«Красин» во льдах

Дни в Ню-Олесунне

В день, когда «Красин» вошел в Кингсбей и стал на рейде поселка Ню-Олесунн, на Шпицбергене было лето. По зеленой воде фиорда плыли ледяные горы. В воде плескались кайры, глупыши, дикие утки, нырки, гуси. Чайки то повисали над кораблем, то грудью падали на поверхность воды, клювами добывая пищу, и снова поднимались над мачтами корабля. Вероятно, никогда еще подобное оживление не кипело под семьдесят девятым градусом северной широты. В бухте стоял черный «Читта ди Милано» — судно с гигантским блоком на носу, предназначенным для прокладки кабеля на морской глубине.

Здесь же на рейде находились суда шведских экспедиций «Тания» и «Квест», безуспешно пытавшиеся разыскать во льдах Арктики экипаж дирижабля «Италия». У деревянной пристани грузился норвежский угольщик, кажется единственное судно в Кингсбее, не имевшее никакого отношения к розыскам Нобиле. Несколько позднее в Кингсбей вошла вырвавшаяся из объятий льдов маленькая «Браганца». И в довершение всего, к полному изумлению немногочисленных обитателей Ню-Олесунна, как-то утром неподалеку от «Красина» вырос гигантский корпус океанского туристского корабля «Стелла Полярис». Этот корабль-люкс прибыл в Кингсбей только ради того, чтобы путешествующие на нем миллионеры могли взглянуть на «Красина»! Любопытство их было удовлетворено. Постояв в водах Кингсбея пять или шесть часов, «Стелла Полярис» поспешила убраться из негостеприимных широт Шпицбергена.

После пустыни Ледовитого океана, после льдов и безжизненных берегов Норд-Остланда крошечный поселок Ню-Олесунн в два десятка домов и бухта, в которой мы встретили пять или шесть кораблей, показались нам шумным, кипучим портом.

В утро 19 июля мы прощались со спасенными. Катер с «Читта ди Милано» подошел к борту «Красина». Хромой Чечиони возился в кают-компании, собирая вещи-реликвии. Он складывал в кучу чулки, тряпки, теплые шапки, флажки. Потом все вышли на палубу. Дзаппи шел впереди, широко улыбался и скалил крупные белоснежные зубы.

— Мы еще придем к вам в гости, — сказал, прощаясь, Вильери.

Вместе с Бегоунеком они спустились по трапу на катер.

Уходили Трояни, Бьяджи и раненый, опирающийся на костыль Чечиони. Не было Мариано. Шесть спасенных уехали без него. С катера они махали нам шапками, поднимали руки и кричали «аддио».

С борта нашего корабля мы видели, как катер по дошел к борту «Читта ди Милано». На палубе итальянского судна выстроились матросы. Они встретили появление спасенных возгласами «вива».

За Мариано пришел другой катер. Его спускали с «Читта ди Милано» на воду на специально сооруженном помосте при помощи пароходного крана.

Мариано вынесли на носилках из лазарета. Он лежал в шапке, рыжебородый, с бледным лицом. Глаза его улыбались, но это была улыбка безразличного к окружающей обстановке человека. Лежа, он помахал на прощанье рукой в теплой лайковой перчатке. Носилки положили на помост. Помост подцепили к крану. Держась за цепь, обхватив ногами носилки, над Мариано стоял итальянский фельдшер. Краном подняли помост и опустили его вместе с Мариано и фельдшером по другую сторону борта — на катер.

Катер с Мариано отошел к борту «Читта ди Милано». На «Красине» больше не оставалось спасенных.

После обеда на ледокол прибыли гости с «Читта ди Милано», со шведского корабля «Квест» и из Ню-Олесунна. Мы видели у себя знаменитого летчика Маддалену, генерала Романью, командира «Читта ди Милано», и капитана Торнберга, начальника шведской экспедиции на корабле «Квест».

Затем «Красина» покинули наши спутники, гости красинской экспедиции Гуль и Джудичи. В Ню-Олесунне работали геологические партии Гуля. Он покидал ледокол, не зная еще наверное, вернется ли с нами в Норвегию. Джудичи решил возвращаться в Берлин и в ожидании парохода устроился на квартире у ню-олесуннского инженера.

Красинцев по-прежнему тревожило положение несчастного Мариано. Доктор Средневский не считал нужным скрывать, что гангрена, уже захватившая отмороженную ногу спутника Дзаппи, разрастается с угрожающей быстротой. Средневский был убежден, что только срочная ампутация зараженной ноги может спасти жизнь Мариано.

По его настоянию через день или два по прибытии в Кингсбей на борту «Читта ди Милано» итальянский хирург Гарбино ампутировал Мариано ногу.

Состояние больного не позволяло дать ему хлороформ. Врач красинской экспедиции Средневский присутствовал при операции в качестве ассистента. По его словам, Мариано во время мучительной операции без наркоза вел себя чрезвычайно мужественно.

С остальными спасенными мы снова встретились на борту нашего «Красина». Вильери прибыл к нам, уже переодевшись в военно-морскую форму итальянского офицера, и на «Красине» его даже не сразу узнали.

Он явился к профессору Самойловичу с поручением от Умберто Нобиле. Генерал Нобиле передавал свои извинения: из-за болезни он не в состоянии посетить «Красин».

Через Вильери он просил профессора Самойловича прибыть на «Читта ди Милано».

Самойлович и его помощник по экспедиции Орас на катере отправились к борту «Читта ди Милано». Нас всех интриговали подробности этой встречи. Как будет вести себя Нобиле? Что он сообщит профессору Самойловичу? Расскажет ли что-нибудь о своих планах?

Надо ли говорить, с каким нетерпением мы дожидались возвращения Самойловича! Не помню, сколько времени пробыл Самойлович на борту итальянской плавучей базы. Помню только, что мы, журналисты, все время дежурили на борту нашего корабля, с которого хорошо был виден «Читта ди Милано». Ведь оба корабля стояли на рейде Ню-Олесунна на очень небольшом расстоянии один от другого.

Наконец-то мы увидали, что Самойлович по трапу «Читта ди Милано» спускается на маленький катер.

Профессор едва успел ступить на палубу «Красина», как пятеро журналистов окружили его с настойчивой просьбой немедленно поделиться своими впечатлениями. Что он застал на «Читта ди Милано»?

Передаю здесь рассказ Самойловича.

На палубе итальянского корабля руководитель красинской экспедиции был торжественно встречен итальянскими офицерами. Его тотчас повели в каюту Умберто Нобиле. Войдя в каюту, Самойлович и Орас застали у Нобиле уже хорошо им знакомого Бегоунека. По впечатлениям Самойловича, Бегоунек оставался с Нобиле в дружеских отношениях:

При появлении красинцев Нобиле чуть приподнялся с кресла — сломанная нога мешала ему. Он обнял и поцеловал Самойловича и пожал руку Орасу. С Самойловичем они были знакомы давно и встречались в лучшие для Нобиле времена. Самойлович нашел, что Нобиле очень изменился, похудел; еще недавно брюнет, за время, протекшее со дня катастрофы, он превратился в седоволосого старика.

Когда гости расселись, Нобиле сказал, что намерен участвовать в дальнейших поисках группы Алессандрини, то есть тех шестерых, что остались на унесшемся дирижабле.

Он спросил, сможет ли он участвовать в этих поисках на «Красине». Самойлович ответил, что с охотой предоставит ему место на ледоколе.

Нобиле, однако, не переселился на борт нашего «Красина». Итальянское правительство приказало ему вернуться в Италию.

По словам Самойловича, положение Нобиле на «Читта ди Милано» было вообще двусмысленным. Фактически он уже был, как выразился Самойлович, «на положении пленника». Он не имел права выходить из каюты, когда ему вздумается, ел отдельно от всех в своей каюте, не должен был беседовать с другими итальянскими офицерами. Письма его подвергались особой цензуре. Все до последнего матроса на «Читта ди Милано» знали, что генерал Умберто Нобиле в опале, что Муссолини на него разгневан и в Италии Нобиле, по всей вероятности, ожидает суд.

Командир «Читта ди Милано» Романья ди Манойло, маленький вертлявый офицер, как-то посетивший наш «Красин» и насмешивший всех своим видом, теперь был начальником Нобиле. Ему было поручено «присматривать» за генералом, которому Романья ди Манойло еще недавно сам подчинялся.

Этот Романья даже не разрешил Нобиле присутствовать на официальном завтраке на борту «Читта ди Милано» в честь руководителей красинской экспедиции!

Положение «Красина» между тем оставалось неопределенным. Первоначальный проект захода в Адвентбей пришлось отклонить. «Красин» с его глубокой осадкой не мог приблизиться к пристани ни в Адвентбее, ни в Ню-Олесунне. Мы продолжали стоять на рейде. Сообщение с Ню-Олесунном поддерживалось на лодках.

Олесунн — город в Норвегии. Когда-то очень давно рыболовы из Олесунна на парусных шхунах переплыли море Баренца, с севера обогнули Форланд, преддверие Шпицбергена, и высадились на берегу Кингсбея.

Из бревен, приносимых течениями полярного океана от берегов Сибири, олесуннцы выстроили здесь первое жилище и в память родного города назвали место Ню-Олесунн — Новый Олесунн.

Мы гуляли по единственной улице Ню-Олесунна, образованной двумя рядами стоящих вразбивку деревянных домов. Я насчитал их два десятка. Здесь проживало в то время 258 мужчин и 20 женщин. Я пишу «проживало», потому что теперь Ню-Олесунн опустел и заброшен. Добыча угля на берегу Кингсбея в наши дни уже прекратилась. Но в дни красинского похода «Ню-Олесунн-Куль-Компани» разрабатывала уголь в Ню-Олесунне, и норвежское правительство не вмешивалось во внутренние дела компании. Ей же принадлежали и все двадцать домов поселка. В снег, в темень, в стужу ню-олесуннцы не прекращали рыть уголь.

Мы спускались длиннейшим подземным коридором, идущим в штольни под углом в 25°. Тучный инженер Кисс, попавший в Арктику из южноафриканских алмазных копей, кричал:

— Расстегните ворот! Здесь слишком жарко. Простудитесь!

Температура внутри рудника даже зимой не опускалась ниже двух с половиной градусов холода по Цельсию. Во время работы рабочие свободно обходились без полушубков.

Кисс — громадина человек с невысоким лбом, с крошечными усиками, криво прорезанным ртом и маленькими мигающими серыми глазками — вызвался быть нашим проводником. С ним можно было говорить по-немецки и даже немного по-русски. Готовясь к переселению на Новую Землю, он принялся изучать русский язык.

Дом Кисса стоял в стороне от других жилищ.

Дом был, как все остальные, деревянный, приземистый. Невысокие строения легче противостояли арктическим ураганам, сносившим иной раз крыши домов. Чтобы крыша держалась крепче, ее перехватывали толстыми проволочными канатами. Концы канатов притягивали к якорям, которые зарывали в землю. Крышу, укрепленную таким образом, не мог снести никакой ураган.

* * *

Еще не сходя на берег, с борта ледокола мы видели за домиками Ню-Олесунна странное большое сооружение. Издали оно напоминало какую-то исполинскую клетку размером с пятиэтажный дом — помещение для хранения дирижабля. Это и был прославленный эллинг Нобиле, в 1926 году — эллинг «Норге», в 1928 году — эллинг «Италии». Отсюда летел к Северному полюсу Амундсен два года назад. Отсюда в мае этого, 1928 года стартовала в свой трагический рейс «Италия».

Уже на второй день прихода в Кингсбей мы на шлюпке переправились в Ню-Олесунн и поспешили к эллингу.

В его высоких переплетах хлопотали маленькие серые птички. Они вили гнезда в громадном деревянном гнезде погибшего воздушного корабля.

Под высоким настилом, в канавках, во мхах валялись пустые бидоны, коробки, ящики, бочки и банки из-под консервов — остатки двух исторических экспедиций: Руала Амундсена и Умберто Нобиле.

Изумительное сооружение воздвигнуто было во время полярной ночи и стужи шпицбергенской зимы. Эллинг строили при свете прожекторов. На постройку ушло двадцать километров балок, доставленных из Норвегии. Высота эллинга — тридцать метров, длина — около ста двадцати.

Читая многочисленные надписи, сделанные красками на балках эллинга, я ни разу не встретил имени Руала Амундсена. Но зато сколько раз встречалось имя Умберто Нобиле, неизменное «дуче», под которым подразумевался Муссолини, и, наконец, просто и открыто: «Да здравствует Муссолини!»

Разумеется, сам Нобиле в этом не виноват. Не он исписывал именами и лозунгами ребра своего знаменитого эллинга. Упражнялись в надписях итальянские строители, привезенные на «Читта ди Милано», и люди команды этого корабля!