяжелой котомкой. Стараясь двигаться осторожно, проводник бесшумно отстегнул лямки баула, рукой нащупал эфес баязы. Счастье, что эти болваны не обратили внимания на его оружие. Баязы так и не нашли широкого применения в мире тараков, и только племя проводников знало им истинную цену.

Удобный момент настал, и, выхватив клинок, Согомак вскочил на ноги. Ахнул пораженный в грудь рослый тарак, вторым неуловимым движением Согомак рассек пополам склонившегося над Рохом лохматого увальня. Далее счет пошел на мгновения. Он вертелся юлой, и смертоносная баяза без всяких правил кромсала и разила нападающих в самые уязвимые места. Проводник наносил уколы в лицо, вспарывал подбрюшье, оглушал ударами плашмя. Тех немногих тренировок оказалось достаточно, чтобы повергнуть эту голытьбу в ужас. Во всяком случае к нему уже не решались подойти, а товарищи мало-помалу приходили в себя. Скрежеща зубами и сплевывая кровь, Рох с Кай-саном наверстывали упущенное, Гунт — тот и вовсе ломал противников, как поленья, вздымая в воздух и с маху опуская на собственные литые колени. Ответный натиск путешественников оказался столь свиреп, что чудо произошло — враги дрогнули и попятились.

Только сейчас Согомак разглядел тех, кто на них напал. Расцвеченные боевой раскраской лица, на руках — связки из чужих челюстей, на шеях — жутковатые бусы. Запоздалый страх стиснул грудь проводника. Стало ясно: схлестнуться отряду пришлось с теми самыми каннибалами, о которых столько шептались на всех углах. Впрочем, пугающее открытие только добавило проводнику энергии. Бешеным ударом он ослепил бросившегося к нему разбойника, извернувшись, крутанул баязой понизу, лишив ступней сразу двоих атакующих. Оглушительные вопли и хлынувшая кровь окончательно переломили ситуацию в пользу путешественников. Беспорядочной толпой каннибалы бросились бежать. Сражение было закончено, на поляне остались лежать только трупы. Разгоряченные и взмочаленные, участники похода приступили к подсчету собственных потерь и только теперь заметили, что их стало чуть меньше.

— Черт подери! Где же Линис?

Тараки поспешили к недвижному телу товарища. Роковой аркан сумел-таки удушить тарака. Линис был мертв, и отстраненно Согомак понимал, что жертв могло быть гораздо больше. В сущности, им повезло. В этой остервенелой драке они могли погибнуть все, но лишились только одного бойца. Обошлось и без сколь-нибудь серьезных травм. Во всяком случае оставшиеся в живых способны были передвигаться. Ссадины, синяки и выбитые зубы в счет не шли. Впрочем, выяснилось, что каннибалы все-таки утащили с собой пару сумок. Кто-то из них дрался, а кто-то, видимо, не терял времени даром. Так или иначе, но печалиться было некогда, и, сунув баязу за пояс, Согомак сухо сообщил:

— Они наверняка вернутся. Позовут подмогу и постараются нас догнать.

— Думаешь, не отобьемся? — Рох продолжал воинственно скрежетать зубами.

Согомак покачал головой.

— Старик говорил — их минимум три десятка, а скорее всего, и больше. Так что второй схватки нам не выдержать. Сейчас мы потеряли Линиса, в следующий раз потеряем всех.

— Что ты предлагаешь?

Проводник вздохнул. Выложить вертевшиеся на уме слова было непросто, но иного выхода он не видел.

— Если будем возвращаться старой дорогой, нас без труда догонят и возьмут в кольцо. Надо менять маршрут.

— Снова?!

Проводник кивнул:

— Мы отправимся домой по внешней стороне мира.

Кайсан раскрыл от изумления рот, Беана испуганно присела.

— Но послушай, Согомак!.. — Гунт растерянно огляделся. — Туда никто и никогда еще не выходил.

— Нор признался мне, что однажды это уже проделывал. Ничего жуткого с ним не случилось. — Согомак нахмурился. — Если нам удастся задуманное, уже завтра мы будем дома.

— А если нет?

— Если нет, то нас уничтожат каннибалы. А потому решайте…

Но решить им ничего не удалось. Прилетевший издалека воинственный клич возвестил о приближении противника.

— Согомак, это они! — Беана в панике ухватила его за руку.

— Спокойно! — Проводник оглядел свое крохотное войско. — Поступим так: Рох, Кайсан и я пойдем к Темным Столбам, остальные бегом — в Большую Долину.

— Но в Большой Долине могут быть Вихри!

— Возможно, да, а возможно, и нет. Во всяком случае ничего другого нам не остается.

— А Линис?

— Он не достанется этой шпане. Мы сбросим его в пропасть.

— Но они разорвут вас на куски!

Согомак покачал головой.

— Мы выманим эту мразь прямо к паутине шамуров, после чего немедленно присоединимся к вам. — Проводник протянул Гунту пластину с картой. — Держи. В случае чего поведешь группу сам. И, пожалуйста, не возражай, хватайте скарб — и бегом!

С ним не стали спорить. Шум бегущих по ущелью каннибалов слышали уже все. Не теряя времени, группа тараков, ведомая Гунтом, нырнула в густой пыльник, торопливо двинулась в направлении Большой Долины. Проводив их взглядом, Согомак покосился на оставшихся. Кайсан с Рохом, набычившись, смотрели туда, откуда долетали крики приближающихся каннибалов. Глаза их светились азартом и яростью. Распаленные недавней схваткой, они сами жаждали продолжения.

Согомак чуть покачал головой. Чудная все-таки штука — жизнь! Думал ли он всего пару сезонов назад, что в трудной ситуации ему придется обратиться за помощью именно к этим двум буянам!

— Надеюсь, никто не в претензии, что я выбрал именно вас?

Рох усмешливо скривил губы, Кайсан мотнул лобастой упрямой головой.

— Все нормально, Согомак. Без обид. Мы и впрямь лучше подходим для этого дела.

— Вот и хорошо. Тогда сделаем так. Я беру Линиса, а вы взваливаете на себя по трупу, и все вместе бредем до скального хребта. Надеюсь, к тому времени эти ребята как следует нас разглядят.

— С Линисом понятно, а этих-то зачем тащить?

— Нам надо, чтобы они пошли за нами. И они обязательно пойдут, когда увидят в каком мы положении. Дураку ясно: с подобным грузом далеко не убежишь, значит, появится лишний соблазн. Опять же поди разбери, кого мы тут тащим — своих или чужих. В том и другом случае эта рвань непременно увяжется за нами.

— Хитер ты однако! — Рох приблизился к одному из лежащих, поморщившись, ухватил его под микитки, взвалил на загривок. — Тяжелый, однако, черт! Откормленный!

— Ничего, — утешил Согомак, — долго тащить не придется. До ближайшей расщелины. А уж там, братцы, придется попотеть и побегать.

— А то мы не знаем!

— И помните: возле паутины надо глядеть в оба. Слушать меня с полуслова, и никакой инициативы!

Последнюю фразу проводник договаривал, уже поднимая с земли бездыханное тело Линиса.

Разумеется, все гладко у них не вышло. Стоило убегающим таракам освободиться от мертвецов, как сорвался со скалы Кайсан. Лишь чудом бедолаге удалось уцепиться за скальный выступ. Пока Рох вытаскивал приятеля, Согомаку пришлось вновь обнажать баязу. Увы, на этот раз неожиданной его атаку назвать было нельзя. Да и противник успел кое-чем вооружиться. В руках каннибалов мелькали палки, булавы и отточенные пики. Одни атаковали в лоб, другие норовили зайти с тыла. Тем не менее троих хитрецов Согомак сумел уложить на землю уже в самом начале боя. Увы, это их только распалило. Взревев, каннибалы с искаженными лицами ринулись на него. Без сомнения, проводнику пришлось бы худо, но позади протяжно свистнул Рох, и в следующие мгновения в нападающих полетел град камней. Вчерашние забияки старались, как могли. Разумеется, это не остановило толпу, но позволило достойно отступить самому проводнику. Над головой свистнула пика, еще одну Согомаку удалось подсечь в воздухе.

А далее путешественники понеслись, а вернее сказать — полетели, съезжая на спинах по крутым склонам, ныряя в пышные заросли пыльника, шальными зигзагами пытаясь сбить погоню с толку. Никогда прежде Согомаку не приходилось так бегать, однако оторваться от погони им не удалось. Собственно, на это он и не рассчитывал. На этот раз Согомак возлагал надежды на голодных шамуров.

Темные Столбы показались впереди, и проводник пожалел, что так и не исследовал этих мест подробнее. Он не знал всех ловушек шамуров и даже структуру главной сети представлял себе довольно смутно. Но выбирать не приходилось, и все трое на скорости влетели под свод паучьего логова. Неизвестно, что подумали о них преследователи, однако остановиться они уже не могли. Без сомнения, каннибалами владела небывалая ярость. В короткий срок горстка путешественников нанесла им серьезный урон. Вполне возможно, что подобный отпор они получали впервые. Конечно же, о шамурах эта разбойничья братия знала прекрасно, но в запале даже разумные существа способны совершать ошибки, — каннибалов же к разряду разумных вряд ли можно было отнести.

— Все-таки провели тварей! — взревел Рох. В одной руке он по-прежнему сжимал камень, исцарапанное лицо тарака лучилось свирепым довольством. Он был близок к истине. Теперь проводник и сам видел, каким образом им следовало действовать.

— Бежим вперед и сворачиваем! — задыхаясь, просипел он. — Вы — налево, я — направо.

— Что ты задумал.

— Надо бы чуток задержаться, чтобы взбодрить здешних монстров.

— Брось, я сделаю это быстрее!

— Без разговоров! — Лицо проводника исказила гримаса. — Марш, я сказал!

Никогда ранее Согомак не играл в столь рискованные игры, а потому и церемониться со своими спутниками не собирался.

Рох и Кайсан еще не успели скрыться из виду, а он уже видел взмыленных преследователей.

— Догнали, да? — Он выхватил баязу, с издевкой выписал острием витеватый вензель. — А не подавитесь?

Взвинтить эту свору сильнее было, пожалуй, невозможно. Они ринулись на него визжаще-рычащей массой, оскалив рты, протягивая скрюченные пальцы, беспорядочно размахивая булавами. Не мешкая, Согомак кинулся в темноту, не видя, но уже чувствуя, что бежит прямиком в главную сеть.

Первую нить — синеватую, подсвеченную мутноватыми каплями — он перемахнул великолепным прыжком. Метнувшись вправо, ударом баязы рассек блеснувший перед глазами мелкоячеистый занавес. Подпрыгнув, подсек еще несколько зыбких сетей. И тут же полыхнула в груди пугающая молния. Предчувствие близкой смерти навалилось с ужасающей силой. Потревоженная паутина разбудила дремлющих монстров, и, отделившись от темных углов, к проводнику уже мчались стражи местных угодий. Сиганув в прорезанное баязой отверстие, Согомак перерубил еще пару слюнявых тросиков, не удержавшись, споткнулся о третий. Чудовищный клей немедленно продемонстрировал свою силу. Пришлось вновь пускать в ход клинок. А сзади уже верещали угодившие в паутину первые жертвы. Пока они еще только вырывались, не осознав ужаса случившегося, но конец был уже предрешен. Часто оглядываясь, Согомак повернул налево, нагнувшись, миновал еще одну призрачную занавесь. Между тем страшное действо шло уже полным ходом. Две темные мохнатые туши слетели откуда-то сверху, с маху вонзились в визжащий клубок тел. Повинуясь множеству шипастых лап, паутинная пряжа пришла в движение, пеленая и обездвиживая каннибалов.

— Вот и все, любители тарачьих душ! — Согомак устало сплюнул под ноги. — А мы с вашего разрешения удалимся…

С этой пышной тирадой он однако поторопился. Окольцевав один из Темных Столбов, Согомак чуть было не упал, запнувшись о тело Кайсана. Проводник коротко чертыхнулся. Непредвиденное все-таки произошло. Ребятки налетели на сеть периферийных ловушек и также подверглись нападению шамуров. Услышав знакомый крик, Согомак бросился вперед. Яростно извиваясь, Рох бился в лапах крупного восьмилапа, стараясь не позволить сомкнуться на шее мощным челюстям. Проводник без раздумий атаковал чудище. Два свистящих удара — и две волосатые подергивающиеся конечности полетели наземь. Только тогда голова восьмилапа повернулась к нему. Темные антрацитовые глазки злобно блеснули. Но проводника было уже не остановить. Сделав выпад, он вонзил баязу по рукоять в грудь шамура. Если бы восьмилапы умели рычать, его, верно, оглушил бы звериный рев. Но шамур издал только пронзительный скрип. Лапы чудовища разжались. Освобожденный Рох без сил рухнул навзничь, судорожными рывками пополз в сторону.

— Не подходи, гадина! — Проводник устрашающе взмахнул клинком.

Но «гадина» все же изъявила желание приблизиться, попытавшись достать Согомака огромной лапищей. Сделано это было неловко, и проводник немедленно воспользовался промахом противника. На этот раз неосторожную конечность он подрубил у самого основания, а следующим ударом попросту ослепил шамура.

— Поднимай Кайсана и уходим! — Покачивая баязой, проводник медленно пятился.

— Поздно, Согомак…

Чуть погодя, Согомак и сам осознал правоту слов Роха. Поднимать было некого. Страшные челюсти восьмилапа практически перекусили несчастного тарака пополам. Да и самому Роху, похоже, требовалась серьезная помощь. Подхватив тарака, проводник побежал. Шумно дыша, перебрался через завал какого-то мусора, еще один сигнальный трос с каплями ядовитой слюны рассек у самого выхода.

— Потерпи, Рох: Немного осталось!..

Почти падая, Согомак повалился в душный пыльник. Обливаясь потом и не замечая назойливых клещей, он продолжал тащить раненого тарака. Визг, вопли и берущие за душу скрипучие звуки медленно утихали за спиной. Проводник уже двигался по Большой Долине, и где-то там впереди их с нетерпением ждали спутники.

Рох скончался у них на руках. Раны его оказались не столь глубокими, однако шамур успел впрыснуть в кровь тарака порцию яда. Рох умер молча, хотя взгляд его, обращенный на Беану, был красноречивее любых слов. Само собой, не обошлось без слез. В качестве прощальной речи Согомак коротко поведал о том, каким образом произошла схватка, и почему Кайсана так и не удалось вынести из паучьего логова. Он не хотел, чтобы рассказ выглядел как попытка самооправдания, но полностью этого избежать не удалось. Проводник не считал себя в чем-либо виноватым, но он нес ответственность за жизнь всех членов группы, и именно он назвал имена Роха и Кайсана. Ему нужны были крепкие парни, умеющие хорошо бегать и драться, и он выбрал тех, кто, по его мнению, подходил более всего.

Когда церемония похорон была завершена, и тело Роха по традиции сбросили в одну из глубоких расщелин, Согомак объявил спутникам свое окончательное решение:

— Не уверен, что каннибалы истреблены полностью. Во всяком случае рисковать не будем. Как я уже сказал, в Пещеры мы отправимся по внешней стороне мира. По мнению Нора, это самый короткий путь, и мы последуем совету пурга.

На этот раз никакой реакции не последовало. Никто не собирался ни протестовать, ни возмущаться. Слишком многое пережили путешественники за короткие три-четыре сезона. Согомак по себе знал, какое душевное опустошение способна вызвать утрата близких, но столь же хорошо он знал, что в этом мире шагать без оглядки, полностью подчинившись обстоятельствам и судьбе; тоже нельзя.

— Дорога короткая, но абсолютно мне не знакомая, поэтому я хочу надеяться на вашу помощь.

И снова не последовало никакого отклика. Они просто стояли и слушали. Слушали и не слышали… Согомак вздохнул.

— Очнитесь, ребятки! Мы ведь еще не дома. Надо собраться с силами для последнего броска. У нас тяжелый груз, а двигаться придется по отвесной стене. Права на ошибку мы не имеем. Нас и без того осталось слишком мало.

Проводник глядел на них мрачно и тяжело. Лучше других он понимал, насколько необходим им сейчас отдых, однако о передышке приходилось только мечтать. Большая Долина кишела различного рода Вихрями, и уходить надо было немедленно.

— Есть другие предложения?

Гунт рассеянно шевельнул массивным плечом:

— Пожалуй, что нет.

— Предупреждаю: пойдем без остановок, и что-либо менять в пути будет уже поздно.

— Ты командир, тебе и решать. Надо, значит, двинем по внешней стороне мира.

— Мы дойдем, — дрогнувшим голосом пообещал им Согомак. — Обязательно дойдем.

Наверное, самым страшным ему представлялся первый миг выхода наружу. Будучи уверенным в себе, Согомак опасался за друзей. Его спутники могли испугаться, могли воспротивиться и повернуть назад. Абсолютно не зная, что их встретит во Внешнем Мире, проводник мысленно был готов ко всему, однако действительность превзошла все ожидания. Ошеломление от раздавшегося ввысь и вширь Пространства, от обрушившегося на тараков света заставило забыть все опасения. Никто не повернул назад и не потребовал изменения маршрута, но случившееся с ними, возможно, оказалось посерьезнее заурядного страха.

Это действительно была ВНЕШНЯЯ СТОРОНА МИРА, пестрая и бездонная, шумливая и загадочная, превосходство которой путешественники приняли сразу и безоговорочно. Это можно было уподобить озеру, повстречавшемуся на пути страдающих от жажды, и какое-то время они просто стояли на месте, пытаясь впитать в себя окутавший их незнакомый мир, пытаясь хоть как-то осмыслить увиденное. Здесь не было ни стен, ни сводов, здесь обитало ПРОСТРАНСТВО в чистом виде. И не сразу Согомак осознал, что изощренная интуиция впервые ему отказала. Шорохи и полутона — главная пища его предчувствий — в мире полнозвучия и полноцветия попросту утонули. А потому атаку летучего монстра он откровенно проморгал.

Они все еще лицезрели раскинувшиеся перед ними просторы, когда огромная тень упала с высоты, на мгновение заслонив Светило. С костяным скрежетом чудовищные когти царапнули по камням, едва не достав шарахнувшуюся в сторону Беану. Согомак разглядел черные глаза летучего исполина и рывком обнажил баязу. Однако нанести удар он не успел. Взметнув каменную крошку, крылатая тень с клекотом скользнула вниз. Их счастье, что чудовище промахнулось, но можно было не сомневаться: оно скоро вернется.

— Бежим! — Согомак встряхнул окаменевшего Гунта, подтолкнул в спину Кревета. Беану, по сию пору пребывающую в полуобморочном состоянии, пришлось грубовато подхватить под руку.

Простирающийся вокруг мир продолжал завлекать и очаровывать, но теперь Согомак знал: именно в этой красоте кроется их погибель. Двигаться по отвесной стене да еще с грузом на плечах было само по себе сложно, а если учитывать возможное повторение воздушных атак, то на возвращении домой можно было смело ставить крест.

— Не смотрите вверх! Только прямо перед собой! — Проводник тянул за собой Беану, все более наращивая темп. Заставляя двигаться своих спутников с максимальной скоростью, он возвращал их тем самым к суровой действительности, пытался отвлечь от колдовских чар окружающего мира. Опьяненные и ослепшие, его друзья спешили за ним. Часто оглядываясь, Согомак подстегивал их суровыми окриками. Интуиция его истаяла, однако логика подсказывала, что столь огромный мир не может не обратить на непрошеных гостей внимание.

Проводник не ошибся. Их атаковали повторно, когда они пробегали мимо одной из скальных расщелин. Выбора не было, и почти насильно он заставил своих спутников юркнуть в узкий лаз. Последним в расщелину попытался пробраться Гунт, и именно ему довелось ощутить всю силу летучих исполинов. Вновь скрежетнули осыпающиеся камни, а в следующий миг Гунт взревел от боли. Вцепившись в камни и пытаясь удержаться на месте, он побагровел от натуги. Метнувшись к нему, Согомак разглядел чудовищные когти, обхватившие заплечный баул товарища. Сообразив, что Гунта вот-вот выдернут из расщелины, проводник выхватил баязу и двумя взмахами рассек лямки. Взмахнув огромными крыльями, хищник оторвался от скалы.

— Быстрей же! — Проводник торопливо втянул Гунта внутрь. Он успел это сделать вовремя. Мигом позже еще один монстр опустился на камни возле самого входа. Стало темно и жутко. Согомаку показалось, что он вновь видит чудовищный глаз. Некто заглядывал в расщелину, пытаясь рассмотреть тараков, и, прижавшись к шероховатой стене, они напряженно ждали исхода.

— Какие же они огромные! — Дрожащим голосом пробормотал Кревет.

— На наше счастье, это так. Во всяком случае сюда им не пробраться.

Оттолкнувшись от скал, чудовище унеслось вдаль, в пещерке вновь просветлело. Заставив Гунта повернуться, Согомак увидел на спине товарища пару глубоких ссадин. Когти летучего монстра все-таки сделали свое недоброе дело.

Достав из котомки болотную мазь, проводник показал Беане, как нужно обрабатывать раны. Поохав и поахав, она взялась за дело, и, пока подруга помогала раненому, Согомак прокрался к выходу. Соблюдая все меры предосторожности, высунулся наружу. И снова грудную клетку стиснуло от непривычных ощущений, голову закружило, словно от порции хмельной браги. Внешний Мир был по-прежнему манящ и огромен, не предполагая ни границ, ни направлений. Подобно летучим чудищам, вдруг захотелось расправить несуществующие крылья, ринуться в воздушную бездну, отдавшись во власть влекущей пустоты. Легкая дымка мешала рассмотреть детали, но главное Согомак все же отметил. Светило опустилось чуть ниже, приняв розоватый оттенок. Приближался конец сезона, — и именно это подсказало проводнику единственно верное решение.

— Будем ждать, — объявил он, вернувшись. — Еще немного, и наступит ночь. Вот тогда и двинемся в путь.

— Ты думаешь, ночью они нас не тронут?

— Как бы то ни было, но разглядеть нас в темноте им будет сложнее. Во всяком случае хотелось бы надеяться, что ночью они спят. Все-таки это не птероны.

— Да уж, куда там птеронам до них. Это все равно что цефалов ставить рядом с калоном.

— А вы заметили, как там воздух колышется? Вихрей нет, а дуновение есть. Я поначалу даже и не понял, что это за штука. Жаль, нет с нами Умника, — может, что и подсказал бы.

— Да что Умник! Он дальше Пашни носа не совал. Тут же вообще все другое. Одно Светило чего стоит! Это вам не какая-нибудь блеклая Матана.

— И не Слепец со своими каналами.

— Точно!.. Кстати, по-моему, внизу еще и горы маячили. Я, правда, толком не разглядел — не то зеленые, не то голубые. Но очень уж странно они выглядели — точно клубы дыма. Может, и правда, что здесь живут такие же, как мы?

— Почему бы и нет? Тепло, светло и с пищей наверняка полный порядок…

Согомак нахмурился. Разговор принимал опасное направление. Поддаваясь магии Внешнего Мира, тараки заведомо ступали на скользкую дорожку. Думать надо было о возвращении — и только о нем!

— Все! Более об этом ни слова. — Проводник окинул спутников суровым взором. — Наша цель — добраться до дому. Поэтому — всем отдыхать и набираться сил!

Его товарищи промолчали, но, глядя им в лица, Согомак содрогнулся. Без сомнения, с ними творилось то же, что и с ним. Все они хотели домой и все были непрочь оказаться в родных Пещерах, тем не менее что-то в их сознании переменилось. Пожалуй, впервые путешественники позволили себе усомниться, задумавшись, а ТАМ ЛИ НАХОДИТСЯ ИХ ДОМ…

Внешняя сторона, внутренняя… А послушать стариков, так есть еще и потусторонняя. Или нет их — никаких сторон? А есть одно большое пространство, лишенное каких-либо границ? Вполне может статься, поскольку в этом необозримом мире возможно все…

От этой мысли ему стало жарко. Взяв кувшин, Согомак торопливо налил Гунту и себе. Кревет уже подремывал, прикорнув щекой на краешке стола. Кабачок был полон захмелевших тараков, но недавние участники похода никого и ничего не замечали. Должно быть, Гунт переживал те же смутные чувства, что навалились на проводника, потому что поднял свою посудину без вопросов. Согомак притронулся к его кружке своей.

— Ты помнишь, как мы впервые вышли ТУДА?

Гунт кивнул, и Согомак вновь ощутил то удивительно сладкое головокружение. А еще… Еще был сумасшедший восторг вопреки всему! Именно тогда его впервые посетило чувство чужого превосходства и чувство гигантской затягивающей пустоты. Пространство, шумливое и многоцветное, было всюду, и только они — растерянные и испуганные — толклись на утлом пятачке мироздания. Он никогда не завидовал ни морокам, ни птеронам, но в тот чарующий миг действительно пожалел, что не умеет летать. Потому что отчетливо понял: Внешний Мир предназначался не для пургов и не для тараков. Единственными хозяевами его были те, кто обладал крыльями.

— Жаль все-таки — не было с нами Умника.

— Да уж, ему бы там понравилось.

— Значит, за Умника?

Проводник кивнул.

— И за наших ребяток. Тех, что не вернулись.

— За них. — Гунт залпом опрокинул в себя огненную брагу. Согомак последовал его примеру.

Справа от них сидела компания старичков, слева резковатыми и громкими голосами препирались безусые юнцы. Как обычно, перемалывали старые новости, перевирали новые сплетни.

Стиснув зубы, Согомак пристукнул по столу.

— Мы оставили там ровно половину! Вышло восемь тараков, а вернулось четверо.

— Айзис жив, — напомнил собеседник.

— Айзис? — Согомак ощутил облегчение. В одурманенном мозгу шелестели ненужные фразы из ненужных споров. — Да, я его непременно заберу. В ближайшее время.

— Меня возьмешь с собой?

Согомак задумчиво взглянул на Гунта. Все было яснее ясного. Этого увальня тоже зацепило — и зацепило, похоже, всерьез.

— Признайся, снова хочешь прогуляться с наружной стороны?

Гунт кивнул.

— Хочу. И еще я хочу понять…

— Что именно?

— Хочу постигнуть тот смысл, о котором говорил Рох. — Гунт говорил медленно, тщательно подбирая ускользающие слова. — Мы живем здесь, верно? Деремся, умираем, плачем. Зачем — никто не знает. Никто даже не задается таким вопросом! Но, может, там все происходит иначе?

— Ты имеешь в виду — вовне?

— Ты понял, что я имею в виду. Все, что я хочу, это задать один-единственный вопрос… Есть ли во всем настоящем какой-либо смысл? Нам кажется, что наш мир — главный из всех миров, но может, это не так? А если нет, то и смысл стоит поискать в ином месте, ты согласен? — Гунт указал пальцем в замызганную стену. — С той стороны, Согомак! Не здесь, а там.

— Не знаю. Наверное, смысл существует и здесь. Можно строить ночлежки, а можно спать с утра до вечера, жевать ямус с блестками и напиваться. И то, и другое бессмысленно, тут ты прав, однако… Однако простых ответов не бывает… — Согомак рассеянно окинул помещение взглядом и тут же встретился глазами с прыщавым молодчиком, сидящим за соседним столом. Сам не зная для чего, выжал из себя жалкую улыбку.

— Чего скалишься? — Голос у сопляка оказался неожиданно взрослым — густым и низким. Согомак промолчал.

— Чего скалишься, говорю?

— Интересно, отчего я такой веселый? Могу объяснить… Я, сынок, то видел, после чего в живых не остаются. А я остался. Потому, наверное, и улыбаюсь.

— А хочешь, перестанешь улыбаться? — Молодчик чуть подался вперед. Его соседи тоже стали оборачиваться. Компания, должно быть, давно уже скучала.

— Я, милый мой, хочу, чтобы ты не задирался.

— Да что ты с этим сосунком разговариваешь! — Гунт ударом ноги опрокинул табурет, на котором сидел задира. Компания молодых бузотеров немедленно повскакивала. Кто-то бросился на Гунта, а к Согомаку с чем-то шипастым в руке шагнул мускулистый парень. Челюсти его беспрестанно шевелились, в глазах стыл ненавидящий холодок.

Проводник с готовностью поднялся.

— Что ж, ты сам напросился…

Смотреть на парня было противно. Пьяными шажками он медленно подходил к проводнику.

— На, тварюга!

На этот раз Согомака опередил проснувшийся Кревет. Его сухонький кулачок с первого удара обрушил наземь крепкого противника. А в следующее мгновение его нога молотнула в грудь еще одного подбежавшего юнца.

— Ну ты даешь, — пробормотал проводник.

Он вправе был удивляться. Слабосильный и сухощавый Кревет бился, ни в чем не уступая Гунту. Согомак глядел на своих бывших спутников и не узнавал их. Эти парни словно переродились. Работая кулаками, как шатунами, они метелили шпану с таким ожесточением, что впору было вызывать блюстителей порядка.

— Хватит, парни, хватит! — Шагнув вперед, Согомак обхватил Кревета за талию. — Гунт, ты же убьешь их! Охолони!

Стискивая разбитые кулаки, могучий тарак еще раз пнул поскуливающего на полу противника, морщась, вернулся к столу.

— Пошли отсюда. Все равно спокойно уже не посидим.

Никто с Согомаком не спорил. Приятели вышли из кабака и медленно побрели по кривой улочке. Тусклый свет пылью стелился по дороге, низкие, почерневшие от времени козырьки топорщились над лазами в Пещеры. Взор ни на чем не останавливался, скользил по серому обжитому ландшафту, как перышко по воде. В луже бултыхались чумазые дети, тут же рядом на одной из обочин спившийся вконец пург ворчливо обшаривал своего товарища. Троица брезгливо обошла неопрятную парочку стороной.

Уже на окраине они выбрали взгорок посуше, присели на круглых, отшлифованных ветрами камнях.

— Какие все-таки подонки! — Кревет все еще не мог успокоиться. — Ничего в жизни не видели, а уже готовы проламывать окружающим головы.

— Брось! — Согомак неспешным движением огладил усы. — Дурни и молокососы, что с них взять.

Кревет посмотрел на него с тревогой.

— Значит, вы снова уходите? Но я тоже хочу с вами!

— Ничего еще не решено.

— Когда решите, будет поздно!

— Ты-то куда рвешься, дружок? Вспомни, как тебе было страшно.

— Было, не спорю. Зато теперь понимаю, что такое настоящая жизнь! А гнить здесь заживо, глотать брагу и жить ради пуза не хочу! Рох верно говорил, есть иной — более высокий смысл. И есть иные миры. Ради них, наверное, и стоит жить.

— Кто знает, возможно, ты прав… — Приставив ладонь козырьком ко лбу, Согомак поглядел вдаль.

— Это не Беана ли бежит?

— Действительно. Теперь-то ей можно бегать.

Кревет густо покраснел, вызвав усмешку Гунта.

— Да уж, летит времечко… Как детей-то будете называть, а, Согомак?

— Не волнуйся, что-нибудь придумаем. Во всяком случае ни Роха, ни Кайсана, ни Линиса не забудем. А остальных, я так думаю… — Согомак поперхнулся на полуфразе, усы его сами собой встопорщились.

Легкое чувство тревоги подступило и схлынуло. Теперь он уже почти не сомневался: где-то в отдалении кружит Вихрь. Проводник еще раз взглянул на приближающуюся Беану и изумленно привстал.

Что-то приключилось с его зрением, а возможно, и с его головой. Похудевшая Беана продолжала игриво помахивать котомкой, на бегу улыбалась. Ее можно было понять. Наверное, есть чему улыбаться, когда дома ждут несколько десятков новорожденных детишек. Однако, сумей Беана рассмотреть то, что видел сейчас Согомак, она бы, конечно, перестала улыбаться.

Между тем проводник продолжал ошарашенно озираться. Черные норы пещер, покачивающиеся тут и там усы возвращающихся домой шестилапых тараков — все их поселение вдруг предстало перед ним в своем истинном обнаженном свете.

Тараки. Племя, издавно обжившее Пещеры. Существа, самовольно объявившие себя родоначальниками всего сущего. Да так ли это?

Он растерянно сморгнул. Правильно кто-то назвал их тараканами. Тараканы, а не тараки! Потому что, если ты насекомое, то отнекивайся, не отнекивайся, а мир от того ни на йоту не преобразится. И нет у них ни будущего, ни прошлого. Что-то позаимствовали у пургов, что-то у Вихрей. Пищу — и ту приносят со стороны. Какой уж там высокий смысл!..

Из низины медленно и зловеще поднимался туман. Это наступал ядовитый газ. Следом за мерцающим облаком брел Вихрь. Не летел и не приближался, а именно брел. Припомнив слова Умника, Согомак до боли прищурился. И чудо произошло. Он вдруг в подробностях разглядел то, чего не положено было видеть рядовым таракам.

Огромный и двуногий, почти достающий макушкой далекий свод, Вихрь неуклонно приближался к Пещерам. В уродливых, оснащенных щупальцами конечностях он держал нечто похожее на стальную бутыль. Именно из этой бутыли и выходил ядовитый туман.

Как всегда, Согомак первым почуял опасность, но, пожалуй, впервые не ощутил желания уходить. И объяснить увиденное товарищам он тоже не мог. Просто не знал подходящих слов и выражений, не знал, следовало ли им вообще что-либо объяснять.

Призрак между тем был уже совсем рядом. Огромное существо стояло на задних конечностях, а в передних держало ту самую смертно-носную бутыль. Видение, которое посещает всех умирающих в их последний миг…

Согомак зажмурился. Значит, и ему сегодня суждено умереть? Возможно, от ядовитого тумана, а может, от сокрушительного и точного удара. Скверная это вещь — прорицать собственную судьбу!

Распахнув глаза, он вновь разглядел ничего не подозревающую Беану. И само собой вернулось желание драться и воевать за себя. Проводник вдруг понял, что не собирается умирать. Более того, после того, что он увидел, смерть представлялась несвоевременной и глупой.

— Беана, он уже здесь! Беги!

Увлекая за собой товарищей, он метнулся вниз по холму.

— Согомак, что с тобой?

Не отвечая, проводник рванул Беану за руку и повлек за собой. Он несся к южной окраине Пещер. Только там они еще могли укрыться от надвигающегося облака. Следом тяжело бежали Кревет и Гунт. Вооруженные опытом похода, они не спрашивали его ни о чем. И хорошо, что не спрашивали. Потому что уже сейчас Согомак понимал: он никогда не расскажет им подробностей. Как понимал и то, что самому ему увиденного уже не забыть…

Джон Варли УБИТЬ БАРБИ

Тело поступило в морг в 22.46. Особого внимания на него никто не обратил. Была субботняя ночь и трупы копились, как бревна в мельничном пруду. Задерганная санитарка, проходя вдоль ряда обитых нержавейкой столов, приподняла простыню с лица покойника и вытащила поступившую вместе с ним тощую стопочку бумаг. Потом достала из кармана карточку и переписала на нее сведения из отчета следователя и госпитальной справки:

Ингрэм, Леа Петри. Женщина. Возраст: 35. Рост: 170 см. Вес: 56 кг. Тело поступило на Терминал экстренной помощи в Море Кризисов. Причина смерти: убийство. Ближайшие родственники неизвестны.

Санитарка обмотала прикрепленную к карточке проволоку вокруг большого пальца на левой ноге трупа, спихнула тело со стола на каталку, перевезла к ячейке 659а и вытянула длинный лоток.

Дверца ячейки захлопнулась, а санитарка, положив бумаги на лоток, так и не заметила, что полицейский следователь, не указал в отчете пол мертвеца.

Лейтенант Анна-Луиза Бах перебралась в свой новый кабинет всего три дня назад, а гора бумаг на столе уже грозила лавиной рухнуть на пол.

Назвать это помещение кабинетом можно было лишь с немалой долей иронии. Тут имелся картотечный шкаф для незавершенных дел, но Бах могла открыть его, только подвергая серьезному риску свою жизнь и конечности. Выдвижные подпружиненные ящики имели дурную привычку неожиданно выскакивать и зажимать ее вместе со стулом в углу. Чтобы добраться до буквы «А», ей приходилось залезать на стул, доступ же к букве «Я» требовал особой процедуры — или усесться на стол, или вытягивать ящик, широко раздвинув ноги.

Зато у кабинета имелась дверь. Правда, открывалась она лишь тогда, когда на стуле перед столом лейтенанта никто не сидел.

Однако жаловаться Бах не собиралась. Ей нравилась эта клетушка. Здесь было в десять раз лучше, чем в дежурке, где она просидела десяток лет локоть к локтю с другими сержантами и капралами.

В приоткрывшейся двери показалась голова Джорге Вейла.

— Привет. Мы тут принимаем ставки на новое дело. Ты сколько поставишь?

— Запиши на меня полмарки, — буркнула Бах, не поднимая головы и продолжая писать отчет. — Ты что, не видишь — я занята.

— А будешь занята еще больше.

Вейл вошел без приглашения и плюхнулся на стул. Бах подняла голову, открыла было рот, но промолчала. У нее имелась власть, чтобы приказать ему убрать ножищи с лотка для завершенных дел, но недоставало опыта эту власть употреблять. Она три года проработала вместе с Джорге. И с какой стати золотая полоска на ее рукаве должна изменить их отношения? Наверное, такими действиями Джорге как раз и намекает, что его не волнует ее повышение — до тех пор, пока она не начала выпендриваться.

Вейл добавил папку на верхушку покосившейся стопы с пометкой «Для немедленного исполнения» и снова откинулся на спинку стула. Бах оценила взглядом высоту стопы, потом взглянула на вмонтированный в стену круглый лючок, ведущий к мусоросжигателю, и задумалась — а не устроить ли ей небольшой несчастный случай? Нужно лишь небрежно задеть стопу папок локтем, и…

— Ты что, даже не собираешься ее открыть? — разочарованно протянул Вейл. — А я ведь не каждый день лично доставляю новое дело.

— Вот и расскажи о нем, раз тебе не терпится.

— Ладно. У нас есть труп, изрядно истыканный ножом. Есть орудие убийства — тот самый нож. Есть тринадцать свидетелей, которые могут описать убийцу, но они нам не очень-то и нужны, потому что убийство произошло перед телекамерой. И у нас есть запись.

— Тогда ты описываешь дело, которое положено раскрыть через три минуты после первого рапорта, причем без помощи человека. Поручи его компьютеру, идиот. — Но она все же подняла голову. У нее появилось скверное предчувствие. — Почему его повесили именно на меня?

— Потому что есть еще одно обстоятельство. Место преступления. Убийство было совершено в колонии барби.

— Боже…

Храм Стандартистской церкви находился на Луне в центре коммуны стандартистов в Энитауне, в северной части моря Кризисов. Добираться туда, как они выяснили, оказалось лучше всего местной линией подземки, проходящей параллельно экспрессной линии, пересекающей все Море Кризисов.

Бах и Вейл вызвали бело-голубую полицейскую капсулу с приоритетным сортировочным кодом и отдались во власть муниципальной транспортной системы Нового Дрездена — «сортировщика пилюль», как ее называли сами новодрезденцы. Их капсулу протащило через районный туннель до главного узла, где компьютер выводил на маршруты тысячи капсул, дожидающихся своей очереди. На большом конвейере, который должен был доставить их к месту ожидания, капсулу подняли захваты — копы называли их «длинная рука закона» — и перенесли ее к началу очереди, прямо к многочисленным входам экспрессной линии и над головами людей, сидящих в других капсулах и мечущих в них неприязненные взгляды. Капсула скользнула в горловину туннеля, и полицейских вжало в спинки кресел.

Через несколько секунд капсула вырвалась из туннеля на равнину Моря Кризисов, разгоняясь в вакууме и держась на магнитной подвеске в нескольких миллиметрах над индукционным рельсом. Бах взглянула вверх на Землю, затем уставилась в окно на проносящийся мимо унылый ландшафт. Она хмурилась и размышляла.

Ей понадобился взгляд на карту, чтобы убедиться: колония барби действительно находится под юрисдикцией Нового Дрездена — и тут явно не обошлось без подтасовок или махинаций. Энитаун располагался километрах в пятидесяти от линии, которую она считала границей Нового Дрездена, но на карте его соединяла с городом пунктирная линия, обозначающая полоску шириной в один метр.

Когда капсула снова вошла в туннель, послышался нарастающий рев — в трубу перед ними нагнетался воздух. Капсулу тряхнуло ударной волной, затем она с хлопками проскочила через несколько герметизирующих шлюзов и оказалась на станции в Энитауне. Двери с шипением раздвинулись, и они выбрались на платформу.

Станция в Энитауне в основном представляла собой погрузочный док и склад — объемистое помещение, забитое расставленными вдоль стен штабелями пластиковых ящиков. Около полусотни человек работали, загружая ящиками грузовые капсулы.

Секунду-другую Бах и Вейл постояли на платформе, не зная, куда идти. Убийство, которое им предстояло расследовать, произошло здесь же, на станции, всего метрах в двадцати от того места, где они сейчас стояли.

— У меня тут мурашки по коже бегают, — признался Вейл.

— У меня тоже.

Бах увидела, что полсотни местных на станции неотличимы друг от друга. Все выглядели женщинами, хотя у них оставались открытыми лишь лица, руки и ноги — остальное скрывали просторные белые комбинезоны-пижамы, прихваченные в талии поясом. Все блондинки, у всех волосы расчесаны на прямой пробор и подрезаны чуть повыше плеч. У всех голубые глаза, высокие лбы, короткие носы и маленькие рты.

Когда барби заметили их, работа постепенно остановилась. Они с подозрением уставились на полицейских. Бах выбрала одну наугад и подошла к ней.

— Кто у вас здесь главный? — спросила лейтенант.

— Мы, — ответила барби. Бах поняла ответ так, что женщина имела в виду себя, припомнив, что барби никогда не говорят о себе в единственном числе.

— Нам нужно встретиться кое с кем в храме. Как туда попасть?

— Через эту дверь, — показала женщина. — Она выводит на Главную улицу. Идите по ней и выйдете к храму. Но вам обязательно нужно одеться.

— Что? О чем это вы? — Бах вовсе не считала, что они с Вейлом одеты как-то неправильно. На Анне-Луизе был ее обычный синий нейлоновый комбинезон, дополненный форменной шапочкой, эластичными лентами на руках и бедрах, и мягкие туфли с тканевой подошвой. Оружие, коммуникатор и наручники крепились к кожаному поясу.

— Прикройтесь, — повторила барби, поморщившись. — Вы выставляете напоказ свои… отличия. И ваши прически…

Другие барби захихикали.

— Мы из полиции по заданию, — рявкнул Вейл.

— Гм… да, — поддакнула Бах, раздраженная тем, что барби вынудила ее оправдываться. В конце концов, здесь тоже Новый Дрезден, и находятся они в общественном месте, поэтому имеют право одеваться так, как им хочется.

Главная улица оказалась узкой и унылой. Бах ожидала увидеть проспект вроде тех, что находятся в торговых районах Нового Дрездена, однако ее взору открылось нечто весьма смахивающее на жилой коридор. Одинаковые люди на улице бросали на них любопытствующие взгляды. Многие хмурились.

Улица вывела их на маленькую площадь с низкой крышей из голого металла, несколькими деревьями и угловатым каменным зданием, от которого лучами расходились дорожки.

У входа их встретила неотличимая от остальных барби. Бах спросила, с ней ли Вейл говорил по телефону, и получила подтверждение. На вопрос же о том, смогут ли они пройти внутрь и поговорить, барби ответила, что посторонние в храм не допускаются, и предложила присесть на скамейку возле входа.

Когда они уселись, Бах начала задавать вопросы.

— Во-первых, мне нужно узнать ваше имя и должность. Кажется, вы… как же там было?.. — Она сверилась с заметками в блокноте, торопливо списанными с экрана компьютерного терминала в кабинете. — Я так и не выяснила вашу должность.

— А у нас их нет, — ответила барби. — Но если так необходим «ярлык», считайте нас архивариусом.

— Хорошо. А ваше имя?

— У Нас нет имен.

Лейтенант вздохнула.

— Да, я понимаю, что вы отказываетесь от имени, приходя сюда. Но ведь у вас было имя. Вам его дали при рождении. И мне оно нужно для следствия.

— Нет, вы не поняли. Верно то, что у этого тела когда-то имелось имя. Но оно было стерто из сознания. И этому телу будет очень больно его вспоминать. — Она запиналась всякий раз, произнося «этому». Очевидно, даже имитация личного местоимения выводила ее из душевного равновесия.

— Тогда я попробую зайти с другой стороны. — Ситуация становилась тяжелой, и Бах поняла, что дальше будет еще хуже. — Вы назвали себя архивариусом.

— Да. Мы ведем архивы, потому что этого требует закон. Сведения о каждом гражданине должны храниться. Так нам сказали.

— И на то есть весьма веская причина, — заметила Бах. — Нам понадобится доступ к этим архивам. Для следствия. Вы меня поняли? Полагаю, что офицер полиции уже просматривал их, иначе погибшая не была бы идентифицирована как Леа П. Ингрэм.

— Это так. Но вам незачем просматривать архивы снова. Мы пришли сделать признание. Мы убили Л.П.Ингрэм, серийный номер 11005. И добровольно сдаемся. Можете везти нас в тюрьму. — И она вытянула руки, подставляя их для наручников.

Изумленный Вейл неуверенно потянулся к наручникам на поясе, но все же взглянул на лейтенанта, ожидая указаний.

— Позвольте уточнить. Вы сказали, что убили ее вы? Лично вы?

— Правильно. Это сделали мы. Мы никогда не сопротивляемся светским властям и желаем понести наказание.

— Так, еще раз. — Бах схватила барби за запястье, разжала ее пальцы и повернула руку ладонью вверх. — Это и есть та самая личность… то самое тело, которое совершило убийство? И это та самая рука, которая держала нож? Эта рука, а не тысячи других «ваших» рук?

Барби нахмурилась.

— Если задавать вопрос таким образом, то нет. Эта рука не держала орудие убийства. Но наша рука держала. Так какая разница?

— В глазах закона — весьма существенная. — Бах вздохнула и выпустила руку женщины. Женщины? А можно ли называть ее женщиной? Она поняла, что ей нужно узнать побольше о стандартистах. А пока удобнее считать их женщинами, потому что у них женские лица.

— Давайте попробуем снова. Мне нужно, чтобы вы — и свидетели преступления — посмотрели запись убийства. Я не смогу различить убийцу, жертву или любого из стоявших рядом. Но вы наверняка сможете. Полагаю, что вы… словом, есть такая поговорка: «Все китайцы на одно лицо». Но это, разумеется, справедливо для европейских рас. Азиаты различают друг друга без проблем. Вот я подумала, что вы… что ваши люди смогут… — Она смолкла, увидев на лице барби тупое непонимание.

— Мы не понимаем, о чем вы говорите.

Плечи Анны-Луизы поникли.

— То есть вы не сможете… даже если увидите ее снова?..

Женщина пожала плечами:

— Мы все выглядим одинаково.

Вечером того же дня Анна-Луиза улеглась на свою пневматическую кровать, окружив себя клочками бумаг. Смотрелось это неприглядно, но запись на бумаге стимулировала ее мышление гораздо сильнее, чем ввод данных в персональный инфоархив. И еще ей лучше всего работалось поздно вечером, дома, в постели, после ванны или секса. Сегодня у нее было и то, и другое, и лейтенант поняла, что полученная в результате бодрящая ясность мышления потребуется ей на всю катушку.

Стандартисты.

Они были захолустной религиозной сектой, основанной девяносто лет назад кем-то, чье имя не сохранилось. Это ее ничуть не удивило, поскольку неофиты отказывались от имен, присоединяясь к секте, и прилагали все не запрещенные законом усилия, чтобы уничтожить память и об имени, и о своей личности — словно этого никогда не существовало. Пресса быстро прилепила к ним эпитет «барби». Это слово означало популярную в двадцатом и в начале двадцать первого столетия детскую игрушку — пластиковую, бесполую и массовую куклу-«девочку» с изысканным гардеробом.

Дела у барби шли на удивление хорошо для группы, члены которой не воспроизводятся естественным путем, и чьи ряды пополняются исключительно за счет новичков из внешнего мира. Лет двадцать их число возрастало, затем стабилизировалось. Они умеренно страдали от религиозной нетерпимости, перемещались из страны в страну, и в конце концов шестьдесят лет назад большая часть секты перебралась на Луну.

Они вербовали новых «компонентов» из неудачников — тех, кто неуютно чувствовал себя в мире, проповедующем подчинение определенным нормам, пассивность и терпимость к миллиардам соседей, однако вознаграждали лишь тех, у кого хватало упорства и настойчивости, чтобы выделиться из стада. Барби самоустранились из системы, где человеку приходилось одновременно быть и лицом в толпе, и гордым индивидуумом со своими надеждами, мечтами и желаниями. Они стали наследниками древней традиции аскетического ухода из суетного мира, меняя свои имена, тела и сиюминутные желания на размеренную и безопасную жизнь, лишенную разрушительных страстей.

Бах поняла, что, возможно, несправедлива к некоторым их них — среди барби вполне могли оказаться и те, кого просто привлекли религиозные идеи секты. Хотя, по ее мнению, в этом учении было мало смысла.

Она пролистала их догматы, делая пометки. Стандартисты проповедовали единство человечества, клеймили свободу воли и поднимали группу и равенство в ней до божественного уровня. Ничего особенного их теория из себя не представляла, зато практика… Практика вызывала у нормальных людей тошноту.

Имелись у них и теория творения, и божество, которому не поклонялись. Вселенная возникла, когда ее создала некая безымянная богиня — прототип матери-земли. Она же заселила мир людьми — совершенно одинаковыми, отштампованными по одной универсальной форме.

Далее возник грех. Кто-то из людей начал задумываться. У этой личности имелось имя, полученное уже после греха как часть наказания, но Бах его так и не отыскала. Она решила, что это грязное или ругательное слово, которое стандартисты не сообщают чужакам.

Так вот, этот человек спросил богиню, ради чего совершился акт творения. Чем же богиню не устраивала первоначальная пустота, раз она решила заполнить ее людьми, чье существование лишено смысла?

И это оказалось последней каплей. По необъясненным причинам — даже спрашивать о них считалось смертным грехом — богиня наказала людей, впустив в мир разнообразие. Бородавки, большие носы, курчавые волосы, белая кожа, люди высокие, люди толстые, люди уродливые, голубые глаза, волосы на коже, веснушки, половые органы. Миллиарды лиц и отпечатков пальцев, каждая душа заперта в оболочку, отличную от другой, и каждой нужно различить чужой голос среди воплей толпы.

Однако теперь вера стремилась вернуть тот утерянный рай. Когда все люди снова станут единой личностью, богиня с радостью раскроет свои объятия. А жизнь есть лишь проверка, испытание.

С последним утверждением Бах, безусловно, согласилась. Она собрала свои заметки, сложила их в стопку, потом взяла привезенную из Энитауна книгу. Барби дали ее в ответ на просьбу показать изображение убитой женщины.

И в книге она нашла чертеж человеческого существа.

Называлось все это «Книга стандартов». Каждая барби постоянно носила с собой эту книгу, привязанную к поясу лентой. В ней сухим инженерным языком описывалось, как должна выглядеть барби. А на многочисленных чертежах изображались части тела — с допусками и размерами в миллиметрах.

Она захлопнула книгу и села, накрыв голову подушкой. Потом взяла видеоблокнот и набрала код, вызывающий на экран запись убийства. И в двадцатый раз за вечер увидела, как из толпы одинаковых фигур на станции выскакивает некто, полосует ножом Лею Ингрэм и тут же растворяется в толпе, оставив на полу истекающую кровью жертву.

Она замедлила воспроизведение, сосредоточившись на убийце и пытаясь заметить в нем (в ней) хоть какую-нибудь особенность. Сошло бы что угодно. Блеснул нож. Брызнула кровь. Заметались барби. Несколько бросились вслед за убийцей, но отреагировали они слишком медленно. Люди редко реагируют быстро. Но у убийцы на руках осталась кровь. Надо будет спросить об этом.

Бах просмотрела запись еще раз, не увидела ничего полезного и решила, что на сегодня с нее достаточно.

Комната была длинной и высокой, ярко освещенной световыми полосками на потолке. Бах шла следом за санитаром вдоль рядов квадратных ячеек на одной из стен. Воздух здесь был прохладный и влажный, а пол мокрый — его недавно полили из шланга.

Санитар сверился с карточкой, которую держал в руке, и повернул металлическую ручку ячейки 659а. Щелчок замка эхом разнесся по пустому помещению. Санитар вытянул лоток и снял с трупа простыню.

Лейтенанту уже доводилось видеть обезображенные трупы, но нагую барби она видела впервые. Она немедленно отметила отсутствие сосков на двух холмиках плоти, изображавших грудь, и гладкую кожу в промежности. Санитар сверился с карточкой на ноге трупа и нахмурился.

— Ошибочка вышла, — пробормотал он. — Ничего себе задачка… И что с такой хреновиной делать? — Он почесал голову, потом зачеркнул на карточке большую букву «Ж» и аккуратно вписал взамен букву «Н» (неизвестно). Потом взглянул на лейтенанта и глуповато улыбнулся. — Что делать-то? — повторил он.

Однако Анну-Луизу его проблемы не волновали. Она изучала останки Л.П.Ингрэм, надеясь, что нечто на ее теле подскажет, почему барби обрекли ее на смерть.

А вот как она умерла, понять было нетрудно. Нож глубоко вошел в живот, далее рана шла вверх узким разрезом, тянущимся до грудины. Даже кость грудины оказалась частично рассечена. Нож был острым, но, чтобы разрезать такое количество плоти, требовалась сильная рука.

Санитар уставился на Бах с любопытством, когда та раздвинула ноги трупа и принялась рассматривать то, что там увидела. А обнаружила она лишь крошечную щелочку уретры в передней части промежности, как раз напротив ануса.

Бах раскрыла прихваченные с собой «Спецификации», достала сантиметр и принялась за работу.

— Мистер Атлас, в списках членов «Гильдии морфологов» вы указаны как практикующий специалист, часто имеющий дело с церковью стандартистов.

Мужчина нахмурился, затем пожал плечами:

— Ну и что? Можно не одобрять их взгляды, но ведь действуют они законно. И все мои архивы в порядке. Я никогда и никого не обслуживаю, пока ваши люди не проверят, не числится ли за клиентом криминал. — Он сидел на краю стола в своей просторной приемной лицом к Анне-Луизе. Мистер Рок Атлас [9] — наверняка это его «профессиональное» имя — имел высеченные из гранита плечи, зубы, как сверкающие жемчужины, и лицо юного бога. Он сам служил ходячей рекламой своей профессии. Бах нервно положила ногу, на ногу. Ее всегда тянуло к мускулистым мужчинам.

— Я вас не допрашиваю, мистер Атлас. Произошло убийство, и я буду вам признательна за сотрудничество.

— Зовите меня Рок, — предложил он, неотразимо улыбаясь.

— Вот как? Прекрасно. Я пришла спросить о том, что вы станете делать и сколько времени уйдет на работу, если я попрошу превратить меня в барби.

Его лицо исказилось:

— О, нет! Я не могу такого допустить! Дорогая, это станет преступлением. — Он слегка коснулся ее подбородка, поворачивая голову. — Нет, лейтенант, вам бы я чуточку углубил ямочки на щеках — возможно, слегка подтянул бы мышцы за ними, затем переместил бы глазницы чуть подальше от носа и раздвинул глаза. Так они привлекают больше внимания, сами понимаете. Намек на тайну. Ну и, разумеется, нужно заняться вашим носом.

Она оттолкнула его руку и тряхнула головой:

— Я к вам пришла не на операцию. Я просто хочу знать: какой объем работы потребуется и насколько точно вы сможете воспроизвести требования церкви? — Тут она нахмурилась и метнула в него подозрительный взгляд: — А чем вам не нравится мой нос?

— Дорогая, я вовсе не говорил, что он мне не нравится. Более того, он придает вам властность, которая наверняка бывает иногда полезна — если учесть, в каких кругах вы вращаетесь. И даже то, что он слегка перекошен влево, можно эстетически оправдать, если….

— Забудем о нем, — оборвала Бах хирурга. — Просто ответьте на мой вопрос.

Хирург внимательно ее осмотрел, попросил встать и повернуться. Она уже собралась было сообщить, что совершенно необязательно оценивать ее как кандидата на операцию, а лишь как абстрактную женщину, когда Атлас с напускным равнодушием выдал резюме:

— Работы потребуется немного. Рост у вас лишь слегка больше требуемого; я могу укоротить вам берцовые кости и голени… или же поработать с позвоночником. Здесь убрать немного подкожного жира, здесь добавить. Срезать соски, удалить матку и яичники, зашить промежность. Будь вы мужчиной, удалил бы пенис. Череп пришлось бы вскрыть и переместить кое-какие кости, затем чуть подправить лицо. Работы на двое суток. Ночь в клинике и ночь амбулаторно.

— А когда вы закончите, то что останется для моей идентификации?

— Вы не могли бы повторить?

Бах кратко объяснила свою ситуацию. Атлас задумался.

— Да, это проблема. Я ликвидирую рисунок на пальцах. Не оставляю наружных шрамов, даже микроскопических. Полностью избавляю от родинок, веснушек, бородавок и родимых пятен. А вот анализ крови вам бы помог, ну и, пожалуй, изображение сетчатки. И, скажем, рентгенограмма черепа. Запись голоса… вряд ли. Я по возможности стараюсь сделать одинаковыми даже голоса. Что-либо еще… нет, больше ничего в голову не приходит.

— То есть ничего, что можно выявить при чисто визуальном исследовании?

— В этом ведь и заключен весь смысл операции, не так ли?

— Я лишь надеялась, что вам известно нечто такое, о чем барби даже не подозревают. Но все равно — спасибо.

Хирург встал и поцеловал ей руку:

— Не за что. Но если вы когда-нибудь решите заняться своим носом…

Бах встретилась с Вейлом у входа в храм в центре Энитауна. Он провел здесь все утро, копаясь в архивах, и по его виду было понятно, что ничего стоящего он не нашел. Джорге провел ее в маленький кабинет, где в старых шкафах хранились архивы. Там их уже ждала барби, которая заговорила безо всякой преамбулы:

— Вчера вечером на уравнивании мы решили помочь вам всем, чем сможем.

— Да? Спасибо. Я как раз гадала, станете ли вы нам помогать, учитывая то, что случилось пятьдесят лет назад.

— А что тогда случилось? — озадаченно спросил Вейл.

Бах подождала, надеясь, что барби объяснит, но та решительно не собиралась ничего говорить.

— Я узнала об этом вчера. Стандартисты уже были однажды замешаны в убийстве, вскоре после своего появления на Луне… Вейk, ты заметил, что они никогда не появляются в Новом Дрездене?

— И что с того? — пожал плечами Вейл. — Они держатся особняком.

— Им было приказано держаться особняком. Поначалу они, как и любые граждане, могли перемещаться свободно. Потом кто-то из них совершил убийство — на сей раз не стандартиста. Было точно известно, что убийца — барби. Имелись свидетели. Полиция начала поиски убийцы. Угадай, чем все кончилось.

— Они наткнулись на те же проблемы, что и мы. — Вейл поморщился. — И тоже зашли в тупик.

— Да, трудно сохранять оптимизм в этой ситуации, — согласилась Бах. — Убийцу так никогда и не нашли. Барби предложили выдать властям кого-то из своих, выбрав его случайным образом и полагая, что это удовлетворит полицию. Но, разумеется, ее такой выход не устроил. Разразился серьезный скандал, прилагались немалые усилия к тому, чтобы заставить их ввести признаки отличия, вроде татуированного на лбу номера. Впрочем, сомневаюсь, что подобный прием сработал бы в момент совершения преступления. Номер всегда можно скрыть.

Но факт остается фактом — в барби увидели опасность для общества. Они могут убить кого угодно и тут же раствориться в своей общине, затеряться в нем песчинкой на морском берегу. И мы окажемся бессильны наказать виновного. Потому что закон не предусматривает, как поступать в таких случаях.

— И чем все закончилось?

— Дело помечено как закрытое, но не было ни ареста, ни приговора, ни обвиняемого. Заключили сделку, согласно которой стандартисты могут практиковать свою религию до тех пор, пока они не cмешиваются с остальными гражданами. И они обязаны оставаться в Энитауне. Я права? — она взглянула на барби.

— Да. Мы соблюдаем это соглашение.

— Не сомневаюсь. Большинство людей даже не подозревает, что вы здесь обитаете. Но теперь другой случай. Одна из барби убивает другую, да еще перед телекамерой… — Бах смолкла и задумалась. — Мне пришло в голову… минуточку. Погодите… — Собственные выводы ей не понравились. — Я вот о чем подумала. Убийство произошло на станции подземки. Это единственное место в Энитауне, которое сканируется муниципальной системой безопасности. А пятьдесят лет — долгий срок между убийствами, даже в таком маленьком… сколько, ты говорил, здесь живет людей, Джорге?

— Около семи тысяч. И я, кажется, знаю их всех.

Вейл провел весь день, сортируя барби. Судя по измерениям, сделанным на основе видеозаписи, рост убийцы находился у верхней границы допустимого предела.

— Так что? — обратилась Бах к барби. — Есть ли что-либо такое, что мне следует знать?

Женщина прикусила губу. Она явно не могла решиться.

— Ну же! Вы ведь сказали, что собираетесь мне помочь.

— Хорошо. За последний месяц было еще три убийства. Вы бы и о последнем ничего не узнали, не случись оно в том месте, куда допускаются посторонние. А на платформе в тот момент находились торговые агенты поставщиков. Они-то и сообщили в полицию. Мы ничего не сумели сделать…

— Но почему вы хотели скрыть преступление?

— Разве это не очевидно? Мы живем, постоянно помня о преследовании. И мы не хотим считаться угрозой для других. Мы хотим выглядеть миролюбивыми — а это действительно так — и предпочитаем решать проблемы нашей общины внутри самой общины. С помощью божественного согласия.

Бах знала, что ничего не добьется, двигаясь в этом направлении. И решила вернуть разговор к предыдущим убийствам.

— Расскажите мне все, что знаете. Кто был убит, и есть ли у вас предположения о мотиве? Или же мне следует поговорить с кем-то еще? — Тут ей пришла в голову неприятная мысль, и Бах удивилась, почему не задала этот вопрос раньше: — Вы ведь та самая личность, с кем я вчера разговаривала? Погодите, я перефразирую. Вы то самое тело… то есть это тело передо мной…

— Мы поняли вопрос, — ответила барби. — Да, вы правы. Мы… Я та самая, с кем вы говорили. — Она буквально выдавила из себя личное местоимение, внутренне негодуя. — Мы были… Я была выбрана как компонент для общения с вами, поскольку на уравнивании было решено, что это дело необходимо уладить. Это тело было… я была избрана для общения с вами в качестве наказания.

— Вы можете не произносить «я», если это трудно.

— О, спасибо!

— В наказание за что?

— За… склонность к индивидуализму. На уравнивании мы говорили слишком лично — в пользу сотрудничества с вами. Политическая необходимость. Многие желали продолжать придерживаться наших священных принципов, невзирая на любые последствия. Мы разделились, и это породило в нашем организме плохие ощущения, болезнь. Это тело высказалось и было наказано — назначением… индивидуальным… для общения с вами.

Женщина отводила глаза. Ее лицо пылало от стыда.

— Этому телу было поручено назвать вам свой серийный номер. И когда вы придете сюда снова, вам нужно будет вызвать номер 23900.

Бах записала номер.

— Хорошо. Что вы можете сказать о возможном мотиве? Считаете ли вы, что все убийства были совершены одним и тем же… компонентом?

— Мы не знаем. Мы еще менее способны выделить индивидуума из группы, чем вы. Но мы очень напуганы. Нам страшно.

— Есть ли у вас основания полагать, что жертвы были… можно ли так выразиться, известны убийце? Или же они были выбраны случайно?

Бах надеялась, что это не так. Преступников, убивающих бессистемно, поймать труднее всего; не имея мотива, тяжело связать убийцу с жертвой и выделить кого-то одного, просеивая тысячи подозреваемых. В случае с барби проблема становилась гораздо сложнее. В квадрате. Даже в кубе.

— Мы этого не знаем.

Бах вздохнула:

— Я хочу встретиться со свидетелями преступления.

Вскоре к ней привели тринадцать барби. Бах намеревалась тщательно допросить их и проверить, совпадают ли их рассказы и не изменились ли они за прошедшее время.

Она усадила барби, стала вызывать по очереди и почти немедленно наткнулась на каменную стену. У нее ушло несколько минут на то, чтобы увидеть проблему — несколько наполненных отчаянием минут, потраченных на попытку установить, кто из барби разговаривал с офицером полиции первой, кто оказался второй, и так далее.

— Погодите. Слушайте внимательно. Присутствовало ли это тело физически в момент преступления? И видели ли эти глаза, что произошло?

Бабри нахмурилась:

— Нет. Но разве это имеет значение?

— Для меня имеет, детка. Эй, двадцать три тысячи! Вызванная барби просунула голову в приоткрытую дверь.

— Мне нужны те, кто там действительно был. А не тринадцать барби, выбранных наугад.

— Но эта история известна всем.

Бах потратила еще пять минут, объясняя, в чем разница, потом прождала еще час, пока 23900 отыскивала настоящих свидетелей.

И она вновь уперлась в каменную стену. Все тринадцать дали абсолютно идентичные показания. Бах знала, что такое невозможно. Свидетели описывают увиденное по-разному. Он выставляют себя героями, выдумывают события, происходившие до или после случившегося, меняют последовательность эпизодов и толкуют их на свой лад. Но только не барби. Бах билась целый час, пытаясь вытрясти из одной барби показания. Тщетно. Она наткнулась на «договор» — барби обсудили ситуацию, создали некую версию событий, а затем объявили ее истиной. Вполне возможно, что этот рассказ в какой-то степени соответствовал действительности, но толку от него не оказалось никакого. Бах требовались противоречия, чтобы вцепиться в них, но таковых не оказалось.

И, что хуже всего, она не сомневалась: никто ей не лжет. Если бы она допросила тринадцать выхваченных наугад барби, то услышала бы те же самые ответы. И каждая из барби считала бы, что оказалась на месте убийства, потому что кто-то из общины был там и рассказал остальным. Что произошло с одной, произошло со всеми.

Выбор вариантов действий таял на глазах. Бах отпустила свидетельниц, вызвала 23900 и предложила сесть. Потом заговорила, загибая пальцы:

— Первое. У вас есть личные вещи погибшей?

— У нас нет частной собственности. Бах кивнула.

— Второе. Вы можете отвести меня в ее комнату?

— Мы все спим в любой комнате, которая вечером оказывается свободной. У нас нет…

— Понятно. Третье. Ее друзья или коллеги… — Бах потерла лоб. — Так, про это забудем. Четвертое. Какая у нее была работа? И где она работала?

— Все работы здесь взаимозаменяемые. Мы делаем то, что требуется в настоящий момент.

— Понятно! — взорвалась Бах. Она встала и принялась расхаживать. — Ну что, черт побери, мне делать в такой ситуации? Мне попросту не с чем работать, ни единой зацепочки. Невозможно понять, почему ее убили, невозможно установить убийцу, невозможно… Проклятие! Так что же мне делать?

— Мы и не ждем от вас каких-либо действий, — негромко проговорила барби. — Мы не просили вас приезжать. И нам очень хочется, чтобы вы поскорее уехали.

Охваченная злостью, Бах застыла на месте. Потом поймала взгляд Вейла и дернула головой в сторону двери.

— Пошли отсюда.

Вейл молча вышел следом за Анной-Луизой и торопливо зашагал, догоняя ее.

Они дошли до станции, и Бах остановилась возле поджидающей их капсулы. Лейтенант тяжело опустилась на скамью, подперла руками подбородок и принялась наблюдать за барби, по-муравьиному суетящимися на погрузочной платформе.

— Есть идеи?

Вейл покачал головой, уселся рядом, снял форменную шапочку и вытер вспотевший лоб.

— Они поддерживают здесь слишком высокую температуру, — сказал он.

Бах кивнула, не прислушиваясь к его словам. Она наблюдала за группой барби, от которой отделились двое, направляясь в их сторону. Обе смеялись, словно над какой-то шуткой, и смотрели прямо на Анну-Луизу. Внезапно одна сунула руку под блузу и выхватила длинный сверкающий стальной нож. Одним плавным движением она вонзила его в живот соседки и рванула лезвие вверх — с такой силой, что та даже слегка приподнялась. Та, которую ударили ножом, первую секунду удивленно смотрела вниз, наблюдая с открытым ртом, как нож потрошит ее, словно рыбу. Потом ее глаза распахнулись, она с ужасом уставилась на убийцу и медленно опустилась на колени, вцепившись в рукоятку ножа. Хлынувшая кровь уже пропитала ее белую униформу.

— Остановите ее! — крикнула Бах. Стряхнув охвативший ее в первый момент паралич, она помчалась по платформе. Происходящее очень напоминало запись предыдущего убийства.

Она находилась метрах в сорока от убийцы. Та убегала неторопливой трусцой. Бах пробежала мимо раненой барби — та сейчас лежала на боку, почти с нежностью держась за рукоятку ножа и свернувшись калачиком вокруг источника боли. Анна-Луиза ткнула кнопку тревоги на коммуникаторе, оглянулась, увидела Вейла, стоящего на коленях возле истекающей кровью барби, снова посмотрела вперед… и увидела мельтешение бегущих фигур. За кем она гналась? За кем?

Она схватила одну из барби — ту, которая вроде бы находилась в том же месте и бежала туда же, что и убийца. Лейтенант развернула барби и сильно ударила ее по шее ребром ладони. Барби упала, а Бах в этом время пыталась уследить за остальными. Они двигались в обоих направлениях — кто-то убегал, а кто-то спешил на грузовую платформу к месту убийства. Глазам Анны-Луизы предстало безумное зрелище, полное криков, воплей и мельтешения.

Бах опустилась на колени подле неподвижной фигуры и защелкнула наручники.

Потом подняла взгляд и увидела море лиц. Одинаковых.

Комиссар приглушил свет и вместе с Бах и Вейлом повернулся к большому экрану в дальнем конце комнаты. У экрана стояла эксперт департамента полиции с указкой в руке. Включили запись.

— Вот они, — сказала женщина, наведя на двух барби кончик длинной указки. Сейчас это были лишь фигурки на периферии толпы, двигающиеся в сторону камеры. — Это жертва, а подозреваемая справа от нее.

Еще раз просмотрели сцену убийства. Бах поморщилась, заметив, как поздно она среагировала. В ее пользу говорило лишь то, что Вейл отреагировал чуточку медленнее.

— Лейтенант Бах начинает перемещаться в эту сторону. Подозреваемая убегает, пытаясь скрыться в толпе. Если вы заметили, то она наблюдает за лейтенантом через плечо. Вот этот момент. Смотрите. — Эксперт остановила кадр. — Лейтенант утратила визуальный контакт. Подозреваемая срывает пластиковые перчатки, которые надела, чтобы не испачкать руки кровью. Бросает, перемещается наискосок в сторону. Лейтенант оборачивается и, как мы теперь видим, начинает преследовать уже другую.

Бах с каким-то извращенным восхищением наблюдала, как ее фигурка на экране проводит захват барби (но, увы, не той), а настоящая убийца стоит всего лишь в метре от нее справа. Запись снова пустили с нормальной скоростью, и Бах, не моргая, вглядывалась в убийцу, пока у нее от напряжения не заслезились глаза. Уж теперь она ее не упустит.

— Поразительно смелая особа. Она еще целых двадцать минут не уходила с места преступления.

Бах увидела, как она сама на экране помогает медикам перенести раненую барби в капсулу. Убийца при этом стояла возле локтя Анны-Луизы, почти касаясь ее.

Руки Бах покрылись гусиной кожей. Она вспомнила тошнотворное чувство страха, охватившее ее, когда она опустилась на колени возле раненой женщины. «Убийцей может оказаться любая из них. Например, та, что стоит у меня за спиной…»

Тогда она достала оружие, встала спиной к стене и не сходила с места, пока через несколько минут не прибыло подкрепление.

Комиссар подал знак. Включили свет.

— Докладывайте, что у вас есть, — велел он.

Бах взглянула на Вейла, раскрыла свой блокнот и стала читать:

— Сержант Вейл смог установить контакт с пострадавшей незадолго до прибытия медиков. Он спросил ее, известно ли ей что-либо, способное помочь идентификации нападавшей. Пострадавшая ответила отрицательно, добавив лишь, что это была «гнев». Пояснить не смогла. Далее цитирую из рапорта, написанного сержантом Вейлом немедленно после этого разговора: «Больно, мне так больно. Я умираю… умираю». Я сказал ей, что помощь уже в пути. Она ответила: «Я умираю». Далее пострадавшая потеряла сознание, и я попросил рубашку у кого-нибудь из наблюдавших за нами, чтобы остановить кровь. Помочь не захотел никто.

— Причиной стало слово «я», — добавил Вейл. — Едва она его произнесла, как поставила себя вне общины.

— Пострадавшая еще раз пришла в сознание, — продолжила Бах, — и успела прошептать мне номер. Это был номер «двенадцать-пятнадцать», который я записал как «один-два-один-пять». Тут она приподнялась и повторила: «Я умираю». — Бах закрыла блокнот и взглянула на комиссара. — Разумеется, она оказалась права. — Лейтенант нервно кашлянула и стала докладывать дальше: — Мы воспользовались разделом 356 «Единого кодекса Нового Дрездена» и приостановили неприкосновенность гражданских свобод — локально и на время Поиска. Компонент с номером 1215 мы установили очень просто — выстроив всех барби и заставив их спустить штаны. У каждой на ягодице вытатуирован серийный номер. Компонент 1215, некто Сильвестр Дж. Кронхаузен, в настоящий момент находится под стражей.

Пока поиск продолжался, мы вошли в спальную ячейку номер 1215 вместе с группой криминалистов. И в потайном отделении под кроватью нашли вот это.

Бах встала, раскрыла пакет для вещественных доказательств и разложила предметы на столе.

Резная деревянная маска — с огромным крючковатым носом, усами и окантовкой из черных волос. Вслед за маской Бах выложила на стол несколько баночек с пудрами, кремами, красками для грима и флакон одеколона. Черный нейлоновый свитер, черные брюки, черные кроссовки. Пачка вырезанных из журналов фотографий людей, многие из которых были одеты претенциознее, чем было принято на Луне. И, наконец, парик… и нечто непонятное.

— Что это такое? — поинтересовался комиссар.

— Ну как вам объяснить… — замялась Бах. — Парик для лобка.

— А-а… — протянул комиссар, обозрел разложенную на столе коллекцию и откинулся на спинку кресла. — Кому-то очень нравится одеваться.

— Очевидно, сэр. — Бах стояла по стойке «вольно», сцепив за спиной руки и сохраняя на лице равнодушие. Ее терзало острое ощущение неудачи, смешанное с холодной решимостью найти и арестовать ту, у которой хватило наглости стоять совсем рядом после совершенного на глазах у представителя закона убийства. Лейтенант не сомневалась, что место и время преступления были выбраны осознанно и что несчастную барби казнили в назидание полиции.

— Вы полагаете, что эти вещи принадлежат убитой?

— У нас нет оснований это утверждать, сэр. Однако обстоятельства свидетельствуют в пользу такого вывода.

— Какие?

— Я не могу быть полностью уверена… но эти вещи могли принадлежать жертве. При обыске в других, выбранных наугад комнатах, ничего похожего обнаружено не было. Мы показали эти предметы компоненту 23900, нашему посреднику. Она утверждает, что их назначение ей неизвестно. — Помолчав, Бах добавила — Полагаю, она лжет. Потому что смотрела на эти предметы с отвращением.

— Вы ее арестовали?

— Нет, сэр. Не сочла это разумным. Она — наша единственная связь с барби. Уж какая есть.

Комиссар нахмурился и сплел пальцы.

— Продолжайте расследование, лейтенант Бах. Честно говоря, нам следует покончить с этим делом как можно скорее.

— Полностью с вами согласна, сэр.

— Возможно, вы меня не поняли. Нам нужно предъявить обвиняемого. И как можно быстрее.

— Сэр, я делаю все, что в моих силах. Но, если говорить откровенно, то я начинаю гадать, осталось ли еще нечто такое, что я могу сделать.

— Вы и сейчас меня не поняли. — Комиссар обвел взглядом кабинет. Эксперт и стенографистка уже ушли. Он остался наедине с Бах и Вейлом. Комиссар щелкнул клавишей на столе. Бах догадалась, что он выключает записывающее устройство.

— Пресса уже набирает обороты. Нас начинают критиковать. С одной стороны, люди боятся этих барби. Им напомнили о случившемся полсотни лет назад убийстве и заключенном после него неофициальном соглашении. И оно им не очень-то нравится. С другой стороны, есть и либертарианцы, борцы за всяческие гражданские права. Они будут упорно защищать барби и связывать властям руки — просто из принципа. У правительства нет ни малейшего желания расхлебывать эту кашу. И в этом я их понимаю.

Бах промолчала, и комиссар болезненно поморщился.

— Как вижу, придется все сказать открытым текстом. Мы арестовали подозреваемого.

— Вы имеете в виду компонент 1215, Сильвестра Кронхаузена?

— Нет. Я говорю о той барби, которую арестовали вы.

— Сэр, из записи совершенно четко следует, что она невиновна. Она просто оказалась рядом!

— А вы взгляните на это.

Комиссар нажал кнопку, запись включилась снова. Но качество ее стало гораздо хуже. Картинку припорошил «снег» помех, иногда на секунду-другую забивая изображение полностью. Имитация отказа камеры получилась замечательно. Бах снова увидела, как бежит сквозь толпу — тут экран опять на секунду вспыхнул белым — и как «выключает» ту самую барби.

Наконец в кабинете опять стало светло.

— С экспертом я уже поговорил. Она промолчит. А вам обоим положена премия. — Комиссар перевел взгляд с Вейла на Бах.

— Я не могу согласиться на такое, сэр. Комиссар словно надкусил лимон.

— Я ведь не сказал, что мы сделаем это сегодня. Это лишь один из вариантов. Но я прошу рассмотреть и его… просто иметь в виду. Ведь они сами этого хотят. И предложили вам точно такую же сделку, когда вы приехали туда в первый раз. Мы получаем признание и закрываем дело. Арестованная у нас уже есть. Она только что сказала, что убила ее. Убила обеих. А теперь спросите себя — лжет ли она? В соответствии с ее же моральными ценностями? Она верит в то, что в убийствах есть и доля ее вины, а общество требует от нас назвать преступника. Так кому станет хуже, если мы пойдем на компромисс с барби и выпустим пар?

— Сэр, я против. Я принимала совсем другую присягу. Я клялась защищать невиновных, а она невиновна. Она единственная, барби, о которой я точно знаю, что она не является убийцей.

Комиссар вздохнул:

— Бах, у вас четыре дня. А потом вы назовете мне альтернативу.

— Да, сэр. И если не смогу, то говорю прямо сейчас, что не стану мешать вашему плану. Но вам придется принять мою отставку.

Анна-Луиза Бах лежала в ванне, сунув под голову сложенное полотенце. Над ровной поверхностью воды виднелись лишь ее шея, соски и колени — темно-красные из-за щедро добавленной в воду ароматической соли. В зубах она сжимала длинную тонкую сигару, испускающую ленточку пахнущего лавандой дыма. Завиваясь, тот возносился к потолку, сливаясь с облаком пара.

Она высунула ногу и повернула краны, выпуская остывшую воду и добавляя горячей, пока с бровей не потек пот. Лейтенант отмокала в ванне уже несколько часов. Кончики ее пальцев напоминали миниатюрные стиральные доски.

Похоже, выбор у нее скудный. Барби оставались чужими и для нее, и для любого, кто мог бы продолжить расследование вместо нее. Они не желали ее помощи в раскрытии преступлений. Все старые правила и процедуры оказались бесполезны. Свидетели не значили ничего; невозможно ни отличить одного от другого, ни сопоставить их показания. Совершить убийство могли несколько тысяч «тел». Мотив абсолютно непонятен. Имеются подробнейшие приметы убийцы, даже записи самих убийств. Но все это бесполезно.

Оставалось последнее, что могло принести результаты. И в ванне она отмокала несколько часов как раз в надежде оценить, насколько важна для нее работа.

Черт, а какая еще профессия ей по душе?

Она быстро вылезла из ванны, обильно окропив пол водой. Торопливо прошла в спальню, сдернула с кровати одеяло и шлепнула обнаженного мужчину по заднице.

— Подъем, Свенгали! — гаркнула она. — У тебя появился шанс поработать с моим носом.

Пока глаза еще были способны видеть, она использовала каждую минуту, читая о стандартистах все, что сумела отыскать. Когда Атлас занялся ее глазами, информацию принялся нашептывать компьютер. Она запомнила почти всю «Книгу стандартов».

Десять часов хирургии, затем восемь часов в параличе, пока тело проходило ускоренную регенерацию. И все эти восемь часов ее глаза считывали строки, проползающие по висящему на потолке экрану.

Три часа на тренировку, чтобы привыкнуть пользоваться укоротившимися руками и ногами. Еще час на экипировку.

Выйдя из клиники Атласа, она решила, что сойдет за барби до тех пор, пока на ней одежда. Она не собиралась заходить настолько далеко.

Люди склонны забывать о ведущих на поверхность Луны шлюзах. Бах неоднократно использовала этот факт, чтобы оказаться в тех местах, где ее никто не ждал.

Она остановила взятый напрокат краулер возле шлюза и оставила его здесь же. Неуклюже перемещаясь в скафандре, Бах забралась в шлюз, прошла цикл герметизации и шагнула через внутренюю дверь в техническое помещение Энитауна. Сунула скафандр в шкафчик, зашла в душевую, быстро осмотрела себя в зеркале, затянула мерную ленту, стягивающую в талии ее просторный белый комбинезон, и вышла в полутемный коридор.

Во всех ее поступках не имелось совершенно ничего противозаконного, и все же она была на взводе. Вряд ли барби отнесутся к ней благожелательно, если обнаружат маскарад, и ей уже довелось убедиться в том, насколько просто для барби исчезнуть навсегда. Трое сгинули без следа еще до того, как Бах поручили это дело.

Помещения казались покинутыми. По условному дневному циклу Нового Дрездена сейчас был поздний вечер. Бах торопливо шла по безмолвным коридорам к главному залу в храме.

Зал был набит барби, и Бах едва не оглохла — все говорили одновременно. Лейтенант без труда слилась с толпой и через несколько минут убедилась, что с ее лицом Атлас поработал на совесть — как и обещал.

Обряд уравнивания служил для барби способом стандартизации опыта. Они не смбгли упростить свою жизнь до такой степени, когда каждый из членов общины переживает в течение дня одно и то же; в «Книге стандартов» утверждалось, что это есть цель, к которой необходимо стремиться, но она, вероятнее всего, недостижима по эту сторону Святого Воссоединения с богиней. Тем не менее барби сумели сделать ежедневные работы настолько простыми, что каждый «компонент» мог выполнять любую. Община не стремилась к доходам и богатствам, однако воздух, воду и пищу приходилось покупать, наряду с запасными частями для механизмов и оплатой их обслуживания. Поэтому общине приходилось что-либо производить и торговать с внешним миром.

И они продавали предметы роскоши: вырезанные вручную религиозные статуэтки, рукописные священные книги, расписную посуду и вышитые гобелены. Ни один из этих предметов не был собственно стандартистским. У барби не имелось религиозных символов за исключением единообразия тел и мерной ленты в качестве пояса, однако их догматы не запрещали торговать предметами, священными для людей с другими верованиями.

Бах доводилось видеть их продукцию в лучших магазинах. Изготовлена она была весьма тщательно, но страдала единственным недостатком — каждая вещь практически не отличалась от другой подобной. Люди, покупающие изготовленные в технологическую эпоху предметы роскоши, хотят видеть в них различия, недостижимые при машинном производстве, в то время как барби желали, чтобы все выглядело абсолютно одинаково, Ироничная ситуация, однако барби сознательно приносили в жертву стоимость своих изделий ради соблюдения собственных стандартов.

Каждая из барби в течение дня делала по возможности все то же самое, что и остальные. Но кому-то приходилось готовить еду, или обслуживать воздушные машины, или отправлять и принимать грузы. Поэтому они и собирались на уравнивание, где и совершали свой ритуал объединения.

Скука была смертная. Все говорили одновременно, обращаясь к ближайшим соседям. Каждая рассказывала о том, что делала в этот день. До конца вечера Бах сотню раз услышала одну и ту же группу историй и повторила их всем, кто пожелал ее слушать.

О чем-либо необычном рассказывали через громкоговоритель, чтобы об этом узнали все и тем самым взяли на себя частицу невыносимой тяжести аномалии. Никто из барби не пожелал бы сохранить что-либо уникальное в себе и для себя — она оставалась запятнанной и нечистой до момента, пока «грех» не разделяли все.

Неожиданно погас свет. Жужжание разговоров оборвалось с внезапностью выключенной записи.

— Ночью все кошки серые, — пробормотал кто-то совсем рядом с Анной-Луизой. Затем во мраке раздался чей-то громкий голос. Он звучал мрачно и почти нараспев:

— Мы есть гнев. На наших руках кровь, но это священная кровь очищения. Мы рассказали вам о раковой опухоли, подтачивающей наше тело изнутри, но вы все равно уклоняетесь от того, что должно быть сделано. Мы должны очиститься от грязи!

Бах пыталась определить, откуда именно до нее из темноты доносятся эти слова. Потом заметила движение — люди проталкивались мимо нее, причем все перемещались в одном направлении. И тут до нее дошло: все движутся прочь от голоса.

— Вы думаете, что наша священная одинаковость поможет вам спрятаться среди нас, но мстительную руку богини остановить невозможно. Вы помечены клеймом, наши бывшие сестры. Ваши грехи выдают вас, и расплата за них станет скорой.

Вас осталось пятеро. Богиня знает, кто вы, и не потерпит извращения ее священной истины. Смерть настигнет вас тогда, когда вы будете ожидать ее меньше всего. Богиня видит разницу внутри вас — ту разницу, которую вы тщетно пытаетесь утаить от сестер.

Теперь все задвигались еще быстрее, впереди вспыхнула драка. Бах принялась расталкивать источающих панику барби, пока не отвоевала себе пятачок свободного пространства. Невидимый оратор уже кричал, чтобы его расслышали, несмотря на всхлипывания и шлепанье босых ног. Бах двинулась вперед, расталкивая соседок. Но по ее телу уже скользнула чья-то рука.

И тут же ее ударили. Кулак вышиб воздух из легких, и Анна-Луиза рухнула на пол. Кто-то навалился сверху, и она поняла, что если сейчас не встанет, то все может кончиться весьма скверно. Бах сопротивлялась, пытаясь подняться, и тут вспыхнул свет.

Раздался единый вздох облегчения — каждая из барби рассматривала соседку. Бах не удивилась бы, увидев новый труп, но его не оказалось. А вещавшей в темноте убийце снова удалось исчезнуть.

Она выскользнула из зала еще до завершения уравнивания и торопливо зашагала по пустым коридорам к комнате 1215.

Она просидела в комнате — по размерам чуть больше тюремной камеры, с койкой, стулом и лампой на столе — более двух часов, прежде чем дверь открылась, на что Бах и надеялась. Вошла тяжело дышащая барби, закрыла дверь и прислонилась к ней.

— Мы уже гадали, придете ли вы, — проговорила Бах, чтобы проверить реакцию барби.

Реакция оказалась совершенно неожиданной. Женщина подбежала к Анне-Луизе и, всхлипывая, бухнулась перед ней на колени:

— Простите нас, умоляю, простите нас, дорогая. Вчера ночью мы не посмели прийти. Мы боялись, что… что… что это вас могли убить и что здесь нас будет поджидать гнев. Простите, простите нас!

— Все в порядке, — ответила Бах за неимением лучшего ответа. Барби внезапно вскочила, обняла ее и принялась целовать с отчаянной страстностью. Бах изумилась, хотя и ожидала нечто в этом роде…

Наконец барби снова заговорила:

— Мы должны остановиться, должны. Мы так боимся гнева, но… но эта страсть! Мы не в силах преодолеть себя. Нам так отчаянно хотелось увидеть вас, что мы едва смогли дождаться конца дня, не зная, где вы — или на другом конце города, или совсем рядом. И желание копилось у нас весь день и вечер, и мы не смогли заставить себя не согрешить хотя бы еще раз. — Она снова заплакала, но теперь уже тише, и не от счастья видеть женщину, за которую она приняла Анну-Луизу, а от отчаяния. — Что с нами будет? — беспомощно спросила она.

— Ш-ш-ш, — успокоила ее Бах. — Все будет хорошо.

Она утешала барби еще некоторое время, и вскоре та подняла голову. Ее глаза словно засияли странным светом.

— Я больше не могу ждать, — выдохнула она. Потом встала и начала раздеваться. Бах заметила, что у барби дрожат руки.

Под одеждой она укрывала несколько уже знакомых лейтенанту предметов. Парик для лобка был уже прикреплен на положенное место между ног. Прихватила она и деревянную маску, весьма похожую на ту, что была обнаружена в тайнике, и баночку. Барби отвинтила у нее крышку, подцепила пальцем немного коричневой краски и нарисовала себе стилизованные соски.

— Посмотри, что у меня есть, — сказала она, выделив личное местоимение. Голос ее дрожал. Из кучи одежды на полу она извлекла полупрозрачную желтую блузку и накинула себе на плечи. Приняла вызывающую позу, потом принялась дефилировать по комнатке.

— Ну же, дорогой, — проворковала она, — скажи мне, как я прекрасна. Что я прелестна. Что я для тебя единственная. И неповторимая. В чем дело? Ты все еще боишься? А я — нет. Я на все готова ради тебя. Моей единственной любви. — Она остановилась и подозрительно взглянула на Анну-Луизу. — Ты почему не переодеваешься?

— Мы… я не могу, — пробормотала Бах, импровизируя. — Они… кто-то обнаружил мои вещи. И они все пропали.

Раздеться она не посмела бы, потому что ее соски и волосы на лобке даже при тусклом свете смотрелись бы слишком реально.

Барби попятилась. Потом подхватила маску и вытянула ее перед собой, словно защищаясь:

— О чем это ты? Она была здесь? Они нас убьют? Так это правда? И они умеют нас различать? — Барби была на краю паники, готовая вновь разрыдаться.

— Нет-нет. Думаю, тут побывала полиция…

Но ее слова запоздали. Барби уже приоткрыла дверь:

— Она — это ты! Что ты сделала с… Нет! Не прикасайся ко мне!

Барби сунула руку в охапку одежды, которую прижимала к груди. Бах на мгновение замерла, ожидая увидеть нож. Воспользовавшись этой паузой, барби быстро выскользнула в коридор и захлопнула за собой дверь.

Когда Анна-Луиза выглянула из комнаты, женщина уже исчезла.

Бах постоянно напоминала себе, что она здесь не для того, чтобы отыскать других потенциальных жертв — а ее гостья наверняка одна из них, — а чтобы поймать убийцу.

Приходившая к ней барби была извращенкой — исходя из единственного определения этого порока, имеющего смысл среди стандартистов. И она, и наверняка другие убитые барби изобрели себе фетиш — индивидуальность. Когда Бах это поняла, то ее первой мыслью стало удивление — почему они попросту не покинули общину и не стали вести себя так, как им хочется? Но почему тогда христианин ищет проститутку? Ради вкуса греха. А в большом мире то, чем занимались эти барби, практически никого не волновало. Здесь же это считалось наихудшим, а потому и самым сладким грехом.

Дверь снова распахнулась. Вошла женщина. Растрепанная, она тяжело дышала.

— Мы вернулись, — сказала она. — И мы очень сожалеем, что поддались панике. Сможете ли вы простить нас?

Она направилась к Анне-Луизе, разведя руки. Выглядела она настолько уязвимой и жалкой, что Бах очень удивилась, получив удар кулаком в скулу.

Удар отшвырнул ее к стене. Через секунду она уже лежала на полу. Колени женщины упирались ей в грудь, а нечто острое и холодное касалось горла. Бах очень осторожно сглотнула и промолчала. Горло невыносимо чесалось.

— Она мертва, — сказала барби. — И ты следующая, — Но в выражении ее лица появилось нечто такое, чего Бах не поняла. Барби протерла глаза и прищурилась, вглядываясь в нее.

— Послушайте, я не та, за кого вы меня принимаете. И если вы меня убьете, то навлечете на своих сестер гораздо больше проблем, чем сможете вообразить.

Барби помедлила, потом грубо засунула руку ей в промежность. Ее глаза распахнулись, когда она нащупала гениталии, однако нож не шелохнулся. Бах поняла, что говорить ей следует быстро, и главное, не ошибиться.

— Теперь вы знаете, кто я. — Ответа Бах не дождалась. — Политическое давление нарастает. Вся ваша колония может быть уничтожена, если вас сочтут угрозой для остальных.

— Если этого не избежать, то мы смиримся, — ответила барби. — Чистота важнее всего. Если мы и умрем, то умрем чистыми. Богохульники должны быть убиты.

— Меня это больше не волнует, — заявила Бах и наконец-то заметила в глазах барби намек на интерес. — У меня тоже есть принципы. Возможно, я не отношусь к ним столь же фанатично, как вы к своим. Но они для меня важны. И один из моих принципов гласит: виновный должен предстать перед правосудием.

— У вас есть виновный. Судите ее. Казните. Она возражать не станет.

— Виновна не она. А вы.

— Так арестуйте меня, — улыбнулась женщина.

— Я не могу вас арестовать, и это очевидно. Даже если вы меня не убьете, то, стоит вам выйти в коридор, и я уже не смогу вас найти. Поэтому я завершаю расследование. Кончился отведенный срок. А это был мой последний шанс. Похоже, у меня ничего не вышло.

— Вряд ли у вас что-либо вышло, даже если бы хватило времени. Но зачем нам оставлять вас в живых?

— Потому что мы можем помочь друг другу. — Давление на горло слегка ослабло, и Бах ухитрилась сглотнуть. — Вы не хотите меня убивать, потому что это может погубить вашу общину. А я… мне нужно выйти из этой ситуации, сохранив хоть немного самоуважения. И я готова принять ваше определение морали, я позволю вам вершить собственный закон. Возможно, вы даже правы. И вы действительно одно существо. Но я не могу допустить, чтобы ту женщину судили, потому что я знаю — она никого не убивала.

Нож больше не касался ее шеи, но барби держала его так, что могла вонзить в горло при малейшем движении жертвы.

— А если мы сохраним вам жизнь? Как вы выберетесь из такой ситуации? И как освободите пленницу?

— Вы лишь скажите, где найти тело женщины, которую только что убили. А об остальном я позабочусь.

Полицейская бригада и медики уехали, и Энитаун снова начал успокаиваться. Бах сидела на кровати рядом с Вейлом, ощущая себя вымотанной до предела. Сколько времени она уже не спала?

— Честно признаюсь, я очень сомневался, что эта уловка сработает, — признался Вейл. — Выходит, ошибся.

Бах вздохнула.

— Я хотела взять ее живой, Джорге. И полагала, что смогу. Но когда она набросилась на меня с ножом… — Она помолчала, предоставляя ему возможность мысленно завершить фразу и не осмеливаясь лгать. Следователю она только что солгала. Из ее рассказа выходило, что она отобрала у нападавшей нож и попыталась одолеть ее, но в конце концов оказалась вынуждена ее убить. К счастью, после удара головой о стену она заработала весьма убедительную шишку и теперь могла сослаться на то, что потеряла сознание. Иначе кто-нибудь мог задуматься, почему она так долго не вызывала полицию и скорую. Когда они прибыли, барби была уже час как мертва.

— Что ж, отдаю тебе должное. Ты вышла из этой ситуации с блеском. Честно скажу, мне было очень тяжело решать: тоже уйти в отставку или все-таки продолжать тянуть лямку. Теперь я так и не узнаю, как бы я поступил.

— Может, оно и к лучшему. Я ведь тоже этого не знала. Джорге взглянул на нее и ухмыльнулся:

— Все никак не могу привыкнуть, что это идиотское лицо — твое.

— Я тоже. И в зеркало смотреть я не желаю. Сейчас поеду прямиком к Атласу и верну себе прежний облик. — Она устало поднялась, и они с Вейлом оправились на станцию.

Бах так и не сказала ему всю правду. Она действительно намеревалась вернуть свое лицо — включая нос, — но оставалось еще одно незавершенное дело.

Проблема, которая не давала ей покоя с самого начала: как убийца опознавала своих будущих жертв.

Очевидно, «извращенцы» назначали место и время проведения своих странных ритуалов. В этом не было ничего сложного. Любая барби могла легко уклониться от порученных обязанностей. Скажем, прикинуться больной. И никто не смог бы сказать, та ли это барби, которая была больна вчера, неделю или месяц назад. Она вообще могла не работать. Достаточно лишь бродить по коридорам, делая вид, будто идешь с одной работы на другую. Никто не смог бы предъявить ей никаких претензий. Опять-таки хоть 23900 и сказала, что никто из барби не спит в одной и той же комнате две ночи подряд, она никак не могла знать этого наверняка. Очевидно, комнату 1215 извращенки закрепили за собой.

И они же, ничуть не стесняясь, могли опознавать друг друга во время встреч по серийным номерам, хотя и не могли сделать этого на улице. У убийцы же не имелось и такой возможности.

Но кто-то все же знал, как опознать их, как выделить из толпы. Бах решила, что убийца, наверное, как-то пробралась на эти встречи и каким-то способом пометила их участниц. Одна могла вывести ее на другую, и так далее. Пока она не узнала всех и не оказалась готова нанести удар.

Ей вспоминался странный взгляд убийцы. То, как она прищуривалась. И ведь она не убила Анну-Луизу мгновенно: она ожидала увидеть нечто такое, чего не увидела.

И теперь Бах догадывалась, что именно.

Первым делом она собиралась пойти в морг и осмотреть тела при свете с разными длинами волн и через разные светофильтры. Лейтенант почти не сомневалась, что увидит на их лицах некую отметину — знак, который убийца могла рассмотреть через специальные контактные линзы.

Это должно быть нечто такое, что видно лишь с помощью нужных приспособлений или при определенных обстоятельствах. И если такая отметина сохраняется достаточно долго, то лейтенант ее найдет.

Если это нечто вроде невидимых чернил, то возникает другой интересный вопрос. Как они наносились? Кисточкой или распылителем? Маловероятно. Но на руках убийцы такие чернила могли выглядеть и ощущаться как вода.

Причем убийца, пометив жертву, должен быть уверен, что отметина останется достаточно долго. Цепочка убийств растянулась более чем на месяц. Поэтому искать Бах должна несмываемые и невидимые чернила, впитывающиеся в поры кожи.

А раз они несмываемые…

Но сейчас нет смысла развивать эту мысль. Она или права, или нет. Заключая договор с убийцей, она понимала, что его, вероятно, придется соблюдать. А уж предъявить убийцу суду она точно не могла — после только что сказанного следователю.

Нет, если она вернется в Энитаун и отыщет там барби, чьи руки запятнаны кровью, то ей придется сделать всю работу самой.

Александр Громов ПОГОНЯ ЗА ХВОСТОМ

Вот уже вторую пульсацию Бранд жил один. И вот уже дней пятьдесят, не меньше, он отправлялся на охоту в одиночестве. Прежде его всегда сопровождал Гектор, старый пес и верный друг, обладавший редким даже для собаки чутьем и, что еще важнее, неукротимым бесстрашием. Мало учуять хищника издали и предупредить хозяина — часто бывает необходимо отвлечь на себя внимание зверя, пока хозяин ловит его в прицел. Умирая от внезапно подкатившей старости, пес лизал руки Бранда и тихонько скулил, будто умоляя хозяина простить его за то, что он, пес, уходит, оставляя хозяина одного в этом полном опасностей мире. Жизнь пса коротка. Бранд помнил отца и мать Гектора, помнил его бабушек и дедушек. Их короткие собачьи жизни наложились на его жизнь, как лоскуты на одеяло. А ведь Бранд далеко не считал себя стариком: пятьдесят два — разве это возраст? Уже год, как он стал дедом, а все еще силен и ловок, как молодой, и выносливее всякого молодого. Старость придет нескоро, лет через двадцать пять, а то и позже.

Но такой собаки, как Гектор, у него уже не будет. Сегодня его потянуло туда, в дальний конец своих «владений», на край нагорья, где саванна сменяется лесом, к маленькому холмику на опушке. Собаку нельзя было хоронить поблизости от Дома. Собственно, по всем канонам ее вообще нельзя было хоронить, а полагалось уничтожить труп без остатка, но Бранд осмелился нарушить традицию. Кто обратит внимание на бугорок взрытой земли?

Обратили. Судя по разрытому холмику, какое-то животное пыталось добраться до трупа собаки, наткнулось на сланцевую плиту, которой Бранд прикрыл могилу от всякого зверья, не справилось с ней и ушло восвояси. Аккуратный холмик перестал существовать.

Бранд горестно постоял у оскверненной могилы. Ему нестерпимо хотелось поправить холмик, но он понимал, что этого делать нельзя. Любая структура на поверхности планеты, превышающая своей упорядоченностью определенный (и очень низкий) порог, способна привлечь внимание тех, чье внимание привлекать совсем не надо. На планете не должно быть ничего, выходящего за рамки чисто природных процессов. Во всяком случае, ничего, наблюдаемого извне.

Ни одной частицы мусора на поверхности! Ни одного предмета, не замаскированного под что-нибудь естественное и обыденное. Никаких зданий, труб и заборов, никаких плотин на ручьях. Если ходишь по саванне и не пользуешься тропами, протоптанными зверьем, — всякий раз выбирай новую дорогу. Спрячь глубоко под землей все, что можно спрятать, стань камнем или деревом, растворись в природе, тебя нет! Не пренебрегай ни одним из правил маскировки! Твоя оплошность может обойтись в такую цену, какую человечество еще никогда не платило.

Как пороли детей, беспечно мусорящих где попало! Чересчур чадолюбивых родителей община заставляла пороть своих чад самолично, чтобы больно было всем: и дурно воспитываемым, и дурно воспитывающим. Как правило, одного урока хватало на всю жизнь. Запомни с детства и никогда не забывай: рано или поздно, скорее все-таки поздно, чем рано, но НЕИЗБЕЖНО настанет момент, когда придут ТЕ, ДРУГИЕ.

Спасет ли тогда маскировка жизнь последней человеческой общины, горстки людей, рассеянных по горам и равнинам последней планеты, еще принадлежащей человечеству? Бранд не знал. Этого не знал никто. Но каждый твердо знал: если что-то и спасет, то только маскировка.

Имей Бранд возможность действовать на свой страх и риск — другое дело. Тогда он не колебался бы и секунды. Но на планете, помимо него, жило сто восемьдесят шесть человек, в том числе его дочь и два внука. И Бранд не имел права поступать по своей прихоти. Один раз, поддавшись сентиментальному капризу, он позволил себе нарушить неписаный закон — второй раз не позволит. Ни за что. Ради людей. А собака — это ведь только собака, к тому же мертвая.

Пискнул детектор живой массы. Бранд знал все его тональности: на сей раз в пределах чувствительности прибора оказался зверь с массой от ста восьмидесяти до трехсот килограммов. Умница Гектор учуял бы такую зверюгу за полкилометра — тупой прибор брал его от силы метров со ста.

Беглый взгляд на саванну — вроде пусто. Поодаль мирно паслось стадо жвачных некопытных. Отдельные купы деревьев располагались чересчур далеко, детектор не смог бы засечь прячущегося там зверя. Опасность могла исходить только из леса.

Бранд больше не смотрел на могилу собаки. Пятясь, он отходил, не сводя взгляда с корявых кустов на опушке. Хищник мог прятаться за ними. Впрочем, настраиваться на схватку раньше времени не стоило: скрывающееся в лесу животное, судя по его массе, вполне могло оказаться невзрослым травоядным увальнем, существом мирным и безопасным. Хотя и не обязательно…

На всякий случай Бранд ощупью выдвинул приклад плазменника, висящего на шее на коротком ремне. Так будет спокойнее.

Кусты всколыхнулись и пропустили зверя. Еще не видя его, Бранд определил породу хищника. Так ровно и мощно стартует только охотящийся клешняк — чешуйчатый, как шишка, зверь с передними лапами-клешнями, разрывающими добычу в клочья, и на удивление скромной пастью на маленькой голове — столь маленькой, что центральный мозг этого зверя помещается не в черепе, а в выростах позвоночного столба. Клешняк редко скрадывает добычу в засаде — обычно он предлагает жертве честное состязание на скоростную выносливость. Кто кого? Если против него невооруженный человек, исход ясен.

Бранд побежал.

Первым рывком — на одних задних лапах — хищник выиграл половину расстояния до человека. Затем Бранд почувствовал, как шаги преследователя за спиной изменились — клешняк опустился на четыре лапы и припустил за жертвой спокойной размашистой трусцой, предлагая обычное состязание. Такой побежкой он мог бежать часами без видимой усталости. Ты быстрее? Тогда уноси ноги. Посмотрим, сохранишь ли ты ту же прыть спустя час или два…

Впереди стадо некопытных травоядных заволновалось и слитно потекло прочь. Смысла в этом было немного: редко какой хищник бросит преследовать слабую жертву, прельстившись сильной, да еще стадной. Человек — плохой бегун. Для него неспешная трусца клешняка — все равно что рывок спринтера на стометровке. Никакой человек не выдержит такой темп долее пятнадцати-двадцати секунд.

Тем более в саванне, а не на беговой дорожке.

Зверь догонял. В охоте клешняка на человека не было ничего удивительного: большинство местных хищников охотилось на все, что движется, не утруждая себя сомнениями при встрече с незнакомым существом. Хотя Бранду сейчас казалось, что именно этот клешняк гонится за ним целеустремленнее, чем прочие. А если… тот самый?

Тот самый, что уже однажды попробовал человечьего мяса…

Крутой холм-взгорбок можно было обежать, но Бранд рванул к вершине. Он знал: клешняку, в отличие от человека, подъемы нипочем, и понимал, что хищник вот-вот приблизится вплотную. Но так было надо.

Подъем кончился, пошел спуск. Бранд наддал. Ветер свистел в ушах. Пора?.. Да, пожалуй, уже пора…

За спиной Бранд услышал дыхание зверя. Дыхание прирожденного стайера, ровное и мощное, как работа кузнечного меха.

Почему, почему у Эрика не сработал антиграв?

А если и у меня сейчас не сработает?..

Одновременно с нырком вперед Бранд нажал кнопку на поясе, и нырок перешел в полет. Настройка антиграва не сбилась — теперь тело весило граммы, как и положено при охоте на клешняка методом «живца». Вытянув вперед руки, Бранд заскользил по воздуху над травой. Судя по звукам сзади, на клешняка это не произвело ни малейшего впечатления. Жаль, что клешняки не способны удивляться…

И жаль, что их трудно убить выстрелом спереди, в бронированную морду.

Мешкать не стоило — несмотря на обтягивающую охотничью одежду, сказывалось сопротивление воздуха. Бранд приподняв ладони и взмыл свечкой. В опасной близости от пяток отчетливо клацнула зазубренная клешня. Бранд знал: сейчас зверь резко затормозит лапами и хвостом, оставив широкую вспаханную борозду, и начнет недоуменно озираться, напрасно ища то дерево, на которое сумела взобраться жертва и которое нужно перегрызть, чтобы до нее добраться. Клешняки тупы, действуют по шаблону.

Саванна опрокинулась. Не меняя положения рук, чуть выгнув спину, Бранд описывал в воздухе кривую, в незапамятные времена названную Декартовым листом, а чуть позже переименованную в петлю Нестерова. Траектория полета неминуемо должна была Вывести его в точку, находящуюся сзади сверху от зверя, откуда так удобно расправиться с ним одним выстрелом в слабо защищенный крестец.

Именно этот момент предвкушал Эрик, единственный сын, пятнадцатилетний юноша, уже убивший на охоте своего первого клешняка и желавший убить второго, ибо глупых хищников, не видящих разницы между травоядной дичью и человеком, следует уничтожать по мере сил. Тогда Хильда еще была жива, и сын говорил ей: «Да что ты, мама, это совсем не опасно, если только клешняк не сядет тебе на пятки, но я же не лихач, ты знаешь. Я буду очень осторожен, обещаю…»

Антиграв сына почему-то не сработал. Быть может, аккумулятор был с утечкой и разрядился во время выслеживания добычи. Быть может, окислился контакт в кнопке. А может быть, — Бранду не хотелось об этом думать, — Эрик испугался до потери самообладания и забыл, что надо делать? Или он упал на бегу, споткнувшись о травяную лиану, или его нога попала в нору роющего животного? Теперь уже никогда не узнать, как все случилось. Но зверь настиг его.

Осталось немногое — то, что клешняк бросил, набив брюхо, да еще покореженный, явно побывавший в клешне антиграв, раздавленный детектор живой массы и плазменник, из которого так и не было выпущено ни одного заряда.

Потом люди устроили несколько больших облав, в первую очередь, здесь, на нагорье. Было убито свыше сотни клешняков и еще больше других плотоядных существ, опасных и не очень. Падальщики пировали. В общем-то облава оказалась бесполезным делом: на недолгое время вылазки зверья стали редкостью. Однако очень скоро все возобновилось, будто облавы и не было. Люди дали выход ярости, и только.

Честно говоря, и охотиться было совершенно незачем, если не считать того, что это занятие убивало время. Бранд многократно приводил себе доводы против охоты: за тридцать шесть лет жизни на этой планете белковый синтезатор не забарахлил ни разу; большинство местных зверей все равно несъедобно, а немногие съедобные гадки на вкус; охота бывает небезопасна; в уничтожении травоядных нет смысла, а отстрел хищников, нападающих на человека, не приводит к сколько-нибудь заметному уменьшению их численности. Сколько Бранд себя помнил, он не уставал удивляться огромному запасу устойчивости местной экосистемы.

Но тогда, после облавы, Бранду отчего-то казалось, что среди разлагающихся туш мертвых хищников нет того единственного, с кем он мечтал свести счеты…

Быть может, этот?

Бранд завершал виток петли. И в это время высоко в синем небе, находившемся сейчас далеко под ногами, произошло нечто, отвлекшее на мгновение его внимание. Видимо, поэтому выстрел, отчасти погасивший скорость падения, оказался не слишком точен. Пораженный в спину близ крестца клешняк исторг хриплый вой и завертелся на месте. Он был ранен, и, вероятно, ранен смертельно; можно было просто подождать, пока он сдохнет, но Бранд, держась подальше от страшных клешней и убийственных размахов хвоста, поспешил послать в рану еще один заряд.

Тратить на одного зверя два заряда среди охотников всегда считалось дурным тоном и могло вызвать иронические усмешки. Сейчас Бранду было на это наплевать.

Опрокинутый на бок зверь еще издыхал, однако Бранд уже напрочь перестал им интересоваться. В небе разворачивалось феерическое зрелище.

Над планетой всегда сияли две луны, они были видны и днем. Одна — большая и круглая, другая — угловатый обломок на сильно вытянутой орбите, бродяга-астероид, миллионы лет назад плененный притяжением планеты. Орбиты лун не пересекались. В перигелии бывший астероид достигал в видимом поперечнике половины диаметра главной луны — в афелии он сжимался в горошину, не всегда различимую глазом в яркий день. Но сегодняшний день был неярким, и солнце светило оранжевым, а не белым.

Помимо двух лун, на дневном небе всегда можно было заметить не меньше десятка ярких звезд скопления Ориона — «родильного дома» горячих гигантов, — а по ночам в небесах ярко пылали облака Большой Туманности, подсвеченные тысячами и тысячами звездных огней. Планета не знала настоящих темных ночей.

Колыбель молодых звезд — последнее место, где разум (гуманоидный или нет — все равно) подсказал бы его обладателям поискать землеподобные планеты. И тем не менее одна такая планета была — планета у звезды, не родившейся здесь, а забредшей в Большую Туманность по воле случая.

Лучшее убежище находится не там, где не найдут, сколько бы ни искали, а там, где не станут искать.

Бранд смотрел в небо. Радужная воронка открылась там, где только что сияло пятнышко меньшей из лун. Уже тридцать шесть лет Бранд не видел этого зрелища, но даже тот, кто родился здесь и не видел его никогда, не мог ошибиться: в ближнем космосе открывался гиперпространственный канал. Кто-то извне пробивал путь к планете.

Затем в небе вспыхнуло, и Бранд понял, что планета лишилась меньшей луны. Бывший астероид втянуло в жерло, словно пылинку, — канал был инверсным и алчно засасывал материю, чтобы выбросить ее неведомо где. Тем, кто его пробил, придется потратить бездну энергии, чтобы туннелировать оттуда сюда, — но вряд ли это их остановит. Канал просто чудовищный, глотает целые планетоиды… Бранд не знал, умели ли люди в пик своего могущества пробивать каналы, способные пропустить разом не один корабль, а целую эскадру. Или корабль-громадину, каких раньше не строили, чудовище размером с астероид… Вряд ли.

— Все-таки нашли, — сказал Бранд. Затем сложно и скверно выругался.

— Мирмикантропы? — спросил Ираклий сиплым шепотом. — Ты уверен?

— А кто еще? — зло ответил Бранд. — Люди?

— Ты знаешь, что я допускаю…

— Мы с тобой уже говорили об этом, — перебил Бранд. — Говорили много раз. В качестве последнего оплота Крепость существовала не один десяток лет. Кто уцелел — перебирались туда, к нам. Крайне маловероятно, чтобы где-то в галактике затерялась еще одна планета, населенная людьми. Тем более невероятно, что мирмикантропы до сих пор ее не обнаружили. Ни один человек в здравом уме в это не поверит. Жаль, но чудес не бывает.

— Я не о том, — проговорил Ираклий. — Теоретически возможно, что покинуть Крепость успели не только мы…

— Опять ты за свое? — вздохнул Бранд. — Забыл, как дело было? А я, представь себе, помню. И как эти гады шутя сбивали наши корабли на взлете — помню!

— Кривой Джозеф раньше нас успел увести свой корабль от планеты… — гнул свое Ираклий.

— Потому-то мы и смогли оторваться, что мирмикантропы погнались за Джозефом! Как ты думаешь, много шансов он имел со своими пассажирами удрать от погони? Ни одного!

На том конце линии связи старейшина колонии тяжело вздохнул.

— Быть может, ты и прав… Только не будем раньше времени предполагать худшее, хорошо?

— Раньше времени — не будем, — согласился Бранд. — Но пока не станет ясно, кто заявился к нам в гости, наружу никому не высовываться. И меры предосторожности…

— Это ясно, — перебил Ираклий.

— Свирепые меры!

На том конце линии Ираклий снова вздохнул:

— А какие же еще…

— Связь только в экстренных случаях. В экстренных! И только через спутник.

— Дураку понятно…

— Дураку, может, и понятно, а некоторым — нет. Предупреди. Я видел, ты видел, а кто-то, возможно, сегодня вообще не глядел в небо.

— Предупрежу сейчас же.

— Тогда пока.

Бранд дал отбой. Он тяжело дышал: после стремительного бега-полета к Дому, сожравшего, между прочим, весь энергоресурс антиграва, легкие жгло огнем и мучительно кололо под сердцем. Успел… Спрятался… Юркнул, как мышь в нору.

В какой-то мере Дом и напоминал нору, глубокую и разветвленную. Снаружи он выглядел ничем не примечательной округлой горушкой, гранитным куполом, миллионы лет назад сглаженным древним ледником. В трещинах гранита укоренились кусты и низкорослые деревца. Местные мхи, лишайники и странные шевелящиеся то ли растения, то ли грибы, то ли вообще невесть что отважно осваивали жизнь на голом камне. Три расселины рассекали гору, по ним стекала вода во время дождей. Словом, обычная, ничем не примечательная возвышенность, каких много и на нагорье Бранда, и вне его.

Ни один из трех входов в Дом не располагался в расселинах. Где будут искать? Там, где сами бы спрятали. В чем-то логика мирмикантропов и людей близка. А значит, расселины категорически не годились. Два входа были вообще вынесены за пределы горы и соединялись с основными помещениями длинными штольнями; третий вход скрывался под многотонной гранитной глыбой, сдвигаемой механизмом, откликавшимся на радиопароль. Обычно Бранд предпочитал дальний путь через штольню.

Когда-то в Доме жили три семьи. Потом старые Дюбуа умерли, а их сын, женившись, перебрался к супруге на другой конец материка. Молчановы ушли жить в Цитадель. Бранд остался. Ему и здесь было хорошо, тем более что он был не один. Старый Бранд, отец, успел понянчить внуков. Жена, Хильда, тоже не слишком страдала от скуки и вполне рассудительно говорила, что в Цитадели и без нее скопилось чересчур много народу, тогда как безопасность настоятельно требует рассредоточенности. Дети — Эрик и Хелен — росли здоровыми и послушными. Что еще надо от жизни?

Эрик погиб — глупо, по молодечеству. Нечестно, когда дети уходят из жизни раньше родителей. Через год ушла Хильда, позволив себе угаснуть от непонятной болезни, а вернее всего — просто от тоски. А Хелен перебралась в Цитадель, вышла замуж за белобрысого дылду Юхана, и теперь у них двое крикливых близнецов — Юхан Младший и Хельга.

Она звала в Цитадель и отца. Бранд остался. По-своему Хелен была права: внуки должны расти среди людей, играть со сверстниками, и, кстати, дед им совсем не помешал бы… но потом, потом. Дом можно законсервировать на годы или просто уступить кому-нибудь, нуждающемуся в одиночестве, — все дело было в том, что в одиночестве нуждался сам Бранд.

Он знал, что его прозвали отшельником. Ему было все равно.

Теперь, когда не стало и собаки, одиночество окутало его, словно ватой, Бранд и страдал от него, и упивался им, как крепким вином. Пустую жизнь надо чем-то наполнять, и он наполнял ее риском, охотясь на клешняков самым опасным, зато самым увлекательным способом — как когда-то Эрик. Иной раз, пережив очередной адреналиновый впрыск, он думал о том, что когда-нибудь погибнет так же глупо, как Эрик, и ругал себя последними словами. А потом приходила простая, спокойная и холодная, как сосулька, мысль: умереть не страшно. Он свое пожил. Бесконечно цепляться за жизнь — ради чего? Что в ней есть такого ценного, что заставило бы прилипнуть к ней, как муху к патоке? Испытать еще одну потерю, еще одно опустошение? Или, уподобившись Ираклию, разменявшему девятый десяток, просто тянуть и тянуть, как тянет над лесом подбитый флаер, длить жизнь из интереса: придут когда-нибудь мирмикантропы — не придут?

Ясное дело, придут, хотя при бегстве, кажется, удалось хорошо замести следы и вдобавок найти в космосе сносную планету в бесперспективном районе, по идее вообще лишенном землеподобных планет. Высадились, разобрали пустой корабль по винтику, зарылись в грунт, как кроты, замаскировались — нет, мол, нас. И каждый все равно знал: не бывает абсолютных убежищ. Через сто лет, через тысячу ли — мирмикантропы доберутся и сюда.

Уже добрались…

Отдышавшись, Бранд кинулся к экрану наружного наблюдения. Радужного кольца в небе уже не было видно: не то оно скрылось в лучах солнца, не то гиперпространственный канал успел схлопнуться, пропустив корабль. Последнее казалось более вероятным: как бы далеко за минувшие десятилетия ни продвинулась техника мирмикантропов, вряд ли с тех пор они приобрели привычку швырять в ничто бездны и бездны энергии, сохраняя ненужный канал. Еще никто не мог отказать им в рациональности мышления, оптимальности решений и решительности действий.

Корабля (или кораблей?) в небе тоже не наблюдалось. Можно было запросить через спутник дальних соседей, живущих на другом краю материка, — что видно у них? Бранд с сожалением поборол искушение. Конечно, инфракрасный лазерный луч, несущий сообщение, обнаружить довольно трудно, но лучше не идти попусту даже на минимальный риск в деле, касающемся не его одного. От пытки неопределенностью еще никто не умирал. Потерпеть час-другой — и все станет ясно.

Бесшумно подкатил робот-прислужник, остановился подле Брэнда, внятно подскулил, прося ласки и работы. Имел бы хвост — завилял бы, дурак. Бранд пнул его ногой — уйди, не до тебя! Робот послушно откатился в угол.

Переключив экран с зенитного наблюдения на азимутальное, Бранд тщательно оглядел ближайшие окрестности Дома. Север. Тут чисто… Запад. Юг. Восток. Тоже вроде все в порядке, ничто не выдает человеческого присутствия. Если и завалялась где посторонняя соринка, то в глаза не бросается, ее еще найти надо… И протоптанных тропинок, разумеется, никаких нет, если только не натоптало зверье. Первое правило: не топчись вблизи Дома, пользуйся антигравом!

С южной стороны рос молодой лес, посаженный еще отцом Брэнда, и посаженный грамотно, иррегулярно: не отличить от дикого подроста. Когда-то на этом месте решили было установить солнечную энергостанцию-невидимку и укоренили сотен пять энергопальм, очень похожих на местные деревья, правда, не растущих, не фотосинтезирующих и, понятно, не съедобных. Затея не прошла: «местные жвачные животные с длинными шеями, отчасти напоминающие доисторического земного халикотерия, простодушно пытаясь жевать листья-батареи, получали разряд и, если не падали замертво, начинали в бешенстве драть пластиковые стволы кривыми когтями. С утилизацией энергопальм пришлось помучиться не меньше, чем с их синтезом, и с тех пор Дом питался энергией от не очень-то мощного, зато долговечного ядерного источника, скрытого в толще скалы. Воздух регенерировался, отходы, по возможности, тоже. Ненужное сбрасывалось в глубокие шурфы. Излишнее тепло отводилось в воды подземной речки, текущей под горой неизвестно откуда и неведомо куда. Бранд понимал, что ночью очень чувствительный тепловизор все же отметит чуть-чуть повышенную — может быть, на тысячную долю градуса — температуру горы, но надеялся, что мирмикантропы при всей их дотошности не придадут этому значения. Мало ли отчего одна гора может быть чуть-чуть теплее другой! Любой человек с ходу назовет полдюжины возможных естественных причин, от близкого магматического очага до радиоактивного месторождения именно под этой горой, а не под какой-нибудь другой.

На всякий случай Бранд приглушил реактор, оставив ровно столько мощности, чтобы хватало на работу внешних «глаз» да аварийного освещения. Хорошо, что солнце палит все жарче, — вполне возможно, что уже завтра никакой прибор не сумеет зарегистрировать отличие Дома от заурядного гранитного купола…

Звезда, которую по старинке именовали Солнцем, относилась к классу микроцефеид. Период ее пульсаций почти точно равнялся десяти суткам, период обращения планеты вокруг звезды — двадцати двум пульсациям. Еще вчера солнце висело в небе распухшим багрово-красным пузырем — сегодня оно заметно съежилось, окрасилось в приятный оранжевый цвет и уже не позволяло подолгу смотреть на него невооруженным глазом. Завтра оно сожмется еще больше и станет желтым, как настоящее Солнце, послезавтра — белым, а после-послезавтра превратится в ослепительную бело-голубую горошину, изливающую яростные потоки ультрафиолета. В такие дни лучше не выходить из Дома. Животные — и те прячутся. Сожмись однажды солнце и перестань пульсировать дней на десять-двадцать — и на планете не останется ничего живого, кроме микроорганизмов, рыб да роющих животных, никогда не выходящих на поверхность.

Конечно, этого никогда не произойдет. Уже на следующий день после максимума цикла звезда начнет остывать, разбухая буквально на глазах, и на третий день снова станет похожей на Солнце — то, изначальное, никем никогда не виданное, — а на четвертый день набрякший оранжевый шар напомнит старикам то солнце, которое они видели в молодости, и, может быть, вызовет ностальгические воспоминания.

Бранд помнил то солнце — солнце планеты Крепость, последней цитадели исчезающей человеческой цивилизации, — но ностальгии не испытывал. Наверное, потому что он был еще мал тогда, когда людям пришлось бежать. Психика подростков пластична, окружающий мир легко лепит из нее то, что ему надо. Бранд быстро привык к новой тверди под ногами и новому, пульсирующему солнцу над головой. Привык к иному составу воздуха, иным животным и растениям нового мира. Но и старого мира не забыл.

Солнце планеты Крепость было оранжевым карликом, всегда усыпанным оспинами пятен. Планета медленно вращалась вокруг оси, и день тянулся долго, а год состоял из пятидесяти четырех дней. По этой причине Крепость когда-то давно называлась иначе — Игорный Дом, а дни носили имена соответствующих карт в колоде. Год начинался пиковой мастью — от двойки до туза, далее шла крестовая масть, джокер, бубны, черви и второй джокер. Семерки, короли и тузы исстари были выходными днями, джокеры — общепланетными праздниками. Над уникальным календарем Игорного Дома дружно смеялись обитатели всех освоенных людьми миров, однако не упускали случая познакомиться поближе с такой достопримечательностью, чего местной индустрии, ориентированной главным образом на туризм, и надо было.

Потом наступили иные времена. Туризм забуксовал, игорный бизнес плавно сошел на нет, казино закрылись, от прошлого остался только странный календарь. После гибели человеческих поселений на Лагранже и Новом Марсе правительство дальновидно объявило текущее положение предвоенным. Случилось это лет за сто до рождения Бранда, а когда он появился на свет, планета уже называлась Крепостью и в ее космопортах высаживались не развеселые пестрые туристы, а напуганные беженцы. Радикально перестроенная экономика работала почти исключительно на оборону. Создать непроницаемый щит над планетой! Отказаться от излишеств! Не обращать внимания на гибнущую природу — мертвецам ни к чему чистый воздух, прозрачные реки и зеленые лужайки! Перекраивались университетские программы: не время готовить гуманитариев! Больше технических специалистов, больше врачей, больше военных, больше кораблей, еще, еще больше! Остановить мирмикантропов на дальних подступах! Остановить, разбить и отбросить!

Несмотря на постоянный приток беженцев, не хватало рабочих рук. Первыми пали семерки, объявленные правительством рабочими днями. Затем — короли. Удлинялись рабочие смены. Отец Бранда, техник на военном космодроме, приходил домой полумертвый от усталости. Тринадцать долгих рабочих дней, вся масть — затем один выходной туз. Еще тринадцать — и два выходных, туз и джокер. Лет за пять до падения Крепости правительство сделало попытку объявить рабочими днями и тузы, что вызвало яростный взрыв возмущения — вплоть до забастовок, кровавых беспорядков на улицах и объявления военного положения, не приведшего, однако, к росту производства военной продукции. Человек не мирмикантроп: сколь ни долдонь о нависшей смертельной опасности, ему иногда нужен отдых. Можно работать на износ месяц, год — пять лет не продержится никто.

А тогда казалось, что до решающего момента, до окончательного ответа — быть или не быть человечеству — осталось куда больше пяти лет…

В общем-то, правительство (а позднее — военное командование) Крепости не наделало грубых ошибок. Мирмикантропы оказались сильнее, только и всего. В те времена их корабли не превосходили по боевой мощи корабли людей, но кораблей у них было больше. В бою они легко могли менять три корабля на один. И меняли.

Осада длилась долго. Человечество отступало, огрызаясь поначалу на дальних подступах, затем на ближних, дорого продавая одну космическую базу за другой, не давая и не прося пощады. Кому не было известно, что враг не берет пленных? Может быть, в последний раз равнодушная Вселенная увидела примеры величайшей жертвенности и отваги. Патрульные катера бросались в атаку на изливающие огонь линкоры. Расстреливаемые в упор корявые вспомогательные крейсера, переделанные из грузовых посудин, шли на абордаж и зачастую гибли. Ни Бранд, ни кто-либо иной из выживших даже в мыслях не могли упрекнуть защитников Крепости в недостатке воли, храбрости, терпения. Люди сделали, что могли. Их ли вина, что ресурсы оборонявшихся иссякли раньше, чем ресурсы нападавших?

Крепость не была захвачена — даже мирмикантропам оказалось не под силу истребить на ней людей, сохранив планету в относительной целости для своих нужд. Оккупировать куда труднее, чем уничтожить. Планета была испепелена, на ней не осталось ничего живого, включая микроорганизмы в выкипевших океанах. Разумеется, глубоко вырытые убежища не могли спасти гражданское население. Когда окончательно рухнуло управление обороной и исход битвы стал ясен, когда до всеобщей гибели остались минуты, с планеты стартовало несколько кораблей, набитых беженцами — случайными, кого удалось подобрать в безумной спешке предстартовой подготовки. Проскользнуть сквозь неприятельские эскадры, оторваться от погони и затеряться в безднах космоса им могло помочь только чудо. Бранду и его родителям повезло — они оказались на том корабле, которому это удалось. Вероятно, на единственном.

Звучно капала вода со сталактита, который Бранд выращивал, не пожелав замуровывать трещину в своде. За тридцать шесть лет выросла сосулька длиной в палец. Кап. Кап. Без конца, без смысла. Кап. Кап. Метроном. Бессмысленно уходит время, а делать нечего: надо ждать. Впрочем, разве не бессмысленна вся жизнь маленькой человеческой колонии? Сохранить себя и продолжить себя же в потомстве — главнейшая и, по сути, единственная, но убогая цель. Жить, рожать детей. Последнее время Бранду все настойчивее предлагали взять новую жену — последнему осколку человечества нужны дети, нужно будущее. Через два-три поколения придется вести генетические карты, следить, чтобы не было вырождения, подбирать пары не по любви, а по генетической целесообразности — и рожать, рожать!

И знать в то же время, что рано или поздно придут те, для кого люди — помеха, подлежащая устранению, и чем скорее, тем лучше.

Когда Большой взрыв создал звезды и планеты, он создал их достаточно. Даже более чем достаточно для человечества.

Но не для мирмикантропов.

Быть может, им уже и галактика стала мала? Бранд находил это вероятным. Иначе с чего бы им исследовать малоперспективные звездные задворки?

Без сомнения, старый Ираклий был не прав — не люди пожаловали в гости. Неоткуда взяться гостям-людям. Пожалуй, с большей долей вероятности можно было предположить, что канал пробили посланцы чужой, неизвестной цивилизации, чего заведомо не могло быть. В галактике нет третьей цивилизации, этот факт был установлен давным-давно, еще в золотые времена владычества человека над сотнями планет. Во всяком случае, нет цивилизации, осуществляющей звездную экспансию подобно людям или мирмикантропам.

Азбучная истина. И тем не менее Бранд, поглядывая на экраны, не раз ловил себя на неосновательной вере в чудо и, опомнившись, злился на себя. Так маленький ребенок верит, что с ним уж точно не может случиться ничего плохого. Так приговоренный к виселице может жить свои последние минуты верой в то, что глупая веревка оборвется, непременно оборвется! Как она может не оборваться?

Лишь повешенные знают — как.

— После полудня связь ненадолго ожила, и Ираклий спросил:

— Как дела?

— Пока никак, — ответил Бранд. — Веду наблюдение.

— Ты его видел?

— Корабль? Да. Здоровенная махина. Орбита почти меридиональная, круговая, высота над поверхностью двести девяносто километров. Пока не предпринимает никаких маневров. Может оставаться на этой орбите суток пять.

— Вряд ли они будут ждать пять суток.

Ираклий отключился. Бранду очень хотелось спросить, как там Цитадель, нет ли признаков того, что обнаружена, но он удержался от ненужного вопроса. И так ясно, что пока не обнаружена. Будь иначе — Ираклий попрощался бы.

Медленно перемещалось по небу оранжевое солнце, не краснея к закату, а, наоборот, желтея, и лениво плыли облака. Ветер шевелил кроны рощицы. В прерии, полускрытое купой деревьев, паслось стадо пугливых некопытных; к нему вразвалочку приближался клешняк. Экосистема планеты жила своей жизнью, ей не было никакого дела ни до старых пришельцев, ни до новых.

Текли часы.

Бранд дважды плотно поел — нервное ожидание всегда возбуждало в нем зверский аппетит, — поразмыслил над тем, не велеть ли синтезатору изготовить литр-другой пива в самораспадающейся упаковке, и отверг эту мысль. Подозвав робота, он приказал ему протестировать все системы Дома, в первую очередь, охранные, и, дождавшись благополучного доклада, еще раз скрупулезнейшим образом проверил все сам. Несущественные мелочи существуют для тех, кому не дорога жизнь, а Бранд с удивлением осознал, что он, оказывается, дорожит собой. Это открытие привело его в недолгое замешательство, но он быстро расставил все по полочкам. Умереть от болезни, погибнуть на никому не нужной охоте, убить самого себя, устав жить, — это одно. Такая смерть может выглядеть глупо, но только не с точки зрения ее жертвы. Быть убитым мирмикантропами, да еще не в бою, а прячась под землей, — это совсем, совсем другое! Человек не кролик и не мышь.

Впрочем, это смотря с чьей точки зрения…

Задолго до того как Бранд появился на свет, мирмикантропов в галактике было уже куда больше, чем людей. С тех пор постепенно, но неуклонно людей становилось все меньше, а мирмикантропов, напротив, больше. Теперь их, наверное, сотни миллиардов, если не триллионы…

А людей?.. Население планеты Крепость в пик наплыва беженцев насчитывало менее миллиарда человек. Той же величине равнялась численность человечества, ибо Крепость оставалась последней планетой, населенной людьми. Она оставалась таковой долго, лет десять… А теперь численность человечества известна с абсолютной точностью и равна ста восьмидесяти семи. Не миллионов и не тысяч. Единиц.

И то, и другое было закономерно, если учесть невероятную для антропоморфных существ плодовитость мирмикантропов и их патологическую неприязнь к людям. «Где увидел человека, там его и убей, — гласил, казалось, их девиз. — Остальные дела могут подождать».

И тем не менее человеческая цивилизация еще жила. Сто сорок три человека ступили на поверхность этой планеты тридцать шесть лет назад. Некоторые погибли от неизвестных болезней и трагически нелепых случайностей, неизбежных при встрече с неизвестным, угасло несколько стариков — но и родилось немало здоровых младенцев. Уже подрастало второе поколение тех, кто не знал иного солнца, кроме вечно пульсирующей звезды. Численность человечества постепенна росла, а набор генов был достаточен, чтобы не бояться вырождения. Ираклий, выборный старейшина, не уставал повторять: «Мы не осколки цивилизации, мы — сама цивилизация. Запомните: цивилизацией называется то, что сознает себя цивилизацией и не собирается это доказывать, зато требует доказательств цивилизованности от всяких посторонних… Запомнили?». Тем трогательней была малоосновательная вера Ираклия в то, что где-то во Вселенной затерялась еще хотя бы одна человеческая община.

Бранд верил и не верил в то, что мирмикантропов создали люди. Он тоже слышал в детстве эту полулегенду: в те времена, когда юное человечество едва освоило ближайшие к Солнцу системы, а технические средства уже позволяли осуществить прыжок в галактику, неисправимое несовершенство человеческого тела побудило генетиков к более радикальным; чем ранее, экспериментам с целью создания «хомо галактикуса» — более неприхотливого, более пластичного, более способного, более долговечного и плодовитого существа, разумеется, вполне человеческого во всем остальном. В сущности, человеческий организм как конструкция был когда-то «пущен в серию не доведенным до ума»: чересчур слаб, недостаточно вынослив, с массой болевых точек прямо на поверхности тела! Не говоря уже об острой нехватке психологической устойчивости, свойственной если не всем, то большинству. Нет, не ему, уязвимому для всего, что хоть немного выходит за рамки тепличных условий, и при этом слишком ценному, шагнуть туда, где тепличных условий нет и быть не может…

Логичным показалось «разбросать» функции работы и воспроизводства по разным особям. Логичным — наделить способностью к продолжению рода лишь одну самку из десяти, зато втрое-вчетверо уменьшить время внутриутробного вынашивания и увеличить количество зародышей с одного-двух до пяти-десяти. Более чем логичным — осуществить тонкую работу по перестройке ряда врожденных инстинктов с целью приведения их в соответствие с особой физиологией и особым предназначением новой человеческой расы.

Обострить до предела все пять чувств и добавить пару новых? Да. Укрепить насколько возможно иммунную систему, защитив новую расу от известных и неизвестных болезней? Безусловно. Оставить и даже усилить практическую сметку, логику, способность к техническому мышлению? Почему бы нет.

И разве вмешательство в геном было произведено впервые? Если бы так — люди по сию пору страдали бы от зубной боли, а на месте выпавших зубов не вырастали новые. Не говоря уже о великом множестве иных болезней, к которым человек ныне совершенно невосприимчив.

Но где проходит грань между человеческим и нечеловеческим, между человеком и нелюдью? Обыкновенный олигофрен, казалось, куда сильнее отличается от среднего человека, нежели мирмикантроп, и тем не менее считается человеком, хотя и ущербным. На каких, скажите, аптечных весах взвесить совесть, верность, доблесть, гуманность, наконец? Какой поверенный метрологом и опломбированный точный прибор использовать для тестирования новых существ на принадлежность к человечеству?

Кто первый прозвал их мирмикантропами — неизвестно. Название напрашивалось само. Трудно было не заметить определенное сходство между сообществами «хомо галактикусов» и колониями общественных насекомых вроде пчел или муравьев. Само собой разумеется, полной аналогии не было — ее и не должно было быть! Мнилось, что «хомо галактикус» будет всего лишь подвидом человека разумного. Мыслилось также, что со временем неизбежно произойдет перемешивание горстки мирмикантропов с основной массой человечества и модифицированные гены сами собой исчезнут спустя несколько поколений. Неизбежные рецидивы, по сути, не принимались в расчет. В конце концов, если три поколения спустя какая-нибудь юная особа созреет в четыре года и лет до восьмидесяти будет способна производить детей с эффективностью свиноматки, это ее личная проблема, мир от этого не перевернется. И что за беда, если у праправнука человека и мирмикантропа вдруг обнаружится атавизм в виде шестикамерного сердца, кстати, более чем работоспособного? «Пострадавший» будет только рад.

Так предполагалось. Много чего предполагалось как генетиками, так и социологами…

В галактике сотни миллиардов планет — по большей части газовых, обледенелых, чересчур горячих, лишенных атмосферы… недостающее вписать. Лишь ничтожная их часть пригодна для жизни человека, да и те, как правило, не идут ни в какое сравнение с Землей. Как быть, если процент кислорода в атмосфере может поддержать жизнь муравья, но никак не человека? Строить купола? Вообще отказаться от освоения такой планеты? Или все же создать модифицированную расу, способную поселиться там и постепенно преобразовать экосистему планеты под потребности немодифицированного человека? Ответ казался ясным и простым.

И оказался ошибочным, подобно большинству простых ответов.

Самое удивительное — хотя удивляться этому стали много позднее, — что такой метод звездной экспансии поначалу срабатывал безупречно.

Какое-то время, может, пятьсот лет, а может, и тысячу, мирмикантропы успешно осваивали галактику для человека. Потом… Ходили разные версии, когда и с чего началось «потом». Очень вероятно, что какая-то колония мирмикантропов по забытой причине на непозволительно долгое время оказалась предоставлена самой себе. Не менее вероятно, что какая-нибудь партия «хомо галактикусов» имела генетический брак, впоследствии усугубленный мутациями. Так или иначе, эта колония развивалась изолированно, постепенно забывая о своем предназначении. Почему ее не уничтожили — ответа на этот вопрос Бранд не знал. Похоже, предки нынешней горстки людей были потрясающе легкомысленными существами. И даже когда люди осознали, что в галактике у них появились деловитые и неуступчивые конкуренты, никто не забил тревогу. Всего две разумные расы на всю галактику — разве это чересчур много? Неужели нельзя договориться о мирном разделе сфер экспансии?

Интересно, кто-нибудь пробовал договориться добром с походной колонной эцитонов, усевшись на ее пути? А если пробовал, то оказался ли потом способен рассказать о результатах переговоров?

Спохватились поздно. Людям еще не было известно, что каждая частная, тактическая победа над мирмикантропами — лишь еще один шаг к стратегическому поражению. У муравьев, термитов и пчел много общего с примитивными, жестко запрограммированными роботами. Так же, как роботы, они заботятся о личной безопасности — если эта забота не вступает в противоречие с интересами колонии. Гибель одной особи ничего не значит для муравейника; гибель тысячи — ощутима, но далеко не фатальна. Гибель девяноста процентов колонии — нокдаун, но не нокаут.

Сплав рационального мышления, человеческой технологии и инстинктов насекомого оказался не по зубам флотам и эскадрам. В долгой войне на истощение люди не имели никаких шансов на конечную победу.

Правда, это стало ясно гораздо позднее…

До вечера Бранд еще трижды видел проплывающий над планетой чужой корабль. Да, громадина… Пожалуй, такой монстр на планету не сядет, а будет выбрасывать десантников в шлюпках и капсулах. Можно не сомневаться, что десантников в нем никак не меньше тысячи — по шестеро на каждого жителя планеты, будь то мужчина, женщина, старик или младенец. И это еще очень оптимистическое предположение.

Связи не было долго — Бранд даже заподозрил, что чужаки обнаружили связной спутник-невидимку на стационарной орбите, а обнаружив, уничтожили по-тихому, без вспышки. Но на закате снова пискнул сигнал вызова.

— Только что они выбросили первую группу. — Голос принадлежал Стаху, помощнику Ираклия по вопросам маскировки.

— Где?

— На западе, почти у моря. Там, где живут Стефанидесы.

— Они обнаружены? — спросил Бранд.

— Еще не знаем. С ними сейчас говорит Ираклий. — Стах помолчал, потом добавил: — Я думаю, не зря наши гости пожаловали именно к Стефанидесам…

— Почему?

— Шестеро детей, — с ворчливой болью отозвался Стах. — Какая уж тут, к свиньям, маскировка! В Цитадели хотя бы можно выпороть ротозеев — а на выселках? Чадолюбцы! Говорил же я: всех детей — в Цитадель!.. Ладно, конец связи.

— Держи меня в курсе, — попросил Бранд, но Стах уже отключился.

Что верно, то верно: Стефанидесы славились чадолюбием и наотрез отказывались переселиться в Цитадель, где детей бьют, называя это форсированным обучением или вколачиванием ума. И дети у них росли совсем неплохие, скорее, наоборот, вот только быть бы им нещадно поротыми, попадись они Стаху на глаза. Как ходишь — почему примял травинку? Пять хлыстов по мягкому месту. Кто сломал ветку поблизости от Цитадели? Ты? Десять хлыстов. Кто натоптал у самого входа да еще бросил обертку от пищевого рациона? Если самому себе не друг, так хоть о других подумай! Тридцать хлыстов, и благодари за науку.

А как иначе?

Солнце уже зашло, когда Бранд вновь увидел корабль и еще раз подивился его размерам. При двадцатикратном увеличении чужая махина заняла весь экран. Разведчик? Ни в коем случае — чересчур велик. Линкор? Пожалуй, тоже нет: слабовато вооружение. Во всяком случае, уничтожить одним бортовым залпом планету чужак не способен. Проломить разумно построенную оборону — тоже. Вероятно, не способен и защитить себя от звена-другого истребителей… Десантная баржа? Гм… Кто прежде слыхал о десантных баржах таких несусветных размеров — похоже, вместилищах целой мигрирующей колонии, с матками, трутнями и полчищами рабочих-солдат? В былые времена и мирмикантропы, и люди предпочитали неповоротливым тяжеловозам стаи маленьких вертких судов.

Но где они, былые времена, спросил себя Бранд. Где прежнее человечество — гордое, сильное и беззаботное? Кто хотя бы теоретически может противодействовать высадке?

Другая колония мирмикантропов? Ворон ворону глаз не выклюет. Люди? Если они и уцелели где-то, то отбиваться им нечем, и мирмикантропы это знают.

Мыслей хватило на секунду. А в следующую секунду Бранд перестал думать и о размерах, и о классе чужака.

От корабля отделялись точки. Увеличив масштаб изображения, Бранд присвистнул от удивления: точки не были ни шлюпками, ни десантными капсулами. Человеческие фигуры… Или, во всяком случае, очень похожие на человеческие.

Горохом высыпавшись в космос, они разделились на две стаи;

первая начала очень быстро отставать от корабля, вторая некоторое время шла вровень с ним, затем потянулась вбок. По-видимому, чужаки предпочитали обходиться без шлюпок.

— Это что-то новенькое, — сказал вслух Бранд.

Он вызвал Цитадель. На этот, раз отозвался Ираклий:

— Что нового?

— У меня сыплются, — доложил Бранд. — Прямо в скафандрах сыплются. Часть пошла на восток, так что предупреди Ружицких и Леклерков. Ко мне тоже гости.

— Понял.

— Что у Стефанидесов?

— Молчат. Передали, что наблюдали высадку километрах в десяти от них, и замолчали. Правильно сделали. — Ираклий вздохнул. — Ты был прав, это мирмикантропы.

— Будто и так не ясно. Что Цитадель?

— Думаю, пока не обнаружена.

— И то ладно. До связи.

Бранд дал отбой. Теперь оставалось только ждать.

— Мама, я хочу гулять!

Четырехлетний Марио, сын Бьянки и Луиджи Борелли, раскапризничался не на шутку. Упершись лбом в материнское бедро, карапуз колотил кулачками, хныкал и пронзительно кричал:

— Гулять! Хочу гулять!..

— Уймите своего ребенка, — поморщившись, бросил Стах. Детский крик не мог вырваться наружу, но действовал людям на нервы. В центральном зале собралось почти все население Цитадели — более восьмидесяти человек обоего пола и всех возрастов, от грудных младенцев до дряхлых старцев.

— Мама, гулять!

Мать только беспомощно разводила руками. Отец шагнул к Марио, подхватил под мышки, подбросил, поймал.

— Оп! Оп! Давай полетаем?

— Пусти! Гулять!

— Гуляй тут, сынок, — сказал Луиджи. — Вон сколько места.

— Не хочу тут, не хочу! Хочу на улицу!

Он никогда не видел настоящей улицы, да и его молодые родители тоже, разве что в видеозаписи. Для него улица была каменистой полупустыней в ста метрах над сводом центрального зала Цитадели. Туда надо было подниматься на лифте.

— На улицу нельзя, сынок. Никак нельзя.

— Можно! Можно! Можно!

— Уймите ребенка, — резче бросил Стах.

— Ы-ы-ы… гуля-а-а-ать!!! А-а-а…

Скорчив гримасу, Стах размотал хлыст. Свист и громкий хлопок воздуха перед носом малыша заставили того поперхнуться ревом. От стен зала отразилось эхо.

— Ну зачем так, зачем! — с болью вскрикнула Бьянка, защищая сына руками.

Стах отвернулся, не ответив. Смотал хлыст. Все-таки даже в Цитадели родители из рук вон плохо воспитывают детей, и телесные наказания — не панацея. Остается разве что сечь родителей за безответственность, а точнее, за неразумный выбор приоритетов при воспитании молодняка. Да, сечь… И родителей, и детей, причем прилюдно. Ну и что с того, что ребенок может стать заикой? Психологическая травма, видите ли. Велика важность! Лучше всю жизнь заикаться, чем наглухо молчать по причине безвременной смерти. И этот себялюбивый шкет Марио со временем непременно отведает свою порцию хлыста — что-то непохоже, чтобы на него подействовал пример других секомых. В четыре года уже пора быть умнее. Дай срок — выдрессируем, если на этот раз все обойдется…

Если случится чудо.

Ираклий повернул лысый череп в сторону мамаши с испуганным чадом, посмотрел вроде бы с сочувствием. Потом повернулся к Стаху и тоже посмотрел на него с сочувствием. Мало кто понимает, как тяжко отвечать за все нюансы маскировки Цитадели и каково быть ненавидимым почти всеми, а вот старый мудрый Ираклий понимает, потому что в свое время сам сек безответственных разгильдяев…

Провалился бы он со своим пониманием!

На большой экран, повешенный на стене так, чтобы всем было видно, проецировалась местность километрах в восьмидесяти к северу от Цитадели. С десяток мирмикантропов суетились там, что-то вынюхивая в карстовых воронках. В общем-то, это было логично: чужаки уже знали, что на планете есть люди, причем недостаточно многочисленные для того, чтобы имело смысл стерилизовать планету по полной программе. Вероятно, с их точки зрения, надо было всего лишь произвести небольшую подчистку — разумеется, разведав прежде убежища людей. Неудивительно, что их привлекла зона карстовых пещер — чем не естественное укрытие?

Именно поэтому тридцать лет назад люди выстроили Цитадель на дальней периферии обширной карстовой зоны, оградив ее завалами от лабиринта пещер. И то, что мирмикантропы пока еще не нашли Цитадель, говорило в пользу правильности принятого решения.

Полчаса назад пришло последнее сообщение от Стефанидесов — Иоаннис сказал скороговоркой, что вынужден перейти к активной обороне, и попрощался. Мало кто сомневался в том, что Стефанидесов уже нет в живых.

Обнаружен — погиб. Это аксиома. Может быть, если ты герой и решил драться до конца, ты сумеешь уложить нескольких мирмикантропов, прежде чем потолок твоей подземной норы, расплавленный термобомбой, польется тебе на голову, и все равно твоя смерть будет напрасной. Если тебе очень повезет, ты возьмешь десяток их жизней за одну свою — обмен исключительно невыгодный. Если так менять, то к тому моменту, когда на планете не останется ни одного живого человека, кружащая над планетой рукотворная громадина все еще будет набита мирмикантропами, как огурец семечками. В масштабах всей Вселенной и того хуже: один человек за миллиард мирмикантропов — все еще непозволительно высокая цена.

Но когда это людям удавалось принудить врага к подобному обмену? Разве его солдаты, сохранившие внешнее человекоподобие, утратили инстинкт самосохранения?

Ничего подобного. Хотя долг перед видом, — если слово «долг» может обозначать генетическую программу — всегда оставался на первом месте, мирмикантропы ведали и страх, и боль. Безумный риск существовал не для них. Расчетный риск и расчетливая жертвенность — иное дело.

И Ираклий, и Стах знали, что будет дальше: пользуясь антигравами, мирмикантропы быстро прочешут оба материка, Большой и Малый, и все четыре архипелага, не пропуская ни одного клочка суши, ни одного подозрительного холмика, планомерно и без суеты выявляя и уничтожая убежища людей. По-видимому, они уже сделали вывод: больших проблем с этой планетой не будет. Нужно лишь подчистить немного, словно перебить тараканов в новой квартире, — и можно вселяться. А планета хороша: годится даже для таких неприспособленных существ, как люди; для мирмикантропов же просто рай! Еще один дом, еще один очаг бурно растущей молодой цивилизации. Мирмикантропам нужно много планет. Им нужно все.

— Что они там делают? — спросил Стах, не отрывая взгляд от экрана, и этот вопрос был единственным членораздельным звуком в тишине зала, наполненной лишь дыханием, сопением и изредка кашлем людей. Даже дети, осознав тревогу взрослых, перестали хныкать. Стаху казалось, что и дышать-то люди стараются потише. На кашляющих и сморкающихся смотрели с осуждением — хотя какая разница? Хоть ори во весь голос, хоть включи сирену, хоть взрывай тут петарды — наверх не долетит ни звука. Если уж враги найдут Цитадель, то никак не по кашлю.

— Тебе лучше знать, что они делают, — ответил Ираклий.

— Похоже, закладывают бомбу. Или…

— Что «или»?

— Или бомбы.

Ничего не ответив, Ираклий внутренне согласился. Почему бы нет. Логика мирмикантропов, иногда кажущаяся непостижимой, на самом деле предельно проста; по правде говоря, она кажется непостижимой только хитрецам, всегда подозревающим подвох там, где его нет. К сожалению, в свое время такие хитрецы сидели в штабах и успешно одурачивали сами себя, анализируя предполагаемые намерения противника и не будучи в силах найти не самое коварное — куда там, — а самое простое решение. Проще, еще проще! Все еще сложно? Тогда выбрось этот вариант из головы — мирмикантропы наверняка поступят иначе. Как? Думай. Ищи. Ломай голову. Но будь уверен: они найдут выход настолько простой, что он, возможно, будет граничить с гениальностью, как уже не раз бывало. Людей, ошибающихся в намерениях мирмикантропов, всегда подводил избыток фантазии.

Но сейчас можно было не сомневаться: после беглой разведки враг первым делом избавится от запутанного лабиринта пещер, где так легко укрыться людям. Первые годы жизни на этой планете там была пра-Цитадель, и уж следы-то пребывания людей они там, конечно, нашли. Дальнейшее — очевидно.

Через пятнадцать минут экран показал мирмикантропа крупным планом. Легкий десантный скафандр с антигравом у пояса и компактным движком в ранце, по-видимому, нисколько не стеснял движений. Оружие — плазменник неизвестной конструкции, но все-таки именно плазменник. Детектор живой массы — маленький, на запястье, можно принять за часы, если не знать, что мирмикантропам часы ни к чему: у них идеальное чувство времени. Удалось рассмотреть и лицо — на вид вполне человеческое, даже красивое своеобразной холодной красотой, разве что преувеличенно спокойное. Старики, встречавшиеся с мирмикантропами в бою, знали и рассказывали молодым: чтобы заставить мирмикантропа выразить на своем лице хоть что-то, нужно как минимум оторвать ему руку или ногу. При всей чувствительности рецепторов, у мирмикантропов, как ни странно, потрясающе низкая чувствительность к боли. Любой из них, не пикнув, перенес бы без наркоза операцию аппендицита.

Впрочем, аппендикса у них, кажется, нет вообще…

Экран погас и снова включился. Теперь сменился ракурс — прежний «глаз» был уничтожен. «Глаз», который нормальный человек не заметил бы и в одном шаге от него, даже если бы знал, что искать.

— Они найдут Цитадель, — шепнул Стах Ираклию. — Рано или поздно, но найдут.

— Тише! — Старейшина глазами показал на толпу. — Паники нам и не хватало.

— Смотри!

Второй «глаз» был расположен далеко и неудобно, но и он показал главное: мирмикантропы внезапно полезли из карстовых нор, как муравьи из подземного гнезда. Секунда — и они взлетели. Еще секунда — понеслись прочь, набирая скорость.

— Сейчас рванет, — сказал Стах.

Большой экран погас. Прошло секунд десять, и стены Цитадели вздрогнули. Кто-то охнул и испуганно замолчал. В наступившей тишине было слышно, как где-то сыплется с потолка песок.

— Ты не заметил, куда они дернули? — по-прежнему шепотом спросил Ираклий.

— Кажется, на юго-восток, — ответил Стах без особой уверенности в голосе. — А может, и на юг.

— К нам?

— Возможно.

Следующие десять минут они не разговаривали. О чем? Для чего? Они уже ничего не могли изменить, от них ничего не зависело, им оставалось лишь молча гадать, поможет ли то, что строилось годами. Только Ираклий, приняв паническое сообщение от Макферсона с севера о том, что группа мирмикантропов высадилась вблизи его убежища, ответил «ясно» и отключился, да еще Стах, переведя экран на ближний обзор и вглядевшись, сказал, непроизвольно дернув щекой:

— Они над нами.

Первый мирмикантроп появился на рассвете. Бранд не спал почти всю ночь, наблюдая за окрестностями Дома в инфракрасном свете. Иногда он ненадолго задремывал, но очень скоро просыпался. Трудно спать, когда снятся кошмары.

Гость явился один. Бранд не знал, где остальные. Может быть, припозднились и вот-вот пожалуют? А может, они поделили сушу на квадраты и каждый исследует свой участок? Вполне допустимое предположение, особенно если учесть присущий им рационализм и невысокую «стоимость» отдельной особи. Люди — те да, позаботились бы о прикрытии. А эти… Потеряют одного — не беда: без сомнения, у них что-нибудь предусмотрено на данный случай, и оповещение остальных не заставит себя ждать. Тот же метод «живца», что и при охоте на клешняков. Надо признать: эффективный метод для тех, кто весьма умеренно дорожит собой и своими сородичами…

Убить мирмикантропа Бранд мог бы, не вставая со стула, причем пятью различными способами. Вызвать на экран прицельную сетку, решить, какое оружие задействовать, и ткнуть в клавишу. А можно врубить все системы и запросить Дом — что оптимальнее? Можно даже приказать Дому самому устранить пришельца, Дом справится с этим пустяком не хуже, а лучше человека.

Вот только с термобомбой, уроненной с орбиты, Дом не справится. Ему помешает кипящий гранит.

Приказать Дому сбить бомбу еще в стратосфере? Собьет, спору нет. Но уже с десятком, если они налетят с разных сторон, у него возникнут проблемы; против пятнадцати у него вообще нет шансов. А кто может усомниться в том, что корабль способен дать залп сотнями ракет сразу?

И кто может знать, чему мирмикантропы научились за последние тридцать шесть лет? Отнюдь не исключено, что при любом мыслимом раскладе им не придется обращаться к кораблю за огневой поддержкой.

Держась невысоко над землей, мирмикантроп выписывал широкие зигзаги. На несколько секунд его заинтересовало стадо некопытных травоядных, вечно кочующее по нагорью Бранда, и он покружил над ним, совершенно не напугав животных, ничего не ведающих о хищных птицах, да и о птицах вообще, отсутствующих на этой планете. Чуть дольше чужак покружил над неприметным местом, где прятался один из дальних входов в Дом. Затем потянул к востоку и бегло исследовал двуглавый холм километрах в полутора. Осмотрел отдельно лежащий валун. Снизился над глубокой промоиной. И наконец, свернул прямо к Дому.

Солнце, сегодня желтое и яркое, слепило глаза — пришлось притемнить и поляризовать изображение. Руки заметно дрожали. Нарочито спокойно Бранд уселся перед экраном поудобнее, приблизил изображение мирмикантропа и стал смотреть. Сердце стучало слишком уж сильно, и тянущая тупая боль поселилась под лопаткой. Глупо, с беспокойством подумал он. Глупо загнуться от инфаркта, еще не встретившись с врагом лицом к лицу. Лапки кверху… Глупо и стыдно. Похоронить сына, жену и Гектора, устать от жизни, ежедневно рисковать собой на ненужной охоте, рисковать сознательно, зная, что когда-нибудь теория вероятностей сыграет в пользу какого-нибудь клешняка или любого из здешних плотоядных, столь же безмозглого, сколь алчного, — и дрожать при виде мирмикантропа! А в чем разница? В том, что мирмикантропов ждали так долго, что в восприятии людей, и не только детском, они успели заменить собой страшного буку?

Но разве этого мало? Нет. В особенности для того, кто покинул Крепость еще мальчишкой и никогда не видел живого мирмикантропа иначе как в учебных пособиях да спецвыпусках новостей.

Что-то явно тянуло чужака к округлому гранитному куполу, прорезанному тремя расселинами, — но что? Бранд не знал. Утечка в системе регенерации воздуха? Быть не может. Ничтожная разница в температуре этой горы и соседних? Возможно. Глаза мирмикантропов перекрывали куда больший диапазон длин волн, нежели человеческие. Бранд вдруг понял, что эти глаза могут увидеть узкий луч инфракрасной связи через спутник, частично рассеянный на молекулах воздуха, и взмолился о том, чтобы никто сейчас не вздумал выйти с ним на связь. Ладно, что еще?.. Слабые электрические поля от работы многочисленных систем Дома? Тоже возможно — если отвечающие за это дело электрорецепторы создатели «хомо галактикусов» содрали у акул. Конечно, толща гранита неплохо экранирует любые излучения, но ведь абсолютно все под гранит не спрячешь. Те же «глаза».

Вообще-то Дом строился так, чтобы его внешний «фон», какой бы природы он ни был, не превосходил порога чувствительности семи — или сколько их там? — органов восприятия мирмикантропов. Правда, порог этот был известен отцу Бранда довольно приблизительно — да и что можно сказать о биологии и технологии молодой, пластичной, быстро развивающейся расы сейчас, спустя тридцать шесть лет? Вряд ли очень многое…

Мирмикантроп бегло осмотрел гранитный купол и детально — расселины. Постоял возле валуна, прикрывающего ближний вход, вытащил было из-за спины плазменник, но передумал. Взлетел, покружился немного над куполом — и целеустремленно потянул к дальнему входу в Дом.

— Сволочь, — скрипнув зубами, сказал Бранд. Мучительно хотелось срезать чужака в полете — так, чтобы брызнуло и зашкворчало, — но было понятно, чем это кончится. Теперь, когда окончательно стало ясно, что маскировка Дома никуда не годится, на Бранда снизошло холодное спокойствие. Взять жизнь только одного мирмикантропа — баш на баш? Ни в коем случае. Иное дело — прихватить с собой хотя бы десяток чужаков, ну в крайнем случае полдесятка. Пусть в этом нет никакого практического смысла, но умирать не даром все же приятнее…

Прихлопнуть чужака, содрать с него чудо-скафандр и рвануть к чужому кораблю с ядерным зарядом под мышкой?.. Чушь, номер не пройдет. Систему «свой-чужой», притом работающую неизвестно на каком принципе, не обманешь. Кажется, во время последней войны это не удалось ни разу. Смельчак-камикадзе будет испепелен еще в атмосфере вместе со своим фугасом.

Многие биологические существа падки на хмельное. Человек, как правило, не откажется пропустить стаканчик. Копытные едят мухоморы, коты лижут валерьянку. Даже насекомые, в частности, те же муравьи, ищут и находят способы одурманиться. Может, сыграть на этом?

Каким образом? Отбуксировать на орбиту цистерну самогона? Открыть на планете полдюжины бесплатных забегаловок?

Но должен же быть выход! Должен!

Бранд подумал о том, сколько людей до него в свои последние минуты свято верили: должен быть выход, надо только его найти…

Может, самому напоследок напиться в стельку?

Тоже выход.

Мирмикантроп топтался возле входа минут пять-семь. Затем — Бранд не уследил как — открыл его. Кусок поросшей травой земли мягко поднялся на гидравлическом штыре, и столь же мягко лег на место, впустив пришельца. Чертыхнувшись, Бранд переключил изображение на входной кессон.

По-видимому, гость чувствовал себя здесь как дома. И еще: по-видимому, он сообщил своим сородичам о находке, но не вызвал подкрепления. Найдено подземное убежище — ну и что? Оно вполне может оказаться пустым. Нерационально гонять разведчиков с места на место, пока в этом нет настоятельной необходимости. То, что по человеческим меркам было отвагой, граничившей с безрассудством, для мирмикантропа казалось естественным, как дыхание.

Лепестковая заслонка перед туннелем-трубой раскрылась обманчиво медленно. Закрываясь, она схлопывалась быстрее, чем капкан, — милый сюрприз для незваных гостей. Легированные края лепестков были отточены достаточно остро, чтобы рассечь пополам всякого нетерпеливого, сунувшегося в открывшуюся нору ранее, чем через три секунды, и всякого копушу, замешкавшегося у норы более шести секунд. Если бы гость, подозревая ловушку, повернул назад, кессон был бы немедленно залит градом пуль.

В былые времена все обитатели Дома, особенно дети, периодически проходили тренинг на симуляторе. Ошибка наказывалась ударом тока. Все возможные варианты входа в Дом и выхода из Дома отрабатывались до абсолютного автоматизма.

Мирмикантроп остановился перед заслонкой. Бранд считал секунды: одна, две, три…

На пятой секунде чужак полез в нору. Он не пользовался антигравом и полз на четвереньках. Неужели ему так удобнее, с беспокойством подумал Бранд. Быть не может. Узкая труба, отполированные стенки — включи антиграв, дай малую тягу и скользи себе…

При включении антиграва на участке от заслонки до развилки срабатывал станковый плазменник, некогда снятый с планетарного катера, и по трубе проносился ревущий шквал огня. Любое живое существо в таком пламени взвилось бы облачком пепла и пара. Отключить эту ловушку, как и любую другую, можно было только с центрального пульта, но Бранд, разумеется, этого не сделал.

Мирмикантроп миновал ловушку и остановился у развилки. Нора слева почти сразу делала крутой поворот и вела назад. Правая нора в двух шагах от развилки расширялась до кондиции настоящего коридора и полого вела вниз. Оттуда шел легкий поток теплого воздуха с небольшим избытком влаги, углекислоты и более тонких продуктов человеческого дыхания, там по стенам змеились толстые черные кабели и угадывалась массивная металлическая плита, преграждающая дальнейший путь, и панель управления рядом с ней. Выглядело все это заманчиво, но Бранд отдавал себе отчет в том, что не прожил бы в правом коридоре больше десяти секунд, даже зная наизусть все тамошние ловушки. Шагнул направо — пропал и, что самое неприятное, успеешь перед смертью осознать как свою ошибку, так и полную невозможность ее исправить.

Путь прямо оканчивался тупиковой камерой в трех шагах от развилки. Надо было напрячь зрение, чтобы заметить крохотный выступ под потолком, и надо было догадаться, что он не случаен. По виду — сенсор, открывающий дальнейший путь. Однако при нажатии на выступ раскрывался эрзац-потолок и на чужака опрокидывался чан с плавиковой кислотой; без нажатия это происходило автоматически по истечении семи секунд. Если бы чужак, будь то мирмикантроп или человек, вошел в камеру и, заподозрив неладное, быстро покинул ее, на развилке его ждал бы еще один славный сюрприз, насладиться которым ему вряд ли удалось бы, потому что раздавленное в лепешку тело, даже тело мирмикантропа, не умеет наслаждаться. Словом, оставался только левый, с виду наименее заманчивый путь.

Бранд не особенно удивился, когда после секундного колебания мирмикантроп свернул влево. Возможно, так поступил бы и искушенный человек, а уж в искушенности мирмикантропов сомневаться не приходилось — за сотни лет войны с людьми они накопили колоссальный опыт противодействия человеческим хитростям. Делай то, что неудобно, делай то, что делать не хочется, что кажется неперспективным — и в девяти случаях из десяти не ошибешься. По правде говоря, Бранд не особенно рассчитывал на автоматические ловушки.

Западни, управляемые с центрального пульта, — иное дело. Сейчас мирмикантроп приближался к первой из них.

Раздражающе пищал тревожный сигнал, и в углу экрана мигала красная надпись «Незаконное проникновение!». Бранд поморщился, выключил сигнал и, взглянув на надпись, усмехнулся. Когда-то он помогал отцу отлаживать охранную систему Дома, но все же основную работу делал отец. Он-то и был автором трогательного словечка «незаконное» — как будто все еще продолжал жить в мире, где действовали законы и кодексы, где права личности свято охранялись и где полицейский наряд мог быстро и эффективно пресечь любое посягательство на частную недвижимость.

Куда там! Еще до рождения Бранда от всего этого остались одни руины; теперь же писаные законы исчезли за ненадобностью, заменившись простыми обычаями маленькой общины. Разве обычаи не лучше законов? И разве прежние законы о неприкосновенности жизни, имущества, прав и еще много чего помогли человечеству уцелеть?

Нора расширилась, позволив мирмикантропу выпрямиться. Бранд положил палец на клавишу. Легкое нажатие — и мгновенно выскочившие из стен туннеля лезвия порубят чужака в мясной гуляш. Роботу останется собрать со стен ошметки и вынести их вон на прокорм прожорливым местным трупоедам.

Многие ли из ныне живущих могли похвастаться тем, что видели своими глазами смерть мирмикантропа? Разве что старики, и то не все… Приготовившись насладиться зрелищем, Бранд вдавил клавишу до упора.

Но чуть раньше чужак рванулся вперед со скоростью стартующего спринтера. Нет, даже быстрее… Его словно швырнуло вперед катапультой. Никто не слыхивал, чтобы хоть один мирмикантроп порвал при рывке связку.

Лезвия с бесполезным свистом молотили воздух за его спиной.

Ругнувшись, Бранд убрал палец с клавиши, и орудия расчленения втянулись в стены. Отец дал промашку: эта ловушка годилась разве что для людей.

Кстати, посторонний человек вообще не дошел бы до этой ловушки — мирмикантроп же, казалось, видел сквозь стены. Бранд не мог понять, в чем тут дело. Да, у мирмикантропов великолепно развито чувство опасности, это всем известно; очень часто их выручает интуиция, ибо они логики и интуитивисты одновременно, но чтобы иметь ТАКИЕ способности… Что-то тут не так. Быть может, они сумели самостоятельно приобрести восьмое, девятое или какое там по счету чувство?

Вот они, новые хозяева Вселенной, — умелые, настойчивые, агрессивные, всегда конкретно мыслящие! Никто ни разу не замечал, чтобы они занимались искусством, философией и вообще чем-нибудь абстрактным. Зачем оно? Разве поэмы и скрипичные концерты — необходимое условие для победы в межвидовой конкурентной борьбе? Мозг мирмикантропа очищен от ненужной шелухи для выполнения основной задачи — служить виду и популяции. А стало быть, подвиньтесь, люди! Как, вы все еще живы и имеете наглость продолжать цепляться за свое жалкое существование? Фи! Ничего не поделаешь, придется помочь вам вымереть естественным путем, ибо в природе нет ничего естественнее, чем вымирание слабого вида под прессом более сильного… Есть более естественное? Вы ошибаетесь.

Ход снова резко повернул и теперь наклонно шел в глубь горы. У Бранда оставались еще три ловушки: падающая плита на тридцатом метре от поворота, внезапно разверзающийся под ногами глубокий колодец с гладкими — не зацепиться — стенками и озерком царской водки на семьдесят втором и комбинированная газо-плазмо-радиационно-пулевая ловушка на сто двадцать пятом.

Палец коснулся клавиши — и не нажал ее.

Почему-то Бранд был убежден, что чужак сумеет пройти все ловушки, кроме, может быть, последней. Но что ему, чужаку, за дело? Мозг, кричащий об опасности, необходим ему только для обслуживания инстинктов, а инстинкты гонят его вперед. Погибнет? Весьма вероятно. Зато его собратья, выждав время и убедившись в потере разведчика, будут знать: в горе скрыто не заброшенное поселение людей, а самое что ни на есть действующее, зловредное. Проще уничтожить его, нежели очищать. Жизнь одного мирмикантропа за такое знание — сущий пустяк.

Значит, все-таки придется взять жизнь за жизнь — одну за одну? Или убить мирмикантропа — черт возьми, это вполне возможно! — и удрать, покинув Дом?

Но куда?

Бранд щелкнул пальцами. Подкатившийся робот сунулся рецепторным блоком в руку: я тут, хозяин, я готов, приказывай.

— Вооружись, — сказал Бранд? — Сюда идет чужак. Враг. Пусть тебя расплавит, но он не должен войти в Дом. Ты понял?

— Понял, — сказал робот. — Постараться не причинять Дому повреждений?

— Постарайся, но не в ущерб основной задаче. И… вот еще что. Можешь впустить его в малую гостиную и не дорожить этим помещением. Будь осторожен — враг крайне опасен. Я включу дезориентирующую завесу. Это тебе поможет?

— Спасибо, — сказал робот.

— Не за что. Катись.

Последняя дверь — броневая плита, снабженная папиллярным идентификатором — задержала мирмикантропа минуты на две. Он не стал мудрить с хитроумными запорами, а попросту прожег дыру, Бранд успел подумать о том, что память идентификатора еще хранит пальцевые отпечатки Хильды, Хелен и Эрика, трех человек, из которых двое мертвы, а третья далеко отсюда. Подумал он и о том, что не раз собирался очистить память идентификатора от ненужного, но так и не собрался. Память человеческая держится на реперных знаках — старых фотографиях, вещах, детских игрушках. Что ей, памяти, закодированные символы? Их нельзя ни увидеть, ни потрогать. И тем не менее Бранд не стер их. Пусть хоть Дом по-прежнему считает, что в нем живет полноценная семья…

И еще Бранд с горькой усмешкой подумал о том, что уж мирмикантроп-то вне всякого сомнения поступил бы иначе. Разве они понимают, что такое настоящая боль утраты и настоящая любовь? Что они, логичные до механистичности, могут в этом понимать, когда пол для них не играет никакой роли, если, конечно, данная конкретная особь не матка и не трутень. Пройдет время — и естественный ход эволюции разделит нынешних рабочих-солдат на рабочих и солдат, причем и те, и другие окончательно утратят половые признаки, благо они уже и теперь вроде рудимента…

Стоп!!!

Подскочив на табурете, Бранд связался с роботом.

— Прежнее задание изменено. Приказываю захватить чужака живым. Любой ценой. Повторяю: любой ценой взять живым. Как понял?

Не дожидаясь ответа, он вскочил и побежал, стукаясь обо все углы.

— Что они там делают? — спросил на сей раз Ираклий. Стах следил за мирмикантропами через единственный «глаз», причем самый дальний и неудобный. Остальные были отключены, и эта предосторожность не казалась лишней.

— Похоже, уходят… Да, точно уходят!

— Все до единого?

— Да, кажется…

— Ты их не пересчитал, что ли?

— А ты пересчитал? — огрызнулся Стах. — Я видел столько же, сколько ты. Не то их десять, не то одиннадцать.

— Подождем еще, посмотрим?

— Да, и не будем торопиться. Потом включим все «глаза» и обшарим каждую нору. Возможно, они хитрят, но, по-моему, нас пока оставили в покое. Должно быть, они обнаружили поблизости что-то еще более подозрительное.

— Напрашиваешься на комплимент, специалист по маскировке?

— Сам такой. Кстати, я не сказал, что они ушли насовсем.

Ираклий отер с лысины обильный пот. В Цитадели было отключено все, что можно отключить, и в первую очередь, кондиционирование воздуха.

— Насовсем или не насовсем — увидим… Хорошо уже то, что они все-таки ушли.

В душном зале зазвучали вздохи облегчения. Кто-то неуверенно всхохотнул. Одна из женщин вдруг разрыдалась.

— Ну все, все, — ворчливо сказал Стах. — Можно пока расслабиться. Но вентиляцию не включу — терпите.

— Гулять! — настойчиво потребовал Марио. — Гулять хочу!

Наполовину расплавленный робот, основательно залитый пеной из ручного огнетушителя, все еще продолжал слабо дымиться, но Бранд не обращал внимания ни на дым, ни на металлические останки. Робот сделал свое дело и погиб, как верный пес, принявший удар на себя и защитивший хозяина. Он не был Гектором и не был другом, но все же заслужил минуту немой признательности — не сейчас, потом! Сейчас были дела поважнее.

Мирмикантроп лежал на боку, неестественно вытянувшись, — обычная застывшая судорога для всякого, кого угостили оперенной парализующей иглой. Между прочим, второй иглой — от первой он сумел увернуться! Если бы не робот…

Если бы робот не отвлек чужака, то не чужак, а Бранд лежал бы сейчас на полу, причем не в целости, а в обугленных дымящихся фрагментах.

Дезориентирующую завесу в малой гостиной чужак прошел, будто не заметив ее вовсе, и теперь можно было догадываться, в чем тут дело. До полной уверенности было еще далеко, но достало и подозрения: мирмикантроп видел ловушки его, Бранда, глазами! Вот почему он шел тем увереннее, чем ближе подбирался к Дому! Что ему электромагнитные поля от аппаратуры, когда на них накладывается куда более слабое, зато бесконечно более информативное поле напряженно работающего человеческого мозга?

Это еще не телепатия, нет. Не чтение мыслей — улавливание эмоций и ощущений. Это иное.

Тем лучше.

— Что, гад, взял? — с затихающей злостью спросил Бранд. Потом задумался.

Один на один? При непосредственном боевом контакте? Нет, он не справился бы, и сейчас было самое время дать себе в этом отчет. Двое на одного — другое дело, да и то если одним из этих двоих можно пожертвовать.

Скверный расклад. А если учесть общую численность мирмикантропов в галактике — не проще ли сразу признать поражение?

Может быть. Без сомнения, кто-то так и сделает — поднимет лапки кверху и будет ждать конца, подвывая от жалости к себе.

Будут другие — те, кто захочет не отдать, а продать свою жизнь и, может быть, перед смертью сумеет нанести мирмикантропам ущерб, смехотворный с их точки зрения. Пожалуй, таких будет большинство. Формально достойный выход — и столь же безрассудный, как вообще ничего не делать.

Мысль ускользала. Бранд морщился, вполголоса ругаясь. Что-то ведь мелькнуло в голове, когда он приказал роботу брать мирмикантропа живьем, — что-то очень важное, но что? Почему непременно живьем? На что он годен, пленный мирмикантроп? Тянуть из него сведения вместе с жилами? Какие сведения, зачем? Главное о них и так известно, а от второстепенного вряд ли будет прок. Найти у поганцев ахиллесову пяту, такую, чтобы можно было поубивать их всех одним чохом? Ха! Сотни лет искали и не нашли — а он вдруг найдет! Можно придумать и что-нибудь посмешнее.

— Ну и что мне с тобой делать? — спросил Бранд.

Мирмикантроп не шевелился и не моргал. Дышал слабо, но ровно. Доза парализующего препарата в игле была достаточна для того, чтобы отключить человека часов на пять, но у мирмикантропов не совсем обычный метаболизм. Пожалуй, можно было ручаться за час-полтора, не больше. Вкатить еще дозу или связать проволокой? Лучше связать.

— На кой ляд ты мне сдался, не подскажешь?

Мирмикантроп, понятно, молчал. Борясь с отвращением, Бранд критически осмотрел его со всех сторон. Н-да-а… Довольно щуплая особь — средний человек выше и тяжелее. Безбородое округлое лицо, короткий нос, подбородок заметно скошен, на черепе не волосы, а так, какой-то пушок. Гибкий торс, неширокие плечи, вся фигура от плеча до таза какая-то несуразная, сглаженная, как колонна. Талии нет. Вообще ничего нет, что могло бы привлечь взгляд. Интересно, они теперь все такие? Скафандр — легкий, удобный, сразу и не скажешь, что в нем можно входить в атмосферу на космических скоростях. Остальное снаряжение с виду довольно убогое: антиграв, плазменник, компактный ранцевый движок, детектор биомассы, связное устройство. Больше ничего — ни прибора ночного видения, ни компаса, ни металлоискателя, ни иных полезных мелочей. А зачем они, если их с успехом заменяют органы чувств?

Чувств?

На миг Бранду показалось, что он уловил-таки ускользающую мысль, но она опять легла на дно. Правда, теперь он не сомневался в том, что рано или поздно вытащит ее и осмыслит — хороша ли? Более чем вероятно, что в голове засела и прячется, дразня, заурядная пустышка.

Пол гостя Бранд затруднился определить «на глазок». Пожалуй, пленная особь была скорее женщиной, чем мужчиной, но убедиться в этом наверняка Бранду удалось лишь после того, как он, повоевав с хитрыми застежками, содрал с чужака скафандр. Да, не пленник. Пленница. Хотя какая разница? Всякий ребенок знает, что половой диморфизм у рабочих особей мирмикантропов развит крайне слабо, о половой жизни речи нет вообще, а особенности поведения разнополых особей выражены настолько нечетко, что не выходят за рамки обычных флуктуации. Вот если бы попалась матка или трутень — тогда да…

А что, собственно, «да»? В любой, даже самой мелкой колонии мирмикантропов далеко не одна матка, это раз. Матку чужаки обязательно попытаются выручить, но не ценой гибели всей колонии, это два. Положат за нее сколько-то рабочих-солдат и отступят, если не добьются своего. Для них все имеет свою цену, и матка тоже. Степень полезности для колонии — вот цена. Должно быть, они сами убивают маток, выработавших свой ресурс, не говоря уже о дармоедах-трутнях с их дряблыми мышцами и раздутыми гениталиями. Пленив матку, наживешь себе неприятностей, но не возьмешь колонию за горло. И наконец, ни матки, ни трутни никогда не участвуют в боевых операциях, это три.

Прошел час, прежде чем пленница начала шевелиться, пробуя на прочность стальную проволоку, и Бранд мысленно поздравил себя с точным прогнозом. Быстро же их организм разлагает нейротоксины…

Какая раса, какая уникальная раса! И пусть их феноменальные способности куплены ценой отказа от себя как личности — что с того? Разница только в том, что лучшие человеческие качества — отвага, настойчивость в достижении цели, благородная жертвенность, сплоченность, верность общему делу — у них не сознательны, а инстинктивны. Разве так не лучше? Разве полезный виду инстинкт не избавляет особь от уймы неприятных эмоций, от необходимости принимать тяжелые решения, от угрызений совести? Разве мирмикантропы не счастливы?

А разве лучшие качества человека полностью сознательны? Не ведут ли они свое происхождение от тех же древних инстинктов, от желания сытно есть и успеть оставить потомство, прежде чем сожрут самого? От обезьяньих стай в горячих саваннах забытой планеты Земля? Разве высокая доблесть вожака-павиана, не имеющего никаких шансов уцелеть в схватке с леопардом, но все же атакующего его, чтобы прикрыть бегство сородичей, не инстинктивна? А материнская любовь?

Что же получается: человек хорош лишь настолько, насколько его разум не мешает ему следовать природным инстинктам? А мирмикантроп хорош всегда, потому что у него таких проблем не возникает?

Бред…

И все-таки Бранд поймал себя на том, что завидует мирмикантропам. Он уже не злился, злость ушла. Если бы только мирмикантропы оставили людей в покое, если бы они не вытесняли их отовсюду, презирая любые компромиссы, а, удовлетворившись ролью господ галактики, оставили бы им несколько планет для спокойного прозябания — Бранд не имел бы к ним никаких претензий. Но, видно, двум гуманоидным видам, растущим из одного корня, в одной Вселенной не ужиться, так уж задумано природой. Побеждает сильнейший и упорнейший. Кроманьонцы с аппетитом слопали неандертальцев, не оставив ни одного, питекантропы — австралопитеков. Всегда выживал тот, чья нетерпимость к иным, непохожим, была наивысшей. Толерантных ели и переваривали. Удобряли ими почву.

Теперь мирмикантропы выслеживают последних людей с единственной целью: выковырнуть их из нор и добить.

Без смысла. Жалкая община людей ничем им не угрожает и не будет способна угрожать в течение ближайших тысячелетий. Но так велено природой.

Если бы не мирмикантропы… Тогда все пошло бы иначе, и совсем по-иному прошла бы жизнь Бранда. Тогда никому не пришлось бы бежать с Крепости, и Крепость называлась бы по-прежнему Игорным Домом. Тогда Эрик учился бы в колледже на инженера или врача, а не погиб при встрече с безмозглым клешняком…

Мирмикантроп перестал шевелиться — понял, что у него не хватит сил перервать стальную проволоку. Проволока глубоко врезалась в кожу, но чужак не выказывал признаков боли. Он смотрел на Бранда, и в его взгляде не было ни ненависти, ни страха. Наверное, они и убивают точно так же — без эмоций. И умирают тоже…

Это нетрудно проверить. Прямо сейчас.

Бранд выругался без злости. Вот так и надо с ними, подумал он, чувствуя, что вот-вот поймает за хвост убегающую мысль. Надо хладнокровно, без гнева. Без стыда, без уколов совести, и не обороняться, а нападать. Бить ниже пояса. Как они, так и мы, с той разницей, что мы все-таки умнее… Хочется на это надеяться.

Ниже пояса?..

Пол! Вот оно! Теперь Бранд вспомнил то, что мелькнуло у него в голове перед тем, как он начал действовать, и заставило погубить робота. Он фыркнул: в первое мгновение мысль показалась ему на редкость дурацкой. Потом задумался и хмыкнул.

— Думаешь, я тебя убью? — спросил он пленницу. — Не надейся. Мирмикантроп не реагировал. То ли не понимал человеческого языка, то ли не интересовался своей судьбой.

Бранд еще раз повернулся к экрану, дал круговой обзор и с минуту всматривался в искаженные объективом пропорции прилегающей местности. Чисто. Как ни удивительно — чисто… Ни одного чужака поблизости от Дома. Похоже, они еще не обеспокоились отсутствием связи с одним из разведчиков.

Тем лучше. Хотя яснее ясного, что Дом доживает последние часы. Вряд ли чужаки пожертвуют вторым разведчиком — скорее, уничтожат подозрительный холм, и все дела. После термобомбы от холма останется кратер с остывающим озером расплавленной породы.

Жаль, но ничего не поделаешь.

— У меня антиграв дохлый, — сказал он. — Надеюсь, твой двоих поднимет? Катера у меня нет, уж извини. Живу небогато.

Мирмикантроп молчал.

— Готовьтесь, леди. Немного полетаем.

— Он с ума сошел, — сквозь зубы процедил Стах.

— Кто?

— Бранд-отшельник. Только что вышел на связь и сообщил: его нора обнаружена, он отбился, взял одного пленного и летит с ним сюда. Ты что-нибудь понимаешь? Он свихнулся, это точно. Наведет гостей на Цитадель!

Ираклий тяжело дышал — в его годы бег давался нелегко. А пришлось совершить пробежку по штольням Цитадели, когда оставшийся на центральном пульте Стах прислал за ним младшего мальчишку Шнайдеров, ценного расторопностью и неболтливостью. Не прошло и часа, как миновала опасность, и люди, поддавшись уговорам, мало-помалу разбрелись по жилым штрекам. Никто не успокоился по-настоящему — все понимали, что беда отступила лишь на время. Ираклий заходил ко всем по очереди, беседовал с людьми, подбадривал отчаявшихся, даже шутил через силу… Пришлось все бросить и бежать.

— Может, и не наведет, — отдышавшись и поразмыслив, сказал он. — Куда от нас рванули мирмикантропы — на юг?

— Почти точно на юг.

— Значит, на Обманный полуостров? Понимаешь, о чем я говорю?

Стах кивнул. Выветренные скалистые формации упомянутого полуострова на удивление напоминали рукотворные ландшафты. Взглянуть издали с определенного ракурса — и вот тебе круто изогнутый арочный мост, вот целый ряд жилых домов, вот явная промышленная зона с химическим комбинатом на переднем плане, а вот тут в сторонке — обширный лесопарк, и не сразу поймешь, что деревья в нем каменные…

Потому-то одинокий мирмикантроп-разведчик, купившись на иллюзию, и вызвал подмогу. По той же причине никому из людей никогда не приходило в голову селиться ближе часа полета на катере от Обманного полуострова. Не сошли еще с ума. Зато на Обманном в изобилии водились мелкие стайные клешняки, отличающиеся особой свирепостью, ядовитые насекомые и электрические скунсы, при малейшем испуге стреляющие молниями из-под хвоста. Незваным пришельцам не придется скучать.

— Они скоро вернутся, — сказал Стах. — Если только не отвлекутся по пути на что-нибудь более интересное.

— Тем временем Бранд может проскочить незамеченным.

— Допустим, что так. А на что нам пленный? Ираклий пожал сутулыми плечами.

— Понятия не имею. Знаешь… я ведь успел повоевать с мирмикантропами немного больше твоего. Иногда мы брали их в плен, это точно. Говорили, что в контрразведке их обрабатывали так, что они выли от боли — это мирмикантропы-то! Человек от такой обработки загнулся бы в две секунды. И ни разу из этого не вышло никакого толку. «Химиотерапия» тоже не слишком эффективна…

— А я что говорю?

— Погоди… Если Бранд тащит сюда пленного, то он наверняка что-то придумал. Я его знаю. Он больше ничего не передавал?

Стах скривился.

— Передавал, но это совсем бред… Велит — не просит, а именно велит нам взять еще одного пленного, по возможности неповрежденного телесно и обязательно мужского пола. Чем скорее, тем лучше. Как тебе это нравится?

— Мы можем это сделать? — спросил Ираклий, озабоченно почесав лысину.

— Не собираюсь пробовать, — отрезал Стах. — По-моему, он тронулся. Не забудь, у него не так давно погиб сын. Я тут, пока тебя не было, побеседовал с Хелен, его дочерью, так она подтвердила, что отец последнее время был какой-то странный…

— Ты тоже станешь странным, если твоего сына разорвет клешняк, — возразил Ираклий. — Может, Бранд и сошел с ума, но я бы все же рискнул к нему прислушаться. Ты не против?

— Против. Но ты у нас старейшина, так что решай сам. Только когда дело дойдет до ловли мирмикантропов, на меня не очень рассчитывай. И за маскировку Цитадели я в таких условиях ответственности нести не могу.

— Потише, — предостерег Ираклий. — Этот разговор не для всяких ушей.

— Извини, — буркнул Стах. — И так тяжело, а когда под руку суются всякие сумасшедшие…

Ираклий покачал головой.

— Ты сам сказал, что мирмикантропы вернутся. Я тоже это знаю, и все знают. Они умеют искать. Нет, я не хочу сказать ничего плохого, ты лучший среди нас эксперт по маскировке, но все же рано или поздно они нас найдут, согласен? Они уже взяли это место на заметку. У нас в запасе есть несколько часов или дней, в самом лучшем случае одна-две пульсации. Ты знаешь, что случится потом. Чем мы рискуем, положившись на Бранда? В худшем случае несколькими днями крысиного существования?

— Не скажи это при всех, — проворчал Стах. — Кое-кто из наших с удовольствием перегрызет другому горло за эти самые несколько дней. Для приговоренного и час отсрочки — вечность.

— Ты стал плохо думать о людях, — укорил Ираклий.

— Я всегда о них так думал. И о себе, кстати, тоже, тут не может быть исключений. Мы люди, а не мирмикантропы. А вот ты стал оптимистом на старости лет.

— Я не понял: ты предлагаешь ничего не предпринимать? Стах промолчал.

— Так я пойду соберу охотников, — сказал Ираклий. — Помозгуем насчет второго пленного. И будем надеяться: Бранд знает, что делать.

— Тебе решать, — бросил Стах.

Прошло два часа, прежде чем навьюченный тяжелым грузом Бранд достиг Цитадели. Мирмикантропы поблизости не появлялись. Один раз далеко на востоке проплыл их громадный корабль и медленно закатился за горизонт. Понемногу вечерело. Желтое солнце, клонясь к закату, не краснело, а, напротив, светлело, заметно уменьшившись в поперечнике. Завтра оно раскалится добела.

За это время только один раз ожила спутниковая связь: Этьен Леклерк напряженным голосом сообщил, что его убежище, похоже, обнаружено. Стах дернул щекой: по части маскировки он никогда не имел к жилищу Леклерков никаких претензий. Не скалистая горушка, как у Бранда, и не лабиринт пещер, как Цитадель, — дом Этьена прятался под рукотворным озером, заполнившим горное ущелье после вроде бы естественного каменного обвала. По словам Леклерка, мирмикантропы не нашли дальних замаскированных входов, но, по всему видно, собираются взорвать запруду и спустить воду. Для чего — можно не спрашивать. Как они вынюхали полость под дном озера — оставалось гадать. Напоследок Леклерк сказал, что попытается выйти через дальний лаз, напасть на чужаков с тыла и хотя бы ненадолго отвлечь их от дома.

И попрощался.

Помощи он не просил, как не просил позаботиться о семье. Первое немыслимо без окончательной демаскировки Цитадели, а второе разумелось само собой. Конечно, лишь в том случае, если семья Этьена уцелеет, что более чем сомнительно.

Стах сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Сиди и жди. И ничего нельзя сделать. Ничего!

Ничегошеньки.

А тут еще этот Бранд со своей нелепой выдумкой…

Бранда Стах увидел очень скоро: забыв, где находятся дальние входы в Цитадель, дурень со своей ношей на плече топтался недалеко от главного входа, рассчитывая попасть в поле зрения одного из «глаз».

Хорошо еще, что у него хватило ума топтаться по щебенке, а не по мягкой земле, иначе наставил бы таких следов, что уж проще было бы повесить для мирмикантропов табличку: «Термобомбу — сюда!».

Скрипнув зубами, Стах открыл вход. Немного подумал и, поморщившись, пошел встречать: не хватало еще, чтобы давно не гостивший в Цитадели отшельник позабыл расположение и свойства ловушек! Вот угробится сейчас зазря и угробит свою идею, наверняка дурацкую…

— Ты думаешь, это получится? — спросил Ираклий.

— Не знаю, — тяжко выдохнул Бранд. Он устал от вопросов. — Я за то, чтобы попытаться. Хотя, если есть другие идеи, я готов их выслушать. Они есть?

— Но…

— Есть идеи или нет?

— Пока нет, — басом прогудел Георг Шнайдер. — Разве что выйти наружу и показать этим человекообразным насекомым, чья это планета.

— Смысл?

— Все лучше, чем отсиживать тут зады и ждать своей очереди. Стефанидесы, Леклерки, кто следующий?..

— Вспомни Крепость, — сказал Ираклий. — Мы уже показывали им, как умеем драться и умирать. Показывали не раз. Много ли было толку? Мы дрались и умирали, и убивали их, а побеждали все равно они. Всегда.

— Вот и я говорю…

— Тогда предлагай дело, а не бессмысленное геройство. Сколько всего мирмикантропов на поверхности — сотня, две? А сколько их осталось на орбите — тысячи? Даже если мы каким-то чудом справимся с крупным десантом, во что я ни на минуту не поверю, у противника останется достаточно средств, чтобы подогреть эту планету до полной стерилизации и избавить себя от лишних проблем. Победить мы можем, лишь уничтожив их корабль, при этом все мы знаем, что уничтожить его нам нечем. У нас есть ядерные заряды, но нет ни одной боевой ракеты. У нас есть один планетарный катер, но его сожгут еще в атмосфере. Согласен?

— О том и говорю, — повторил Шнайдер. — Что в лоб, что по лбу. Но лучше драться, чем…

— Лучше обсудить предложение Бранда. Насколько я понимаю, иных предложений у нас нет. Ты за или против?

— Против. Глупость это…

— Учтено. Стах?

— Против.

— Учтено. Виктор, ты?

— По-моему, это пустая трата времени. Я против.

— Твое дело. Джафар?

— Против.

— Ясно. Мелани?

— А ты сам за что?

— За то, чтобы попытаться. Чем черт не шутит. Что скажешь?

Мелани Эверхарт была вдовой, воспитывающей двух дочек. В комнате для совещаний, примыкавшей к центральной аппаратной, собрались только главы семейств, по большей части немолодые мужчины. Исключение было сделано только для Эльзы Шнайдер — все знали, что семья Шнайдеров «двухголовая». Младший Шнайдер стоял снаружи на карауле, не допуская посторонних и одновременно поглядывая на экраны наружного наблюдения. Парнишка был ответственный, Шнайдеры гордились своим младшим.

— Скажу, что я еще не знаю, — проговорила Мелани. — С одной стороны, предложение Бранда похоже на несусветную дичь. С другой стороны, приходится хвататься и за соломинку, когда рядом нет спасательного круга. А кроме того, мне как медику интересно поучаствовать в таком эксперименте. — Она задумалась и махнула рукой. — Пожалуй, я все-таки проголосую «за». Других идей у нас все равно нет, а из этой теоретически может что-нибудь выйти. Если есть хоть один шанс из тысячи — надо пробовать.

— Кто еще «за»? — спросил Ираклий.

— Я, конечно, — севшим голосом сказал Бранд. — Надеюсь, ты меня учитываешь?

— Разумеется. Кто еще?

С минуту длилось молчание. Юхан, зять Бранда, не смотрел в глаза. Громоздкий Шнайдер поворочался, шумно вздохнул и снова пробормотал: «Глупость это…»

— Больше никто?

— Мужчины! — с презрением сказала Эльза Шнайдер. — Примитивные, однобокие существа. Такие же примитивные, как мирмикантропы, честное слово. Зря они вас убивают, вот что я вам скажу. Вас надо оставить прозябать — вы сами вымрете от отсутствия фантазии…

— Эльза! — укоризненно произнес Ираклий.

— Что «Эльза»? Я говорю, что думаю. Двадцать пять мужиков, и у всех воображение работает на уровне троглодитов! Насилу нашелся один, предложил необычное, так они воротят носы, не в силах осмыслить! Помолчи немного, Ираклий, я не о тебе говорю. — Эльза Шнайдер встала, уперев кулаки в толстые бока. — Одно слово: мужские мозги! Самим сгинуть в драке и детей погубить — тоже мне, велика доблесть! А тебе, Бранд, спасибо за идею, у тебя всегда была светлая голова. А вы все, — Эльза обвела взглядом присутствующих, и кое-кто потупился, — чего испугались? Боитесь выйти наружу, взять еще одного пленного? Да я сама его возьму, если вы такие тряпки!

— Не о том речь, — раздраженно проворчал кто-то в углу.

— О том, о том! Или вы тряпки, или мозги у вас одеревенели до самого копчика. Тогда уйдите в сторону и дайте действовать тем, кто верит Бранду. Я — верю!

— Из этой затеи ничего не выйдет, — громко и зло сказал Стах, перекрывая поднявшийся шум. — Ясно и ребенку.

— То есть тебе? — прищурилась Эльза, и кто-то, не выдержав, издал смешок. — Агусеньки, маленький. А я верю, что выйдет! Может выйти и должно! Бранд, тебе никто не говорил, что мозги у тебя работают, как у женщины или инквизитора? Это комплимент. Что? Разные вещи? Да это одно и то же!

— Эльза, помолчи-ка немного… — загудел на жену Георг.

— Не дождешься, дорогой. Ираклий, ты чего утих? А ну-ка напомни, мы тебя выбирали старшим или нет? Ах, все-таки выбирали? Значит, в военное время ты наш командир и диктатор, и кто против тебя слово скажет, тот должен об этом пожалеть. Кто-нибудь сомневается в том, что наступило военное время? Или, может быть, кто-то думает, что сейчас у нас ежегодный карнавал? Нет таких? Уф-ф, вы, кажется, не совсем безнадежны… Ираклий, очнись! Рассусоливаешь тут без толку, уговариваешь тупоумных, голосование какое-то выдумал… Командуй!

Белобрысый дылда Юхан фыркнул и замотал головой.

— А ведь в чем-то она права… Пусть Ираклий командует. Бранд чувствовал себя полностью опустошенным. Поднялся шум, люди орали все разом, не слушая друг друга, кто-то уже хватал соседа за грудки и самозабвенно тряс, а ему было наплевать. Он выложился. Он сделал максимум возможного и предложил путь — фантастический, нереальный, но все-таки путь. Только для того, чтобы изложить вслух свою идею, ему пришлось учинить над собой настоящее насилие. Язык отказывался нести такую ахинею.

Примут они его план или нет — ему почти все равно. Он свое пожил, и он устал. Если люди решат, что он спятил на старости лет, он не станет их разубеждать. Не все ли равно, что о тебе подумают напоследок? Особенно перед тем, как думать станет некому?

Заботиться до конца о них, последних осколках человечества, до конца веря в то, что из ничтожной искорки когда-нибудь вновь разгорится пламя разума и охватит всю галактику? Кое-кто в это всерьез верит… вернее, верил до прихода мирмикантропов. Он, Бранд, потерял эту веру после смерти Эрика и Хильды. Собака — и та умерла. Осталась дочь, и остались внуки, но что им до Бранда-отшельника?

Кстати, надо их повидать…

Очнулся он от того, что Эльза Шнайдер трясла его за плечо.

— Бранд! Ау, ты еще тут или уже в нирване? Очнись.

— А? — спросил Бранд и поднял голову. — Что? — Он повертел головой. — А где все остальные?

— Разошлись. Ираклий распустил собрание. Сумел даже гаркнуть. Юхан и Джафар пошли собирать команду для вылазки.

— Для какой вылазки?

Эльза легонько шлепнула его по щеке.

— Спустись на землю. Нам нужен второй пленник или нет?

— Значит, решено?

— Решено. Мелани пошла копаться в своей провизорской. Сказала, что непременно отыщет что-нибудь подходящее. Или синтезирует. Твою Хелен подрядили корпеть в фильмотеке. Пленница помещена в седьмом штреке справа, там оборудовали камеру со всеми удобствами. Все на ушах стоят. — Эльза ухмыльнулась. — Ну и заварил ты кашу, Бранд! Не скажу, что все тебе поверили, но… за работой они поверят. Главное, чтобы работали. Ты сейчас что намерен делать?

— Не знаю, — сказал Бранд и зевнул. — Наверное, повидаю дочь, внуков… Потом высплюсь…

— Валяй. Только имей в виду, что ответственный за план — ты. Так что не особенно расслабляйся. Ты сейчас второй человек в Цитадели. Можешь требовать содействия у всех, даже у Стаха.

— Почему я?

— Очень интересно! А кто предложил план? Вот и выполняй его. Будешь отлынивать — Ираклий тебя накажет.

Бранд помотал головой и сказал «бр-р».

— Не поняла.

— Ладно… Я — значит я. Переживу как-нибудь.

— Лучше сделай так, чтобы мы все пережили мирмикантропов, — веско сказала Эльза. — Лично у меня нет никакой охоты помирать. Между прочим, ты не расскажешь, как тебе вообще взбрела в голову твоя идея? Это я так, мне просто интересно.

— Зачем тебе?

— Не мне, а истории. Если мы уцелеем, люди тебе памятник поставят. А я напишу монографию о способах генерации гениально-безумных идей. Может, кому пригодится.

Бранд задумался, кусая нижнюю губу.

— Логика, просто логика, — проговорил он спустя минуту. — Мы не можем взорвать их корабль, значит, они должны сделать это сами. Я только не знал, как их заставить. А потом вспомнил. Ты когда-нибудь видела, как собака вертится и ловит свой хвост? Гектор часто это делал, когда был щенком…

— Ну и что?

— Мне пришло в голову, что мы должны обернуться назад и попытаться ухватить что-то очень давнее, но еще не потерянное. Поймать себя за хвост, одним словом.

— Почему себя?

— Потому что мирмикантропов создали мы, люди. Создали из себя, правда, сильно изменив, но создали все же на человеческой основе. Какие-то рудименты должны остаться… Нам только кажется, что у мирмикантропов нет слабых сторон. На самом деле — я уверен — слабые стороны у них есть, просто мы их не видим. Их все время не там искали. Быть может, слабость мирмикантропов заключена в том качестве, которое, мы, люди, считаем своей силой?

— Что-то не улавливаю…

Бранд собрал кожу на лбу в морщины.

— Пока это догадка, а не факт, — сказал он нехотя. — Но я знал и знаю одно: нам надо найти что-то общее, то, что роднит мирмикантропов с нами. А найдя — сыграть на этом. Поймать себя за хвост. А если мы поймаем себя, то поймаем и мирмикантропов.

— Путаник ты, а не логик, — фыркнув, сказала Эльза. — И врун. Нипочем не поверю, что ты мыслил именно так. Наверняка стесняешься рассказать правду, вот и корчишь из себя философа. Стах давеча верно сказал: и откуда только берутся философы, когда драться надо?

— От невозможности победить в бою, — ответил Бранд, — но это ты уже слышала…

— Ладно, иди, гений, — улыбнулась Эльза. — Смотри на хвост не наступи. А насчет монографии я пошутила.

— Кто бы сомневался… Кстати, что ты сказала насчет второго пленного? Прости, я не вполне уловил.

— Группа захвата выходит через час после рассвета. Сейчас подбирают амуницию.

Бранд поднял бровь.

— Почему не сегодня ночью?

— Сам подумай. Кто ночью лучше видит — мы со своими приборами или мирмикантропы со своими глазами? Сегодня безлунная ночь да еще облака набежали. А завтра будет хороший день, яркий и жаркий. Джафар считает, что днем у группы захвата больше шансов.

— Ерунда!

— По-моему, он прав.

— Это по-твоему. Подарить мирмикантропам полсуток? Снова ждать? Время работает против нас. Пленный нужен немедленно!

— Объясни это Джафару.

Бранд вскочил. Как ни странно, он больше не ощущал усталости.

— И объясню! Недоумки! Было же сказано: начать как можно скорее! Сразу! Сейчас!

Младший Шнайдер просунул в дверь любопытную физиономию: что за крик? Эльза сделала сыну знак рукой: сгинь!

— Джафар может отказаться вести группу ночью, — спокойно сказала она. — И я его понимаю. Он разумный человек.

— Тогда группу поведу я!

Тело Джафара пришлось бросить в лесу, подожженном сразу в нескольких местах мирмикантропами и людьми; первыми — чтобы выкурить оттуда нахальных реликтов, никак не желающих вымирать, вторыми — чтобы прикрыть отступление и попытаться оторваться от погони. У группы не было выбора: помимо парализованного пленного приходилось тащить двоих раненых. Одним из них был белобрысый дылда Юхан, потерявший в бою правую руку ниже локтя. Хелен расстроится…

И проклянет отца, если из его затеи ничего не выйдет.

Нр лес оказался спасением. Он был чересчур велик, чтобы чужаки могли эффективно контролировать его периметр, — поняв это, они барражировали поверху, готовясь встретить залпами плазменников все, что вылетит из дыма. Часть их преследовала группу по лесу, ловко лавируя между деревьями, проносясь над пылающим подлеском и обезумевшими стадами животных. Бранду казалось, что маленькая — всего шесть человек — группа захвата стянула на себя всех мирмикантропов, сколько их высадилось на континент.

Возможно, так оно и было.

Стряхнуть погоню удалось далеко не сразу — но удалось, потеряв одного убитым и двух ранеными. Из леса вытекала речушка, обрамленная густой растительностью, смыкавшей ветви над водой. По этому зеленому туннелю скользили трое, неся еще троих, и перегретые антигравы тревожно гудели, грозя отказом.

Можно и нужно было выделить отвлекающую группу — увести чужаков подальше от Цитадели. Но из кого ее выделить? Бросить раненых? Бросив обеспамятевшего от потери крови Юхана — как смотреть в глаза Хелен?

Бранд только ругался. Им повезло, хотя по всем канонам не должно было повезти. В везение он давно не верил.

— Успешно? — спросил Ираклий, обнимая Бранда от избытка чувств.

— Потеряли Джафара. На Цитадель, кажется, никого не навели. А пленник — вот он.

— Как вы его взяли? — холодно полюбопытствовал Стах, буравя мирмикантропа злым взглядом.

— Чудом. Зря вышли на охоту ночью, тут я был не прав. Поняли, отсиделись в укрытии. А на рассвете нашли их банду, зашли от солнца и атаковали внаглую. Пока они опомнились, мы положили не то шестерых, не то семерых. Троих — иглами. Двое оказались леди, а третий вроде мужик. Мелани, взгляни.

— Кажется, это все же мужская особь, — с оттенком сомнения произнесла Мелани, произведя беглый осмотр. — Ладно, выбирать нам не приходится. Пусть кто-нибудь позаботится о помещении для него, а я сейчас введу ему первую инъекцию. По-моему, нет смысла растормаживать его железы — проще регулярно вводить чистый тестостерон.

— А как себя чувствует наша гостья?

— Отказывается от пищи, кормим внутривенно. Заодно вводим ей кое-что, подавляющее выработку мужских гормонов. И в лошадиных дозах.

— Результаты есть?

— Ты хочешь всего и сразу. Изменения станут заметны через несколько дней, не раньше.

— Жаль.

— Всем жаль. — Мелани тряхнула копной вороных волос. — Отвали, Бранд, дай мне работать.

День прошел в целом спокойно. После полудня на связь вышел Борис Ружицкий — заметил одиночного мирмикантропа поблизости от своего жилища. Часом позднее он передал значительно повеселевшим голосом, что вокруг все по-прежнему спокойно, разведчик переместился куда-то на запад.

Другие поселения молчали наглухо — стало быть, мирмикантропы до них пока не добрались. Каждая семья, каждая группа, желающая жить автономно, строила себе не дом, а подземную крепость — недостаточную для сколько-нибудь длительной обороны, но оставляющую время успеть сказать последнее «прости». Молчат — значит, живы.

По-видимому, активность мирмикантропов снизилась. Бранду было бы лестно думать, что это он и его группа наделали переполоху, поломав планы противника, но он не высказывался по этому поводу. Куда вероятнее была иная причина: приближение максимума пульсации. Видимо, мирмикантропы, даром что более выносливая раса, подобно людям не любят жгучего белого солнца, предпочитая отсиживаться в каком-нибудь укрытии. А это значит, что еще два, даже три дня можно ни о чем не беспокоиться…

Еще задолго до вечера его умозаключение разлетелось вдребезги. С Цитаделью связался Гедеон Шмидт, давным-давно обосновавшийся с семьей на скалистом острове посреди океана. Все то же: мирмикантропы рядом, убежище обнаружено, прощайте…

Как же быстро мирмикантропы находят норы людей! А ведь на планете пока совсем немного чужаков: ну, сотня, ну, две. На каждого — четверть миллиона квадратных километров поверхности суши! Казалось — ищи-свищи, не найдешь и за год.

Находят. Чувствительности их рецепторов, доскональному их знанию объекта под названием «человек» можно только позавидовать. Совсем нетрудно, вооружившись аппаратом математической статистики, подсчитать, когда, по всей вероятности, будет найдено и после короткой судороги падет последнее убежище людей на планете: примерно через три периода пульсаций здешнего солнца-цефеиды.

Тридцать дней. Вряд ли больше.

Ночью с северо-востока пришла единичная сейсмическая волна — слабая, но зафиксированная приборами. Вычисленные координаты Эпицентра совпали с единственным рукотворным объектом в том направлении — Домом, спрятанным под гранитной горушкой, рассеченной тремя расселинами. Вероятно, после потери разведчика чужаки решили больше не рисковать. Ираклий только вздохнул и похлопал Бранда по плечу — держись, мол. Бранд молча стряхнул с плеча его руку.

Дом погиб. Дом, помнивший первые шаги Эрика, смех Хильды, лай Гектора, больше не существовал. Дом, построенный еще отцом так надежно, прочно и удобно, что Бранду оставалось лишь улучшать готовое…

Теперь такой не вдруг построишь. Универсальных роботов, пригодных для прокладки штреков, осталось раз, два и обчелся. Ветшающая техника понемногу выходит из строя, а то, что еще кое-как действует, нуждается в перманентном ремонте.

Сумей выстроить новый дом точной копией старого — и все равно в нем не будет души. Она зарождается постепенно, она растет с каждым новым поколением, и не Бранду почувствовать ее незримое присутствие вокруг себя.

И безразлично, как был уничтожен Дом — бомбой, оставленной отрядом мирмикантропов, или атакой с орбиты.

Наверное, все же с орбиты. Проще. Чужакам достаточно обозначить цели на поверхности — зачем им выполнять двойную работу?

Если бы не гигантская боевая мощь чужого корабля — разве сидели бы люди по норам, точно кроты? Пусть у мирмикантропов лучшее снаряжение плюс дополнительные органы чувств, пусть они видят в темноте, как днем, а чувствительность их электросенсоров феноменальна — наплевать! Зато люди лучше знают планету и имеют хорошо оборудованные убежища, а это немало. Можно не сомневаться: без поддержки корабля передовой отряд мирмикантропов стоит недорого. Пожалуй, будет нетрудно истребить его без больших потерь.

Без дела и смысла Бранд обошел всю Цитадель, от рабочего кабинета Ираклия до машинного зала под жилой зоной. Хотелось успокоиться. Он сунулся было в железную клетку, где Мелани колдовала над телом спеленутой по рукам и ногам пленницы, и был изгнан, успев заметить только капельницу да какие-то провода. Затем долго стоял в другой клетке, вглядываясь в пустые глаза рабочей особи с мужскими половыми признаками.

Земной тигр рычал бы и грыз железо. Клешняк — и тот демонстрировал бы агрессию. Мирмикантроп лежал смирно и молчал. Бранд знал: будь враг способен разорвать путы, атака последовала бы незамедлительно. Он был логичен, этот враг, только и всего. Если невозможно принести пользу муравейнику — какой смысл тратить энергию, тем паче на бесполезные эмоции?

Лучше дождаться благоприятного момента.

— Ничего у тебя не выйдет, — сказал Бранд вслух. — Не надейся. Никакой ответной реакции.

— Мы будем и впредь жить на этой планете. Она наша. А вы или уберетесь отсюда навсегда, или умрете. Уловил?

Бревно, и то отреагировало бы активнее.

— Они не понимают человеческого языка, — проговорил Стах. Он специально явился проверить, надежно ли заперт пленник, и, поочередно щелкая запорами на обеих решетчатых дверцах, внешней и внутренней, ждал, когда Бранд покинет клетку.

— Думаешь, ни бельмеса?

— А на что им? Последние тридцать шесть лет они не встречались с людьми за отсутствием последних в галактике. Наверное, очень удивились, найдя нас.

— Ничего, — сказал Бранд. — Если даже ты прав, введем ему словарный запас во сне или под гипнозом. Думаю, Мелани справится. Слышишь, гаденыш? Языку тебя учить будем. И кое-чему еще.

Мирмикантроп не реагировал.

— Ты слышишь меня? Мы всех вас перебьем, запомни. Сначала здесь, потом повсюду. Понял? Думаешь, вас много и вы неуязвимы? Ошибаешься.

Молчание.

— Я из тебя сделаю человека, — с угрозой пробормотал Бранд, покидая клетку.

Хелен с мрачным упрямством копалась в каталоге фильмотеки.

— Нашла что-нибудь? — спросил Бранд.

— Выше крыши. Каждый второй фильм, если не больше. В мнемотеке, думаю, то же самое. Стараюсь выбрать лучшее из подходящего.

— А-а… Как Юхан?

— Ему лучше. А с детьми вызвалась посидеть Эльза. — Хелен на миг оторвала взгляд от экрана, и только этот взгляд дал понять Брэнду, насколько ей тяжело. — Подожди немного, папа. Сейчас заканчиваю.

Заглянув ей через плечо, Бранд нашел глазами список отобранных фильмов.

— «Ромео и Джульетту» — первым пунктом? Одобряю. Молодец, дочка.

— Я знаю. Ты не мешай, ладно?

Бранд просмотрел список до конца и огорченно присвистнул.

— Не то выбрала? — встревоженно спросила Хелен.

— Нет, выбрала ты то, но… — Бранд замялся, — немного не то. Черт, не знаю, как сказать… В общем, тут у тебя по преимуществу слюнявые мелодрамы то о несчастной, то о счастливой любви. Для нашей гостьи это, пожалуй, подойдет, а вот для гостя… Не забывай, он все-таки мужчина.

— Мужчина! — фыркнула Хелен.

— Теоретически и потенциально — мужчина, а не слащавый любовник с набриолиненным пробором. А что для мужчины важнее всего?

— Мыть руки перед едой и не свинячить в доме.

— Двойка, — сказал Бранд. — Подумай еще. В контексте отобранного тобой видеоматериала.

— Пойти на все ради любимой женщины?

— Гм. Я бы все-таки сказал, что главное для мужчины — чувство долга. Но ты права: мы сделаем из нашего гостя такого мужчину, который наплюет на долг ради дамы своего сердца. И розовый идеалист, и машина для убийства в рыцарских доспехах. Все в одной упаковке. Мы сделаем из него героя высокой трагедии, пойми это хорошенько. Героя, а не тряпку!

— У нас в фильмотеке нет «Тристана и Изольды».

— Значит, подбери замену. А «Тристана» будем читать ему вслух. По очереди. Да и про Ланселота с Джиневрой неплохо бы найти что-нибудь. Для начала пусть в его тупую башку войдет мысль: измена сюзерену ради любимой — наказуема, но этически допустима. Любовь оправдывает все. Но начнем мы с другого: с пробуждения в нашем госте чувственных инстинктов.

— Начать с порно? — холодно осведомилась Хелен.

— С мягкой эротики. И не язви, пожалуйста, а то отшлепаю на правах отца. Мягкая эротика и героические истории — это для затравки. Пусть поймет, что он мужчина, а не бесполая особь. Пусть увидит нашу гостью и разглядит в ней женщину.

— По-твоему, он влюбится в нее? — с сомнением спросила Хелен. — Мирмикантроп — влюбится? Хотя бы и с нашей помощью?

— Ты опять?!

— Извини. Просто в голове все это не укладывается… Ладно, допустим, он влюбится в нее и даже до безумия. А что потом?

— Любовь зла, вот что потом.

— Конкретнее нельзя?

— Потом мы будем живьем драть с нее кожу, — негромко сказал Бранд. — А его пригласим посмотреть.

— Ты бессердечный негодяй, папа. Ладно, а дальше?

— Он выполнит требуемое.

— И при этом умрет?

— Нет. Они оба умрут позже и без нашего участия. Я не собираюсь убивать из мести. Я вообще никого не собираюсь убивать без необходимости, учти это.

Хелен насмешливо оттопырила губу.

— Даже мирмикантропов?

— Отстань от отца, понятно?

Редкие волосенки на черепе пленника были тщательно выбриты, и на голой розовой коже жирными пиявками сидели контакты энцефалоскопа. В набрякшую вену на сгибе локтя поступала из капельницы адская смесь по рецепту Мелани. Когда стало ясно, что организм рабочей особи мирмикантропа в считанные минуты нейтрализует вводимый извне избыток тестостерона, врачу колонии пришлось изобретать способы расстроить великолепный гормональный баланс чужака, и это оказалось совсем не простым делом. Даже сейчас Мелани не была уверена в успехе.

Прошла целая пульсация и еще полпульсации. Распухший багровый пузырь солнца, казалось, собрался свалиться на землю, но грел почему-то совсем слабо. По-настоящему день так и не наступил. В дневных сумерках на небе сияли не десятки — сотни звезд скопления Ориона. Любоваться ими было некому — лишь наблюдатель, обшаривающий окрестности Цитадели через внешние «глаза», мог обратить на них внимание. Но наблюдателю было не до звезд.

Никаких вылазок на поверхность, никаких подземных работ, связанных с шумом и вибрацией, полузаглушенный реактор, замкнутые циклы потребления воздуха и воды, однообразная синтетическая пища, экономия на всем. Взрослые становились мрачными и раздражительными, дети капризничали и ныли.

Мирмикантропы пока не появлялись. Это не означало, что они оставили людей в покое, и если за истекшие пятнадцать дней они нашли и уничтожили всего лишь три человеческих поселения, то не они были виноваты в столь низкой производительности очистки планеты от людей. Просто-напросто человеческих убежищ осталось меньше, чем было до прихода мирмикантропов, и их стало труднее находить.

Один раз видели, как с корабля на планету десантировалась новая группа чужаков — особей двадцать пять, не больше. Вероятно, пополнение убыли.

Не многих же они потеряли…

Стах выходил из себя и срывался на крик. Сто тридцать два! Сто тридцать два человека из ста восьмидесяти семи еще жили, дыша затхлым смрадом убежищ, не смея высунуть носа наружу, — вернее сказать, не жили, а доживали последние дни. Сто тридцать два последних представителя рода человеческого! Меньше, чем когда-то высадилось на эту планету! Сто тридцать две песчинки! И это в предположении, что все погибшие успели перед смертью выйти на связь!

Усталый и сам себе противный, Бранд сидел на табурете подле спеленутого пленника и вешал осипшим голосом, окольными путями добираясь до главного:

— Планета у нас хорошая, что верно, то верно, но и на хорошей планете хватает опасностей, особенно если ты слаб. Нет, я не про тебя говорю и не про себя. Я про женщин. Слабы они и прекрасны, вот какое дело. Не веришь? Скажешь, одно с другим не совмещается? Ну и зря. Еще как совмещается. Я тебе вот что скажу по секрету, парень: помочь женщине — высшее наслаждение для мужчины и высшее его предназначение, если только он мужчина, а не бесполый урод. Ты небось такого наслаждения отроду не испытывал, жаль мне тебя…

Он делал паузу. Мирмикантроп молчал.

— На равнине хорошо, если только безоружным не повстречаешься с хищником, — продолжал Бранд. — Горы бывают разные. Те, что на севере, еще ничего, только там холодно, а южные хребты вулканические. Нет, на нашей памяти больших извержений не было, зато часто трясет, а иногда сами собой рушатся скалы. По дну ущелий бегут такие реки, что упавшее в воду дерево выныривает стаей щепок. Ни рыбы, ни водорослей в тех реках, конечно, нет, там и инфузория не выживет. Зато в долинах водится много всякой живности. Есть крупные хищники, размером, как эта комната. Есть стаи мелких тварей, вроде крыс, и они хуже всего. В одиночку там делать нечего — любого мужика сожрут в два счета, не говоря уже о женщине. А я, представь себе, не только дошел один, без антиграва, аж до Бездонного ущелья, но и вывел оттуда по скалам свою жену… то есть тогда она еще не была мне женой и даже не собиралась за меня замуж… впрочем, неважно. Снизу к нам подбирались стаи крыс, едва пятки не объели, а сверху сыпались камни размером с холодильник. Тут Хильда подвернула ногу и ну кричать, а я хвать ее в охапку — не до условностей было — и наверх, наверх! Потом она призналась, какое впечатление произвели на нее мои объятия…

Мирмикантроп молчал и не шевелился. Бранд дорассказал выдуманную им почти целиком историю и поглядел искоса — нет ли какой реакции? Мирмикантроп, скотина, молчал. По ту сторону решетки Мелани чуть заметно качнула головой — значит, и энцефалоскоп не зафиксировал никаких необычных биотоков мозга.

Реакции не было. Как вчера. И как позавчера. Как десять дней назад.

Фильмы. Мнемосеансы. Чтение вслух. Любовная классика всех времен, от античности до звездной эпохи. Мужская доблесть и женская нежность. Верность, неверность и ревность. «Задушевные» беседы один на один. Бесконечные инъекции.

Все напрасно. Мирмикантроп упрямо не желал превращаться в мужчину. Быть может, трутни в их иерархии стоят ниже рабочих особей?

Видимо, так.

Дважды звякнули запоры — Бранд покинул клетку. Прошел сквозь звукопоглощающую завесу. Пронзил электромагнитный экран.

— Ничего? — спросил он Мелани, насилу ворочая онемевшим языком. Будто и так было не ясно.

— Ничего.

— «Ромео и Джульетту» ему сегодня крутили?

— Само собой.

— И как он?

— Нет повести печальнее на свете…

— Пень пнем?

— Вот именно.

— За все это время он не сказал ни единого слова. А? Мелани покачала головой.

— Он понимает нашу речь. Тут у меня нет сомнений.

— Может, он сообразил, чего мы от него хотим, и сопротивляется?

— Вряд ли. — Мелани сделала пренебрежительный жест. — Уж это я бы поняла.

— Может, я не то ему говорю?

— Самое то. А если его это не устраивает, то вся твоя идея никуда не годится.

— Может, не действует твоя химия?

— Ты заметил, что у него активнее растут волосы? И как они растут. И где. Усы! Пушок на подбородке! Его организм просто купается в тестостероне. Конечно, существуют и другие мужские гормоны, и не все из них я могу синтезировать в лаборатории… Пытаюсь заставить его железы вырабатывать их самостоятельно, но… это же мирмикантроп! Пойми, я не могу без конца увеличивать дозы! — Голос Мелани дрогнул. — Его организм просто не выдержит. Человек на его месте уже умер бы от интоксикации. А если умрет этот? Разве у нас есть время на поимку и обработку нового пленника?

Помолчали.

— Ладно, — просипел Бранд и тщетно попытался прочистить горло. — Пошли к нашей леди. Насколько я понимаю, с ней у нас дела идут получше?

Мелани пожала плечами.

— Формально — да. То есть внешние изменения налицо. Фигура понемногу округляется, где надо, но еще далеко не Венера Милосская. В смысле необходимых нам эмоций — по-прежнему нуль.

Бранд вздохнул.

— Ее развязали?

— Сегодня утром. Первым делом она пообрывала с себя все провода и потратила час на попытки сломать замок своей клетки. Потом поняла, что это бесполезно, и сейчас спокойно смотрит видео.

— «Ромео и Джульетту»?

— Нет, крутим ей «Антония и Клеопатру». Тоже необузданные страсти да еще со слабым гипнотическим эффектом в придачу. Очень старая запись… тех времен, когда еще был разрешен гипноэффект. Жаль, что мирмикантропы не очень гипнабельны.

— Не пробовали позволять ей самой решать, что смотреть? Мелани взглянула на Бранда с любопытством.

— А что, может получиться неплохой косвенный индикатор ее эмоционального настроя… Бранд, ты молодец. Дадим ей на выбор десяток пьес Шекспира и поглядим, что она выберет…

В своей клетке нагая пленница буйствовала, пытаясь разбить небьющийся экран. Охнув, Мелани выключила запись, но еще целую минуту пленница дубасила его окровавленными кулаками. Затем с воплем ринулась на решетку и, получив электрический удар, ничком упала на лежанку.

— Вот и индикатор, — сказал Бранд. — Поздравляю. Впервые хоть какая-то реакция.

— Сама не ожидала, — призналась Мелани. — Хорошо, что у нее нет никакого инструмента… Теперь надо просмотреть запись, понять, какая сцена ее так взволновала…

— Я заметил. Антоний уже распорол себе кишки, а Клеопатре служанки тащат корзинку со змеей.

— Она не хочет, а?

— Кто, Клеопатра? — улыбнулся Бранд.

— Шутник. Клеопатра тоже не слишком хотела. Сознание нашей подопечной протестует, ему хочется счастливой развязки. Женские гормоны вызвали инфантильную чувственную реакцию. Смотри, она, кажется, плачет…

— По-моему, пора познакомить наших гостей друг с другом, ты не находишь?

Мелани помедлила с ответом.

— Непосредственный контакт? А ты не слишком торопишься?

— Я еще не сошел с ума, чтобы пустить их вдвоем в одну клетку. — Бранд коротко хохотнул. — Вдруг они выдумают, как из нее выбраться? Мирмикантропы тем изобретательнее, чем их больше. Я говорю о трансляции изображения: время от времени показывать нашему искусственному самцу вот эту самую самку. Допустим, она еще не Венера — на любовь с первого взгляда я не рассчитываю. Пусть пока привыкнет видеть ее на экране, а там, глядишь, появится и интерес…

Через час, когда пленница успокоилась и начала бесцельно расхаживать по клетке, ее изображение вывели на экран в клетке пленника. Пустым рыбьим взглядом мирмикантроп смотрел на экран и молчал.

Но Мелани радостно заявила, что, кажется, уловила необычные биотоки его мозга. Пока очень слабые, чуть выше уровня электромагнитных шумов. По окончании пятнадцатиминутного сеанса они затухли не сразу.

На следующее утро сеанс повторили с тем же результатом. И еще раз повторили в полдень. Вечером — дважды. В меру осторожничая, пытались пройти по грани между нетерпением и риском испортить всю работу топорной поспешностью. Через двое суток пленник видел пленницу на экране по двадцать минут в течение каждого часа.

Мирмикантроп молчал.

— Ну и долго еще это будет продолжаться? — спросил Стах.

— Что ты имеешь в виду под словом «это»? — строптиво поинтересовался Бранд.

Стах вспыхнул.

— Не притворяйся дураком! Ты знаешь, что я имею в виду: твой эксперимент! Двадцать дней — и все без толку!

— Девятнадцать, — поправила Мелани.

— Пусть девятнадцать! Какая разница!

— Подожди еще, — сказал Бранд.

— Еще? Чего ждать? Дождемся, что эти твари найдут Цитадель! Я хочу знать только одно, самую малость: вы сами-то все еще надеетесь на успех или просто тянете время? Имейте в виду, терпение людей не беспредельно!

— Утихни, Стах, — мягко попросил Ираклий.

Он сильно сдал за последние дни, как-то усох, потемнел и на людях прилагал немалые усилия, чтобы не трясти головой. Кажется, он знал: окружающие замечают его слабость и лишь до поры до времени не говорят о ней вслух, жалея старейшину. И это выводило его из себя.

— Мы все скоро утихнем, окончательно и бесповоротно! Вчера накрыли Ружицких. Кто следующий?

— Не вопи, я сказал, — поморщился Ираклий. — У нас не митинг, а рабочее совещание. Шалят нервы — возьми у Мелани успокоительное. Или придумай план получше.

— Вот-вот, совещание! Сидим тут вчетвером, как заговорщики… А третьей части колонии уже как не бывало!

— Но две трети еще живы, — сказал Бранд.

Стах задохнулся от возмущения. «Полегче, полегче», — запоздало предостерег Ираклий.

— Две трети живы, так? Целых две трети! Шестьдесят человек потеряно — чепуха! Народим новых, это нам раз плюнуть! Мне только интересно, как бы ты запел, если бы твоя Хелен и внуки попали в одну треть?

— Запрещенный прием, Стах, — с отвращением произнесла Мелани. — Не ожидала от тебя.

Бранд медленно сосчитал про себя до десяти. Что он, Стах, понимает в потерях? Разве он терял сына, погибшего не в бою, с чем еще можно было бы смириться, а разорванного безмозглым клешняком? Разве его жена угасла от тоски? Разве жизнь уже довела его до того, что он перестал цепляться за нее, как кошка за занавеску?

Не перестал, в том-то и дело. Боится не только за других — боится и за себя. До того устал дрожать, что может выкинуть какую-нибудь героическую глупость. А ведь когда-то был разумным человеком…

— Кто кого потерял или мог потерять — считать не будем, хорошо? — сказал Бранд, и в голосе против воли прозвучала угроза. — Мы будем продолжать эксперимент. Я не знаю, что у нас получится, зато я знаю, что у нас нет другого выхода. Идти до конца. Только так.

— Очень хорошо, — неожиданно спокойно сказал Стах. — Насколько я понял из ваших слов, испытуемый не проявляет особого интереса к самке… Мелани, помолчи. Ты сама призналась, что не можешь с полной уверенностью сказать, биотоки какой природы ты уловила, да и уловила ли вообще. Так есть ли смысл и дальше биться лбом о стену? Может, пора скорректировать план?

— Каким образом, например? — спросил Бранд.

— Форсировать обработку пленников. Использовать в решающей фазе ее, а не его.

— Но мы готовим его, а вовсе не ее, — возразила Мелани. — Изменив план, мы потеряем несколько дней. А форсировать, извини, не можем. Некуда уже форсировать.

— Бранд?

— Возможно, мы что-то делаем не так, — высказал Бранд наболевшее. Поморщился. — Но лично я думаю, что прошло еще мало времени. Дай нам время, Стах. Результаты будут.

— Уверен?

— Почти.

— «Почти»! — с презрением выцедил Стах. — Ты знаешь, чего мне стоит держать людей подальше от пленников? Ах, не знаешь? Ты слишком занят для этого? Вчера Руфь пыталась проникнуть к мирмикантропу с ножом и зарезать его, чуть меня не зарезала, и я ее не осуждаю, нет…

Мелани поморщилась. Руфь была женой Джафара и ходила сама не своя с тех пор, как погиб муж. По-настоящему, следовало бы заняться ею, помочь… хотя бы настолько, насколько может помочь врач.

Но разве на это есть время?

— Все думают так же, как она, — продолжал Стах. — А то, что после того как мирмикантропы взорвали дальние пещеры, иссякли наши источники воды, тебе известно? Запасов воды при самой жесткой экономии хватит дней на пять, на шесть. И нельзя вечно дышать регенерированным воздухом, надо когда-нибудь выпустить углекислоту. Люди в открытую говорят: ничего у Бранда не выйдет, надо собраться всем и внезапно атаковать. С такими настроениями борюсь я один!

Ираклий шевельнулся, будто хотел спросить: «Борешься ли?». Но так и не спросил.

— Сто раз об этом говорили, — мрачно возразил Бранд. — Можно перебить десант, но чем атаковать корабль?

— Катер с добровольцем и ядерным зарядом. Добровольцы есть.

— Никаких шансов.

Нервным движением Стах стер пот со лба.

— Крохотный шанс все же есть. Микроскопический. И почти все за то, чтобы попытаться.

— Ты тоже? — в упор спросил Бранд.

— Мы приняли иное решение, и я его выполняю, хотя и считаю глупым, — ледяным тоном проговорил Стах. — Но любая глупость имеет свой предел, за которым она становится преступлением…

— Ты полагаешь — уже?

— Это вот-вот случится. — Стах поднялся, чтобы уйти. — И тогда помогай тебе Бог, Бранд!

— Постой! — Забыв о том, что собирался остаться невозмутимым, Бранд вскочил, метнулся следом. — Дай нам с Мелани еще пять дней.

— Не обещаю.

— Три дня! Стах, только три дня! Стах не ответил. Хлопнула дверь.

— Кажется, он говорил всерьез, — нарушила долгое молчание Мелани. — Ираклий! Почему ты его не одернул? Разве уже ничего нельзя сделать?

Кряхтя, старейшина выбрался из кресла. Голова его тряслась.

— Попытаюсь… А вы попытайтесь уложиться в три дня. Потом… потом я ничего не обещаю. Вот так вот…

И вышел, шаркая.

— Беда в том, что нам понадобится куда больше трех дней, — кусая губы, произнесла Мелани, — если только мы ничего не придумаем…

— Сейчас рвать на куски пленницу нет смысла, — обронил Бранд. — Он не отреагирует.

— Вот именно. Вместо страсти он демонстрирует всего-навсего легкую заинтересованность. А нам нужна настоящая страсть, такая, чтобы за ней голос разума и слышен не был…

— Не уверен, что у мирмикантропов есть разум в нашем понимании, — буркнул Бранд.

— Господи, Бранд, очнись! Какое еще понимание? — Мелани подалась вперед. — Что есть разум? Способность принимать решения при нехватке данных? На это иногда способна и кошка. Умение ставить задачи? Приличный компьютер сделает это лучше нас с тобой. Осознанный контроль над собой? Тогда Стаха следует немедленно посадить в клетку с табличкой «не дразнить». Чувство юмора? Тогда Геору Шнайдеру не место среди нас, да и с тобой не все ясно… Мы понятия не имеем, что такое разум, Бранд, да нам, к счастью, и не нужны строгие определения. Требуется лишь подавить разум инстинктом, только и всего.

— С этим-то мы и не справились…

— ПОКА не справились, — поправила Мелани. — Думай, Бранд, думай.

— Когда мне говорят «думай», — криво ухмыльнулся Бранд, — я думаю только о том, что обязан думать, а в результате не думаю больше ни о чем.

— Тогда не думай ни о чем.

— Понял… Приступаю.

Несколько минут он молчал. Затем вздохнул:

— Пойдем сначала, а?

— Пойдем.

— Мы попытались превратить одного мирмикантропа в женщину, а другого — в мужчину. В какой-то степени нам это удалось. Но откуда следует, что между ними обязательно должна возникнуть симпатия?

— Да, собственно, ниоткуда, — пожала плечами Мелани. — Разве только из того факта, что других кандидатур просто нет. Не с людьми же… — Ее передернуло.

— Допустим, возникновение симпатии, а затем и бурной страсти между ними, в принципе, возможно, — продолжал Бранд. — Значит, мы что-то делаем не так или не учитываем каких-то факторов… Ты уверена, что они не могут общаться телепатически?

— Экранировка абсолютная.

— Ладно… Мы меняли длительность наших сеансов и время между ними. Мы вправе были ожидать, что после длительного перерыва он… ну, затоскует, что ли. Этого не произошло, так? По-моему, мы топчемся где-то рядом… черт, не могу сформулировать… Не хватает раздражителей?

— Тебе кофе или водки? — деловито спросила Мелани.

— Не мне. Мирмикантропу. Мы транслируем ему изображение и звук. Для человека этого хватило бы, но у них иная социальная организация и, соответственно, иные способы коммуникации. Да и фантазия, я думаю, победнее. Так… осязание отпадает… Как ты смотришь на то, чтобы протянуть между их камерами кишку и качать туда-сюда воздух?

Мелани подняла бровь.

— Феромоны?

— Угу. Главное, по этому каналу они не смогут договориться о взаимной координации действий, зато почувствуют состояние друг друга. Феромонных сигналов, в сущности, очень немного: «не дрейфь, я свой», «боюсь», «уйди прочь», «готов к спариванию» и еще несколько. Информативность их колоссальна именно в сочетании с иными способами коммуникации, в нашем случае со зрением и слухом. Попробуем?

— Чем черт не шутит…

Пленник встрепенулся, чуть только струя теплого воздуха из клетки пленницы коснулась его ноздрей. Возле энцефалоскопа радостно пискнула Мелани. Мирмикантроп рванулся, силясь разорвать путы… и обмяк. Прошел час, потянулся другой.

— По-моему, он спит, — зло бросил Бранд. — Гаденыш над нами издевается.

— Он не спит, — возразила Мелани. — У него биотоки бодрствующего. Но ему все равно, понимаешь? Мы пробудили в нем всего лишь всплеск интереса, не больше. Один короткий всплеск.

Через час сеанс повторили. На этот раз Мелани не отметила никакой реакции. Пленник узнал, что где-то поблизости от него содержится самка, а не бесполая рабочая особь. Он принял это к сведению на уровне сознания и только. Расшевелить глубинные инстинкты не удалось.

Проще было бы руками раскачать скалу.

Слова «активная фаза» давно вертелись на языке. Первым их произнес Бранд.

— Не пора ли?..

— Я надеялась, что до этого не дойдет, — с тяжким вздохом призналась Мелани. — Убить мирмикантропа — это одно, это со всем нашим удовольствием. От иллюзий насчет святости любой жизни они нас давно излечили, но… Пытать, мучить — совсем другое дело. При их низкой чувствительности к боли кому-то из нас придется очень постараться… — Ее передернуло. — Ты сумеешь?

— А разве есть иной выход? — Бранд скорчил злую гримасу. — Придется суметь. А тебе, кстати, придется ассистировать. Извини, больше я здесь никому не доверяю, разве что Ираклию, но у него слабое сердце… Ты выдержишь?

Мелани оглянулась по сторонам, словно ища кого-нибудь, кто мог бы ее заменить. Затем кивнула.

— Тогда начнем прямо сейчас. Для начала — плеть?

— Зря потратим время — им плеть, как слону дробина. — Мелани покачала головой. — Для начала электроток, Бранд. И иглы, иглы под ногти… — Она вдруг истерически захохотала. — Пошли! Пошли скорее, не то я струшу и сбегу…

Невыспавшийся и злой, Стах сидел в центральной аппаратной, еще и еще раз осматривая ближайшие окрестности Цитадели — все ли чисто? нет ли где следов присутствия человека?

Следы, конечно, были. Разве может человеческая колония не наследить по всей округе? За тридцать-то лет! Никоим образом не может. Людям время от времени надо выходить на поверхность, детям медицина предписала дважды за период пульсации принимать натуральные солнечные ванны, чтобы не росли анемичными да рахитичными, — как будто нельзя обойтись искусственным ультрафиолетом! Нельзя, видите ли. Папаши-мамаши готовы часами драть глотки за право малышни побегать по траве, а Мелани их поддерживает: мол, необходим разумный компромисс между требованиями безопасности и насущными потребностями колонии. Вот ей — компромисс! Сколь отвратна человеческая самонадеянность: ура, мы нашли планету-убежище, мы хорошо спрятались, до нас доберутся не скоро… Вот вам — не скоро! И нет бы зарядить антигравы и слетать на выгул куда-нибудь подальше от Цитадели — норовят найти лужайку поближе, траву топчут, костер однажды разожгли, как троглодиты! Теперь, понятно, костров не жгут и небось ругают себя на все корки, а оставь вдруг враги планету в покое — надолго ли хватит осторожности? Через год начнется то же самое, если не хуже… Глупцы! Ослы! Добровольные мишени!

Можно сколько угодно делать вид, будто вон ту тропинку к ручью, по которой сейчас топает грузный лесной увалень, протоптали одни лишь животные, а выжженный в траве круг — вовсе не кострище, а след от удара молнии. Можно даже уговорить себя поверить в это. Беда в том, что чужаки не поверят.

Болели глазные яблоки. Стах притемнил экран и увидел в нем свое отражение: всклокоченные волосы, безумный взгляд… Ничего не безумный, просто устал и справедливо раздражен. Хотя взглянешь со стороны — испугаешься. И лицо, разумеется, серое, а глаза красные от недосыпа…

— Эй, — позвал он бездельничающего дежурного наблюдателя. — Смени.

По мнению Стаха, дежурный повиновался недостаточно бодро. И вообще в последние дни бездельничающие люди выводили его из себя. Он уже забыл, что час назад сам обрек дежурного на безделье.

Работать! Забыть покой и сон, искать спасение и найти! А если не удастся — выйти на поверхность и драться!

Так и только так.

Освобождая место, он немного отъехал вместе с креслом. Дотянувшись до пульта, открыл внизу экрана окошко, переключил изображение на внутренний осмотр. Дежурный немного поморщился, но ничего не сказал.

Седьмой штрек. Клетка самки. Горошину наушника — в ухо. Дежурному незачем отвлекаться на вопли истязаемой, у него свое дело.

— Не могу, — говорила Мелани. У нее дрожали руки и губы. — Прости, я не могу…

Бранд молчал. Пленница была привязана к креслу (наверняка обездвиженную привязывали, догадался Стах), от ее запястий тянулись провода к автотрансформатору. Ток был выключен. Судя по всему, бездействовали и объективы стереокамеры. На столике подле кресла жутковато посверкивали хромированные инструменты.

— Я думала, что сумею… ради нас, ради детей, чтобы у них было будущее… Нет, не могу. Лягушку — смогла бы. Мышь подопытную — тоже. Но эта… она совсем как человек… ну почти как. Вот я прижгу ее как следует, и ей почти не будет больно, а я буду думать, что она мучается по-настоящему. Все равно буду думать…

Стах заскрипел зубами.

— Что ты предлагаешь? — устало спросил Бранд.

— Не знаю. — Мелани всхлипнула. — Может… может, ты сам справишься?

— Я тоже не палач. Опомнись, Мел! Мы знали, что это необходимо, разве нет? Я предложил план, ты его поддержала. Мне тоже куда проще ее убить, чем мучить, ну и что? Кто нас спрашивает, хотим ли мы делать то, что необходимо? Почему грязную работу должен делать кто-то другой, а не мы? — Бранд взял Мелани за плечи, сильно встряхнул. — Страшно и мерзко, правда? Но ради чего?! Ты сама сказала: ради всех нас и ради твоих детей тоже! Чего стоит нелюдь, когда речь идет о людях? Постарайся, я тебя очень прошу… соберись с духом и помоги мне…

«Поможет или нет?» — подумал Стах и с нахлынувшей вдруг ненавистью понял, что нет, не поможет. Ни за что. А Бранд так цепляется за нее не потому, что нипочем не справится один. Справился бы! Он тоже не может, он завибрировал, ему нужна подпорка, как ветхому забору… Отшельник Бранд, чистюля Бранд… Чистоплюй!

Где ему понять, насколько он жалок сейчас!

— Не туда смотришь, — весь кипя, процедил Стах дежурному, скосившему глаз в окошечко на экране. Любопытный какой.

Мелани вырвалась из рук Бранда. Сейчас она выбежит вон, и дурацкий эксперимент лопнет сам собой, как мыльный пузырь. Давно пора.

— Хорошо, — сказал вдруг Бранд, и Стах напрягся. — Постой, не уходи. Мы можем сделать иначе. Конечно, это займет больше времени и, наверное, выйдет хуже, но мы можем попытаться… Я говорю о компьютерной модели. Тут мне даже не понадобится твоя помощь, управлюсь один. Мучить изображение вместо живого существа и мне приятнее…

Он даже пот со лба утер и выглядел так, будто сбросил с плеча тяжеленное бревно. Мелани слушала его со всем вниманием. И даже вроде бы с надеждой!..

Стах шепотом выругался. Компьютерная модель пытки — ишь ты! Сейчас, наверное, еще обсудят, как проще синтезировать феромоны страха. Нашли лазейку и рады. Неохота им пачкаться!

Он убрал окошко и вычеркнул из головы Мелани и Бранда. Пусть тешатся, все равно от них пока не предвидится никакого толку. Просто глупый эксперимент стал еще глупее.

А понадобится — и Бранд, и Мелани будут драться, как все.

Мирмикантропы вновь появились возле Цитадели на третьи сутки, как по заказу. Их было десять — шестеро носились низко над землей, буквально принюхиваясь к каждому метру поверхности; четверо барражировали высоко в небе, готовые немедленно прийти на помощь основной группе. По общему мнению, перемена тактики означала только одно: оценив ярость отпора, мирмикантропы страховались от излишних потерь. Пусть цена рабочей особи невысока — она все же не равна нулю.

Накануне ненадолго ожил канал связи: Ляо Пын с Малого материка успел передать, что роздал детям все имеющиеся антигравы и приказал спасаться порознь, сам же с супругой и старшим сыном намерен дать чужакам бой. Подробностей не узнали — связь прервалась на полуслове.

Тот ли отряд или другой теперь вернулся к Цитадели — какая разница! Важно было только то, что мирмикантропы вернулись к месту, уже показавшемуся им однажды подозрительным. Вернулись, чтобы доделать работу до конца.

Вскоре ими был найден и уничтожен первый «глаз». Теперь только глупый не понимал: чужаки не отстанут, вопрос только в том, продолжат ли они разведку, взорвут ли над Цитаделью термобомбу или запросят огневой поддержки с орбиты. Один залп корабля превратит Цитадель в обширный кратер с озером лавы.

И снова, как в прошлый раз, в центральном зале собрались люди. Молча ждали, смаргивая пот, дыша горячим смрадом запертого в подземелье воздуха. Многие были с оружием. Одна девочка лет десяти прижимала к груди вялую, едва подающую признаки жизни кошку, а на плече девочки висел портативный плазменник.

— Это ты приказал раздать оружие? — шепотом спросил Ираклий Стаха.

— Я приказал.

Ираклий только кивнул и сильнее сгорбился. Сейчас эксперт по маскировке, теперь уже бывший эксперт, встретил бы вспышкой бешенства любое замечание старейшины: несвоевременно, мол. Своевольничаешь, мол. Беда в том, что Стах прав. Своевременно. И повести людей драться и умирать он сумеет не хуже любого другого. Пришло его время, а время старого Ираклия, увы, кончилось.

Из плана Бранда вышел пшик. Ну что ж, с самого начала было ясно, насколько мал шанс вытащить счастливый билет в этой лотерее, — отчего же проигрыш кажется таким несправедливым?

Оттого, что мучительно хотелось выиграть?

Младший Шнайдер нетерпеливо переступал с ноги на ногу — по всему видно, малец рвался в драку. Белобрысый Юхан с перевязанной культей держал оружие в уцелевшей руке. Ираклий поискал глазами в толпе Бранда и Мелани. но нашел только их детей. А где родители? Все еще заняты провалившимся экспериментом? Нехорошо, что их нет, — в последнем бою ни один боец не будет лишним…

Погас еще один «глаз». Очень скоро мирмикантропы найдут один или сразу несколько входов в Цитадель. Если они не уверены, что подземное убежище обитаемо, то непременно попытаются проникнуть внутрь. Тогда еще можно потянуть время и, может быть, дороже продать свои жизни, хотя практического смысла в этом нет никакого…

Просто так легче умирать.

— Чего-то ему не хватает, — в сотый раз повторила Мелани. Бранд не отреагировал даже кивком. Сейчас он больше всего на свете хотел упасть на койку и заснуть — проспать часов десять без перерыва и желательно без снов, чтобы сегодняшнее скорее стало вчерашним, чтобы беспрерывный пятидесятичасовой кошмар остался позади хотя бы на одну ночь. Голова была ватная, и только одно в ней было, кроме ваты: бесконечный режущий визг пленницы…

Пусть визг был фальшивым — он получился достаточно натуральным. Над ним пришлось поработать отдельно уже после работы над видеорядом. На экране двое изуверов в белых халатах старались, как могли. Самка визжала. Пятьдесят часов подряд. Компьютерной пленнице, несомненно, было больно, невероятно больно. Георг Шнайдер, приглашенный в эксперты по причине железных нервов и полного отсутствия воображения, вытерпел минут десять просмотра, после чего отшвырнул кресло и вышел вон чернее тучи.

Самец, судя по биотокам, был встревожен, но не более того. Ни звука, ни движения. Что-то опять было не так.

— Чего ему. дураку, не хватает? — вопрос Мелани был явно риторическим, но Бранд на сей раз отреагировал:

— По-моему, все проще простого. Он к ней равнодушен.

— Это я понимаю. — отозвалась Мелани. — Но почему?

Бранд не пожал плечами просто потому, что было лень двигаться.

— Анатомически он практически сформировавшийся самец, — настаивала Мелани. — Э! Бранд, ты слышишь?

— Что?

— Ты меня слышишь или уже заснул?

— Слышу. Он — самец. Она — самка. С виду почти как нормальная женщина, красивая даже… Что с того? Она ему не нравится.

— Похоже на то. Но почему?

— Хотел бы я знать, — вяло выговорил Бранд. Язык не желал шевелиться и лежал во рту тяжелый, как наковальня. Сейчас Бранд предпочел бы ворочать камни, чем беседовать. — Не нравится, и все тут. Может, он по-прежнему считает ее рабочей особью. Может… феромоны идут не те.

— Как раз те, что надо.

— Не те. Или… она не так выглядит.

Губы ожгло горячей жидкостью. Прямо у себя под носом он увидел кружку с дымящимся кофе.

Бранд отстранился. Его едва не вытошнило.

— Не надо… кофе.

— Что ты сказал о ее внешности? — потребовала Мелани. — Повтори.

— Что я сказал… — Бранд икнул, добарывая остатки тошноты, и наморщил лоб. — А что я сказал? Выглядит она не так, вот что. С его точки зрения. Наверное, у этих скотов иные каноны красоты…

Он снова сделал попытку заснуть. Подскочив к нему, Мелани затрясла его что есть силы:

— Бранд! Не спи, слышишь! Бранд, ты гений! Каноны красоты — как я раньше об этом не подумала! Матка колонии — вот их канон красоты, иначе и быть не может! Не спи! Как выглядит матка колонии?

— Поищи в фильмотеке, там должны быть документальные кадры, — сонно ответил Бранд. — Но я и так скажу: груди по арбузу, обширное отвислое чрево и зад в полтонны. Кажется, они даже не способны сами ходить, мирмикантропы их носят…

— Я могу сдвинуть ее гормональный баланс так, чтобы она растолстела, как свиноматка. Но, Бранд… — в голосе Мелани прорвалось отчаяние, — я просто не успею! У нас нет времени! Мне нужно хотя бы две… нет, даже три пульсации!

— Изображение, — через силу проговорил Бранд. — Зачем… три пульсации? Запись пытки. Компьютерная обработка… пятнадцать минут вся работа… любой справится.

— Бранд!..

— Мы могли бы и раньше догадаться. Это все от духоты… и бессонницы.

— Теперь можешь поспать немного, — рассмеялась Мелани, — пока я буду возиться с записью. Сейчас я из нашей гостьи сделаю такую красавицу — пальчики оближешь! Поспи прямо тут. — Звонко, от души влепив Бранду поцелуй чуть ли не в самое ухо, она унеслась.

Бранд поковырял в ухе пальцем. Ну вот, оглушила, на целую минуту отогнала сон… Зачем, спрашивается? Хотя, пожалуй, сейчас лучше не спать — много ли толку в четверти часа сна? Надо продержаться до конца, и не сидеть — засну непременно, — а ходить, ходить…

Мелани провозилась дольше, чем он пред полагал, но он дождался, не заснув и не потеряв терпения. Мелани принесла новость: враг над головой.

— Пошли работать, — сказал Бранд и не прибавил, что осталось мало времени. К чему лишние слова?

Когда вооруженные люди ворвались в штрек, где помещалась опустевшая клетка мирмикантропа-самца, Бранд бродил взад-вперед и, сомнамбулически натыкаясь на стены, каждый раз боролся с искушением сползти по стене вниз и уснуть.

В кратких галлюцинациях он видел, как громадина чужого корабля плывет над материком с севера на юг. Поднявшись на более устойчивую меридиональную орбиту, корабль более не маневрировал. Компьютер давал его точное местоположение. Приблизительно же его можно было рассчитать даже в уме.

И малая точка, идущая снизу наперерез…

Топот многих ног. Безумно вытаращенные глаза Стаха.

— Где мирмикантроп?!

— Зачем? — поинтересовался Бранд, изо всех сил пытаясь не уронить голову.

— Зачем?! — Стах кивнул на свой плазменник и оскалился. — Поджарим гада и его гадюку тоже. Потом сделаем вылазку и положим тех, что наверху. Ты пойдешь с нами. Где он?..

— Его здесь нет, — бессмысленно улыбаясь, выговорил Бранд. — Он…

— Где?!! — взревел Стах.

— Пошел на перехват. Я выпустил его через аварийный лаз. Контакт с кораблем через десять-двенадцать минут.

— Что-о?!!

— Не знал, что ты плохо слышишь. Повторить?

— Ты украл его скафандр?

— И скафандр, и ядерный заряд, — покивал Бранд. — Но только не украл, а взял в кладовке во исполнение плана. Мирмикантропу велено прикрепить заряд к обшивке корабля и вернуться. До момента «ноль» осталось… — Бранд взглянул на часы, — четырнадцать минут с секундами.

— Те, наружные, его пропустили? — недоверчиво пробасил Шнайдер. Бранд сделал неопределенный жест. Не имея возможности следить за окрестностями Цитадели, он не знал этого. Но почему-то верил в лучшее.

— Вернется он тебе, как же! — проскрежетал зубами Стах. С десантом он вернется, лопух!

Стиснув зубы, Бранд доплелся до монитора, включил запись.

— К ней — вернется. И получит заслуженную награду. После того, как выполнит требуемое.

Его шатнуло. Справившись с головокружением, он добавил с невеселой усмешкой:

— Жаль, что он встретит не ту, ради которой предал своих…

— Ради этой… груды сала?! — спросил кто-то, пялясь на экран.

— Ради этой. Сразу начал вопить и дергаться, а через минуту заговорил по-человечески и согласился на все.

Потом люди кричали на него и друг на друга. Он не помнил, что отвечал им, — несколько минут смазались в памяти в однородную серую кашу. Но это было уже не важно.

— Хорошо, — прогудел Георг Шнайдер, и Бранд очнулся. — Мы подождем. Помолчи, Стах, не сходи с ума… Мы подождем. И гадюку ту пока не тронем. Но если у тебя ничего не выйдет — гляди!..

Бранд нашел в себе силы удивиться. Ему грозят? Не все ли равно, от кого принимать смерть, если план не сработает, — от своих или чужих? Бессмысленно ему грозить. Он слишком устал, чтобы интересоваться эмоциями обступивших его людей. В любом случае потомки не будут его проклинать, потому что, если план не сработает, не будет никаких потомков.

Нужно только продержаться без сна еще немного. Иначе он, Бранд, никогда не узнает, чем все кончилось. Или. если кончится благополучно, узнает, но потом и с чужих слов.

В обоих случаях — обидно…

Ощущал ли пленник себя и самку основателями новой колонии мирмикантропов — или просто не мог допустить, чтобы поблизости от него мучили женщину? Возникло ли у него к пленнице чувство, способное сдвинуть горы, как неуверенно предполагал сам Бранд, или сработал неодолимый инстинкт, как считала Мелани? Об этом Бранд позднее думал много раз — и не находил ответа.

Впрочем, разве нельзя описать одно и то же явление в разных терминах?

Последний наружный «глаз» Цитадели ослеп, когда на горизонте, куда ушел чужой корабль, на полминуты вспыхнуло новое солнце, более яркое, чем местная цефеида в максимуме блеска.

Бранд удивился, что в то время, когда вся Цитадель наполнилась вздохами облегчения, воплями радости и смехом, он сам не ощутил

фактически ничего. Наверное, слишком устал. Он так и заснул прямо в медвежьих объятиях Георга Шнайдера, восторженно орущего что-то ему в ухо, но что именно тот орал, Бранда ничуть не интересовало.

Очистка планеты от десанта чужаков затянулась надолго: никому, и прежде всего Стаху, вернувшему себе душевное равновесие, не хотелось платить дорогую цену за скорейшее истребление мирмикантропов. Пульсацией раньше, пульсацией позже — не суть важно. Сильно помогало отсутствие на планете крылатых животных — несколько наземных радаров и один бортовой, на катере, отслеживали любого чужака, осмелившегося подняться в воздух, и наводили на цель отряды «санитаров». Недостатка в последних не ощущалось. Очень скоро чужаки стали избегать открытых столкновений с людьми, и время сражений сменилось временем облав, более или менее успешных, и методичного прочесывания одного квадрата за другим. Лишь двое добровольцев погибли в стычках, да еще несколько раненых выздоравливали в госпитале под присмотром Мелани.

Одним из них был Бранд.

Его навещала Хелен, приводила внуков, не понимавших, зачем их заставили прийти сюда, где пахнет невкусными лекарствами и никто с ними не поиграет. Дважды заходила Эльза Шнайдер, приносила новости, грубовато шутила. Один раз зашел Юхан. А вот Ираклий заглянул только спустя целую пульсацию.

— О! Ты хорошо устроился, симулянт. Отдельная комната!

— Палата, — поправил Бранд. — Проходи, садись.

— Пришлось перевести его в отдельную, — пожаловалась Мелани.

— Первые дни он сквернословил так, что уши вяли, а когда бок поджил, начал рассказывать черные анекдоты. Мне самой хотелось его придушить — представляю, что чувствовали соседи!

— Ай-ай, — сказал Ираклий, осторожно присаживаясь на край койки. — Что это ты? Очень больно было, да?

— Обожгло немного, — поморщился Бранд. — Чепуха.

— Не слушай его, — вмешалась Мелани. — У него весь бок в горелых лохмотьях, а под лохмотьями еще сломанное ребро…

— Пришлось в темпе падать, а какой-то гад навалил на то место острых камней, — объяснил Бранд. — Зато мирмикантроп промазал, не то была бы мне бесплатная кремация. А второго выстрела ему сделать не дали.

— Кто не дал? — спросил Ираклий.

— Стах.

Ираклий только похмыкал. Потом со значением взглянул на Мелани.

— Пойду, — сказала она. — У меня дел полно. Ираклий, у тебя полчаса, а потом выгоню, хоть ты и старейшина…

— Прекрасная женщина, — сказал Ираклий, когда Мелани вышла, и даже губами причмокнул. — А?

Бранд пожал плечами.

— Я, собственно, по делу зашел, — продолжил Ираклий, не дождавшись ответа. — Хочу знать: как ты посмотришь на то, чтобы занять место старейшины колонии?

Бранд открыл рот и со стуком захлопнул.

— А ты?

— Мне пора на покой, я старая развалина. — Ираклий невесело усмехнулся. — Болею. Знаешь, почему я к тебе раньше не зашел? Потому что лежал пластом вот за этой стенкой. Там такая же палата… Так как, ты согласен?

— А… Стах?

— Пусть остается на своем месте. Если потом решишь его сместить, я возражать не буду. Вообще-то вне кризисных ситуаций он по-своему хорош.

— Но я…

— Не годы делают человека старейшиной, ты мне поверь, — перебил Ираклий. — Старейшиной его делает умение навязать людям свою волю, а не вилять туда-сюда вслед за мнением большинства. Я этого уже не умею, а у тебя получилось. Ладно, не буду на тебя давить вот так, сразу… Но имей в виду: ты сейчас популярен, как никто, и за тебя проголосуют. Особенно если я сам выдвину твою кандидатуру, а я это сделаю, так и знай. А если ты откажешься, это будет свинство!

Бранд поколебался.

— Я подумаю… да не ерзай ты, сядь как следует. Я ноги подвину. Ираклий покряхтел, усаживаясь на койке поудобнее.

— Что нового? — спросил Бранд.

— Только что Стах передал: выследили и убили троих. По-моему, это последние на Большом материке, и он тоже так считает. Осталось прочесать Малый материк и острова, но вряд ли там прячется больше десятка-другого мирмикантропов. Дело техники, найдем.

— А наши… гости? Их не тронули, как я просил?

Ираклий опять покряхтел, похоже, не зная, какую интонацию придать голосу. Наконец развел руками и сказал просто:

— Ты был прав: они умерли. Сами. Вчера. В один день. Не понимаю, отчего. По-моему, просто отключились, как механизмы.

Бранд кивнул:

— Вне муравейника муравей долго не живет. Даже если его никто не съест, он погибает от одиночества. Два муравья протянут чуть дольше, но тоже неизбежно умрут спустя несколько суток. Десять муравьев — пожалуй, выживут. Почему так происходит — загадка.

— Откуда ты это знал?

— У меня в Доме хорошая мнемобиблиотека. Была. И здесь тоже ничего.

— Поэтому ты и настоял на том, чтобы не убивать пленников? — спросил Ираклий, искоса поглядев на Бранда. — Знал, что они умрут и так?

— Вот именно. Кроме того, мне приятно думать, что я сдержал слово.

— А я думал, что ты стареешь, но не умнеешь.

— В смысле?

— Становишься сентиментальным, вроде меня, старого дурака. Признайся, не жаль их, а? Хоть немного?

— Нет, не это. — Бранд качнул головой. — Да, они помогли нам, но хотели ли они этого? Враг есть враг, его надо уничтожать, для этого все средства хороши, аминь. Я подумал о другом… Мы одержали верх только потому, что сумели разбудить в мирмикантропах человеческое. Малую толику человеческого. А значит, мы гораздо уязвимее их, если взяться за нас как следует. До сих пор мирмикантропы побеждали нас своей силой, а не нашей слабостью. Если они когда-нибудь переймут наши методы — ты представляешь, что нас ждет? Подумай об этом.

Ираклий кивнул:

— Уже думал. По-моему, ты не прав. Что для нас естественно, то для них эрзац. То-то и оно. От естественного не умирают, а от эрзаца — очень даже… Ну ты сам подумай: тебя, лично тебя они могли бы подловить на любви?

— Нашел пример! — Бранд фыркнул. — Я уже старый, у меня внуки…

— Ты молодой и глупый. Вот женим тебя на Мелани, она тебе живо мозги прочистит. Дамочка боевая и с характером.

— На Мелани? — поднял бровь Бранд.

— Ты что, не видел, как она на тебя смотрит? — Ираклий ухмыльнулся, пустив по лысине лучики-морщины. — Ну и лопух, раз не видел. Может, надо тебе чего-нибудь в вену ввести, чтобы ты понял, что рядом ходит женщина специально для тебя? Внуки у него — удивил! И правнуки будут, и праправнуки. И дети будут — твои дети, а не только твоих внуков…

— Она выйдет за меня? — усомнился Бранд. — После того, что я предложил?

— А что такое?

— Мой план… Это ведь подлость, понимаешь? Самая настоящая подлость, пусть и по отношению к врагам. Все равно. Подлость — всегда подлость.

— Ты не подл, а трогательно наивен. И совсем не знаешь женщин. Она забудет, вот увидишь. Главное — это жизнь, ее продолжение в бесконечность, и женщины понимают это гораздо лучше нас с тобой… рабочих особей…

Ираклий давно ушел, а Бранд еще долго лежал, глядя в потолок, и улыбался. Всерьез говорил Ираклий насчет Мелани или нет? Вне всякого сомнения, старейшину в первую голову заботит процветание и преумножение маленькой колонии на планете под изменчивыми лучами микроцефеиды, — но только ли это? Может, в его словах есть доля правды?

И не подловил ли он уже Бранда на том же самом, на чем Бранд поймал и скрутил в бараний рог мирмикантропа?

А ведь это приятно, когда тебя ТАК скручивают в бараний рог… Посмел бы Ираклий сказать, что у Мелани удачные дети, у Бранда тоже, что они-де с Мелани генетически оптимальная пара — Бранд немедленно выставил бы его вон.

Тут другое.

И это не эрзац. Это настоящее.

Бранд улыбался, думая о будущем. Впервые за последний год он с удивлением открыл, что будущее есть не только у человеческой колонии — будущее есть и у него самого. Нет больше старого Дома — ну так что ж! Даже лучше, что его нет, — там слишком сильно пахло прошлым, и прошлое тянуло на дно, как неподъемный якорь. Можно начать все сначала. Хелен поймет и, наверное, одобрит. Почему бы нет?..

И род человеческий вопреки всему будет продолжаться. Но об этом мы думать не будем. Это получится само собой.