«Если», 2005 № 05

Чарлз Стросс Бродячая ферма

Мартовское утро выдалось ясным и прохладным. Высоко на юго-востоке навстречу восходящему солнцу дрейфовали перистые облака. Не успев толком согреться и все еще слегка дрожа, Джо уселся на водительское сиденье фронтального погрузчика и повернул ручку стартера. Ему предстояло очистить коровник от навоза. Подобно своему владельцу, старенький «Мэсси Фергюсон» знавал и лучшие дни, однако пережил издевательства и похуже, чем обычно выдавал ему Джо. Дизель рыкнул, выплюнул струю плотного голубоватого дыма и утробно затарахтел, жалуясь на судьбу. Джо, взяв пример с ясного неба и очистив сознание от всяческих мыслей, врубил передачу, поднял ковш и начал разворачивать погрузчик в сторону распахнутых дверей коровника — как раз вовремя, чтобы заметить бредущую по дороге странствующую ферму.

— Ах, ты, гадина, — процедил Джо.

Движок испустил жуткий скрежещущий звук и помер. Для верности Джо еще разок взглянул на дорогу, потом выбрался из кабины и рысью помчался к двери кухни.

— Мэдди! — гаркнул он, напрочь позабыв о прицепленном к воротнику свитера переговорнике. — Мэдди! К нам приперлась ферма!

— Джо? Это ты? Где ты? — отозвался из глубины дома приглушенный голос жены.

— А ты где?

— Я в ванной.

— Гадство! Это та самая сволочь, что бродила вокруг фермы в конце прошлого месяца…

Гневную тираду Джо оборвало крещендо воднобачкового инструмента. За ним последовал перестук каблуков по ступеньками лестницы, и в кухню ворвалась Мэдди.

— Где она? — вопросила жена.

— Перед домом. С четверть мили вверх по дороге.

— Ясно. — Всклокоченная Мэдди, гневно сверкая глазами из-за прерванной утренней медитации, надела теплую зеленую куртку. — Шкаф уже открыл?

— Я подумал, что ты сперва захочешь с ней поговорить.

— Еще как захочу! Это та самая, что скрывалась в роще возле пруда Эдгара, и у меня к ней накопились кое-какие вопросы. — Джо лишь покачал головой, поражаясь ее гневу, и пошел отпирать шкаф в задней комнате. — Возьми пушку и не позволяй негодяйке перейти границу фермы. Я сейчас вернусь.

Джо кивнул, потом достал из шкафа агрегат двенадцатого калибра и заряженный магазин. Ружье включилось, индикаторы самопроверки лихорадочно замигали, но батарея, похоже, была полностью заряжена. Повесив оружие на плечо, Джо тщательно запер шкаф и вышел во двор, чтобы упредить нежданного гостя.

На дороге за границей «Эрмитадж энда», присев, жужжа и пощелкивая, расположилась ферма. Сунув ружье под мышку, Джо принялся настороженно следить за ней из-за деревянной калитки. Это оказался экземпляр средних размеров, примерно из полудюжины слившихся человеческих компонентов — внушительный коллектив, который уже глубоко погрузился в состояние «фермерской фуги» и не очень ясно воспринимал людей, находящихся за пределами своего сообщества разумов. Под кожистой черной оболочкой угадывалась внутренняя структура фермы — клеточные макросборки, находящиеся в непрерывном движении. Будучи еще молодой особой, она уже превышала по размерам старинный боевой танк и блокировала дорогу столь же эффективно, как это сделал бы апатозавр.

Бродячая ферма пахла дрожжами и бензином.

У Джо возникло неприятное ощущение, что ферма за ним наблюдает.

— Чтоб ей сдохнуть, некогда мне с ней возиться, — пробормотал он.

Коровник, дожидающийся стада клонированных паукокоров, которым стало уже тесно в северном загоне, все еще был по колено забит навозом, а сиденье погрузчика отнюдь не становилось теплее, пока Джо торчал здесь, дожидаясь, когда Мэдди вернется и все уладит. Пусть стадо и маленькое, но большего ему не прокормить — объемистый биофабрикатор в сарае мог клепать крупный рогатый скот быстрее, чем Джо успевал его откармливать и продавать, честно наклеивая этикетку: ВЫРАЩЕНО ВРУЧНУЮ. ПРОДУКТ НЕ ИЗ БИОРЕАКТОРА.

— Что тебе от нас надо? — гаркнул мужчина на тихонько жужжащую ферму.

— Мозги, свежие мозги для младенца Иисуса, — проворковала ферма теплым контральто, напугав Джо до полусмерти. — Купите мои мозги! — Из-за спины фермы высунулись с полдюжины бугорков, похожих на кочанчики цветной капусты, но тут же робко попрятались.

— Нам тут мозги не нужны, — безапелляционно заявил Джо, стискивая приклад ружья. — И такие, как ты, тоже не нужны. Проваливай.

— Я девятиногая полуавтоматическая машина наслаждений! — пропела ферма. — Я направляюсь к Юпитеру с миссией любви! Так вы купите у меня мозги? — Из верхней части существа вылезли три любопытных глаза на стебельках.

— Э-э… — Появление Мэдди избавило Джо от необходимости подыскивать новые способы послать ферму подальше. Лет двадцать назад Мэдди побывала с миротворческими силами в Месопотамии и ухитрилась после увольнения заныкать свой боекостюм. И еще она сумела все эти годы поддерживать себя в должной форме, чтобы в этот костюм втискиваться. Когда Мэдди в нем расхаживала, левый коленный сустав зловеще поскрипывал, однако костюм пребывал еще в достаточно приличном состоянии, чтобы выполнять свою главную задачу — запугивать тех, кто нарушал границы владений Мэдди и Джо.

— Ты. — Она подняла полупрозрачную руку и указала пальцем на ферму. — Проваливай с моей земли. Немедленно.

Услышав знакомую реплику, Джо поднял ружье и переключил его на режим автоматического огня. По сравнению с оружием на плечах Мэдди, то была лишь жалкая хлопушка, но в качестве средства устрашения вполне годилась.

— Ну почему вы меня не любите? — жалобно вопросила ферма.

— Проваливай с моей земли! — Мэдди включила динамики боекостюма на такую громкость, что поморщился даже Джо. — Время пошло. Десять секунд! Девять! Восемь!.. — Из плеч Мэдди выскочили тонкие кольца Гауссовой пушки, испуская после долгого бездействия пронзительный вой.

— Ухожу! Ухожу! — Ферма приподнялась и попятилась. — Ничего не понимаю. Я хотела лишь освободить вас для путешествий по Вселенной. Никто не желает покупать мои свежие фрукты и мозги. Что случилось с этим миром?

Они дождались, пока ферма скрылась за поворотом дороги у вершины холма. Мэдди расслабилась первой. Кольца пушки вернулись в плечи боекостюма, а сам он после отключения питания утратил эфирную полупрозрачность и отвердел, приобретая защитный оливковый цвет. Джо поставил ружье на предохранитель.

— Сволочь, — буркнул он.

— Мерзость поганая, — подтвердила Мэдди. — Но эта оказалась храброй. — Джо заметил усталость на побледневшем лице жены. Она сжала кулаки. Он без удивления понял, что Мэдди бьет озноб. Сегодня ему предстоит еще одна кошмарная ночь, уж это точно.

— Изгородь. — За последний год они неоднократно обсуждали, не следует ли подключить проволочную ограду вокруг фермы к силовому трансформатору их маленькой метановой электростанции.

— Пожалуй, пора. Может быть. — Мэдди отнюдь не привлекала идея поджаривать нарушителей без предупреждения, но если что и могло ее переубедить, так это перспектива осады их владений несколькими бродячими фермами. — Помоги снять костюм, и я приготовлю завтрак.

— Но мне надо выгрести навоз, — возразил Джо.

— Никуда он не денется. Уберешь после завтрака. — Голос Мэдди слегка дрожал. — Ты мне нужен.

— Хорошо. — Джо кивнул. Вид у жены был неважный. Со времени ее последнего нервного срыва прошло уже несколько лет, но когда Мэдди говорит: «Ты мне нужен», то игнорировать ее — скверная идея. Иначе придется тяжко трудиться на биофабрике, а потом загружать резервную копию ее личности в новое тело, а это грязная и паршивая работа. Он взял жену за руку и повел к заднему крыльцу. Не дойдя нескольких шагов, внезапно остановился.

— В чем дело? — спросила Мэдди.

— Что-то я давно не видел Боба, — медленно проговорил он. — Велел ему после дойки отвести коров в северный загон. Как думаешь, он?…

— Проверим из комнаты управления, — устало сказала Мэдди. — Ты что, действительно волнуешься?

— Когда вокруг бродит эта мерзость? А ты как думаешь?

— Он обычный рабочий пес, — неуверенно возразила Мэдди. — Ферма ему ничего не сделает. У него все будет в порядке. Просто пошли ему сообщение.

Джо помог Мэдди выбраться из боекостюма, и когда она немного пришла в себя, супруги позавтракали яйцами от своих кур, домашним сыром и поджаренным хлебом, выпеченным из ржи, которую выращивали в коммуне хиппи в противоположном конце долины. Кухня с каменным полом в полуразвалившемся доме, который они заняли и за прошедшие двадцать лет перестроили, была теплой и уютной. Из-за пределов долины им привозили только кофе — зерна генетически модифицированного и морозоустойчивого сорта, росшего на вершинах Камбрийских холмов. Они почти не разговаривали: Джо всегда был немногословен, а у Мэдди не нашлось темы для обсуждения. Молчание помогло утихомирить ее личных демонов. Они знали друг друга много лет, и даже когда говорить было не о чем, молчание их вполне устраивало. Радио на подоконнике напротив чугунной печки оставалось выключенным, равно как и телевизор, закрепленный на стене возле холодильника. Завтрак был тихим временем дня.

— Пес не отвечает, — произнес Джо, разглядывая кофейную гущу на дне кружки.

— Он хороший пес. — Мэдди неуверенно взглянула на ворота во дворе. — Или ты боишься, что он сбежит на Юпитер?

— Он был со мной в сарае. — Джо взял свою тарелку, отнес к раковине и стал мыть посуду. — Когда я помыл доильный аппарат, то велел ему отвести стадо в загон, пока буду чистить коровник.

Мужчина с тревогой выглянул в окно. Погрузчик так и стоял напротив распахнутых дверей коровника, словно удерживая на месте гору навоза, соломы и силоса, громоздящуюся внутри наподобие пахучего реликта миновавшей холодной зимы.

Мэдди аккуратно отодвинула Джо и взяла с подоконника рацию:

— Боб, ответь. Прием. — Женщина нахмурилась. — Наверное, опять потерял наушники с микрофоном.

Джо поставил мокрые тарелки в сушилку:

— Я займусь навозной кучей. А ты не хочешь его поискать?

— Схожу. — Нахмуренное лицо Мэдди сулило псу неприятный разговор. Впрочем, нотации Боба не очень-то волновали — слова стекали с него, как с гуся водя. — Но сперва камеры. — Она включила старенький монитор, и на экране появились, сменяя друг друга, зернистые двоящиеся изображения сада, двора, навеса для сена, потом северный загон, восточный загон, пастбище, роща.

Она все еще возилась с системой наблюдения, а Джо уже снова уселся на сиденье погрузчика и завел мотор. На сей раз тот не стал кашлять черным дымом, и Джо, выгребая из коровника навоз и сваливая его в трехметровую кучу порциями по четверть тонны, сумел почти забыть о неприятном утреннем визите. Почти.

К полудню навозная куча была облеплена жужжащими мухами и распространяла невыносимую вонь, зато коровник оказался достаточно чист для завершающей обработки метлой и струей воды из шланга. Джо уже собрался было перевозить навозную кучу в бродильные чаны, вкопанные в землю у противоположной стороны дома, когда увидел идущую к нему Мэдди. Жена покачивала головой, и он сразу понял, что случилось.

— Боб? — еле слышно произнес он.

— Боб в порядке. Когда я уходила, он пугал ружьем козлов. — Выражение ее лица было каким-то странным. — Но эта ферма…

— Где? — спросил он, торопясь за супругой.

— Сидит в лесу у ручья. Как раз возле нашей ограды.

— Но ведь она не нарушает границ…

— Она пустила корни! Ты хоть представляешь, что это означает?

— Понятия не… — Джо недоуменно сморщился. — Ой!

— Вот именно. Ой. — Мэдди взглянула на сараи между домом и лесом в дальнем конце их участка, и если бы взгляд мог убивать, наглый пришелец оказался бы мертв тысячу раз. — Эта тварь собирается остаться здесь на лето, Джо, а потом вырасти до взрослого состояния на нашей земле. А помнишь, что она сказала? Помнишь, куда она собирается после того, как вырастет? На Юпитер!

— Вот гадина, — пробормотал Джо, когда до него начала доходить истинная серьезность ситуации, в которой они оказались. — Но сперва мы ей покажем, кто здесь хозяин.

— Да я не это имела в виду, — договорила Мэдди, но Джо уже направился к двери. Она посмотрела, как он шагает через двор, и покачала головой. — Почему я торчу в этой глуши? — спросила женщина, но печка не ответила.

От «Эрмитадж энда» до деревушки Аутер Чезвик по дороге четыре километра, и путь этот пролегает мимо заброшенных домов и полуразвалившихся сараев, заросших сорняками полей и поврежденных деревьями изгородей. Первая половина двадцать первого века стала суровым временем для британского сельского хозяйства. Даже отчаянным, если рассматривать ее в комбинации с уменьшающимся населением и, как следствие, избытком жилья. В результате, дожившие до сороковых и пятидесятых годов смогли выбирать себе обиталище из выпотрошенных останков некогда процветающих ферм и поместий. Они выбирали лучшие, заселялись в обветшавшие строения, засевали поля, пасли стада и отрабатывали навыки искусства «сделай сам», пока поколение спустя поместье, достойное богатого сквайра, не оказывалось в одиночестве возле запущенной дороги, где больше не ездили машины. Или, точнее, на это потребовалось бы поколение, если бы имелись дети, относительно жизни которых этот срок стало бы возможным измерить — то были последние десятилетия краха рождаемости, и те, кого в предыдущем столетии назвали бы «несознательными парами, не желающими заводить детей», ныне оказались в большинстве, намного превосходя по численности любые колонии «производителей». В этом аспекте своей жизни Джо и Мэдди оказались до скуки традиционными. Но не в прочих отношениях: кошмарные сны Мэдди, ее отвращение к алкоголю и любому обществу были отголосками службы женщины в миротворческих силах. Что же касается Джо, то ему здесь нравилось. Он ненавидел города, ненавидел Сеть, ненавидел все новое. Что угодно за спокойную жизнь…

«Свинья и сусло» на окраине Аутер Чезвика был единственным пабом в радиусе десяти километров (безусловно, единственным, откуда Джо мог вернуться домой своим ходом, основательно приняв на грудь) и, конечно, бурлящим котлом местных слухов — во многом из-за того, что Старая Бренда отказалась провести в свои владения электричество, не говоря уже о сетевом линке (только не надо рассматривать это как технофобию — в прежней жизни Бренде довелось послужить штурмовым хакером в частях Сил обороны Европы).

— Пинту горького, — робко сказал Джо, подойдя к стойке. Бренда взглянула на него, кивнула и вернулась к прежнему занятию — укладывать кружки в антикварную посудомоечную машину. Наконец она взяла с полки чистую кружку и поставила ее под кран.

— Слыхала, что у тебя проблема с фермой, — сообщила она, орудуя рукояткой пивного насоса.

— Угу. — Джо уставился на кружку. — А где ты об этом слыхала?

— Не твоя забота. — Она поставила кружку, чтобы осела пена. — Насчет ферм советую потолковать с Артуром и Венди Крысой. К ним в прошлом году тоже одна приперлась.

— Бывает… — Джо взял свою пинту. — Спасибо, Бренда. Обычное?

— Да.

Она отвернулась к посудомойке. Джо направился в дальний угол, где возле холодного камина стояли друг напротив друга два огромных кожаных дивана; боковины и спинки были ободраны и поцарапаны многими поколениями полудиких котов хозяйки.

— Арт, Венди. Как дела?

— Спасибо, ничего.

Венди Крысе было уже хорошо за семьдесят, и она принадлежала к тому поколению нынешних стариков, которые некогда хакнули свою хромосому р53 и теперь, увянув, казались выпавшими из потока времени: множество коротких седых косичек, огрызки носа и ушей болтаются вокруг обтянутых кожей дырок, а сама кожа сухая, как ветер пустыни. Арт когда-то был ее мальчиком-игрушкой, пока возраст не вонзил в него свои клыки. С хромосомами он не баловался, и теперь смотрелся старше, чем Венди. На своей ферме они выращивали вакцинных цыплят[1], но кроме того, бойко приторговывали удобрением с высоким содержанием нитратов, которое доставалось им даром и втихаря уходило мешками.

— Говорят, на тебя забота свалилась?

— Уж это точно. — Джо осторожно глотнул из кружки. — М-м, хорошее пивко. А у вас случались когда-нибудь проблемы с фермами?

— Может быть. — Венди, прищурившись, искоса взглянула на Джо. — О каких проблемах ты толкуешь?

— Ко мне забрела ферма. Говорит, что направляется то ли к Юпитеру, то ли еще куда-то. И эта сволочь решила остаться на лето в лесу возле ручья старины Джека. Слушай… насчет Юпитера… это она серьезно?

— Ну, это одно из мест, куда они стремятся, тут все верно. — Арт с умным видом кивнул, словно что-то знал.

— Раз так, то дело дрянь. — Венди нахмурилась. — Она уже начала отращивать деревья, ты не проверял?

— Деревья? — Джо покачал головой. — Честно говоря, я еще не ходил на нее взглянуть. И вообще, что, черт подери, заставляет людей проделывать над собой такое?

— Да кого это колышет? — Венди широко ухмыльнулась. — По мне, так я их и вовсе за людей больше не считаю.

— Она пыталась нас умаслить, чтобы мы разрешили ей остаться, — сообщил Джо.

— Обычное дело, — поддакнул Артур, сочувственно кивая. — Я где-то прочитал, что это как раз они считают нас неполноценными людьми. Потому, мол, что у нас есть инструменты, одежда и машины. И мы поддерживаем традиционный стиль жизни вместо того, чтобы обновить свой геном и питаться плодами земными, как это назначил Создатель.

— Да как вообще нечто с девятью ногами и глазами на стебельках может называть себя человеком? — вопросил Джо, одним гневным глотком влив в себя половину кружки.

— А оно когда-то было человеком. Может, даже целой группой людей. — В глазах Венди вспыхнул зловещий ведьмовской огонек. — Был у меня приятель лет тридцать или сорок назад. Так он вступил в клан ламаркианцев. Они там менялись генами, и все такое прочее — ну, совсем как мы с тобой менялись бы куртками. До этого он занимался охраной окружающей среды, еще в те времена, когда антиглобализация означала шумиху насчет крупных корпораций, которые плюют на всех ради прибыли. Короче, постепенно он скатился до генного хакерства и свихнулся на идеях самодостаточности и самообеспечения. Я бросила этого придурка, когда он стал зеленого цвета и начал питаться за счет фотосинтеза.

— Сволочи, — процедил Джо. Как раз такие зеленые личности и угробили в начале века сельскохозяйственно-промышленный комплекс, превратив большие сельские районы, в глушь, обреченную на разорение и опустошение. Плохо было уже то, что они лишили работы миллионы сельских жителей, но сам факт, что они продолжали зеленеть, отращивать дополнительные конечности и эмигрировать на орбиту Юпитера, казался уже просто оскорблением. К тому же, судя по всему, они при этом еще и хорошо проводили время. — У вас ведь была проблема с фермой пару лет назад?

— Ага, была, — подтвердил Арт, рефлекторно стискивая кружку с пивом.

— И вы ее решили, — продолжал размышлять вслух Джо.

— Ну, вроде того, — согласилась Венди, осторожно поглядывая на собеседника.

— Но без всяких там фейерверков и прочего. — Джо поймал ее взгляд. — И никакого тела. Ха.

— Метаболизм, — пояснила Венди, очевидно, приняв какое-то решение. — В нем-то все и дело.

— Мета… мото… — Джо, далекий об биохакерства, раздраженно покатал во рту незнакомое слово. — Знаешь, Крыса, я был простым юзером, пока не сгорел. И ежели хочешь грузить меня жаргоном, то сперва растолкуй, что к чему.

— Ты никогда не задумывался над тем, как эти фермы добираются до Юпитера? — пустила пробный шар Венди.

— Ну… — Джо поскреб макушку. — Они отращивают разгонные деревья? Ракетные бревна? А потом впадают в летнюю спячку, и тебе полный абзац, ежели они сделают это по соседству, потому как эти деревья, когда срабатывают, выжигают на фиг сотню гектаров?

— Очень хорошо, — мрачно согласилась Венди. Подняв кружку обеими руками, она поднесла ее к губам, настороженно поглядывая по сторонам, словно выискивая полицейские «жучки». — Давай-ка прогуляемся.

Задержавшись у бара, чтобы Бренда заново наполнила ей кружку, Венди провела Джо мимо Щеголихи Берк (ходячего атавизма в зеленых сапогах до колен и полевой куртке, сидевшего рядом со своей очередной подружкой) на бывшую автостоянку, а ныне захламленный пустырь возле паба. Ни единое пятнышко света в округе не загрязняло первозданную темноту ночного неба: над головой четко виднелись Млечный Путь и красное, размером с горошину облачко паломников с Земли, постепенно окруживших Юпитер за последние несколько лет.

— У тебя глушилка есть? — спросила Бренда.

— Нет. Зачем она мне?

Бренда достала коробочку размером с кулак и нажала кнопку. Дождалась, пока индикатор на коробочке не засветился зеленым, и удовлетворенно кивнула.

— Гребаные полицейские жучки.

— Это ведь неза…

— Ни о чем не спрашивай, и мне не придется тебе врать, — ухмыльнулась Венди.

— Угу.

Джо глубоко вдохнул — он предположил, что у Венди имеются кое-какие тайные связи и этот портативный глушитель тому доказательство: сейчас любые полицейские жучки в радиусе двух-трех метров слепы, глухи и не в состоянии передать их разговор вылавливающим ключевые слова полуразумным полицейским компьютерам, перед которыми стоит задача предотвращать преступные заговоры. То был реликт эры интернета, когда охваченные энтузиазмом законодатели случайно уничтожили право на публичную свободу слова, потребовав мониторинга ключевых слов, произнесенных на рабочем удалении от сетевого терминала — не понимая, что всего через два десятилетия «сетевые терминалы» станут самовоспроизводящимися роботами размером с блоху и столь же вездесущими, как мусор. Сама Сеть рухнула вскоре после этого под тяжестью саморазмножающихся вирусных исковых заявлений, однако решение о публичной слежке осталось в силе.

— Ладно. Расскажи об этом метал… мета… — попросил Джо.

— Метаболизме. — Венди неторопливо направилась к полю неподалеку от паба. — И разгонных деревьях. Идея разгонных деревьев возникла в научной фантастике. Ее предложил один тип по фамилии Нивен. Что надо сделать? Берем сосну и хакаем все ее гены. В ядре ствола находится сердцевина, пронизанная сосудами — ксилема. В нормальном дереве ее клетки постепенно лигнифицируются и отмирают. Но разгонные деревья умеют кое-что еще, и, прежде чем клетки отмирают, они нитруют целлюлозу в клеточных стенках. Для этого требуется охренительная куча хакнутых ферментов, верно? И много энергии, гораздо больше, чем дереву обычно приходится тратить. В любом случае, к тому моменту, когда дерево умирает, оно на девяносто процентов состоит из нитроцеллюлозы, а также встроенных ребер жесткости, перегородок и микроструктур. Но это, однако, не взрывчатка — дерево выгорает клетка за клеткой, а некоторые из трубочек ксилемы… короче, для запуска стартовой реакции ферма отращивает и пропускает по этим трубочкам грибные гифы с деполяризованной мембраной, слямзенной из человеческих аксонов. И набор таких бревен имеет эффективность примерно такую же, как у старинных ракет «Ариан» или «Атлас». Не очень большую, но вполне достаточную.[2]

— Э-э… — Джо моргнул. — Я в этом должен был что-то понять?

— Вот хрень… — Венди покачала головой и вздохнула. — Слушай, Джо, стала бы я напрягать твои уши, коли это было бы не так?

— Ну да, — Джо серьезно кивнул. — Так что я могу сделать?

— Гм-м…

Венди задумалась и уставилась в небо. Высоко над ними слабо светящаяся полоска искрилась множеством огоньков — это темно-зеленый караван автономных ламаркианских колонистов, адаптировавшихся к условиям космоса, совершал орбитальный маневр перед долгим и неторопливым перелетом к Юпитеру.

— Ну? — Джо выжидательно замер.

— Никогда не задумывался, откуда мы берем удобрение? — намекнула Венди.

— Удобрение… — Его мозги на секунду заскрипели от усилий.

— Нитраты.

Опустив взгляд, Джо увидел, что Венди ему улыбается. Ее безупречный пятый набор зубов тревожно светился в отблесках зеленоватого света, испускаемого индикатором глушилки.

— Туда им и дорога, — добавила она и выключила глушилку.

Когда Джо, пошатываясь, добрел-таки в третьем часу ночи до дома, из конуры Боба поднималась тонкая струйка дыма. Джо замер перед кухонной дверью и тревожно принюхался, но потом успокоился. Выпустив дверную ручку, он подошел к конуре и уселся рядом. Боб очень ревностно относился к уединению, и даже его хозяевам не дозволялось входить в конуру без приглашения. Поэтому Джо стал ждать.

Через несколько секунд из конуры донеслось вопросительное погавкивание. Затем в проеме показалась темная вытянутая собачья морда, из ноздрей которой, словно у коварного дракона, сочился дымок:

— Ррр-р?

— Это я.

— Арр-х. — Металлический щелчок. — Дым хороший дым шутка кашель щекотно смешно гав-гав?

— Да, я бы тоже не отказался.

Морда втянулась обратно в конуру и через секунду показалась вновь, сжимая в зубах шланг с мундштуком на конце. Джо с благодарностью принял его, вытер мундштук, прислонился спиной к конуре и затянулся. Травка оказалась крепкая и мягкая — через несколько секунд тревожный диалог в его голове прекратился.

— Ух ты, классный косяк.

— Гав-гав-ага.

Джо почувствовал, как расслабляется. Мэдди сейчас наверху, тихо похрапывает в их старенькой кровати. А может, ждет его. Но иногда мужчина просто должен побыть наедине со своей собакой и хорошим косячком, потолковать о том, что касается только их двоих. Мэдди это понимает и не лезет в их дела. Но все же…

— Та ферма шлялась возле пруда?

— Ррр-р очень трах-трах ага! Овцетрах!

— Если она добралась до наших овец…

— Неее-аа. Трах ее!

— Так что случилось-то?

— Грр-р, Мэдди ага-ага ферма болтай! Овцетрах!

— Мэдди с ней разговаривала?

— Грр-р да-да!

— Вот дерьмо! Не помнишь, когда она в последний раз записывала свою резервную копию?

Пес выдохнул ароматный голубой дымок.

— Бак плюх-плюх полный корова дерьмо говяжий клон.

— Да, по-моему, тоже в это время. Надо будет завтра выгрести из него навоз. Так, на всякий случай.

— Рррр-агаррр.

Но пока Джо гадал, было ли это согласие или попросту собачья отрыжка, из дверцы будки высунулась проворная лапа и втянула шланг кальяна обратно. От раздавшихся вскоре причмокиваний и облаков ароматного дыма Джо слегка замутило, и он решил, что лучше пойти в дом.

На следующее утро во время завтрака Мэдди оказалась даже спокойнее, чем обычно. Почти что впала в медитацию.

— Боб сказал, что ты разговаривала с той фермой, — заметил Джо, уплетая яичницу.

— Боб… — Лицо Мэдди осталось непроницаемым. — Чертов пес. — Она подняла крышку электротостера и проверила, как под ней подрумянивается кусочек хлеба. — Он слишком болтлив.

— Так ты разговаривала?

— Да. — Мэдди перевернула хлеб и опустила крышку тостера на место.

— И много оно тебе наговорило?

— Это же ферма. — Мэдди выглянула в окно. — Ей все на свете по барабану, кроме полета к Юпитеру.

— Оно…

— Он. Она. Они. — Мэдди тяжело опустилась на стул. — Это коллектив. Когда-то это были шесть человек. Старые, молодые, всякие… и они решили полететь к Юпитеру. Одна из них рассказала, как это произошло. Она жила в Брэдфорде, работала бухгалтером, у нее произошел нервный срыв. И ей захотелось вырваться. Стать независимой, самодостаточной. — На лице Мэдди мелькнуло отчаяние. — Она чувствовала, что становится старше, но ничего больше… если ты понял, о чем я.

— И как же превращение в биоорг смогло улучшить ее жизнь? — буркнул Джо, цепляя на вилку последний кусок яичницы.

— Они и сейчас отдельные личности. Важность тела попросту переоценивают. Ты только представь преимущества: не стареешь, получаешь возможность путешествовать и жить где угодно, никогда не остаешься в одиночестве, не должен всю жизнь торчать на… — Мэдди принюхалась. — Проклятый тост подгорел!

Из-под крышки тостера струился дымок. Мэдди схватила его, сунула в раковину и дождалась, когда всплывут пропитанные водой черные крошки. Потом достала его, открыла, вычистила и зарядила новым куском хлеба.

— Дерьмо, — пробормотала она.

— Ты ощущаешь себя запертой, несвободной? — спросил Джо. Неужели опять?

Мэдди уклончиво хмыкнула:

— Тут нет твоей вины, милый. Это просто жизнь.

— Жизнь. — Джо принюхался и яростно чихнул, когда едкий дым пощекотал ему нос. — Жизнь!

— Горизонт становится ближе, — тихо проговорила она. — Мне нужно сменить горизонт.

— Гм-м… ладно, ржавчина никогда не спит, верно? Надо почистить зимний хлев. — Он кривовато ухмыльнулся. — Нам должны подвезти партию удобрения.

Выкраивая время между дойкой стада, кормлением овец, выгребанием навоза из зимнего хлева и тайными проводами (с помощью электромагнитного излучателя) всех полицейских роботов на ферме в силиконовую загробную жизнь, Джо потратил два дня на осуществление своего тайного замысла. Домашний фабрикатор щелкал и жужжал, как свихнувшаяся вязальная машина, и наконец выдал заказ — слегка переделанный садовый распылитель с теплоизолированным баком и комплектом шлангов, пневматическое ружье, стреляющее дротиками, заряженными мощным коктейлем из тубокурарина и эторфина, а также изолирующую маску со встроенным источником кислорода.

Все это время Мэдди почти не попадалась ему на глаза, потому что сидела в комнате с пультом управления, но обычно она исчезала на весь день, возвращаясь уже после темноты настолько усталой, что у нее едва хватало сил добраться до кровати. Похоже, кошмарные сны ей сниться перестали, что было хорошим признаком. Конечно, у Джо накопились вопросы, но он держал их при себе.

Понадобилось еще пять дней, чтобы силовая установка фермы накопила достаточно энергии и начала заправку его смертоносного оружия. За это время Джо отключил дом от Сети наиболее решительным, тайным и правдоподобным способом — по неудачному стечению обстоятельств белки якобы перегрызли сетевой кабель, а плохо экранированный генератор на ковшовом экскаваторе наполнил эфир электромагнитным шумом. Джо опасался, что Мэдди начнет жаловаться, но она ничего не сказала — лишь стала проводить больше времени в Аутер Чезвике, или Ловер Грантлингторпе, или в том месте, куда она ежедневно отправлялась.

Наконец бак наполнился. Джо опоясал чресла, облачился в доспехи, вооружился и отправился к пруду на битву с драконом.

Когда-то лес вокруг пруда был обнесен деревянной изгородью. На склоне холма росли вязы, дубы и березы, а к их подножиям жались кусты, зеленым покрывалом спускаясь к почти стоячей воде. В дождливые месяцы пруд подпитывал ручей, вьющийся среди плакучих ив, и здесь играли дети, делая вид, будто они исследуют дикую чащу под бдительным взором родительских камер наблюдения.

Но все это было очень давно. Ныне лес воистину превратился в дикую чащу. Ни детей, ни приехавших на пикник горожан, ни машин. Барсуки, дикие нутрии и маленькие пугливые кенгуру-валлаби бродили по жарким полям и лесам Англии в засушливые летние месяцы. Вода в пруду отступала, обнажая полосу засохшей, потрескавшейся грязи, усеянную пустыми жестянками из-под консервов, среди которых все еще виднелась невообразимо древняя тележка из супермаркета — ее поисковое устройство GPS давным-давно закоротило в воде. То были ископаемые кости технологической эпохи, торчащие из предательской окаменевшей грязи. А на берегу этой жалкой лужи росли разгонные деревья.

Джо включил глушилку и прошелся вдоль похожих на копья хвойных деревьев. Их иглы оказались матово-черными и пушистыми на кончиках — они фрактально расщеплялись, чтобы лучше впитывать весь доступный свет. Под деревьями густо переплелись тонкие питающие корни и разрослась пушистая черная трава. Джо вспотел в герметичном костюме, шумно дыша под маской. Он принялся за дело, поливая прозрачной дымящейся жидкостью корни каждого ствола. Жидкость при контакте шипела и испарялась, она словно отбеливала древесину там, где касалась ее. Джо тщательно избегал брызг, эта жидкость заставляла его нервничать, но жидкий азот — единственное, что пришло ему в голову, как способ гарантированно убить деревья без риска их воспламенить. В конце концов, их сердцевина в основном состояла из пироксилина, мощного взрывчатого вещества, способного сдетонировать от резкого удара или трения бензопилы.[3] Дерево, которое он обрабатывал, зловеще затрещало, грозя рухнуть, и Джо обошел его вокруг, поливая оставшиеся корни. И оказался прямо на пути обезумевшей фермы.

— О, мой святой сад земных наслаждений! Мой лес воображаемого будущего! Моя радость, мои деревья, мои деревья! — На него уставились глазные стебельки, нервно шевелясь и в ужасе моргая. Ферма присела на шесть или семь ног и замахала в воздухе оставшимися. — Убийца юной поросли! Насильник матери-земли! Калечащий кроликов вивисектор!

— Отойди, — велел Джо, бросая криогенный распылитель и нашаривая пневматическое ружье.

Ферма плюхнулась перед ним с такой силой, что от удара содрогнулась земля, и наставила на Джо вытянувшиеся из боков глазные стебельки. Глаза моргали, размахивая длинными черными ресницами над гневно-голубыми радужками.

— Да как ты посмел? — вопросила ферма. — О, мои драгоценные саженцы!

— Заткни бормотало, — мрачно посоветовал Джо, прикладывая ружье к плечу. — Может, ты решила, что я позволю тебе спалить мое хозяйство, когда эти ракеты сработают? И не дергайся, гадина, — добавил он, когда к нему потянулось выросшее из спины фермы щупальце.

— Мой урожай, — негромко простонала ферма. — Мое избавление! Еще шесть лет вокруг Солнца, прикованной к этому жалкому гравитационному колодцу, пока не откроется следующее полетное окно! Без мозгов для младенца Иисуса! Убийца! Мы могли быть так счастливы вместе, если бы ты все не испортил! Кто тебя надоумил? Эта сволочь Крыса? — Ферма начала приходить в себя, под кожистой мантией забугрились мускулы.

И тогда Джо выстрелил.

Тубокурарин — мышечный релаксант: он расслабляет скелетные мышцы, те самые, которые нервная система человека обычно сознательно контролирует. А эторфин — невероятно мощный опиат, в тысячу двести раз сильнее героина. Окажись у фермы достаточно времени, ее приспособительный метаболизм и управляемая сознанием белковая структура смогли бы создать защиту против эторфина, но Джо зарядил дротик дозой, которой хватило бы, чтобы оглушить голубого кита, и не собирался ждать, пока ферма придет в себя.

Она содрогнулась и опустилась на колено. Джо приблизился, держа ружье наготове.

— Зачем? — проговорила она столь жалобно, что Джо едва не поколебался, но взял себя в руки и нажал на спуск. — Мы могли бы улететь вместе!

— Вместе? — переспросил он. Глазные стебельки уже начали опадать, могучие легкие шумно втянули воздух перед ответом.

— Я собиралась спросить тебя, — выдохнула ферма, и половина ее ног подкосилась. Земля вздрогнула от удара массивного тела. — О, Джо, если бы только…

— Мэдди? — Обессилевшие пальцы выронили ружье.

В передней части фермы появился рот, и губы со знакомыми очертаниями медленно прошептали ему слова о Юпитере. Потрясенный Джо попятился. Миновав первое убитое дерево, он бросил бак с жидким азотом, и некий не выразимый словами порыв заставил его помчаться к дому. Глаза ему застилали то ли пот, то ли слезы. Но бегал он слишком медленно, и когда опустился на колени возле фермы с пощелкивающей и жужжащей аптечкой в руке, та оказалась уже мертва.

— Гадство, — пробормотал Джо и встал, тряхнув головой. — Гадство. — Он ткнул пальцем в кнопку переговорника. — Боб! Боб, прием!

— Рррр-что?

— Мамулю прикончил очередной нервный срыв. Ты почистил бак, как я просил?

— Ага!

— Хорошо. Я схожу в кабинет, достану из сейфа запись ее резервной копии. А ты включи бак на прогрев, затем пригони к пруду трактор. Тут надо кое-что разгрести.

Той осенью в северном загоне «Эрмитадж энда» выросли на изумление высокие и зеленые сорняки…

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Charles Stross. Rogue farm. 2003. Публикуется с разрешения автора.

Джастин Стэнчфилд Повешенный, любовники и дурак

В первый раз Ланье нашел ее в одном из предместий Праги, где к приземистым домишкам с односкатными крышами притулилось пестрое скопище ветхих шатров. Отыскал среди сотен местных обывателей, шаркающим аллюром перебегающих от костра к костру, чтобы не околеть по дороге на пронизывающем до костей зимнем холоде. Годы Великой Чумы закончились не так давно, и люди еще не забыли груды почерневших трупов и сладкое зловоние смерти. У каждого встречного аборигена на шее болтался какой-нибудь талисман или оберег. Все эти люди были неуклюже закутаны в нелепые изношенные одежды и бросали на Ланье подозрительные взгляды. А после принимались перешептываться за его спиной.

С каждым шагом он все отчетливей ощущал ее присутствие. Эта тяга была настолько сильна, что даже притупленные алкоголем нервы наконец не выдержали и глухо отозвались поднывающей болью.

И он нашел ее в одном из крытых цыганских фургонов, где она гадала на картах Таро[4]. Затаив дыхание, Ланье уставился в щель между откидной дверцей в задней стенке фургона и плотной внутренней занавеской. Четырнадцатилетняя замарашка в неописуемых обносках с надменным видом королевы. Вздрогнув, гадалка оторвалась от карт и бросила беглый взгляд в сторону входа, несомненно учуяв чужое присутствие. Лицо ее оказалось мягче и круглее, чем можно было предположить, глядя на резко очерченный профиль. С виду почти ребенок, неопрятная копна волос небрежно прихвачена яркой ленточкой. Волосы у нее еще не такие темные, какими станут со временем, но глаза… Та самая поразительная синева, которую ни с чем не спутаешь, столь глубокая, что в дымном полумраке фургона кажется черной.

Наклонившись к женщине, которой она предсказывала судьбу, девушка что-то шепнула, и та, повернув голову, поглядела на вход через плечо. Заметив снаружи мужчину, клиентка вскочила как ошпаренная и, выкатившись из фургона, заторопилась прочь с такой поспешностью, какую только позволяла ей колченогая походка. Ланье подошел к дверце вплотную и произнес: «Добрый вечер!» — надеясь, что импланты компенсируют его нездешний акцент. Первые слова прозвучали нечетко. Язык с натугой ворочался во рту, словно Ланье был сильно пьян или опасно болен, но если девушка и заметила это, то никак не прокомментировала. Она просто улыбнулась и жестом пригласила его войти.

— Не хочешь ли узнать свою судьбу, господин?

— А что, у тебя есть дар?

— Говорят, — снова улыбнулась она. — Испытай, и ты сам узнаешь.

Фургон тяжело затрещал, когда он поставил ногу на хлипкую лесенку и, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, протиснулся внутрь. Здесь ужасающе разило плесенью, застоявшимся дровяным дымом, прогорклым животным жиром, стекающим с толстого огарка желтой сальной свечи. Вокруг него завились струйки других, более тонких запахов: немытых тел, чеснока, тушенной на жире капусты, кислого вина. Он уселся на узкую скамейку у стола, а гадалка начала деловито тасовать колоду.

— Тебя зовут Мария, не так ли?

Она даже не потрудилась поднять на него глаза.

— Выходит, ты уже слышал обо мне?

— Просто угадал. А вдруг у меня тоже есть дар?

Девушка перестала тасовать карты и, положив колоду на стол, в упор посмотрела на него. Еще почти ребенок, да, но в глазах ее не было страха. Настороженность, подозрительность, что угодно, только не страх.

— Может быть.

Она сказала это без всякого выражения. Ланье вынул несколько старых мелких монет, затертых почти до гладкости, и бросил на стол.

— Меня зовут Ланье. Что мне поведаешь, гадалка?

— Разбей на три части, — велела она, придвигая к нему карты. Толстая, распухшая от затрепанности колода, грубые цветные картинки, нарисованные и раскрашенные вручную. Сбоку на столе он заметил небольшой деревянный пресс, куда гадалка сунет эту колоду, когда они закончат, чтобы распрямить и выровнять измятые карты. Ланье разделил колоду на три неровных стопки, разложив их рядком. Девушка переставила свечу на середину стола и прикоснулась пальцами к картам. Едва дотронувшись до них, она ощутимо вздрогнула и напряглась, словно колода была наэлектризована.

— Откуда ты, господин? Я вижу, ты пришел издалека.

— Это гораздо ближе, чем тебе кажется, — криво усмехнулся Ланье, стараясь унять бьющую его дрожь. Тяга стала почти непереносимой, тупая боль с буханьем пульсировала в висках. Кислый запах вина, казалось, усилился и раздражающе щекотал ему ноздри… Он выпил бы сейчас даже винного уксуса, окажись бутылка под рукой. — Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке.

Она убрала за ухо прядь, упавшую на глаза, восстановила колоду и ловко пустила ее веером по липкому от жирной грязи столу. Поводив рукой над картами, выбрала одну и перевернула: Рыцарь Кубков.

— Это ты, — довольно кивнув, сказала она.

— Продолжай.

Девушка снова собрала карты в одну стопку, промедлила на один удар сердца и перевернула верхнюю.

— Это тебе препятствует, — сказала она и положила вторую карту на первую поперек. Ланье увидел мертвого человека, подвешенного на толстой веревке вниз головой: страдальчески искаженное лицо, узкие щелки опухших полуоткрытых глаз. Повешенный… Взглянув на карту, девушка мгновенно побледнела.

— Думаю, тебе следует уйти, — быстро проговорила она.

— Почему? — тупо спросил он, ощущая тяжкую дурноту.

— Ты просто должен уйти, вот и все! — Теперь Мария действительно была перепуганным ребенком, а не уверенной в себе юной женщиной. Трясущимися руками она поспешно собрала колоду, оставив две открытых карты лежать на столе. — Прочь! Прочь! Тебе не место в этом мире!

— И тебе тоже, — резко парировал он и схватил ее за руку: холодная, почти ледяная кожа и тонкие хрупкие косточки под ней. — Разве я не прав? Отвечай!

— Я… я… — Слова застряли у нее в горле. Дернувшись, она освободила руку и бросилась к выходу. — Уходи! Сейчас же! Чужих у нас не любят!

Откинув занавеску и распахнув дверцу настежь, она выпрыгнула из фургона и скрылась в темноте. Ланье хотел последовать за ней, но споткнулся о какой-то хлам, валявшийся на полу, и неуклюже рухнул. Где-то неподалеку сердито загалдели мужские голоса: слов он разобрать не мог, но общий смысл суматохи был предельно ясен. Тяжелые шаги вразнобой зачавкали по влажному снегу, приближаясь.

Ему пришлось смириться с неизбежным. Схватив верхнюю из оставшихся двух карт, Ланье потянул за шпенек перемещателя. Тонкий визгливый вой прорезал воздух, заглушив угрожающие вопли мужчин. У Ланье засвербило в ушах. Он еще успел увидеть острое сверкание ножей перед лезущими в фургон бородатыми лицами, прежде чем мгновенная вспышка ослепительной боли унесла его оттуда.

Когда Ланье нашел ее во второй раз, он едва не отмахнулся от своего вещего чувства, причислив его к разнообразным неаппетитным симптомам тяжелейшего похмелья. Это случилось в Нантакете[5]. Накатившая дурнота бросила его к ближайшему столбу, за который Ланье с благодарностью ухватился. Сверху на столбе была набита поперечина, с поперечины на двух заржавевших цепочках свисала большая деревянная вывеска. Дрожа всем телом в тщетной борьбе с мерзким вкусом дешевого виски, подступающим к горлу, он обнимал этот столб, как лучшего друга, бездумно таращась на противоположную сторону улицы. На той стороне располагался нантакетский бордель. И там, за грязными стеклами окна на нижнем этаже, промелькнула женская фигурка, и он узнал эту фигуру и лицо.

— Да будь я проклят!..

Ланье выпрямился, почувствовав неожиданный прилив сил, отпустил столб и фланирующей походкой пересек грязную улицу. Резкий ветер дул со стороны доков. Пахло свежераспиленными бревнами и смолой, мокрой парусиной и китовой плотью, тронутой тлением, а над всем этим царил запах темного, холодного моря. После той пражской неудачи он шел за Марией по пятам, через дюжину столетий, переносясь то вперед, то назад во времени; он всегда был вблизи от нее, но всегда недостаточно близко. Пару раз они разделяли одну и ту же временную линию, в этом Ланье никак не мог ошибиться, испытав мягкий внутренний толчок, однако ощущение оказывалось мимолетным и слишком расплывчатым. Теперь болезненная тяга вела его сильно и уверенно, она была почти такой же материальной, как кованая железная щеколда на парадной двери борделя. Он отворил дверь и вошел.

В большом холле было тепло, заправленная ворванью люстра бросала слабые пятна света на посыпанный опилками пол. Ланье шагнул к бару, и с дальнего конца узкой стойки навстречу ему неспешно двинулся долговязый и худой, как скелет, бармен. Неровный грубый шрам под левым глазом верзилы удачно завершал его внешность.

— Чем услужить тебе, незнакомец?

— Я только что видел здесь одну девушку.

— Неужто?

Тощий верзила отступил на шаг и заметно насторожился. Ланье с раскаянием сообразил, что даже не позаботился настроить свои импланты на здешний диалект. Он попытался, как мог, изобразить говорок, который уловил на улицах Нантакета.

— Такая худышка-коротышка с синими глазами. А волосы у нее черные, длинные и прямые, что твой кобылий хвост. Язычок вострый, как бритва, и ядовитый, как у гадюки. — Он сделал паузу, наблюдая за реакцией бармена. — Знаешь ее? Видел ее сегодня?

— Может быть, — неохотно пробормотал тот.

Ланье швырнул на стойку полдоллара. Серебряная монета зазвенела на полированном дереве, словно колокольчик, и губы бармена сложились в сухую, безрадостную усмешку. Он взял один из мутных, плохо помытых стаканов, плеснул в него на палец подозрительной беловатой жидкости и молча поставил перед Ланье.

— Мария! — громко сказал он куда-то в пространство. — Тебя хотят видеть.

Она появилась из-за угла, соблазнительно покачивая бедрами; подол пышного темно-зеленого платья заметал опилки на полу. Фигура еше тоньше, чем он запомнил, бледное лицо лишилось детской округлости. Щеки впалые, усталые глаза. Сладкие, удушающе-приторные духи не заглушают въедливого запаха обеззараживающего лавандового мыла, каким обычно пользуются в мертвецкой. Девушка остановилась на расстоянии вытянутой руки от стойки и молча уставилась на Ланье.

— Доброе утречко, — поздоровался он на местный лад, надеясь, что Мария его не узнает. Он давно отпустил волосы и бороду, убедившись, что в таком виде можно ассимилироваться практически в любом столетии. Теперь в шевелюре и бровях Ланье уже сквозила седина, и это придало ему обличье сумасшедшего пророка, которое особенно бросалось в глаза, когда Ланье был как стеклышко трезв. — Ты не против, если мы перекинемся парой словечек?

— Не против, коли таково твое желание.

Ее манера речи очень походила на его собственную. Пряный коктейль отзвуков прошедших времен и забытых миров, некий утонченный налет цивилизованности, странный и неуместный в борделе для китобоев или таверне для докеров. Она улыбнулась Ланье фальшивой улыбкой, видя в нем всего лишь очередного загулявшего моряка.

— Где мы можем поговорить?

Девушка глянула на бармена, тот пожал плечами и буркнул: «Идите». Тогда она указала на лестницу в дальнем конце таверны: «Наверх, третья дверь по коридору. Я скоро». Потом Мария куда-то исчезла, а Ланье, залпом проглотив свое ужасное виски (маслянистая жидкость прожгла его от горла до желудка), направился к лестнице. Старые деревянные ступеньки застонали, как живые, под его тяжелыми башмаками. Наверху было очень тихо, затхлый воздух отдавал табачным дымом и дешевыми духами. Ланье отворил узкую дверь третьей комнаты и сел на кровать.

Она прибежала через несколько минут, с бутылкой виски и парой стаканов. Поставила их на единственный крошечный столик в комнате и стала привычно распускать шнуровку корсажа.

— Налей себе и выпей, — посоветовала она Ланье. — По утрам здесь довольно зябко.

Он встал с кровати и закрыл дверь. Потом подошел к девушке и мягко отвел ее пальцы от шнуровки.

— Не надо. Я здесь не для этого.

— Тогда для чего? — резко спросила она, и синие глаза, полыхнув огнем, сузились почти до щелок.

— Хочу вернуть тебе кое-что.

Он вынул из жилетного кармана затрепанную старинную карту.

Повешенный за прошедшие годы изрядно выцвел, съежился и выглядел еще ужаснее, чем прежде.

— Полагаю, она твоя. Я прав?

— Дьявольщина, да кто ты такой?!

— Твой друг, Мария.

Ланье положил древнюю карту на стол. Мария испуганно шарахнулась к двери, но он, как и в прошлый раз, ухватил ее за запястье.

— Спокойно, девочка. Я просто хочу с тобой поговорить.

— Зачем? — Она смертельно побледнела, на висках забились тонкие голубоватые жилки. — Что, что тебе от меня нужно?

— Если помнишь, ты обещала предсказать мою судьбу, — сухо усмехнулся Ланье, — и не закончила гадание.

— Ты не настоящий, — быстро проговорила она, — этого не может быть. Потому что тот… он давно умер. Должен был умереть еще сотни лет назад. — Не отрывая глаз от его лица, Мария присела на краешек кровати. — Стоит мне только крикнуть, — запальчиво сказала она, — и Натан будет здесь через секунду, понял?

— Чего тут не понять, — снова усмехнулся Ланье.

— Ты решил, что я ведьма? Ты вправду так думаешь?

На сей раз Ланье не удержался от искреннего хохота.

— Вот уж это, поверь мне, — сказал он, — самая распоследняя версия, о которой я мог бы помыслить! — Потом он выудил из кармана матерчатый кошелек, набитый монетами, и бросил на толстое лоскутное одеяло. — Возьми, это тебе.

Мария, не глядя, подняла тяжелый мешочек и стиснула его в кулаке так, что побелели костяшки пальцев.

— А ты и вправду думала, что одна такая? — с интересом спросил он. — Тебе не приходило в голову поразмыслить, как ты делаешь все эти штучки?

— Ты говоришь о картах? — пролепетала она тихим голоском маленькой испуганной девочки.

— И не только о них, — сказал со вздохом Ланье. — Скажи мне, сколько раз ты ложилась спать в одной комнате, а просыпалась в другой? Сколько раз, просто завернув за угол, переходила в другое столетие?

Девушка потупилась и промолчала, учащенно дыша. Высокая грудь вздымалась и опускалась в неровном, рваном ритме. Сквозь стены дома пробивались уличные звуки: резкие крики чаек, грохот груженых фургонов, грубые голоса перекликающихся прохожих. Стал накрапывать мелкий дождик. Потом дождь усилился, и крупные капли глухо забарабанили по крыше.

— Как ты меня нашел? — спросила она наконец.

— Почему бы тебе не спросить свои карты? — устало предложил Ланье, стараясь не показать ей, что он уже почти выдохся и с трудом концентрирует внимание. Боль прямого контакта была невероятно сильна, он выпустил ее руку и почувствовал небольшое облегчение. — Пожалуйста!

Мария кивнула, подошла к узенькому комоду в углу тесной комнаты и почти сразу же вернулась с шелковым мешочком, где хранилась колода Таро. Снова села на кровать, устроившись как можно дальше от Ланье, и велела:

— Разбей колоду.

Карты были почти новые, хрустящие, с твердыми ровными краями. Ланье разделил их на три части. Девушка снова соединила колоду, перетасовала ее и по очереди перевернула и положила перед собой на одеяло три верхние карты.

— Ты странник и всегда в пути… в чужих краях, среди чужих людей. Раньше был солдатом… недолго… но храбро сражался. В прежней жизни видел всякие чудеса, но теперь они мало для тебя значат. — Помедлив, она перевернула еще одну карту и нахмурилась. — Ты знал и горе, и утраты… Но почти не знал любви.

У Ланье так пересохло в горле, что он утратил способность говорить. Тяжело сглотнув, он пожалел, что нетронутое виски не прямо под рукой, а осталось стоять на столике. Бросив на бутылку косой взгляд, он снова поглядел на Марию: зрачки девушки закатились, между веками проступили бледные полоски белков. Где-то над гаванью ослепительно вспыхнула молния. И сразу раскатился чудовищный удар грома, сотрясший стены борделя, но девушка даже не шелохнулась.

— Твой путь, странник, был нелегким и долгим… Слишком, слишком долгим, — заговорила она нараспев. — Ты голодал в пути и холодал, ты терял, находил дорогу, боролся с неудачами, сражался с самим собой… Но ты всегда был один, один-одинешенек, всегда и везде! Я вижу, что ты идешь по следу, я знаю, у тебя есть цель. Но у тебя нет и никогда не может быть попутчика… Ты ищешь то, до чего не умеешь дотянуться.

— А ты знаешь… знаешь, — вытолкнул он неповоротливым языком, — что же я… что я так долго ищу?

Мария перевернула еще одну карту и положила поверх предыдущих. Затем, впервые с того момента, как приступила к гаданию, взглянула на Ланье, а потом посмотрела вниз. Пара обнаженных любовников, простирающих друг к другу руки в навеки застывшем порыве страсти, сидели рядышком на пестром лоскутном одеяле. Колода выпала у гадалки из рук и рассыпалась по широкой кровати неровным веером.

— Ты… Ты должен уйти!

— Нет, — сказал он спокойно. — На сей раз — нет. Не раньше, чем ты меня выслушаешь.

Что-то заскрипело снаружи. Старые деревянные ступеньки под ногами в щегольских коротких сапожках.

— Это Натан! Уходи, пока еще можешь.

— Послушай меня, — он снова ухватил ее за руку, — ты не принадлежишь этому миру. Ты здесь не своя и никогда своей не была. Я пришел, чтобы отправить тебя домой.

— Домой?… Какой еще дом, я даже не знаю, кто ты такой!

Сапожки прокрались по коридору и показались в щели под дверью.

Мария выдернула руку и оттолкнула Ланье.

— Убирайся отсюда. Немедленно!

Дверь распахнулась, и в комнату хищно шагнул долговязый бармен с внушительной дубинкой в руке. На миг он, казалось, опешил, увидев клиента сидящим на кровати в полном одеянии, но тут же кинулся вперед, угрожающе размахивая своим оружием. Ланье вскочил, толстая дубинка просвистела мимо его уха и врезалась в плечо.

— Нет, Натан! Не надо!

Мария попыталась оттащить верзилу, который был на полголовы выше Ланье, но бармен оттолкнул ее. Девушка неловко упала на грязный пол. Натан не обратил на это внимания, сосредоточившись на противнике, и снова замахнулся дубинкой. Ланье отреагировал не раздумывая, его выучка сработала автоматически. Время замедлилось, нога в грубом тяжелом башмаке описала изящную дугу и каблуком с железной подковкой сокрушила ребра Натана. Верзила еще только складывался вдвое, воздух с хрипом покидал его легкие, когда Ланье, сделав шаг вперед, молниеносно прикоснулся ребром ладони к его горлу, а потом ударил открытой ладонью по лицу. Натан мешком рухнул на пол и остался лежать, подергиваясь.

— Ты убил его! Убил! — закричала Мария, подползая на коленях к Натану. — Грязный ублюдок! Мерзавец!

— Но ведь он… — Ланье вывалился из боевого статуса в реальное время, и левое плечо, на которое обрушилась дубинка Натана, взорвалось болью. Его правая ладонь была испачкана красным, и он тупо посмотрел на руку, не понимая, чья это кровь, его собственная или умирающего бармена. — Он же собирался прикончить меня!

— Натану нужны были твои деньги, а не жизнь… — Слезы ручьями струились по ее лицу, искаженному гримасой гнева и отчаяния. Очевидно, Натан был для Марии гораздо большим, чем просто сутенер. Ланье протянул руку, чтобы поднять ее с пола, но девушка резво вскочила на ноги и отпрянула. — Не прикасайся ко мне! — завизжала она. — Дьявол! Не знаю, из какого ада ты явился и знать не хочу… Оставь меня в покое!

Раздался тупой хлопок, не громче, чем производит пробка, вылетающая из бутылки шампанского. Еще секунду назад она стояла тут, прижимаясь спиной к стене, а в следующую секунду пропала. Исчезла вмиг, как лопнувший пузырек мыльной пены. Остался лишь приторный запах духов.

Ланье, все еще в шоке от боли, машинально двинулся к месту, где только что стояла Мария. Наткнувшись на кровать, он собрал рассыпанные на одеяле карты, сунул колоду в жилетный карман и вытянул за шнурок из-за ворота перемещатель, висевший у него на шее. Волна перехода поглотила его и унесла, не оставив позади ничего.

Белый свет. Чистый. Пронзительный, ничем не смягченный. Свет наполнял его, прожигал до костей. Он падал вниз. Или поднимался вверх. Здесь невозможно было ориентироваться. Пространство вокруг него казалось бесформенным — белое на белом, окруженное белым. Один из бесчисленных пузырьков квантовой пены. Он видел лишь тонюсенькую нить, колеблющуюся, как паутинка на ветру, которая указывала ему путь.

Ланье дрейфовал, потому что ничего другого сделать не мог. Ослепительный свет смягчался, тускнел, из посеревшего тумана стала конденсироваться унылая промороженная земля. Тяга! Очень слабенькая, издалека, но Мария где-то там. Она по-прежнему дразнит его, она смеется над ним…

Башмаки Ланье утопали в грязной, сдобренной мазутом снежной каше. Дорогу, ведущую в город, от кромки до кромки заливала жидкая серая слякоть, сильно смахивающая на строительный раствор, но на обочинах упрямо высились сугробы почерневшего снега. Мимо, вздымая фонтаны грязи, промчался грузовик, доверху груженный голубовато-серой медной рудой: ярко-желтый монстр впятеро выше его собственного роста, кузов не уступает товарному вагону. Дорога шла от горы, над которой доминировали постройки колоссальной шахты. Владения горнодобытчиков отделялись от города изгородями из колючей проволоки и обширными переполненными свалками. Рак техно-цивилизации, въедающийся в старую плоть Земли.

Ланье было холодно, он чувствовал себя очень плохо после этого перехода. Вздохнув и собравшись с силами, он зашагал к городу. Мария еще никогда не забиралась так далеко в будущее. Ланье счел это неким предзнаменованием: дурным или хорошим, он и сам не мог сказать.

Его странная одежда привлекала любопытные взгляды водителей проезжающих машин, но не так часто, как можно было бы ожидать. На кривых окраинных улицах обнаружилось большое количество третьесортных пивнушек и кабачков, которые были хорошо заметны издалека по неоновым вывескам, мигающим над немытыми окнами. Очевидно, пьяные оборванцы, вроде него самого, вызывают в данном столетии столь же мало интереса, как и в других. Ланье подумал о том, чтобы зайти в одну из самых низкопробных забегаловок, но несколько монет, завалявшихся у него в кармане, здесь не имели никакой ценности. Он долго обдумывал эту проблему, слоняясь по городу, пока не заметил в конце односторонней улицы торговый центр. Там Ланье сменил одежду, переоблачившись в подсобном помещении, где никто его не заметил, и вышел из магазина подержанных вещей, не заплатив. Он оставил себе только перемещатель, висевший на шее, и колоду Таро, изготовленную пару столетий назад.

Потом он отправился на поиски почтового отделения.

— Чем могу помочь, приятель?

Ланье улыбнулся человеку в окошке. Он нашел на улицах достаточно мелочи, чтобы приобрести марку и местную глянцевую открытку: гора, увенчанная гигантским деррик-краном шахты, на фоне живописного заката в пикантно-розовых и апельсиновых тонах. Кран изрядно напоминал виселицу, а Дерриком звали одного заплечных дел мастера из Лондона XVII века: этот палач специализировался на повешении. Надпись на лицевой стороне открытки гласила: «Добро пожаловать!» Ланье ухмыльнулся про себя, оценив иронию, и начертал на оборотной стороне: «Я был бы счастлив видеть тебя здесь! Твой Лэн».

Точка, которая стояла после подписи, являла собой не что иное, как последнюю таблетку из рекордера Ланье. Одиннадцать месяцев его жизни, представленные в сконденсированном и архивированном виде. Координаты, рапорты, моментальные снимки, видео-и аудиозаписи, реквизиты, общие расходы, итоговый отчет. Ланье мысленно помолился неизвестно кому, чтобы его открытка дошла по назначению, а иначе он пропал.

— Ты можешь ее отправить? — спросил он у оператора, протягивая открытку в окошко.

— Конечно. Но только не раньше, чем завтра.

— Мне подходит, приятель, никакой спешки.

На почте было тепло, и он вышел на мороз с сожалением. Теперь нужно было вернуться на окраину города. Где-то там, на одном из перекрестков (он узнает, где именно, только когда отыщет этот перекресток) его дожидаются новая экипировка, припасы и деньги, которые Ланье только что запросил. Боль в плече снова усилилась, он едва мог двинуть левой рукой. Больше всего на свете ему сейчас хотелось зайти в любую забегаловку и оглушить издерганные нервы алкоголем. Пока он ковылял по городу, след Марии начал выветриваться. С каждой секундой он становился все слабее и слабее.

Никогда еще Ланье не ощущал такой безнадежности.

Она приснилась ему этой ночью, впервые за много-много месяцев… Ланье стоял на зеленой лужайке, пахнущей дождем и свежескошенной травой, и было очень тепло. Она спустила платье с плеч, позволив ткани упасть на лужайку, и пошла навстречу. Круглые крепкие груди мягко колыхались в такт каждому грациозному шагу, на губах застыла легкая полуулыбка, слишком мудрая для такого юного лица. Глаза неправдоподобной, изумительной синевы ни на миг не отрывались от его глаз, в них играла искра затаенной усмешки.

Подойдя, она прильнула к нему и обняла за шею. Он почувствовал через рубашку тепло ее тела, тяжелые груди, твердые соски. Девушка посмотрела ему в лицо. Ее дыхание было горячим и благоухало спелыми яблоками и кислым молодым вином. «Ты не можешь победить», — сказала она, неудержимо вытекая из его рук, как вода вытекает из треснувшего сосуда.

Ланье проснулся в холодном поту, запутавшись в дешевых, припахивающих дезинсектантом гостиничных простынях. Больше он не спал, думая о ней до самого утра, и мысли эти сводили с ума.

Рассветные лучи заскользили по снегу, темно-красные, алые, розовые, оранжевые. Слишком краткий триумф великолепия природы, прежде чем снова возобладают грязно-серые и блекло-коричневые тона. Вчера Ланье так и остался совершенно трезвым, но вместо бодрости и утренней ясности рассудка ощущал лишь нервную напряженность и усталость. Плечо, пораженное дубинкой Натана, пульсировало от боли. Ланье подумал о выпивке, но ограничился аспирином, в надежде, что маленькие белые таблетки принесут ему облегчение, обещанное на упаковке.

Завернув за угол, Ланье зашагал по еще одной бесконечной улице. Замерзшая за ночь слякоть хрустела под каблуками. Впереди показалось кафе с парковкой, теплый аромат чего-то жареного коснулся его ноздрей, перебивая запахи дизельного топлива и пропана. Бело-синий автобус въехал на парковочную площадку и неуклюже затормозил, проехавшись юзом. Ланье поспешил войти в кафе, прежде чем все свободные места оккупируют его пассажиры.

Он выбрал в меню какое-то блюдо, о котором имел смутное представление, и стал дожидаться заказа, прихлебывая из кружки горячий, не слишком крепкий кофе с молоком. Деньги, которые Ланье попросил, прислали, но надолго их растянуть не удастся — при таких-то ценах, что значились в меню. Выходит, он опять ошибся. Еще один маленький просчет в длинной-длинной цепи других крошечных ошибок, которые слипаются в огромный ком, чтобы затем неудержимо покатиться к провалу. Он взял из соседней кабинки забытую кем-то газету, но понял, что не сможет держать ее перед глазами — так тряслись руки.

Наконец ему принесли завтрак. Ланье набросился на еду с торопливой жадностью голодающего бедняка, в душе вознося молитвы, чтобы его сразу же не стошнило. Боль в левом плече усилилась, он ощутил беззвучный толчок, сильнее земной гравитации, безжалостную сосущую тягу.

Он посмотрел налево.

Она сидела наискосок от Ланье, одетая в претенциозное длинное пальто гвоздичного цвета, которое было на несколько размеров больше, чем следует. Мужчина, сидевший рядом с ней, казался вдвое старше. Он что-то беспрерывно говорил, держа одной рукой дымящуюся сигарету, другой с хозяйским видом поглаживая бедро девушки. Ланье встал, положил подле своей пустой тарелки несколько мелких купюр и двинулся к ним. Мария резко обернулась, ее лицо побелело.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал ей Ланье.

— Какого дьявола? — Мужчина нахмурился. — Ты кто такой?

Ланье не обратил на него ни малейшего внимания.

— Пойдем, Мария. Поищем другое место для разговора.

— Оставь меня в покое, — упавшим голосом проговорила она, не подделываясь под местный выговор. Веки ее были густо накрашены синим, ресницы слиплись от туши. Жалкая попытка отвлечь внимание от темных кругов под глазами. Вид изнуренный, черные волосы утратили блеск и повисли безжизненными прядями. — Уходи, оставь меня, я тебя не знаю.

— Ты слышал это, парень? Убирайся! — с угрозой рявкнул ее ухажер и поднялся из-за стола. Ланье удостоил его мимолетного взгляда: высокий, широкоплечий и когда-то, вероятно, спортивный.

— Мария!.. Мы должны поговорить, прошу тебя!

Мужчина попытался встать между ним и девушкой, приняв характерную стойку для драки, но медленные, неуклюжие движения открытым текстом телеграфировали о его скудных замыслах и нехитрых уловках. Правая рука Ланье взметнулась со скоростью аспида и поймала ладонь ухажера, резко вывернув его пальцы назад. Лицо мужчины исказила боль. От шока он даже не смог закричать, его колени подогнулись.

— Хватит! — Девушка в ярости вскочила и оттолкнула мужчин друг рт друга. — С меня довольно! Я пойду с тобой, только не бей его, — сказала она Ланье.

Ухажер уставился на Марию с изумлением, но остановить уже не пытался. Ланье помедлил, стараясь сдержаться. Адреналин кипел в крови. Он почти надеялся, что проигравший все-таки замахнется — на него или на нее. Разум Ланье пылал, улавливая страх Марии, усиливающий его собственный, который передавался ей. Драка, по крайней мере, могла бы дать выход дурной энергии, скопившейся внутри него. Не дождавшись нападения, Ланье открыл перед девушкой дверь и вышел вслед за ней на парковочную площадку.

— Куда мы идем? — спросила Мария, зябко кутаясь в широкое пальто. Их дыхание превращалось в пар на морозе.

— Надо найти для нас комнату.

— Прекрасно, — сказала она, принимаясь деловито поправлять волосы, чтобы скрыть свое замешательство. — Это встанет тебе в пятьдесят баксов, о'кей?

Он ухватил ее за локоть и развернул лицом к себе.

— Скажи, тебе нравится такая жизнь, Мария?

— Да пропади ты, — злобно прошипела она и вырвалась, но Ланье снова ее поймал. И потащил к низеньким, облупленным кабинам мотеля на противоположной стороне улицы. Перепуганная девушка перестала сопротивляться и покорно пошла за ним.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила она жалобным голоском, но Ланье не ответил.

Женщина в конторе мотеля окинула их проницательным взглядом. Пожав плечами, она сняла со стены ключ и вручила Ланье, а он оплатил комнату на одну ночь. Он все время сжимал руку Марии мертвой хваткой. За руку вывел ее из конторы и довел до комнаты, открыл замок ключом. Мария не сопротивлялась, когда он зажег свет, завел ее внутрь и затворил дверь.

— Включи отопление, — попросила она. — Мне холодно.

— Хорошо.

Он нашел то, что показалось ему термостатом, и повернул ручку вправо до отказа. Радиатор тихонько зашипел, от него заструилось ощутимое тепло. Ланье запер дверь на цепочку, снял теплую куртку с капюшоном и бросил на кровать.

— Я вижу, ты быстро освоилась в этом столетии.

— Чего ты от меня хочешь?

Мария, дрожа, присела на корточки возле радиатора, обхватив руками плечи; полы розового пальто раскинулись вокруг нее на грязном полу. На секунду он вдруг увидел в ней ту четырнадцатилетнюю девочку, которую встретил в Праге много лет назад.

— Что тебе от меня нужно? — тихо спросила она. — Почему ты меня преследуешь? Скажи!

— Я уже говорил. У тебя дар.

— Прошу, оставь меня в покое… — Из глаз ее потекли слезы пополам с ручейками туши. — Пожалуйста!

— Не могу. — Ланье шагнул к девушке, остановился, поколебался, вернулся назад и сел на кровать. — Я не причиню тебе вреда, обещаю. Я только хочу помочь.

— Помочь? Как?

— Ты можешь уйти отсюда. Вернуться домой.

— Домой? — Мария истерически расхохоталась. — Не смеши, у меня нет дома.

— Неправда. — Ланье осторожно снял со своей шеи перемещатель и протянул его девушке. — Смотри, это оттуда, где твой дом.

Пальцы Марии нервно вздрогнули, когда она прикоснулась к миниатюрной серебристой сфере. Лицо ее застыло в шоке, внезапно сменившимся робким пониманием. Быстро отдернув пальцы, она взглянула на Ланье круглыми от изумления глазами.

— Что это такое?!

— Устройство, которое называется перемещателем. Теперь ты понимаешь, как я шел за тобой по пятам все эти годы? Этот предмет приведет тебя домой.

Ланье глубоко вздохнул, в сотый или тысячный раз в этом столетии мечтая заглушить свою боль дешевой выпивкой.

— Видишь ли, девочка, случилась война, и мы эту войну проигрывали. Слишком многие возненавидели нас за то, что умеем делать только мы, и объединили усилия. А мы… мы не могли одновременно сражаться с врагами и защищать свои семьи, поэтому… Словом, мы собрали наших самых одаренных детишек и отправили поодиночке в разные места. Где врагу было до них не добраться.

Она тихо подошла и села рядом с Ланье. Протянула руку и снова потрогала перемещатель.

— И я оказалась среди этих детей?

— Да, Мария.

— Все эти годы… — Слезы опять потекли по ее грязным щекам. — Все эти проклятые годы!.. Вышвырнули меня и оставили голодать!

— Дела обернулись не так, как мы рассчитывали, — виновато сказал Ланье и взял ее за руку. Рука Марии была холодной и вялой. — Когда война закончилась… Она закончилась не потому, что кто-то ее выиграл, а потому, что обе стороны потерпели поражение. Прошли годы, прежде чем мы сумели накопить достаточно ресурсов, чтобы выдернуть из прошлого вас всех. — Он опустил голову и сгорбился, как старик. — Ты последняя.

— Но почему именно я? Почему так долго?!

Ланье помолчал, слова не шли у него с языка. Его разум оцепенел, на плечи навалилась вся тяжесть мира.

— Ты оказалась чересчур хороша, вот почему, — сказал он наконец. — Слишком талантлива, слишком лабильна. В твоей родословной сто поколений превосходных навигаторов, но ты гораздо лучше. То, что все мы делаем с помощью машин, — он кивнул на перемещатель, — тебе удается инстинктивно. И всякий раз, когда я к тебе подбирался, ты убегала от меня в другое время и место… Но теперь уже все закончено, ты можешь вернуться домой.

Где-то вдалеке тоскливо взвыла полицейская сирена. Девушка осторожно взяла у Ланье серебристый шарик и, крепко зажмурившись, приложила его к своей щеке.

— Столько лет… — прошептала она.

— Прости. Я не в силах изменить то, что было. Не знаю, может ли это хоть как-нибудь утешить… Но когда ты вернешься домой, Мария, тебя встретят как героиню. Тебя научат правильно использовать свой дар. Ты увидишь такие дальние миры, о каких большинство из нас лишь мечтает. — Ланье улыбнулся ей, немного кривовато из-за снедающей его боли. — Лично я отдал бы что угодно за такой дар, как у тебя.

— Но ведь ты… Я чувствую в тебе тот же самый талант! Я ощутила его сразу, когда мы в первый раз повстречались.

— Возможно, прежде… много лет назад… — Он покачал головой, отгоняя подступающие слезы. — Что бы там ни было, — сказал Ланье после паузы, — война выжгла все. И когда ей пришел конец, я был уже пустой скорлупой, не более… Вот почему я добровольно вызвался поискать тебя в прошлом.

— Скажи мне… — Мария глубоко вздохнула. — Ты мой отец?

— Кто, я?… Господи, нет! — Ланье невесело рассмеялся. — Я просто друг.

Девушка серьезно кивнула, разглядывая перемещатель в своей руке. Снова приложила его к лицу и закрыла глаза с выражением блаженства. Ей было хорошо и тепло, и немного кружилась голова, как после доброго коньяка, выпитого на морозе.

— Когда мы отправляемся?

— Когда ты будешь готова. — Он взял у девушки крошечную сферу, настроил ее скрытые регуляторы на нужные координаты и повесил ей на шею. — Следуй за нитью, она приведет тебя домой.

— Разве мы не вместе?…

— Нет, я не могу. Без этого, — он тронул пальцем шарик, — у меня ничего не получится. Или все, или ничего — только так.

— Но может быть…

— Не может. — Ланье погладил Марию по щеке, игнорируя боль контакта. — Я же сказал тебе, что вызвался добровольно. Там у меня все равно ничего не осталось. Ни семьи, ни друзей… — он печально улыбнулся, — ни таланта. Так будет даже лучше.

Мария встала перед Ланье и потупилась. Помедлив, она стала расстегивать пуговицы своего нелепого пальто. Под пальто она была одета в короткую узкую юбку и тесную ярко-красную блузку, обтягивающую высокие груди. Она взяла его за руку и потянула к себе.

— Нет, — сказал Ланье, отнимая у нее руку, и отодвинулся.

Кровь ударила ему в голову, и наваждение того памятного сна поглотило его. Закрыв глаза, он попытался отогнать ощущение ее шелковистой кожи, прильнувшей к его собственной.

— Нет, — повторил он. — Это было бы чересчур больно… — он снова печально улыбнулся, — для нас обоих. Но ты можешь кое-что сделать для меня, Мария.

— Что?

Он выудил из внутреннего кармана куртки древнюю колоду Таро и бросил на кровать.

— Ты не закончила предсказание.

Она рассмеялась сквозь слезы и собрала колоду. Маленькие раскрашенные лица, уже знакомые символы. В последний раз Мария разложила карты для Ланье. В последний раз принялась читать по картам его судьбу.

— Твое странствие было долгим и трудным, но оно подошло к концу. Твои хлопоты были тяжкими, заботы многочисленными, но все они остались позади. Я вижу впереди печаль и тоску, но я вижу и радость, вижу гармонию ума и духа…

Руки ее дрожали, когда девушка переворачивала карты одну за другой и нараспев толковала их значение в раскладе. Наконец она открыла последнюю карту и положила ее поперек предыдущей.

Веселый бродяга шагал куда-то, беспечно насвистывая, все его пожитки в узелке, перекинутом через плечо. Ланье взглянул на карту и улыбнулся.

— Дурак?

Мария кивнула. Он собрал колоду и снова сунул ее в карман куртки. Потом наклонился к девушке и нежно, как только мог, поцеловал ее в лоб. А затем встал и направился к двери.

— Что ты будешь делать, Ланье?

Он остановился и пожал плечами.

— Пока не знаю. Может, все будет не так уж и плохо. Это столетие выглядит достаточно прилично. — Он открыл дверь, и в комнату ворвалась холодная струя воздуха. — Удачи тебе, Мария, будь счастлива.

Она только кивнула, размазывая слезы. Ланье вышел наружу и закрыл за собой дверь. Утро было пасмурным, но среди низких серых туч сиял клочок голубого неба, и бледный солнечный свет падал на обледеневшие сугробы. Он быстро зашагал куда глаза глядят, глубоко вдыхая морозный воздух, обжигающий легкие. Он все еще чувствовал ее след, ощущал ее тягу. Судорога прокатилась вдоль его позвоночника в тот миг, когда Мария исчезла в недостижимом для него будущем. Ланье вздохнул, переждал приступ боли и зашагал еще быстрее.

Главные городские часы гулко пробили десять. По дороге, ведущей от шахты, грохотали гигантские грузовики с рудой. У него были доллары, которые он вчера положил на счет в банке, не слишком много, но не так уж и мало. В кармане несколько купюр, и он собирался потратить их немедленно. Если он в ближайшие полчаса не дорвется наконец до выпивки, подумал Ланье, посмеиваясь над собой, то самым элементарным образом может окочуриться.

Перевела с английского Людмила ЩЁКОТОВА

© Justin Stanchfield. The Hanged Man, the Lovers and the Fool. 2002. Публикуется с разрешения автора.

Ричард Ловетт Оружие массового помрачения

Первой жертвой оказался Герберт Даппелмейер. — Простите, мистер Даппелмейер, но я не могу продать вам билет на этот поезд, — объявила кассир, и хотя лицо оставалось невозмутимым, колени так тряслись, что только со второй попытки ей удалось нашарить ногой кнопку сигнализации. За шесть месяцев работы Джинни ни разу не приходило в голову бояться клиента. До сегодняшней минуты. Но это вполне понятно: Герберт был ее первым Красным. Сам Герберт ничего не заметил. Впрочем, и в этом не было ничего удивительного: он крайне редко замечал что-либо, помимо происходящего в его собственной голове.

— Все в порядке, — успокоил он. — Я не спешу.

Времени у него действительно было много, а кроме того, он мысленно воспроизводил лекцию на тему эволюционной биологии пустынной растительности, которую ему предстояло читать через несколько дней, а поэтому не все ли равно, где это делать: в поезде или на вокзале?

— Не могли бы вы найти мне место на следующем? — рассеянно спросил он и осекся. Что-то, сказанное Джинни, проникло через барьер теории развития пустынных однолетних растений.

— Я вас знаю? — осведомился он.

В любых других обстоятельствах Джинни рассмеялась бы и выбрала один из десятка готовых ответов на случайно вырвавшееся у Герберта старое как мир клише, которым мужчины испокон века пользуются для знакомства с женщиной. Но сейчас, когда на экране компьютера его имя вспыхивало большими красными буквами, а надпись внизу настоятельно советовала немедленно вызвать охрану, девушка держалась из последних сил, стараясь не показать паники.

«Этот мужчина — террорист. И прихлопнет меня, как муху», — подумала она.

На самом деле Герберт был добрейшей души человек и любил насекомых едва ли не так же преданно, как растения, но этого Джинни не знала, а мигающие на экране буквы напугали ее до полусмерти.

Поэтому она решила игнорировать второй вопрос Герберта и ответить на первый, хотя в смятении забыла даже посмотреть расписание.

— Простите, но и на него все билеты проданы.

Она не сообразила, что сделала серьезную ошибку, назвав его по имени. Герберт протянул ей сорок девять долларов, а она так и не потребовала его паспорт. И узнала его имя только потому, что быстродействующие оптические сканеры считали отпечатки его пальцев, пока он передавал банкноты через стойку. Если верить мастеру, который устанавливал оборудование, эти сканеры с их базой данных, работавшей в режиме он-лайн, могли идентифицировать любого человека за доли секунды. Так что ей было совершенно необязательно требовать паспорт, хотя Джинни слышала о террористе, пойманном только потому, что тот предъявил фальшивое удостоверение, не совпадавшее с именем, установленным по отпечаткам пальцев. Обычно Джинни рассматривала сканирование как способ улучшить обслуживание пассажиров. В основном люди любили, когда их приветствовали по имени, но, с другой стороны, большинство пассажиров — законопослушные граждане. Красные попадались крайне редко.

Герберт пожал плечами:

— Ну давайте поищем на следующем.

Джинни покачала головой, опасаясь сделать еще одну ошибку и разозлить этого опасного типа, выглядевшего в глазах окружающих мирным, слегка прибабахнутым профессором.

— Мне очень жаль, но и на следующем все места заняты.

Она твердо знала, что террористы всегда стремятся выглядеть обычными людьми. Много лет подряд они могут вести себя как ничем не примечательные граждане, а потом их главари отдают приказ убить, и они фанатично подчиняются во имя фашизма, или неокоммунизма, или Аллаха, или очередного из миллионов других «измов», о которых Джинни имела весьма смутное представление. Но правительство наконец нашло способ решить проблему, и Джинни оказалась «на передовой».

Даже глубоко законспирированные террористы должны покупать еду, одежду и бесчисленное множество других вещей, включая железнодорожные билеты. Пути всего это можно проследить. Недаром статистики изучают потребительский спрос террористов, пытаются создать модель, построить график, который можно использовать для определения вероятности того, что каждый потенциальный покупатель билета может также оказаться террористом. Джинни повезло (или не повезло, в зависимости от того, как на это поглядеть), она столкнулась с первым на этом вокзале Красным, с тех пор как вошла в действие новая система идентификации. Если удастся выжить, она станет героиней. Но в данный момент она просто тряслась от страха.

— О'кей, — вздохнул Герберт. — Что же, вполне можно поехать и завтра.

Он снова протянул ей деньги.

— Дайте мне билет на первый же поезд, где есть свободные места.

А вот этого Джинни никак не могла сделать. Если отдать билет, он повернется и уйдет!

На такой случай ей был дан строгий приказ: постараться задержать его до прибытия охраны. Так гласило правило номер один. Но где же охрана?

Ничего не поделаешь, приходилось импровизировать.

— Предварительная продажа требует кредитной карты, — сухо объявила она.

Ничего подобного не требовалось, но откуда ему знать!

Герберт наконец начал терять терпение.

— Прекрасно, — процедил он, открывая бумажник, после чего сунул деньги обратно, вытащил карточку и шлепнул на стойку. — А теперь давайте чертов билет!

Охрана — ни слуху, ни духу.

Джинни прекрасно знала, что случится дальше. Автомат не примет карточку, и ей придется все это объяснять постепенно накалявшемуся человеку, который в любой момент может понять, что загнан в угол.

— Простите, но это против правил, — выпалила Джинни, пытаясь любым способом отвлечь его. Беда в том, что у нее не было особого опыта в интригах плаща и кинжала. Ее задача — помогать людям, если они Зеленые, или осторожно провести их через все препоны, если они Желтые или Оранжевые. Не в ее привычках тормозить дело.

Но все же она сумела выкрутиться и на этот раз.

— Это дебетовая карта, а мне нужна кредитная.

За свою жизнь Герберт купил сотни железнодорожных билетов (самолеты не годились для коротких поездок, и он ненавидел водить машину), но до этой минуты ему не приходилось сталкиваться с подобным.

— И что?

У Джинни не было времени подумать, поэтому она, очертя голову, бросилась изобретать:

— Дебетовая карта — все равно что наличные. А мне нужна кредитная.

Не успели слова сорваться с языка, она поняла весь идиотизм сказанного, но что поделать, обратно не возьмешь, хотя по лицу Герберта медленно расползалось возмущение.

— Не я пишу правила, я только им следую, — поспешно добавила девушка.

При всем своем бесконечном терпении к диким растениям Герберт не выносил дураков. Вот и сейчас физиономия его налилась краской, на верхней губе и лысине выступили капли пота.

— Вы когда-нибудь слышали о Марке Твене? — прошипел он, перегнувшись через стойку.

Джинни изо всех сил старалась не сбежать, хотя все же невольно отшатнулась.

— Да! — едва слышно пискнула она.

— Твен, — объявил Герберт, брызжа слюной ей в лицо, — изобрел термин для таких людей, как вы! Он назвал вас «властью ничтожеств». — Он еще больше подался вперед и, ткнув в нее пальцем, разразился целой тирадой: — Вы держитесь за идиотские мелочные правила и вещаете с таким видом… — снова фонтан слюны, — словно имеете право проповедовать от имени Божьего. Неудивительно…

От продолжения Джинни спасло прибытие охраны. Первым на сцене появился Рамон Хуан Карлос, который мирно пребывал в туалете, где вызов Джинни застал его в самый неподходящий момент, который только можно представить. Но все обошлось, и он сразу же заметил Красного террориста, навалившегося на стойку и целившегося в кассиршу чем-то, что вполне могло оказаться пистолетом.

Рамон знал свои обязанности. Этот толстенький, лысый пятидесятилетний коротышка представляет угрозу поезду, угрозу национальной безопасности и, что самое немаловажное, угрозу Джинни, перед которой Рамону до смерти хотелось отличиться. Он сбил Герберта подножкой, которая сделала бы честь любому полузащитнику, и рухнул вместе с ним на мраморный пол, придавив беднягу своим немалым весом.

Очнулся Герберт в помещении охраны и долго не мог понять, что с ним случилось. Раскалывалась голова, трещали ребра, в мозгу тяжело ворочались мысли о женщине, отказавшейся продать ему билет. К сожалению, он почти забыл лекцию о диких растениях, но это оказалось самой малой из бед, поскольку его окружала толпа охранников и полицейских, по какой-то причине уверенных, что перед ними террорист. На его руках поблескивали наручники, и довольно долгое время всем было плевать на его больную голову и ноющие ребра.

Герберт так и не смог понять все детали того, что с ним стряслось. В тюрьме детективы вежливо объяснили, что компьютер с большой вероятностью определил его как террориста. Мало того, он усложнил свое положение, рассердившись на кассира, пытавшегося задержать его.

— Повезло еще, что вас не пристрелили, — заявил один из детективов, хотя адвокат Герберта заподозрил, что власти намеренно блефуют, стремясь избежать неминуемого судебного иска.

Даже адвокат с огромным трудом докопался, какая именно программа сочла профессора ботаники террористом.

— Я смог восстановить только часть истории, — сказал он, когда Герберта наконец освободили. — Остальное засекречено.

Далее адвокат объяснил, что Герберт подписался на несколько малоизвестных иностранных журналов, а компьютер ошибочно посчитал подписную плату переводом денег за рубеж.

— Они исправляют эту ошибку, так что вы по крайней мере помогли другим ученым, — утешил адвокат.

Кроме того, Герберт часто ездил в такие подозрительные места, как Марокко, Сирия, Монголия, Таджикистан, республика Чад и Судан.

— Лично я понимаю, что все дело в вашем интересе к пустыням, — продолжал адвокат, отмахиваясь от несвязных протестов Герберта. — И многие из этих стран не имеют ничего общего с терроризмом. Но находятся рядом с потенциально террористическими государствами, и это привлекло внимание компьютера. Получается также, что, кроме вас, все эти страны в комплекте посетили совсем немногие путешественники, и это тоже сыграло свою отрицательную роль.

Кроме того, по его предположению, Герберт сделал две очевидных ошибки.

— Первая — это крайне неудачное решение платить наличными за билет в один конец. Одно это почти наверняка должно было вызвать подозрения. Далее: перед тем как покинуть город, вы оплатили все свои счета. Да, верю, им подошел срок, но в сочетании с билетом в один конец это выглядело чертовски подозрительно. Думаю, однако, что истинным фактором, сыгравшим роль спускового крючка, было трудноуловимое сочетание всего этого с вашими предыдущими поступками. Скажем, вы, в отличие от остальных, не побежали покупать аварийный комплект средств жизнеобеспечения или потратили слишком большую, а может, слишком малую часть дохода на еду, одежду и путешествия. Или взяли напрокат в «Блокбастере» недостаточное количество фильмов. Словом, одному Богу известно. Беда в том, что какими бы невинными ни были ваши действия в отдельности, компьютер увидел нечто подозрительное в самой модели поведения.

Герберт покорно кивнул, но адвокат втайне опасался, что биолог всегда будет иметь неприятности с подобными программами-профайлами. Беднягу угораздило родиться истинным чудаком — в эпоху, когда всякое уклонение от стереотипа не только не приветствовалось, но и попадало под обстрел недружелюбных глаз и подвергалось тщательному изучению.

«Не высовывайся, Герберт», — подумал адвокат, прощаясь с клиентом. Но вслух не сказал. Спасение Герберта заключалось именно в его нескрываемой эксцентричности… не нужно быть гением, чтобы понять: перед вами ходячая ошибка программистов. Однако при этом не мешало бы ему получше держать себя в руках.

Десятитысячной жертвой стала Энджела Ламонте. Она зашла в книжный магазин «Робин Меконс: от А до Я» и как раз подбиралась к кассе с охапкой книг.

За кассой стояла сама Робин.

— Ну, как продвигается роман? — спросила она.

Их дружба длилась не один год. Точнее сказать, больше десяти лет, и по крайней мере половину этого срока Энджела трудилась над собственным романом. Книга эта (если когда-нибудь будет закончена, что само по себе являлось спорным вопросом) писалась в жанре альтернативной истории, и действие происходило в Китае, во время второй мировой войны.

Сама Энджела никогда не бывала в Китае, зато дед служил одним из пилотов, доставлявших провиант попавшей в окружение китайской армии через Гималаи из Индии. В детстве она зачарованно слушала его истории. О сюжете, впрочем, предпочитала не распространяться, упоминая только, что в основе лежит гипотеза, предполагавшая, будто именно китайцы опередили американцев в создании атомной бомбы, использовав машину времени, чтобы украсть плутоний из будущего.

— Медленно, — вздохнула Энджела. — Но ничего страшного. Сбор материалов куда интереснее самого процесса.

Нужно признаться, Робин всегда подозревала что-то в этом роде, но все-таки мудро промолчала.

Беседа мирно текла до той минуты, когда Робин подсчитала итог и нажала клавишу, Энджела вынула кредитку, Робин прогнала ее через терминал и окаменела, пялясь на экран.

— Странно.

— Что там?

Старая дружба все же имеет некоторые привилегии. Робин поманила Энджелу за прилавок и ткнула пальцем в монитор.

— С чего это ты вдруг стала Янтарной? Ты же всегда была идеально Зеленой.

Энджеле все это ужасно не понравилось.

— Что такое «Янтарная»?

— Условная категория. Думаю, что-то новенькое. Кто-то упоминал о ней в прошлом месяце на съезде книготорговцев, но я не обратила особого внимания.

На самом деле Робин была куда больше заинтересована в трехсторонней дискуссии между представителем ассоциации торговцев, правительственным чиновником и адвокатом союза потребителей относительно того, нужно ли позволять продавцам видеть цветовые коды покупателей. Сейчас продавцы имели право знать, с кем имеют дело, но спор собрал большую толпу.

— Думаю, программа не вполне уверена, как тебя классифицировать, и следовательно, жди визита ФБР.

— Но я ничего не сделала.

— Знаю. Ты такой же террорист, как и я. Но компьютер должен поверить, что у тебя есть все шансы убедить в этом ФБР, или тебя прямиком переведут в Оранжевые.

Правда, судя по тому, что она слышала, люди, споткнувшиеся на программе-профайле системы безопасности, так и не сумели вернуть себе статус Зеленых. Отныне Желтый — лучшее, на что могла надеяться Энджела. Впрочем, можно жить и с этим, хотя налицо ужасная несправедливость, и вообще, какая досада и неприятностей не оберешься.

К сожалению, плохие новости на этом не кончились. Робин показала на другую часть экрана.

— Боюсь, банк аннулировал твою карту. Они всегда делают это с Оранжевыми и Красными, так что тут нет ничего удивительного. Боятся, что действующие карты могут использоваться для поддержки терроризма. — (Попытайся быть оптимистичной.) — Вероятно, они снова восстановят ее, как только ФБР тебя оправдает.

И без того вечно бледное лицо Энджелы стало белым как полотно.

— И что же мне делать?

Робин хотела обнять подругу, но побоялась, что если шагнет к ней, Энджела окончательно сломается, а сейчас ей нужно иметь ясную голову.

— Постарайся откладывать все свободные деньги. Может, мы сумеем понять, что пошло наперекосяк, и объяснить это федералам.

— Звучит безнадежно.

— Может, и нет. Когда ты в последний раз пользовалась картой? — спросила Робин, взмахнув в подтверждение своих слов бесполезным куском пластика и вручая его Энджеле, словно талисман, с помощью которого можно, как по волшебству, получить нужные ответы.

Энджела машинально взяла карту и уставилась в окно, пытаясь сосредоточиться.

— Прошлой ночью… то есть сегодня утром. На заправке. Все прекрасно сработало. Господи Боже, это было всего пару часов назад!

— И ты не сделала ничего странного? Не закупила сразу пятьсот галлонов, словно запасалась на всю жизнь в предвидении конца света?

Энджела вымучила слабую улыбку.

— Нет. Всего лишь наполнила бак. Цены опять повысились, но это все.

— Значит, что-то случилось после того, как ты уехала с заправки.

Робин тоже вперилась взглядом в пространство, но, случайно опустив глаза на прилавок, отшатнулась.

— О, нет, — простонала она, глядя на экран компьютера. — Нет, нет, нет!!!

Энджела рывком подалась вперед.

— Что, Робин? Ты поняла?

Горло Робин перехватило судорогой, и несколько секунд она только беспомощно шевелила губами.

— О, Энджела, это книги! — выговорила она наконец, глядя на кассовый аппарат с таким видом, словно добрая старая подруга неожиданно дала ей пощечину. — Новая программа безопасности установлена на прошлой неделе. Едва я провожу карту на терминале, мой компьютер начинает загружать не только итоговые данные, но и все остальные штрихкоды предыдущих покупок.

Она показала на стопку выбранных Энджелой книг — чудесных, занимательных книг, которые всегда считала окнами, открытыми прямо в души преданных читателей — и подумала, как много можно узнать о людях по тому, что они предпочитают выставлять на своих книжных полках.

— Взгляни, что ты купила: ядерная физика, справочники по искусству выживания, романы о катастрофах, цитатник Председателя Мао. Ты единственная из моих знакомых, кто действительно купил маленькую красную книжечку. Помнишь, как-то давно ты сделала заказ? И это маленькое чудовище, — она стукнула кулачком по ПОС-терминалу, — способно отыскать любую покупку, сделанную с помощью твоей карты. Все они здесь, на моем жестком диске.

И тут Робин наконец сдалась и обняла подругу. Впервые услышав об апгрейде, она засомневалась, но на съезде книготорговцев специалист по охранным средствам убедил ее, что это лишь еще один способ сделать мир безопаснее. Самообольщение далось Робин довольно легко, хотя бы потому, что в реальности у нее не было другого выхода, если только она сама не хотела быть обвиненной в пособничестве террористам. И вот теперь посмотрите, что вышло!

— О, Энджела, — вздохнула она, — пожалуйста, скажи, что твой роман действительно продвигается. И у тебя имеется симпатичная толстая кипа уже распечатанных листов, чтобы показать ФБР и объяснить, зачем ты покупаешь все эти книги. Потому что иначе, считай, тебя крупно подставили!

Вместе с Энджелой пострадала и она сама, потому что больше уж никогда не могла продать книгу, не задаваясь вопросом, сознает ли читатель все последствия, связанные с выбором того или иного произведения.

Миллионной жертвой оказался Колин Маккензи. В свои почтенные годы он редко хаживал на концерты, но уж очень хотел послушать группу своих любимых старичков: Уилли Рокета и «Ретро Гикс», игравших хиты прошлых лет. Стараясь избежать толкотни, он даже явился на полтора часа раньше, но попал в огромную очередь, тянувшуюся к входам, где выстроились охранники. Очередь была такой длинной, что охватывала петлей весь концертный зал, выплескиваясь на автостоянку, подобно свернувшейся кольцами змее. Строй едва заметно двигался вперед, и Колин, оценивая скорость этого продвижения, пытался убедить себя, что успеет к началу. Но надежда не оправдалась: очередь едва ползла, и Колин услышал вступительные аккорды уже на подступах к пропускному пункту. С полдюжины охранников работали у каждой двери, но проверка занимала слишком много времени.

— Простите за задержку, — извинился охранник с детским личиком, когда Колин прижал большой палец к сканеру. И хотя парень наверняка не знал разницы между старыми хитами «Ретро» и «О, Сюзанна», под униформой бугрились внушительные мускулы, а шея выглядела достаточно тренированной, чтобы удержать копер для забивки свай.

Судя по имени на бейдже, охранника звали Ким Спрингер, совершенно не мужское имя, о замене которого он довольно часто подумывал.

— Нас отправили в наряд, испытывать новые видеокамеры, — разоткровенничался он. — Со временем они помогут распознавать террористов, но никто не подумал дать нам лишние информационные шины, поэтому все идет так медленно. Но это временные неудобства.

Когда система станет национальной, на тысячах контрольно-пропускных пунктов будут сделаны снимки, которые потом введут в программы распознавания внешности и фигуры, и уж они будут сравнивать каждое фото с предыдущими изображениями. Конечно, это займет немало времени, но в конце концов система даже сумеет поднять тревогу, определив нехарактерные изменения внешности, такие, как срочно сбритая борода или окраска волос под седину: верные доказательства того, что человек, чье досье до сих пор было чисто, вдруг решился на преступление. Однако без соответствующих информационных шин вся система была такой же тягуче-медленной, как патока, и Ким уже устал извиняться.

В обычных обстоятельствах Колину нравились охранники, вежливо объяснявшие, какую задачу выполняют: это делало весь процесс менее унизительным. Кроме того, подобные рассказы о последних достижениях не только успокаивают публику, но и одновременно служат негласным предупреждением возможным террористам. Однако сегодня Колин хотел одного: чтобы все это поскорее закончилось.

Ким, со своей стороны, тоже пытался не тормозить процесс — насколько позволяло оборудование.

— О'кей, — кивнул он, когда «Гикс» под гром аплодисментов закончили первый номер. — Камера наконец показала ваше лицо. Теперь медленно повернитесь, чтобы она смогла захватить вас со всех сторон. Хорошо. Теперь снова встаньте к ней лицом.

Пока данные передавались от находившегося неизвестно где центрального процессора, Колин нетерпеливо переминался с ноги на ногу. «Гикс» тем временем заиграли вторую мелодию. Компьютер вдруг пискнул, и охранник глянул на монитор.

— О, дьявол, — буркнул он. — Еще один Желтый. Извините, вам туда нельзя. Получите деньги за билет вон там. — Он ткнул пальцем в очередь, выглядевшую почти такой же уныло-безнадежной, как и та, в которой недавно стоял Колин. — Вот это да, — продолжал он, словно видя ее впервые. — Ничего не скажешь, многовато их стало.

Но в этот момент Колина заботили исключительно собственные беды.

— Что за вздор? — возопил он. — У меня нигде не было подобных затруднений.

— И впредь может не быть, — заверил Ким, слыхавший о маргинальных Зеленых, болтавшихся где-то между Зелеными и Желтыми. Их становилось все больше с каждым новым апгрейдом, так что статус некоторых людей напрямую зависел от того, на какое мероприятие они собираются попасть. У Кима была хорошая память на лица, поэтому он точно знал, что иногда допускал в зал именно тех людей, которым преградил дорогу всего несколько дней назад. — Но сегодня я не могу вас пустить.

Колин не верил собственным ушам. До сих пор его злейшим преступлением считалась незаконная парковка. Теперь же, отстояв в очереди почти два часа, он слышит, что общество не может рисковать, пропустив его на концерт «Гикс». Что они себе о нем воображают? Неужели он способен огреть кого-то по голове лозунгом с призывами к миру? Да нет же, все знают, насколько «Гикс» далеки от политики! Поэтому они и выбрали такое название! Может, компьютер посчитал, что он оскорбит кого-то своими жирными волосами, хотя волосы пребывали в таком состоянии задолго до появления группы.

Несмотря на молодость, охранник был прекрасно натренирован, и при первых признаках гнева на лице Колина все дружелюбие мигом исчезло, а мускулы взбухли до невероятных пропорций. К чести Колина, тот избрал мудрую линию поведения, оставшись спокойным.

— Не могли бы вы, по крайней мере, объяснить мне, в чем дело? — спросил он как можно мягче.

Мышцы Кима оставались напряженными, но рука уже не тянулась к пистолету.

— Только в общих чертах. За деталями можно обратиться в отдел по борьбе с терроризмом.

Бросив взгляд на очередь, он украдкой вздохнул. Работа ему нравилась, но в подобные дни он жалел, что не может ожесточиться и сказать: «Извините, но ничего не выйдет. А теперь уходите». Да и терпеть осталось не менее часа, даже если поток Желтых вдруг иссякнет.

Но частью его работы было сведение протестов к минимуму. Потрать две минуты на приглаживание взъерошенных перьев, и это поможет сэкономить куда больше времени и сил. А на тот случай, если реакция субъекта будет чересчур нервной или покажет, что он может в будущем представлять опасность для других охранников, Киму были даны полномочия ввести предупреждение в базу данных. Он работал на правительство, а не на концертный зал; от него ждали быстрых, умелых действий, и сегодняшняя неразбериха не была его виной.

— Начать с того, — пояснил он, — что камерам вы не понравились, хотя им никто особенно не нравится. Одна из их основных функций — сравнивать вашу одежду с той, которую обычно носят люди, и выискивать недостатки. Но что-то, очевидно, пошло не так. Программа не ожидала, что люди могут выглядеть такими… нормальными.

А вот это было сильным преуменьшением. Ким был далеко не так глуп, как любил представляться, и в самом начале вечера улучил минутку, чтобы взглянуть на шаблоны распознавания модели, которые в тестовых программах не были защищены паролем. Насколько он понял, программное обеспечение ожидало, что поклонники «Гикс» имеют склонность одеваться… ну, скажем, несколько экстравагантно.

Как только Колин успокоился, Ким решил рискнуть, задав вопрос, терзавший его с тех пор, как он увидел шаблоны.

— Так что за чокнутую музыку играет этот тип Рокет? Судя по тому, что я слышу, она не слишком отличается от той дребедени, которую любит моя мамаша.

— Потому что у нее есть вкус, — сказал Колин, гнев которого сменился глубокой печалью. — И нет в этой музыке ничего чокнутого. «Гикс» исполняют подлинники пятидесятых-шестидесятых годов. Удовольствие от их концерта в том, что слушаешь не римейки старых мелодий, а вроде как снова становишься молодым и впервые слышишь музыку своего поколения. Рокет — это придуманное имя. Псевдоним. Старые группы любили подобные имена.

Ким кивнул. До чего же похоже на программистов: написать затейливый новый алгоритм распознавания модели только затем, чтобы вооружить ее идиотским профайлом, основанным на чьих-то ошеломляющих догадках.

До сих пор единственными, которых не отвергла программа стандарта одежды, были два парня с желтыми «ирокезами» на головах и в куртках с воротниками, усеянными заклепками.

Ким еще раз оглядел очередь и едва не поддался соблазну вежливо отшить Колина. Но тот ответил на его вопрос, а долг платежом красен.

— Как я уже сказал, стандарт одежды для подобных концертов — это всего лишь тест. Машина выдала Желтый код после нашей обычной проверки удостоверения личности. Никто не знает точно, как эти штуки работают, но я всегда подозревал, что для концертов кроме обычных процедур запрашиваются сведения о том, какую музыку вы обычно покупаете, чтобы проверить, совпадают ли ваши вкусы с репертуаром концерта. Если вы приобретаете исключительно хип-хоп, вряд ли вас пустят на концерт классической музыки. А на таких сборищах, как это, Желтый флаг поднимается достаточно часто, так что соображения, по которым происходит отсев, должны быть очень тонкими.

Когда я только начинал обслуживать концерты, начальница предупредила, что нет смысла удивляться, если у многих шестидесятников окажутся приводы в полицию, особенно за уличные протесты или употребление наркотиков. Она сама ваша ровесница и часто шутит, что если вы хорошо помните шестидесятые, значит, сами в них не жили. Конечно, многие из вас ухитрились остаться чистенькими… — Ким широко улыбнулся, но Колин был не в настроении поддерживать беседу. — Во всяком случае, если верить наблюдениям босса, программа, видя идеально чистую анкету, задает тот же самый вопрос. А от вас за сто футов разит порядочностью.

— Это точно, — признал Колин. И хотя радости ему это не прибавило, злость немного улеглась. Получить от ворот поворот не слишком весело, но могло быть куда хуже: по иронии судьбы его отвергли, потому что он был слишком хорош для программы-профайла: ни клоунской одежды, ни криминального прошлого. И он давно уже не покупал музыкальных записей, так что именно это могло послужить поводом для отказа. Вся история выглядела не только странной и досадной, но каким-то образом и утешительной.

Колин даже не взглянул на очередь в кассу. На сегодня с него толпы достаточно: пусть «Гикс» получат его денежки. Тем более, что билеты были не слишком дорогие.

Довольный собой Ким смотрел вслед удалявшемуся Колину.

«Из меня вышел бы неплохой психолог», — сказал он себе.

Он был обязан завернуть этого типа, но нашел способ подсластить пилюлю, хотя правда заключалась в том, что компьютер заподозрил Колина в терроризме, и каким бы слабым ни было это подозрение, его оказалось достаточно, чтобы лишить человека любимой музыки… Да и вообще: Желтых сегодня чересчур много.

Обычно их всего несколько дюжин. Сегодня же они шли косяками. Сначала Ким посчитал, что это репертуар группы выманил их из нор. Он сам подмечал закономерности, правда, не так хорошо, как компьютер, но по людским стандартам — просто замечательно. И подзывая очередного любителя музыки, глянул на монитор, с которого еще не успел стереть имя Колина. Тот родился третьего июля пятьдесят первого года. Ничего особенного. Но это ставило его в самую середину возрастного диапазона собравшихся. Загадка крылась в цифрах, и в данном случае дата рождения Колина не имела четных чисел. То же самое относилось ко всем, кого отверг компьютер. Он заметил это потому, что ранее пришлось завернуть кого-то, родившегося одиннадцатого сентября. Сначала он думал, что все дело в сочетании 9-11, но потом сообразил, что это просто частный случай гораздо более широкой закономерности нечетных чисел.

Охранники любили посплетничать насчет программ-профайлов. Начальству было все равно, поскольку выводы, полученные этим способом, так или иначе не могли оставаться секретом. А подобные гипотезы и домыслы помогали охранникам давать правдоподобные объяснения людям вроде Колина.

Ким не раз слышал о профайлах, выглядевших настоящим бредом. Но какими бы странными они ни казались на первый взгляд, Ким всегда верил, что стоявшие за ними шаблоны были надежными, что слухи затрагивали исключительно поверхностные явления, не касаясь истинных тонкостей, распознаваемых только компьютером. Судить следует по результатам: терроризм как явление медленно, но верно угасал — значит, профайлы необходимы.

Но сегодня эта вера была поколеблена. Ким не только заметил, что всякий человек с нечетной датой рождения был объявлен Желтым, но таких оказалось невероятное количество. Совершеннейшая бессмыслица! Даже если тут существовали более трудноуловимые, скрытые факторы, как могло случиться, чтобы сразу столько людей вдруг стали сочувствовать террористам? А коли так, что должна предпринять страна?

Если терроризм можно определить как возможность устроить хаос наугад, вслепую, для большого количества незнакомых людей одновременно, то Джей Гетман был самым опасным действующим террористом в мире. Джей (ДжейГ для друзей) был также законопослушным гражданином, машину которого украшало больше флажков, чем у любого жителя квартала. Это он знал точно, потому что вел скрупулезный подсчет.

Венцом успешной деятельности Джея в его двойной роли оказалась должность в отделе Предупреждения террора и оценки вероятностей, маленьком, но влиятельном агентстве, весь штат которого размещался на двух этажах скромного административного здания. По слухам, Джей был самым изобретательным и способным программистом отдела, — комплимент, в развернутом виде подразумевавший, что «кроме него, никто не понимает, как работают его программы». Он прославился созданием дерзких новых алгоритмов, способных распознать готовящийся террористический акт практически еще до того, как сами террористы осмыслят собственные планы. До прихода в отдел он помогал ФБР выслеживать киднепперов по следу из меченых банкнот, которые они оставляли на своем пути, как только начинали тратить добычу. Кроме того, он помог министерству финансов выявить немало фальшивомонетчиков.

Первые профайлы Джея были шедеврами красоты и точности, и террористы стремительно теряли позиции. Но успех порождает потребность в еще большем успехе. «Все низко висящие фрукты», как любил называть первые программы Джей, были давно уже сорваны, а новым приходилось все глубже внедряться в обычный костяк общества в поисках надежно законспирировавшихся террористов и их пособников.

Босс Джея, обычно разделявшая мнение последнего о собственной гениальности, в данный момент, однако, была не слишком довольна им.

— Знаете, сколько вчера выявлено потенциальных террористов? — разорялась Роберта Холлман.

Джей молчал, поскольку общеизвестно, как опасно отвечать на риторические вопросы Роберты. Мало того, разнося вас в пух и прах, она почти не переводила дыхания.

— Более семисот пятидесяти тысяч! Интересно, откуда такие цифры, черт возьми? Даже если все эти люди виновны, ФБР не справится с таким количеством. Какая польза от системы распознавания террористов, полагающей, что все окружающие люди — террористы?

— Семьсот пятьдесят тысяч — это далеко не все люди, — запротестовал Джей, но немедленно заткнулся под уничтожающим взглядом Роберты. — Этого больше не повторится. Я немедленно проверю, в чем дело.

Втайне он знал причину, хотя не собирался признаваться. Пока. Это все чертовы даты рождения. Несколько месяцев назад израильтяне захватили не слишком изобретательных подражателей «Черному Сентябрю», чей лидер пытался достойно почтить память самой первой, подлинной группировки, используя дату ее уничтожения (выбранную весьма произвольно, 5 марта 1973 года) в качестве даты своего рождения, отмеченной более чем в дюжине поддельных удостоверений личности. Джей узнал об этом факте вчера вечером, после того как весь день работал над программой распознавания лиц, пытаясь заставить ее видеть разницу между нормальными изменениями в прическе человека и намеренными попытками скрыть истинную внешность. Проблема была не из легких. В конце концов, скольким людям выпадает несчастье просматривать старые фотографии и гадать, какого дьявола им стукнуло в голову так себя изуродовать!

Но Джей был уверен, что рано или поздно справится с трудностями. Все дело заключается в том, чтобы обобщить изменения, идущие вразрез с традициями: хиппи, ставшие филистерами, люди среднего возраста, которые без всякой видимой причины вдруг начинают одеваться по последней молодежной моде.

Потом кто-то прислал ему мейл с анекдотом о «Черном Сентябре», и он решил, что было бы неплохо пометить Желтым всех, имевших ту же дату рождения: а вдруг несколько членов ячейки все же сбежали. На беду, сегодня у него было назначено свидание с весьма знойной особой, и в голове у него была только Лайза. Лайза с длинными каштановыми волосами и ногами от ушей. В спешке он позаимствовал несколько строк кода из другой программы, и результатом явилась выборка всех дат, содержавших единицы, тройки, пятерки, семерки и девятки вместо запланированных чисел. Лайза родилась одиннадцатого ноября семьдесят седьмого года, и он понял свою ошибку, когда вышибала не пустил ее в клуб, где они намеревались провести вечер. Если бы Джей объяснил все это Роберте, та закатила бы глаза, пробормотала что-то насчет «тебя и твоих женщин» и посоветовала бы не писать программы в горячечном состоянии, когда на уме один только секс. Все это Джей превосходно знал и без нее. Но считал себя звездой и надеялся схватить удачу за хвост — поймать террориста и одновременно поладить с Лайзой. И хотя блистательно напортачил в обоих случаях, быть звездой означало еще и не показывать вида, что дела идут совсем не так идеально, как хотелось бы.

Джей включил компьютер и принялся исправлять ошибку. Когда Роберта попросит отчет, придется сказать правду, но, может, еще удастся пустить в ход жаргон программистов, заморочить ей голову и скрыть свой глупый промах.

А пока не мешало бы смягчить это фиаско новой программой стандартов одежды.

А в тысячах миль от него совсем другой человек тоже сгорбился перед компьютером. Большинство людей знало его как Джейкоба, что было весьма удобно, поскольку фамилий у него было столько же, сколько паспортов, а легкий европейский акцент позволял сходить за уроженца любой из десятка стран. Но по каждому из этих паспортов даже самая сложная программа-профайл, созданная Джеем Гетманом, идентифицировала бы его как Зеленого, тем более что дни, когда Джейкоб рисковал своей головой на «полях сражений», давным-давно прошли.

Сам Джейкоб считал себя консультантом. Среди его клиентов было немало наиболее опасных в прошлом террористов, теперь, правда, удалившихся на покой. Сначала их потрясли и испугали возможности американских профайлов. Самые первые были поразительно точны, прекрасно сфокусированы и смертельно опасны для целых организаций. Но Джейкоб знал достоинства терпения и советовал клиентам запастись им.

Один мудрый человек охарактеризовал террор как «оружие массового помрачения», и это определение справедливо даже тогда, когда террористы не рискуют обнаружить себя какими-то открытыми действиями.

— Выжидайте, — советовал Джейкоб своим соратникам. — Пусть американцы станут своими собственными террористами.

Не все коллеги соглашались с ним, но большинство из таких были глупы и легко попадались в сети. Потом американцы выловили всех, кого могли, и принялись импровизировать, применяя наисложнейшие инструменты правосудия, чтобы гоняться за людьми, все менее и менее походившими на клиентов Джейкоба.

Последнее время у Джейкоба было два занятия. Первое — отслеживать в средствах массовой информации признаки ответного удара. Второе — обозначить цель для преследования составителям программ-профайлов. Обычно обе эти работы пересекались и даже частично совпадали, как в случае с дурацким «Черным Сентябрем». Никто не ожидал, что новые «сентябристы», протянут достаточно долго, чтобы предпринять глобальную атаку, особенно имея одинаковые даты рождения, обличавшие их не хуже гигантской неоновой вывески. Эти люди оказались полными идиотами и заслуживали того, чтобы их принесли в жертву. Сейчас задачей Джейкоба было заставить противника обратить внимание на даты рождения и, следовательно, побудить их начать преследование очередной группы ни в чем не повинного населения.

Но, к сожалению, составители программ переборщили и все испортили. Интернет и службы новостей бурлили гипотезами и спекуляциями, а некоторые издания предполагали даже, что отдел Оценки вероятностей, скорее всего, закончил свою деятельность и будет расформирован.

Кроме того, из полученных Джейкобом отчетов стало известно не только об истории с Уилли Рокетом, но и о нескольких других странных инцидентах, сильно попахивавших как бюрократической глупостью, так и самонадеянностью программиста. В их стройные ряды явно затесался безответственный разгильдяй. Еще пара-тройка таких фиаско, и публика начнет сомневаться в целесообразности профайлов.

На следующее утро Джейкобу повезло, хотя сам он в то время понятия не имел о своем счастье. ДжейГ был найден лежащим в переулке, лицом вниз, в луже собственной крови. Орудие убийства — разводной ключ — валялось в ближайшем мусорном ящике. Единственные найденные на нем отпечатки принадлежали сантехнику, который не только предъявил алиби, но и поклялся, что инструмент у него украли.

На самом деле ДжейГ пал жертвой обычного ограбления.

Все еще расстроенный выволочкой Роберты он пригласил Лайзу помочь ему расслабиться и весело провести ночку. Но она без церемоний послала его, и веселая ночка вылилась в угрюмые попытки утопить печаль традиционным способом, а именно перебежками из одного бара в другой в районах города с самой сомнительной репутацией, где беспечный программист имел неосторожность неоднократно и публично размахивать толстой пачкой наличных.

Но Роберта была уверена, что ее программиста прикончили по заказу. Она объявила убийство политическим и напомнила подчиненным, что составление профайлов не игра, что на карте стоит безопасность граждан, включая их собственную.

— Смотрите в оба, ребята, — добавила она, желая подчеркнуть важность сказанного. — Никаких инопланетян. Никакой работы спустя рукава. Попробуйте только зазеваться при составлении программ! Когда же вы поймете, что по стране бродят вполне реальные террористы и именно их мы должны обнаружить!

Ее наставление привело к смешанным результатам. Качество программ действительно улучшилось. Но программа распознавания так усложнилась, что всякие изменения могли вызвать непредсказуемые колебания всей системы. Следующие несколько недель покупатели металлических инструментов, как правило, маркировались Желтым, а сантехники не допускались на спортивные мероприятия и в аэропорты. Но, кроме нескольких озадаченных сантехников и владельцев магазинов, этого так никто и не заметил.

В свое время Джейкоб узнал о смерти Джея от разведывательной службы одного сочувствующего государства. Вскоре в переулке был найден еще один труп. Рутинный обыск его квартиры дал неожиданную находку: папку с документами, содержавшими досье на сотрудников отдела Предупреждения террора и оценки вероятностей, причем самое подробное было на некоего Джея Гетмана. К сожалению, оказалось невозможным напрямую связать этого человека с гибелью Джея, зато при нем нашли поддельное удостоверение личности, все с той же датой рождения, как у членов «Черного Сентября», а именно — пятое марта тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

Так что Джейкоб снова был при деле.

Как и отдел Оценки вероятностей.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

© Richard A.Lovett. Weapon of Mass Distraction. 2004. Публикуется с разрешения автора. Впервые напечатан в журнале «Analog» в 2004 г.

Далия Трускиновская Перо Мнемозины

На мониторе был брачный кодекс, и в изначальном варианте, и с первой серией поправок, и со второй серией поправок, и с дополнительными постановлениями. Руслан гонял текст вверх-вниз, вправо-влево, сравнивал, даже прогнал через программу для отлова формальных логических ошибок. Получалось одно и то же: супруга от третьего и даже четвертого временного брака после рождения ребенка уравнивается в правах с супругой от второго постоянного брака, так что иск по поводу алиментов, увы, обречен на успех… Что касается алиментов — то тут государство распорядилось мерзейшим образом. Если отец ребенка не в состоянии их платить, это обязательство берет на себя община, к которой он приписан, дитя и мамочка с голоду не помрут. Но! Но папуля становится чем-то вроде общинного раба. Формально он получает долгосрочную ссуду для выплачивания алиментов, а фактически его определяют на рабочее место и строго следят, чтобы ни гроша медного не истратил выше прожиточного уровня, а в самых отчаянных случаях денег на руки не дают, но кормят, поят и кое-как одевают.

Значит, нужно где-то раздобыть деньги, чтобы положить на счет Раисы. И хорошие деньги…

Руслан откинулся на спинку стула. На мониторе, в синем окошке, мелькали цифры. Оплаченный им час работы уже подходил к концу.

— Бонус хочешь? — спросил Ильдар. — Могу дать десять минут.

Имелось в виду, что по старой дружбе и в память былых заслуг Руслан получит десять минут машинного времени.

— Это меня не спасет, — Руслан встал. — Послушай, ты не знаешь, где можно срочно заработать десять тысяч зеленых?

— Знаю, — тут же сказал Ильдар. — Пристегнись к куколке. Прямо сегодня.

— Тьфу! — только и ответил Руслан.

«Куколками» прозвали дам постбальзаковского возраста, постоянных посетительниц ночного клуба «Доллс», что, собственно, и значит «куклы». Два дня в неделю там предлагался мужской стриптиз — а сейчас как раз был мужской день, среда.

— Срочно, говоришь?

— Вот именно.

— А пятьсот тебя не спасут?

— Есть работка?

— Тут у меня агент «М» постоянно ошивается, всем уже осточертел.

Руслан задумался.

— Как ты считаешь: то, что про них говорят, правда? Или байда?

— Я никак не считаю. Я с ними дела не имел и не собираюсь, — хмуро ответил Ильдар. — Я бы и тебе не советовал, но если положение безвыходное, если больше — никак…

— Безвыходное, — признался Руслан. — Моя студия, сам знаешь, накрылась. Мне за шесть клипов не заплатили. А Раисе рожать.

— Нашел с кем связываться.

— Да я и сам потом понял, что ей нужен не ребенок, а алименты. Ей же плевать, что я два месяца сижу на общинном пособии!

— Погоди… — Ильдар поспешил к большому монитору, на котором был план компьютерного зала, там уже ждал новый клиент. Усадив его в свободную ВИП-камеру, Ильдар вернулся и поманил за собой Руслана.

Они вышли в подсобку.

— Я как-то разговорился с одним донором. Он сказал так: конечно, пятьсот зеленых за подобную вещь — гроши, но эти пятьсот ты получаешь сразу и без проблем. Еще вот что сказал: у некоторых головная боль бывает сильнейшая, но есть люди, которые вообще ничего не замечают.

— А сколько раз можно сдавать?

— По правилам — один, но если поладить с агентом, то два и даже три. Правда, там сложнее — сдаешь по чужим документам.

— А потом?

— Понятия не имею, — честно признался Ильдар. — Тот мужик говорил, что когда совсем избавился от головной боли, то никаких других неприятных ощущений не имел.

— Твой мужик еще тысячу каждый месяц имеет за то, что дуракам лапшу на уши вешает! — взорвался Руслан. — Это же такое вмешательство, такое, ну, я не знаю!..

— Вот-вот, не знаешь. И я не знаю. Но ведь тебя пятьсот все равно не спасут.

— Полторы тысячи… — и тут Руслан задумался.

Если внести полторы тысячи, можно уговорить Раису временно отозвать иск. Как там в кодексе — на полгода, что ли? Потом, если не достать денег, иск возобновляется и больше уже не отзывается никогда… Интересы ребенка превыше всего!

Община занимала целый микрорайон на окраине Протасова. Конечно, можно было селиться и в других местах. Руслан вон жил у Старой пристани, где студия. Но семейные предпочитали держаться вместе. И там же, за автозаправкой, стояли мастерские, построенные для тех, кому община дала долгосрочную ссуду. Сколько Руслан помнил, пять или шесть раз мужчины просили: отпустите, я за границей заработаю эти деньги в десять раз быстрее! И получали ответ: там за тобой не уследишь, тут ты на виду, торопиться нам некуда, раньше надо было думать, дорогой.

Лучше сразу головой в петлю, чем в эти мастерские. Один пробовал сбежать. Поймали чуть ли не в Австралии и с позором вернули. Община — это не президент и не министры. Община — это такая сила, что карает и милует без всяких адвокатов и прокуроров.

За то, чтобы приняли в общину, Руслан пять лет назад заплатил семь тысяч зеленых, хотя половина родни там уже состояла и за него ручалась.

Теперь не поручился ни один…

Час спустя Руслан вспоминал этот разговор с Ильдаром, быстрый и тусклый; легкое развлечение во время дежурства для Ильдара, а для Руслана…

Когда же он принял решение?

Слово за словом и картинка за картинкой.

Спокойное, сытое лицо одноклассника и даже ни попытки изобразить интерес, вопрос лениво-ритуальный: «Срочно, говоришь?».

Такой же бесцветный ответ: «Вот именно».

Вопрос, в котором должно было просквозить желание помочь, но на самом деле не было и настоящего любопытства: «А пятьсот тебя не спасут?».

Ответный вопрос, исполненный безнадежности: «Есть работка?».

И слова, которых приличному человеку не говорят: «Тут у меня агент «М» постоянно ошивается, всем уже осточертел».

Руслану стало интересно: когда же он понял, что готов принять предложение агента? А главное — когда это понял Ильдарчик? Из компьютерного зала он вышел, твердо зная: первого же, все равно мужчина это или женщина, с маленьким золотым значком «М» на лацкане, он не пошлет подальше, а вытерпит обязательную улыбку и профессиональное дружелюбие в голосе. И они пойдут вдвоем туда, где можно сесть и разложить на столе бумаги.

Как вышло, что агентов «М» невзлюбили, никто не знал. Вернее, объяснить мог каждый, а вот знать — тут было сложнее.

Вообще люди в деловых костюмах, останавливающие тебя посреди улицы с предложениями, стали всем привычны, и народ даже разобрался, что из этих предложений действительно имеет смысл. Брать у распространителя французские духи — значит, поддерживать польские нелегальные цеха, где разливают по флаконам разведенные экстракты, прибывшие чуть ли не из Бразилии. Брать кухонную технику — потом ее ни одна мастерская не починит. А вот детские игрушки были качественные. Всякая писчебумажность — ручки, блокноты, органайзеры — тоже. Как ни странно, прижилась уличная страховка здоровья — на неделю, на месяц. Тут за прилипчивыми девушками в зеленых костюмчиках стоял сильный фармацевтический синдикат.

Первых агентов «М» приняли за шарлатанов. Подходит очень воспитанный человек и предлагает пятьсот зеленых за участие в эксперименте ученых-психологов, что тут еще можно подумать? От агентов шарахались. Но вскоре пошли слухи: да, это действительно вроде эксперимента, с согласившимся в приятной обстановке беседуют о всякой ерунде, после чего он просыпается с сильнейшей головной болью и деньгами в кармане. Головная боль держится несколько дольше, чем деньги, но недели через полторы и она проходит.

Некоторые женщины утверждали, что после сеанса обнаружили беременность. Пресса, бумажная и электронная, страшно обрадовалась. Но это оказалось враньем.

На телеэкранах появилось несколько никому не известных пожилых мужчин, которых бегущая строка отрекламировала как докторов наук. Эти господа объяснили, что у клиента в обмен на деньги забирается часть его детских воспоминаний. Воспоминания эти ему решительно никогда в жизни не пригодятся, а для ученых представляют немалый интерес. И дальше звучали всякие медицинские слова, которых ни один зритель не понял.

По простоте своей публика соотнесла это изъятие воспоминаний с недавним скандалом — группа врачей продавала органы еще не скончавшихся пациентов. Несколько агентов «М» были избиты.

Тут вмешались власти, и не только городские и областные, а даже руководство общин. Оказалось, есть такая программа государственной важности, которая без детских воспоминаний — ну никак!

Тогда агентов оставили в покое, просто стали обходить стороной. И останавливались в ответ на их призывы только те, у кого прореха в кошельке была совсем уж чудовищной.

Как у Руслана.

Он шел по улице, пытаясь понять: да где же тот миг, в который было принято решение? До того, как Ильдарчик пересказал впечатления донора, или после?

Если бы Руслан был уверен, что Ильдару можно доверять! Черноволосый и сладкоглазый ровесник был достойным членом общины — имел двух постоянных жен и ни одной временной, двумя сыновьями мог похвастаться и доченькой. Младшая жена ходила беременная, ждала первенца. В какую-то минуту Ильдар вроде расслабился и решил, что достиг в жизни всего самого лучшего, так что карабкаться наверх — значит, вредить здоровью и ровному настроению. Община дала ему рабочее место — не слишком денежное, но стабильное и без проблем. Фактически он был в доле — часть машин принадлежала ему. Но жены, дети и компьютеры вовсе не означали, что бывший одноклассник дал совет по-приятельски, без каких-то закулисных соображений. Все-таки его тесть состоит в совете общины…

Может быть, община просто хочет избавиться от Руслана?

Сам-то он не встречал ни одного донора, чтобы узнать подробности из первых рук. Может быть, потому, что люди скрывали свои контакты с агентами «М», а может, по иным причинам.

А Ильдарчик вдруг взял да и разговорился с донором!

— Простите, — услышал Руслан. — Вы в затруднительном положении? Я бы мог вам помочь!

Он поднял глаза и увидел серьезное лицо лысоватого мужчины. Взгляд на лацкан: да, вот она сияет, золотая буква «М».

— Помогайте, — обреченно сказал Руслан.

Он не знал, что вспоминать детство так легко.

Просто нужно сидеть и говорить, говорить, говорить…

Когда он вот так, почти лежа в удивительно удобном кресле, рассказывал о себе?

Похоже, никогда.

— По-моему, это была жестяная бабочка, на колесах и с палкой, чтобы катить ее перед собой, — говорил Руслан. — Я потом однажды видел такую, но та была пластмассовой, мы шли с Дилярой по парку, у нас кончилось совещание, вообще это был мозговой штурм, а в парке есть кафешка с горячими пирожками, нам еще нужно было возвращаться, вечером снимали два сюжета, а я обычно сижу, вдруг понадобится переписать диалог…

Тот, кто слушал всю эту ахинею, не возражал, не перебивал; Руслан только отмечал — что-то щелкнуло, что-то пискнуло. Сотрудник «М» работал с техникой.

Голове в мягком шлеме было удобно и даже приятно. Браслеты на руках совершенно не ощущались.

— Потом Диляре подарили такую бабочку, и игрушка долго стояла на столе, потом ее отдали какому-то ребенку, кто-то привел на студию ребенка, девочку… Погодите, мне же нужно про детство… Еще я помню, как мы ловили на мелководье каких-то рыбешек, а рыбешки зарывались в песок и исчезали прямо на глазах. Это были такие полосы воды, вроде длинных луж, берег, потом вода, страшной глубины… сантиметров, наверное, десять… потом опять суша, и тогда уже начиналось море. В море нас одних не пускали, а в луже сидеть позволяли… мы еще рыли узкие колодцы и доставали оттуда синий песок… У него был запах… такой, ну… вроде запаха гниения, но в нем была еще и свежесть…

Руслан замолчал.

— Вы больше ничего не хотели бы вспомнить? — спросил сотрудник «М».

— Если нужно, могу.

— Я бы вам советовал отдохнуть. Знаете, о нас рассказывают всякие ужасы: будто после нашего сеанса люди на всю жизнь получают головную боль. А таких случаев всего-то было четыре или пять, пока мы не научились контролировать состояние сосудов. Есть люди, которые могут лежать в шлеме хоть неделю, а есть — которые выдерживают не больше десяти минут.

— Сколько я продержался?

— Пока полчаса. Для первого раза достаточно. Вы сейчас пойдете в холл, там вам уже приготовили легкий ужин. Поболтаете с девочками, отдохнете, потом еще сюда на полчасика.

— Я все хотел спросить: почему можно сдавать вам все эти воспоминания только один раз?

— Ну, это совсем просто! — Сотрудник «М», полноватый мужчина, отстегивавший шлем, даже тихо рассмеялся. — Представьте себе радость исследователя, который получает два одинаковых материала, только под разными кодами! А ведь за них деньги уплачены.

— А почему воспоминания изымают? Разве нельзя скопировать?

— Хороший вопрос… Вы хоть представляете себе, что у вас в голове хранится? Это — как если бы вы пришли в зоопарк посмотреть на медвежат и оленят, а угодили в парк юрского периода.

— Это уж точно, — буркнул Руслан и сел.

— Есть воспоминания, которые как бы закуклились и спят. Наши сеансы их будят, и они потом из пассивного состояния в любую минуту могут перейти в активное, — объяснял сотрудник, одновременно работая компьютерной мышкой. — Вы очень хотите знать подробности интимных отношений своих родителей? Для нормального человека это табу, но для человека с разбуженной памятью… ну, вы меня поняли…

— И вы их изымаете без разрешения?

— Да, — перестав посмеиваться, ответил сотрудник «М». — Потому что несем ответственность за психическое здоровье своих доноров. Мы могли бы держать это в тайне, но не скрываем этого. В конце концов, мы платим деньги. Представьте, что к вам пришел человек и сказал: я покупаю весь ваш парк юрского периода, все равно же вы им не пользуетесь и даже не подозреваете, что в нем творится.

— То есть моего парка у меня больше нет? — уточнил Руслан.

— Сейчас скажу точнее…

Сотрудник «М» сел к монитору и погнал по экрану параллельные ряды цветных полос. Руслан через его плечо следил за мельтешением, но понять ничего не мог.

— Пока два фрагмента. Один — похоже, в очень раннем детстве вы стали свидетелем преступления. Другой — вам было года два с половиной, и вас за что-то наказали…

— И я что, все это вспомнил? — Руслан твердо знал, что ни о каких преступлениях с наказаниями он не говорил. — Как вы это определяете?

— Да вот же контрольные спектрограммы. Очень может быть, что специалист по чтению ауры определил бы это без всякой техники, просто грамотно задавая вопросы. Вот… и вот… и обратите внимание на это чередование тонов… А если бы мы разбудили какое-то очень сильное эротическое воспоминание, в этой части графика была бы пульсация оранжевой и алой полосок. Не поверите — это бывает, когда докапываемся до первых месяцев жизни.

В комнату вошла молодая женщина. Сотрудник тут же встал.

— Не делай слишком большого перерыва, сегодня у нас еще два донора.

— Хорошо. А вот, погодите, сейчас найду… — он вызвал из машинной памяти картинку, где на черном фоне едва виднелись серебристо-серые нити, почти прямые. — Нарочно оставил. Это женщина в возрасте двух лет пережила клиническую смерть. Воспоминание сидит в таких глубинах подсознания, что сама она туда не заберется. Но если оно будет активизировано — последствия непредсказуемы, вплоть до сильнейшего припадка удушья… Скажите, мы имели право оставлять ей это воспоминание?

— Конечно, нет, — не задумываясь, ответил Руслан.

В сущности, объяснения его устроили. Пока все было очень логично.

Женщина отвела его в холл — там, в углу, было выгорожено маленькое кафе. Руслан получил ужин за счет фирмы и две таблетки, которые следовало запить зеленоватой жидкостью, похожей на сильно разбавленный сок. Женщина осталась рядом, взяла себе кофе с шоколадкой и присела за тот же столик.

— Я подумал: если сейчас отшифровать и записать то, что вам удалось из меня вытащить, это будет не моя история, а история какого-то совсем другого человека, и я просто не узнаю себя, — сказал Руслан. — Это человек, который в детстве стал свидетелем преступления. Скажем, убили его родителей… И он всю жизнь помнит, что враг идет по его следу.

— Другой вариант — его родители кого-то убили, — подсказала женщина.

— Это уже интереснее. Комплекс вины, очевидно. На почве которого развивается мазохизм… — Руслан рассмеялся, но рассмеялся безрадостно. — Этому ребенку нужно, чтобы его по крайней мере дважды в неделю убивали. Затем… Затем его охватывает страх — он боится, что свидетели его мнимых смертей обо всем догадаются. И он начинает уничтожать свидетелей… Да, тут вы правы: это воспоминание не должно просыпаться, по крайней мере, просыпаться в человеке неподготовленном.

— Кем вы работаете? — спросила женщина.

— Уже не работаю. Моя студия скончалась.

— Клип-студия?

— Ну да. У меня на счету больше пятидесяти клипов. Я специалист по образным рядам и ассоциативным цепочкам. Я вам так покажу вид городской свалки, что вас охватит непреодолимое желание пойти в салон и купить бриллиантовое колье. Но наш хозяин связался не с теми заказчиками.

— Что вы собираетесь делать? — женщина была столь лаконична, словно собиралась стать мужчиной.

— Общине студия не нужна, и я сейчас просто сижу на шее у общины в ожидании, не придумает ли она для меня что-нибудь… Иначе я бы здесь не оказался.

— Это я как раз понимаю, — женщина складывала хрусткую блестяшку сперва в узкую серебряную полоску, потом в кубик. — Я просто хотела убедиться, что вы свободны.

— Вам нужны агенты? — догадался Руслан. — Это несерьезно. Я не буду ходить по улицам и приставать к прохожим. Лучше уж общинные мастерские.

— Значит, на горизонте — мастерская? — сообразила она.

— Какое это имеет значение? — Руслан чувствовал, что вместо воспоминаний в нем разбудили агрессивность, и даже хотел, чтобы она вырвалась на свободу. Он слишком долго молчал о своих проблемах.

— Большое. Если бы вы просто находились в свободном поиске, я бы предложила вам оклад в полторы тысячи долларов плюс небольшие премиальные. Но вы в безвыходном положении и должны согласиться на тысячу двести.

— Столько у вас агенты получают?

— Агенты сидят на проценте, а это — оклад. Сейчас вы закончите сеанс, и я отведу вас к шефу, — сказала женщина. — Если договоритесь, покажу вам ваш кабинет и настрою компьютер. А если нет — добро пожаловать в общинную мастерскую.

Предложения бывают разные, и оттенок угрозы еще не значит, будто предложение неприемлемо…

Эта красивая женщина, не в меру серьезная, скорее всего, просто хвасталась своим деловым цинизмом, надо же чем-то похвастаться… А лет ей примерно двадцать восемь. И приятно, что она не издевается над своими гладкими и тяжелыми волосами, а отрастила и собирает на затылке в узел. И все это совершенно не соответствует легкомысленному имени Лали.

Он все время потихоньку поглядывал на нее в кабинете шефа, довольно молодого для такой должности, ровесника, надо полагать. Руслану предложили тут же сесть и написать резюме — перечислить самые удачные свои работы. Пока он вспоминал трудовой путь, шеф велел кому-то связаться с телестудией и перекинуть ему записи тех клипов, что сейчас в прокрутке. Одновременно Лали, присев к его компьютеру, искала клипы на рекламных сайтах заказчиков. Кое-что выудила, шеф склонился над ней, они просмотрели незримый для Руслана и беззвучный клип, потом одновременно перевели на него взгляд и помолчали.

Ну смотрите, позволил Руслан, перед вами умное лицо профессионального интеллигента в неведомом поколении, умеющего фантазировать и не умеющего зарабатывать деньги. Особенно ты, Лали, смотри: вот человек, с которым женщине может быть очень хорошо вплоть до того момента, как встанет вопрос, на что будем кормить нашего ребенка?

Он не верил до тех пор, пока не подписал контракт.

— Поздравляю, — сказал шеф. — Сейчас Лали познакомит вас с Тимуром. Работать будете в связке. Если все пойдет хорошо, через год вам поменяют партнера.

— А если плохо?

— Переведем в агенты. Подойдите поближе.

Он достал из стола значок, и Лали приколола его к свитеру Руслана. При этом возилась чуть дольше, чем требовалось.

Тимур сидел в просторном кабинете, где кроме компьютеров был еще и длиннейший стол, вроде тех, которые стоят в ателье у закройщиков.

Худой, отметил Руслан, очень худой, явно что-то с желудком. А может, с печенью. Лицо неприятное, впрочем, еще неизвестно, каким этот Тимур видит Русланово лицо. Нет, понятно — небритым! Чего бы хорошего унаследовать от предков, но не эту щетину, которая растет со скоростью сантиметр в минуту!

— Давай привыкай, — сказал Тимур. — Я тебе полку в шкафу освободил. Тут вообще-то неплохо. Будут предлагать абонемент на питание — не отказывайся. Шеф нашел хороших поваров.

— Много народу здесь работает? — спросил Руслан.

— Все три верхних этажа — наши.

Руслан вспомнил, как задрал голову, когда агент привел его к многоэтажке. Здание основательное, коридоры длинные… и если за каждой дверью по меньшей мере два человека…

А ведь он мог бы работать здесь и раньше, когда на втором этаже была клипмейкерская студия. Потом ее место заняло издательство, выкупив право аренды за немалые деньги — издательству это было выгодно, потому что прямо к многоэтажке примыкала огромная типография, если смотреть с улицы — двухэтажная, но Руслан знал, что там просто высоченные потолки, под огромные печатные машины-рондосеты.

— И послушайся доброго совета — переезжай в наш отель. Это он так считается — отель, на самом деле там живут постоянно.

— А зачем?

— Ты ведь подписку о неразглашении давал?

— Ну?

— Так в отеле разглашать некому, все свои.

— А личная жизнь?

Тимур расхохотался.

— По-твоему, в отеле штаб-квартира полиции нравственности? Да живи с кем хочешь, лишь бы не во вред делу!

— А если разболтаю?

Тимур вздохнул.

— Ты не забывай, где работаешь, — напомнил он. — И телочке твоей чистку проведут, и тебе. И проснешься ты в общинных мастерских, дурак дураком… Погоди, не гоношись! Ты еще ничего такого не знаешь, что можно разболтать!

Руслан отпустил дверную ручку.

— Я тебе еще раз говорю — здесь не так уж плохо. И ты делаешь очень важное дело. Действительно важное — потом поймешь. Просто об этом не надо кричать на всех перекрестках. Помнишь, по телеку сюжет показывали, как террористы театр захватили?

— Помню.

— Там тут же перед театром дивизия журналистов образовалась. Серьезные люди приехали, спецназ подтянулся. Надо что-то делать, надо переговоры вести — и, помнишь, как они ход через подвалы искали? А пресса, мать ее, как только что-то краем уха услышит, так всей дивизией в мобилки орет: спецназ, мол, справа и сверху решили пустить! А террористы эти сообщения перехватывали… Сколько человек они там расстреляли, пока газ пустили? Это не у террористов на совести, это — у болтунов на совести, мать их так и перетак!

Тимур завелся всерьез, а когда выругался, вскочил и отошел к окну.

— Ты чего? — совсем нелепо спросил Руслан.

— Сестренку у меня там положили, двоюродную, я еще маленький был… Теперь — ясно? Я как слышу слово «фанатик», у меня ширма задвигается… Поэтому я тут.

— Давай лучше объясняй, что делать надо, — помолчав, попросил Руслан.

Он полагал, что в рабочем процессе догадается, какая связь между фанатиками и буквой «М».

Тимур подошел к столу. Там лежали вразброс детские рисунки, фотографии, большие и маленькие, небольшие альбомчики, картонные игрушки, а также немалая куча игрушечного оружия, и из яркого пластика, для самых маленьких, и черного, почти как настоящее.

— Сейчас я тебе текст дам. Прочитай и подбери к нему по ассоциации фактурку.

Он вывел на монитор текст, Руслан сел в кресло и принялся читать.

«Я помню, как залезла под лестницу и нашла там большую кучу еловых шишек. Теперь я понимаю, что их приготовили для растопки. Это для нас была дача, а кто-то там жил и зимой, топил печку… печку помню, мы как-то открыли ее и что-то туда спрятали, что-то очень важное, кажется, пистолеты и пистоны… Я не помню, наверное, Лешка их потом вынул, я не вынимала… Лешка и Генка стащили мою куклу, потом мы с бабушкой всюду ее искали, вот почему я полезла под лестницу. Лешка был рыжий, говорили, что в деда. Генка был, как я, темненький и выше Лешки. У него были вельветовые штаны и серая майка».

Текст делился на четкие фрагменты, это был первый. Руслан прочитал и хмыкнул.

— Я уже начал работать, — сказал Тимур. — Так, что мы имеем? Кукла, пистолеты, пистоны, шишки, лестница. Ты давай делай список, все это понадобится. Привыкай: читаешь и тут же выписываешь.

«Там еще коза была, деревянный заборчик, лужайка и коза. По-моему, ее к чему-то привязывали. Бабушка не разрешала к ней подходить. Когда на выходные приехали родители, они привезли продукты, молоко, и бабушка сказала, что не нужно — для меня она покупает козье. Но я его не помню. Я помню чернику в желтой эмалированной кружечке. Мы ходили в лес с кружечками. Однажды я шла, а рядом бежала по земле белка. Потом она забралась на сосну, и я ее больше не видела. Вспомнила: хозяйку звали тетя Маша».

— Вот, — Руслан протянул листок.

— Коза, веревка, колышек, сумка, кружечка, — вслух прочитал Тимур. — А сумка зачем?

— В ней продукты привозили.

— Ну, ладно. Сейчас я тебе покажу вербальный ряд квазипамяти по первому куску.

Он вывел на монитор текст, куда более долгий, чем тот, который исследовал Руслан.

«Летом меня вывозили на дачу в Петрушино. Дом был старый, деревянный, двухэтажный. Зимой второй этаж пустовал, на лето его сдавали. Там жили старики, мы их звали деда Костя и баба Надя. Они жили в комнате, расположенной справа от сеней, как войти в дом, за дверью справа, еще была дверь в туалет и лестница наверх, к трем комнатам второго этажа. В гости к себе они не приглашали, и нам всегда было очень интересно — что там, за дверью. Лестница загибалась, и внизу подлезть под нее могли только мы, дети. Нас было трое — я и мои двоюродные братья, Лешка и Генка. Лешка был рыжий, говорили, что в деда. Генка был, как я, темненький и выше Лешки. У него были вельветовые штаны и серая майка. За нами смотрела моя бабушка, Антонина Петровна. У нее был фотоаппарат, и она часто снимала нас троих…»

Дойдя до снимков, Руслан посмотрел на Тимура.

— Фотомонтаж, — ответил на взгляд Тимур. — Сам знаешь, это просто.

И взял со стола фотоальбомчик. Там на первых страницах был младенец во всех видах и ракурсах, голый и одетый, был годовалый ребенок с родителями (отец подозрительно смахивал на шефа), а затем трое малышей на фоне забора и кустов, девочка и два мальчика, вооруженные игрушечными пистолетами.

«Мы осваивали дачу как удивительный мир. Мы играли в боевиков и в десант, и кусты вокруг дома были для нас джунглями. Из города мы привозили оружие — большие черные пистолеты и автоматы с трещалками, пластмассовые ножи и наручники, пистоны. Однажды летом мы подружились с дачниками из соседнего дома и все время с ними воевали. Мы придумали, будто они хотят украсть наше оружие, и стали делать тайники. Однажды мы открыли печку и спрятали пистолеты с пистонами там, а потом доставали и по уши перемазались в золе. Однажды Лешка вынул их сам, а нам с Генкой почему-то не сказал, мы пошли жаловаться бабушке. Лешка решил, будто это я одна наябедничала, и они с Генкой стянули мою куклу. У меня была дорогая кукла-десантник в камуфляжном комбинезоне, и я искала ее по всему дому. Потом бабушка заметила, что куклы нет, и догадалась, что она может быть под лестницей. Кукла лежала за кучей еловых шишек, приготовленных для растопки, и я, когда доставала ее, поцарапала руку».

— Это все? — спросил Руслан.

— Этого вполне хватает для квазипамяти. Фотографии бабушки и двоюродных братцев с пистолетами прилагаются, переверни страницу. Примерно так нужно использовать фактуру.

— А потом?

— Потом — эксперименты, — помолчав, сказал Тимур. — По имеющимся спектродинамическим записям достраиваются недостающие. У нас есть одоротека, где возьмут спектры еловых шишек, стреляных пистонов и даже деревенского клозета. В фонотеке подберем деревенский пейзаж — птичек там, собачий лай, козье, как его, меканье, что ли.

— Тоже в виде спектра? — уточнил Руслан.

— Это очень удобно. И, считай, весомый кусок квазипамяти готов.

— Ущербная она какая-то, — заметил Руслан.

— Им другая ни к чему, — буркнул Тимур.

— Кому — им?

— Этим, ученым. Они пока и такой рады. Я же тебе говорю — мы обеспечиваем экспериментальную базу! — вдруг заорал Тимур. — Мы делаем то, что от нас требуется! Если возражений сверху нет — значит, все в порядке! И они лучшей не заслужили! Понял, нет? Не заслужили!

Раиса сидела за столиком кафе — уже пришедшая в себя после родов, ухоженная, готовая приветливо улыбнуться каждому, кто вздумает подойти познакомиться: в этом дорогом кафе можно было встретить очень даже перспективного мужчину.

Руслан некоторое время смотрел на нее, не подходя. Эта женщина родила ему ребенка, но из самого святого умудрилась сделать дешевый балаган. Зачем-то скрывала беременность, потом обещала, что исчезнет из его жизни, затем этот дурацкий иск об алиментах… Руслан решительно не понимал ее маневров.

Ему совершенно не хотелось разговаривать с Раисой, но передать ей документы через официанта — это было бы уже чересчур. Поэтому он все же подошел.

— Хорошо выглядишь, — сказала Раиса. — Но ты никогда не научишься носить костюм.

Больше ей придраться было не к чему. Костюм, обувь, часы — все это новенькое и прямо излучает аромат больших денег. Вот машина не соответствует уровню — но Руслан пока не хотел брать хорошую. Он только недавно получил права и уже успел разбить задний фонарь.

— Вот документы, — сказал Руслан. — Деньгами со своего счета ты можешь пользоваться, но счет ребенка заблокирован. Это — ему на школу. Копии я уже отдал в совет общины. Надеюсь, у тебя больше нет ко мне претензий?

— Я не понимаю, почему ты так говоришь со мной.

— Как — так?

— Как будто мы чужие.

— Чужие и есть, — согласился Руслан. — На своих в суд не подают. Да, забыл сказать. Я еще в совет твоей общины написал. Что беспокоюсь, как ты, одинокая женщина, будешь растить моего ребенка, и не увидит ли он дома примеры, не достойные подражания. Так что за тобой присмотрят.

— Ну и сволочь же ты…

Руслан не садился — так что и стремительно вставать не пришлось.

В конце концов, если мужчина выплатил женщине алименты, он имеет право знать, что делают с его деньгами.

Он вышел.

Белобрысый мальчишка протирал окна машины.

— Держи, — Руслан дал ему банкноту. — Хочешь еще заработать?

— А что делать?

Тут Руслан задумался. Если предложить парню беседу наедине в интимной обстановке — он столько шуму поднимет, мало не покажется. Совсем недавно был громкий процесс — поймали на горячем высокопоставленного педофила. Пострадавшим мальчишкам выплатили такую компенсацию, что теперь всякая нищая семейка только и мечтала подставиться обеспеченному педофилу…

— Тебя как звать?

— Яшкой.

— Вот визитка… — Руслан вписал телефон Лали и объяснил парню, что от этой женщины зависит неплохой заработок.

Использовать детей — это была классная идея. Их воспоминания свежи и ярки, они не пытаются умом взрослого человека анализировать прошлое, у них нет внутреннего цензора — и во время сеанса звучат удивительные вещи. И головная боль тоже не проблема, ребенок два-три дня проводит в клинике и получает ударную дозу всяких снадобий. Заодно в его памяти появляется новый блок (один на всех, очень удачно скомпонованный Тимуром: нелепое столкновение с велосипедистом, удар головой об асфальт, рвота, слабость, толстая медсестра с ледяным компрессом) — и родители благодарят добрых людей, которые не дали ребенку валяться на дороге, а вызвали «скорую помощь» и заплатили за хороший уход.

Эта идея пришла Руслану в голову на третьем месяце работы. Он и так считался одним из лучших специалистов, а тут еще новый замысел. Шеф сначала думал дать ему группу, потом решил, что от Руслана больше пользы, когда он в свободном поиске.

В отеле Руслан зашел к Тимуру, занес купленный в общинном магазине контейнер с пловом. Никто так не готовил плов, как два старых деда в общине Руслана, сделавшие из этого занятия не только средство существования, но и смысл жизни.

— Шеф просил поторопиться с последними квазиками, — сказал Тимур.

— Куда ему столько?

— Заказ. Я вот посмотрю футбол и поеду в лабораторию. И тебе советую.

— Мы же на прошлой неделе сделали семнадцать штук, да еще Саида со своими — одиннадцать. У нас просто не хватит материала.

— Ничего, пустим старый по второму разу.

— Заметят же.

— Никто ни черта не заметит. Давай сделаем так: я поработаю с новым материалом, а ты посмотри, что у нас в сундуках. Возьми самое старье, у тебя классно получится.

Да уж, подумал Руслан, получится на зависть дедушке Фрейду.

Его тренированная фантазия именно здесь нашла себе наилучшее применение.

«Мы шли с дедом по лугу… или нет, это был не луг, я помню только траву. Дед вел меня за руку. Он мне что-то говорил, но я не слышал. Я смотрел на лошадей. Нас обогнали два солдата на высоких лошадях, и я на них засмотрелся. Мне кажется, это были солдаты — в чем-то синем, в одинаковых шапках… оружия, кажется, я не видел. Я не знал, что лошади такие высокие. Потом я мечтал, как приеду домой на высоком коне, и все удивятся и будут завидовать. Я тогда уже знал запах лошади, и это звучит смешно — но я всюду его искал. До сих пор почую что-то такое — прямо вздрагиваю…»

Этот фрагмент Тимур уже однажды обрабатывал. Руслан даже не полез искать в архиве, чего там такого наваял партнер. Скорее всего, дал деду имя, определил, откуда и куда шла эта парочка, приспособил сбоку картинки каких-нибудь ромашек, нашел для комплекта детский рисунок с большой лошадью… Ремесленник. Правда, ремесленник вдохновенный. Убежден, что творит великое и благое дело.

До глубины и величия Руслан не докапывался. Он узнал, что квазипамять часто используют, когда лечат амнезию. Дают человеку комфорт — и он не хуже людей, и у него хранятся воспоминания детства. Очевидно, сколько-то квазиков идет в закрытые лечебные учреждения. Не часто, но попадаются маньяки, творящие зло в помраченном состоянии рассудка. Лишать их жизни — не по закону, их по приговору суда лечат и снабжают квазипамятью.

А что еще должен знать хороший мнеморедактор?

Руслан просмотрел другие фрагменты и взялся за дело. Нахлобучил шлем, пристегнул браслеты, полез в фонотеку. Музыка там была раскидана по темам: природа, растения, животные, путешествия, любовь. Он ввел в программу поиска слово «лошадь», подумал, заменил на слово «конь». Ему тут же выкинуло русский текст испанского романса «На коне высоком беглецы спасались».

Переведя романс в режим «кольцо», включив шлем и дав умеренный звук, Руслан взялся за работу.

«Дед Артем вел меня через луг в соседний поселок. Стоял июнь, еще точнее — июньский полдень, в траве кто-то старательно наскрипывал свою вечную песенку, и дед бормотал мне что-то такое, что, по его мнению, нужно по пути рассказывать внуку. Я хотел, чтобы он назвал мне травы, а он толковал, что будет, когда мы придем, и как нас встретит какая-то тетя, и чем она нас угостит. Мне было все равно, что там за тетя, я хотел знать, как называются белые и желтые кисти цветов, качавшиеся возле моего лица на тончайших стеблях. И мне было жарко. Я немного одурел от ходьбы и дедовой воркотни, поэтому не услышал, как к нам приблизились два всадника. Их кони шли по колено в траве, шли так плавно и беззвучно, что мне показалось — они плывут. Всадники, чуть покачиваясь, так же беззвучно переговаривались. Это были люди из иного мира, и мне даже показалось, что за их спинами на конские крупы свисают темно-синие плащи. Откуда-то я знал, что это солдаты, они в дозоре, но почему-то не видят нас с дедом, смотрят, а не видят, как будто соприкоснулись два мира, каждый из которых странен и невнятен для другого. В нашем мире не могло быть таких спокойных и строгих лиц, таких высоких коней. Оружия я не видел, но оно, несомненно, было, хотя и не такое, какое я знал — винтовка, пистолет или карабин, как у лесничего дяди Матвея. Эти всадники в одинаковых синих шапочках, сдвинутых на левый висок и прихваченных блестящими значками, проехали мимо, как будто рядом не было меня — маленького и онемевшего от восторга. Я хотел поймать взгляд всадника, но не сумел, и они неторопливо уплыли вдаль, оставив единственное доказательство своей реальности — тонкую струйку запаха. Я еще не знал, как всю жизнь буду искать, находить, узнавать этот запах…»

Текст получился непозволительно большим — впрочем, непозволительно относилось к тем временам, когда в «Мнемозине» еще не было Руслана. Он сперва не хотел сокращать, но вдруг вспомнил — оружие! Нужно было и мальчику дать в руки какую-то пластмассовую стрелялку, и всадников вооружить реально, а не романтическими предположениями.

Вписав куда нужно стрелялки, Руслан взялся за основную работу — подбор деталей. Он заказал архивным девочкам штук десять вырезок из старых цветных журналов — чтобы лошади во всех видах, и взялся за картотеку антикварных фотографий: требовался вполне реалистичный дед Артем. О том, как трудно будет довести спектродинамику реального отрывка до того шедевра, который он сейчас сочинил, Руслан даже не думал — не его забота, на то операторы есть.

Он связался с одоротекой, скинул туда файл с сюжетом и попросил, чтобы среди запахов обязательно был запах кожи — по его мнению, сбруя и сапоги тоже должны были как-то отразиться в воспоминаниях.

Нужно было подобрать еще рисунки, всякую мелочевку, несколько крупных предметов квазипрошлого.

Конь — мужское начало, думал Руслан, и в комплекте с мечтой о высоком коне надо бы дать отсутствие отца в жизни мальчика, а также какую-нибудь гадкую женскую физиономию, мамочку, от которой хочется сбежать на край света… Хмыкнув, он полез в свой архив и выудил оттуда довольно неудачный фотопортрет Раисы.

Он провозился допоздна, а ночью ему приснились высокие кони, лишенные ног и плывущие, как корабли, над зеленой травой. И во сне он был настолько находчив, что подумал: вот интересно, что бы тут сочинил дедушка Фрейд?

— Ты заслужил отпуск, — сказал шеф. — Не спорь. Я знаю, как вы с Тимуром работали над последним заказом. То, что мы его сдали в срок, только ваша заслуга. Так что собирайся. Поедете в Урук-Басай на неделю. Там тихо.

— Спасибо, — сказал Руслан.

Он знал, что и похвалу, и отпуск он заслужил. На лацкане его пиджака рядом с буковкой «М» золотилось крошечное перо. Нагрудный знак, который выдавался крайне редко — «Золотое перо Мнемозины». И Руслан носил его с гордостью — как всякую честно заработанную награду.

В коридоре он встретил Лали.

— Поздравляю, — сказала она. — Шеф решил повысить тебе оклад. Саида в тихом бешенстве.

— Кто еще поедет в Урук-Басай? — спросил Руслан, имея в виду совсем иной вопрос: а не поедешь ли ты, Лали?

— Микаэл, твой оператор, еще Данияр из отдела матобеспечения.

— Что это за Урук-Басай? У нас там база, что ли?

— Очень тихое место, никакой цивилизации. Озеро, рыбные места, охота, лошади…

— Лошади? — Руслан невольно улыбнулся.

Он вспомнил, как выстраивал цепочку ассоциаций: морды боевых скакунов — изумленные глаза соседей (босые ступни, фартук с большим пятном на беременном животе, длинная майка на худом торсе подростка, коленки девочки, ее смех и убегающие ноги) — металлический женский голос (сладкий запах дешевой косметики, стоптанные тапочки, белье на веревке) — исчезающий вдали одобрительный мужской басок (жареная на сале картошка, нож с деревянной рукояткой, дешевые папиросы) — приятное ощущение напряжения в ступнях, так давно ему знакомое — легкое колыхание — прилетевший с реки ветер…

— Я, может быть, дня на два приеду, — сказала Лали.

Этого он и ждал.

Руслан позвонил в совет общины, секретарше Наине, спросил, не найдется ли высоких кавалерийских сапог на неделю, мол, кто-то из молодежи повадился на ипподром. Сапоги ему привезли перед самым отъездом.

Урук-Басай оказался небольшим одноэтажным городком, а база, естественно, была еще дальше и имела занятный вид — блочная пятиэтажка, окруженная всевозможными халупами с одной стороны и новенькими коттеджами с другой. До озера — минут пять ходьбы, до конюшни — все двадцать, но конюх, если с вечера попросить, утром приводил оседланных лошадей прямо к террасе, где завтракали под огромным желтым навесом.

Тимур на лошади выглядел так, что в цирк ходить незачем. Руслан отпустил ему стременные путлища на последнюю дырку, и ноги Тимура свисали ниже лошадиного брюха. Локти он растопыривал и поводья держал, как велосипедный руль.

— Вы можете для начала объехать озеро, — сказал конюх Ильяс. — Там тропа проложена. Потом, если угодно, покажу на карте еще маршруты.

И усмехнулся, глядя на всадников.

Руслану случалось ездить верхом: как-то лет в пятнадцать он угодил в лагерь с военно-патриотической подготовкой, там ребят учили еще стрелять из лука, а не только из пистолета и автомата. Но сейчас он все забыл, хотя воспоминания тела понемногу просыпались.

Тот удачный квазик с высокими конями получился потому, что он сам с восхищением смотрел когда-то на стройных всадников, отрешенных и прекрасных в своем плавании по высоким травам.

Усмешка Ильяса означала: орлятки мои, я буду крайне удивлен, если вы не вернетесь через полчаса, наездившись на всю оставшуюся жизнь.

Руслан первым выехал на тропу, Тимур — за ним. И тут оказалось, что в коллеге проснулась генетическая память. Он как-то очень быстро освоился в седле и даже ощутил удовольствие. Они послали коней рысью, подняли в галоп, и все у Тимура получилось просто замечательно; настолько замечательно, что всадники даже не заметили, как из виду исчезло мелькавшее между деревьями озеро. Очевидно, где-то проворонили развилку.

Оба не имели опыта передвижения по местности, лишенной дорожных указателей. Когда вздумали вернуться обратно, неправильно вычислили направление. И заехали в совершенно непонятные места.

Тут Руслан и вспомнил слова Лали: очень тихое место, никакой цивилизации. Здесь на десятки километров не было признаков человеческого присутствия. Первым оказалась изгородь из колючей проволоки, обнаруженная в кустарнике, куда сунулся мордой конь Тимура и отскочил, едва не стряхнув всадника.

Руслан спешился и исследовал странное явление.

— Электропастух, — сказал он. — Чтобы скотина не лазила.

— С какой стороны? — резонно спросил Тимур. И вдруг, хотя заготовил еще какие-то вопросы, замолчал. Что-то, видать, вспомнил, но делиться идеей не пожелал.

Это озадачило Руслана. Опять же — колючка, натянутая довольно низко, в расчете на коров, которые соберутся проползать под ней на пузе, что ли?

Решили ехать вдоль ограждения — авось набредут на стадо, а там уж подождут, кто-то ведь явится к вечеру доить скотину. Тимур, впрочем, предположил, что стерегут не дойный скот, а, напротив, лесных кабанов, чтобы не шастали по огородам.

В результате они выехали к заброшенной деревне, которая произвела на обоих удручающее впечатление. Небольшая, домов в десять, она выглядела так, будто ее покинули еще в первую мировую, хотя Тимур заметил телеграфные столбы, громоотводы на крышах, брошенную детскую коляску, ржавый кузов «Запорожца».

А вот дымок, тонкой струйкой поднимавшийся к небу из-за ветхого забора…

Как-то неожиданно он испугал их, двух взрослых и способных к сопротивлению мужиков, этот дымок. Они, не сговариваясь, отъехали подальше. И решили обогнуть двор по периметру, авось где-то забор окажется пониже и сверху удастся заглянуть.

До того они ехали по деревенской улице, а пустившись исследовать дымок, свернули и подобрались к его источнику со стороны огорода. Там, кстати, и забора уже не было, а только остатки плетня.

У костра сидели дети. Обычные мальчишки, в меру чумазые. Что-то пекли — так ворошат палочкой в золе картошку. На костер, надо думать, пошли заплетавшие колья плетня хворостины. Вздохнув с облегчением, Руслан и Тимур послали коней прямо на бурьян. Проминая его тяжелым телом, словно это была призрачная, а не живая креп-костволая полынь, усталые кони сделали несколько шагов, и дети увидели всадников.

Они замолчали, приоткрыв рты. Руслан теперь хорошо их видел и мог сосчитать. Шестеро пацанов, от семи до девяти, самому крупному, возможно, лет десять.

— Привет и простор вам, ребята, — сказал он, подъезжая.

— Ты за нами? — спросил, вскочив, светловолосый мальчишка. — Пацанва, я же говорил! Они должны были приехать!

— Давай собирайся, — велел крупный, поднимаясь на ноги. — Не ты, а Ренат говорил, это его лошади.

— Это мои лошади, — подтвердил семилетний паренек. — Дядя, мы на них поедем? Или пойдем пешком?

— Совсем дурной, — ругнул его черноволосый глазастый парень, лет восьми-девяти. — Куда мы там сядем? Дядь, мы ведь пешком пойдем?

— А покататься?… — младший даже растерялся от прозы жизни.

— На них нельзя кататься, — сказал крупный.

— Но это же мои лошади!

— Ну и что?

— Я сказал — мои! — пацаненок протянул руки, и конь Руслана шагнул ему навстречу.

Руслан попытался удержать животное, но не вышло. Конь остановился, лишь когда грязные ладошки охватили колечки удил.

— Он что, настоящий? — спросил крупный паренек.

— Настоящих не бывает, — тут же вставил еще один совсем девчачьим голоском. — Вот у меня лодка тоже ненастоящая.

— Я его держу, — сказал малыш. — Это тот самый. Дед Артем сказал, что они придут, когда я вырасту, а я тогда был совсем мелкий.

— Значит, и лодка придет?

Тимур подъехал к молчащему Руслану и коротко приказал:

— Away from here…

Переход на английский удивил Руслана.

— Why?

— Keep silence and follow me[6].

Руслан сильно взял на себя повод и, работая еще и коленями, заставил коня развернуться. Тимур поехал прочь, Руслан — за ним, а ребенок остался стоять в полной растерянности.

— Это же мои кони! — закричал он. — Они не должны уходить! Я же их узнал! Это высокие кони!

— Твои ненастоящие, — успокоил черноволосый. — Не реви, Ренатка, и без того тошно.

— А эти настоящие, — добавил тонкий голосок. — Ты же пощупал!

— Они сперва, у меня в голове, ненастоящие, а потом будут как живые! Пусти, Жорка, пусти!

Малыш кинулся было вдогонку, но старшие перехватили.

— Ходу, — приказал Тимур. — И не оборачивайся! А то будут проблемы.

Руслан понимал, что спрашивать бесполезно.

С самого начала его службы в «Мнемозине» как-то вышло, что Тимур был за старшего. Сперва — учил, потом, когда Русланов рейтинг сильно вырос, когда встал вопрос о его повышении, все равно слово Тимура много значило. Хотя бы потому, что он знал, на что идут готовые квазики. Иногда Руслану казалось, что коллега привирает, желая повысить свой престиж в глазах новичка. Теперь понял: Тимур действительно что-то знал.

Стало быть, вот они — дети, которым внедрили квазипамять. Сюжет с высокими конями Руслан считал одним из лучших. Во время работы он сам явственно видел обоих всадников, в жаркий полдень приплывающих по струящимся травам. Однако красавцы из иного мира были не в сочиненных словесно темно-синих плащах, не в маленьких синих шапочках, сдвинутых на левый висок. И оба они оказались безоружны — хотя ответственный редактор проверял каждый квазик на наличие хотя бы игрушечного оружия…

Тимур пустил коня полевой рысью, и конь Руслана последовал похвальному примеру. Дорога позволяла ехать рядом.

Наконец молчание надоело.

— Мы бы хоть дорогу спросили, — сказал Руслан.

— Они не знают дороги.

— Они ведь откуда-то пришли.

— Нам там делать нечего. И вообще… — Тимур повернулся к Руслану, — ты об этом помалкивай. Никого не встречали, никаких детей, понял?

— Это что, какой-то закрытый интернат?

— Вроде того.

— Ты хочешь сказать, что все они попали в неприятности, лишились памяти и получили квазики?

Руслан удивился, потому что мальчишки не были похожи на инвалидов. Обыкновенные, живые, любознательные лица…

— А можешь не спрашивать?

— Хотелось бы знать…

— Не наше дело, понял?

Руслану не понравился тон.

— Почему? — упрямо спросил он.

— Слушай, брат… — Тимур вспылил, но сдержал себя, ненадолго, впрочем; глубоко вздохнул, засопел, покосился. Руслан ждал и дождался выкрика: — Так им и надо! Так им и надо!

— Это же дети! — возразил Руслан, догадавшись, что Тимур имеет в виду неких незримых и опасных фанатиков. — Это всего лишь дети!

— Это такие дети, что глотку тебе перережут и не моргнут. Думаешь, зачем им квазики всадили? Эти дети такое помнят и знают, что их из интернатов выпускать нельзя!

Руслан задумался.

Он смотрел передачу о подростках, которых обработал опытный гипнотизер. Эти подростки, выведенные из состояния транса, лишенные подсаженных личностей, были жалки и растеряны. Возможно, их показали до того, как снабдили квазипамятью. И куда они делись после передачи — тоже осталось непонятным. Только ведущий намекнул, что на засекреченных базах готовят бойцов, способных идти напролом и драться с целой автоматной очередью в груди.

Так то пятнадцатилетние парни, а не шестилетки.

— Руслан… — Тимур подъехал поближе. — Ну не забивай ты себе голову. Дети какое-то время нуждаются в присмотре. Их лечат. Потом их выпустят, может быть, вернут родителям, я не знаю… Ты еще будешь гордиться тем, что делал такие классные квазики!

Руслан промолчал.

Потом уже, когда они выбрались на дорогу, он спросил:

— А что, брат, у них агрессивность врожденная или подсаженная?

— Если тебе интересно, спроси у Лали. А вообще… — Тимур задумался. — Вообще — лучше не спрашивай. Мы святое дело делаем, мы себя и своих детей спасаем. Ты подумай, что будет, если мы не заменим этим мальчишкам всю детскую память? Их же с рождения готовили в убийцы! Если бы не «Мнемозина» — ты бы ел, пил и спал в бронежилете!

И тут Руслану стало не по себе. Две мысли ошарашили его, и первая была: похоже, что Тимуру тоже заменили память, и стоит коснуться определенной темы, как он начинает изрекать подсаженные квазиистины. Вторая: ох, ведь ребенку уже почти полгода…

Тот, кого растила Раиса под присмотром строгих бабушек из общины, понемногу становился сыном. Первая злость на его мамашу прошла, время бессмысленного младенчества иссякало. Очень скоро можно будет что-то ему говорить и выслушивать ответы, чему-то его учить… вот имя парню она дала хорошее — Гариб… Гарибчик…

Лали приехала, когда Руслану с Тимуром оставалось провести на базе всего одни сутки.

Но приехала не одна, а с усатым мужчиной.

— Это жених, — объяснил Тимур. — Они с пятнадцати лет жених и невеста.

— Вот оно что…

— Ты не расстраивайся, брат, — тихо сказал Тимур. — Она в жены не годится. У нее уже что-то было и с шефом, и еще с одним человеком. Их раньше надо было поженить, а община посылала Равиля учиться в Басру. Нельзя, чтобы девушка старше двадцати жила без мужа. Вот твоя Раиса, скажем…

— Раиса просто жадная дура, — буркнул Руслан.

— Не такая уж и дура, если получила от тебя хорошие алименты.

Равиль оказался неглупым и жизнерадостным парнем, электронщиком высокого класса. Он привез с собой целый ящик напитков — пальмовое и финиковое вино всяких изысканных сортов, он устроил знатное застолье, и Лали сидела рядом с ним уже в головном платке, какой полагается хорошо воспитанной невесте.

Вот только Руслану было совсем невесело.

Лали ему очень нравилась, и не все ли равно, что там было у нее с шефом. Коллектив «Мнемозины» молод, во время авралов мужчины и женщины по шестнадцать часов проводят вместе, немудрено, что образуются парочки. Опять же, Лали — красавица, и если бы шеф ею увлекся, он, скорее всего, пошел бы в совет общины и все объяснил. Расторгнуть помолвку можно — никто не собирается выдавать девушек замуж против их воли…

Но помолвку не расторгли. А это значит, что Лали хотела честно дождаться жениха. И все ее взгляды, все ее улыбки были просто так — от благодушия и лукавства уверенной в своем счастье женщины…

Руслан ушел с террасы, где мнеморедакторы и приближенные к ним лица беззаботно пили дорогие южные вина. И пошел он вокруг здания, потому что хотел оказаться подальше от музыки и голосов.

Терраса была пристроена к блочной пятиэтажке с той стороны, где небольшой парк, а за ним — коттеджи местных аристократов. Сзади же было нетронутое царство беспорядка и нищеты — сараи какие-то, халабуды с маленькими грязными окошками, обложенные поленницами почерневших дров, а еще дальше Руслан обнаружил довольно странный силуэт. Он не сразу понял, что это — стропила от сгоревшей крыши, четко видные на фоне вечернего неба.

В черной стене под стропилами светился квадратик — и в этом доме тоже, оказывается, кто-то жил. Руслан подумал, что летом еще можно обойтись без крыши, а каково будет зимой? И пошел на огонек — ему было все равно, кто поселился в доме, погорельцы ли решили не покидать его или бродяги, которым все равно, где спать и свинячить, он только хотел уйти подальше от базы, но не слишком далеко.

И он даже не очень удивился, услышав за стеной детские голоса.

Заглянув в окно, он увидел и знакомые лица. Увидел Жорку, увидел черненького глазастого, увидел маленького Рената, и еще, и еще. Их там было больше десятка и… кажется, с ними была девчонка…

Того, кто вот так заглядывает сквозь стекло, да еще немытое стекло, с темной улицы в освещенное помещение, увидеть трудно, если, конечно, его не ждут. Но дети явно ждали. Руслан бы поклялся, что подошел к окну и заглянул бесшумно — однако все сразу к нему повернулись, а Ренатик вскочил на ноги.

— Это он, это он!

Руслан понимал, что оставаться с детьми не следует, что их общество каким-то образом для него опасно, но мальчишки уже выскочили из незримой двери и окружили его.

— А где лошади? — спросил Ренатик.

— Высокие кони, — поправил его крупный светловолосый парень, лет, пожалуй, уже двенадцати. — Ты сам так сперва говорил: высокие кони.

— Что вы здесь делаете, ребята? — поинтересовался Руслан.

— Мы за тобой пришли, — объяснил черненький глазастый.

— Как — пришли?

— Мы же знали, куда ты поехал со своим другом.

— Так вы что, по следу шли?

Вопрос детей озадачил.

— Ну, наверное, по следу, — с сомнением согласился светловолосый. — Да, Жорка?

— Мы же знали, куда вы уехали, ну и пошли, — подтвердил черноглазый Жорка. — И вот, пришли.

— А зачем вы это сделали? — продолжал разбираться Руслан.

— Чтобы ты нас увел, — тут же ответил Жорка.

— Погоди! — прервал его светловолосый. — Я знаю, что мы сделали неправильно. Это только за Ренаткой должны были прийти высокие кони. А за Максом лодка должна была приплыть, за мной на мотоцикле бы приехали, а вот Боба просто какая-то тетенька должна увести.

— А за мной — белка! — выкрикнул малыш в большой клетчатой футболке. — По забору!

— Но никто не приходил и не приходил… Мы сами пошли искать…

— Ты не сердись, — добавил Жорка. — Мы с Ренатиком поговорили… В общем, решили: за кем за первым придут, тот нас всех с собой возьмет. Ты только не сердись.

— А почему вы решили, что за вами обязательно кто-то должен прийти?

— Мы помним! За мной уже приходили, только я совсем мелкий был!.. И за мной!.. За мной собака прибегала!.. — дети заговорили наперебой, и чем больше Руслан вслушивался, тем яснее понимал: подсаженные ребятам квазики произвели какой-то неожиданный, явно непредусмотренный эффект.

— Погодите, не шумите! — потребовал он, и хотя не сразу, но стало тихо. — Я сейчас схожу за одним… человеком, поговорю с ним и сразу вернусь. Ждите меня тут и никуда не уходите!

Он вышел в переулок и помотал головой. Надо же — шли по следу! Что они себе вообразили? И пошел, и пошел, ускоряя шаг, и с разбега взлетел по короткой лестнице на террасу.

Там еще веселились, хотя Лали ушла. Руслан поманил Тимура, они вдвоем спустились в парк между террасой базы отдыха и коттеджами местных аристократов.

— Слушай, брат, ты тех ребятишек помнишь? Они сюда пришли, меня ищут.

Тимур выслушал, задумался, затем выругался.

— Говоришь, квазики сбой дают? Ты хоть понимаешь, брат, что после этого нам конец? И «Мнемозине», и, естественно, нам с тобой!

— Нам-то почему?

— А где и кому нужен мнеморедактор, которого выперли с государственной службы за профнепригодность?! И вообще, ты вдумайся — кому, кроме «Мнемозины», нужен мнеморедактор?!

— Погоди… а что же теперь делать?

Руслан откровенно растерялся. Тимур же, наоборот, подтянулся, весь поджался и, словно усилием воли, выгнал из себя легкий хмель.

— Делать? — Тимур с легким презрением посмотрел на беспомощного без приказов и распоряжений сослуживца. — Делать вот что! Их сколько, десять? Тут есть микроавтобус, там сиденья сняты, на нем продукты возят, старая колымага! Сейчас мы сажаем этих мальчишек в автобус и везем их в «Мнемозину». И там убираем из их памяти и квазики, и вообще все лишнее!

— А что подсаживаем?

— Ничего! — зарычал Тимур. — Ни-чего! Чистим все, что удается вычистить!

— Ты с ума сошел! Куда же они денутся совсем пустые?

— Лучше пустые, чем такие! Ты что, не понял? Да у них же у каждого башка полна живой взрывчатки!

Руслан постоял, соображая.

Дети, которых какая-то сволочь готовила в убийцы, ждали помощи. И он был готов оказать им помощь. Но полная чистка? Полной в «Мнемозине» не делал никто и никогда.

— Что-то же у них должно быть? — спросил он растерянно.

— Какое тебе «что-то»? Брат, ты не понял? То, что было в них заложено, искажает наши квазики! Если мы выскребем эти и подсадим другие, будет то же самое! — свирепо сказал Тимур. — А когда наверху поймут, что наши квазики не выдерживают и двух месяцев… Руслан, я уже не знаю, как тебе еще объяснять…

— Да понял я, понял… — Руслан задумался, сильно ему вся эта история не нравилась, но правоту Тимура он признал: без «Мнемозины» они все пропадут. — Где стоит этот автобус?

— Поищем.

Машину они отыскали под навесом возле большого гаража. Тимур проверил горючее — до города должно было хватить.

— Я сяду за руль, а ты в салон, с детьми. Заговаривай им зубы чем хочешь, только чтобы не сбежали. Когда довезем до «Мнемозины» — что-нибудь придумаем.

Они доехали до полусгоревшего дома, и Руслан вошел к детям.

— Собирайтесь, — сказал он. — Поедем в одно место, где вам дадут пирожки и конфеты.

— А где кони? — спросил маленький Ренат.

— Кони будут потом, вы же все не поместитесь на двух лошадях, — объяснил Руслан. — Пока что за вами пришел автобус.

В микроавтобусе был маленький радиоприемник. Тимур включил его, чтобы не слышать детских голосов из салона.

Сперва передавали музыку, потом беседу о нравственности. Почти у самого города пошла одиннадцатичасовая сводка новостей.

Новости были обычные: вояжи президента, что-то космическое, смерть некогда великой актрисы, о которой вспомнили, только когда сердце остановилось, и так далее. Оставался прогноз погоды, и музыкальная заставка совпала с поворотом на большую объездную дорогу.

— В последний час! — дрогнувшим голосом произнесла дикторша, и тут же ее сменил мужчина:

— Ко всем автомобилистам и водителям городского транспорта! Братья, немедленно освободите шоссе А-шесть и подъездные дороги В-девять и В-десять! Водители автобусных маршрутов одиннадцать и тринадцать, немедленно возвращайтесь в центр города и ждите указаний.

— Эй, брат! — крикнул Тимур Руслану. — Что-то случилось в аэропорту!

И врубил радио на полную мощность.

Но ничего иного не услышал — повторялся только этот приказ.

В окошке между водительским местом и салоном появилась голова Руслана.

— Переключи на «Радио сто семь»! — крикнул он. — Там ребята уже наверняка на месте!

Он имел в виду, что шустрые мальчики с микрофонами всегда первыми успевают к любому скандалу и ведут репортаж, даже когда их за шиворот тащат в милицейскую машину.

Тимур переключил.

— «…по самым последним сведениям — шестьдесят восемь человек, в том числе четверо детей, включая грудного малыша! — радостно вопил незримый мальчик. — Журналистов не подпускают к летному полю, но мы делаем все возможное, чтобы оказаться в гуще событий!..»

— Опять!.. — растерянно произнес Руслан. — Давно про них не слыхали…

Эти люди — не люди, а длинные и до поры незримые щупальца неуловимой банды, подлинных хозяев которой все не удавалось прихватить на горячем — возникали в своих черных чепчиках и масках там, где могли небольшим количеством бойцов взять в плен беззащитную толпу. Начинали с расстрела тех, кто мог оказать сопротивление. Потом диктовали свои условия. Условия были непредсказуемы — то свободу отпетому уголовнику, то отказ от сотрудничества с не угодившей им страной. Заложникам не давали еды и воды, зато допускали к ним человека с видеокамерой, чтобы близкие видели их мучения и давили на власти. После чего в ход шел усыпляющий газ, с неба сыпались бойцы антитеррористических подразделений, но живым ни одного террориста взять еще не удавалось. А среди трупов обнаруживали, сняв с них чепчики и маски, женщин и детей.

В «Мнемозине» знали — но говорили об этом только в своем кругу, — что у банды есть свои мнеморедакторы, которые подсаживают террористам блоки с программой самоуничтожения.

— «…накопитель, куда ведет длинный коридор с живой дорожкой…» — услышал он.

И подумал: все ясно, заложников взяли в накопителе, который представляет собой круглую двухэтажную башню. Находится эта дура чуть ли не у большой взлетно-посадочной полосы, на ровном месте. Руслан вспомнил, как летел недавно на свадьбу к двоюродной сестре. Самолет сделал круг над аэродромом, и он увидел в иллюминатор темный длинный прямоугольник здания аэропорта, и от него отросточек метров чуть ли не в шестьсот, на конце которого — серебряный кружок на зеленом поле…

— Сволочи… — прошептал он.

Дурацкая башня была предназначена только для получасового, не более, пребывания в ней пассажиров. Удивительно, если там есть хотя бы один туалет! Заложники лишены не только пищи, но и воды, а оборонять башню легко — из нее виден весь аэродром, со стороны поля не подобраться, а заблокировать узкий коридор с живой дорожкой — плевое дело, двух бойцов с автоматами хватит.

Руслан не сразу понял, что дети в салоне молчат. Молча слушают радио и словно бы что-то вспоминают.

А бойкий молодой человек с микрофоном уже пробрался к директору аэропорта и задавал ему вопросы все тем же лихим и жизнерадостным голоском, захлебываясь восторгом от жутких подробностей.

На сей раз террористы пытались освободить какого-то «узника совести» и собирались положить за его жизнь шестьдесят восемь человек, да и сами заодно погибнуть. Кому и на что мог бы понадобиться этот человек, Руслан не знал, за политикой он не следил, но подозревал, что «узник совести» — дутая величина, привычный повод для конфликтов, не более того.

— «…но если их требование будет выполнено, югу страны угрожает гражданская война, потому что!..» — перспектива гражданской войны привела журналиста в особый восторг, так что он даже закашлялся.

Машину хорошо тряхнуло, и она встала.

Руслан заглянул к Тимуру.

— Что там, брат?

— Что-что! Ремонтники покрытие разобрали, какой-то козел ограждение снес…

— Так мы встали?

— Встали, чтоб им…

Тимур пожелал козлу, который на лету снес светящиеся столбики с полосатой лентой, а заодно и ремонтникам настолько хитрого сочетания половых извращений, что Руслан присвистнул. И тут же оглянулся на детей.

Они молчали, но кое-что изменилось — сейчас мальчишки держались за руки. Сидели на полу, сбившись в тесную кучку, и — рука в руке, рука в руке…

Руслан выскочил из микроавтобуса и оценил обстановку. Самостоятельно им из ямы не выбраться, но, к счастью, в этом месте большая объездная пересекалась с проспектом Согласия. Если не заблудиться в развязке и благополучно добраться до проспекта, то можно за двадцать минут пешком дойти до «Мнемозины»…

Он объяснил эту географию Тимуру, тот кивнул. Да и был ли у них другой выход?

— Вылезайте, ребята! — сказал Руслан детям. — Пойдем пешком.

— Ты поведешь нас? — несколько оживились они.

— Да, конечно, я поведу вас.

— Ну вот, так же и было обещано, — сказал черноглазый Жорка. — Пошли!

Не размыкая рук, они выкарабкались из машины, и Ренатик протянул свободную ладошку Руслану.

— Это были мои кони! — сказал он гордо. — Значит, ты за мной пришел!

— Ну, брат, так тоже нельзя, — возразил Руслан. — Значит, тебя я поведу, а они так и останутся на объездной? Ночью, одни? Нехорошо получается!

Ренатик смутился.

— А белка будет? — спросил тонкий голосок. Похоже, существо в клетчатой футболке — все же девочка.

— Мы постараемся, — пообещал Тимур, запирая машину. — Пошли! Не отставать! Брат, ты веди, я иду замыкающим.

Естественно, попытка спрямить дорогу оказалась напрасной — они не там свернули с проспекта, вышли к парку с непредвиденной стороны, запутались в аллеях и оказались не у парадного входа в офисное здание, верхние этажи которого занимала «Мнемозина», а на пустыре, откуда это здание было хорошо видно — над ним горела неоновая реклама холодильников.

А внизу светились большие окна типографии — чуть ли не километровый ряд окон. Там работали всю ночь, чтобы утром Руслан нашел в холле «Мнемозины» пачку свежих газет.

— Это аэропорт? — спросил старший из мальчиков.

Руслан от неожиданности остановился.

— Н-ну… — только и смог произнести он.

Тимур услышал вопрос и подошел.

— Это еще не аэропорт, но отсюда мы туда попадем, — пообещал он. — Только не разбегайтесь. Сейчас мы поужинаем, а потом пойдем дальше.

— Как попадем? — спросил Руслан, имея в виду вооруженную охрану на входе. У них с Тимуром были круглосуточные пропуска, но впустить ночью в здание дюжину ребятишек — ситуация для охраны нештатная, могут заартачиться.

— Побудь с ними, брат, я что-нибудь придумаю.

— Свяжись с шефом! — крикнул Руслан вслед Тимуру. Но тот, убегая, даже не махнул рукой: мол, слышу, понял…

С другой стороны, если шеф узнает, что его мнеморедакторы, один из которых «золотое перо Мнемозины», сдали заказчику некачественные квазики, реакция непредсказуема. Конечно, потом выяснится причина этого странного сбоя (тут Руслан довольно сердито посмотрел на притихших ребятишек), но это будет потом! А что сейчас? Ведь головы полетят!

— Братьям плохо, — вдруг сказал Ренатик. — Плохо им в этих штуках…

— В масках, — подсказал Жорка.

— Им страшно, — добавила девочка, за которой должна была прийти белка.

— Они приклеились…

— Руками…

— К автоматам…

Руслан попятился. Ничего себе — братья!

— Так надо же скорей идти! — потребовал светловолосый парень.

— А чего он не ведет? — спросил Жорка, указывая на Руслана.

— Погодите, ребята. Не все сразу. Там свои сложности, — сказал Руслан. — Вот сейчас вернется Тимур и скажет, что нам делать дальше.

— Тебе тоже плохо? — вдруг спросил Ренатик.

— Ну как мне может быть хорошо, если там такие дела творятся? — ушел от ответа Руслан.

Ренатик поднял к нему ангельскую мордочку убежденного в своей правоте ребенка.

— Ты дай руку, — попросил он. — Эту — мне, а левую — Максу.

— И что получится? Хоровод?

Тем не менее Руслан позволил вовлечь себя в этот хоровод. Главное — продержать детей в неведении до той минуты, когда их можно будет поодиночке подключить к аппарату. Нужно доставить их к аппарату…

Хоровод оказался с изюминкой. Тревога и страх Руслана остались, но прорезалось что-то вроде легкой, необъяснимой радости. Это было — как будто на страшную рожу замогильного беса накинули волшебный полупрозрачный невестин платок. Бес — на прежнем месте, но его черты смазались, поплыли, оказались за невесомой, но очень прочной преградой.

Прибежал Тимур.

— Шеф приказал заводить детей и ждать дальнейших распоряжений.

— Пошли, ребята, — сказал Руслан. Выходит, шеф сейчас срочно связывается с заказчиком… или с теми, кто поставил аппараты коррекции памяти?…

— В аэропорт? — недоверчиво спросил Жорка.

— Нет, туда, где придется немного подождать, — высвобождая руки, ответил Руслан. — Вы же понимаете, все не так просто.

Охрана у входа пропустила беспрекословно. Руслан, Тимур и дети поднялись в «Мнемозину».

— А что это? — указал на вывеску старший, Макс.

Руслан обрадовался вопросу — можно было еще хоть ненадолго отвлечь детей от происходящего.

— Это такая древнегреческая богиня. Ты в школе учил про Древнюю Грецию?

Макс промолчал, а остальным вроде по возрасту еще не полагалось.

— Так вот, — продолжал Руслан, уводя детей по длинному коридору к конференц-залу, ключ от которого ему незаметно передал Тимур.

— Была такая Древняя Греция — примерно там же, где современная. И сначала там жили боги, ну, как вам объяснить… Греки верили, что там жили боги. Главный бог был Уран. Он женился на богине земли Гее («О, свет небесный, какую чушь я несу?!»), и у них родились сыновья, которые назывались титанами, и дочь — титанида Мнемозина. Она стала богиней памяти. И потом она вышла замуж за бога Зевса, и у них родилось девять дочерей, их назвали музами. Клио — муза истории, Терпсихора — муза танца… Заходите, садитесь и ждите меня. Я скоро за вами приду.

Он пропустил мимо себя последнего ребенка и замкнул дверь конференц-зала на два оборота.

— Брат, ты выше всех похвал! — воскликнул Тимур. — Если вся эта история кончится добром — ты станешь большим человеком! Ты будешь в совете своей общины, община построит тебе дом, тебе найдут невест в самых уважаемых семействах!

— Так нам готовить аппараты?

— Готовь, — несколько помолчав, ответил Тимур. — И больше к детям — ни ногой. Когда они поймут, что попали в ловушку, в них может такое проснуться — они тебя на кусочки разорвут. Ты просто не представляешь, какой у них уровень агрессии.

— Не представляю. А кого они ждут? Кто это должен их куда-то повести?

— Да тот, кто будет отдавать им команды. Есть команда, которая активизирует подсаженную дрянь… Очевидно, нашими квазиками не все удалось заместить. Что-то они еще помнят из прежней жизни… Ладно, успокойся, мы не виноваты. Мы делали блоки заданного объема, понял?

— Мы слишком все упрощали, — покаянно произнес Руслан. — И нужно было по меньшей мере две трети блока строить на ассоциативных цепочках.

— Тогда бы мы всей «Мнемозиной» выдавали один блок в неделю. А ты вспомни, как мы пахали перед отпуском! Ладно, иди готовить аппараты, а я свяжусь с шефом.

Руслан чувствовал себя неловко — квазик с высокими конями, который он считал одним из лучших, был достаточно велик и ярок, а главное — получился цельным. Не было в нем даже намека на то, что увидевший всадников мальчишка должен ждать их всю оставшуюся жизнь.

Он засел в своем кабинете и включил технику. Пока приборы разогревались и тестировались, решил проверить почту.

Если в Урук-Басае и действовал интернет, то разве что через мобильную связь в коттеджах. У директора базы стоял допотопный модем, который оживал, когда хотел, и помирал в разгар связи.

Писем оказалось немного, но шесть из них сильно удивили — они были от Раисы. Подозревая, что мать его ребенка влезла в долги и просит материальной помощи, Руслан открыл последнее из этих шести.

И ошибся.

«Я нигде не могу тебя найти, не могу до тебя дозвониться, — писала Раиса. — У меня забрали Гарибчика, сделай что-нибудь! Я повезла его на тестирование, и потом мне его не вернули. Русланчик, я дура, я шлюха, я плохая мать, но сделай что-нибудь!..»

Руслан набрал номер бывшей подруги. Дело было такое, что не до соблюдения приличий.

— Что еще за тестирование?! — спросил он, даже не поздоровавшись.

— Ох, это ты? Все маленькие дети в полгода проходят тестирование, я не знаю, это что-то новое, психологическое, Русланчик, я плохая, я исправлюсь, у тебя ведь столько знакомых, позвони кому надо, это же твой сын!..

— Я тебя спрашиваю — что за тестирование? Где проводится, кем?

— В детской поликлинике, приезжает бригада…

— Откуда бригада?

— Я не знаю!

Тут вошел Тимур.

Отбой, — сказал он. — Вырубай технику. Сейчас за детьми приедут. Шеф сказал, нам премия, обоим. Сказал, свою сестру за тебя, брат, отдаст. Если хочешь, сам пойдет в общину, посватает за тебя Ла-ли, раз уж ты без нее не можешь. Он уговорит!

— Погоди! — сказал ему Руслан. — Раиса, я не понял. Когда они обещали вернуть ребенка?

— Русланчик, они его вообще не вернут! Вообще! Я сто раз спрашивала, когда мне за ним приходить! Я там на лестнице всю ночь просидела! Ты все еще не понял?!

— Не кричи, хватит, — Руслан положил трубку. — Послушай, брат, ты что-нибудь слыхал про тестирование для маленьких детей? Для совсем маленьких? Которым полгода?

— Была такая идея, — туманно ответил Тимур.

— А зачем, для чего? Ты знаешь, чего от них хотят?

— Хотят, чтобы не было детей-убийц, детей, которые станут ходячими мешками взрывчатки, — тут же выпалил сослуживец. — Не спрашивай, брат, там такие медицинские заморочки — сам черт ногу сломит.

— Забрали моего Гарибчика, — потерянно сообщил Руслан.

— Ну так это же замечательно! С маленькими еще можно продуктивно работать! — радостно завопил Тимур. — Это давно пора было начать! Маленький ребенок пластичен! Пока он начнет соображать — у него в голове сформируются правильные блоки!

— Они не сказали, когда его вернут…

— Ты не волнуйся, брат, твой Гарибчик никому не нужен, кроме тебя и Раисы! Ему подсадят другие ассоциативные цепочки, которые активизируются, когда он начнет немного соображать!

— Другие цепочки? Это что же — у него уже были какие-то?

— Ну да! Может быть, даже твои лучшие цепочки подсадят! И через недельку-другую вернут! Представляешь: ты их делал и не знал, что спасаешь собственного сына!

Всякий раз, как Тимур начинал выкликать оптимистические прогнозы или клясть незримых врагов, Руслан настораживался — он чуял в голосе и мимике фальшь. Ему не хотелось думать, что Тимур сознательно морочит ему голову, скорее уж, это смахивало на подсаженные поведенческие блоки.

Выходит, Тимур знал что-то очень важное, но всякий раз, когда при нем затрагивали опасную тему, следовало переключение на эмоционально яркий, но информационно безопасный блок.

В принципе, Руслан представлял, как это можно осуществить. Кодовые слова. Есть еще одорокод — реакция, скажем, на какое-то из составляющих запаха пота, прошибающего Тимурова собеседника, есть еще мимокод — реакция на те самые мимические штучки, движения глаз и бровей, которые проходят в курсе нейролингвистического программирования…

— Ты хочешь сказать, что она бывает врожденной? — спросил Руслан.

— Что бывает? — уже более спокойно поинтересовался Тимур.

— Повышенная агрессивность. Та самая, которую гасили у мальчишек, — Руслан мотнул головой в сторону конференц-зала.

— Ну да, конечно!

Одно повышение голоса уже о многом говорило Руслану.

— Ладно, брат, ты меня успокоил. Позвоню-ка Раисе и все ей объясню.

Руслан взялся за трубку и посмотрел на Тимура, словно говоря: нехорошо тебе, брат, слушать, как я буду вправлять мозги своей женщине.

Понятное дело, Тимур вышел.

Но позвонил Руслан вовсе не подруге, а в общину. Время, конечно, было несообразное, но и вопрос стоял серьезный.

Руслан знал, что телефон приемной на ночь переключают — или секретарше Наине, или еще одной секретарше, новенькой, с которой он еще не поладил.

Наину он знал давно, до своего вступления в общину. Тогда она ходила в девицах, потом к ней посватался хороший человек, который не возражал против ее работы на бойком месте. Да и худо пришлось бы тому сумасшедшему, который вздумал бы преследовать вниманием общинную секретаршу. Совет общины живо научил бы его порядку.

Наина была готова к ночным звонкам, ей только понадобилось немного времени, чтобы проснуться окончательно.

— Здравствуй, моя роза, прости, что беспокою, — сказал Руслан. — Ты же знаешь, работа у меня такая, что самые неожиданные вещи приходится у людей спрашивать…

— Да еще в самое неожиданное время, — добавила она.

— У нас в общине у кого-то забирали маленьких детей на тестирование?

— А ты можешь помочь?! — воскликнула она. — У моей сестренки девочку забрали, вторую неделю не отдают!

— Сколько девочке?

— Второй год. Русланчик, если ты что-то знаешь — скажи, не мучай!

— Еще у кого?

— У Руфатовых, у Герцбергов, у Амины Федоровой…

Руслан тихо выругался.

Живя одной «Мнемозиной», став элементом ее загадочной плоти, он перестал понимать, что творится вокруг.

— Ты не ложись, я позвоню тебе.

Он крепко задумался.

Компьютер, который, если верить Тимуру, можно было спокойно выключать, показывал смешную анимацию скринсейвера — по экрану бегала тонконогая персидская лошадка.

Лошадка…

Всадник, который приедет за Ренатиком…

Лодка, которая приплывет за Максом…

Белка, которая по столбикам забора прибежит за девочкой…

Эти дети — совершенно нормальные дети, в них нет ничего такого, что внушало бы страх, сказал себе Руслан. Если в них и была взрывоопасная агрессивность — то ее благополучно изъяли. Эти дети уже не станут оружием в чьих-то руках, они не пойдут, обвязавшись взрывчаткой, под поезда… хотя они же собрались в аэропорт, помогать братьям в масках?…

Оружие!

Если в них гасят подсаженную или, Боже сохрани, врожденную агрессивность, то почему во всех квазиках непременно было полно игрушечных пистолетов, автоматов, патронов, ножей, луков со стрелами и даже алебард?

«Это чтобы они реализовали остаточную агрессивность в игре и полностью успокоились!» — скажет Тимур.

Врожденная агрессивность? Бред какой-то! Руслан — человек спокойный, Раиса, хотя и дура, хотя И может закатить истерику, тоже ни на кого не нападет с оружием, родители и деды закона не преступали… Если забрали полугодовалого, значит, есть врожденная агрессивность, которую можно установить уже в таком возрасте?

Кому бы другому плел Тимур ерунду о том, что на мнеморедактирование нужно так много времени! «Через недельку-другую вернут!» Как будто Руслан не знает, что это при желании делается за один вечер! Тем более — опасные блоки воспоминаний, которые любая девочка-оператор уже может вычленить по спектрограмме?

Бред, вранье!

Пальцы Руслана опустились на клавиатуру. Все компьютеры «Мнемозины» были объединены в локальную сеть, и Руслан имел пароль доступа к серверу. Еще бы не иметь — он же «золотое перо Мнемозины», надежда шефа и тех, кто над шефом!

Он не знал, что ему искать. Можно, конечно, посадить к аппарату кого-то из мальчишек и пошарить, не найдется ли чего-то «остаточного»… Но если бы хоть знать, какие бывают в таком случае спектрограммы! Ведь Руслану приходилось иметь дело только с абсолютно нормальными людьми, продававшими крохотные кусочки своей жизни за ощутимую плату… только нормальные воспоминания он обрабатывал… А тут какие?…

— Слушай, брат, ты сейчас очень занят? — спросила Тимурова голова, просунувшись в дверь. — Сделай милость, спустись вниз, к охране! Сейчас должны подъехать за детьми, встречай, приведи сюда!

— Хорошо, брат, — недоумевая, почему бы Тимуру не спуститься самому, ответил Руслан, встал из-за компьютера и вышел в коридор.

Он шел к лифту медленно, ему не нравилась тишина в «Мнемозине». Она не нравилась подсознательно, тревога все не могла оформиться во внятный образ, и вдруг это произошло. Не хватало шагов Тимура!

Тимур должен был отойти от двери Русланова рабочего кабинета… или же войти в него, тихо прикрыв эту дверь за собой…

Но что он забыл в чужом кабинете?

Руслан повернулся и на цыпочках подошел к двери.

Внутри что-то упало…

Руслан распахнул дверь и увидел Тимура на корточках. Он тянулся рукой под стол… что-то закатилось под стол…

А прямо перед глазами было кресло странных очертаний. Руслан даже не сразу признал то самое кресло, куда он усаживал доноров памяти. Тимур выкатил его из угла и приспособил поближе к рабочему столу, чего обычно никто не делал. Откидывающееся сиденье было опущено очень низко… для кого?…

Тимур резко повернулся и приоткрыл рот — возможно, чтобы объяснить свое поведение.

Но объяснений не потребовалось.

Руслан увидел большой плоский монитор своего компьютера. По-чему-то непроглядно черный.

Дурацкий вопрос чуть было не выскочил: ты что, сломал машину? Беспокойство за дорогой комп с бесценной начинкой на секунду оказалось сильнее всех прочих тревог. И это беспокойство внезапно обострило чувства — Руслан услышал характерное ворчание работающей машины, а потом по экрану зазмеилась серебристо-серая ниточка, в которой он даже не сразу признал нить спектрограммы. И еще одна нить побежала почти параллельно, и еще одна…

Работая над квазиками и выверяя с оператором спектрограммы по тексту сценария, Руслан никогда не видел таких тусклых ниточек. Те программа показывала яркими, веселыми, как раскраска детских игрушек.

Никогда?

Нет же, видел!

Когда только-только пришел в «Мнемозину»! Ему объясняли, почему из памяти нужно убирать активизированные блоки… они чем-то были опасны…

Вспомнил.

Серебристо-серые нити, почти прямые, принадлежали безымянной женщине, в возрасте двух лет пережившей клиническую смерть.

Воспоминание об этом до сеанса сдачи фрагмента детской памяти сидело у женщины в таких глубинах подсознания, откуда вовеки бы само не вылезло в чистом виде — а разве что в условных образах сновидений. Сеанс активизировал его, и пришлось аккуратно вырезать эту беду. Но если подсадить совершенно здоровому человеку блок, в котором имеется эта спектрограмма? Аккуратненько прицепив его к блоку с лошадками, или с лодочками, или с белочками?…

Кажется, речь шла о сильнейшем припадке удушья… Вплоть до смерти…

Кабинеты в «Мнемозине» закрывались индивидуальными электронными ключами — пластиковыми карточками. В этом был смысл: однажды успели запереть офисного воришку, который в хорошем костюме и с дорогим кейсом шастал по коридорам учреждений, где никто не знает соседей снизу и сверху, и прихватывал в кабинетах все, что плохо лежит.

Даже имея похожую карточку, изнутри запертого кабинета не выбраться. Замок открывается и запирается только снаружи.

Сделав это доброе, хотя и грозящее увольнением дело, Руслан побежал к кабинету Тимура. Тот не был заперт. И обнаружился знакомый пейзаж — кресло, отрегулированное под ребенка, и компьютер, на экран которого вытащена нехорошая спектрограмма.

— Та-ак… — сказал Руслан.

Сценарий в общих чертах был понятен: пока лопух Руслан будет ждать внизу тех, кто приедет за детьми, Тимур во всех доступных кабинетах наладит оборудование, при помощи которого мнеморедакторы работают с донорами. Но перестроит со «входа» на «выход», с приема и обработки информации — на ее трансляцию…

А потом…

Потом, возможно, будет премия откуда-то сверху. Но, скорее всего, просто исчезнут из памяти все воспоминания об этой ночи. Оно и гуманно: зачем оставлять человеку память о дюжине убитых ребятишек?

Если Тимуру явно подсажен какой-то сторож информации, то почему бы не быть такому сторожу и у Руслана?

Возможен вариант, что он сам на коленях будет умолять, чтобы ему выскребли из памяти эту ночь.

Гарибчик!

Что на самом деле с ребенком, неизвестно, но сама мысль о том, что ему на головку наденут специально подрегулированный обруч, на ручки — манжеты, была хуже всякой шизофрении и паранойи!

Именно поэтому Руслан подошел к двери, ведущей на пожарную лестницу, достал из витрины аварийный молоток, а потом аккуратно выбил стекло и убрал осколки.

— Быстро, ребятки, быстро и тихо, быстро и тихо… — повторял он.

Дети почти не удивились, только маленький Ренатик все спрашивал, скоро ли Руслан поведет их на аэродром.

Выбраться бы отсюда живыми, подумал Руслан, а потом хоть на аэродром…

Они спустились на первый этаж и тут обнаружили запертую дверь. По прикидкам Руслана она вела в фойе. Вот уж там появляться было незачем! Скорее всего, Тимур уже позвонил охране и приказал задержать детей.

Руслан понял, что первый порыв — тот самый, наилучший — отнюдь не решил проблемы. Сам он, наверное, мог бы выйти беспрепятственно. И дети могли какое-то время сидеть на пожарной лестнице — четверть часа, не больше. А что он успеет за четверть часа? Позвонить Наине, попросить, чтобы оповестила общину, и ждать? Так ведь опоздают…

Значит, или пробиваться на волю всем вместе, или погибать всем вместе.

Руслан не верил, что его убьют. Специалисты его класса на улице не валяются. Вычистят башку скребком Мнемозины — и трудись, брат, дальше на пользу неведомому заказчику, плети свои ассоциативные цепочки, радостно защищая Все, что нормальному человеку кажется сомнительным. Но ведь ты уже не нормальный человек, ты «золотое перо Мнемозины»!

Он поднялся на один лестничный пролет. Открыть окно несложно… а что за окном?…

В темноте было не разобрать, и только слева рисовались уходящие вдаль ряды тускло светящихся ромбов.

Несколько драгоценных секунд ушло на недоумение, прежде чем Руслан понял, что это за ромбы.

Широченному зданию типографии было мало обычных окон во всю стену, и находчивый архитектор устроил их в крыше. Выглянув из «Мнемозины», можно было видеть черное поле чуть ли не в два гектара с тусклыми выпуклыми квадратами.

Ну да, а если глядеть сильно сбоку, то это ромбы…

Руслан выглянул, держась за край окна, и увидел, что при желании может соскочить на крышу — если ловко извернется. А если нет — рухнет в щель между многоэтажкой и типографией, пролетит пять метров и шлепнется на асфальт — там устроен проезд для типографских машин.

Он поманил двух мальчиков покрупнее и постарше — Макса и еще одного.

— Нужно попасть вон туда, — сказал он уверенно. — Так нужно. Обязательно.

Мальчики переглянулись. Потом выглянули в окно и оценили обстановку.

— Мы попадем, — сказал Макс. — Ты нас по очереди раскачаешь на руках — и мы спрыгнем.

— Надо, чтобы меня сзади держали, — сообразил Руслан. И тут же они решили, что Макс и его товарищ спрыгнут на типографскую крышу первыми и будут принимать малышей, а последним пойдет самый младший и легкий — Ренатик.

О том, как прыгать ему самому, Руслан не думал.

Не думал, пока не спустил вниз Ренатика и не остался один на пожарной лестнице. Всего операция заняла меньше семи минут, значит, скоро сюда понабегут те, кого вызвал Тимур, вряд ли он сидел запертый без дела…

— Прыгай! — позвал его снизу Макс. — Мы поможем!

— Нет, ребятки, не получится. Я провалюсь в щель. Вы бегите, ищите, как спуститься вниз, а потом…

— Аэродром! — крикнул Ренатик.

— Никаких аэродромов. Вы разделитесь на три группы и разными маршрутами пойдете к памятнику космонавтам — знаете памятник? Там рядом киоск, за киоском начинается улица Орехова, — быстро говорил Руслан. — Дом шестнадцать, внизу скажете, что вас послал Руслан к Наине…

— Нет, нам в аэропорт надо, — прервал его Макс.

— Нечего вам делать в аэропорту. Вы еще маленькие. Так вот, вы скажете Наине, что…

— В аэропорт, — твердо объявил Жорка. — И не надо тебе тут оставаться. Ты не думай, что они тебя пожалеют.

Дети понимали больше, чем ему казалось.

— Пожалеют, не пожалеют — не об этом сейчас речь, — сказал Руслан. — Это уже моя забота. Бегите по крыше, ищите спуск…

Вперед вышел маленький Ренатик и протянул руки.

— Ты прыгай, мы тебя поймаем!

— Не получится, я тяжелый.

— Поймаем, — сказал Макс. — А если не прыгнешь — мы без тебя никуда не пойдем. Нам без тебя нельзя.

— Ты же пришел за нами, — добавила девочка. — Значит, мы должны следовать за тобой. Как же без тебя?

— Пры-гай! — четко произнес хор из двух голосков.

— Пры-гай! — их уже больше…

— Пры-гай! Пры-гай!

Ничего иного не осталось — нога сама переметнулась через подоконник, руки вцепились в край, раскачаться никак не получалось…

— Пры-гай! Пры-гай!

Он не прыгнул — он сорвался. Пальцы поехали по жести, и примерно секунду он висел ни на чем, от ужаса крепко зажмурясь.

А потом ощутил крепкий удар по пяткам. Покачнулся. Открыл глаза.

— Ну вот, а ты боялся, — сказал Макс.

Они стояли на типографской крыше — Руслан и дюжина окруживших его ребятишек. Руслан повернулся и посмотрел на раскрытое окно. О ангел смерти, прыжок оттуда был попросту невозможен…

— Нет, нет, нет, мы никуда не пойдем, — повторял Руслан. — Никакого аэродрома, никаких братьев…

Он сопротивлялся из последних сил.

— Мы не можем тебя здесь оставить, — совсем по-взрослому сказал Макс. — Ты должен быть с нами, ты же привел нас сюда.

— Ну и что?

— Тебе нужно вести нас дальше.

— Господи, как вам объяснить? Ребята, вы ждали непонятно чего! Кто-то мотоциклиста ждал, кто-то — белку на заборе! А если бы прибежала эта самая белка — вы что, подхватились бы все сразу и пошли за ней?

— Да… да… да… — сперва неуверенно, потом все тверже ответили дети.

— Забор бы кончился, белка бы на дерево вскарабкалась — и вы туда же?

— Она бы не полезла на дерево, — Макс улыбнулся. — К нам могла явиться только та белка, которую послали за нами. Значит, она бы нас и повела. А приехал вот ты…

— Значит, меня за вами прислали?

— Да.

— А кто прислал?

На это моментального ответа уже не было.

— Ты нас проверяешь, да? — вдруг спросил Жорка. — Макс, объясни ему, ты умеешь.

— Можно объяснить только то, что знаешь. А не то, что чувствуешь. Иначе получится вранье. Мы все, сколько нас есть, чувствуем одинаково: ты пришел за нами и теперь ты будешь нас вести. А если все люди чувствуют одинаково, то это, наверное, и есть правда?

— Я был не один.

— Да, — сказал Макс. — Только он, твой товарищ, вести не может. Его самого кто-то все время ведет.

— А вы пытаетесь вести меня! — не выдержав, крикнул Руслан. — Вы заставляете меня делать то, чего я не хочу! А я никакой не вожак, я просто человек, я мнеморедактор, понимаете, я ничего больше не хочу, меня моя жизнь вполне устраивается не хочу никого никуда вести! Понимаете, ребята? Когда я был такой, как вы, я тоже вечно куда-то залезал и чего-то искал, а теперь мне тридцать четыре года, я хочу жить, как все нормальные люди, чтобы работа, деньги, дом, жена, дети…

— У тебя есть дети? — некстати удивился Ренатик. — А много?

— Один, сын… — и тут у Руслана перехватило горло.

Вовсе не так уж были ему нужны деньги, тут он детям малость приврал, и о семье пока не задумывался — объяснять детям, для чего ему вдруг понадобилась Лали, было бы глупо и несуразно… но врать о Га-рибчике он не мог…

— Мы тоже дети, — вдруг сказал Ренатик. — И нас, наверное, тоже кто-то любит. Только мы не знаем — кто. Может, ты отведешь нас к нему?

Руслан справился с комом в горле.

Что же такое сидело в ребятах, если понадобилось изымать ЭТО и вставлять красивые картинки безмятежного детства — но с игрушечным оружием? Какая такая бомба или мина замедленного действия была в них заложена с рождения или же в первые годы жизни? Что обитало в их памяти, если даже уцелевшие кусочки оказались так сильны и непобедимы?

Что означали все эти пластмассовые пистолеты и автоматы, дорогие куклы в камуфляжных комбинезонах и арбалеты с настоящими стрелами?

— Я понятия не имею, куда вас вести, ребятки, — признался он. — Все прочее — ерунда. Если бы я знал такое безопасное место, куда вас отвести, я бы это сделал, а не торчал сейчас с вами на дурацкой крыше.

— Ты поверь, для нас самое безопасное место — это аэропорт, — сказал Жорка. — Там наши братья, и они сумеют нас защитить.

— Только им сейчас очень плохо, и я это слышу, — добавила девочка.

— Ребята, я чего-то не понял. Кто ваши братья? Эти сволочи в масках, которые захватили ни в чем не повинных пассажиров и собираются их расстреливать по одному? Ради того, чтобы такая же сволочь, планировавшая весь этот ад, была отпущена на свободу?

— Да, — сказал Макс.

— Вы их видели? Вы с ними говорили? Как вы вообще додумались, что это ваши братья?

Ответа не было.

— Ну, знаем и знаем… — пробормотал мальчик лет десяти, кажется, его называли Эмиль.

— Вы впервые услышали о них, когда Тимур включил в машине приемник.

— Ну и что? — удивился Жорка.

Тут до Руслана дошло — в сообщении о террористах, очевидно, был заложен какой-то вербальный код, и он сработал. Активизировалась та самая мина замедленного действия — и дети устремились на помощь профессиональным убийцам.

И эти трогательные ребятишки каким-то образом умудрились сделать из него своего сообщника…

Неплохой расчет: кто бы не пожалел заблудших и обреченных детей?

Руслан, как многие мужчины, не имеющие способностей лидера и вынужденные весь век ходить в подчиненных, хорошо освоил искусство сидеть одной задницей на двух стульях. Он неплохо чувствовал себя, когда обстоятельства плотно усаживали его на один стул, но при необходимости прекрасно справлялся с двумя, получая от этого обычное спокойствие бесконфликтного человека, для которого и рядовая размолвка со своей женщиной — почти трагедия. — Ладно, — сказал он. — Идем искать спуск.

И они пошли по типографской крыше — сперва шли, потом бежали между тусклыми квадратами выгнутых к небу окон. Крыша оказалась неожиданно липкой, детей это и пугало, и смешило, так что приходилось на них покрикивать, пока не добрались до отдаленного края. А там, связав веревкой одежду, понемногу спустились вниз и оказались в узком пространстве между вековой канавой и глухой типографской стенкой. Едва не свалившись в стоячую воду, вышли на край пустыря — и там уж глазастый Жорка высмотрел начало парковой аллеи.

До парка добежали, держась за руки, никому не давая отстать, а дальше Руслан сориентировался, куда двигаться, чтобы отыскать брошенный микроавтобус.

Он надеялся, что дети еще раз убедятся — машина встала на мертвый якорь, и от всей ночной суеты устанут и начнут клевать носами.

Не вышло.

Старшие мальчики стали таскать камни и мостить их под передние колеса. Они были бодры, словно только что проснулись и хорошо позавтракали. Малыши присоединились. Пандус из камней должен был расползтись — но удержался, и микроавтобус, к большому удивлению Руслана, выполз на асфальт.

Стараясь не думать о том, что сейчас творится в «Мнемозине», Руслан усадил детей и сделал все, чтобы поскорее затеряться в паутине городских улиц.

Предлог нашелся простой — банальная малая нужда. Руслан вышел из машины и исчез в подворотне. Дети не знали особенностей подворотни — она вела в проходной двор, и оттуда — на проспект, к магазину, где в ряд стояли телефоны-автоматы.

Руслан колебался, какой номер выбрать — милицейский или «горячий». Предпочел «горячий».

Не обошлось без вранья. Он сказал, что дети оказывают на него психическое давление, сродни гипнозу, чтобы он доставил их к аэропорту. Это было вранье с дальним прицелом — потом ведь предстояла разборка с шефом. И оно объясняло решительно все подробности этой ночи. Дети, несомненно, умели общими усилиями вводить собеседника в легкий транс.

«Но, если ты понимал это, почему не вызвал на помощь охрану?» — спросил бы шеф.

«Я не сразу понял», — сказал бы Руслан. И ни в коем случае не брякнул бы про аппаратуру, настроенную на трансляцию клинической смерти. Он не видел черных экранов с серебряными ниточками — и точка. Транс, только транс, в котором видишь лишь то, что тебе предлагают увидеть.

Иначе придется объяснять, что его тонко настроенная душа не пожелала видеть в рабочих креслах детские трупы, но та же душа не возражала против того, чтобы детей на подступах к аэропорту задержали и увезли в неизвестном направлении. Душе было бы отрадно знать, что им опять поменяли память, выскребли все подозрительное и подсадили более тонко выстроенные блоки. Это была бы комфортная реальность души, а какая еще нужна?…

— Хорошо, мы вас поняли, — сказал голос в трубке. — Значит, желтый микроавтобус, номер не знаете.

— Не заметил, — огорченно признался Руслан. — Но мы подъедем со стороны силосных башен, нас сразу будет видно.

— Подъезжайте.

Тем разговор и кончился.

Руслан бегом вернулся к машине и увидел, что дети возятся с приемником.

— «Террористы изменили требования! — бойко сообщал микрофонный молодой человек. — Они хотят получить в свое распоряжение самолет с экипажем. В знак благих намерений они выпустили из накопителя женщину с грудным ребенком, она сейчас идет по взлетно-посадочной полосе, ей нужно пройти около четырехсот метров, ближе они никого к накопителю не подпускают…»

— Это плохо, — сказал Жорка. — Это очень плохо.

— А что, нужно было оставить ребенка в накопителе? — спросил Руслан. — Ну, ты, парень, даешь…

— Это значит, что они получат самолет и заберут всех с собой, — вместо Жорки ответил Макс.

— Чего же плохого? Пусти-ка, — Руслан шуганул мальчика с водительского места. — Значит, твои братья все уцелеют. И тебя с собой заберут.

Мальчишки промолчали, и Руслан завел мотор.

Он все больше убеждался, что дети неразрывно связаны с террористами, но как — понять не мог. Что толку от малышей во время операции по захвату и удержанию заложников? Чем они могут помочь? Разве что обременить собой.

Вся надежда была на тех, кто обещал перехватить желтый микроавтобус. Пусть они заберут детей, пусть они разбираются!

«Только что стало известно еще одно требование террористов! Обеспечить свободный подъезд к самолету микроавтобуса, который должен через четверть часа появиться на территории аэропорта! — сообщил звонкий голос. — Итак, освобождение узника совести, самолет и пассажиры загадочного микроавтобуса, который вот-вот прибудет на летное поле!»

Руслан временно потерял управление, машина вильнула.

Дети не могли связаться с террористами! У них просто не было такой возможности! Ведь они узнали о террористах только из радиопередачи… или вербальный код активизировал некую телепатическую связь?…

Скорее бы перехватили, что ли, обреченно подумал он, скорее бы перехватили…

Но никто не заступал дорогу с автоматами, никто не стрелял по колесам, не кричал в рупор, чтобы выходили по одному. И через несколько минут, миновав силосные башни, микроавтобус проехал по узкой шоссейке и уперся в решетчатые железные ворота — одни из запасных, непонятно для чего понатыканных по периметру ограды аэродрома. Возле ворот торчала заброшенная будка, через которую при желании можно было проникнуть внутрь.

— Приехали! — воскликнул Жорка. — Руслан, мы готовы.

— К чему готовы?

— Ты нас веди, ладно? — попросил Макс. — Мы же не знаем, где этот самый накопитель.

— Значит, я должен вас вести на верную смерть? — спросил Руслан. — Ведь террористы не знают, что вы идете к ним на помощь. Или знают?

— Ничего они не знают! — крикнул Эмиль. — Вот именно поэтому…

— …мы должны им помочь, — закончил Макс. — Ренатка, иди сюда, давай руку. Вот опять потеряешься — кучу времени потратим…

Руслан тянул, сколько мог, но обещанной помощи все не было. Вдруг его осенило: засада подготовлена на территории аэродрома. Детей перехватят, когда они пойдут пешком, вот что! Мысль была разумна, и он похвалил себя, что отгадал эту загадку.

Дверь будки не поддалась — она открывалась наружу. Руслан нашел в салоне микроавтобуса, в куче всяких нужных железок, трос, думал, что удастся оторвать разве что мощную дверную ручку, но повезло — в несколько осторожных рывков машина выдернула эту дверь, и дети кинулись в будку.

Он понадеялся было, что дети бросятся к накопителю и забудут о нем, но не вышло. Они ждали его, они с двух сторон взяли его за руки и пошли цепочкой, сперва по сырой траве, потом набрели на бетонированную дорожку, слишком узкую, чтобы идти в ряд, пришлось шагать клином.

Все это смахивало на дурной сон…

Руслан первым вышел на большую взлетно-посадочную полосу, примерно в середине ее. Один конец таял во тьме, другой вел к светлой башне накопителя. Теперь цепочка могла вытянуться, как полагается.

Полоса освещалась бледными фонариками, снопиками идущего из-под земли света, от снопика до снопика — метров десять, не больше…

— Идем, — сказал Макс. — Ты не думай, мы не боимся. Когда ты нас ведешь — нам не страшно. Идем!

И тут раздались выстрелы.

Руслан, таща за собой детей, кинулся прочь с освещенной полосы.

— Ты куда?! Не надо! — кричал крепко прихваченный за руку Ренатик.

Он не мог бы объяснить, как вышло, что он сбил несколько малышей с ног, а сам рухнул сверху, раскинув руки, словно стараясь спрятать детей между собой и землей.

Даже если это были живые ходячие бомбы… все равно же это были дети… а остальное — потом, потом…

Рассудок очнулся, заработал, и вдруг до Руслана дошло — стреляют не здесь, не по нему, не по мальчишкам. Он встал на колени и прислушался. Вдали, у накопителя, что-то орали в рупор. Руслан удивился — как близко удалось подойти к башне, это парламентеры, что ли?

— Пойдем, — сказал Жорка. — Они там не справятся и все испортят.

— Кто не справится, братья? — устало спросил Руслан.

— Да нет же… Пойдем, ты нас веди, а мы там поймем, что делать.

— Никуда вы не пойдете, там стреляют.

— Ну и что? — удивился Макс. — Это как раз ерунда. Ты просто не знаешь.

— Чего я не знаю? Что вас пули не трогают?

— А они должны нас трогать? — подал голос Ренатик, растиравший руку.

— Пойдем, ты все увидишь, — настаивал Макс. — Жорка, объясни ему, у тебя лучше получается.

— Тут не объяснить, тут нужно просто взяться за руки, — сказал Жорка. — Он все почувствует и поведет нас.

— Да брались за руки, ни хрена я не почувствовал! — выкрикнул Руслан.

— Значит, надо еще раз, — сказал кто-то из детей.

И они поднялись с земли, они окружили Руслана, они взяли его с двух сторон за руки и опять, цепочкой, вышли на взлетно-посадочную полосу.

Где-то слева шла перестрелка, со стороны здания аэропорта раздавалось карканье рупора.

А они шли к приземистой башне накопителя, Руслан понемногу успокаивался, и вдруг до него дошло: пули действительно не тронут…

Он не знал, когда появились эти люди.

Спиной он ощутил, что за ним идут не только мальчишки.

Тех, незримых, было двое или трое. Он даже услышал голоса, но оборачиваться не стал. Он боялся нарушить то чувство, которое заполнило его изнутри, не оставив места страху, сомнениям и, уж тем более, попыткам выкрутиться и отвертеться.

Вместе с мальчишками он подошел вплотную к накопителю.

— Братья! — крикнул Макс. — Выходите! Мы пришли за вами!

Казалось бы, ничего глупее и представить было невозможно. Засевшие в накопителе террористы могли ответить на такой призыв только стрельбой. Но они не стреляли.

— Ты знаешь, где тут выход? — спросил Жорка.

— Вон там, — Руслан показал. Действительно, снаружи трудно было понять, которая из стеклянных светлых плоскостей — дверь.

— Осталось совсем немного, они уже слышат нас, — сообщил с левого фланга Ренатик.

— Ага! Они уже ничего не понимают! — воскликнул Эмиль.

— Сейчас поймут, — со взрослой иронией добавил Макс. — Руслан, ты должен провести нас туда, в накопитель, но так, чтобы мы все держались за руки.

— Тогда надо перестроиться. Я пойду не в середине, а первым.

Похоже, он был прав, когда докладывал по «горячему» телефону, что дети ввели его в транс. В нормальном состоянии психики человек не идет под пули с таким спокойствием, будто возвращается домой после трудного, но продуктивного дня.

За дверью стояла черная фигурка без лица. Именно такими видел Руслан террористов на телеэкранах и газетных снимках.

Дверь работала, кажется, на фотоэлементах, а сейчас ее заблокировали. Руслан подошел к самому стеклу. Черный человечек, невысокий, словно подросток, подошел с другой стороны. В опущенной руке он держал автомат. Пол в нижнем холле накопителя был все же выше, чем грунт аэродрома, и потому Руслан смотрел на террориста глаза в глаза. Вдруг он понял, что это женщина.

Он уперся рукой в дверь, стараясь погнать ее плоскость вбок. Черная фигурка повторила движение. Вдвоем они справились с тяжеленным пластом пулеустойчивого стекла.

И между ними не осталось ничего.

— Сестра? — спросил Жорка. — Ты не бойся, слышишь? Давай сюда эту дрянь.

Он взял из рук женщины автомат… и тут Руслан понял, что сошел с ума.

Черный металл весь пошел пузырями, вскипел в руке у Жорки и обвалился серыми хлопьями, раздался стук — на каменный пол посыпались какие-то мелкие детали и патроны.

— Вот и все, — сказал Жорка. — Ребята, пошли!

И дети, оставив Руслана, неторопливо, по одному проникли в накопитель.

— Ты их все-таки привел, — услышал Руслан и повернулся.

Мужчин в камуфле было трое.

— Это транс, вы же понимаете, они каким-то образом ввели меня в транс…

— Да ладно тебе, какого черта ты оправдываешься? — спросил тот из мужчин, что постарше. — Отойдем-ка, у нас для тебя хорошая новость.

— Ты начни сначала, — посоветовал другой. — Может, он действительно в трансе. Тогда ж ни хрена не поймет.

— Я в трансе, — повторил Руслан.

— Нет, друг, это кое-что иное. Пойдем, присядь… — пожилой мужчина достал из кармана плоскую флягу и стал отвинчйвать крышку.

— Это транс, — повторил Руслан. — Я никуда не уйду, там дети, они меня держат… Я не виноват…

Его прошибла крупная дрожь.

— Отходняк у него, — заметил младший из мужчин и вдруг, повернувшись, замахал рукой.

К подножию башни подкатила машина «скорой помощи». И тут же из накопителя вышли двое. Макс вел за руку плечистого мужчину — уже без чепчика и маски. Лицо было растерянное — лицо человека, который лег спать дома, а проснулся в незнакомой местности, явно на другой планете.

— Видишь, Руслан? А ты боялся! — сказал Макс. — Главное было — отвязать их от оружия.

— Точно подмечено, — вместо Руслана ответил пожилой мужчина.

— Тот, кто замкнул все их мысли и чувства на оружии, был далеко не дурак.

И Руслан увидел стол. Тот самый длинный стол, где лежала бутафория для квазиков. Все эти кучи старых журналов и фотографий, а сбоку гора оружия, разноцветного — для самых маленьких, почти настоящего — для детсадовцев и подростков…

Дети по одному выводили из накопителя обезоруженных террористов. Их тут же увозили врачи. И уже бежали по прозрачному коридору в башню санитары с носилками — у кого-то из заложников не выдержало сердце.

— Пойдем, — велел Руслану пожилой мужчина. — Надо же тебе один раз понять, что тут творится. А то так и помрешь специалистом узкого профиля. Давай знакомиться, что ли. Я — Путилин, известная фамилия, правда? Звать — Николаем…

На краю летного поля был настоящий военный лагерь, стояли бээмпешки и еще какой-то непонятный мирному человеку Руслану транспорт.

Спецназовцы, которые так и не понадобились, кучковались в сторонке, но не расслаблялись — они не верили, что все кончится так просто.

— Значит, Урук-Басай? — уточнил Путилин. — И кто бы догадался сунуть туда нос?! Вон их куда запрятали…

— Разве вы не знали, что там база отдыха «Мнемозины»? — спросил Руслан.

— Знали, конечно, только не думали, что у этих крокодилов хватит наглости… Ну как, вылезаешь из своего транса? Тогда слушай.

Он начал рассказывать то, что Руслан и так уже понемногу конструировал в своем воображении. Он говорил о детях, которые сперва просто удивляли взрослых — они не боялись оружия, а вот оружие их боялось; о детях, которые могли подойти к пьяному ублюдку и без лишних слов отобрать у него ствол; о детях, появление которых нарушало не только законы природы, что оказалось не так уж страшно, но и устоявшийся порядок, однако и это еще полбеды, а беда — что они сами в плохих руках могли стать оружием…

Он говорил о том, что эти дети не осознавали своей тайны, но время от времени говорили такое, что делалось ясно: их память ждет только сигнала, и тогда станет понятно, зачем они пришли в этот мир. И об ученых он говорил, которые наворачивали всякой терминологии, однако к пониманию не приблизились ни на шаг. И о других ученых — которые по уже известным Руслану методикам переписывали память подростков, воспитывая из них безжалостных бойцов. И о сообразительных гражданах одного формально дружественного, а на деле кто-его-разберет государства, которые вдруг ни с того ни с сего начали финансировать новорожденную «Мнемозину».

— Ситуация с детьми, которым подсадили ваши квазики, зашла в тупик — когда они оказались вместе, они начали вспоминать. В них хотели вытравить идею и оставить одни функции. Функции серьезные, не спорю, несколько таких мальчиков могут остановить дивизию десантников. В итоге образы подсаженной памяти наложились на те установки, которые оказались в них неистребимы. Например — ждать явления некоей сйлы, что призовет их к действию. Похоже, они сделали тебя носителем этой силы, Руслан. Они и без тебя бы справились, но ты был необходим на более высоком уровне, чем взрослый дядька с кулаками. Понимаешь, ты этой ночью был их отцом… А с отцом ничего не страшно и все возможно, — немного смущенно объяснил Путилин.

— Хорош отец… — буркнул Руслан.

— Переделать их уже невозможно, они осознали себя лучше, чем хотелось бы хозяевам «Мнемозины». И тогда сделали ставку на самых маленьких, полугодовалых… понял наконец?

— Тестирование! — заорал Руслан. — Ты что-то знаешь? Так говори же, почему замолчал?!

— Узник совести — предлог, террористам с самого начала был нужен именно самолет. Чтобы в последнюю минуту, буквально на ходу, погрузить в него семнадцать малышей. Их уже доставили к дальнему краю аэродрома, но мы успели вовремя.

— Гарибчик!

— Пока ты спасал свою дюжину, другие отбивали у этих сволочей твоего Гарибчика, — сказал Путилин. — Несколько человек мы потеряли, два малыша умерли… Но остальные — целы!

И тут Руслану стало стыдно.

Это был настоящий стыд, неподдельный стыд, стыд крупного помола и несравненной едкости.

Спасал!..

Звонил по «горячему» телефону и умолял избавить его от взрывоопасных детей!

И тут же они возникли — все двенадцать.

Они подбежали, как всякие нормальные дети, похвастаться своими успехами, но одно то, как они при виде Путилина притормозили, сказало Руслану о его воинском звании и богатой биографии больше, чем любая анкета.

Впрочем, ненадолго притормозили — тут же окружили Руслана, всем видом показывая, что никому его не отдадут.

— Это он нас сюда привел! — первой заявила девочка.

— Он вел нас всю ночь! — гордо сказал Ренатик и, как родной, повис на его руке.

— Да знаю я, знаю, — ответил Путилин. — Никто у вас его не отнимает.

Руслан смотрел в землю.

Он ведь даже не запомнил, как кого из них зовут.

Дети были готовы защищать его — человека, который фактически их предал. Предательство не было доведено до конца по не зависящим от этого человека причинам. А если бы на пустой дороге, что вела мимо силосных башен к аэродрому, машину остановили и детей увели — этот человек вздохнул бы с большим облегчением. И всю жизнь знал бы, что совершил доброе дело — избавил человечество от дюжины маленьких самоходных бомб…

Он никогда не думал, что совесть — такая болезненная штука.

— Бери своего сына и вези его домой, — распорядился Путилин. — Я дам тебе машину с шофером. Мать там, наверное, уже с ума сходит. А потом тебя доставят к ребятишкам.

— Нет, — сказал Руслан. — Я останусь дома.

— Ты, конечно, можешь остаться дома… — Путилин вздохнул. — В конце концов, твоему сыну нужен отец. Но, знаешь ли, этим ребятам тоже…

— Я не могу быть их отцом.

— Боишься ответственности?

Руслан вспомнил, как дети требовали: «Веди нас!» — и кивнул.

— Врешь ты. И правильно делаешь, что врешь, — вдруг сказал Путилин. — Это ты из-за звонка по «горячему» телефону, мы его перехватили. А с тобой связаться, извини, не смогли. Кто же знал, что ты вспомнишь ту раздолбанную колею за силосными башнями?

— А если знаешь — чего спрашиваешь?

Путилин хмыкнул и промолчал.

Дети притихли.

Он хочет принять разумное решение, думал Руслан. С одной стороны, ему ясно, что я просто не смогу быть рядом с этими детьми, с другой — дети все еще за меня держатся, и он, скорее всего, изобретает вранье, чтобы избавить их от такого сомнительного лидера… ну почему им никто другой не подвернулся, более сильный, более стойкий, более подходящий?… Почему этот груз судьба навьючила на человека, который в жизни, как цветок в проруби, болтается от края к краю, а если чего и натворит — то разве что с перепугу?… Никого лучше не нашлось?…

— Через пару дней эта суета кончится, — неожиданно жестко сказал Путилин, и стало ясно, что он имеет в виду «Мнемозину». — А когда вся эта суета кончится, мы отвезем тебя с детьми в тихое место, доставим туда аппаратуру из «Мнемозины». Молчи, не спорь! Они выбрали тебя — и против этого не попрешь. Такого, какой ты есть! И хватит тебе нянчиться со своей совестью! Ты еще грохнись на колени и завопи на весь аэродром: «Господи, как я низко пал!». Так, да?

Злость вскипела в этом человеке внезапно — и хватила через край, и обдала ледяной пеной.

— А знаешь, какой тебе будет голос с неба? «Пал? Эка невидаль! Пал — ну так и подымайся!» Так что ты будешь работать с ними, ты будешь добывать из их памяти то, чего не удалось стереть, ты восстановишь все цепочки… И ты напишешь для них настоящую память, в которой будет только правда, понял? Ты же профессионал, «золотое перо». Тебе они расскажут то, чего не расскажут мне.

— Из кусочков и обломков? — спросил Руслан. — Этого слишком мало даже для «золотого пера».

— Не так уж мало этих кусочков и обломков, если они — здесь и сейчас, — Путилин показал на мальчишек. — И ты заметь: это не я тебя сейчас держу, это они тебя не пускают. Ты, главное, не бойся. Это будет очень неожиданная правда, но, кажется, мы уже готовы к тому, чтобы ее принять.

— Похоже на то, — тихо ответил Руслан.

Майк Резник, Кей Кеньон Потерявшийся в «комнате смеха»

Утром Добчик обнаружил в своем саду еще одного кота. Хозяин подлез под ветвь лимонного дерева, чтобы схватить полосатого негодяя, однако тот забрался вглубь, заставив Добчика ползти по шерстистой подушке генетически перестроенного на зимнее цветение тимьяна. Добчик нырнул вперед. Кот впился в его руку зубами. Однако Добчик, не устрашась, вцепился в лапу животного и выволок его из тимьяна, одновременно проклиная за борозды, которые полосатая тварь оставляла при этом на пестуемом в течение сорока лет газоне. Держа тощую тварь за шкирку, Добчик прошествовал по всему коридору и сердито постучался к миссис Мэрчи. Едва та отворила дверь, он швырнул кота хозяйке.

— Вот, укусил меня, — объявил Добчик.

— Значит, вы гонялись за ним, — ответила старая миссис Мэрчи и, подхватывая животное в воздухе, проворковала: — Мой хороший…

Из квартиры воняло. А как же иначе — при четырех котах и вечно закрытых окнах.

— Им не место в моем саду! — бросил он. — Они ходят туда, как в ящик с песком.

Добчик не знал, как котам удавалось пробраться в его сад. Двор находился между четырех башен-квартир, ограничивавших жилой комплекс. Войти в него можно было только через его квартиру. Раньше двор служил местом собраний жильцов, однако уже полвека минуло с той поры, когда люди еще осмеливались собираться в общественных местах. Дворик обходился ему недорого.

Миссис Мэрчи захлопнула дверь прямо перед его носом. А потом вновь открыла ее и выставила в щель пухлый подбородок:

— А ведь у вас скоро день рождения, Добчик?

Он моргнул, удивляясь тому, что она знает о подобном событии. Должно быть, эта особа помнит дни рождения всех, кто живет в доме. Проклятие старости — знать слишком многое. Особенно, если ты — как миссис Мэрчи — не из ученых. Она попусту растратила мощность своего соматического компьютера. Все расчетные возможности, предоставленные ей ДНК, ушли на разгадывание кроссвордов, регулярно публиковавшихся на страницах «Таймс», и на разведение кошек.

Она настаивала на своем:

— И, кажется, восьмидесятый день рождения, не так ли?

— В самом деле?

Восемьдесят — это как раз тот возраст, когда у многих стариков срывает крышу, и они теряются в лабиринтах Знания. Некоторые так и говорят — поехал в «Комнату смеха». Но это не болезнь Альцгеймера; просто ты знаешь слишком много и оттого обращаешься внутрь себя. Думаешь, думаешь, всегда думаешь.

— Так почему бы вам не созвать гостей? — фыркнула она. — Сколько же лет у вас не было ни единого гостя, Добчик?

Он повернулся к ней спиной и отправился восвояси.

Однако голос ее следовал за ним:

— Пригласите всех своих друзей, таких же, как вы, кошконенавистников!

Дверь за его спиной захлопнулась.

Однако никаких друзей-кошконенавистников у него не водилось. По правде говоря, друзей у него не было вообще. Впрочем, подруг не было и у самой миссис Мэрчи. И это отчасти утешало.

Кучка двадцатилеток сидела на стульях, глядя на Добчика пустыми глазами. Они были приняты в инженерное училище — как умнейшие из умнейших. Они еще не успели прожить столько, сколько нужно, чтобы овладеть своим психосоматическим компьютером. Да, они прошли Изменение, подверглись обработке. Однако в том, что теперь любой из них проделывал счетные операции в миллиард раз быстрей, чем «Пауэр Мак» его собственного дедушки, не было ни капли толку.

Добчик вздохнул. Ну, поехали. Он попытался вдолбить им упругие свойства керамики в четырехмерном приближении, однако к нему были обращены глаза столь же стеклянные, как и у кота миссис Мэрчи. Среди студентов сидела одна молодая особа, которая обыкновенно соображала быстрее всех. Она подняла руку. Ну, слава Богу.

— Да, Бритни?

— А это будут спрашивать на экзамене?

Добчик нахмурился. На него накатила волна досады, от которой даже запершило в горле. И он позволил себе резкость:

— Да, будут. И вам придется все выучить.

Они смотрели на него, стыдясь собственной молодости и глупости.

— Я не могу кормить вас с ложечки. Вы должны читать. Заниматься. А не сидеть здесь и ожидать, когда на вас снизойдет просветление. Не ждите его. Каждый из вас представляет собой превосходный компьютер. И нужно научиться пользоваться им. А не просто сдавать экзамены. — Преподаватель коротко глянул на Бритни.

Он отпустил студентов, пожалев о том, что позволил себе на мгновение потерять самообладание. Изображение их растворилось, как мыльные пузырьки в воде, оставив Добчика в саду — перед лимонным деревом.

Невзирая на чудеса, которые творила соматика тела, интерфейс давался с большим трудом. Тонкое дело. За десятилетия образовывались новые нервные связи, покоряясь мозгу, учившемуся пользоваться новыми орудиями. И орудиями этими были тело и все его системы, подчинившиеся во время Изменения молекулам-проектировщикам и подкрепленные веществами-посредниками, создающими связи между молекулами ДНК, или бросовой ДНК, использующейся при вычислениях. Но дело было не только в ДНК. Биокомпьютер хранил информацию в органах, системах, гештальте всего организма. Даже молекулярные программисты толком не понимали, каким образом тело воспринимает Изменение и во что превращается после него. Процесс был не из опробованных органами здравоохранения и одобренных ими. Он осуществлялся по-партизански; сперва речь шла о нескольких ученых, потом о богачах, за ними последовали любители приключений на свою голову и только после них — все остальные. Остановить это было невозможно.

Однако волшебной пилюли всезнания не существовало. Учиться приходилось по-старому. Читать. Зубрить. С одной только разницей: теперь ты никогда не забывал того, что прочел или услышал. Впрочем, эта ребятня все равно считала, что должна была сделаться умнее, что четырехмерная математика обязана даваться им легче. Ну, положим, так и будет когда-нибудь. Когда они станут старыми ворчунами.

Такими же, как и он, Добчик.

Ощутив некоторое уныние, Добчик снял пальто с крючка и вышел наружу. Обыкновенно он ждал телеуроков, которые давал студентам. «Хотя бы какое-то общение», — говаривал он себе самому.

Вскоре он понял, что идет в сторону музея, обычному финалу своих прогулок. Музей находился в двенадцати кварталах от его дома, но автомобилями службы Индивидуальных скоростных средств передвижения пусть пользуются остальные. Во времена, предшествовавшие Тому Самому, он пользовался метро. Или автобусом. Однако и тот, и другой вид транспорта давно прекратили существование — как потенциальная мишень для террористов.

Давным-давно. Сколько же смысла таилось за этими словами. Ему ни разу не удалось дойти до музея, не задумавшись о том, что именно исчезло в ту самую пору — то есть давным-давно. Матчи на стадионах, настоящие, натуральные толпы… а не нынешнее теле-то, теле-это. С ними исчезла и Сеть, старый интернет, позволявший тебе отыскивать друзей по всему земному шару и общаться с ними. Какой был удар, когда террористы научились заражать электронику — вплоть до самого секретного военного компьютера. Добчик вспомнил тот день, когда наконец выбросил свой комп. Тот вымер, как динозавр. Губительные вирусы сидели на всех дисках. Электронные контуры превратились в открытые для террористов дороги, позволившие им учинить истинный погром. Кремний сдал свои позиции.

А все-таки как было забавно, пока они еще принадлежали ему! Добчик вспомнил, как познакомился с Алисией в чате, как потом перешел к любви по е-мейлу, как наконец состоялось первое их настоящее свидание. Но все это лежит под спудом десятилетий. Алисия превратилась теперь в полузабытый призрак; она погибла от рук террориста, который обвинил ничем не примечательную толпу, собравшуюся в продовольственном магазине, в уничтожении культуры его страны с помощью Всемирной Паутины.

Теперь Добчик носил свой компьютер с собой — в собственном одряхлевшем теле. Вместо нолей и единиц он отщелкивал A, C, T и G, слагаемые матрицы ДНК. Превзошедшие кремний компьютеры были живыми. Они существовали в живых существах. Но Сети, Паутины более не существовало. Да, конечно, у всех имелись клавиатуры и экраны, всякая кремниевая периферия — скажем, принтеры, подсоединенные киберорганическим образом. Но связи с другими людьми не было. Не было вообще.

И факт этот приводил террористов в бешенство. Отсутствие связей просто не позволяло им придумать действенную заразу для живых компьютеров. Два миллиарда лет эволюции произвели на свет самую лучшую из мыслимых антивирусных программ — иммунную систему человеческого организма.

Добчик поднялся по дворцовым ступеням музея. Флаги полоскались на речном ветерке, несколько человек вприпрыжку поднимались вверх по ступеням, стараясь при этом не создать толпу в столь людном месте.

Добчик не стал торопиться и пропустил их. Мужчина, торговавший возле входа солеными крендельками, дружески кивнул ему. Когда ты доживаешь до определенного возраста, террористы просто перестают пугать тебя. Не то чтобы ты стремился умереть, просто оказывается, что ты готов к смерти. Вот, скажем, этот тип с его крендельками, устроившийся под огромным полосатым зонтиком. Отличная мишень для террористов, и это, похоже, совершенно не волнует торговца.

Оказавшись в просторном вестибюле, Добчик заплатил за вход. В его любимом зале было слишком шумно: экскурсовод привел группу гомонящих подростков. Отложив встречу с импрессионистами, Добчик повернул налево — к этим жутким движущимся скульптурам. Ну почему искусство никак не может остановиться?

Статуя-мобиль манила его рукой. Подвижная скульптурная группа взаимодействовала с посетителями, меняя цвета и позы. Действительно, жуть. Во что же превратились ваяние и живопись, если теперь художники не в состоянии остановиться на чем-нибудь? Добчик не имел желания взаимодействовать с произведением искусства. Ему хотелось рассматривать чужое творение, изучать его, восхищаться им.

Неподалеку от него женщина с мальчиком разглядывали скульптуру, преобразующуюся в быка.

— Эй, торо! — пискнул мальчишка. Сверкнули глаза быка, быть может, собиравшегося изобразить опасный удар рогами.

Потом все произошло и очень быстро, и очень медленно одновременно. Торговец крендельками вдруг очутился среди статуй. Резким движением расстегнув молнию куртки, он открыл прикрепленную к груди машинку. А когда нажал кнопку, тело его распалось. Не чистым движением мобильной скульптуры, но кровавыми брызгами кончины истинно живого создания.

Взрыв впечатал Добчика и женщину в стену. Все перемешалось — куски людских тел и скульптур. Содрогаясь, женщина припала к Добчику, и он обнял ее. Между ними клубочком замер притихший мальчик. Поблизости простонала посетительница, разглядывавшая разорванную ладонь:

— О, нет, нет!

Под вопли и стоны персонал музея бросился на помощь раненым. Изваяния, покрытые брызгами крови, задвигались снова, на сей раз в пляске смерти. Ручей крови потек от них к выходу — словно река, устремившаяся к морю. Завыли сирены.

Добчик не выпускал женщину. Она стонала, оглядывая сцену побоища. Мальчик произнес голоском крошечной птички:

— Тише, мама, все уже кончилось.

Та поежилась, прижимаясь к Добчику, который обхватил пальцами ее ладонь и руку мальчика. Тела их тряслись в унисон, как три переплетенные ивовые ветки.

И в этот самый момент у Добчика поехала крыша.

Как ему показалось потом, он словно провалился в дыру — в некое отверстие, вдруг открывшееся в самовосприятии. Его окружило пространство, полное тепла. Здесь было слишком хорошо, чтобы он смог назвать это ощущение покоем, хотя впоследствии ему показалось, что он испытал облегчение. Щека женщины была совсем рядом; кожа ее оказалась тонкой и розовой, глаза блестели. И в эти мгновения он понял, что знает ее и ее сына. И — как ни странно — себя самого, через их восприятие. Это был немыслимый бред. Но он прижимал их к себе, изгоняя из себя сущность того мира, куда только что провалился.

— Эй, с вами все в порядке? — говорил склонившийся над ними парень из медицинской бригады.

Добчик моргнул. Лицо этого типа показалось ему гипсовым и холодным — скорее, лицом изваяния, а не живого существа.

Стряхнув с плеч руку Добчика, словно это он был террористом, женщина поднялась на ноги. Он протянул к ней ладонь, желая продлить момент, спросить, откуда он знает их. Однако та, сузив глаза, отшатнулась от него. Потащив за собой ребенка, женщина бросилась к выходу из музея.

Добчик побрел было за ней, а потом остановился. Кто-то сунул ему платок — стереть кровь с лица. Старик успел позабыть о террористе и взрыве. Его потрясло воспоминание об этой дыре, том месте, куда он провалился и где провел несколько славных секунд. Но он побывал отнюдь не в «Комнате смеха», приюте страдальцев, пораженных компьютерным безумием. Это была совсем иная обитель.

Стоя на верху широкой и высокой лестницы, он оглядел мирские просторы. Под полосатым зонтиком более не было торговца кренделями. Женщина вместе с ребенком исчезла в городском лабиринте.

Ему не хватало их.

Добчик не выдержал. По прошествии трех дней он вновь оказался в музее, рассчитывая встретить там женщину. Кровь, мусор и крендельки исчезли. Все сделалось нормальным, однако нормальность-то и вызывала у Добчика сомнения.

На следующий день появилась и она — старик увидел, как женщина с сыном покидают музей. Добчик последовал за ними в автомобиле Индивидуального транспорта, не имея никакого плана, просто надеясь уговорить женщину выслушать его. Дело было в том, что без нее Добчик не мог понять, сходит он с ума или нет.

Может, это действительно так? Если она скажет: нет, я ничего не почувствовала, значит, у него действительно поехала крыша. Его день рождения — в пятницу. А сегодня вторник. Факт восьмидесятилетия не имеет магического значения. Суперинтеллект не рождается сразу по наступлении определенного возраста — подобно тому, как следует бой часов за движением стрелки. Однако, если подумать, признаки налицо: он становится негибким и нерешительным. Взять, например, его сад. Всю эту возню со скрещиванием шерстистого тимьяна и охотой на котов миссис Мэрчи. И с экзотическими газонами и зимоустойчивыми лимонными деревьями. Ведь лимоны можно просто купить. Как и газон «Астро». Он узнал чересчур многое о слишком малом. А это всегда первый признак тех, кто намеревается присоединиться к легиону Потерявшихся.

Автомобиль выехал из города, и Добчик отменил его вопрос о конечном пункте поездки. Он этого не знал. Выход из личного лабиринта был связан с той женщиной, которая ехала впереди. Она была ключом к двери.

Но что если он не сходит с ума? Что если пред тобой в старости открываются два пути? Один в «Комнату смеха». А другой к чему-то большему. Он принадлежал к первому поколению людей, состарившихся после Изменения. Не произойдет ли так, что после пятидесяти прожитых лет перед ним откроется альтернатива «Комнате смеха»?

Наконец они оказались за городом, в небольшом поселке. Женщина и ее сын исчезли за дверью небольшого домика. Убогое жилище, окруженное запущенным садом.

Поднявшись на крыльцо, он заставил себя постучать — пока не иссякла отвага, — а потом постучал еще раз.

Она открыла дверь, узнала его и попыталась захлопнуть.

— Прошу вас, — проговорил он. — Я проделал такой далекий путь.

В руке ее был небольшой пейджер:

— Я сейчас нажму вот эту кнопку, и охрана немедленно явится сюда.

— Не стоит беспокоиться, — уверил ее Добчик. — Я не сделаю вам ничего плохого. Уделите мне всего три минуты. А потом я обещаю уйти.

Она замерла в двери, как преграда. По лицу сорокалетней женщины пролегли редкие морщины, поддерживавшие ее черты, словно стропила. Добчик вдруг захотел, чтобы она улыбнулась, но с какой, собственно, стати ей это делать? Ведь ему просто показалось, что он знает ее. Знает ее одиночество и тоску. Он понял, насколько обманчивым было это ощущение.

Стиснув в руке сигнальное устройство, женщина ждала, когда он выскажется и уйдет.

Добчик глубоко вздохнул:

— Несколько дней назад, в музее, я кое-что ощутил в отношении вас и ребенка. Мы едва не погибли, а подобные обстоятельства связывают людей.

Лицо ее не переменилось. Отпущенное ему время неумолимо уходило.

— Мне показалось, что я знаю вас и вашего сына… Он ведь ваш сын?

Она не ответила. Пришлось продолжать:

— Я ощутил только то, что знаю вас. И что вы знаете меня. Но поскольку я вас никогда раньше не видел, мне показалось, что это чувство может иметь некоторое значение. Однако вместе с тем я подумал, что, возможно… — Добчик помедлил, не желая договаривать эти слова: «у меня поехала крыша». — Я подумал, что старость, возможно, произвела путаницу у меня в голове.

Добчик никак не мог закончить мысль. Он поглядел на ее заросший сад, подумав о том, что ему было бы приятно чуточку привести его в порядок.

— Наверное, мне придется кончать с преподаванием, раз я становлюсь слишком старым, — произнес он, понимая, что говорит не то, но не имея сил остановиться. — Мой наниматель уже забронировал для меня место в приюте — на тот случай, если оно мне потребуется. Стало быть, уже пора. — Он умолк. — Но вот если и вы что-то почувствовали… Вы понимаете меня?

Он не имел в виду ничего личного. Какое ей дело до всего этого? Но что еще он мог сказать? Что хочет подержать ее за руку?

— Простите, — проговорила она, немного смягчившись, но тем не менее чуточку прикрывая дверь. — Я вас не понимаю.

Из-за спины женщины послышался голос:

— А я понимаю.

Мальчик вынырнул из-под руки матери и стал рядом с ней. Они были очень похожи: соломенные прямые волосы, яркие карие глаза. Разве что уши у мальчугана торчали, словно локаторы.

Не вынимая изо рта жевательной резинки, парнишка произнес:

— Ну, он говорил о том, что мы нужны друг другу.

Женщина нахмурилась:

— Рассел, по-моему, незнакомые люди нам не нужны.

И она потянула дверь на себя.

— Подождите! — Добчик протянул руку, чтобы остановить женщину, но тут же отдернул ладонь. — А вдруг это не так?

Хозяйка напряженно глядела на гостя через щель.

Пришлось озвучить свои самые необоснованные выдумки. Придать форму безумным фантазиям.

— А вдруг, — спросил он, — наша соматика отчего-то остается неполной? Что если… — он всего лишь произносил мысль, которая докучала ему уже несколько дней, — чем более умными мы становимся, тем больше наши тела нуждаются в чем-то еще? — Добчик немедленно сообразил, что она неправильно поймет эти слова, и торопливо добавил: — Я имею в виду отнюдь не супружество. Подобные мысли более не приходят мне в голову. — Он выдавил улыбку. — Или, во всяком случае, нечасто. Но если в результате этого соматического знания возникает нечто большее… Плоть — всезнающая плоть — может требовать чего-то… чего-то высшего. Даже когда ты просто стоишь рядом с кем-то в музее.

— Нет, — возразил мальчик. — Нужно прикосновение. — Он посмотрел на мать. — И без перчаток.

Женщина прямо на глазах уходила в себя. Добчик видел, как она расстроена тем, что он стоит здесь, на ее крыльце, вмешательством сына, быть может, рассказанной незваным гостем горестной историей. Однако, приглядевшись внимательнее, старик заметил слезы, собиравшиеся в уголках ее глаз. Она посмотрела на него, не пожелав стереть их.

— Да, — проговорила она. — Да, я ощутила это.

И ответ этот означал, что он еще не попал в «Комнату смеха», что у него не поехала крыша.

Но что же тогда с ним происходит?

— Меня зовут Тара, — сказала она, протягивая руку.

Была пятница, 30 марта 2061 года. Восьмидесятый день рождения Добчика.

И он ожидал гостей.

Добчик суетился с блюдом, полным сыра и крекеров. Поставил его в середину стола. Слишком уж торжественно. Поставил на угол. Как-то сиротливо. Перенес на маленький столик. Да, вот так, непринужденно и элегантно.

В общем, квартира его не блистала убранством, лишь сад придавал ей пристойный облик. Старик рискнул открыть дверь во дворик. Полуденное солнце не по времени жарким лучом прикасалось к крыше, ложилось пятном на его мохнатый тимьян.

В кустах обозначилось какое-то шевеление. Кошки. Он вздохнул, воображая ущерб, который они могут принести его генетически перестроенному тимьяну. Рассел бросился наружу.

— Ой, мистер Добчик, там киски!

Тара улыбнулась:

— Он любит животных.

— Это не животные. Это кошки. — Добчик поглядел на часы. Миновала уже четверть часа после назначенного им времени. Но никто больше не приходил.

Он пригласил бы побольше людей, ведь и в прежние времена — до Того Самого — не все приглашенные являлись на вечеринки. Однако ему и так пришлось потрудиться над списком: заведующий учебной частью его колледжа, его дантист, его почтальон. И, наконец, миссис Мэрчи, поскольку именно она подала ему идею вечеринки, пусть и в виде колкости.

Тара уселась за кухонный стол, глядя через дверь в сад.

— Здесь так уютно и красиво.

Добчик видел это по ее глазам: округлившимся, чересчур внимательным. Квадратик солнечного света ярким пятном лег на плитки пола. Отличный сюрприз. Быть может, именно подобного — сюрприза, удивления — и не хватает в его жизни. В жизни каждого из них.

Он опустился на стул и проговорил:

— Я тут думал…

Дурацкое начало. Старики всегда думают. И все же он неловко продолжил, ощущая, что Тара позволяет ему говорить, нащупывать нужные слова.

— Как вам известно, я из тех, кто начинал. Я принадлежу к поколению, которое состарилось первым после Изменения, первым приблизилось к старости. Мне было тридцать, когда я совершил Изменение. Но я вырос на другой почве, чем вы. Я помню те времена, когда в мире существовала Сеть. Когда все в нем были связаны. Не идеальным образом, спонтанно и хаотично. — Улыбка Добчика светилась ностальгией. — Но это было здорово.

Рассел ползал на коленях среди барвинков, подзывая:

— Кис-кис, ну, кис-кис!

Добчик продолжил:

— Быть может, мой ум до сих пор следует привычкам, сложившимся в те дни. А может, просто заполняет пустоту.

— Пустоту? — переспросила Тара, водя пальцем по пятну, некогда оставленному на столе пролитым чаем.

— Это будет не так, как в старой Сети. Связь получится ограниченной, но, возможно, более глубокой. Быть может, она только заполнит существующую нишу. Она не решит проблемы. Эволюция ни на что не направлена, она просто пользуется тем, что есть у нее под рукой.

— Эволюция? — На лице ее вновь проступили морщины.

— Не в классическом смысле этого слова. Но представьте: а вдруг люди моего возраста проходят метаморфозу, которая позволяет им входить в контакт с другими людьми — химическим образом, через прикосновение?

Он бросил взгляд на свои руки.

Заметив направление его взгляда, она улыбнулась:

— Значит, вы думаете, что это свойство принадлежит только вашему поколению?

— Не знаю. Возможно, наши воспоминания о прежней Сети, о том, что раньше мы не были настолько изолированными друг от друга и одинокими, помогают пожилым сделать этот шаг.

— Но ведь мы все что-то почувствовали, — заметила она. — Даже Рассел.

Добчик кивнул.

— Я думал об этом. Но что если старики представляют собой некий катализатор? И мы можем инициировать этот процесс… или даже возглавить его? А потом перемена эта коснется всех и каждого, по крайней мере, тех, кто очень одинок.

— Как я? — спросила она.

Добчик посмотрел на Рассела, возившегося в кустах.

— Или не утратил способности удивляться.

В дверь постучали.

Гости? Добчик поднялся и поспешил к двери. За ней оказалась миссис Мэрчи. Оттесняя хозяина, она объявила:

— Я привела с собой соседей.

Конечно же, Добчик без труда узнал остальных: мистера Кату и миссис Лессинжер. Он кивнул им. Сорок лет он кивал им в коридоре, у почтового ящика, ни разу не перемолвившись словом.

Они сгрудились в кухне, не прикасаясь к еде. Сейчас люди в основном предпочитали угощение в фабричной упаковке, что было вполне разумно: террористы нередко пользовались ядом.

Окинув взглядом полную людей комнату, Добчик ощутил необычное воодушевление. После смерти Алисии в его кухне никто не появлялся. Ах, как это было давно, слишком давно. Возможно, все эти его разговоры о чем-то большем представляют собой, по сути, просто стремление к обыкновенному человеческому общению. И все же он полагал, что дело не только в этом.

— Поймал! — завопил Рассел, прижимая кошку к груди.

Гости выбрались наружу, чтобы посмотреть на кошку и на сад. Зимний день выдался необыкновенно теплым. Всем было приятно находиться в саду, участвовать в настоящей вечеринке, среди живых людей, а не телеобразов.

Миссис Мэрчи сошла с дорожки и прошлась по тимьяну.

— Какой упругий, — похвалила она с кривой улыбкой на лице. Добчик ощутил мгновенный укол сожаления, но не стал делать замечания. Ничего, тимьян выпрямится.

Гости наблюдали за тем, как полуденная тень наползает на мощеный дворик. Они расположились кружком. Миссис Мэрчи произнесла:

— Мы не принесли подарков. — Признавая таким образом, что пришла на день рождения.

Появившийся в дверях кухни Рассел уже жевал сыр.

— Я думаю, что нам пора взяться за руки, — выпалил он.

Все посмотрели на Добчика, словно полагая, что именно он и должен унять мальчишку.

Но Добчик поманил Рассела к себе.

— Простите меня, старика, — сказал он, — но я думаю, что мальчуган прав.

Набрав в грудь воздуха, хозяин решил, что может рискнуть. И пусть его принимают за глупца или обитателя «Комнаты смеха».

— Иногда, — продолжил он, — старикам бывает чуточку одиноко. И поэтому, если никто из вас не будет возражать, я бы хотел, чтобы все мы ненадолго взялись за руки.

Шестеро людей застыли, как статуи в давно забытом саду. Он понимал, что его предложение кажется им неожиданным и не совсем приятным.

Тем не менее он ощущал радость. Возбуждение и нерешительность. Жизнь. Словно все они выходили в море, исчерченное ветрами далеких широт. И, как самому старшему здесь, ему суждено быть штурманом. Или птицей, парящей высоко в небе, обещая мореплавателям близкую землю. Но какую землю?

Он рассчитывал на сюрприз.

Тара улыбнулась всем остальным и обезоруживающе повела плечами. Она протянула руки мистеру Кату и миссис Мэрчи. Медленным движением миссис Мэрчи обхватила ее ладонь. А потом руку Добчика. Опустив на землю кошку, Рассел рванулся вперед, чтобы присоединиться к кругу.

Один за другим, неторопливо, они брались за руки, образуя хрупкое кольцо ничем не примечательных людей — пара стариков и несколько любопытных и одиноких людей посреди сада, окруженного квартирами-башнями. Однако круг тел смыкался, просветы между фигурами таяли. И тогда Добчик вновь ощутил его, давно утраченное чувство общности, неуверенной, но жизненно важной… отчасти узнавание, отчасти привязанность. Словно круг этот каким-то образом заменял им общество.

Наверное, так оно и было.

Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ

© Mike Resnick and Kay Kenyon. Dobchek, Lost in the Funhouse. 2002. Публикуется с разрешения авторов через Donald Maass Literary Agency (США) и Агентства Александра Корженевского (Россия).