«Если», 2006 № 11

Родриго Гарсия-И-Робертсон По дороге из жёлтого кирпича

Из окна своей спальни Эми наблюдала за тем, как летнее солнце садилось в бескрайнее поле, обливая золотым огнем зеленое море кукурузных листьев. Ее рыжие волосы тоже вспыхивали в косых лучах, обрамляя голову пламенным нимбом. Живые карие глаза высматривали на небе первую вечернюю звезду: Эми во что бы то ни стало нужно было загадать желание. Сегодня ей еще двенадцать лет. Но завтра — день рождения, и следующая ночь станет ее первой брачной ночью.

Высунувшись по пояс из окна второго этажа в надежде разглядеть хоть какую-нибудь звездочку, Эми еще раз повторила про себя желание: «Хочу, чтобы мне снова было одиннадцать… нет, лучше девять лет! И до свадьбы было — как до луны…» Выйти замуж Эми была не готова категорически. Особенно за какого-нибудь незнакомца втрое старше ее — ведь это еще как повезет… Кошмар. Уж лучше навоз ложкой выгребать!

Впрочем, ее мнения никто не спрашивал. Все вели себя так, будто нет ничего естественнее, чем выйти замуж за совершенно незнакомого человека. Никто не разделяет ее тревог — ни мама, ни Лилит, ни Делайла и Дот. Что до Натана и Така, так они мальчишки, какой с них спрос? А папа и сам когда-то взял в жены двух девочек-подростков, причем одна училась в классе Эми… Вот и оставалось надеяться только на вечернюю звезду, раз уж родственникам все равно.

А вот и она — светлое пятнышко низко над горизонтом, на севере, прямо за плечом страшилы-пугала, что торчит на краю поля. От солнца далековато: значит, это не Венера, а самая настоящая звезда. Эми сориентировалась по линии забора, который уходил от дома строго на север: пятнышко сияло именно там, где полагалось быть Полярной звезде. Эми торопливо прошептала желание: «Звездочка, свети, свети и от свадьбы защити! Пусть наутро, ровно в пять, будет девять мне опять!».

Словно в ответ на это звезда вспыхнула ярче и из смутного пятнышка превратилась в ясно различимую искорку. Странное дело, в этой части неба таких ярких звезд быть не должно… Хотя какая разница? Лишь бы сбылось желание, и Эми получила свободу.

А потом звезда упала. Оставляя за собой огненный след и по-прежнему ярко сверкая, она камнем рухнула вниз и исчезла за северным горизонтом. Силы небесные, что это?! Ничего подобного Эми в жизни не видела. Наверное, это плохой знак, и она все-таки обречена на замужество…

Повторить опыт с другой звездой Эми не решилась и отправилась в постель, хотя еще не стемнело. Сегодня она в последний раз спала одна, в своей кровати, в своем доме, так что грех было этим не воспользоваться.

И все же утро наступило слишком рано. Эми последней спустилась к завтраку, где была встречена зловещим хором: «С днем рождения!». Потом был праздник: всё, как полагается, с именинным пирогом и подарками. Мама и обе мачехи подарили по платью. Дот преподнесла Эми цветок, а мальчишки — собственноручно вырезанную свистульку. Папа торжественно вручил ей свой лучший кожаный чемодан.

Изо всех сил стараясь быть душой общества, Эми говорила «спасибо» и покорно сидела за столом, хотя пирог не лез в горло. В конце концов мама велела ей взять себя в руки и развеселиться.

— Ведь нам недолго осталось быть вместе, — укоризненно сказала она.

Что правда, то правда.

— Не хочу быть тринадцатилетней, — заявила Эми в ответ.

Простая констатация факта, но мама почему-то приняла это за детский каприз.

— Над своим возрастом мы не властны. Я, например, тоже гораздо старше, чем хотелось бы.

Одна только белокурая Лилит попыталась утешить Эми: с ободряющей улыбкой она тихонько коснулась ее ноги под столом. Как младшая жена отца, больше Лилит не могла ей помочь ничем. С Эми они были подругами и одноклассницами: Лилит дважды оставалась на второй год. Что и говорить, отличный способ сплотить семью — делать уроки за собственную мачеху!

— Итак, ты достигла совершеннолетия, — напомнила мать, как будто об этом можно было забыть. А отец добавил с обычной практичностью:

— Если мы сами не отвезем тебя в Конкордию, это сделают Бродяги.

Будучи старше, чем все три жены вместе взятые, отец предоставлял женщинам самим решать семейные проблемы. Впрочем, испытывая слабость к девочкам, он всегда обходился с дочкой внимательно и нежно, словно с любимой внучкой. И никогда не занимался рукоприкладством, предпочитая воспитание с помощью ремня.

— Какой прок от этого совершеннолетия? — упрямилась Эми. — Я не хочу замуж!

— Совершеннолетие означает, что ты можешь поступать как хочешь, — наставительно произнес отец. А мать добавила:

— Никто не заставляет тебя выходить замуж.

По другую сторону стола ехидно улыбнулась Делайла:

— Ведь всегда есть Академия для старых дев.

— Да уж…

Судя по слухам, ходившим об этом заведении, в сравнении с Академией для Несговорчивых Девиц замужество было раем. Сама Делайла вышла за отца в тринадцать и совершенно не понимала, из-за чего весь сыр-бор. В этом доме, с маленькой дочерью и Лилит в качестве бесплатной няньки, она жила в свое удовольствие. Прошлая ночь была ее ночью, а Делайла как-то раз сообщила своей падчерице: «С виду этого не скажешь, но в спальне твой папаша еще очень даже ничего!». Можно подумать, каждая девочка мечтает такое услышать…

Эми сидела за столом в мрачном молчании, всем сердцем желая, чтобы их дом унесло ураганом куда подальше. Так высказал предположение:

— Может, никто на тебя, такую глупую, и не позарится. Я бы, например, тебя не взял.

— Я тоже, — поддержал брата Натан.

Однако на это надежды было мало. Иногда девочек действительно отсылали домой, но очень редко. Взять хотя бы Лилит: программу пятого и шестого класса она не осилила, зато с замужеством проблем не возникло. Эми достаточно было заглянуть в ведро с водой, чтобы понять: кто-нибудь ее обязательно выберет. Она была юна, и это главное, а умственные способности демонстрировать не предлагалось.

Когда праздник кончился, Эми поплелась наверх собирать вещи. Дот, дочурка Делайлы, неуклюже заковыляла следом, лепеча:

— Тетя Эм, ти уижжяишь?

Дот никак не могла привыкнуть называть Эми просто по имени. Да и как объяснить такой малютке, что никакая она ей не тетя, а сводная сестра? Эми только и оставалось, что ответить:

— Да, тетя Эм уезжает.

— Я соскучусь по тебе.

Дот говорила то, что думала.

— Я тоже.

Эми понимала, что будет скучать не только по Дот и другим домашним, но и по всей своей жизни, которая очень скоро перестанет ей принадлежать. Она взглянула в окно на дорогу, что тянулась вдоль полей на север, мимо пугала, и растворялась в утреннем тумане. Было слышно, как мальчишки выводят лошадей, чтобы запрячь их в повозку. Путь до Конкордии неблизок, поэтому выехать надо до полудня.

Дот вдруг повисла на ней со слезами:

— Не хочу, чтобы ты уходила!

Присев на корточки, Эми оказалась с сестренкой лицом к лицу.

— Я буду очень-очень по тебе скучать.

В какой-то миг она даже подумала, не взять ли Дот с собой, хотя понятия не имела, куда направляется сама. Но где бы она ни оказалась, хуже, чем здесь, уже не будет. А Дот была единственным по-настоящему близким человеком из всей семьи. Но она была еще и дочерью Делайлы.

— Ты вернешься? — спросила Дот.

— Да. — Эми сжала сестренку в объятиях. — Я вернусь за тобой.

До тринадцатилетия Дот оставался еще добрый десяток лет, и может быть, тогда Эми сумеет вытащить ее отсюда.

— А сейчас иди к мамочке.

— Пока, тетя Эм! — крикнула Дот и умчалась прочь, решив, что это такая игра.

Ах, если бы! Набив рюкзак всем, что туда влезло, раскрытый отцовский чемодан Эми оставила на ковре. Затем вылезла в окно и спустилась по водосточной трубе. В темноте этот трюк она проделывала сотни раз, но еще ни разу средь бела дня и с рюкзаком. Двор был пуст, если не считать копошащихся куриц.

По дороге Эми заглянула в коптильню, откуда вышла с палкой колбасы. Наполняя фляжку водой из колодца, она бросила на дом последний взгляд. Высокий, квадратный, с большущими окнами, он походил на гигантский кукольный домик. Два деревца — единственные на много миль вокруг — отбрасывали на землю пятна тени. Когда фляжка наполнилась, Эми прокралась на скотный двор, перемахнула через забор и исчезла в кукурузе.

Без труда пробираясь сквозь зелень вдоль оставленных плугом глубоких борозд, она направилась к перекрестку, где ведущая на восток, к Авроре, дорога пересекалась с той, что шла мимо фермы. Там стояло пугало, наряженное в старую рубашку и куртку Натана, протертые рабочие брюки и потрепанную соломенную шляпу. Натянув эти лохмотья на себя, Эми привязала куртку к рюкзаку и убрала волосы под шляпу. В таком виде издали она могла сойти за мальчишку.

Для платья места в рюкзаке не было. Эми зарылась лицом в складки ткани, в последний раз вдохнув запах матери, оставшийся после объятий вокруг именинного пирога. А потом зарыла платье в междурядье и отправилась дальше.

Эми представления не имела, куда ей идти и каков этот мир в принципе. География не входила в число трех «П»: пения, прилежания и послушания. Потому она просто решила идти к своей звезде — строго на север, даже если это приведет ее в Республиканский округ. Больше всего на свете Эми боялась Бродяг, но они еще не должны были ее искать.

Когда ее семейство в назначенный срок не объявится в Конкордии, люди захотят знать почему. Но пройдут по меньшей мере сутки, прежде чем она будет объявлена сбежавшей невестой. Желая использовать эту отсрочку по максимуму, Эми в своих лохмотьях, не оглядываясь, торопливо шагала по дороге.

Мимо продребезжало несколько телег, затем промчались жизнерадостные семейства в легких экипажах, но на все предложения подвезти Эми отвечала вежливым отказом. Теоретически, она еще не сделала ничего дурного и имела право зарегистрироваться в качестве невесты до темноты, однако ей вовсе не улыбалось, чтобы кто-нибудь по доброте душевной отвез ее в Конкордию.

Миль через десять ей пришлось сделать первый крюк: забрав немного к западу, она полями обошла Джеймстаун и дорогу на Конкордию. Теперь она уже точно была в бегах: впереди не было ничего, кроме окружной границы. В летнем зное сновали кузнечики. Взмывая высоко в воздух, они выпрыгивали на дорогу, поджидали Эми и снова сигали прочь.

Впереди появилось облачко пыли, которое вполне могло оказаться смерчем: погода для урагана была самая подходящая. Эми наблюдала за приближением пыльного беса без особой тревоги, пока облако не взобралось на пологий холм. Это был Колесник, и он направлялся прямо к ней.

Вот черт! Эми видела Колесника второй раз в жизни. И угораздило же ее наткнуться на него именно сейчас… Колесники жили далеко на западе, за Нортоном и Оберлином. Передвигаясь с чудовищной скоростью, они могли легко догнать ее и сцапать почище Бродяг. И те, и другие занимались тем, что искали сбежавших девчонок. Но если сейчас сойти с дороги, это лишь привлечет внимание… Эми поглубже нахлобучила шляпу на лоб и тронулась дальше.

Колёсник, оставляя позади тучу пыли, стремительно приближался и вскоре превратился в человека в алом костюме и черных сапогах, восседающего на серебристой раме с парой колес. Те, казалось, вращались сами по себе, без помощи лошади или педалей. Прикрывая лицо соломенной шляпой, Эми приветливо помахала рукой — так поступил бы на ее месте мальчишка. На Колеснике были защитные очки и красный шлем, а переднее колесо управлялось серебристым рулем, таким длинным и изогнутым, что во время езды можно было с комфортом откинуться назад.

Исчез Колёсник так же молниеносно, как появился, не удостоив Эми даже взглядом. Когда осела пыль, девочка ускорила шаг, решив, что больше ее врасплох не застанут. Теперь она то и дело оглядывалась назад и, прошагав с полмили, заметила еще одно пыльное облачко — на этот раз на юге. Еще один Колёсник. Второй за день? Или это тот же самый — решил вернуться и взглянуть на нее поближе?

Эми нырнула в кукурузу и продиралась сквозь зеленые ряды до тех пор, пока не убедилась, что с дороги ее не видно. Она могла поклясться, что на этот раз Колёсник затормозил, а может, даже остановился, словно кого-то искал. Но ничего не увидел, и пылевое облако укатило на север.

На дороге Эми больше не чувствовала себя в безопасности, и ощущение это значительно усилилось, когда мимо промчался еще один Колёсник, направлявшийся на юг. Хотя, возможно, это снова был все тот же.

Шагая на север по кукурузному полю, Эми пробиралась между рядами высоких стеблей, позволяя бороздам указывать путь. В том, что приходилось скрываться от Колёсников, радости было мало, зато они задали ее движению цель, точно так же, как раньше задала направление звезда. И это было неплохо, поскольку до сих пор она знала только, от чего бежит, но не знала куда.

Неожиданно Эми вышла к проплешине в форме блюдца, ярдов двадцати в диаметре. Кукуруза здесь полегла, примятые стебли лучами расходились от центра, где в земле виднелось углубление в форме кольца. С тех пор как Эми оставила дорогу, она впервые увидела небо, и оно ее пугало. Явно какая-то штуковина вроде гигантской тарелки свалилась с этого неба, придавила кукурузу, а затем улетела по своим делам. Столбик пыли вдали говорил о появлении очередного Колёсника…

Крадучись обойдя проплешину по широкой дуге, Эми надеялась обрести безопасность в узких зеленых туннелях меж высокими стеблями. И это ей удалось: лишь изредка удивленно каркали вороны, завидев ходячее пугало.

Вскоре она вышла к новой проплешине, которую также обошла стороной. Но вслед за этим путь ей преградила широкая открытая полоса, протянувшаяся прямо наперерез. Смятые стебли кукурузы смотрели в одну сторону, как будто что-то пронеслось над полем в нескольких дюймах от земли. У себя на ферме Эми ничего подобного не видела.

Она попыталась обойти прогалину и наткнулась на огромное серебристое крыло, наискось вонзившееся в землю. Оно словно лезвием срезало кукурузу, выбрив на поле широкую плешь. К крылу крепился искореженный, обгоревший корпус планера.

Забыв о страхе, Эми подобралась поближе. Ей и раньше доводилось видеть планеры, но только скользящие в вышине. А так близко, что можно даже потрогать, если хватит смелости — в первый раз.

В смятой кабине девочка обнаружила гигантскую мертвую обезьяну. Раньше таких огромных она никогда не видела: ростом обезьяна была выше Эми. На разбитой приборной панели засохли брызги крови.

Зрелище было жуткое даже для Эми, умевшей потрошить свиней и сворачивать головы курам, — а ведь свиней она считала своими друзьями, да и кур растила из маленьких цыпляток. Она медленно попятилась назад, пока не уткнулась спиной в кукурузу. Да, она надеялась, что где-то за Конкордией жизнь устроена по-другому. Но не настолько же! Сперва Колесники, теперь раздавленная всмятку обезьяна… Что же будет дальше?

И словно в ответ на этот немой вопрос она услышала, как кто-то с треском продирается сквозь кукурузу. Лошади, много лошадей, скакали по полю напролом. Сомнений быть не могло: единственными, кто мог свободно разъезжать по фермерским полям, были Бродяги.

Не слишком доверяя своей маскировке, Эми бросилась в гущу кукурузы. Если Бродягам ее вид покажется подозрительным, они бросят ее через седло и с гиканьем и свистом отвезут в Конкордию. А ей это совершенно ни к чему.

Эми бежала по борозде, держась по ветру на тот случай, если у преследователей есть собаки. Обнаружив безопасное местечко, она присела на корточки и прислушалась. Что делать дальше, она не знала. Поход за звездой оборачивался гораздо более крупными неприятностями, чем она могла вообразить. Бродяги еще не должны были ее искать, и тем не менее вот они, так близко, что слышен запах пыли и лошадиного пота.

Вдруг кто-то шепотом окликнул ее:

— Эй, малыш!

Резко обернувшись, Эми чуть не выпрыгнула из позаимствованных у пугала штанов. Сзади на корточках сидела темноволосая улыбчивая девчонка в голубом клетчатом платьице, рубиновых башмачках и с косичками. Она махнула Эми рукой:

— Давай сюда!

Удивившись, что «малышом» ее называет тот, кто явно младше ее, Эми по-пластунски поползла туда, где пряталась девчонка. Внимательно оглядев Эми, та спросила:

— Как тебя звать?

— Тип. — Эми брякнула первое, что пришло в голову. Вообще-то так звали ее собаку.

— Как скажешь. — Вытащив из кармана пробирку, девочка поднесла ее к губам Эми. — Вот, сплюнь сюда.

Эми вытаращилась на нее, как на сумасшедшую.

— Ну давай, плюй, — настаивала та.

Эми сплюнула и запоздало спросила:

— А зачем это?

— Образец ДНК. — Девочка аккуратно запечатала пробирку, придирчиво глянула на просвет, потом засунула ее обратно в карман и заявила: — Пора сваливать.

— Куда?

— Главное, подальше отсюда. — Девчонка кивнула в сторону разбитого корабля. — Планер двухместный, а труп в нем всего один. Даже Бродяги умеют считать до двух.

Эми об этом как-то не подумала.

— Там была ты? — спросила она.

Девочка кивнула.

— А кто там остался? — спросила она. — В кабине.

— Суперобезьяна Хэм. Он был моим пилотом.

— Пилотом?!

— И чертовски хорошим пилотом. Его назвали так в честь первой обезьяны-космонавта. — Поднявшись, девочка оправила платьице, добавив: — Пойдем-ка, пока не явились Бродяги.

Они тронулись в путь и почти час в полном молчании пробирались по зеленым кукурузным туннелям. Не встретив больше ни препятствий, ни подозрительных проплешин, они вышли к ручью с растущими вдоль берегов тополями. Здесь они остановились, чтобы утолить жажду и дать уставшим ногам отдохнуть в прохладной журчащей воде.

— Как тебя зовут? — спросила Эми.

— Дороти, — ответила девочка в клетчатом платье.

— Это имя означает «любимая богом», — благочестиво заметила Эми.

Дороти кивнула:

— Отчасти поэтому я его и выбрала.

— Ты, похоже, нездешняя? — предположила Эми. Во всяком случае, никто из ее знакомых не выбирал своих имен.

— Боже упаси! — усмехнулась Дороти. — Я ведь свалилась с неба. Собственно, это случилось прошлой ночью. Так что в этой дыре я чуть меньше суток.

Эми легко поверила. Дороти разговаривала и вела себя совсем не так, как полагается обычным маленьким девочкам. Впрочем, Эми решила не заострять на этом внимание — она ведь и сама притворялась мальчишкой.

— А откуда ты? — продолжила он расспросы.

— Из Канзасской системы.

Эми никогда о такой не слышала.

— Это в каком округе?

Дороти улыбнулась ее наивности.

— Канзас — это звезда класса «G», недалеко отсюда.

Космические путешествия были для Эми чем-то совершенно фантастическим.

— А что ты делаешь здесь?

— В данный момент пытаюсь попасть домой, — беспечно объяснила Дороти. — Есть что-нибудь пожевать?

Эми развязала рюкзак и вытащила кусок пирога. Лукавая улыбка Дороти превратилась в ухмылку.

— Именинный пирог?

— Есть еще немного колбасы.

— И так сойдет. — Дороти отломила хрустящую корочку и затолкала в рот. — Ну и сколько же тебе сегодня стукнуло?

— Тринадцать, — призналась Эми.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. — Эми уже и забыла, что ей полагается быть мальчиком.

— Значит, ты сбежала?

Эми виновато кивнула:

— Ты меня осуждаешь?

— Ну вот еще! — поспешила успокоить ее Дороти. — Быть босой и беременной женушкой — не самый лучший способ окончить школу.

Дороти отломила еще кусок пирога.

— А имечко Тип — это причуда родителей или часть маскировки?

— Меня зовут Эми. И я сбежала, вот только не знаю куда. Вчера вечером я загадала желание на первую звезду, а она упала с неба с огненным хвостом. Вот я и пошла в ее сторону.

— Это была я, — заявила Дороти, радостно бултыхая ногами в воде. — Нас подбили эти чертовы тарелки.

— Тарелки?!

— НЛО, — объяснила Дороти. — Ты видела по ночам блуждающие огни?

— А папа говорил, это болотный газ…

Дороти закатила глаза.

— Я тебя умоляю! Тебе по пути встретилось хоть одно болото?

Действительно, болот Эми не видела. Только кукурузные и пшеничные поля.

— Эти тарелки гоняют с дикой скоростью, — предупредила ее Дороти, — и видят на мили вокруг. Из-за них я и валялась на земле, пока не явились эти чертовы Бродяги.

Эми поведала Дороти о собственных приключениях после побега из дома, о том, как скрывалась от Колёсников, а потом удирала от Бродяг.

— Ты увидела, как рухнул мой корабль, и явилась прямиком к нему! Это говорит о твоем здравом смысле и отличном глазомере, — заметила Дороти.

Эми отнюдь не была в этом уверена.

— Я думала, это звезда.

— Неважно. Главное, что ты здесь.

Они отправились вниз по течению, шагая прямо по воде, чтобы замести следы, на случай, если Бродяги с собаками. Такое случалось, когда им приходилось выслеживать особенно трудных девиц. Собак они натаскивали, охотясь по ночам на енотов.

Ручеек вывел их к реке Республиканке, что текла из Республиканского округа и земель индейцев пауни. Они устроились на ночлег на южном берегу: развели костер и смотрели на звезды, закусывая колбасой. Эми усмехнулась:

— А ведь это должна была быть моя первая брачная ночь.

— Жалеешь? — спросила Дороти.

— Нисколечко.

Тринадцатилетняя и незамужняя. Еще сегодня утром это казалось невозможным, а как это, оказывается, чудесно! Идти ей было некуда, и этот лагерь у костра казался Эми самым замечательным местом на свете.

— А где он находится, Канзас? Та звезда, с которой ты прилетела?

— Отсюда почти не видно. — Дороти оглядела небо, а затем указала вверх: — Во-он та точечка.

— Вижу.

Ночное небо Эми знала как свои пять пальцев.

— Канзас — это солнце нашей системы. В ней две обитаемые планеты, Вичита и Топека, но ни одна из них мне не родная. Я родилась на корабле.

— Сколько же тебе лет? — с подозрением спросила Эми.

— В земных годах? — Эми ухмыльнулась. — Уж постарше тебя.

Эми не слишком удивилась. Дороти вела себя гораздо взрослее, чем все, кого она знала раньше. Кроме разве что папы.

— А выглядишь ты, как ребенок.

— Я из породы жевунов. — Дороти была невозмутима. — Продукт генной инженерии. Нас создали так, что мы неспособны не только взрослеть, но даже достичь половой зрелости.

— Но зачем? — Из всего, что Эми узнала с тех пор, как сбежала из дома, это было самым нелепым. Даже более странно, чем летучая обезьяна.

— Потому что кое-кто решил, что это забавно. — В демонстративно беззаботном тоне Дороти послышалась горечь. — Богатые педофилы, предприимчивые сутенеры и жадные генетики. Меня вытащили из гарема работорговца, когда мне было четыре.

— «Работорговца»?! — Это было одно из тех слов, которые взрослые произносили шепотом, надеясь, что дети их не слышат.

— Это примерно то же, что и Бродяги, только хуже.

— Так сколько же тебе все-таки лет?

Сейчас, при мерцающем свете костра, Дороти выглядела на девять, от силы десять лет.

— Тридцать два года, если не считать релятивистских эффектов. Я ведь полжизни прожила на скорости света.

— А родные у тебя есть?

— Зачата в пробирке, рождена в инкубаторе. Самые ранние мои воспоминания — о жизни в яслях, среди кучи других детишек. Это было на борту «Гидры». Но на Топеке у меня были чудесные приемные родители. Они-то меня и вырастили.

А Эми еще казалось, что это у нее тяжелая судьба…

На следующее утро, встав спозаранок, они позавтракали остатками именинного пирога. Пока Эми скармливала крошки воробьям, Дороти составляла план действий.

— Вдоль Республиканки мы можем пройти до следующего округа. Как только минуем Кэкли, городов можно не опасаться вплоть до самого места встречи, а это сразу за Драгоценным городом. Хэм должен был сбросить меня, а затем отвезти в безопасное место, но если бы что-то пошло не так, всегда оставался запасной вариант.

И что-то действительно пошло не так, особенно для Хэма, которого размазало по приборной доске. Было решено, что теперь они вместе отправятся к этому загадочному «месту встречи». Впрочем, если у Эми другие планы… Дороти почувствовала ее страх.

— Помни одно: завтра ночью, ближе к рассвету, на западе от Драгоценного города. Доберешься туда — и все будет о'кей. А вообще, чем меньше будешь знать, тем меньше из тебя смогут вытрясти Бродяги.

Хорошенькая перспектива, нечего сказать! Вместе с родителями и учителями Бродяги были уполномочены выколачивать правду из злостных обманщиков или заблудших беглецов. Эми относилась к обеим категориям.

Шагая вверх по течению, они вступили в границы Республиканского округа, названного так в честь республики племени пауни, которая находилась выше по реке. Эми была бы счастлива, если бы этот добрый и гостеприимный народ предоставил ей пристанище, но как раз в конце лета пауни приносили в жертву Утренней Звезде девственниц, так что стучаться в их двери сейчас не лучшее время.

Наконец они вышли к мосту и перпендикулярной ему дороге, вымощенной желтым кирпичом. На каждом кирпичике стояло клеймо: «Компания «Золотые кирпичи», Драгоценный город». Эми и Дороти шагали по дороге, болтая и смеясь, пока не подошли к Кэкли, который, похоже, был битком набит Колесниками. Одни из них направлялись на юг, в Облачный округ, другие просто гоняли вокруг города, поднимая тучи пыли. Что и говорить, зрелище не из приятных.

Это означало, что придется снова идти в обход, через поля, потратив на это почти все утро. Пару раз Дороти заходила на фермы, чтобы попросить еды и взять образцы ДНК. Когда они снова вышли на дорогу из желтого кирпича, было уже далеко за полдень, а путь предстоял неблизкий. На краю округа дорога уходила к югу, ненадолго превращаясь в пограничную линию, а потом решительно сворачивала к Драгоценному городу.

И почти сразу им улыбнулась удача. Они наткнулись на дорожного робота, занятого ремонтом. Это был механический человек с железным корпусом и девизом компании на груди: «Наши кирпичи не простые, а золотые!». На блестящей спине робота значилось: «Компания «Золотые кирпичи», Драгоценный город».

— То, что надо, — заявила Дороти, извлекая из кармашка электронного жучка с паучьими лапками. Эми завороженно смотрела, как, пробежав по золотым кирпичам, жучок ловко взобрался по железной ноге и туловищу. Стоило ему приклеиться к голове робота, как тот застыл в нелепой позе.

— Дорожные роботы не страдают избытком мозгов, — объяснила Дороти. — Забирайся. Он сделает все, что прикажешь.

Для начала Дороти велела роботу сбросить свой груз и поднять их на плечи вместо кирпичей.

— Пока на нем этот жучок, робот будет слушаться и тебя, и меня. Попробуй.

Эми приказала механическому человеку идти на запад, тот тронулся с места и с легкостью понес их по желтой кирпичной дороге. Путешествовать верхом оказалось гораздо приятнее. Никаких усилий, сидишь себе на плече робота, глазеешь по сторонам, а ноги стоят на железной ладони, как на подставке. Робот, конечно, не мог состязаться в скорости с Колесниками, зато теперь, сверху, девочки вовремя замечали опасность.

— А что если Колёсники ждут нас в Драгоценном городе? — спросила Эми.

— Они опаснее всего по ночам.

Дороти не боялась темноты, и когда Эми уже спала, долго еще собирала хворост для костра и считала звезды.

Однако проблемы начались задолго до темноты. Как только солнце склонилось к юго-западу, от сияющей короны светила отделился серебристый диск и стал нарезать круги над дорогой. Дороти велела роботу сойти на обочину и что есть духу мчаться на север.

— Это за нами, — сказала она. — Тарелка следит за дорогой, так что до темноты в Драгоценный город не стоит и соваться.

Дороти решила, что просто спрятаться недостаточно: она приказала железному человеку продолжать двигаться на север, к Вебберу, что неподалеку от земель пауни.

— Эти тарелки видят очень далеко и могут сообщить Бродягам, где нас искать.

У Эми были основания ей верить, ведь Бродяги напали на ее след раньше, чем она могла представить.

Солнце село, а они все еще продолжали путь, миновав развилку у Белого Камня и в темноте обойдя Веббер стороной.

Эми забеспокоилась:

— Но впереди ведь только округ пауни?

— Поэтому мы пройдем там ночью, — объяснила Дороти. — Сейчас сезон жертвоприношений.

— Знаю, — шепнула Эми в ответ. — А что там, за их землями?

Этот вопрос Эми никогда прежде себе не задавала. Пауни на севере, чейены на западе, оттава на юге[16] — так определялись границы ее мира.

— Увидишь, — коротко ответила Дороти.

И Эми увидела. Степные просторы и пашни по берегам речушек, облюбованные племенами пауни и оттава, внезапно обернулись песчаной пустыней, за которой, в свою очередь, обнаружились пшеничные поля, сияющие в лунном свете на фоне кукурузных стеблей.

Эми почему-то всегда казалось, что за округом пауни могут быть только земли других индейцев. Однако увиденное больше всего напоминало родной край.

— Где мы сейчас?

— Это округ Митчелл. Мы все еще идем на север, чтобы пересечь Соломон-ривер к западу от Белойта[17].

Эми могла поклясться, что они действительно направлялись на север, ориентируясь на Полярную звезду, но вот все остальное было сущей бессмыслицей. Округ Митчелл был к югу от Драгоценного города. А Белойт вообще находился совсем рядом с домом, через округ.

— Но как мы могли сюда попасть, если шли на север?!

Дороти вздохнула:

— Вот тут-то и начинается самое неприятное. Ты живешь не на Земле.

— Как это? — опешила Эми.

— Держись крепче, — посоветовала Дороти. — Твой мир — это даже не планета, а орбитальная станция, бублик, или по-научному тор, сотня миль в диаметре, вращающийся в погибшей звездной системе. Земля кажется тебе плоской благодаря искусственной гравитации и 3V-эффектам. Идти «на север» — значит просто двигаться по внутренней поверхности тора против часовой стрелки.

Эми недоверчиво уставилась на Дороти, но девочка в клетчатом платье продолжала:

— Постарайся привыкнуть к этой мысли. Любой мир не бесконечен. Этот просто чуть меньше других и к тому же вывернут наизнанку, словно гигантский пончик. Север — против часовой стрелки, юг — по часовой, восток — по ходу вращения, запад — наоборот. Так что если идти прямо в любом направлении, вернешься туда, откуда вышел.

Очевидно, так оно и было. Но Эми все еще не могла поверить.

— Точно так же дела обстоят и снаружи, в большой Вселенной, — успокоила ее Дороти. — Если не считать эффектов относительности. Племена оттава и пауни давным-давно в курсе, однако оседлые народы стараются держать это в секрете от детей.

Вся эта дикость подтвердилась, когда они пересекли Соломон-ривер к западу от Белойта и Эми узнала большой крытый мост, по которому она уже проходила. Вскоре они снова оказались в Драгоценном округе. Вдалеке сверкал Драгоценный город, а на севере виднелась дорога из желтого кирпича, которую они давно оставили.

Дороти взвесила их шансы:

— Этот участок они обыскали вчера вечером и ничего не нашли. Значит, сейчас здесь безопасно, особенно если двигаться с юга. Я ввела в память робота координаты места встречи, поэтому, что бы ни случилось, оставайся с ним.

Поскольку больше ей идти было некуда, Эми кивнула. По словам Дороти, за пределами ее маленького мирка существовал огромный безграничный космос. И другого шанса туда попасть уже не будет. Если она не отправится сейчас с Дороти, то можно смело идти и сдаваться на милость Бродяг.

Они еще не добрались до желтой кирпичной дороги, когда Эми заметила мигание огоньков на востоке, в стороне Драгоценного города. Дороти велела железному человеку спустить их на землю.

— Дальше пойдем пешком, — решила она. — Так мы будем привлекать меньше внимания.

— А как же он? — забеспокоилась Эми, которая успела привыкнуть к роботу.

Улыбнувшись, Дороти поспешила развеять ее тревоги:

— На всякий случай я оставлю на нем жучка. Будем надеяться, скоро мы окажемся на свободе, дома.

В лексиконе Эми слова «свобода» и «дом» совершенно не сочетались, но у Дороти в запасе было еще немало подобных нелепостей. Приближаясь к дороге, она тихонько шепнула:

— Сейчас нас должны подобрать, вон там, в двухстах метрах к северу. Если потеряешь меня из виду, ориентируйся по Большой Медведице.

Эми кивнула. «Ступай за тыквенным ковшом»[18]… Вцепившись в руку Дороти, она поползла к дороге. На востоке, за огнями Драгоценного города, занимался рассвет, но луна уже села, и только звезды сияли на севере. Эми не видела дороги, пока больно не споткнулась о невидимый кирпич.

— Черт! — прошипела Дороти. — Нас заметили.

Но кто? Эми уставилась в темноту, потирая ушибленный палец, но ничего не увидела. Дороти столкнула ее с дороги, крикнув:

— Беги!

Но куда? Перед глазами вдруг вспыхнули яркие стрелы лучей, ослепив ее окончательно. Ничего не видя, Эми упала на колени, прижав к себе шляпу. Маленьким темным пятном на фоне слепящих огней мелькнула Дороти. Взвизгнули во мраке колеса, и лучи скакнули вперед, устремившись по дороге вслед за Дороти. Эми хотела закричать, но не осмелилась, пока огни не промчались мимо.

Ослепленная, все еще стоя на коленях, Эми таращилась в темноту и прислушивалась. Ничего. Колёсников не слышно, огней Драгоценного города не видно. Она хотела было позвать Дороти, но не решилась.

Вдруг чьи-то сильные руки подхватили ее и подняли в воздух. Ожидая услышать торжествующий клич Бродяги, она вырывалась изо всех сил. Однако державшие ее руки оказались прохладными и твердыми на ощупь. Это был робот. Перемахнув через дорогу из желтого кирпича, он помчал ее дальше, в ночь.

Рассвет Эми встретила, сидя посреди пшеничного поля, озябшая, одинокая и несчастная, наедине с молчаливым роботом. Высокие взбитые облака плыли по яркому 3V-небу. Очевидно, «встреча», что бы под этим ни подразумевалось, не состоялась. Вместо этого она потеряла Дороти — своего единственного друга. Конечно, Дороти была со странностями, но разве не странно, например, заниматься репетиторством со своей мачехой-семиклассницей? Или когда младшая сестра называет тебя тетей?

Несмотря на свое генетическое уродство, Дороти была храбрее и умнее всех знакомых Эми. Ну кто, кроме нее, мог сказать: «Послушай, детка, все это пустяки. Мы вытащим тебя отсюда»?

Вот только куда теперь идти? Тот, с кем должна была встретиться Дороти, не явился, оставив Эми в полном неведении, что же делать дальше. Большой и блестящий робот был отличным спутником — сильным, быстрым, неутомимым и послушным, но он совершенно не умел давать советы, а на все попытки выудить из него хоть что-нибудь, отвечал: «Неверная постановка вопроса», «Уточните данные» или «Освободите поле ввода»…

Эх, были бы у него мозги! Отхлебнув воды из фляжки, Эми заметила, что ее неплохо бы пополнить. Здесь, вдали от Соломон-ривер, где за лето пересохли и без того редкие ручейки, сделать это будет совсем не просто.

Решив попутно справить малую нужду, Эми встала и отошла от железного человека подальше в поле. Конечно, это всего лишь машина, но так Эми было спокойнее. Раздумывая, что предпринять дальше, она стащила штаны и присела на корточки посреди пшеницы. Ничего дельного в голову не лезло. Когда Эми уже натягивала штаны, откуда-то сбоку, из пшеницы, вынырнула рыжая тень и сбила ее с ног. Эми схватили чьи-то когтистые руки: одна зажала ей рот, другая придавила к земле. Что-то тяжелое и мохнатое навалилось сверху и прошептало в ухо:

— Не дергайся и не ори, не то нас выдашь.

«Нас»?! Что бы это значило? Несмотря на наличие рук и пальцев, напавшее на Эми существо больше всего напоминало пантеру в человеческий рост с желто-коричневой шерстью. Оно снова зашептало:

— Обещай, что не закричишь, и я уберу руку.

Существо немного шепелявило. Эми с готовностью кивнула, и хватка ослабла. Девочка сделала глубокий вдох, а затем обернулась, чтобы посмотреть, кто же все-таки на нее напал. При виде желтоглазой кошачьей морды с белыми и длинными, как сабли, клыками у своего горла Эми взвизгнула.

Сильная рука оборвала ее крик, вновь зажав ей рот.

— Ты же обещала! — прошипело существо. — Хочешь, чтобы на твои вопли сбежались Бродяги?

Похоже, он тоже не желал подобной встречи. Эми вновь кивнула, и «кошка» ослабила хватку.

— Ты кто? — выдохнула Эми.

— Зови меня Лео, — ответила огромная кошка. — Так меня обычно называют.

— Но кто ты такой?

— Ты что, никогда не слышала про Суперкотов? — В голосе Лео послышалась легкая обида. — Генетически усовершенствованный вид, гибрид человека и льва, выведенный сотни лет назад для выполнения сверхсложных боевых задач. Мы самые быстрые, самые сильные, самые умные и свирепые.

Пока что Лео продемонстрировал лишь свои способности в напрыгивании на маленьких девочек, однако он явно был готов и к более серьезным схваткам: об этом говорили бронежилет и связка газовых гранат, которая давила Эми под ребра. Кроме того, она впервые смогла как следует разглядеть ствол «Стингера», зажатого в мохнатой подмышке Суперкота.

— Нынче у меня простое задание. — Коварная саблезубая усмешка Лео стала шире. — Ты случайно не видела тут маленькое темноволосое существо женского пола в голубом платьице? Боюсь, оно попало в беду.

— Может быть, и видела.

Лео не был одним из Бродяг. Не был он и Колесником. И вообще, этот вооруженный до зубов генетически модифицированный человекокот был явно не из этих мест. В Облачном округе животные обычно знали свое место: разговаривали одни лишь попугаи, и даже самые злостные похитители кур, койоты, не разгуливали по окрестностям с оружием.

— У меня есть приказ ее спасти, — объяснил Лео. — Ее ведь командировали сюда из Корпуса мира.

«Корпус мира»… Эти слова взрослые тоже произносили только шепотом. Кроме сбежавших девчонок Бродяги выискивали еще и шпионов Корпуса мира — самых ужасных злодеев, которые являлись по ночам за такими непослушными девочками, как Эми. Что уж они с ними делали, одному богу известно. Однако Дороти не слишком подходила под это описание.

Хитро улыбнувшись, Суперкот глянул на нее многозначительно:

— Только не говори, что ты никогда не слышала о Корпусе мира!

— Почему же? Слышала.

Правда, не знала, что это такое.

— Ну, вот и отлично. — Лео встал и помог Эми подняться на ноги. — Потому что на миллиард световых лет в округе никто, кроме них, за твою голую задницу не даст и ломаного гроша. Так что помогать мне в твоих интересах.

Образ «голой задницы» был неслучаен. Закончив наконец надевать штаны, Эми сказала своему новому знакомому:

— Как тебе не стыдно наскакивать, когда человек писает!

Лео расхохотался, встав на задние лапы.

— Это лучшая возможность напасть на бодрствующего человека. К тому же мне не хотелось связываться с твоим роботом, а это был единственный случай, когда ты от него отошла.

— Верно.

Ну что ж, приятно сознавать, что Суперкот боится робота, который запрограммирован на защиту людей от диких животных. Отряхивая солому с ее штанов, Суперкот спросил:

— Так ты видела Дороти?

— Ее схватили Колёсники. — Эми указала назад, в сторону дороги из желтого кирпича. — Они двигались на запад.

— Вероятно, чтобы доставить в Колесоград.

Эми ужасно встревожилась за Дороти. Колесоград — это было даже хуже, чем Академия для Несговорчивых Девиц.

— Ты пойдешь туда за ней?

Лохматые плечи вздернулись вверх.

— Я что, похож на Колёсника?

Не слишком.

— Так что ты будешь делать?

— Доложу начальству, что она не вышла на встречу.

Похоже, Лео начинал говорить, как робот. Эми решительно сгребла свою шляпу и заявила:

— Я отправляюсь ее искать.

— В Колесоград? — Лео расхохотался.

Да куда угодно! В двух днях пути от дома, не имея ничего за душой, кроме тряпья с огородного пугала да дурацкого робота, Эми точно знала теперь, что должна сделать. Спасти Дороти! Вся ее жизнь перевернулась после того, как она загадала желание. Вернуться теперь было равносильно самоубийству.

— Но это же глупо! — возразил Лео. Эми тем временем возвратилась к своему железному спутнику и приказала поднять ее. Робот послушно посадил девочку на плечо.

— А что предлагаешь ты? — спросила она.

Лео снова пожал плечами:

— Ничего.

Вот именно… Эми велела роботу возвращаться к желтой кирпичной дороге и двигаться на запад. Закатив глаза, Лео с ворчанием потрусил за ней.

— Ты идешь не в ту сторону.

Эми обернулась:

— А тебе какое дело?

— Никакого, — заверил ее тот. — Но я не могу допустить, чтобы тебя сцапали. Ты слишком много знаешь.

Ну, разумеется! Пока речь шла лишь о какой-то Дороти, ему было все равно. Но Эми видела Суперкота, и он не мог позволить Бродягам выпытать у нее эту великую тайну. Не слишком беспокоясь о людях, своей мохнатой шкурой Лео очень даже дорожил.

— Чтобы добраться до Колесограда, — продолжал он, — Колёсники вынуждены ехать по дороге из желтого кирпича. Это длинный путь, вокруг всего тора. Мы же можем срезать, пройдя через земли кикапу[19] и чейенов, и добраться до Колесограда раньше них.

Пойти в обратную сторону и оказаться первым. Трудно привыкнуть к подобной мысли.

— Ты пойдешь со мной?

— Придется, — поморщился Лео. Теперь, когда она сидела верхом на своем железном защитнике, он уже боялся применить силу.

Итак, они повернули назад, к владениям кикапу, мимо Драгоценного города, Кэкли, Норвегии и Адженды. Когда дорога из желтого кирпича закончилась, Лео повел ее через бесплодные земли. И хотя стоял белый день, ни одного даже самого завалящего кикапу они не встретили. Лео не солгал о своих суперкошачьих способностях: неутомимый железный человек едва за ним поспевал.

Через несколько часов они уже были в землях чейенов, перебравшись через южный приток Республиканки, которой полагалось остаться на много миль позади. На противоположном берегу Эми увидела поднимавшуюся из воды дорогу из желтого кирпича. Следовательно, она вышла к западному концу дороги, отправившись на восток. И это означало, что ее мир гораздо меньше, чем она могла предположить.

Лео провел ее мимо Колесограда, к пустынному отрезку дороги к западу от Птичьего города — так близко, что Эми даже мельком увидела башню насеста в полмили высотой. Ей хотелось взглянуть на башню поближе, но приходилось опасаться Птицелюдей, которые были ненамного лучше Бродяг, да еще к тому же и летали. Ведь теперь она, конечно же, уже объявлена сбежавшей невестой, и за ее поимку в Конкордии назначено вознаграждение.

В тенистом уголке, неприметном с башни, они с Лео устроили наблюдательный пост. Эми, которой было интересно все, что касалось внешнего мира, спросила:

— Откуда ты прилетел?

— Из далекого-предалекого мира, — шутливо ответил Лео.

— А зачем?

— Хороший вопрос, особенно сейчас, когда я взваливаю на себя проблемы с кучей Колесников и пугалом в придачу. — Судя по всему, Лео не слишком верил в удачу и раздражался от того, что она втянула его в это предприятие. — Даже агенты Корпуса мира порой нуждаются в помощи. А люди с этим не слишком-то спешат.

Тут уж не поспоришь. Все в Облачном округе, от Бродяг до простых жителей, словно задались целью превратить ее жизнь в ад.

Здесь, в местах обитания чейенов, движение на дороге из желтого кирпича было не слишком оживленным, поэтому когда вдалеке заклубилась пыль, Эми сразу поняла, что это Колёсники. Лео пригляделся и наконец изрек:

— Она с ними.

— Откуда ты знаешь? — Эми не могла разглядеть впереди ничего, кроме крошечных точек в облаке пыли.

Лео легонько постучал себя возле глаза.

— Двухтысячекратные ночные линзы. Я вижу даже ее ресницы.

Неудивительно, что Дороти могла разбирать дорогу в темноте… Затаив дыхание, Эми наблюдала за тем, как растет пылевое облако. А когда обернулась, обнаружила, что Лео исчез вместе с роботом. Бросил ее на произвол судьбы — как и полагается трусливому льву.

Теперь уже Колёсники были так близко, что Эми могла разглядеть в коляске связанную Дороти. Когда они поравнялись с ней, на дорогу из желтого кирпича посыпались газовые гранаты. Усыпляющий дым заклубился вокруг Колёсников, которые, потеряв управление, стали валиться в кювет, сталкиваясь друг с другом. Благодаря коляске, мотоцикл с Дороти не потерял устойчивость и с рычанием выехал из облака белого газа: Дороти спала, а за рулем сидел железный человек.

Чистая работа! Лео поднялся из высокой травы, стараясь не подходить близко к поверженным. Робот остановил мотоцикл прямо перед Эми. Обмякшая, бесчувственная Дороти все еще сидела в люльке. Неспешным шагом Лео прошествовал к ней и ввел противоядие.

Глаза Дороти распахнулись, и девочка в голубом клетчатом платье уставилась в 3V-небо.

— Где я? — спросила она.

Эми опустилась на колени, чтобы взять ее за руку.

— К западу от Птичьего города, на дороге к Колесограду.

Это сообщение повергло Дороти в шок.

— И какого черта я здесь делаю?!

— Слишком долго рассказывать, — вмешался Лео. — Мы пропустили встречу, и теперь надо двигать к Подсолнуховой горе.

Дороти поморщилась:

— Неужто все так плохо?

— И даже хуже, — заверил Суперкот, помогая ей взобраться на робота. Эми вскарабкалась на другое плечо, и они двинулись к Подсолнуховой горе, оставив спящих Колёсников валяться на дороге из желтого кирпича.

К югу от Колесограда холмистые равнины поднимались к горе в милю высотой. Они пересекли Литтл-Бивер и Северную развилку Дымного холма, не встретив на пути ничего, кроме вигвамов чейенов да бизоньих стад. Зловещие вспышки молний на севере сопровождались отдаленными раскатами грома, хотя день был солнечный. Самая подходящая погода для урагана.

Они уже миновали Дымный холм, когда внимание Дороти привлекло что-то сзади.

— Похоже, на севере тарелка.

Лео угрюмо с ней согласился, однако прошло целых двадцать минут, прежде чем Эми разглядела над горизонтом голубоватую искорку на фоне высоких кучевых облаков и потемневшего неба. Почувствовав, как усиливается ветер и падает давление, Эми предупредила:

— Приближается ураган.

— Да что ты говоришь? — язвительно сказал Лео. Видимо, он пришел к такому же заключению.

Тогда Эми поинтересовалась у Дороти:

— А что будет, когда мы доберемся до Подсолнуховой горы?

Та улыбнулась:

— На ее вершине, там, где за него уж наверняка никто не запнется, расположен запасной выход в космос.

Эми уже многое повидала, но как же удивительно было думать, что твой мир такой крохотный и в нем есть потайные ходы в реальную вселенную!

Когда начался подъем, пошел дождь — сначала слегка покапало, а потом посыпался град. Колючие шарики льда размером с горошину вскоре превратились в холодные комья, которые отчаянно колошматили по соломенной шляпе Эми. Поднявшийся ветер расшвыривал льдинки вокруг, и Эми видела, как облака над горой кружатся в знакомом танце. Покрепче вцепившись в шляпу, она пыталась сопротивляться движению воздуха, который тянул вверх ее головной убор.

Вскоре град перешел в косой ливень. Он хлестал прямо в лицо, а потом, как только они оказались в центре урагана, вдруг прекратился. Эми вцепилась в плечо робота, Дороти приказала железному человеку бежать еще быстрее. Эми видела, как над головой у них кружится облако в виде воронки, огромный серый вихрь, который вращается все быстрее и поднимается все выше.

На вершину горы обрушился дождь из обломков, прутьев, ветвей, комьев грязи, черепицы и оторванных досок. Ветер с завыванием пытался оторвать Эми от робота. Соломенная шляпа давно улетела. Эми чувствовала: еще несколько секунд — и воронка из песка и камней заставит ее разжать пальцы и унесет прочь. Целый мир обернулся против нее: Колесники, летающие тарелки, Птицелюди, Бродяги, а теперь еще и ураган…

Лео упал на колени и, ухватившись за клочок дерна, рванул его на себя. Под дерном обнаружился люк. В ту же секунду ураган коснулся почвы, сбил Суперкота с ног и взметнул вверх вместе с землей. Упрямо цепляясь за крышку люка, Лео крикнул роботу:

— Стащи нас вниз, мать твою!

Лишь у робота хватало веса, чтобы сопротивляться урагану. Нырнув в открывшуюся нору, железный человек поймал Лео и уволок Суперкота за собой.

— Крышку закрой! — прорычал Лео, цепляясь когтями за лестницу, пока вихри торнадо пытались высосать их обратно. — Закрывай же, быстрее!

Сражаясь с чудовищной силой стихии, механизм замка отказывался повиноваться. Лишь когда робот всем своим весом повис на дверце, она захлопнулась. Завывания стихли, и ветер прекратился.

Маленький шлюз наполнила тишина. Эми огляделась: все были на месте — и Дороти, и Лео, и железный человек. Все промокли до нитки и перепачкались, но были целы и невредимы.

По стенам шлюза висели скафандры, а в полу виднелся еще один люк. Дороти помогла Эми выбрать скафандр нужного размера. Больше всего проблем с переодеванием возникло у Лео.

Напоследок Эми обняла железного человека и сердечно с ним попрощалась, услышав в ответ трогательное:

— Данной программы не существует.

— Я тоже тебя не забуду, — пообещала она роботу.

Дороти сняла своего жучка, а затем Лео откачал из шлюза воздух и откинул крышку нижнего люка.

Эми изумленно уставилась в невероятно глубокую шахту. На дальнем ее конце виднелись звезды. Вот уж, действительно, край света. Поток кислорода из воздухообменника холодил затылок.

— И как мы попадем вниз? — спросила она у Дороти по радиосвязи.

— Легко, — ответил Лео, сталкивая ее в шахту, и крикнул вдогонку: — Расслабься и постарайся не сопротивляться!

Рухнув в шахту вниз головой, Эми из состояния нормального ускорения перешла в постепенно ускоряющееся падение. Пока гладкие стены шахты скользили мимо, а она набирала скорость, падая все быстрее и быстрее, Эми впервые в жизни ощутила настоящее притяжение космоса. Потом стены исчезли, и оказалось, что она летит в звездной пустоте, в своем герметичном скафандре — крошечное, но самостоятельное космическое тело.

Оглянувшись, она увидела громадную внешнюю оболочку своего мира — медленно удалявшуюся серую безликую стену. Вскоре показались и Лео с Дороти — две фигурки в серебристых скафандрах, которые вылетели из серой стены. Из скафандра Дороти послышалось: «Майский день, майский день, майский день…»

При чем тут май? Ведь сейчас август.[20] Или в космосе другой календарь?

Тут вмешался голос Лео:

— Транспортный люк открылся.

Эми увидела, как в серой стене образовалась светящаяся щель и оттуда выскользнули три плоских диска.

— Тарелки, — объявил Лео. — Три штуки.

«Майский день, майский день…»

Эми смотрела, как диски растут, приближаясь. Вблизи они действительно напоминали пары тарелок, опрокинутых одна поверх другой.

Вдруг Дороти вскрикнула:

— Вон наша «Галка»!

Одна из звезд бесшумно отделилась от остальных и стала расти в размерах, вскоре превратившись в небольшой космический корабль — военный корвет с ядерным вооружением. Оглянувшись, Эми заметила зияющие отверстия, открывшиеся в днищах летающих тарелок. Ну вот, все готово, чтобы заарканить беглецов.

— Наши спустили «церберов»! — воскликнул Лео, когда от «Галки» отделились три искорки поменьше. Произведенный эффект был поистине чудесен: тарелки немедленно закрылись и поспешно ретировались, выпустив несколько ложных целей, чтобы сбить с толку ракеты. Однако одурачить «церберов» было не так-то просто: не обращая внимания на пустышки, они устремились за удирающими тарелками.

Трое друзей так и остались одиноко болтаться в космосе.

Эми смотрела, как, приближаясь, «Галка» превращается в длинный цилиндрический ковш с целым арсеналом самонаводящихся атомных торпед и минимумом помещений для экипажа. Затем с помощью гравипривода «Галка» смела всю компанию в свой ковш, где автозахваты подняли их на борт.

Эми помогли выбраться из скафандра и вручили форменный комбинезон. Дороти помогла ей переодеться в костюм из необычной гладкой ткани с застежкой-молнией. Все, теперь от привычного мира Эми не осталось ничего. На обзорных экранах корабля этот мир выглядел, как гигантский серый бублик, повисший среди тусклых звезд. Трудно представить, но все, что Эми знала раньше, помещалось там.

— И что теперь со мной будет? — спросила она у Дороти.

— Сложно сказать. — Она понимала, какие противоречивые чувства сейчас одолевают Эми. — Но ты можешь остаться со мной, пока не решишь окончательно.

— С тобой? — Эми не смела поверить такому счастью.

— Есть одно местечко в Канзасской системе, — пояснила Дороти. — Туда-то мы и направляемся.

Однако в данный момент они никуда не направлялись. «Галка» летала вокруг станции, ведя наблюдение за ее миром. Покачав головой, Эми призналась:

— Я все еще ничего не понимаю.

— А мало кто понимает, — заметила Дороти. — Твой мир — это украденная орбитальная станция, спрятанная в мертвой системе. В Космической разведке полагают, что это гнездо работорговцев, и поэтому «Галка» ведет здесь слежку. Но доказательств все не было, поэтому им пришлось попросить агента Корпуса мира провести расследование.

— Ты и есть этот агент?

Похоже, война и мир всегда шагают рука об руку.

— Именно. Мне было приказано вести наблюдение и собирать доказательства — образцы ДНК и все такое.

— Так вот для чего нужно было плевать в трубочку!

Дороти кивнула.

— Ты в родстве с пятью известными работорговцами, которые либо уже убиты, либо генетически идентифицированы: это два твоих двоюродных брата, дядя по отцовской линии и оба дедушки. Они и им подобные совершают налеты и похищают людей.

Эми вспомнила, как отец обмолвился однажды, что прежде чем купить ферму, он жил «вольно»… Теперь понятно, что он имел в виду. И почему его никогда не волновали семейные ссоры, пока дело не доходило до бластеров…

Дороти взяла Эми за руку (как странно принимать материнскую ласку от того, кто кажется младше тебя) и сказала:

— Ты живое доказательство того, что это рабовладельческий рай. Ушедшие на покой торговцы растят здесь сыновей, которые станут рабами на кораблях, и дочерей, которые пойдут по рукам, развлекая мужчин.

Довольно неприятно было слышать, как весь твой мир сводят к таким грубым понятиям. Но, в конце концов, неспроста ведь все началось с того, что она из него сбежала?

— И что же теперь?

— Очень может быть, что ничего. В Канзасской системе есть те, кто считает, что все здесь происходящее — не наше дело. — Сама Дороти явно так не думала. — Цивилизованные миры вмешиваются, лишь когда под угрозой их собственные интересы — вот что отличает нас от варваров.

В голосе Дороти звучала горькая ирония. Эми молча смотрела на свой вывернутый наизнанку, кружащийся в вакууме мир. Мама и папа, Так и Натан, Лилит, Делайла и Дот — все они были там. Там осталось всё, что Эми знала, всё, что она увидела за свои тринадцать лет. Невозможно поверить… Но одно она знала точно: настанет день, и она вернется. Вернется, чтобы спасти Дот.

Перевела с английского Зоя ВОТЯКОВА

© Rodrigo Garcia у Robertson. Kansas, She Says, Is the Name of the Star. 2006. Печатается с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

Александр Громов Прыткая и Потаскун

Вчера Лысый Кактус меня уволил. И позавчера тоже. Он часто так делает, я уже привык. Позавчера он не ограничился мною, а уволил всю нашу группу параллельной разведки — уж не знаю, за что. Наверное, из-за чесотки. А мы-то тут при чем?

Правда, туннельщиков он и вовсе грозился расстрелять. Тут я с ним согласен: с какой стороны ни глянь, неизвестный минерал доставили на Землю именно они. Зато и пришлось же им почесаться, когда здоровеннейшая глыба прорвала амортизирующую сетку и рухнула на бетон, мигом обратившись в пыль! Любо-дорого. Жаль только, что часть пыли засосало в вентиляционную систему, кое-что распространилось по всему зданию… ну и вот. Чешемся, как блохастые макаки. «Свербит» — так я назвал инопланетный минерал. По-моему, удачно. Сразу прижилось. Нарочно влез в минералогический справочник: сидерит есть, сванбергит есть, а свербита нету. Теперь будет.

Ходят слухи, будто Лысый Кактус хотел на правах директора дать новому минералу свое имя. Но лично я думаю, что это ему и в голову не пришло. Когда скребешься без перерыва и всю лысину себе расцарапал, тут как-то не до мыслей об увековечении своей фамилии. Вот расстрелять кого-нибудь или уволить — другое дело.

Если честно, туннельщики тоже ни в чем не виноваты. Откуда им знать, что попадется? Рыболов может подцепить на крючок и карася, и старый башмак, и даже водолаза, тут дело случая. А уж когда забрасываешь хобот Туннеля в иной мир, исключи удивление из списка своих эмоций. В приемной шахте может оказаться все, что только можно придумать. И чего нельзя — тоже.

Чаще всего, понятно, вылавливается всякая горная порода. Реже — чужая флора-фауна в дохлом виде. И уж совсем редко — так называемые предметы материальной культуры. Ну, тогда все на ушах стоят. А чтобы живую бациллу засосать или вирус какой — ни-ни. Ничего живого. Вита-фильтр.

Как бы это понятнее объяснить? В общем, Туннель — это вроде как шланг пылесоса, только фильтр у него на другом конце трубы. Да и сам шланг не вещественный, а, похоже, сотканный из радужного воздуха. Весь переливается. Хороший такой шланг, метров сорок в диаметре, а длину его в привычных человечеству понятиях определить нельзя. Я так и не понял, каким манером длина эта может одновременно равняться нулю и бесконечности. Да и не моего ума это дело.

Если кто и притащит на Землю инопланетную заразу, так это мы, параллельные разведчики. Параллельные — это из-за параллельных миров, где мы шарим. Или лазутчики, как нас чаще называют, потому что для нас существует малый Туннель — попросту Лаз, по понятным причинам лишенный вита-фильтра. Зато вокруг Лаза наворочено пять карантинных зон друг в дружке, и после рейда только держись! Вымоют в десяти водах и растворах, облучат какой-то сволочью, накормят убойной химией, загонят в кишку клистир и будут две недели смотреть из-за бронированных стекол, как мы там — живы ли?

Но пока — тьфу-тьфу-тьфу! — обходилось. А если вам скажут, что лазутчики однажды притащили-таки на Землю инфекционную хвостатость, то вы этому не верьте. Объясняю популярно: кроме нас захворал только один лаборант, да и болезнь эта приводит всего-навсего к разрастанию копчика. Лечится хирургическим путем. Не страшно, только потом какое-то время сидеть невозможно. Ну и, конечно, хи-ханьки за спиной. А мы злые все как один. С понятными последствиями для юмористов. Лысый Кактус в тот же день всех нас уволил и до вечера помнил.

Ну так вот. Сижу, стал-быть, я уволенный, дело привычное, но работать что-то вдруг расхотелось. А тут Клоп мне книжку подсунул, «Кольцо вокруг Солнца» называется. Какой-то Симак написал давным-давно. Древняя книжка, страницы лохматые. Никогда не был любителем чтения, но что делать, когда нечего делать? Вчитался. Ну, я вам доложу! То, что параллельных миров великое множество, этот Симак верно понял, но решил почему-то, что все они копии нашего, разве что без людей. Да если бы это на самом деле было так, неужели кому-нибудь понадобились бы мы, лазутчики? Чего проще — открывай Туннель настежь да знай стриги с эмигрантов выездную пошлину. Еще и давка будет несусветная — удрать в рай всякий рад.

То-то и оно, что подобий Земли в параллельных вселенных видимо-невидимо, а вот рай до сих пор не обнаружен. Пока что бегло исследованы сто семнадцать миров, и вот какой итог. Солнце везде примерно одно и то же, вроде нашего, чего не скажешь о Земле. Ну, что у материков не те очертания — еще ладно. Чепуха. Так даже интереснее. А вот то, что сорок девять миров начисто лишены жизни, — это серьезнее. В пятидесяти трех мирах свободного кислорода настолько мало, что вряд ли выживет и муравей, не то что человек. Жизнь там простейшая и преимущественно анаэробная, ей кислород не нужен. Из оставшихся пятнадцати миров одиннадцать пока неприемлемы по разным соображениям, а в четырех Земли как космического тела нет вообще. Правда, в одном случае на месте третьей от Солнца планеты оказался пояс астероидов, а в другом — одиноко бредущий по орбите аналог Луны, но в двух других мирах не удалось найти даже этой малости. То ли Земля там вообще не рождалась, то ли погибла, то ли унеслась прочь от светила, не знаю. А на что нам мир без Земли? Кому нужен Марс в иной вселенной, если и в нашей-то он признан бесперспективным для колонизации?

Но людей куда-то девать нужно, тут я согласен. Люди и сами мечтают куда-нибудь деться, желательно в одно из тех мест, о которых писал этот Симак. Где воздух почище, трава погуще и можно купаться в каждом водоеме. Где леса растут не только в заповедниках и не чахнут. Вот мы и ищем, хотя, конечно, считается, что ищет «Шанс Инк.», а мы у нее на службе. Но ведь мед дает пчела, а не пасечник, верно я говорю?

Болтают, будто вчера на совете директоров опять обсуждался вопрос о Земле-87. Это та самая, с вирусной хвостатостью. Были аргументы «за». Мол, хорошая планета по всем другим показателям, с лесами, водоемами и все такое. Мол, иных возбудителей опасных болезней там не выявлено, а эта не столь уж страшна: у однажды переболевших образуется стойкий иммунитет, а длинные копчики можно и укоротить. Не знаю, не знаю. Я-то, скажем, получаю приличный оклад плюс особую надбавку за страх, иногда еще хорошие премиальные, а разве я согласился бы сам выложить свои кровные, чтобы обзавестись хвостом, как собака? Да ни в жизнь! И Клоп то же самое говорит. Не-ет, наплыва переселенцев на Землю-87 не жди, дураков нет.

Лысый Кактус увидел меня с книгой и опять уволил. А через десять минут прибежал, глаза поперек лысины. «Общий сбор! — кричит. — А ты какого-растакого сидишь? — Это он мне. — Живо в инструктажную!» Ну ясно: опять, стал-быть, туннельщики пробились в новый мир. Это уже сто восемнадцатый будет.

Гляжу: кто на уши поставлен, кто носится с языком на плече. Такого переполоха в Центре не было с того случая, когда в страховочную сетку на нашем конце Туннеля упал зеркальный шкаф о трех створках. Знаю, знаю, что вы скажете: фальшивка, трюк для инвесторов. Я и сам так думаю. Фурнитура из сплава палладия с церием — явный перебор. Правда, породу дерева, из которого был сработан шкаф, экспертиза признала неизвестной на Земле, но ведь эксперты тоже были наши, из «Шанс Инк.». А главное, никому с тех пор не удалось проложить Туннель в тот мир, где делают такие шкафы.

В инструктажной комнате вся наша смена собралась, человек десять с Клопом во главе. Оказалось, час назад удалось засосать в Туннель ветку какого-то растения и взять пробу воздуха. Что надо воздух! Двадцать процентов кислорода. Углекислоты, правда, почти процент, что настораживает. Опять же двуокись азота, сернистый ангидрид и другие нехорошие примеси. Индустриальный мир?

Может, да, а может, и нет. Что взять с туннельщиков? Они вслепую шарят, потому что вита-фильтр такая штука, что не только все живое делает мертвым, но еще и никаких изображений оттуда к нам не пропускает, хоть в радиодиапазоне, хоть в рентгене, и кабель сквозь него тоже не просунешь. В таких случаях без Лаза и без нас, лазутчиков, не обойтись.

И точно.

— Готовность номер два! — объявляет Лысый Кактус торжественно, как на параде, а сам весь сияет и чесаться забыл. И нам сразу все ясно: Туннель держится устойчиво, группа разведки имеет штатное время на подготовку. С этой минуты мы все на казарменном положении, и домой я теперь попаду не скоро. Плевать. Чего я там забыл?

И уже пошли капать лишние денежки — кап, кап; Пока немного. В параллельном мире капает куда больше. За каждый час пребывания плюс надбавки за сложность местных условий. Иной раз за два часа в том мире накапает столько премиальных, сколько потом за три недели в карантине. Не люблю карантинов.

Между прочим, ясно еще вот что: в «Золотую дюзу» мы нынче не попадем. А жаль: сегодня танцует Грета Бриккен. От ее бюста даже стены потеют. И я.

Ну все, хорош болтать, пора зарабатывать денежки.

Готовность номер один. Подгоняем снаряжение. Все время поступают новые данные о Земле-118. Тяжесть там повышенная на двадцать два процента, что не радует. Зато воздух признан годным для дыхания через мембранный фильтр. Стал-быть, идем попросту, в «эластиках». Уже кое-что.

Клопу при большой тяжести хорошо, он легковес. Мне при моем центнере хуже. Да еще свыше тридцати килограммов снаряжения — это в земном весе!

Ладно, не помру. Я вообще ничего не боюсь, когда мне не страшно. Хотя не припомню, чтобы третья от Солнца планета была такой тяжелой. Это что-то новенькое.

Посторонних как ветром сдуло. Ждем команды. Нас шестеро: Папаша, Удав, Гадкий Цыпленок, Клоп, Кошмарик и я, Потаскун. Плохое прозвище? Вы свое заработайте, прежде чем зубы скалить. К новичкам у лазутчиков отношение подчеркнуто ироничное, обращение только на «вы» и с отменной вежливостью. «Не угодно ли вам, глубокоуважаемый Имярек, выкопать ямку для мусора?», «не затруднит ли вас просьба не отставать и не шуметь?» — и все в таком духе. Новички сперва шалеют, потом звереют, ну а кто стиснул зубы и вытерпел рейда три-четыре, тот уже не новичок и созрел для посвящения. Прозвище — это ведь как признание тебя равным в группе, полноправным лазутчиком, а не довеском. А что Потаскун, так я, видите ли, достаточно силен и вынослив, чтобы таскать тяжести. Шесть человек, две полуавтономные тройки. В каждой тройке один биолог, один геолог и одна ломовая лошадь.

Шучу, конечно. Все мы универсалы в своем роде. Геолог, например, работает и за метеоролога, и биолог это сможет, ну разве что самую чуточку хуже. И я смогу. Подготовка у всех лазутчиков что надо, ну и практический опыт тоже кое-чего стоит.

Старший в группе и в нашей тройке — Клоп. Во второй тройке — Папаша. Хорошее прозвище, уважительное и вполне соответствует. По возрасту Папаша уже мог бы бросить нашу профессию и жить припеваючи, а не хочет, скучно ему без работы, без риска. Кое-кто из психологов утверждает, что люди нашей и похожих профессий — до старости мальчишки, кровь в жилах вечно кипит и остывать не хочет. Не знаю, не знаю. А только такого осторожного и осмотрительного человека, как Папаша, еще поискать!

— Готовы? — интересуется выпускающий. Голос у него звенит — волнуется парень.

— Готовы, — отвечает Клоп за всю группу, прежде мельком опросив нас взглядом.

— Еще минута.

Минуту можно и потерпеть. Однажды терпели час — что-то там у туннельщиков не ладилось. Озверели, конечно. Хуже нет начинать разведку в кипящем настроении — тут нужны ясные мозги и ровное дыхание. Как у сапера на минном поле.

Так и есть — обещанная минута затянулась. Она у техников всегда резиновая. Выпускающий тоже нервничает, лоб в крупных каплях, но взял себя в руки, глядит в нашу сторону старым мудрым орлом: спокойно, мол, ребята. Ничего парень, мне он почти нравится. Главное — молчит, понимая: от крика на техников толку не будет, а нам перед выходом лишние слова и вовсе ни к чему.

Шесть человек стоят гуськом, я третий. Навьючены, как верблюды. Перед нами дверь бронированная, кумулятивной ракетой ее не пробить, инфузории в щель не проползти, а за ней после короткого коридорчика еще одна такая же дверь, и уж после нее малый Туннель. На Землю-118 попасть просто, труднее вернуться обратно. Отсидки в карантине никому не избежать.

Нервы. Вот и дрожь по ногам пошла — слабая, посторонним не заметная, а неприятная. Но только вякнул сигнал, только замигала идиотская красная лампочка — и я опять в порядке. Рвусь в бой. Уйди с дороги, размозжу!

Хотя уходить, как правило, бывает некому. Высшая жизнь — редкость, а низшую автоматом не напугаешь. И все же бывали случаи, когда оружие спасало жизнь…

— Пошли!

Не вижу, а знаю: поворачиваются задрайки, ползет вбок бронированная дверь. Вбегаем рысцой, и нас закупоривает, как в саркофаге. Секунда ожидания — и вторая дверь прячется в стену, словно ее и не было. И вот он — Лаз во всей красе!

Невелик он — только-только пройти, согнувшись. Молочно-белый круг, висящий низко над ребристым полом и с виду ничем не поддерживаемый. Шагнул в него — и нет тебя в нашей Вселенной, а где ты есть, способен понять только сумасшедший математик. Для публики и начальства годится «параллельная вселенная». Одна из. Та самая, где вокруг желтой звезды ковыляет по орбите Земля-118.

Клоп ныряет первым, за ним Кошмарик. Я следом.

Били вас когда-нибудь по голове резиновой дубинкой? Кунали в кипяток, затем в ледяную воду и снова в кипяток? Тут ощущение схожее, только боли нет. «Эластик» смягчает удар по ушам, да тут не в перепаде давления дело. О реакции туннельного проникновения в иную вселенную на живые организмы написано столько, что одной жизни не хватит, чтобы это прочитать. Само собой, принимаются все меры к тому, чтобы удар по организму не вышел нокаутирующим. И все равно первые, самые ценные секунды человек мало на что годен.

Мой номер нечетный, и сразу после шага вперед я ухожу влево. На автопилоте, ничего не видя. Я еще не боец, я жертва для всякого, кто вздумает напасть. Терпеть не могу эти секунды.

Справа на меня налетает Удав, и тут спадает с глаз мутная пелена, начинаю видеть. Руки-ноги пока плохо слушаются, мышцы ватные, по коже бегут мурашки и омываются холодным потом, но это сейчас пройдет. Главное — никакое местное зверье не собирается нами пообедать. Зверей просто-напросто нет в поле зрения. Очень мило с их стороны.

Выглядит эта планета как…

Тьфу. Идиотский вопрос: «Как выглядит планета?» — и ответ на него можно дать только идиотский. Например: «Как джунгли Борнео» или «Как Сахара». И что, вся планета так выглядит? Ясно, что нет. Только место нашей высадки. Скажите-ка: как выглядит наша Земля? Ну то-то.

Можно, конечно, ухмыльнуться и ответить: «Как голубоватый шарик с облаками». Невероятно ценные сведения, правда? Но мы-то не космонавты, мы планету с орбиты не видим и не владеем даже такой информацией. Между прочим, отвечать посторонним на вопросы о планете мы вообще не имеем права, с каждого из нас специальная подписка взята, но интересующихся с того не убывает. И журналисты, и девки, и просто разные-всякие…

Врем мы им, конечно. Много и нагло врем, зато в героях ходим. Девки, что тусуются в барах, любят, когда их лапает не кто-нибудь, а отважный первопроходец и истребитель инопланетных тварей. Местами героизм еще в цене, это я вам говорю. Места только знать надо.

А что на самом деле было — то исключительно сюда, на личный диктофон. Для истории и вообще. Может, кому из аналитиков Центра пригодится потом, когда найдут тело. Если найдут.

Понятно, лучше бы эти записи аналитикам не пригодились. Лучше уж я сам для них отчет напишу, если собранных материалов и видеозаписей им мало будет. Все равно в карантине скука смертная.

Короче, выглядит эта планета… то есть место нашей высадки, как горная страна. Куда ни кинь взгляд, повсюду одни горы. Иные поросли лесом, а иные так, голые стоят.

И дождь! Небо над горами ясное, синее, солнце светит — нормальное, желтое, ласковое, а капли по шлему так и барабанят. То, что называется грибным дождиком. Я даже прислушался — как насчет раскатов грома? И туча-то где?

Глянул вверх — ничего не понял. Повернулся кругом — ап! Мокрая скальная стена. Отошел от нее осторожненько, чтобы на мокрых валунах не поскользнуться, взглянул вновь — уронил челюсть.

Не дождь это был, а водопад, водопад высоты небывалой, неслыханной! Я об осторожности забыл, пятился и пятился, не глядя по сторонам, а глядя только вверх, пока не открылось передо мною зрелище во всей красе. Представьте: мрачная серая стена и где-то на ее середине бродячее облачко застряло, а с верха стены прыгает речка — сначала гладким потоком, будто масляная, ниже ширится и белеет, а еще ниже, но выше облачка рассыпается дождем. Две радуги висят. Мокрая скала под солнцем блестит, и видно по цвету камня, что ветер иногда мотает дождевой хвост туда-сюда, мажет им по скале. Хорошо, что сейчас безветрие…

Клоп подошел, языком поцокал. Я думал, он тоже водопадом восхищается, но геологу камень интереснее воды. «Сброс, — говорит, — феноменальный». Это он насчет обрыва. Я ему: «Километра три высотой, наверное?» — «Сейчас посмотрим».

Отошли подальше, измерили геологическим компасом — оказалось два с половиной километра. Все равно ни на нашей Земле, ни на какой иной водопадов такой высоты не бывало — этот первый. Вот вам пожалуйста: не успели осмотреться, как наткнулись на туристский объект. Если грамотно организовать дело, так народ толпами повалит. И плевать большинству туристов на то, что здесь тяжесть повышенная! Час-полтора кто угодно выдержит, исключая сердечников и астматиков. Ну, этих — не пускать. Медкомиссию им за их счет, и хворым от ворот поворот. А будут настаивать — пусть подписывают бумагу об отказе от всех претензий…

Тут я подумал о том, что пытаюсь зацепиться хоть за что-то. Так всегда бывает, если планета не идеальна. А вы покажите мне идеальную! Где она, ау! Нету. Что-нибудь всегда не так. Вот и тут уже ясно: новой Землей, пригодной для расселения миллионов, Земле-118 не быть, но объектом туристского паломничества — почему бы нет? Надо только отследить опасные для жизни и здоровья местные факторы и нащупать способы защиты. Понятно, нащупыванием будет заниматься большая экспедиция, которая пойдет после нас, однако и мы кое на что годимся и даром хлеб не едим. Авось в случае успеха «Шанс Инк.» расщедрится на дополнительные премиальные.

По правде говоря, тут я слегка вру, точнее, недоговариваю. Деньги — деньгами, но успех нам нужен и сам по себе. Всем нам давно поперек горла лазать в непригодные для обитания миры. Грязи, пота и риска сколько угодно, а результат — пшик. Сидишь потом в карантине в черном настроении и думаешь: зачем ходил? Кому от этого польза? Все равно что выкопал канаву, а потом сам же ее и закопал, чтобы начать копать в новом месте. Мартышкин труд.

Нужен успех. Очень нужен. Для себя. Ну и походить в героях — тоже приятно.

Пора, однако. Клоп осмотрелся по сторонам — чисто — и давай командовать. Тройка Папаши пройдет сколько сможет вдоль сброса. Вторая тройка пересечет долину, держа направление вон на тот лесок вон под той горой. Да-да, под той, что со скальным зубом. Всем — сугубое внимание! Встреча на этом месте через три часа. Вопросы?

Какие тут могут быть вопросы? Методика действий отработана до автоматизма. Насчет сугубого внимания — тоже лишние слова, хоть и предписанные инструкцией. А оно и так понятно. Если один наклонился поднять камешек или, допустим, поймать жука, то двое других прикрывают его с оружием на изготовку. Выскочить из кустов или спикировать на голову может что угодно. На тех двойниках Земли, где развилась жизнь, она присутствует в таких формах, что саблезубый бегемот с рыбьим хвостом покажется банальностью.

А посему никогда не думай, что за несусветная тварь тебя атакует, и не пытайся понять, настоящая это атака или ритуальная, для виду. Не только опыт, но и инструкция велит: сначала стреляй, потом думай. В противном случае думать станет некому.

Разошлись мы, у Лаза оставили радиомаячок. С этой стороны Лаз не молочно-белый, а насквозь прозрачный, с переливчатым дрожанием воздуха в нем. Издали не заметишь — мало ли отчего воздух дрожит. Маячок необходим. Чтобы не вызывать любопытство местной фауны, он замаскирован под обычный камень, каких повсюду навалом, да еще спрыснут чем-то, чтобы отбить запах. А мне мелкая радость — полкило с плеч долой.

Хорошо пошли, легко, но я твердо знаю, что возвращаться мы будем с языками на плече, может, и на карачках. Топаю себе в хвост Клопу и Кошмарику, поглядываю по сторонам, а сам считаю в уме: сколько это во мне и на мне лишнего веса? Если в земном весе я вешу центнер и тащу на себе, допустим, тридцать ка-гэ, то какую ношу влачу здесь, при лишних двадцати двух процентах тяжести?

Получилось без малого шестьдесят килограммов. Однако! Под такой ношей я свободно пройду километра три-четыре, а потом захочу отдыха. Хоть я и Потаскун, но все же не вечный двигатель. Одно хорошо: «эластик» почти ничего не весит, не стесняет движений, да и груз распределен так, что нигде не давит, не трет. Авось продержусь без отдыха километров пять…

Дышать, правда, чуть трудновато. Фильтр фильтрует, но один процент углекислоты — многовато и с фильтром. Над каменистым, кое-где покрытым жесткой травой склоном, полого сбегающим от обрыва, висит знойный воздух, и нет в нем свежести, а есть что-то тревожное, настораживающее. Любой человек, не будь он лазутчиком и попади сюда в одиночестве, изведется со страху.

А я верчу головой и в упор не вижу никаких причин для страхов. Ну, склон и склон. Видно, что формация вулканическая, так что на гипотезе насчет индустриального мира можно, пожалуй, ставить крест. Нет тут никакой индустрии, и цивилизации, наверное, нет, а есть повышенный вулканизм, отчего и воздух с дурными примесями. Что еще? Ну обрыв небывалый с небывалой высоты водопадом, что сеется понизу дождем… Ну речка, в которую вся эта вода собирается снова… по зарослям кустов видно, как она петляет. Ну поросшие лесом горы впереди… Горы как горы, лес как лес.

И никакой видимой опасности! Клоп породу ковыряет. Говорит: типичное лавовое поле относительно недавнего происхождения. Пучки жесткой травы скрипят под ботинками, прыгают из-под наших ног насекомые, удирают мелкие ящерицы. Кошмарик поймал одну, так она в два счета отбросила не только хвост, но и голову, да так и удрала без головы. Наверное, фальш-голова. Ну, над этим не нам головы ломать, а специалистам на Земле. Наше дело — доставить им образцы живых тканей.

Крупных животных не видно, следов их пребывания — тоже. Кошмарик разглядел в бинокль не то птиц, не то не птиц, порхающих над лесом, — но и только. Даже скучно стало. Уже час идем, ноги начали уставать, а опасного зверья нет как нет. В такие минуты даже хочется, чтобы тебя атаковала какая-нибудь местная тварь, желательно покрупнее да позубастее, — тогда вмиг об усталости забываешь. Проверено.

Один раз слева пролетело что-то покрупнее вьющихся над лесом пташек. Хотел было подстрелить ее, но далеко, результат не гарантирован, а стрелять попусту я не люблю. Только и разглядел, что тварь летела планирующим полетом — тянула к лесу. На нас — ноль внимания. Ну и ладно.

И тут ни с того ни с сего нападает на меня страх — не страх, а, скажем так, беспокойство. Верчу головой, одна рука на спусковом крючке, другая на пряжке — готовлюсь одним движением сбросить с плеч груз и остро чувствую: что-то не так. И без того успел вспотеть, а теперь пот аж в глаза полез. Не видно никакой опасности, а внутри меня как будто что-то кричит: берегись! Вижу — Клоп с Кошмариком ощущают то же самое. Инстинкт лазутчика — штука иррациональная, но верная. Присели оба, стволы вперед себя выставили — ну давай, подходи! Встретим.

А некому подходить. Нет никого вокруг нас, кроме глупых насекомых и фальшивоголовых ящериц. В лесу, может, и затаился кто, но до леса нам еще полкилометра топать. Ничего не понятно. Что мы просмотрели? Где опасность? Почему тревогу чувствуем?

Вдруг над лесом туча птиц поднялась — и ну кружить. А ведь точно — птицы. Судя по крикам, почти такие же, как у нас на Земле. Чего они взлетели и развопились?

Смотрю я на лес, потому что опасность может прийти только оттуда, — и зря смотрю. Ничего интересного не увидел до тех пор, пока кто-то — бац! — не вышиб землю у меня из-под ног.

Ну что за подлый прием! «Землетрясение!» — кричит Клоп, но я уже и сам догадался. Пытаюсь подняться и не могу, почва ходит ходуном, как будто она ковер, который выколачивают ударами снизу. Пересыпается черный лавовый песок, в горах грохочет, в лесу трещит и стонет, и на все эти звуки накладывается грозный гул, идущий, кажется, отовсюду. Солнце померкло. Оставил я попытки встать, потому что если и встану, следующий толчок опять сбросит меня на землю, а это при моем весе удовольствие ниже среднего. Терплю, жду.

— Стихает вроде? — кричит с надеждой в голосе Кошмарик.

Какой-то миг и мне так казалось. Ага, жди! Тут только и началось.

В ста шагах от нас лавовое поле встало дыбом, целый пласт поднялся вертикально, как торос. Со стороны речки земля разверзлась трещиной, и из нее с сумасшедшим ревом забил горячий гейзер. А толчки все сильнее. И тут — последний аккорд, до конца дней моих его не забуду. Страшный и долгий грохот, удар такой силы, что меня лежачего на метр вверх подбросило, и все небо, без того мглистое, враз задернуло жутко клубящимися вихрями пыли.

— А-а-а! — затянул Кошмарик. Глаза в пол-лица, в них ужас текучий. Этого крика мне тоже вовек не забыть.

Сила толчков вроде на спад пошла. Рискнул я подняться на одно колено, огляделся сколько мог — и чуть не завопил точно так же.

Обрыва не стало. Рухнул он, рухнул во время землетрясения, уничтожив небывалый водопад и завалив тройку Папаши миллионами тонн базальта.

А заодно и Лаз.

Толчки еще не кончились, еще ворочалось под землей неведомое чудовище, понемногу слабело, но не желало успокоиться, а мы, перепрыгивая через только что открывшиеся расщелины, забыв усталость и пережитый ужас, уже бежали вверх по пологому лавовому склону — туда, в кромешную клубящуюся пыль, в буро-коричневый хаос разрушения и смерти. Каждый из нас понимал, что у наших товарищей, двинувшихся вдоль обрыва, не было ни единого шанса уцелеть, когда обрыв рухнул. Каждый понимал и то, что наши собственные шансы вернуться на Землю-1 отныне надо считать очень незначительными. И уж конечно, мы понимали, что спеши, не спеши — ничего уже не исправишь и не переиграешь заново.

Но мы бежали.

Полное ее имя можно было бы с грехом пополам перевести на любой из человеческих языков как «Чрезмерно Любопытная, Которой Не Хватает Достаточного». Иногда имя обозначалось комбинацией звуков, но чаще и охотнее — характерной мыслеформой. Перевести мыслеформу в звук всегда означает потерять часть тонких смысловых оттенков. Звуки убоги.

Ее детеныш пяти месяцев от роду еще ничем не выделился и не имел пока имени. А ее Рой был просто Роем, точно таким же, как у любого разумного существа на Беспокойной.

Рой вел себя смирно. Пройдет еще немало времени, прежде чем одно из яичек, отложенных Маткой в кожистой сумке Хозяйки, получит химический сигнал развиться в новую матку, а не в рабочую особь и не в трутня. Тогда за Роем будет нужен глаз да глаз. Непросто управлять жужжащими слугами в период роения, хотя, казалось бы, для этого не надо ломать могучий инстинкт насекомых, достаточно лишь направить его в нужное русло. Слуги нуждаются в хозяине не меньше, чем хозяин в слугах. Увы, они глупы. Слуги нуждаются в постоянной заботе и постоянном управлении. Без хозяина Рой погибнет.

Хозяин без Роя — возможно, и нет, несмотря на все буйство Беспокойной. Разумное существо выживет и в одиночку, но разве речь идет только о выживании? Выжить способен и крылатый моллюск Фу, начисто лишенный мозга. Мыслящее существо нуждается в большем, гораздо большем.

Ночь она провела на Большом обрыве, найдя удобную полочку и узкую нишу для защиты от ветра. Разумеется, она не собиралась оставаться там на день. Умение предчувствовать землетрясения и некоторые другие стихийные бедствия чисто инстинктивно, ум лишь подсказывает пути отхода. Касаясь базальтовой скалы, она ощущала ее напряжение. Недра Беспокойной готовили очередной выплеск ярости. Все, кто чуял беду и мог уйти, уже вчера откочевали подальше от опасного места.

Крупные звери убежали первыми. Когда бушует Беспокойная, им всегда достается больше, чем мелким тварям. Мелочь начала откочевывать с вечера и продолжала уходить всю ночь. Сородичи тоже ушли ночью. К утру во всей округе не осталось никого, кроме совсем уж мелких и бессмысленных тварей.

Она тоже задержалась. Обрыв рухнет примерно к полудню, а до того времени он практически безопасен. Нависающий над головой выступ скалы отлично защищает от случайных камнепадов. В нише тепло. Зачем перестраховываться, загодя покидая опасное место? Времени предостаточно. Чутье предупредит, ветер поднимет на крыло, а Рой поможет дотянуть до безопасного места. И пусть некоторые считают ее авантюристкой, это не так. У нее уже третий детеныш. Двух первых удалось сохранить, выкормить и вырастить, теперь они уже взрослые. Многие ли матери могут похвастаться таким результатом?

Но если честно, задержаться на обрыве ее заставил не расчет. Ей просто хотелось еще один раз — последний — насладиться видом водопада в утренних лучах, а потом с безопасного далека посмотреть, как рушится обрыв. Отвесных скальных стен такой высоты на Беспокойной не так уж и много. Зрелище обещало быть прелюбопытным.

Вышло еще любопытнее, чем она предполагала. Она провела ночь в нише, закутавшись от прохлады в кожистые крылья. Детеныш в сумке попискивал и сосал молоко. В другой сумке тихонько гудел Рой, выражая недовольство — он не получил сегодня вдоволь пищи. Слуги щекотались, слизывая предназначенные для них кожные выделения, и мало-помалу успокаивались. Приказов им не поступало.

Утром ветер дул с севера, пикируя с обрыва, и не был удобен для дальнего полета, а вскоре после рассвета и вовсе стих до штиля. Она осталась ждать, уверенная в том, что покинет обрыв до первого толчка. Осталась — и не прогадала.

Внизу, где сеялся дождем растрепанный водопад, случилось нечто странное. Прошло несколько минут, прежде чем она поняла суть явлений.

Поняв, она удивилась. Появившихся у подножия обрыва двуногих бескрылых существ стоило бы рассмотреть поближе, если бы разум и чутье не говорили ей в унисон: эти существа могут быть опасны. Издалека она чувствовала их эмоции — эманации любопытства, страха, настороженности, готовности убивать, защищаясь, и убивать просто так. И она ничем не выдала себя.

Вдобавок завозился и запищал детеныш в сумке. Несмышленыш проголодался и, конечно, получил требуемое. Покормив малыша, она взяла его на руки и вычистила сумку. У матери всегда хватает забот. В другой сумке оживился Рой, и ей пришлось успокоиться, чтобы слуги вновь впали в летаргическое оцепенение. Рой понадобится позже.

Существ внизу было шесть. Она отметила, что их тела защищены полупрозрачными покровами явно технологического происхождения, что существа пользуются искусственными заменителями сумок, расположенными вряд ли удобно, и что передние хватательные конечности пришельцев отягощены смертоносным металлом. Эти существа как будто явились из далекого прошлого, они ни в коем случае не могли водиться на Беспокойной. Громоздкие, неуклюжие тела, до смешного малая скорость перемещения, отсутствие Роя… нет, им здесь просто не выжить.

А значит, они явились извне. Примерно тем же путем, каким в результате давней ошибки подобных же существ возникла Беспокойная, только более примитивным. Наверное, этим существам еще не пришла в голову мысль таскать планеты из вселенной во вселенную…

Вскоре стало еще интереснее: существа разделились на две группы. И в то время как одна из них разумно начала удаляться от обрыва, вторая не сделала ни малейшей попытки избежать верной гибели. Неужели они не чувствуют, что обрыв должен вот-вот рухнуть? Или одни чувствуют, а другие нет? Они неравноценны по чутью и разуму? Почему тогда особи с более совершенным чутьем не убедили все стадо в необходимости спасаться?

Не зря ее звали Чрезмерно Любопытной, Которой Не Хватает Достаточного. Она еще долго оставалась на обрыве, наблюдая и строя предположения. Все они никуда не годились. Казалось, презумпция разумности вовсе не работает для этих существ.

И только когда ощущение близости катастрофы стало невыносимым, она взлетела, предварительно активировав и выпустив наружу Рой. Ее полет был планирующим; кожистые перепонки передних и задних конечностей, частично перекрываясь, образовали то, что аэродинамик назвал бы щелевым крылом. Ее вид не знал машущего полета, да, по правде говоря, и не особенно нуждался в нем. Зачем наращивать лишние мышцы, когда есть Рой?

Полет был пологим. Лавовое поле опускалось по направлению от обрыва к лесистым горам, но она, планируя, теряла высоту быстрее. И Рой, повинуясь мыслеприказу, помог, как помогал всегда, когда в том возникала необходимость. Сотни слуг вцепились крохотными лапками в шерстку на ее спине и дружно зажужжали, помогая легкому тельцу удержаться в воздухе.

Тут-то и грянул первый удар.

Она ощутила его как избавление от гнетущего, давящего психику ожидания. Сразу стало легче. Беспокойная отдавала накопленную ярость, и это было как долгожданная вечерняя прохлада после невыносимо жаркого дня. Пройдет несколько десятков дней, прекратятся повторные толчки, и жизнь вернется сюда на целые десятилетия — до следующей катастрофы.

Впрочем, нет… Уж где-где, а здесь землетрясение — лишь первый аккорд.

Впереди качался и стонал лес, с шумом рушились деревья, не утихал глупый птичий гвалт, но все это была чепуха. Разве трудно выбрать для посадки дерево, которое не упадет и не пострадает от падения соседнего дерева? На это не способны только самые глупые из птиц, совсем безмозглые насекомые да еще, пожалуй, эти новые двуногие существа…

Усевшись на крепкий сук и дав команду Рою быть наготове, она продолжила наблюдение за двуногими. Эти существа занимали ее все более и более.

Увы, они в очередной раз продемонстрировали глупость и неприспособленность, помчавшись для чего-то к обвалу. Для чего — дышать пылью? Этого добра там сколько угодно. Неужели они рассчитывают спасти своих сородичей, заваленных целым кряжем битого камня? Или попытаются откопать намертво заваленный ход в свой мир? Нет, вряд ли они настолько глупы…

Или все же настолько?

Толчки кончились. С ними ушла и опасность, чисто символическая для нее и ее сородичей. Отпустив Рой подкормиться, она еще долго наблюдала за пришлыми существами, но к окончательным выводам так и не пришла.

Что мы можем втроем, без Лаза, без поддержки, без выхода в наш такой уютный, безопасный мир? Ну что?

Не так уж мало. Прежде всего, продолжить изучение Земли-118. Вовсе не исключена вероятность того, что туннельщики «Шанс Инк.» пробьют к нам новый Лаз. Так сказал Клоп. Умом я понимаю, сколь невелика эта вероятность, но она все же не нулевая.

Значит, есть надежда. Будем за нее цепляться. И прав Клоп: лучше заняться работой, чем ныть и киснуть. И для дела лучше, и для нас самих. Работай и не трави себе душу понапрасну — целее будешь.

Вот, значит, какова эта планета. Западня. Ловушка, уже ставшая могилой для трех лазутчиков. Вон и могильный холм — миллионы, если не миллиарды тонн породы рухнувшего обрыва. Вчера радовались — уникальное геологическое образование! Сегодня — безобразный каменный хаос, смотреть на него не хочется…

Хотелось бы знать: поняли ли на Земле-1, что произошло? Надо думать, Лаз забило камнем, после чего он автоматически схлопнулся. Нет Лаза. По идее, следующим действием туннельщиков станет попытка пробить Лаз в ином месте, но в сравнительной близости от первого. Мало нам будет радости, если Лаз возникнет на другом материке. Туннельная наводка — труднейшая задача, требующая филигранной работы настройщиков и массы везения. На нее могут уйти недели, если не месяцы, а бесплодные попытки будут исчисляться сотнями…

Нет, я не верю, что нас бросят. Лысый Кактус за нас горой. Жаль только, что его вес в совете директоров не столь велик, как нам хотелось бы. Но ничего. В руководстве «Шанс Инк.» сидят не полные кретины. Допустим, на нас, лазутчиков, им по большому счету плевать, как на всякую мелкую сошку, зато не плевать на уникальную планету. А что катаклизм, так ведь катаклизмы случаются и в райских уголках. Вы видели толпы жаждущих переселиться из Калифорнии в Гренландию на том основании, что в последней не бывает землетрясений? Я тоже не видел.

Так что десятибалльное землетрясение в одной точке планеты еще не повод отказываться от ее изучения и освоения. Просто нам не повезло. А второй тройке не повезло так, как никому не пожелаю. Постояли мы возле обвала, повздыхали. Н-да. Положим, везение нас тоже не очень-то балует, но мы хотя бы живы и имеем шанс.

Кошмарик, правда, сказал, что не мы имеем шанс, а «Шанс Инк.» нас имеет, но Кошмарик вообще ворчун, пессимист и язва. Иной раз начнет предсказывать, так всем настроение испортит, а сам — это хорошо видно — со всей силой надеется, что выйдет не так, как он напророчил, а в точности наоборот. Бывают такие люди, к ним привыкнуть надо.

Ладно. Комплект для полевых исследований у нас уцелел. Оружие уцелело. Сами мы уцелели, никто не пострадал в катаклизме, если не считать синяков и ссадин. Что еще надо для работы?

Вода, пища и кров. Именно в такой последовательности. Строго говоря, у нас есть НЗ и практически невесомая надувная палатка, но гораздо надежнее мобилизовать местные ресурсы. Вода? Давеча водопад дождем сеялся и собирался внизу в речку, так что воду мы найдем. Пища? Попробуем охотиться. Жилье? Вон сколько камня и дерева, неужто не построим хотя бы примитивную хижину полуземляночного типа?

Справимся, конечно. Базовая подготовка лазутчиков — это вам не баловство бойскаутов. Каждый из нас научен выживать в таких милых местечках, где рядовой горожанин окочурится сразу. Можно обойтись и без хижины, но почему бы не построить ее, раз есть возможность?

Само собой разумеется, эта работа выпала на мою долю. Начал я, правда, с того, что нашел воду — грязный ручей, теряющийся в каменном хаосе обвала. Отфильтровал — годится. И знаю, что уже завтра вода унесет всю грязь, так что хватит обычного кипячения. Дров вон сколько. Обеззараживающие таблетки лучше бездумно не тратить, мало ли что.

Клоп и Кошмарик тоже делом заняты — один собирает образцы породы, другой бросается на всякую живую и дохлую органику. К середине дня оба умаялись собирать, пустили в дело экспресс-лабораторию. Как будто ничего не случилось — удивляются и присвистывают, фиксируя данные. Профессионалы, одно слово.

Я бы не отказался им помочь, меня тоже любопытство разбирает, но на мне все хозработы. Сходил в лес нарубить дров — ну и бурелом там после землетрясения! — и вернулся не только с дровами, но и принес за хвост дохлого зверька типа крысы, отдал Кошмарику. Тот крысу отпрепарировал и нашел, что она по строению близка к земной черной крысе. Тут даже я понял, что это значит.

Необратимость и неповторяемость эволюции — об этом вы слыхали? Вылейте на плотно убитую землю ведро воды — она пустит ручейки во все стороны, ища, куда бы стечь. Какой ручеек первым достигнет низинки, зависит от местных условий. Так и биологическая эволюция. Возьмите Землю эпохи динозавров и переиграйте эволюцию наново — получатся ли со временем те же киты, тигры, крысы, человек? Вот вам — получатся. «Ручейков» триллионы. Условия жизни на планете могут меняться достаточно случайным образом, мутации тем более случайны, а случайность не воспроизводима. Может, со временем дело и дойдет до разумного существа, но человеком оно не будет, это я вам говорю.

С крысой, собственно, то же самое. Ну не должно быть такого сходства!

— Помнишь Землю-51? — спрашивает меня Кошмарик.

Еще бы мне не помнить. Вместе уносили ноги от орды прожорливых тварей и одну подстреленную утащили с собой в Лаз. По изучении твари оказалось, что она не имеет аналогов на Земле даже на уровне надтипа. Уникальная дрянь.

В других землеподобных мирах, где развилась жизнь, картина примерно та же — чуждая биота, напрочь чуждая. И это при том, что сила тяжести там нормальная! А тут?

— Ну и что нам об этом думать? — вопрошаю.

Кошмарик пожимает плечами. Он не знает. Может, он думает, что я знаю? Так зря.

Клоп тем временем укрепил сейсмограф, а как пошли писаться кривые, так и сел. Головой вертит, шары в пол-лица. Не поверил прибору, запустил тест.

— Ну? — я ему.

— Не бывает такого, — бормочет Клоп.

— Чего не бывает?

— Полутора сотен одновременных землетрясений по всей планете силой свыше пяти баллов не бывает…

— Прибор врет, — говорю я ему и сам на то надеюсь.

У Клопа вид задумчивый. Скверная это задумчивость, такая бывает у самоубийц и приговоренных.

— Да нет, прибор в порядке…

— Уверен?

— Прибор в порядке, — настаивает Клоп. — Зато планета не в порядке. В том-то и беда.

Почесал я в затылке, вздохнул.

— Продержимся как-нибудь. Нас выручат.

Взглянул он на меня с видом «ты так думаешь?», но вслух, конечно, ничего не сказал. За такие слова можно и в лоб схлопотать. Вера нам нужна и оптимизм, с ними целее будем.

Ужинать пришлось пищевыми брикетами, размочив их в воде, да еще взяли из НЗ по две галеты. Я бы и крысу местную слопал, только Кошмарик ее не отдал на съедение. Ничего, и так жить можно. Надо только настроиться на то, что еды будет мало, и не ждать гор снеди. Еще полезно умаять себя работой до дрожи в конечностях.

Все это у меня получилось, особенно второе. Ни одного достойного пойти нам на ужин представителя местной фауны я не подстрелил, потому что не встретил, зато выворотил из лесного бурелома два отличных нетолстых бревна. Пойдут на стропила. Завтра притащу еще, а кроме того, продолжу возведение стен из плоских камней с глиняно-грязевой связкой. Подсохнет — будет то, что надо.

При нормальной тяжести я бы вдвое больше наворочал, но тут уж ничего не поделаешь. Сорву пуп — никому от того пользы не будет. И без того тело ватное, а ноги того и гляди сведет судорогой — то правую, то левую, то обе сразу. И это я, тренированный лазутчик, Потаскун! Представляю себе рядового горожанина на нашем месте! С брюшком и одышкой. Он еще вчера упал бы на землю, моля пристрелить его.

И пришлось бы, наверное! Уж лучше принять смерть сразу, чем в мучениях.

Клоп с Кошмариком выглядят чуть получше меня, но не намного. Им тоже досталось. Сжевали мы по брикету без всякого аппетита, просто по необходимости, запили кипятком. Ночевать придется, как вчера — на голых камнях вокруг потухающего костра. Но пока огонь горит ярко, запас дров имеется, и можно просто полежать, поглядеть на огонь и поразмыслить.

— Во всем этом дегте, — раздумчиво говорит мне Клоп после долгого-долгого молчания, — есть чуть-чуть меда. Ты его ощущаешь?

— Смеешься?

— И не думаю. Мы еще живы. Неплохо, правда?

Возражать этому оптимисту я не стал. А вы стали бы?

Стемнело, на небе звезды высыпали. Тусклые они здесь какие-то.

Наверное, дело в том, что на Земле-118 атмосфера толще и плотнее. Рисунок созвездий незнакомый. Потом звезд вовсе не стало — с юга принесло то ли облако, то ли просто какую-то мглу. Но еще до того, как она поглотила все небо, Кошмарик выпучил глаза и ткнул пальцем повыше моей головы:

— О! Луна!

Оборачиваюсь — и впрямь Луна. Вышла из-за гор, полузатянута дымкой, и что-то с нею не в порядке. Не сразу, но сообразил: маленькая она какая-то. На вид раза в два меньше, чем привычная нам Луна. А ведь она висит низко и должна казаться больше, чем на самом деле! Чепуха какая-то.

Клоп с Кошмариком затеяли спор, а я решил отключиться. Хватит с меня на сегодня местных пакостных чудес. И тяжесть тут повышенная, и атмосфера не та, и трясет, и уникального водопада больше нет, и даже Луна неправильная! Дрянь планета. Бывали хуже, но эта мне совсем не по нутру.

Но пока нам придется здесь жить, и Грету Бриккен я увижу не скоро.

Ночью почему-то хочется спать. Вот не днем, а именно ночью, когда любая сволочь может подползти к тебе в темноте и напасть. Где фауна, там и хищники, а кто мы для них? Ходячие антрекоты.

Ну, правда, Кошмарик навострил электронные «сторожки» — датчики движения с дико воющей сиреной, если к нам приблизится существо крупнее морской свинки. На уже упомянутой Земле-51 один любитель антрекотов с клыками в две пяди сдох на месте от голоса этой сирены. Вскрытие показало разрыв обоих сердец — их у него два, — а череп сей зверюги и посейчас украшает кабинет Лысого Кактуса, пугая посетителей.

Еще подумал: жаль, что Лысый Кактус взаправду меня не уволил, да чего уж теперь. Влип, так соответствуй и влипнув. Штатная единица.

Лег и ухом чувствую: гудит земля. Иногда затрясет легонько и перестанет, но гудит постоянно. Не нравится это мне. Ругнул туннельщиков, пробивших Лаз в сейсмический район, да и заснул. Правда, недолог мой сон оказался…

Сегодня Рой нашел много корма, и незачем было спешить уйти подальше от места, сделавшегося еще более опасным. Она довольно точно знала время и характер следующей катастрофы и не собиралась спасаться раньше времени. Кроме того, ее чрезвычайно занимали пришлые двуногие существа, расположившиеся на лавовом поле невдалеке от леса.

Одно из существ несколько раз наведывалось в лес, неуклюже трещало буреломами, издавало бессмысленные звуки. Она ощущала эманации страха, агрессии, усталости и тупого упорства. Потревоженный паук-метатель встал на голову и напряг брюшко, готовый выстрелить в существо ядовитым жалом. Она отогнала паука мысленным приказом, а существо поволокло сухой ствол, даже не заметив, сколь близко оно прошло от тонкой грани жизни и смерти.

Поистине странные существа! Давно поняв, кто они такие и откуда взялись, она продолжала дивиться их бьющей в глаза беззащитности. Знать и видеть не одно и то же. Зрительные образы, преобразованные в мыслеформы, будут переданы сородичам и разойдутся по всей Беспокойной. Но лучше видеть воочию. Нет сомнения, что эти беспомощные существа не совместимы с Беспокойной, но пока они еще живы, надо наблюдать за их действиями и эмоциями. Нет бесполезных знаний. Постигая других, постигаешь себя.

Она не пряталась, не отводила двуногому существу глаза, уверенная в том, что сумеет защититься, — и все же существо прошло мимо, не обнаружив ее. Потрясающая слепота и невероятная беспечность! Любопытно, долго ли они продержатся? Если не догадаются перевалить через горную цепь на юге, то до послезавтра…

Быть может, стоит их подтолкнуть?

Одно из существ весь день строило нечто похожее на каменную западню — наверное, жилище. Эти двуногие, оказывается, совсем глупы. Два других существа возились с примитивными устройствами — ей понадобилось усилие, чтобы понять их назначение. Вот даже как? Эти двуногие совсем слепы, они не могут нормально видеть мир без своих неживых помощников?

Неудивительно, что вчера трое из них даже не подумали отойти подальше от скальной стены. Неживые помощники, видать, глупы отменно…

Попискивал маленький, тянул из сумки лысую головенку на тонкой шее, дивился на мир, потом нырял вниз и начинал сосать. Рой нашел неподалеку дерево огго со спелыми плодами, принес малую толику хозяйке на пробу. Плоды были вкусны, и, почувствовав голод, она перелетела на огго и насытилась. Мешали криком птицы, все еще вьющиеся над упавшими деревьями с погибшими кладками в сброшенных наземь гнездах. Пришлось прогнать глупых, вселив в них ужас. Пусть улетают подальше и не возвращаются, им же полезнее. Послезавтра в этой долине не останется ни одного живого существа.

Удивительно все же, что эти трое ничего не чувствуют…

Ночь выдалась душная, зря двуногие существа жгли хворост. Быть может, они делали это не для тепла, а для освещения и отпугивания хищников? Если так, то они не только лишены всякого чутья, но и редкостно тупоумны. Им не видно ничего вокруг, зато их великолепно видно. К тому же любой хищник на Беспокойной прекрасно знаком с огнем и не испугается кучи пылающего хвороста.

Она не могла уловить мысли двуногих на расстоянии. Еще до середины ночи любопытство победило. Взобравшись на вершину самого большого дерева, она поймала порыв встречного ветерка и ринулась ему навстречу. Лавовое поле отдавало накопленное за день тепло, рождая восходящие потоки. Расправив крылья, она летела почти без потери высоты.

Что это расставлено вокруг лежбища двуногих? Она уловила незнакомые электромагнитные поля. Ну точно, двуногие поручили охрану своего сна неживым слугам.

Попытка подавить сторожей не удалась, заставив подумать, что хоть в чем-то двуногие оказались не очень глупы. Она заложила пологий вираж, облетая лагерь двуногих по широкому кругу. Вскоре с неживыми сторожами все стало ясно: они не могли убивать или калечить чужаков по своему разумению, а лишь будили спящих. Любопытно узнать, насколько эффективна такая охрана…

Сирена взвыла, когда она пролетала над спящими.

Вскочил от воя. Где, что — не пойму. Ясно только, что «сторожок» сработал. Темно, только угли костра едва рдеют под серым пеплом. Клоп включил фонарик, да снопом света прямо мне в глаза! Мне только почудилось, будто над нами пролетело что-то. Воздух слегка всколыхнулся, это точно. «Стреляй!» — орет мне Кошмарик, а куда стрелять? Ничего не вижу. Когда отморгался, опасность уже миновала. «Птица, наверное, — бурчу я, укладываясь сызнова. — Просто птица».

Клоп с Кошмариком меня раззявой обозвали, а за что? Сами-то не лучше. Надо было освещать цель, а не меня. В кого мне стрелять, ослепленному? В черноту? А сами что же — безоружные? Зачем им стволы — мушкой спину чесать?

Высказал я им эти соображения и до рассвета так и не заснул — маялся то в полудреме, то в полном бодрствовании, ловя ухом каждый шорох. Мысли в голову лезли… странные.

Почему я не выстрелил вверх на колыхание воздуха — вот что интересно. Попал бы, не попал бы — вопрос второй, но почему не нажал на спуск? Ведь по идее должен был. На автоматизме. Как всякий лазутчик, прошедший не одну планету со зверьем, я и жив-то до сих пор только потому, что в критических ситуациях стреляю раньше, чем осознаю свои действия, и вот что примечательно: стрелковый рефлекс часто был спасителен, иногда бесполезен, но вреден — никогда. Так почему же я не выстрелил?

Вспомнил все до мелочей — понял. Палец на спусковом крючке не согнулся — вот почему. Спросонья, наверное. Знаете, как бывает в кошмарном сне, когда ты то ли убегаешь от опасности, то ли, наоборот, гонишься за кем-то, а ноги не двигаются, словно отсиженные. Отвратительные сны, терпеть их не могу. Ну а тут, видно, то же самое, только с пальцем на спусковом крючке. По инерции. Не успел я, видно, понять, где кончился сон и началась уже явь.

Не очень убедительное объяснение, но иного я не нашел.

А пролетела над нами, конечно, птица. Наверное, случайно. Хотя встречались мне такие пташки, что с ними можно только свинцом разговаривать. Но эта не из тех — во-первых, всего одна, а во-вторых, пугливая. «Сторожок» ей дал децибелами по ушам, больше не сунется.

На рассвете загудела земля, заходила ходуном, но не так сильно, как при первом землетрясении, и вскоре угомонилась. Клоп сказал, что это первый, но не последний из повторных толчков. Норма, в общем. Так и должно быть, опасаться нечего. После большого землетрясения всегда бывают повторные толчки, и всегда они слабее основного.

Не позавтракав, принялись за работу. Я в лес потопал — за бревнами. Бобровая у меня специальность. На всякий случай осторожничаю, верчу головой, особо присматриваюсь к густым кронам, автомат снял с предохранителя. Ну, подходите ко мне, вы, любители плоти, угощу с удовольствием. Не плотью, конечно.

Одно бревно приволок, чуть отдышался, за другим пошел. И тут…

Лес на опушке редкий, деревья стоят далеко друг от друга, кроны не смыкаются над головой. Да сколько раз я уже тут проходил! Иду, не жду опасности. Вот дальше, в буреломе — там все может быть. Там работаешь почти ощупью, а все внимание — на наружное наблюдение. Потому как будь я голодным зверем — не упустил бы случая кинуться с дерева на загривок тому, у кого руки заняты.

Но знаю преотлично: опасность реальна как раз тогда, когда ее не ждешь, а посему не теряю бдительности.

Ап!

Словно током меня пробило. Замер я, не завершив шага. Не поднимая головы, веду взгляд вверх, аж боль в глазных яблоках и резь от пота.

Вот она — ночная «птица». На ветке сидит, на меня смотрит. Я сразу понял — та самая, что позавчера стороной пронеслась.

Но не совсем птица. Точнее, совсем не птица. Клюва нет, а есть личико, карикатурно напоминающее человеческое. Личико маленькое, как у гнома или микроцефала, отчего глаза, уши и лоб кажутся ненормально большими. Хотя вряд ли они больше моих.

И эти-то огромные, почти совиные глаза смотрят прямо на меня, не мигая и не выражая ничегошеньки.

Крылья? Нет у существа крыльев. Есть одна перепонка, натягиваемая передними лапами, и другая, натягиваемая задними. Что за притча? Человекообразная летяга? Планирующий лемур? Хотя хвоста вроде нет… Летучая обезьяна, как в стране Оз?

А главное, чего она на меня глазеет? Гипнотизирует, что ли? Так это зря. Никакой гипнотизер ничего со мною не сделает, если я сам того не захочу, проверено.

А вот я могу сделать! Подстрелить это чучело — и вся недолга. Окажется съедобной — прекрасно! А не окажется, так все равно поделом ей. Пугать нас ночью и остаться безнаказанной — это она много хочет.

Не торопясь, чтобы не спугнуть, нащупал рукоять автомата, положил палец на спусковой крючок, повел стволом вверх. Вот так. Сейчас хлестнет по тебе свинцом, кувыркнешься ты с ветки, уродина глазастая, и послужишь пищей если не нам, то науке…

Потемнело в глазах. Странно: я не кисейная барышня, а до голодных обмороков мне еще ой как далеко! Устал, конечно, но ведь не слишком. Может, надышался? Надо проверить фильтр.

Секунда — и упала с глаз пелена. Ну то-то. Я вам не какой-нибудь слабогрудый задохлик, я лазутчик и Потаскун! И не жертвой явился я в этот мир, а хозяином! Пусть будущим, но хозяином! Несмотря на.

Глядь на ветку — нет там летяги, как и не было. А, вот она! Успела перескочить на соседнее дерево. Прыткая. Но пуля проворней.

Не могу согнуть палец!

Что такое? Почему? Ведь выцелил же, осталось нажать на спусковой крючок… Не могу! Пот с меня прямо-таки ручьями льется, стараюсь шевельнуться, да куда там! Оцепенел я под взглядом летяги — не шелохнуться. Тот же сон, только наяву и оттого стократ жутче. Страшно мне! Ужас липкий, текучий. Не обмочиться бы…

Вдруг — гудение. Вижу, как в тумане: откуда-то из брюха летяги с сердитым гулом вырывается рой черных, как антрацит, ос, и ну носиться вокруг меня. Одна села на руку да как цапнет! «Эластик» на раз прокусила, тварь! Никогда не думал, что такое возможно.

Я свету невзвидел. Раз на Земле-1 меня шершень куснул, так та боль по сравнению с этой вроде легкой щекотки. Жуткая боль, невыносимая. Если выбирать между ней и костром инквизиции, я бы выбрал костер.

Мне бы вопить, метаться, а я не в силах шевельнуть ни одним мускулом. Ничего не вижу, не слышу, дышать тоже не могу. Я человек тренированный, а все равно не понимаю, как мое сердце это выдержало. По идее миокард должен был порваться так, что брызги наружу!

И вдруг — р-раз! — отпустила боль. Как-то сразу, рывком швырнуло меня из адского небытия в райское бытие. Да, райское! Потому что для того, кто в аду побывал, рай везде, где нет ада. Деревья надо мной покачиваются на ветерке, шевелят листьями, солнечные пятна играют на стволах, и я, представьте себе, готов целовать каждую былинку, обнять каждое дерево и рыдать от счастья! Потому что боль ушла, потому что жив и буду жить!

Осы куда-то делись, а летяга по-прежнему сидит на ветке и на меня глазеет. Вроде равнодушно так глазеет, без эмоций, хотя что я понимаю в летяжьей физиогномистике? Но стрелять в нее мне сразу расхотелось — спасибо, научен. Нарочито медленным движением подобрал я упавший автомат, повесил на плечо стволом вниз и ретировался осторожненько, бочком и мелким шагом. Осы, кажется, у летяги в подчинении — наверное, симбиоз такой. Они ей — защиту, она им… тоже что-нибудь.

Короче, ясно: не надо сердить летягу. Жутко даже подумать, что со мною стало бы, укуси меня не одна оса, а все! Э, а что же тогда выходит? Получается, что я наказан и предупрежден, но и только. Она легко могла бы убить меня, но не убила!

Похоже, она не хищница и не падальщица, зря мы пугались. Мы в ее глазах не добыча. «Сторожки» надо перенастроить, пусть себе летает…

Кошмарик выслушал меня внимательно, но перенастраивать «сторожки» отказался. Никто, мол, еще не доказал, что твоя летяга безопасна — это первое. Кроме нее к нам на огонек может забрести и кое-что похуже — это второе.

Не стал я с ним спорить. По-моему, он моему рассказу не очень-то поверил — во всяком случае, в лес по моим следам не пошел. Ему и в поле работы хватает — собирает насекомых, ловит ящериц, смотрит, как они отбрасывают хвосты и головы, и восхищается.

После полудня — еще одно землетрясение. Я с ног полетел, но сильные толчки, к счастью, быстро кончились. Вот слабые — остались. Лежу на базальте и чувствую: содрогается подо мной земля, не желает успокоиться. Да что это за планета! Если здесь повсюду так, то «Шанс Инк.» опять вытащила пустой билет. Каких туристов сюда заманишь? Есть, правда, отвязные экстремалы, но ведь их немного. Экс-тремалы сами регулируют свою численность, через них человечество пытается бороться с перенаселением. Нормальный же турист любит поахать на чудеса природы из безопасного места, твердо уверенный, что при любом раскладе останется цел и невредим.

Клоп уже на ногах, считал данные с сейсмографов, запустил в обработку.

— Как оно? — вопрошаю.

— Очень мелкофокусное, — отвечает он нехотя. — Гипоцентр на глубине полутора километров. Почти точно под нами.

— Но ведь все кончилось?

— Возможно, кое-что еще даже не начиналось. Гипоцентр утреннего землетрясения находился на глубине два восемьсот. Понимаешь, что это значит?

Фыркнул я:

— Следующее землетрясение прямо на поверхности будет, что ли?

Не ответил Клоп. Вижу: решение принял. Так и есть:

— Сворачиваемся. Ночевать будем вон там, в распадке.

Не очень мне это понравилось. Во-первых, топать до вечера. Во-вторых, очень жаль бросать недостроенное жилище, пусть над ним еще работать и работать. А насчет «в-третьих» я спросил прямо:

— Ну а если Лаз откроется?

— Оставим маячок и записку. Нас найдут.

Ну да, конечно… Если будут располагать временем да еще приказом руководства найти нас во что бы то ни стало. А если нет? Если спасательная группа получит приказ лишь высунуть нос и не рисковать?

Хреново быть расходным материалом, вот что я вам скажу. Вернусь — подумаю о смене работы, честное слово. Авось найду такое место, где сгодятся мои навыки и где ценность жизни не эквивалентна денежной сумме, ни большой, ни маленькой, и плевать мне на особые премиальные! Много эти деньги помогли Папаше, Удаву и Гадкому Цыпленку?

Свернулись мы в десять минут и до заката отмахали километров, наверное, пятнадцать. Худо было дважды — на крученой-перекрученной «канатной» лаве, где не знаешь, куда поставить ногу, и на подъеме на сопку. Могли бы ее обойти, между прочим, сэкономили бы время и меньше устали. Но Клоп в том никогда не признается.

Место мне не понравилось. Распадок — он распадок и есть, да еще меж сопок, поросших молодым лесом и кустарником. Обзор ограничен, простора для маневра нет. Но дальше в горы — еще хуже. Так что расчистили мы площадку, расставили «сторожки» — и спать. На костер уже не осталось сил, и не надо. «Эластик» в общем-то неплохо греет, да и ночи здесь не холодные.

Положил я голову на заплечный контейнер и слышу гул и удары из-под земли: бум-м! бум-м! Хоть и вымотался, но заснул не сразу. Тревожно что-то.

Она не последовала за двуногими — она ушла раньше, ибо оставаться близ лавового поля становилось опасно. Восходящие потоки были хороши — грунт за день прогрелся не только солнцем, но и подземным теплом. И все же полет на вершину ближайшей сопки нипочем не удался бы, если бы не Рой. Повинуясь приказу, слуги покинули сумку и вцепились лапками в шерстку на передних крыльях, жужжа и гоня воздух назад. Слуги выбивались из сил, но работали истово, им нравилось работать. Потом, правда, Рою потребуется отдых и пища, но пищи вокруг было вдоволь, а что до отдыха, то катастрофа случится во второй половине ночи. Задолго до этого времени Рой будет в полном порядке.

Опасно было и на сопках, и в распадке, куда — она это заметила — нацелились двуногие существа, и в крохотной долине между сопками и настоящими горами, и на склонах гор, особенно вон той, с кривым каменным зубом близ вершины, который наверняка обвалится и положит начало хорошему камнепаду. Опасность резко уменьшалась за горным хребтом, и было крайне желательно добраться туда до начала катаклизма. Самый короткий и самый легкий способ ускользнуть из западни.

Еще вчера, даже позавчера она должна была сделать это. Чутье, разум, материнский инстинкт — всё говорило в пользу немедленного ухода. Всё, кроме любопытства. Ей повезло увидеть то, чего еще никто не видел. Она сможет поделиться не чепухой, а действительно весомым знанием! Ее поймут и не осудят за риск.

Она видела, как спасается все живое. Высшие существа, имея развитое чутье, давно покинули опасное место, теперь спасались низшие. Трепеща влажной перепонкой, пролетел крылатый моллюск Фу, а вскоре еще один. Признав в этом втором самку, недавно отложившую яйца в какую-нибудь лужу и потому все равно доживающую последние дни, она приказала моллюску приблизиться и умереть. Утомленному Рою нужна пища, впереди еще долгий путь. Мясо моллюска Фу скверно пахнет, но вполне годится для слуг.

Солнце еще не село, когда она перевалила через хребет — рубеж между опасностью безусловной и опасностью весьма относительной. Если бы не уснувший в сумке маленький, она рискнула бы задержаться — очень уж хотелось посмотреть, как будут выпутываться из беды двуногие, и почувствовать их нелепые эмоции. Через хребет этого не сделать.

Спланировав в долину, она легко насытилась плодами и насекомыми. Хотелось настоящего мяса, но от него меняется состав молока, и маленький будет беспокоен. С чревоугодием придется подождать.

Ее мозг не улавливал ничего похожего на мыслеформы сородичей. Без сомнения, всякое разумное существо ушло и из этой долины, посчитав ее не вполне безопасной. Откочевали они, пожалуй, на восток, вдоль береговой линии. Неужели океан сейчас тих и не грозит бедами?

Пожалуй, так и есть. Даже удивительно.

Я один.

Один на чужой планете. Без снаряжения. Без товарищей. Клоп и Кошмарик погибли.

Вот как это случилось. Посреди ночи нас тряхнуло так, что подбросило в воздух. И еще удар, и еще! С тяжким стоном падают деревья, где-то грохочут обвалы, почва ходит ходуном. В ста шагах от нас разверзлась земля, и из трещины с ревом забил горячий гейзер. Завоняло серой, как в аду, в облаках пара гаснет луч фонаря, Клоп кричит что-то, а слов не слышно. Ну зачем кричишь, зачем? Мы и так знаем, что надо делать: похватать что под руку попадется и смываться на формаже.

Еще одна трещина, да какая! На наших глазах полсопки отъехало в сторону и провалилось под землю. Но самый ад разверзся там, откуда мы ушли днем — и правильно сделали, как оказалось.

Исчезло лавовое поле. Раскололось, разбросано на мили вокруг небывалой силы взрывом. Этого грохота я никогда не забуду. Раскрылся кратер, и взметнулся из него в небо столб огня. Рев, свист. Вокруг нас камни падать начали — и маленькие, с кулак, и побольше, с хороший домик.

Эх, не спать бы нам, а идти, идти! Даром что вымотались. Наплевать, что ночь. Убегать отсюда надо было, уползать на карачках, за шиворот выволакивать себя из этой преисподней! Пинками гнать друг друга!

Думал, не выбраться нам из распадка — ан выбрались. Бежим к горам через долинку, кое-где поросшую кустарником, и некоторые кусты уже горят…

— Вулканические бомбы! — неслышно кричит Клоп, но я прекрасно его понимаю. Втянул голову в плечи, будто это поможет, когда раскаленная бомба приземлится мне на макушку, и бегу. Барахло, какое успел подхватить, бросил, когда увидел, что Клоп и Кошмарик уже с пустыми руками. Ну и правильно. На что покойнику вся эта тонкая техника? Потом, может, подберем, если живы будем.

Не скажу, что убегали мы без оглядки, потому что один раз я все же оглянулся. Все мощнее работают огненные фонтаны! Вулкан плюется лавой, взрывы раскидывают по небу полчища светляков, и каждый такой «светляк» — нагретая до тысячи градусов вулканическая бомба. Иные, кажется, целятся прямо в меня. Черная туча нависла и швыряет в новорожденный кратер молнии — не то подстегивает его, не то пытается наказать за буйство, да всё без толку…

Ноги подкашиваются. Дышать нечем. Но надо бежать — и бежим.

Куда? К горам? К ним, черти бы взяли все эти склоны и обрывы! Впереди грохочут камнепады, с важными вздохами сходят оползни, но там все же безопаснее. А если пропадать, то лучше уж под камнепадом, чем в лавовом потоке или палящей туче.

Сверху начинает сыпаться пепел и жжет даже сквозь «эластик». Много пепла. Ничего не вижу, Клоп и Кошмарик исчезли в раскаленной черноте. Ору — нет ответа.

Бежать надо. Направления я не терял, нет у меня этой глупой привычки. Надо найти укрытие — расщелину какую-нибудь или пещеру… Отставить! Только не пещеру. Никаких сводов, которые при новом подземном толчке рухнут и в лучшем случае раздавят тебя, как букашку, а в худшем — замуруют, и подыхай себе от голода и жажды.

А вот чувство времени я все-таки потерял и, хоть убейте, не скажу, как скоро нашел укрытие — кучу огромных валунов. Забился в тараканью щель и начал ждать…

Вулкан работает вовсю. Багровые отблески в горячей черноте. Земля дрожит. Молюсь, чтобы не пошли пирокласты и чтобы с горы не сошел обвал — тогда капут и амба. Туча над кратером расползлась во все стороны, ливень пошел. Рассвета я не заметил. Вулкан не унимается, но пепла и бомб вроде стало меньше. Посерело небо, солнечный диск в нем проявился. Рискнул я высунуть нос из укрытия — ну так и есть, по ту сторону сопок за ночь вырос шлаковый конус, и течет из него огненная река. Быстро течет, как на Гавайях, и в мою сторону, но сопки ее пока задерживают. Чисто базальтовая лава, очень жидкая. Прикинул: успею ли уйти выше, если лава прорвется? Убедил себя: успею. А пока надо поискать Клопа и Кошмарика…

Только я об этом подумал, как глядь — идет ко мне Кошмарик и сейчас как никогда оправдывает свое прозвище. Вид у него, прямо скажем, не для слабонервных. Грязен, дик и с автоматом. Хотя и у меня, наверное, не лучше, только я без автомата. Бросил.

Я бросил, а он сохранил. Ай, умница!

— По маячку меня нашел?

Он только кивнул, не подколов: «Нет, по запаху». Совсем на него не похоже.

— А где Клоп? — спрашиваю я, уже догадываясь об ответе.

— Вулканическая бомба, — кратко поясняет Кошмарик и прячет глаза, будто виноватый. Нет на нем вины, я точно знаю. Будь Клоп жив, Кошмарик его не бросил бы, не из такого он теста.

— Сразу?

— Сразу.

— Где?

— Вон там, — указывает Кошмарик на непроходимое болото жидкой грязи — результат пеплопада и ливня.

Ясно… Поиски тела бессмысленны, а похороны, можно считать, уже состоялись. Когда-нибудь грязь высохнет и превратится в туф, навеки сохранив в себе тело Клопа… как мошку в янтаре.

Изо всех сил бью кулаком по камню. Ай, Клоп, Клоп…

Но и мы хороши! Где были мои глаза? А Кошмарик? Он, биолог, только и отметил, что виды растений здесь почти земные с разницей на уровне видов и подвидов, — а много ли это нам дало? Как никто из нас не разглядел, что здесь нет старых, могучих деревьев?! А ведь нет их! Теперь я понимаю почему: ни одно местное дерево попросту не имеет шанса дожить до старости. Успело обрести зрелость, разбросало семена — уже хорошо. А дальше его либо спалит лавой, либо засыплет пеплом, либо снесет оползнем, либо свалит землетрясением, либо похоронит под каменным обвалом. Мир краткого постоянства. Нестабильная, больная планета, трясущаяся, точно в лихорадке, покрытая фурункулами вулканов…

Вот почему на ней столько летающих тварей! Способность к полету нужна, чтобы вовремя удрать из опасного места!

И Клоп прошляпил. Теперь-то ясно, что все пережитые нами землетрясения, включая первое, обрушившее скальную стену, были лишь прелюдией к грандиозному извержению. Насторожился наш командир, приказал уходить, но не учел размеров опасности…

И все же мы обязаны ему тем, что пока живы. Если повезет, то еще поживем, еще вернемся домой, еще увидим Грету Бриккен… Правда, нам должно очень сильно повезти. Когда и где откроется Лаз — неизвестно. Засекут ли спасатели наши маломощные радиомаячки — тоже никому не ведомо.

— Что делать будем? — спрашивает меня Кошмарик, теряя лицо. Это я его спрашивать должен. Он теперь главный, а я всего лишь Потаскун, даром что таскать мне нечего…

— Уходить надо. Перевалим через хребет, осмотримся. Здесь нас угробит.

— Эту гору обойдем справа или слева?

— Лучше слева, там седло удобное.

Кивнул он, соглашаясь, и двинулись мы. Хорошо идем. Без груза даже при здешней тяжести легко ходить по горам. Молчим каждый о своем. Хотя наверняка мысли у нас схожие.

К полудню вышли на седло, устроили привал на десять минут. Нашли теплый родничок, попили минеральной водички. Кошмарик снял забитый пеплом дыхательный фильтр и бросил. Глядя на него, и я сделал то же. Ничего, дышать можно. А если в этом мире все-таки есть болезнетворные микроорганизмы, то мы заразились еще позавчера, когда съели по две галеты из НЗ.

Жаль, что не сожрали НЗ целиком! К чему было откладывать?

Умом понимаю, что в любом случае я был бы сейчас голоден, как весенний медведь, но все равно жаль провизии до слез.

И вдруг…

Ненавижу, когда в книгах попадается «вдруг»! Но что поделаешь, если действительно вдруг?

Шагах в десяти от нас на валуне вдруг появляется давешнее чучело с кожистыми крыльями — та самая летяга, что недавно напустила на меня осиный рой. Та, которую я прозвал Прыткой. Я уже понял, что она умеет отводить людям глаза, но все равно удивился: ведь только что никого на валуне не было! Откуда? Почему? Ничего не понимаю.

Кошмарик тоже увидел, а он стрелок не хуже меня. Спокойненько так передвинул автомат, сбросил предохранитель… Видит же — пища. Сама пришла в руки. Ну, тут надо быть ослом, чтобы не воспользоваться таким подарком, особенно когда живот подвело…

Хочу крикнуть ему: «Не смей!» — и не могу. Язык онемел и не шевелится. И Кошмарик тоже оцепенел. Видно, как пот с него ручьями льет, впитывается «эластиком» и выступает снаружи крупными каплями.

Ж-ж-ж! — вылетает из сумки на брюхе чучела стая черных ос. Кошмарик пикнуть не успел, как они его всего облепили. Уронил он автомат, упал, дернулся раз-другой и замер. К счастью, недолго мучился. А я не могу шевельнуться и только думаю отстраненно: сейчас мой черед помирать. Интересно, каково это — умирать от болевого шока?

В том, что Кошмарик мертв, усомнился бы лишь тот, кого такая оса не кусала. А тут — сразу сотня укусов. Мне все ясно, не тупой.

Теперь моя очередь, да? Ну, налетайте, кусайте, убивайте! Вот он я. Эта сволочь меня загипнотизировала, пользуйтесь моментом!..

Когтистый хвататель, существо с той стороны, перенесенное через океан, не иначе, каким-нибудь ураганом, атаковал ее сверху. Мыслеформ он вовсе не имел, эмоции излучал слабо, и она заметила его в последний момент — заметила глазами, а не почувствовала! Заложенный ею резкий вираж заставил хватателя промахнуться, но этого было мало. Потусторонняя тварь лучше летает и обязательно повторит атаку. Придется избавить себя от ее присутствия.

Мысленный приказ, вообще говоря, не всегда хорошо действующий на потусторонних, запретил хватателю выход из пике. На камнях остались перья и брызги.

Она поднималась кругами в восходящих потоках, пока вершины гор не оказались под ней. С этой высоты картина продолжающегося катаклизма предстала во всей полноте.

Вулкан работал в полную силу и должен был извергнуть еще немало лавы. Но главное событие произойдет вот здесь, когда на склоне горы откроется еще один кратер. Лавы не будет, но раскаленная туча пепла скатится в погибающую северную долину и выжжет все, что еще уцелело в ее пределах.

Уже скоро.

Следовало бы покинуть и южную долину — в ней тоже будет неуютно. Даже зверье почувствовало это и уходит, что уж говорить о разумных. Последний сородич ушел еще утром. Она не видела его, но обменялась на расстоянии мыслеформами. Ничего удивительного, что она уловила пренебрежительные нотки. Мысли не слова, они не лгут. Приходится признать: мало кто уважает Чрезмерно Любопытную, Которой Не Хватает Достаточного.

Но быть иной она просто не могла, да и не видела резона меняться. Зачем стараться стать кем-то, кто не ты?

Значит, остается терпеть пренебрежение?

Этого можно избежать, если правильно взяться за дело. Вот для чего она поднялась над хребтом. Ей были нужны двуногие. Смутное ощущение пользы от них, попав на благодатную почву, проросло уверенностью.

Очень скоро она ощутила флюиды усталости и страха. Двуногие были здесь. Правда, их осталось лишь двое.

Ничего удивительного. Странно другое: то, что уцелели хотя бы эти. При их потрясающем отсутствии чутья и слабости интеллекта у них было мало шансов.

Но и двоих более чем достаточно. Хватит и одного.

Она нашла двуногих на седловине. Безусловно, они решили перебраться через хребет в южную долину и остановились отдохнуть. Совершенно неприспособленные существа, лишенные как ума, так и выносливости…

Вмешаться в работу их мозговых центров, отвечающих за анализ зрительной информации, оказалось сущим пустяком. Двуногие не могли заметить, как она спланировала и села на валун рядом с ними. А потом она позволила им увидеть себя.

Одно из существ попыталось навести оружие. Она уже знала принцип его действия: сейчас из черной трубки с большой скоростью вылетят остроносые кусочки металла, делающие живое неживым. Существо было столь же самоуверенным, сколь и наивным. Разве можно так вести себя, имея мозг, податливый, как мягкая глина?

Приморозив обоих, она дала команду Рою: атаковать вооруженное двуногое. С одним существом возиться легче, и оно станет покладистее, увидев, чем грозит неповиновение.

Когда вооруженное двуногое умерло, а Рой, повинуясь приказу, убрался в сумку, она вернула уцелевшему существу управление мышцами и внушила ему страх. Не перед собой — перед вулканом. Двуногое вскочило, пошарило по сторонам безумным взглядом, дико заорало и бросилось вниз по склону — прочь, прочь от адского пламени! В мирную цветущую долину! Туда, где природа добра и ласкова, где светит солнце и текут прозрачные чистые ручьи, где ветки гнутся под тяжестью спелых плодов, где никто никого не убивает, предварительно обездвижив!..

Сразу пришлось ослабить давление — вопящее существо мчалось огромными прыжками, забыв глядеть под ноги. Совсем не дело будет, если оно упадет, переломив мощной инерцией своего мяса (кстати, зачем им столько мяса?) одну или несколько непрочных костей. Пусть оно боится, но не паникует.

Дождавшись порыва ветра, она взлетела и вновь парила кругами, наблюдая сверху за существом. Дважды она совсем снимала давление, понимая, сколь трудны скальные участки для такого нелепого животного. Излишний страх заставит сорваться и убьет. Один раз двуногое споткнулось и покатилось по каменной осыпи — голова-ноги, голова-ноги… Но все обошлось.

Лишь к вечеру существо оказалось на равнине — вымотанное до предела и ни на что не годное. Свалившись головой в ручей, оно, кажется, сделало попытку утопиться, но, как вскоре выяснилось, лишь утолило жажду. Покончив с этим — замычало, бестолково зашевелилось, кое-как отползло от воды шага на два и немедленно уснуло. Эманации его мозга ясно указывали, что слабосильное двуногое живо и даже почти здорово — просто лишено сил от непривычного ему напряжения мышц, сильных эмоций и голода. Приятная неожиданность для любого хищника — налетай да вонзай зубы.

Во всей долине, покинутой большинством животных, остался один лишь летучий кот — похоже, ненормальный. Нормальные все ушли. Она почуяла его, когда он подбирался к неподвижной добыче, бесшумно перелетая с дерева на дерево, далеко распространяя вокруг себя эманации голода, жадности и азарта. Выбрать позицию для атаки, неслышно спикировать, точным движением когтистой лапы перервать жертве шейную артерию и молнией пронестись дальше, в то время как добыча будет бестолково метаться, брызгая кровью и ревя от ужаса…

Она прогнала кота. Тот не хотел сдаваться, злобно шипел в лесной тьме, фосфорически сверкал глазами, но в конце концов все же отступил, убежденный настойчивым мыслеприказом. Ей не хотелось беспокоить спящий в сумке Рой. В темноте от слуг мало проку, к тому же они голодные — весь день провели в сумке, слизывая скупо выделяемое хозяйкой соленое молочко. Слуги умеют терпеть и потерпят до рассвета. Полную дозу молока получил лишь детеныш.

Она и сама была голодна. Не будь летучий кот отвратительным на вкус, она без колебаний убила бы его, чтобы насытиться самой и насытить Рой.

Нельзя сказать, чтобы все зверье ушло из долины. Как всегда, остались дряхлые старики и потерявшиеся детеныши, слишком слабые, чтобы бежать. Она чуяла их страх. Таились в листве потусторонние твари, перелетевшие через океан и кое-как прижившиеся здесь. Охотились ночные хищники. Саблекрылая птица пала на спину крысиному ящеру. Стонал в овраге грузный древолом с переломанными при падении спинными щитками. В омутах прятались электрические раки, готовые поразить разрядом копытную мелочь, пришедшую на водопой. Древесные пиявки скручивались винтом, нацеливая прыжок на любой подозрительный шорох. Мелкие создания с ничтожным — до ближайшей катастрофы — сроком жизни караулили крупных и подвижных, изнемогая под бременем желания отложить в их кожу или шерсть яички, чтобы продолжить свой род в более спокойном уголке планеты.

Завтра к полудню часть палящей тучи перевалит через седло и выжжет часть долины. Только часть. Достаточно немного откочевать, не подвергая заметной опасности себя, детеныша, Рой и двуногое. Пищи хватит. А присутствие сородичей в ближайшие дни даже нежелательно…

Проснулся и пожалел о том. Весь разбит. Мышцы болят, голова работает плохо. Хорошо, что она у меня еще есть, но это единственное утешение.

Я один. Без оружия, без снаряжения. Из всего инвентаря мне удалось сохранить лишь «эластик», прорванный в трех местах, маячок в правом рукаве и диктофон в левом. Нечем даже развести огонь.

Горевать, сокрушаться, отчаиваться? На здешнюю мелкую луну повыть? Никто меня не видит, никто не осудит за малодушие… Только можно я не стану этим заниматься? Не люблю делать то, к чему не приспособлен. Мои шансы вернуться на Землю-1 мизерны, но не равны нулю, из этого и буду исходить. Пока я жив, надежда не потеряна. А уж насколько мне удастся продлить мою жизнь на этой бешеной планете, зависит в первую очередь от меня самого. Пусть старая леди с косой не обижается — я не стану с ней сотрудничать.

Не будь олухом — не станешь и трупом, верно я говорю?

Во всяком случае, данный силлогизм никем еще наглядно не опровергнут.

От вулкана я, похоже, защищен хребтом. От местного зверья не защищен ничем. Самое время подумать об оружии. Это первое. Затем о пище — это второе. Добыть огонь — третье. И наконец, жилище — это четвертое. В четырех стенах я в безопасности: мой дом — моя крепость.

Выломать дубину. Соорудить несколько силков из стеблей вьющихся растений и расставить их по лесу. Смастерить лук — пока не для охоты, а для добычи огня трением с лучковым приводом. Добыть прямой дрын и обжечь на костре наконечник — будет копье. Подумать, из чего можно сделать пращу, и, сделав, поупражняться в метании камней. Вот программа на сегодняшний день.

Доведется или нет подкрепить силы чем-нибудь посущественнее ягод — науке не известно.

Желудок между тем выводит музыкальные рулады — требует уронить в него что-нибудь. Желательно — мясное. И поскорее!

Ба! — услышаны мои молитвы. Гляжу и глазам своим не верю: из ручья ползут на берег рыбы. Небольшие, вроде пескарей, зато в большом количестве. Подгибают под себя хвост, затем распрямляются, делают рывок вперед, вонзают в почву шипы на грудных плавниках и снова гнут хвост. Просто ать-два, ать-два! Шустрые, умелые в ползании и не задыхаются. Наверное, местный — и крайне уместный! — аналог наших земных двоякодышащих.

Схватил одну рыбеху — укололся. Сразу мысль: а не ядовиты ли у них шипы? И вот странность: знаю, что не ядовиты. Не надеюсь, не предполагаю, а именно знаю! Убежден в этом не меньше, чем в том, что дважды два вовсе не пять.

Откуда я это знаю, спрашивается?

Но в тот момент не задал я себе такого вопроса. Ловлю разбегающихся рыб, острым осколком камня оттяпываю им головы, а потом вжик — одним движением освобождаю их от шкурки, а вторым от требухи. Словно всю жизнь этим занимался. И ем сырую рыбу, ем! Жую, слюной давлюсь, остановиться не могу. Еще бы щепотку соли! Но мне давно известно: идеал недостижим, хотя приближаться к нему не возбраняется…

Уф-ф! Насытил чрево, не могу больше. Сонно гляжу на уцелевших «пескарей», а они, как только я перестал за ними гоняться, выстроились колонной и замаршировали куда-то в лес. Ать-два, ать-два… Миграция у них, что ли? Сезонная? Или почуяли, что в ручье им оставаться опасно?

Последнее соображение мне не очень понравилось. Огляделся, прислушался — вроде тихо. Только удары из-за хребта, как далекий гром — бум-м! бум-м! Вулканические взрывы. Да еще висит над горами черная туча, но уже не столь густая, и ветер сносит ее на север. Правильно делает. Чем дальше от горячего пеплопада, тем мне лучше.

А не перебраться ли на всякий случай на другой конец долины?

Мысль показалась дельной. Более того: нутром чую, что оставаться мне здесь не резон. Шестое чувство во мне проснулось, что ли? Сижу на бугорке и ощущаю зуд: уходить надо! Побыстрее и подальше.

Не высидел — вскочил. Через ручей перемахнул в таком прыжке, что мировой рекордсмен нажил бы язву от зависти. Спокойно вокруг, мирно, а я тороплюсь. Забыл о своем намерении выломать дубину, так с голыми руками и пру через лес, как танк, с треском проламывая путь в зарослях. Язык на плече. Нет, это не паника, нет у меня привычки паниковать, к тому же соображалка действует нормально, мысли не путаются. А вот чувствую: правильно делаю, что ухожу! Да что это со мной?

То ли померещилась мне Прыткая, то ли и вправду мелькнула в древесной кроне — не понял. И вот еще одна странность: я чую опасность и ухожу от нее, но опасность эта — убежден — с Прыткой никак не связана. Тут что-то другое, а что — не возьму в толк. И от того мне немного не по себе.

Новая странность: не понимаю, как выбираю путь. Иной раз сворачиваю вбок и лезу через буреломы, хотя впереди лес чистый — хоть на джипе катайся. Почему отринул прямой путь — не знаю. Ноги сами несут. Краем уха слыхал, что есть такая научная дисциплина — би-хевиористика вроде, если не путаю. Она как раз о том, почему муравей или, скажем, кошка выбирает этот путь, а не тот. Или здесь как раз тот случай, когда дороги выбирают нас? Ох, попался бы мне хоть один бихевиорист, я бы из него душу вынул, но ответ получил! От меня заумными фразами не отделаешься — говори понятно или пожалеешь, что на свет родился…

Вышел было к речке, но и полюбоваться на нее не успел — потянуло меня влево; по компасу судя — к востоку. Кончился лес, пошло лавовое поле. Еще одно. Сероводородом воняет. В ямах грязь булькает. Оступишься — привет горячий. Даже очень горячий. К иным ямам и не подойдешь — почва жжет пятки сквозь подошвы «эластика», грязь жаром дышет. Вареный лазутчик кому-нибудь нужен? Мне — точно нет.

Потом пологий склон пошел, и тут я позволил себе отдышаться. Вернее, что-то мне позволило. Или кто-то позволил. Но страха уже нет, присел на камушек, ноги массирую. Побегайте при повышенной тяжести с мое — и у вас начнутся мышечные судороги. А место хорошее. Наверху горы, окаймляющие долину с юга, но до крутых склонов еще далеко, и буде случится обвал, он мне не страшен.

Так. Что я хотел? Дубину, потом огонь, потом силки для дичи… Или наоборот? Что-то плохо я нынче соображаю…

Бабах! Подпрыгнул я от грохота. От того грохота, что по камням ко мне дошел, а воздушная волна пришла позже, зато такая, что оглохнуть можно. И вижу я: с северной стороны над горами чуть правее того седла, через какое мы вчера переваливали с Кошмариком, а перевалил я один, в одну секунду вырос новый столб огня и дыма. Страшное зрелище! Одна радость, что я далеко, меня не достанет…

Пяти минут не прошло — вспухла над хребтом клубящаяся туча, перевалила через седло и пошла в мою долину, как селевой поток. Дошла только до леса, но лес сразу вспыхнул. Пирокласты! Ясно, что за седлом открылся не паразитический кратер — там заработал совершенно отдельный вулкан с иным составом магмы. Предпочитаю лаву — от нее, как правило, можно убежать, не то что от пирокластов. Вовремя я унес оттуда ноги! Каков, а? Вот что значит чутье лазутчика! Выходит, и «пескарики» мои не зря из ручья драпанули — ручей-то наверняка выкипел…

Дошла и до меня волна горячего воздуха, но ничего, терпимо. А лес сгорел едва на треть — сырой оказался. Ну-с, тем лучше.

Радуюсь я своей догадливости и об усталости забыл. Как заново родился. Никогда не понимал самоубийц. Жизнь хороша! Как можно этого не видеть?!

Каким образом на камешке, где я только что сидел, материализовалась Прыткая, я не понял. Хотел я руками замахать, чтобы согнать ее — и ведь замахал бы сдуру, — но вовремя понял: не надо этого делать. Лучше удалиться. Существо некрупное, субтильного сложения, весит вряд ли больше домашнего кота, серьезными клыками и когтями не снабжено, так чего же я боюсь?

Роя черных ос, вот чего.

Не могу уйти!

Приросли ноги к склону. Дрожь пробрала от темени до пяток. А Прыткая неспешно, как бы напоказ разводит в стороны передние лапы вместе с кожистыми перепонками, приоткрывает одну из двух сумок на брюхе…

Потекли из сумки осы… одна за одной… гудят. Собрались в шар.

Медленно приближается гудящий клубок. Почти коснулся лица — а я ни отклониться, ни отвернуться не в силах, не говоря уже о том, чтобы убежать или — пропадать, так с музыкой! — подшибить Прыткую камнем. «Ну вот и все, — думаю. — Ну вот и все…»

Не все оказалось. Повисел осиный рой перед моим носом, обдал странным запахом — и назад, к Прыткой. Вытянулся веревочкой и в сумку уполз. Смолкло гудение.

Попробовал шевельнуть мизинцем — могу! Полной воли над мышцами еще нет, но прогноз, как говорят медики, благоприятный!

Что ей от меня надо, этой полуобезьянке-полулетяге? Если я для нее добыча, то на каком основании еще жив? Похоже, она имеет на меня какие-то виды, но вот какие?

А она глядит на меня огромными глазами, ни звука не издает — и тут, представьте, на меня чесотка напала. Да такая, что я вытерпел всего несколько секунд, а потом взвыл, заплясал и давай скрестись! Сразу чувствительность к мышцам вернулась. Деру себя ногтями, а толку нет — «эластик» мешает. Муки адовы. Зарычал я по-звериному, разодрал молекулярный шов, вывернулся из своей одежки, как змея из кожи, остался голым, как Адам…

Кожа вмиг перестала зудеть. Да что за черт, а?

И уже догадываюсь, кто тут виноват…

— Так это, значит, ты? — вопрошаю я Прыткую не самым любезным тоном. — Твои штучки?

Никакой реакции.

— А ну-ка… Если это твои фокусы, верни мне чесотку. Да только чур ненадолго!..

Я еще не договорил это, как почувствовал, что зря я чесотку заказал. Мог бы попросить что-нибудь менее мучительное.

— Хватит! Хватит, сказано тебе!..

Отпустило. Оно, конечно, приятно с одной стороны, а с другой — с какой стати она лезет в мои внутренние дела? Насколько я понимаю, желание почесаться возникает в мозгу и не всегда связано с потребностями кожи. Об этом многое могут порассказать те, кому ампутировали руку или ногу. Конечностей нет, а они чешутся.

Значит, она наглым образом влезает в мой мозг?

— Ну вот что, — говорю я ей. — Я человек. Ты зверушка. Ступай себе. Нам не по пути, понятно?

Опять нет ответа. Ну, как хочешь. Если гора не бежит от Магомета, то Магомет сам уйдет от горы. Пешочком.

— Счастливо оставаться! — и ручкой ей сделал.

Да что за… Опять не могу шевельнуться!

Не отпускает Прыткая меня от себя. А на что я ей? Для забавы? Или — страшно подумать — я не более чем питательный ресурс для ее осиного роя, в данную минуту не голодного? Живые консервы к ужину?

Все возможно. И мало-помалу снисходит на меня понимание: все, что я делал с сегодняшнего утра, а может, и со вчерашнего, не было моими сознательными действиями, а диктовалось чужой волей. Спуск с седла… ночной покой… ловля «пескариков»… уход, почти бегство в безопасную часть долины… Мной управляли! Дергали меня за веревочки, как бессмысленную тряпичную куклу. А для чего?

Не знаю. Готовлюсь к худшему, уже не очень надеясь на лучшее. Молюсь неслышно. Господи, не оставь! Господи, помоги! Укрепи мя, Господи!

Пауки на ум приходят. С крестом на толстом пузе, с правильно-геометрической ловчей сетью. Молилась муха мушиному богу, застряв в паутине…

И все равно молюсь. Помогает.

Все очень плохо. Наверное, мне не вырваться. Но если так и случится, если я никогда не вернусь в родной мир, то пусть хоть эти диктофонные записи когда-нибудь будут прослушаны людьми. Я лазутчик, я привык рисковать своей шкурой, и в общем-то нет ничего странного в том, что иногда тот или иной мой коллега не возвращается из разведки. Мысль о смерти не приводит меня в панический ужас. Гораздо меньше мне нравится роль без вести пропавшего. Финал жизни тоже должен иметь какой-то смысл.

Вот почему я постараюсь делать записи почаще и сохранить диктофон во что бы то ни стало. Острым камнем я сумел вырезать его из рукава «эластика» — ну и намучился же! — и вместе с маячком привязал к запястью тонкой лианой. Прыткая это видела и не возразила. Наверное, решила, что получившийся браслет на одежду «не тянет» — в лучшем случае на украшение. «Эластик» ей не нравится, наверное, потому что она прекрасно обходится без всякой одежды и не понимает ее пользы. Днем — согласен, но ночами здесь бывает прохладно. Однако Прыткая позволила мне набрать в лесу дров и развести костерок для обогрева. Добывать огонь трением не понадобилось — я просто наведался в выжженную полосу, где еще тлело. Обжег пятки, между прочим, и насажал колючек, пока не догадался отодрать от дерева два куска коры и примотать их к ступням древесными волокнами.

Прыткая выразила неудовольствие — наказала меня коротким приступом мигрени, но избавиться от допотопных тапочек не заставила. Может, она хотя бы отчасти понимает мои нужды?

И вообще, чего ей от меня надо?

Наверное, я не пища — в противном случае я не был бы отпущен в лес. Похоже, и в симбионты я не гожусь — ибо что могу предложить? А может, я просто раб? Тогда почему Прыткая не внушила мне безумную любовь к какой-нибудь деятельности? Раб должен ворочать на хозяина. Тут можно ворочать, например, камни. А я чем занимаюсь?

Сижу у костерка, греюсь. Прыткая к огню не идет, но она где-то неподалеку, я ее чувствую.

А что если я не пища, не симбионт, не раб, а попросту игрушка? Если не для самой Прыткой, то для ее детеныша, что сидит в сумке, не занятой осами. А?

Интересная мысль.

По-моему, меньше всего я похож именно на игрушку. Но у высокоразвитых созданий из иного мира могут быть свои взгляды на этот вопрос.

А в том, что Прыткая принадлежит к высокоразвитым существам, у меня давно не осталось никаких сомнений. Возможно, она даже разумна в той или иной мере.

Вот это хуже всего. Зверушку я мог бы приручить. Но если Прыткая начнет приручать меня, мне это оч-чень сильно не понравится!

А ведь, кажется, уже начала…

Но по порядку. Вчера, надо признать, я был загипнотизирован. Помучив меня, чтобы отбить охоту удрать, и поняв, что урок мною усвоен, Прыткая «отпустила вожжи». А я не бегу, нет, не бегу! Вот и в лес сходил без попытки удрать (а как хотелось!). На закате костерок развел, посидел возле огня, потом прилег. Спать буду, ясно? Я тихий, я покорный, не надо меня наказывать, мне очень нравится жить под чужим руководством…

И впрямь уснул. Однако ненадолго — есть у меня умение просыпаться в нужный час. В данном случае — незадолго до рассвета.

Угли в кострище давно пеплом подернулись. Темно, но кое-что увидеть можно. Луна сегодня яркая и, по-моему, выросла в размерах. Туча над северным хребтом подсвечена багровым пламенем — вулкан никак не угомонится. Контуры предметов вполне отчетливы. Чего же мне еще?

Шагах в десяти спит Прыткая — сунула голову под перепонку и смахивает то ли на большую птицу, то ли на карлика, закутавшегося в темный плащ. Нет, спасибо, пытаться разделаться с нею, пока она видит сны, я не стану. Пока подкрадешься, пока замахнешься камнем — наверняка проснется. Всегда считал себя человеком рисковым, но к самоубийцам прошу меня не причислять. Гипноз и осиный укус мною уже испытаны — спасибо, больше не хочу.

Тихо-тихо снял я опорки, чтобы ненароком не нашуршать. Медленно-медленно встал. Почти не дышу. Тихонько иду, трогаю пальцами ног почву, прежде чем наступить. А ну как хрустнет веточка, покатится камешек?

Нет, все тихо. Ай да я! Удалился шагов на сто, пошел быстрее. Минут через десять под ноги стал попадаться щебень с острыми углами, и я обулся. Правильно ли иду? Вроде правильно. Сначала на запад, потом сверну влево и с утренней зарей уже буду подниматься на тот перевал, что я вчера приметил. На север хода нет, значит, пойду на юг. Отделюсь от Прыткой хребтом, а лучше двумя. В одной долине с ней мне места нет.

Вроде не заблудился. Повернул и начал подъем там, где и намечал — за купой колючих кустов. Колючки — они и в темноте колючки, не спутаешь. Камни под ногами слегка вздрагивают. Позади за северным хребтом плюется и дымит вулкан, слева мало-помалу разгорается рассвет, справа нет ничего интересного, а впереди подъем, который вполне мог бы оказаться менее крутым. Просто из любезности. Но такая уж это планета, что любезного обращения с пришельцами не понимает. Тяжелая, сейсмическая. Углекислоты в атмосфере многовато, а кислорода — наоборот, нехватка. Пусть не такая уж большая нехватка, но очень чувствительная для того, кто лезет в гору.

Задыхаюсь. Пот течет. Положил себе отдыхать через каждые пятьдесят шагов. Не выдержал. Отдыхаю через каждые тридцать, и то эти тридцать даются через страшное «не могу». Сердце колотится так, будто намерено пробить дырку и ускакать от меня. Худо ему в грудной клетке, на волю хочет.

Местами так круто, что на карачках ползу. Голый альпинист. Ничего, переберусь на ту сторону — все пойдет по плану. Робинзонить легко, если грамотно выстроить приоритеты, а я уже это сделал. Оружие, еда, огонь, жилище… теперь еще и одежда. Пусть здесь тепло, а ночью можно спать у костра, но бегать нагишом я не готов. Хоть бы какой-нибудь набедренник… Да и мокасины не помешали бы. Авось попадется дичь с подходящей шкурой.

Как ее выделывать — не знаю даже приблизительно. Вот, между прочим, большой изъян в подготовке лазутчиков! Всех нас учили опираться на технику, на помощь команды, на возможность покинуть особо опасный мир через Лаз!

Пока я размышлял на скорняжную тему, совсем рассвело. Я уже поднялся довольно высоко и стал делать паузы не через тридцать, а через двадцать шагов. Нет-нет да оглянусь: не видно ли Прыткую? Она уже запросто могла обнаружить мое отсутствие. Станет искать или нет?

Пока чисто. Один раз справа камешки посыпались, но это явно не она. Зачем ей карабкаться, когда она может летать?

А еще от души надеюсь, что ее осы на такое расстояние от хозяйки не улетают.

Выше, выше! Успеть уйти.

Последние метры полз на карачках. Вот он, перевал. Солнце уже высоко взошло, залило голый склон той горы, что справа и куда мне, к счастью, не надо. Чуток отдохну, отдышусь и начну спускаться.

Надо быть осторожным — спуск опаснее подъема. Вон та осыпь мне сугубо не нравится…

Вот те раз!

Думал попасть в следующую долину, запертую с юга следующим хребтом, а попал — глазам не верю — к морю! Дымка мало-помалу рассеивается, лишь над самым горизонтом висит плотно, и вижу я, как вдали поблескивает водная рябь. До нее еще далеко, надо сперва спуститься с перевала, потом обойти вон те сопки, затем пойти вдоль речки… Но море! Настоящее, теплое, ласковое! Синее! Островок вон симпатичный. Несколько скал торчат из воды вблизи полоски пляжа. Йодом пахнет. Красота!

Вечно наши туннельщики не туда Лаз пробьют, куда надо. Хотя… с сейсмичностью и вулканизмом шутки плохи. Нет уж, хватит. Пора забыть о Земле-118 как о перспективном мире. Да и растительность по ту сторону перевала мне что-то не нравится, бедная она какая-то, низенькая да кривенькая…

Тишина — вот что еще мне не понравилось. Странная тишина. Никакой лазутчик доверять тишине не станет.

А что это с дымкой над морем? Вроде она увеличивается или это мне кажется? Нет, точно растет! Приближается. И нет уже тишины, а висит в воздухе негромкий низкий гул. Тут-то и доходит до жирафа, что никакая это не дымка над морем, а волна! Цунами исполинской высоты!

Я высоко стою, даже очень высоко, но и то мне не по себе. Прет к берегу водяная стена, быстро движется, слизывает километр за километром, а я замер и рот раскрыл. Если бы знал точно, что цунами накроет перевал, и то не уверен, что побежал бы. Завораживающее зрелище, не могу оторваться.

Исчезли под бурунами скалы, занесла волна гребень над пляжем, но пронеслась над ним и опрокинулась на сопки. Сотряслись горы. Ударил в лицо воздух. Та осыпь внизу, которой я опасался, пришла в движение. Меньше чем через минуту вода и до осыпи добралась, поглотила ее вмиг и взбирается все выше, никак не может погасить разгон…

А у меня ноги к камню приросли, и одна мысль в голове: хватит волне инерции, чтобы перехлестнуть через перевал или нет? Бежать, спасаться уже, пожалуй, поздно.

Не дошла до меня волна. Долго бесилась внизу, шлифуя сопки, смывая тощий грунт, выкорчевывая хилую растительность, засасывая мусор в водовороты. Пошла было назад, да не тут-то было — новая волна с моря идет, не дает уйти воде и грязи. Опять пошла шлифовка ландшафта. Видел я, как из бурунов выскочила рыбина, блеснула чешуей, расправила плавники да как замашет ими! В одну минуту скрылась из глаз. Вот уж воистину летучая рыба, не то что наши. В таком мире, как этот, надо уметь летать, если не хочешь, чтобы тебя размололо в кашу тем или иным катаклизмом. Вон и для Прыткой ее перепонки явно не лишние…

Вспомнил Прыткую — рефлекторно обернулся. Ну так и есть — вот она. Сидит, на выступе скалы, на меня глазеет, а на цунами ноль внимания.

— Нашла? — спрашиваю без почтения.

Нет ответа.

Выругался я мерзкими словами. Чувство такое, будто делал я кропотливую работу, долго делал и сделал почти, да сам же на свое рукоделие наступил и раздавил всмятку. Злость дикая. Но прав был Папаша, говоря в таких случаях: «Если хочешь кого-нибудь убить, начни с себя». И то верно: кого мне винить? Разве что мир этот дурацкий…

Но откуда мне было знать, что по ту сторону перевала еще опаснее, чем по эту? По идее, где на тектонически активной планете океаны, там и цунами. Это теория. А я знал, что там океан?

Прыткая так и сидела, ни во что не вмешиваясь, пока до меня мало-помалу доходило, куда я попал. В тюрьму! В клетку. Вроде иди куда хочешь, но далеко ли уйдешь? Оказывается, раньше я не понимал, насколько крепко влип. Теперь осознал.

Вот тут-то и началось…

Она лишь делала вид, что спит, когда двуногое существо проснулось. Двуногое не умело отдыхать поочередно правым и левым полушарием мозга и, подобно ребенку, нуждалось в так называемом сне. Потрясающая недоработка природы! Как же оно может чуять опасность, когда мозг отключен? Никак. Вот потому-то эти существа и вымерли здесь много миллионов лет назад. Они не сумели приспособиться, а неприспособленных Беспокойная не терпит…

Существо ушло, крадучись. Возможно, ему казалось, что оно совсем не шумит. Забавно. Впрочем, если бы оно в самом деле ухитрилось не издать ни звука, его бы выдал страх. Страх выдает всех, даже крылатого моллюска Фу. Лишь существа с примитивной нервной системой, вроде червей или насекомых, не излучают боязненных эманаций. Вернее, излучают — куда им деваться, — но на уровне, не превышающем пороговый уровень чувствительности высших организмов.

Рой спал; лишь несколько слуг почти неслышно работали крыльями у приоткрытого входа в сумку — создавали вентиляцию.

Не вовремя проснулся и запищал маленький. Существо не услышало — где ему услышать с его несовершенным слухом! Зато она отлично слышала его шаги и дыхание. При желании она могла бы видеть его глазами. Могла бы внушить ему неудержимое желание вернуться — но зачем? Каждый несмышленыш должен сам набить свои шишки, так он лучше запомнит урок.

Не прекращая отслеживать удаляющееся двуногое, она поиграла с маленьким. Обязательная разминка вне сумки — это первое, но не главное. Игра в мыслеформы гораздо полезнее, но вот беда: все дети поначалу стараются уклониться от нее. Им нравится бегать, кувыркаться, учиться летать. Лишь позднее, годам к четырем-пяти малыш начинает понимать дивную красоту изящной мыслеформы — и то не каждый малыш. Некоторые так и вырастают олухами, толком не умеющими ни общаться, ни мыслить, ни чувствовать. Это атавизм. Вне социума такой индивид гибнет — Беспокойная жестоко наказывает атавизмы.

Поиграв, маленький забрался в сумку, поел и успокоился. Двуногое уже карабкалось на перевал. Поразительно: оно даже не чувствовало идущую с океана волну! Пожалуй, существо не успеет доковылять до реально опасных мест, где будет смыто, но все же стоит проследить за ним вблизи…

Рассвет — не время для полетов, разве что в крайнем случае. Над остывшими за ночь склонами нет восходящих потоков, а машущий полет — удовольствие ниже среднего. Пришлось разбудить Рой и заставить слуг работать.

Волна с океана пришла в точности такая, как ожидалось, — заурядной высоты. Иные волны, порожденные землетрясением, взрывом подводного вулкана или гигантским обвалом, перехлестывают через горы. Пора уходить из этой долины, зажатой между стихиями огня и воды. К востоку лежат относительно безопасные земли. Но сначала надо окончательно приручить двуногое…

Чесотка. Затем головная боль. Потом чесотка и мигрень одновременно. Двуногое корчилось и вопило, то хватаясь за голову, то принимаясь яростно драть ногтями свой эпителий, то катаясь по земле. Наказание не было ни долгим, ни излишне жестоким. К чему мучить без нужды живое, страдающее существо? Но если хочешь выработать и закрепить рефлекс послушания, без наказаний не обойтись.

В какой-то момент она почувствовала: все, двуногое покорилось. И сейчас же ему было даровано облегчение, граничащее с блаженством. Нужен еще один урок? Нет? Вот и хорошо. Сейчас мы осторожно спустимся в долину и больше никогда не посмеем убегать, правда?…

Стою на голове. Точнее, на голове и руках, потому что без рук балансировать трудно. К тому же я вешу здесь сто двадцать килограммов.

Еще недавно я написал бы: сто двадцать с гаком. Но где он теперь, тот гак? На Земле-118 не разжиреешь, особенно если рядом Прыткая.

Она меня гипнотизирует, я знаю. Иначе почему мне хочется — вот именно хочется! — стоять на голове?

Чем и занимаюсь. Весь день. К счастью, с перерывами. Некоторые из них связаны с тем, что кровь приливает к голове, отчего я почти теряю сознание и вынужден потом какое-то время приходить в себя. Другие — с естественными потребностями. Был и обеденный перерыв. Черные осы натаскали мне каких-то насекомых, отдаленно смахивающих на саранчу, только я не стал это есть. Подбил камнем толстую змею, насадил ее на прямой, вроде орехового, прут и зажарил над костром. Ничего, есть можно. Еще пожевал каких-то плодов с сильно вяжущим вкусом. Неспелые, наверное, зато уж точно не ядовитые. По-моему, Прыткая не позволит мне самоугробиться ни сознательно, ни по дурости.

Четверть часа на пищеварение — и опять чую в себе неудержимую тягу задрать ноги в зенит. Не могу сопротивляться этой тяге. Едва обед назад не отдал. Всей моей силы воли с трудом хватило лишь на то, чтобы нагрести кучку сухого мха в качестве подушки для темени, прежде чем вновь, подвывая от азарта, встать на голову.

С собой мне все понятно — ну хочется! А вот зачем это надо Прыткой?

Загадка.

К макушке не притронуться. По счастью, макушка моя нынче не в работе — хожу на руках. Физподготовка у меня, как у всякого лазутчика, нормальная — в противном случае из меня бы уже давно дух вон. В мировые рекордсмены по любому виду спорта я не гожусь, но среднестатистического землянина сделаю одной левой. Администратор «Золотой дюзы» уже предлагал мне работу вышибалы — на тот случай, если меня турнут из «Шанс Инк.». Вернусь домой — обязательно об этом подумаю.

Ходить на руках я умею с детства и даже любил когда-то. Потом набрал вес, слегка расплылся в пояснице и остыл к сему увлечению. Теперь же, несмотря ни на что, я желаю только одного: встать на руки! Мышцы болят и деревенеют, а мне, представьте, плакать хочется, когда падаю от усталости. И ведь понимаю, что во всем виновата Прыткая, а злюсь на себя!

Почему не на нее? Элементарно: не такой я дурак, чтобы раздражать Прыткую сверх меры. Она может убить человека быстрее, чем дуэт тигровой змеи и плюющей кобры. И вместе с тем в ней совершенно нет злобности кровожадной бестии. С добротой, правда, тоже большие проблемы. Как вспомню, что она сделала с Кошмариком…

Чувства у нее есть, это точно. Правда, чувства нечеловеческие, мне их вовек не понять. Кажется, лишь в ее отношении к детенышу слегка проступает нечто похожее на материнскую любовь. Наверное, это атавизм для существ, общающихся при помощи мыслей. Но в свои мысли она меня не пускает — много чести! Я для нее фигура низшего порядка.

Болею какой-то неизвестной хворобой. Все тело покрыто синюшными пятнами и зудит невыносимо. Плюс жар. Прыткая, конечно, это заметила, она все примечает, и давай меня лечить. Выпустила на волю своих шершней, и те в четверть часа натаскали ей каких-то насекомых вроде гибрида таракана с богомолом. Она им головы пооткусывала, крылья оборвала, а брюшки напихала себе в рот и давай жевать. Уж на что я не брезглив, а и меня затошнило. Вышла кашица, и Прыткая опять напустила на нее своих шершней. Облепили шершни жевок, ползают по нему в три слоя, отпихивают друг друга, жужжат деловито. Пяти минут не прошло — нет жевка. Слопали. И по одному в сумку — шасть!

Время идет, мне все хуже. Думаю: помру, наверное. Прыткая ничего не предпринимает и даже не глядит на меня. Не могу сказать точно, но, кажется, обе ее сумки шевелятся. Ну, одна понятно: детеныш вертится, устраивается поудобнее. А вторая, где у шершней гнездо, почему шевелится? Или у меня уже галлюцинации начались?

Наверное, все-таки не галлюцинации. Не знаю, сколько прошло времени, может, час, может, два, а только вновь полезли шершни из сумки. Как по команде. Хотя почему «как»? Уверен, что Прыткая ими командует, а своей воли у шершней нет. Они для нее больше, чем дрессированные собачки. Они ее часть. Тут явный симбиоз под полным контролем Прыткой. Шершни, пожалуй, без нее не выживут. Она их кормит чем-то и держит в повиновении для их же пользы.

Жар душит, мысли путаются, но думаю: странный симбиоз, куда до него нам, землянам, с нашим пчеловодством. Даже не знаю, как классифицировать Прыткую. Класс мультипитающих? И только-то? А если полностью, то выходит мультипитающее двусумчатое щелекрылое? И этого мало. Надо еще приписать куда-то невероятную способность Прыткой к эмпатии и гипнозу…

Ну вот. Вылетев из сумки, шершни сразу меня облепили, и почему-то я понял, что так и надо. Гляжу — каждый из них отрыгивает мне на кожу капельку-другую темной жидкости. Прыткая не шевелится, только глядит в упор, не мигая, и тут до меня доходит, что эту жидкость я должен втереть в кожу. Втер — и света невзвидел. Огонь! Боль адская, как будто меня живьем жарят, верчусь, ору благим матом. Уж лучше бы шершни меня насмерть закусали! Вскочил, прыгаю, как ненормальный, и уже не ору, а вою по-звериному. Потерял все остатки самоуважения. Смыть! Смыть эту дрянь скорее! Где вода? Полжизни за водоем, хоть с крокодилами!

Еще немного, и я решился бы разбить голову о камень, чтобы вместе с вечной тьмой пришло облегчение. Но тут жжение как будто стало уменьшаться, терпеть стало можно. Еще поплясал я немного и угомонился. Боль утихла, осталось только легкое пощипывание, но и оно вскоре прошло. Ничего не хочу, только спать. Прыткая знай себе смотрит на меня, и я проваливаюсь в сон быстрее, чем успеваю как следует улечься на нагретой солнцем скале…

Проснулся почти здоровым, но еще слабым. Видимо, по этой причине я освобожден нынче от стояния на голове и хождения на руках. Больше лежу, однако сходил в лес, набрел там на дерево со спелыми орехами, напоминающими грецкие. Очистил один на пробу, расколол камнем, пожевал — вкусно и питательно! Набрал сколько смог в кулек, свернутый из большого листа, и на обратной дороге приметил еще несколько таких же деревьев. Если что, я на одних орехах кое-как проживу.

Прыткая поглядывает на меня с нетерпением — когда, мол, буду готов вернуться к тренировкам? Сделай любезность, подожди еще, а?…

Весь день было облачно, даже моросило, но к ночи облака сдуло на север, где функционирует преисподняя. Вулканическая туча всосала их и не заметила. Звезды высыпали, а во второй половине ночи взошла и Луна, уже на ущербе. Увидел ее — испугался: громадина! Отчего бы? Решил, что обман зрения или, может, даже галлюцинация. Осложнение после болезни.

Меня дрессируют — это я вчера точно понял. Прыткая, конечно, разумна, но мне в разуме отказывает, что немного обидно. Не мне с ней спорить — она сильнее. Дрессируем же мы, люди, всяких там собачек, медведей и бенгальских тигров для цирковых выступлений! Наверное, она собирается показывать меня соплеменникам, и чтобы я при этом еще делал разные выкрутасы. Без выкрутасов я для них, возможно, и диковинка, но еще не шоу.

Взбесился я было, а потом решил: буду соответствовать. В конце концов, лазутчик должен выполнять свою работу в любых условиях. И если на Земле-118 существует столь странная цивилизация, мой долг — узнать о ней как можно больше. И если нет для того иной возможности, кроме как прыгать с тумбы на тумбу, — буду прыгать!

Надеюсь, «Шанс Инк.» возместит мне не только физический, но и моральный ущерб…

Меня больше не наказывают — скорее, поощряют. Как только я догадался, что Прыткая хочет, чтобы я выполнял мои акробатические этюды без прямого принуждения, всего лишь по малозаметному кивку ее головы, так я и стал это делать. Зато и тренировки стали менее изнурительными, и свободное время у меня появилось, вот как! Хочу — лежу, хочу — разминаю ноги. Вулкан за хребтом выдал новую серию взрывов, и несколько раскаленных бомб шмякнулось по сию сторону. У меня снова есть огонь!

Осы Прыткой убили животное, похожее на некрупную лошадь. Мне досталось полтуши, жарю шашлыки. Досадно, что нет соли и перца, а вместо лимона я приспособил кислые ягоды неизвестного мне вида, сделав из них кашицу в каменной ступе. Дорвался до настоящей еды. А из кожи, выскоблив ее хорошенько, попробую скроить себе мокасины. Всё лучше, чем тапочки из коры. А если что останется, попробую смастрячить хоть какие-нибудь портки, по крайности набедренник, — хотя чует мое сердце, что Прыткая заставит меня тренироваться нагишом, как в бане. Но не всю же жизнь я проведу вниз головой!

Терзаю лошадиную шкуру куском обсидиана. Кто-то, помнится, предлагал полцарства за коня. А за полконя что дадут?

Даже эту глупую мысль не успел додумать. Подъем, труба зовет! Снова дрессировка. Пожалуй, она уже смахивает на генеральную репетицию. Все получается отлично. А что вы думали? Я ведь не ежик и не корова безмозглая — я хомо сапиенс! Я понятливый. Что до гордыни, то лучше ее спрятать до поры до времени, чтобы не гневить Прыткую. Ну нет у меня против нее никакого оружия! Вдобавок надо признать, что она не только заставляет меня работать, но и оберегает.

Надеюсь, это когда-нибудь кончится и именно так, как хочется мне. Откроется Лаз, новая группа засечет сигнал моего маячка… А еще надеюсь, что никто, кроме не расположенных к праздной болтовне экспертов «Шанс Инк.», не узнает, как меня здесь дрессировали!

Второй день уходим на восток. Правильно делаем. Вулкан решил, что ему пора проснуться по-настоящему, а не валять дурака. Оказывается, то, что было до сих пор, даже не настоящее извержение, а так, прелюдия к нему. Настоящее началось сегодня. Мы ушли уже далеко, и все равно при взрыве я не устоял на ногах. Куда там земным Санторину, Тамбора и Кракатау! Они не более чем петарды в сравнении с этим фугасом.

Всей середины северного хребта как не бывало! Снесло ее. Открылся гигантский кратер, да какой! Столь огромной эксплозионной кальдеры еще ни один человек не видывал, я первый. Нас не убило только потому, что во время взрыва мы находились под защитой скалы, которая, к счастью, не рухнула. Интересно, случайность это или тонкий расчет Прыткой? Подозреваю второе.

Грех сказать, что я на нее за это сердит.

Кратер фонтанирует вовсю. От леса, где я намеревался начать робинзонью жизнь, не осталось и головешек. Вовремя мы ушли, вовремя… Прыткой точно известно, где и когда вырвется из местного ада местный дьявол.

Откуда она это знает, спрашивается?

Осмелился — спросил. Нет ответа. А сейчас нет и Прыткой. Исчезла. Конечно, она не погибла, она где-то рядом и не только наблюдает за мною, но и ненавязчиво лезет ко мне в мозги, подсказывает дорогу. Видимо, я представляю для нее какую-то ценность, но ее детеныш, конечно, стократ ценнее. Им — а значит, и собой — она рисковать не станет, вот и прячется где-нибудь под надежным скальным навесом…

Вся беда в том, что я только Потаскун. Знаком с общими положениями естественных наук, умею при наличии соответствующей аппаратуры провести экспресс-анализы, выбрать интересные образцы для более детального исследования — но и только. Клоп и Кошмарик умели больше, но не намного. Мы ведь лазутчики, а не настоящие ученые. Наша специальность — не строить теории, а возвращаться живыми и с информацией. В определенном смысле нас можно сравнить с покорителями космоса — нет, не теми спецами, что посменно работают на орбитальных научных станциях или, скажем, на Лунной, а теми, которых по старинке посылают туда, где риск и неопределенность. Где человек «заточен» на то, чтобы вернуться, доставив пусть немного информации, зато с хорошей вероятностью. Лучше принести вопросы, чем не принести ответов, потеряв их вместе с кораблем и жизнью. Человек умеет либо то, либо это. Попытки добиться универсальности до добра не доводят.

А вот еще один вопрос без ответа: откуда здесь столь высокая сейсмическая активность? Версия насчет случайного стечения обстоятельств не выдерживает критики — по всему видно, что Землю-118 корежит постоянно. Чем-то больна эта планета…

Подземный котел перегрет — но в чем причина? Неужто в большей, чем у Земли-1, массе? Да нет, чепуха. Даже у тяжелой планеты земного типа было с избытком времени, чтобы успокоиться.

А если на секунду вообразить, что меня непонятным образом занесло, допустим, в местный катархей, то откуда здесь, позвольте поинтересоваться, взялись высшие формы жизни, да еще трогательно похожие на наши, земные?

Бац! Щелкнуло что-то прямо в мозгу. Ага, понял. В смысле, понял, что на горной тропинке мне не следует отвлекаться на посторонние размышления, если я хочу еще пожить. Прыткая бдит, ведет меня. Ну веди, веди…

К вечеру устал как собака. Горы, горы… Вверх-вниз, вверх-вниз… Базальты. Застывшие корявые лавы. Горячие шлаковые поля. Фумаролы. Долины Тысячи дымов, Десяти тысяч дымов, Ста тысяч дымов… Гейзеры, плюющиеся кипятком и горячей грязью. Желтая сера и белый нашатырь. Закрытые долины, убивающие все живое скопившейся в низинах углекислотой. Озера бурлящей магмы в кратерах. Озера кипятка. Озера со смесью сернистой и соляной кислот вместо воды. Скелеты сожженных деревьев — и (нет, вы поглядите только!) молодые побеги, пробившие корку слежавшегося пепла.

Твердое озеро из черного вулканического стекла, странно поющего, если пустить по нему камешек. Сравнительно недавняя формация. Не хотел бы я оказаться под вулканической тучей, дождящей капельками жидкого стекла! Еще меньше желал бы торчать на пути стеклянного потока, с безумной — куда там лаве! — скоростью несущегося вниз по склону… вот в эту закрытую долинку, принявшую в себя стеклянное озеро.

И рядом со всеми этими ужасами — прелестные долины с чистыми ручьями, цветами в высокой траве и зеленью молодых деревьев. Старых здесь не бывает. Да, это мир краткого постоянства…

Но почему?!

До места дошли поздней ночью. Я брел уже на полном автопилоте и свалился, как только получил разрешение. Проснулся поздно. Солнце светит, страшная луна закатилась за горы. Прыткой нет! То есть я понимаю, что по-прежнему нахожусь под полным контролем, однако на голову меня никто не ставит и ходить на руках не заставляет. Можно заняться своими делами, да и осмотреться.

Долина большая и очень зеленая. Остров спокойствия среди буйной литосферы. Я уж и не ждал, что на Земле-118 встречаются столь идиллические места, — ан нет! Есть по меньшей мере одно, и я в нем нахожусь, что приятно.

Здесь есть большой лес, молодой, конечно, и несколько перелесков, но две трети долины — саванна. В ней пасутся стада каких-то копытных — издали я не разобрал, каких именно, но могу надеяться на полноценное меню. Настроение сразу пошло вверх. В ближайшем перелеске нашел орехи и плоды вроде апельсинов, только почему-то синие. На вкус горчат, но есть можно. Еще нашел растеньице, отдаленно напоминающее дикий лук. Пригодится сдобрить мясо.

Пришлось, однако, утолить голод орехами и плодами, даже не попытавшись выйти на охоту. Во-первых, еще рано, нет навыков. Охотник из меня пока, как из Греты Бриккен академик. Сделал пращу из клочка лошадиной кожи и тонких лиан, набрал в ручье подходящих окатышей, тренируюсь. Все мимо цели.

А во-вторых и в-главных, я не начну охотиться, пока не выясню, как к этому отнесутся соплеменники Прыткой. Тут этих летучих обезьян больше, чем мне хотелось бы. Меня они не трогают, лишь провожают внимательными взглядами, ну и я не нарываюсь. Учел опыт. Орехи и плоды мне рвать разрешается, а охотиться — еще не знаю. Как тут у них с частной собственностью?

Вот она — высшая форма жизни в этом мире. Мне уже давно ясно, что ничего похожего на людей я здесь не встречу. Сородичи Прыткой куда более приспособлены к жизни в мире краткого постоянства, чем мы, люди. Они цари там, где человека не стали бы терпеть. Один их симбиоз с насекомыми чего стоит! Тут сразу и защита от врагов, и помощь в разнообразных делах, и, наверное, разведка… Плюс способность аборигенов предсказывать катаклизмы и гнуть в бараний рог чужую волю!

Они всеядные, или, как я это называю, полиглоты — в смысле, глотают все подряд. Им годятся насекомые, черви, корешки, сомнительные плоды. Впрочем, от аппетитных плодов и свежего мяса (сырого, кстати) они тоже не откажутся. Думаю, они жалеют, что в их сумках квартируют осы, а не пчелы. Был бы свой мед, хотя это уже изыски. Пищи им хватает, и они не тратят много времени на ее поиски. Хорошо устроились.

Идеальная форма жизни. Если и можно что-то добавить, то бьюсь об заклад: это вне границ физической реализуемости. Поди поспорь с такими!

О-хо-хо… Пойду-ка я практиковаться с пращой.

Впервые вижу обескураженную Прыткую. Она даже не пытается замаскировать свой провал. Точнее — наш провал.

Сегодня мы дали первое представление. Десятков шесть зрителей — таких же летяг, какова Прыткая — расселись на ветках вокруг поляны.

Чего я только ни вытворял! Стоял на голове, ходил на руках, крутил сальто-мортале… Никакого эффекта! Такое впечатление, что зрителям, проявившим поначалу какой-то (весьма умеренный) интерес к моей персоне, совершенно до лампочки мои акробатические номера. Почти все они разлетелись, не дожидаясь конца представления. А ведь я старался как мог и, по-моему, был в ударе! Что не так?

Прыткая тоже не знает, что не так. Сидит на ветке, нахохлилась, о чем-то думает. Меня оставила в покое.

Мне того и надо. Попробовал подобраться к стаду копытных на расстояние убойной дальности выпущенного из пращи камня. Напрасный труд! Стадо медленно перемещалось, не позволяя мне приблизиться. Не то эти животные уже пуганые, не то такие же эмпаты, каковы сородичи Прыткой.

Плюнул и отступился. Тут надо либо уговорить дичь добровольно пойти на шашлык, либо иметь в подчинении рой шершней.

Прыткая то возится с детенышем, то вдруг замирает неподвижно и сидит статуей. Мыслит, значит.

Ну-ну.

На рассвете затрясло. Я сразу вскочил и ну оглядываться: нет ли поблизости деревьев, которые могут упасть, и валунов, непрочно лежащих на склонах? Нет, все чисто. Рефлекс выбирать правильное место для ночлега тут вырабатывается в два счета. Мог бы дальше спать, если бы не трясло.

Ничего особенного, баллов шесть. Нутром чую: землетрясение глубокофокусное, эпицентр далеко. Минуты три почва ходила туда-сюда, потом все успокоилось. Только пыль стоит вдали над горными обвалами. Только дым вулканический на западе стал гуще, да еще прибавилось два… нет, три дыма на востоке и северо-востоке.

Взглянул вверх — обомлел и голову в плечи втянул. Луна — исполинская! Бледное ущербное чудовище на бледном небе. Первое впечатление — сейчас свалится на маковку. Отчетливо видны кратеры, разломы и даже, кажется, один лавовый купол вижу. Как в телескоп!

Ну ясно: эллиптическая орбита у местной луны, причем резко эллиптическая. Вот и ответ на вопрос о причинах тектонизма: приливные силы в перигее. Но достаточный ли ответ?

Что-то мне не верится, чтобы луна могла играть роль большую, чем «спусковой крючок»…

Через час тряхнуло снова, уже сильнее. Прыткая и ухом не повела — ну и я успокоился. По-видимому, эта долина до поры до времени безопасна, а когда станет опасной, вся живность, от копытных до разумных, переберется в другое спокойное место. Только так здесь и можно жить.

Успокоился я, и третий толчок направил мои мысли совсем в другую сторону. Вспомнилось вчерашнее. Почему провал? Разве я плохо кувыркался? Ну не профессиональный я акробат, что верно, то верно, а вы найдите мне здесь профессионального!..

Стоп машина, полный назад! А разве для этих зрителей я акробат? Зверушка я для них, вот кто. Кажется, даже не очень забавная.

Ну а что делают звери в цирке?

Тигры через кольцо прыгают, но то тигры! У меня не те кондиции. Крупных хищников уважают за силу, а меня за что уважать?

Собачки ходят на задних и на передних лапах. Тявкают сколько-то раз — якобы умеют считать. Медведи катаются на велосипедах и мотоциклах, боксируют в перчатках, играют в хоккей…

Понял! Цирковой зверь, чтобы понравиться публике, должен делать то, чего он никогда не сделает в природе. И уж совсем хорошо, когда он делает то же, что и человек!

Только я об этом подумал — Прыткая сразу встрепенулась. Понимает!

Тут-то и началось…

Жалею о своих неуместных мыслях. И что меня вчера дернуло? Сроду я не был мыслителем и прекрасно себя чувствовал.

А еще жалею о том, что на свет родился.

Измучен Прыткой до последнего предела. Поспать толком не удалось. Поесть тоже. Идет творческий процесс: разработка новой цирковой программы с моим участием.

Я-то думал о полете. Атмосфера здесь плотная. Смастерить из подходящего материала некое подобие параплана…

Отказ. И невидимого щелчка мне по мозгам — думай о другом. А лучше всего вообще не думай, не берись за непосильное. Тут и без тебя есть кому думать. По-видимому, дело совсем не в том, что в здешних краях трудно раздобыть подходящий материал, а в том, что мои полеты не вызовут большого интереса. Хотел бы я знать почему?

Неужто соплеменники Прыткой хорошо знают, что полет при помощи искусственных приспособлений не диковина для человека? А если предположить, что так оно и есть, то… что же получается? Они знают о нас и нашем образе жизни?

Быть может, на Земле-118 все-таки живут люди?!

Конечно, нет. Люди здесь не выживут. Повсеместного их распространения не наблюдается, а изолированная группа обречена. Тогда что все это значит?

Вскоре понял — не без помощи Прыткой…

С оформлением она справилась без труда. Несколько мыслеформ, изображающих тупайю, лемура, человекообразную обезьяну, австралопитека, питекантропа, человека и так далее, выстроилось в эволюционную последовательность. Человек-мыслеформа являл собой точную копию двуногого существа, имевшего место быть в реальности.

Обучить существо оказалось значительно труднее. Для начала оно попросту село на землю и разинуло рот, едва восприняв мыслеформы — особенно дальнейший эволюционный ряд — своим большим, но примитивным мозгом. Подтвердилось очевидное: существо даже не подозревало, что высшие разумные происходят от человека, и полагало себя венцом природы. Истина повергла двуногое в эмоциональную контузию. Пришлось слегка кольнуть его, чтобы оно очнулось и начало работать.

Мыслеформы его были слабы и хаотичны, как у еще не покинувшего сумку младенца. Предстояла большая работа.

Раз за разом она транслировала существу картинку: вращающийся зелено-голубой шар, населенный и даже перенаселенный давно вымершими двуногими, отравленные ими океаны, ядовитые реки, изгрызенные шахтами недра, токсичный воздух, гигантские города, похожие сверху на разрастающиеся пятна лишаев… И поиск, поиск! Поиск чистых и удобных миров, способных дать приют если не всем, то некоторым. Примитивная экспансия, напоминающая расширение газа в пустоте. Ни до чего другого двуногие существа не додумались.

Ломиться прямо сквозь космос было, конечно, невыгодно. Двуногим казалось, что они нашли иной путь. Не умея толком пользоваться свойствами пространства-времени, они навоображали себе невесть чего. Их убогий разум еще мог с трудом постичь концепцию параллельных вселенных, мог даже создать технику для проникновения в иные миры — и не продвинулся ни на шаг дальше.

Но ведь это то же самое, что, сложив крылья, прыгнуть с обрыва, не задумавшись о последствиях!

Они «прыгнули». После долгих поисков и многих неудач в одном из миров нашлась планета с подходящими параметрами — почти двойник их Земли, с материками, океанами, кислородной атмосферой, бурлением жизни и отсутствием разумных существ. Проблемы, связанные с колонизацией, поддавались усилиям двуногих и вскоре были решены.

Вопрос состоял в другом: оставить планету в параллельном мире, всякий раз тратя массу энергии для переброски туда и обратно материальных тел, — или перетащить в Солнечную систему всю планету, потратившись один раз на создание в космосе гиперпространственного туннеля небывалого прежде диаметра?

К несчастью для себя, двуногие выбрали второй вариант.

Что-то у них пошло не так… Вернее всего, они вообще не учли гравитационных поправок в теории гиперпространственных переходов, созданной примитивными мозгами их ученых. Ошибка чудовищная, характерная для тех, кому опыт — критерий истины. Ведь при переброске тел МАЛОЙ массы линейное отклонение невозможно зафиксировать самыми чувствительными приборами…

Вместо того чтобы «вынырнуть» на устойчивой околосолнечной орбите, землеподобная планета, влачащая за собой свой естественный спутник, материализовалась «из ничего» в самой непосредственной близости от Земли — столь близко, что не получилось даже хорошего удара при столкновении. Фактически две планеты попросту легли друг на друга полюсами, а уж дальше силы тяготения начали лепить из них то, что у них получается лучше всего — шар.

Один шар из двух.

…Она транслировала картинки раз за разом. Страшная планетарная катастрофа. Трескающаяся до мантии земная кора. Землетрясения невероятной силы. Океаны, единой волной переливающиеся через материки. Почти мгновенная гибель нахальной и беспечной цивилизации двуногих. Две чудом не столкнувшиеся луны, выброс одной из них из сферы тяготения двойной планеты и приобретение второй луной резко эллиптической орбиты. Непроницаемые облака дыма и водяного пара, закрывшие двойную планету, когда на ней одновременно заработали тысячи вулканов…

Прервав трансляцию, она пыталась заставить двуногое повторить пройденный материал. Это так просто! Достаточно представить себе все картинки одна за одной, не испортив их глупыми посторонними мыслями. Но все было тщетно. Двуногое то бессмысленно таращилось, то впадало в буйство, выкрикивая лишенные смысла слова, то попросту мычало, раскачиваясь и держась за череп передними конечностями. Сладить с ним было непросто.

Наказывать? Конечно. И она наказывала двуногое уколами головной боли, с каждым разом все более сильными, а потом принималась терпеливо транслировать картинки с начала…

Кажется, у нас успех. Отработал на ять. Публики пришло (частично и прилетело) существ сорок, многие с подросшими детенышами, торчащими из сумок. Мамаши, значит. Наше представление что-то вроде детского утренника.

Не исключаю, впрочем, что у нас не чистое шоу, а совмещенное с учебным процессом. Улавливать мои мысли ребятне в чистую радость, это даже я понял, а эволюционный ряд и всякое прочее образование идут полезным довеском.

То ли я клоун, то ли учебное пособие. Ну и ладно, если клоун. Разве мало среди землян желающих блистать на арене? Работаю на совесть, за что получаю приличную пищу и отдых в свободные часы. Прыткая почти не наказывает меня. А за что меня наказывать? Я лоялен. Нелояльным здесь худо. Живу себе, тружусь, приношу, надо думать, пользу и жду спасателей. Мой радиомаячок все еще работает. Ну не верю я, что меня бросили, отказываюсь верить! Им есть смысл меня вытащить хотя бы ради информации.

А я много чего могу порассказать! Во-первых, вот что дивно: сколько-то миллионов лет назад (сколько именно — еще не понял) на этой планете была жизнь, во всем сходная с Земной. Вот и говорите теперь о неповторяемости эволюции! Я вас и слушать не стану, потому что верю тому, что вижу.

Во-вторых, я просто обязан предостеречь руководство «Шанс Инк.» от повторения давней ошибки местных гуманоидов, во всем похожих на людей, насколько я понял, и особенно — в образе мыслей. Не надо нам такого счастья — две планеты, слившиеся в крепких объятиях, корежащие и сминающие друг дружку…

Как-то раз Клоп рассказал мне: есть такой астероид из мелких — Тутотис. На самом деле это не один, а два примерно одинаковых астероида, лежащие друг на друге. Но это мелкие тела! Недра всякого планетоида, имеющего в поперечнике от двухсот километров и больше, переходят в пластичное состояние, отчего планетоид со временем становится более или менее сферическим. А тут — планеты! Ежику понятно, что через несколько миллионов лет два шара сольются в один — разумеется, со всеми вытекающими отсюда геологическими последствиями. Они уже почти слились. Наверное, если взглянуть на Землю-118 со стороны, глаз не различит вытянутости планеты, и только кольцевой океан по экватору будет вызывать удивление.

Фильм о делении клетки, пущенный задом наперед. Со временем — через миллионы веков — сольются и ядра двух планет, придут в норму мантийные движения, уймется тектоническая лихорадка. Уже сейчас, при всех местных ужасах, она намного слабее, чем была в начале слияния!

Наверное, в катаклизме все же выжила какая-то группа людей. Где, как — не знаю. Возможно, этого не знает и Прыткая. О дальних потомках этой человеческой горстки я знаю только из картинок в эволюционном ряду.

Все крупные существа исчезли. Измельчали и люди. Наверное, их жизнь мало чем отличалась от крысиной. Тонко чуять и быстро убегать — вот и вся стратегия. Умение планировать в плотной атмосфере, перелетая с дерева на дерево, со скалы на скалу они приобрели как нельзя более кстати. Планета возвращалась к норме. Потомки людей, эволюционируя, уходили от прототипа все дальше и дальше.

Они вернулись к собирательству, потому что земледелие и скотоводство здесь невозможны, но вернулись на новом витке. Они больше не нищие, выпрашивающие у природы крохи со стола, и не воры, крадущие что плохо лежит. Они хозяева, диктаторы. Живая природа стелется им под ноги, а от ярости мертвой природы они защищены изумительной способностью предугадывать время, место, тип и силу катастрофы.

Вчера я сделал открытие: у двусумчатых мультипитающих нет науки. Хотя, пожалуй, лучше сказать так: у них нет того, что мы понимаем под наукой. Нет мучительного поиска с нагромождением ошибок на ошибки, создания все более сложных и капризных экспериментальных установок, научных направлений и школ, и я уже не говорю о борьбе за гранты. С их обостренными до предела чувствами, эмпатией, телепатией и невероятно острым умом они прекрасно обходятся тем, чем их наградила природа.

Каждое из этих существ само по себе сверхчувствительный измерительный прибор универсального назначения плюс гениальный интерпретатор. По легкому дуновению ветра, форме облачка, зацепившегося за вершину, по мерцанию звезд оно способно воспроизвести погодную карту на всей планете, не тратя на это никаких умственных усилий. Чисто инстинктивно. То же касается геологии, астрономии, истории, биологии, медицины, и я уж не знаю, чего недостает в списке. Вчера Прыткая, поддавшись на мои долгие уговоры, показала мне ряд мысленных картинок об истории Вселенной и строении мироздания.

Девяноста процентов увиденного я просто не понял! От остального — обалдел. Это, я вам доложу, нечто!..

В наш бы мир ее, на Землю-1. Как живую шпаргалку.

Только успел об этом подумать, как бац! Шлепок по мозгам. Шатнуло меня, взвыл, за череп держусь. Больно, между прочим! Ну ладно, ладно, это я пошутил, не надо меня наказывать…

Отпустило. Нет, это черт знает что такое! Звери как боги. Ведь Прыткая — зверушка на вид. Мало ли, что мультипитающая! Зато двусумчатая. Казалось бы, эволюционный вывих в сторону позавчерашнего дня, а поди ж ты…

На самом деле это я для нее зверушка. Хорошо еще, что она снизошла до меня, несмышленыша тупоумного, в мысленный разговор вступает. Вот интересно, сумел бы я объяснить устройство газовой турбины какой-нибудь человекообезьянке вроде проконсула?

Ну да, как же. Устройство рычага — еще может быть. При великом терпении.

Вот и я для Прыткой нечто вроде обезьянки-проконсула. Сколько между нами миллионов лет эволюции приматов? Да еще в таких собачьих условиях, какие здесь норма!

Интересно бы узнать: как она предугадывает приближение очередной катастрофы? Земные животные, я слыхал, тоже на это способны, и никто толком не знает, как и почему. Чуют вспучивание почвы? Ощущают характерные микросейсмы? Ориентируются на локальные изменения магнитного поля и состав просачивающихся из грунта газов? Все сразу?

В наш бы мир Прыткую, да в хорошую лабораторию, да поставить серию тщательно продуманных экспериментов… Увы, я реалист. Могу лишь наблюдать за ней и пытаться понять ее хотя бы на десять процентов так, как она поняла меня. Об экспериментах и думать нечего. Позволит она мне ставить над собой эксперименты, как же! Очень ей это надо.

А я, кажется, догадался, чего ей надо. Общественного признания и того, что называется социальным статусом! По-моему, до сегодняшнего дня ее тут не очень-то уважали. Сейчас вижу — Прыткая довольна. Детеныша нянчит и чуть ли не мурлыкает потихоньку. Изображает застенчивость — мол, что это вы, не надо мне цветов и оваций! Ну-ну. Кое в чем все гоминиды одинаковы.

Наверное, мои «картинки», которые я, как попка, мысленно повторяю изо дня в день да еще стараюсь сделать их повыразительнее, кажутся аборигенам изрядной пародией. Во всяком случае, наши представления пользуются успехом. Теперь мы выступаем дважды в день, утром и вечером. Да еще репетируем днем.

Прыткая пожелала углубить тему. Теперь я рисую в воображении еще ряд картин, в особенности качественно выписывая главную: некий напыщенный долдон, карикатурно «срисованный» мною с Лысого Кактуса, сидит за бутафорским пультом, готовый одним движением указательного пальца переместить планету из мира в мир. Через несколько секунд долдону станет очень плохо, но он о том еще не знает. Я тоже толком не знаю, посредством чего туннельщики открывают Туннель или Лаз, в их аппаратуре черт ногу сломит, но ведь публика тем паче об этом не осведомлена! И все довольны.

Но жалованье мне не идет. Кажется, в этом мире не принято платить актерам и вообще деньги не в ходу. Меня кормит Прыткая — иногда сама одним усилием мысли убивает какое-нибудь животное, иногда приказывает своим шершням закусать ту или иную дичь. А вчера, когда я от нечего делать упражнялся с пращой, она выгнала на меня некую тварь — нечто вроде помеси зайца с дикобразом. Я попал! Мясо у зверушки оказалось первый сорт. Шашлыки — объедение. С огнем проблем нет — на добычу его трением я теперь трачу не более минуты. Напрактиковался.

Мы медленно кочуем по долине. Она оказалась даже больше, чем я предполагал вначале. Сородичей Прыткой здесь по крайней мере несколько тысяч.

Позавчера видел, как одна юная обезьянолетяга навеки покинула материнскую сумку. Мать, кажется, была тому только рада. Думаете, вследствие этого она отпустила свое дитя просто так — катись, мол?

Ничего подобного. Вижу: дитя тоже не спешит удалиться, ждет чего-то. А «осиная» сумка мамаши приходит вдруг в бурное движение и гудит, как трансформатор. Продолжается это минут десять-пятнадцать и кончается тем, что из сумки вылетает не один осиный рой, а два. Тут мне все ясно стало. Вернусь — расскажу биологам о том, что самостоятельность потомства приурочена у местных обезьянолетяг к созреванию новой осиной матки. Так и вышло, как я думал: один рой скрылся в мамашиной сумке, а другой, покружившись еще минут пять, втянулся в сумку сына. Ясно, что это сын, а не дочь, потому что у него на брюхе одна сумка, а не две.

Провались они в преисподнюю, эти летягомакаки! Подумать только — они произошли от существ, во всем похожих на нас, людей! Хотя надо признать, что местные люди-человеки сами в том виноваты.

За что и были наказаны по полной программе — вымиранием своего вида. Какой теперь с них спрос? При этакой тектонике от них давно уже не осталось ни памятников материальной культуры, ни даже окаменевших костей. Вчинил бы иск, да поздно.

Вон она, летучая обезьяна, — сидит на ветке и смотрит на меня с таким видом, будто насмехается. Ну чего вылупилась, образина? Гляделки выпадут. У-у, тварь! Не-на-ви-жу, поняла?

Поняла. И не реагирует. Какое ей дело до эмоций низшего существа!

С тем же полнейшим отсутствием всякого эффекта оскорбляю ее вслух с перечислением всех сексуальных извращений, о каких когда-либо слыхал. Только это мне и дозволено. Ори, грозись, брызгай слюной — пожалуйста! Хоть разорвись от злости, она все равно бессильная. О том, чтобы взяться за пращу, лучше и не думать. Полезнее для здоровья.

Давно не надиктовывал новых впечатлений. Устал. И в счете дней не уверен. Жить можно, но очень уж противно. Вчера отработал вечернее представление на великом упрямстве и скрежете зубовном.

Причина? Элементарно: я оказался не готов к такой жизни и признал это. Держусь только верой в то, что однажды меня отсюда все-таки вытащат.

Вера еще теплится. Боюсь потерять ее. Без нее — что у меня останется?

Тут самое главное — чем-нибудь себя занять. Каждый день, как только выдастся свободная минута, упражняюсь с пращой. Иначе съеду с катушек. Уже могу попасть со ста шагов в древесный ствол, а с тридцати-сорока — сбить с ветки любой из плодов, на выбор.

Никому это не надо, кроме меня, но мне не мешают. Животное в клетке должно иметь какие-то предметы для игр, не то оно заскучает и начнет бросаться на служителей.

А им это надо?

Из шкуры животного, похожего на миниатюрного бронтозавра, смастерил бурдюк. Не для воды — зачем мне ее хранить, если ручей рядом? Накрошил туда сочных плодов, добавил ягод и выставил на солнышко. Дни тут довольно жаркие, и брожение не замедлило начаться. Думал, винцом побалуюсь, не так тошно жить станет.

Ага! Прыткая унюхала — заставила вылить, да не в ручей, а в яму, какую сам же и выкопал. Чтобы, значит, не портить экологию. Плакал, а вылил. И яму потом сам же засыпал.

По-вашему, это жизнь?

Что прошло, о том я расскажу как-нибудь потом. К тому же в этом нет ничего особенно интересного — заурядные будни. Ну разве что мы — я и Прыткая — перебрались через невысокий перевал в смежную долину, потому что там с виду посытнее и еще потому что на старом месте наше шоу уже видели все аборигены, а многие и не по одному разу.

Представления, представления, представления…

Их нет, только когда, грузно переползая через хребты, с океана приходят набрякшие тучи. Грозовые ливни я пережидаю под теми же деревьями, что и аборигены. Мне твердо известно, что ни в одно из этих деревьев не ударит молния. Но стоит дождю утихнуть — пожалуйте на манеж.

А вы знаете, что я не человек? Ну так знайте. Я белка в колесе, поршень в двигателе, колесо в конвейере. Плюс к тому — ученый. Бывают ученые собачки, а я ученый человек. Ха-ха. Самому смешно. Между прочим, вы в курсе, что у алжирского бея под самым носом ба-а-альшая шишка?

Новая долина меньше старой, зато уютнее. Видно, что и здесь давно не трясло всерьез. Крепкое место, пускай и временно крепкое. Я-то теперь точно знаю, что нет ничего постоянного. Нигде нет, ни в одном из миров, а здесь в особенности.

Когда приспичит, местными обезьянолетягами живо овладеет тяга к перемене мест, вот увидите.

Но к делу. Дней десять все шло как по маслу: утренние и вечерние представления, молчаливое одобрение зрителей, беспрекословно исполняемые мною приказы Прыткой, репетиции, совершенствование программы, еда, сон да немного свободного времени. Но сегодня произошло нечто из ряда вон.

Во-первых, я подбил камнем некую крылатую дрянь. В полете подбил! Вообще-то здесь кто только ни летает, даже моллюски, но такой твари я раньше не видел. Крупная, чем-то смахивает на орла, хотя в такой же степени на варана в перьях. Клюва нет, зато язык с шипом на конце, тулово длинное и гибкое, когтищи — во! Лапы суставчатые, тонкие, числом шесть, на кончике хвоста еще один шип — надо думать, ядовитый. Жуткая тварь. Даже обезьянолетяги забеспокоились, когда она начала нарезать круги над долиной, высматривая какую-то добычу — уж не меня ли? Ну, меня, положим, так просто не возьмешь, когда ко мне в мозги не лезут. Не успели выпущенные аборигенами осиные рои взмыть для атаки, как я уже сообразил упреждение, раскрутил пращу и послал твари гостинец — получай! Она кувырк! И вдребезги. А не летай над чужой половиной планеты!

Прыткая выразила удовольствие. Она и раньше давала мне понять, что на юге за кольцевым океаном живут совершенно иные существа — с той, другой планеты. А я тогда еще подумал, что когда-нибудь настанет время решить, кто кого. Ставлю на обезьянолетяг. Ау, букмекер! Десять к одному? Согласен!

Кажется, Прыткая мне что-то ответила, я не совсем уловил. Что-то насчет того, что им, мол, не надо расселяться шире. Они, мол, живут в гармонии с половиной планеты, не зарясь на большее. По-моему, чушь. Что за цивилизация без экспансии? Ясно же — сгинут такие непротивленцы. Приспособленный не тот, кто приспосабливается к обстоятельствам, а тот, кто приспосабливает к себе все, что ему надо. А не будет приспосабливать, так вымрет за милую душу, я так считаю.

И не верю, что сородичи Прыткой думают иначе. Это они мне мозги пудрят.

Но к чертям свинячьим чужих крылатых тварей — тут хватает и «своих». Не успел я, повинуясь приказу, закопать дохлятину, которая, как выяснилось, не годится в пищу даже черным осам, как почуял: что-то случилось или вот-вот должно случиться. Не вижу и не слышу ничего интересного — а нутром чую: тревога!

Где?… Кто?… Кого бить?… Да что вообще творится?…

Медитация в одиночку возможна, но бессмысленна. По-настоящему медитируешь лишь тогда, когда, отрешившись от мелкой суеты, улавливаешь бесчисленные мысленные флюиды всех разумных особей Беспокойной, предающихся в данный момент медитации, и в свою очередь открываешь всем свои мысли. В такой медитации нет ничего сложного, она естественна, как дыхание.

И, разумеется, необходима. Беспокойная диктует свои законы жизни. Народ, лишенный подобия коллективного разума, не может чувствовать себя в безопасности, сколь бы совершенными ни были чутье и интеллект отдельной особи. Тоненькие ручейки сливаются в огромное море, откуда каждый может черпать по потребности. Не сходя с места, можно узнать о том, что делается в любой точке громадного северного материка.

Новости можно снимать слой за слоем. Первое — где трясется земля или скоро начнет трястись, где извергаются или скоро начнут извергаться вулканы и какого типа извержение. Это важнейшие новости, но есть и просто важные, как, например, оптимальные пути эвакуации из опасных мест во временно безопасные, пища и приплод, всевозможные необычные явления. Нет бесполезных знаний. В свое время появление на Беспокойной двуногих существ, не несущее никакой угрозы, зато уникальное, было сочтено отнюдь не важнейшей, но все-таки важной новостью.

Насосавшись молока, спал в сумке маленький. Беспокойно жужжал Рой, чуя, что скоро настанет время убивать трутней, но не мешал медитировать Чрезмерно Любопытной, Которой Не Хватает Достаточного. Растворив часть себя в общем потоке, она узнала, что в Горячем краю все спокойно, что Великий Западный разлом вновь заполнился жидкой плюющейся лавой и потому полеты над ним небезопасны, что благоприятный период для Лазурного плато продлен по меньшей мере до зимы, что на противоположном меридиане Беспокойной небывалый по силе ураган принес из-за океана целую стаю когтистых хватателей, что найден новый подвид крылатого моллюска Фу, отличающийся приемлемыми вкусовыми качествами, что в северных районах слуги начали хворать какой-то еще не вполне понятной болезнью…

Чуть позже начали приходить эмоциональные волны. Ее появление не прошло незамеченным. Она вызывала интерес. Ею больше не пренебрегали, обвиняя в странности. Многие слали мыслеформы, свидетельствующие о дружественных намерениях.

Потом обозначилась тревога. Сперва она была неясной, еле уловимой, не локализованной и не идентифицированной. Это беспокоило и вызывало стремление узнать больше. Неясную тревогу способны ощущать и животные. Даже несуразному двуногому, реликту давно минувших эпох, оказалось не чуждо это свойство, хотя, разумеется, в самой зачаточной степени. И Чрезмерно Любопытная продолжила медитацию, проникая все глубже и глубже в невидимые мыслепотоки высшей и единственной разумной расы на планете.

Вот оно что! Несовместимый! Она почувствовала его, с трудом тянущего над горами при помощи измученных слуг, из последних сил работающих крылышками. Он долетит. Он тяжел, но силен и вдобавок расчетливее всех, кого она когда-либо знала. Без уверенности в успехе он не пустился бы в полет.

Очень скоро Несовместимый опустится в долине. И тогда не избежать поединка. Один на один. Без слуг. Интеллект против интеллекта, воля против воли. До победы одного, означающей смерть другого.

Почему именно теперь? Ответ ясен: он не простил ей успеха. Когда она скиталась почти что в одиночестве, не пользуясь ничьим уважением, ей позволялось жить и даже спариваться с теми, кому она не была слишком уж противна. Униженное положение недруга — уже победа. Сейчас все иначе, и Несовместимый не стерпел, примчался издалека. Уклониться от состязания — значит обречь себя либо на полный бойкот до конца жизни, либо на бой без правил одной против всех. Поэтому никто и никогда не уклонялся… слишком явно. Но куда бежать? Да и зачем? Она понимала: Несовместимый будет преследовать ее повсюду и рано или поздно настигнет.

Придется принять вызов. Так было, и так будет. Это закон. Если два существа нестерпимо мешают друг другу, одно из них должно исчезнуть — иначе не станет вообще никакого спокойствия на Беспокойной.

К счастью для вида, истинная, не врачуемая никакими средствами несовместимость встречается очень редко. Но она все же встречается, а значит, всегда найдутся те, кому не повезло. И некого винить.

То, что Несовместимый, которого некогда звали иначе, был отцом первого ребенка Чрезмерно Любопытной, не имело сейчас никакого значения. Важно не то, что было, а то, что есть и будет. Поэтому третий ее малыш, тот, что сладко спит в сумке, в случае смерти матери будет выкормлен и выращен другими. Со временем у него появится свой Рой. О будущем позаботятся, но настоящее решается здесь и сейчас.

Есть ли у нее шанс одержать верх в поединке? Почти нет. Исчезающе малая величина. Несовместимый гораздо сильнее и полон ненависти. Он может проиграть лишь в том случае, если удастся заставить его совершить промах. Но это непросто, тем более что противник УЖЕ ЗНАЕТ, что его будут провоцировать на необдуманные действия…

Но и она вскоре узнает, какие приемы он припас. Заранее заготовленных хитростей нет, их невозможно скрыть. Знание против знания. Сила против силы.

…Оба Роя были отосланы на дальний край долины — туда, где их не могли достать мыслеприказы хозяев. После поединка останется один осиротевший Рой. Без приказов хозяина, а главное, без его кожных выделений он быстро погибнет, как вечно гибнут слуги, всецело преданные кому-то одному. Младенец, погруженный в легкий сон, был передан другой матери. Она сильная, она сумеет вырастить двоих. К тому же это повысит ее статус. Наконец зрители удалились за пределы поляны и ввели себя в полуоцепенение, не желая создавать помех.

Поединок начался.

Она ударила первой — это удваивало шансы на победу. Правда, даже удвоенные, ее шансы оставались призрачными.

Несовместимый отбил удар игаючи. Он и не думал хитрить — попросту рубанул наотмашь, обрушив на свою противницу приказ умереть, и мощи приказа достало бы, чтобы умертвить десяток когтистых хватателей.

Остановилось сердце. Усилием воли она запустила его вновь, но вслед за первым ударом немедленно последовал второй, еще сильнее.

Щит! Надо построить щит! Но не поздно ли? И главное, придется выбирать: либо защита, либо нападение. Кто только защищается, тот не победит. Несовместимый силен, он пробьет любой щит…

Она создала лишь видимость щита, надеясь обмануть противника, но тот был начеку и ни на мгновение не расслабился перед очередным ударом.

Удар был страшен — все тот же бесхитростный приказ умереть. Несовместимый не собирался разнообразить приемы нападения. К чему? Еще несколько таких ударов — и все будет кончено.

Он едва почувствовал ответный удар Чрезмерно Любопытной — противница быстро слабела, и все шло хорошо. А потом… потом он перестал чувствовать что бы то ни было.

Ну я же допер: что-то должно случиться, да? И не самое приятное.

Так оно и вышло. Гляжу: Прыткая отпустила на волю свой осиный рой, передала другой обезьянолетяге детеныша, а на меня ноль внимания. Иногда я могу заметить, что мною управляют, иногда нет. Сейчас — вроде не управляют. Я сам с усам. Не говоря уже об отросшей дикой бородище. Питекантроп на воле. Недостающее эволюционное звено.

Сижу на травке возле ручейка, что бежит по гладким окатышам на краю поляны, никого не трогаю, починяю пращу и вижу краем глаза: аборигены куда-то сматываются. Мне приказа нет, значит, эвакуация не связана с опасностью, могу и дальше груши околачивать. Я даже обрадовался: сейчас потренируюсь прямо тут, а заодно добуду себе витаминный полдник. Присмотрел дерево со спелыми плодами, не знаю, как они называются. Но вку-у-усные!..

Прыткая, однако, не ушла — сидит на низкой голой ветке, нахохлилась. И еще одна обезьянолетяга осталась — та выбрала ветку на другой стороне поляны. Сидят, друг на друга глазеют. А я в ожидании, когда они уберутся, подергал пращу — нормально, подобрал в ручье подходящий голыш и присматриваюсь, какой бы плод сбить первым…

Тут меня и ударило!

Говорил уже и еще повторю: я ничего не боюсь, когда мне не страшно. Прыткая может внушить мне страх, но я понимаю, во-первых, что это влияние извне, а во-вторых, что оно делается для моего же блага. И вот — ужаснулся не по чужой воле, а как-то сам по себе! Словно чья-то лапа пролезла ко мне в грудь и сдавила сердце. Подумал: вот она, смерть. Вот как, оказывается, умирают. Проще простого.

Причину долго искать не надо — вон та обезьянолетяга, что таращится на Прыткую, отчего ту прямо-таки корежит. Драка у них… ментальная, что ли? В общем, один черт, мне не до семантики. И бьет меня противник моей Прыткой. За что? Наверное, просто так, случайно зацепил…

Сердце встало, по-моему. Хочу вдохнуть — и не могу. Приехали. Кончен твой путь, лазутчик по прозвищу Потаскун, поезд дальше не идет, освобождай вагон.

Вдруг понял я, чего боится человек — неизвестности. А когда все ясно, чего ж бояться? Сразу на меня спокойствие нашло. Страх ушел, как и не было его, одна печаль осталась. И с печалью этой вспоминаю я свою жизнь от и до. Картинки детства мелькают, потом юность пошла, зрелые годы…

Это прямо в мозгу. А в глазах уже чертики какие-то плавают, видеть мешают. Дальше будет еще хуже: уйдет явь, а что нарисуется? Не знаю. Туннель, говорят, со светом вдалеке.

Не хочу туда, а придется. Насильно тащат.

И знаете, что дальше было? Кто-то внутри меня как крикнет дурным голосом: И ТЫ НЕ ПОПЫТАЕШЬСЯ НИЧЕГО ПРЕДПРИНЯТЬ? СЛАБАК! НИЧТОЖЕСТВО! СДАЛСЯ? А ВОТ ХРЕН ТЕБЕ ПО ВСЕЙ РОЖЕ! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ, ГОВОРЮ, ЧТО-НИБУДЬ!

Последняя защитная реакция сознания, не иначе. Заградотряд.

Это только рассказывается долго, а на самом деле промелькнуло в один миг. Вскочил я. Тела своего не чувствую, а вскочил. Что делать — ясно. Кто виноват — тоже. Вон та обезьянолетяга, что ломает Прыткую и, судя по всему, скоро добьет совсем. Цель вижу, хоть и в пляшущих чертиках.

Окатыш — в пращу. В четыре взмаха раскрутил я снаряд и послал его куда надо. И представьте, ничего не боялся ну вот ни столечко. А чего мне бояться? Я и так, считайте, уже труп, хуже не будет.

Целил в голову, а попал куда-то в бок. И все равно обезьянолетяга с ветки — кувырк! Подергалась-подергалась на земле да и успокоилась. Кранты. На списание. Потерпел аварию летательный аппарат.

Дыхание мое понемногу восстановилось. Сердце вздрыгнулось и пошло, пошло родимое! Чертики из глаз вмиг брызнули в разные стороны, словно их кто-то святой водой шуганул. Радуюсь. Даже не подумал в тот момент: а сам-то я на списание не пойду ли? Ведь убил — внаглую! — представителя высшей формы жизни, царя и бога местного, звучащего, наверное, жутко гордо!

А дальше как в романе. Хлоп! — на той стороне поляны открывается Лаз. Круг с переливчатым дрожанием воздуха в нем. Сразу и не заметишь, если издалека.

Я и не заметил его сразу, а как пригляделся, кинулся бежать к Лазу что есть духу. Даже пращу бросил, чтоб не мешала. Делаю гигантские прыжки, а в голове одна, но пламенная мысль: «Только бы Прыткая не успела помешать!».

Не успела. Наверное, очухивается. Видать, крепко ее та обезьянолетяга приложила. А мне того и надо!

Думаю, в беге на короткую дистанцию я мировой рекорд побил — понятно, с поправкой на местную силу тяжести. Влетел в Лаз со всего разгона, получил по ушам перепадом давления, оглох на несколько секунд, дышу, как рыба на песке… Шарахнулся кто-то от меня, потом набегают со всех сторон, хватают…

— Клоп?! — не верю глазам.

— Потаскун? — Он тоже не верит. Меня теперь только по голосу и можно узнать. Образина я грязная да бородатая.

— Погоди… Дай отдышаться… Ты же погиб!

— Я? — смеется Клоп. — А ты труп видел?

— Я — нет. Кошмарик видел.

— Кошмарик? А вот мы его сейчас спросим. Эй, Кошмарик, ты куда спрятал мой труп? Сознавайся. Следствие располагает данными.

Ржут оба. И Кошмарик тут! И Папаша с Удавом и Гадким Цыпленком! Все здесь, все живы! Все в «эластиках» — готовились, значит, к выходу.

— Да как же это?… — бормочу я, ничегошеньки не понимая, и вид имею, должно быть, препотешный, отчего ржание вокруг меня только усиливается.

— Да проще простого, — говорит Клоп, отсмеявшись. — Тебя же почти сразу аборигены охмурили, забыл? Ну тогда, когда ты в лес за бревном пошел, мы еще хижину хотели строить… Вспомнил? Мы тогда всю долину прочесали — нет тебя! Пропал без вести. Потом-то уразумели: аборигенам загипнотизировать человека — раз плюнуть. Тебе внушили что-то, ты и пошел, как болванчик… Прости, не смогли тебя сразу вытащить — пришлось в темпе уходить, а потом у туннельщиков с Лазом не ладилось… Слыхал бы ты, как их Лысый Кактус крыл!..

— Стой! А группа Папаши? Они же под обвал попали!

— Никуда они не попадали. Внушили тебе это, понял? Заморочили тебя.

— Кто? Эти обезьянолетяги?

— Ну! Аборигены — они такие. Много чего умеют. Короче, так: мы туда больше ни ногой, понял? За тобой шли, и то в последний раз. Земля-118 признана непригодной для колонизации. А с тебя причитается. Знаешь, какие премиальные тебя ждут? Ого!

Что мне теперь те премиальные! Однако спрашиваю с заинтересованным видом:

— Сумма?

— Карантин тебе сейчас, а не сумма прописью! Недели три точно пропаришься. Ты записи своих глюков делал? Диктофон, вижу, сохранил… Бесценный материал, между нами говоря. Психологи тебя на части порвут. Ну давай не стой, иди, люди ждут…

Вечером славно поддали в «Золотой дюзе». Гадкий Цыпленок познакомил меня с Гретой Бриккен. Везде он первым успевает! Но сегодня не его день: перебрал лишку, замолк и без всякого предупреждения начал валиться со стула. Едва я его успел подхватить. Ну, вызвал такси, отправил парня проспаться — друзья как-никак. Не бросать же его.

Грета Бриккен оказалась весьма мила. Чего я уж совсем не ожидал — приняла мое приглашение поужинать вдвоем. Я скромный человек и хвастаться не люблю, поэтому просто скажу: волшебная получилась ночь. А если бы и любил хвастаться, то все равно не нашел бы для описания этой сказки ни существительных, ни глаголов — одни междометия с восклицательными знаками, ровным строем уходящими за горизонт.

Вот как! И вот вам всем! Говорите теперь, что я человек недалекий и звезд с неба не хватаю. Умничайте, умники. Я лучше вас знаю, кто я такой. Ну, недалекий… Зато жизнь моя полна и интересна. Честно признайтесь: обратит ли на вас внимание Грета Бриккен? Ну то-то.

На службу опоздал, конечно. Лысый Кактус меня тут же уволил и минут десять помнил. «Ты еще здесь?!» — шипит сквозь зубы, как аспид. Но потом прибежал, глаза горят: «Общий сбор! А ты какого-растакого сидишь? — Это он мне. — Живо в инструктажную! Лентяи! Уволю всех к чертовой матери!»

Мгновенно улавливаем, что к чему, нам не привыкать. Туннельщики пробили ход еще в один мир, и подобная Земле планета там есть, и уже вовсю идет первичный анализ.

Работаем, братцы! Завтра выход.

Инструктаж, подгонка снаряжения, еще один инструктаж и обязательные восемь часов сна. С недавних пор я не люблю спать — очень уж дурные снятся сны, а главное, однообразные. Будто бы я вновь на Земле-118, двойной планете, слившейся в одну, забавляю крылатых макак, представляя им в уме то одно, то другое. Естественно, под чутким руководством Прыткой, а как же иначе? Иногда после таких снов я просыпаюсь весь разбитый. Не хочется мне обращаться к штатному психологу, да и к частнику не очень хочется, а, видно, придется: вдруг чего-нибудь порекомендует?

Так и сделаю, но только не сегодня. Схожу еще в один рейд, поскучаю после него в карантине и уже тогда…

Двуногое отлично отработало представление. Как всегда. А ведь, по первоначальным прогнозам, оно уже давно должно было износиться на сто процентов — либо сойти с ума до полной неуправляемости, либо покончить с собой на почве безысходности, осложненной психическими сдвигами.

Теперь это надолго. Давно уже Чрезмерно Любопытная и двуногое покинули долину, где произошел поединок — поворот русла судьбы обоих. Хребты и перевалы, перевалы и долины… Беспокойная велика, и везде найдется спрос на необычайное представление. Пусть взрослые легко могут увидеть его издалека, просто помедитировав немного, но то взрослые. Детвора предпочитает видеть глазами.

Их ждут. Они нужны. И каждый новый день работает на авторитет Чрезмерно Любопытной, Которой Не Хватает Достаточного.

Строго говоря, авторитета ей как раз хватает…

Раньше все это мыслилось совершенно не так. Во всяком случае, до поединка с Несовместимым…

Двуногое сходило с ума от желания вернуться к себе подобным. Конечно, она не могла открыть то, что двуногое называло про себя Лазом — проходом в иной мир, да не просто смежный, а вероятностно-временной. Двуногое так и не поняло, что на сей раз попало не в какой-то параллельный мир, а в одно из вероятных будущих своего собственного. Пути назад для него просто нет. Вероятность того, что его двуногие сородичи вновь пробьют Лаз сюда же, равна нулю и теоретически, и практически. Никто не в силах вернуть двуногое обратно и меньше всего народ Беспокойной, предпочитающий не ломать природу, а жить по ее законам. Наверное, можно ослабить землетрясение, заткнуть вулкан, рассеять ураган — но проще заблаговременно уйти. Мыслящему существу нужна свобода, а не всемогущество.

Можно было внушить все это двуногому существу, но зачем? Ясно ведь, что двуногие еще не знакомы с квантово-вероятностной физикой пространства-времени и работают наобум. Отнять надежду, открыв истину, — хорошо ли это?

Оставалось ждать, когда двуногое совершенно износится, и покончить с ним, дабы не продлять его мучений…

Поединок был признан честным. Никто из наблюдателей не уловил отданного двуногому существу приказа физически атаковать Несовместимого, да и не мог уловить. Такого приказа просто не было. Чрезмерно Любопытная погибала, тратя на защиту последние силы, она просто не могла управлять двуногим! Двуногое все сделало само. Спонтанное нападение животного не может считаться нарушением условий поединка.

Оживая, Чрезмерно Любопытная открыла в себе атавизм: чувство благодарности. Или она заразилась им от двуногого?

Какая разница! Атавизм был из числа простительных. Использовав его, она, несомненно, усугубила свою репутацию мыслящего существа, которое немного не от мира сего… но с этим можно было мириться.

Она знала наперечет все несложные желания двуногого. Что ж, пусть оно получит то, что заслужило, а в реальности или воображении — так ли уж важно? Да и существует ли реальность на самом деле?

Созданная для двуногого иллюзия поглощала совсем немного психической энергии. Такому низкоорганизованному существу ничего не стоит перепутать сон и явь. Особенно при небольшом, но постоянном воздействии со стороны.

А еще — она полностью взяла на себя заботу о его кормлении, лечении, гигиене и отдыхе. Ее малыш подрастал, готовился к первому полету и уже не требовал столько внимания, сколько раньше.

…Они остановились на ночлег у крохотного озерка перед перевалом. Ночь была душной, с юга приближалась гроза. Далеко на севере тоже громыхало — там проснулся вулкан. Двуногое спало, свернувшись на голом, нагретом за день камне, и улыбалось во сне. Оно было дома, среди своих. Оно было счастливо.