«Песняры» и Ольга

Прощальная речь президента была короткой и разной (вероятно, так полагалось по сценарию встречи):

- Вы - гимнасты. Вы прыгаете, вертитесь, летите вниз головой над снарядом. И всегда приземляетесь на ноги. Мне думается, нам, политикам, есть чему у вас поучиться. Особенно вот такому умению - всегда, в лю­бой экстремальной ситуации, твердо становиться на ноги.

Вот и все. Мысленно задним числом Ольга извини­лась перед Никсоном за свое утреннее недовольство.

ТРИУМФ В ЧИКАГО

Когда настал последний, восемнадцатый день того первого американского турне, группу ошарашили ново­стью - летим не в Москву, а... на очередное выступление в Чикаго. Ольга сначала расстроилась, а потом...

Из воспоминаний Ольги:

- Мы провели прелюбопытные, преприятные дни. Даже по меркам той американской влюбленности в Чикаго нас принимали с каким-то невероятным инте­ресом и вниманием.

Словно не «Боинг» приземлился на местном аэро­дроме, а по меньшей мере звездолет инопланетян. В день нашего приезда первые полосы газет кричали ги­гантскими заголовками, перевирая на все лады тему «российских пришельцев». Словом, едва спустившись с трапа самолета и выслушав приветственные сло­ва, мы тотчас забыли свои недавние страхи по поводу того, что летим в столицу американской преступно­сти, город гангстеров, антисоветчиков, наркоманов и игроков в рулетку.

Двухчасовое выступление, как и все предыдущие, прошло «на бис». А вечером на торжественном приеме в честь русских спортсменов Ричард Дик Дейли, мэр Чикаго, подводя черту под пышными речами, вдруг совершенно серьезно произнес:

- Отныне и до скончания века 26 марта объявляется в Чикаго Днем Ольги Корбут, а сама она провозглаша­лся почетным гражданином города!

Вот так, ни больше и ни меньше!

Сияющий мэр вручил Оле памятную медаль, расцеловал в точности по русскому обычаю, и они минут двадцать стояли обнявшись, позируя разнокалибер­ным фотообъективам и кинокамерам. Ольга раздала за вечер тысячи три автографов.

Каждый год потом, до начала восьмидесятых, Ольге в Гродно, а затем в Минск аккуратно в феврале при­ходили открытки с приглашением посетить Чикаго. «Уважаемая мисс Корбут! Сердечно просим принять участие...» А потом открытки перестали приходить: то ли забыли, то ли обиделись за молчание...

Чикаго запомнился еще двумя событиями, проис­шедшими позднее. Первое - веселое, второе - груст­ное. Однажды автобус с гимнастками притормозил на одной из тихих, отдаленных от центра улиц. Девуш­кам хотелось вдали от людской толчеи побродить по городу, поговорить ни о чем, вспомнить дом, приобре­сти сувениры. Но и здесь их узнали, налетели люби­тели автографов, окружили, забаррикадировали путь к отступлению. Целый час гимнастки расписывались на тетрадных листках, фотографиях, рекламных про­спектах, журнальных вырезках, визитных карточках, а то и на обыкновенных клочках бумаги, пока - боч­ком, бочком - не сумели просочиться обратно в авто­бус. Дверь за Любой Богдановой защелкнулась, и все вздохнули с облегчением.

Автобус стал медленно выбираться на простор ши­роченной пустой улицы. И тут девушки увидели маль­чишку лет двенадцати, идущего на руках вслед за ними. Автобус набирал скорость, а он упрямо продви­гался вдоль обочины вслед. Двадцать метров, пять­десят, сто! «Остановите, остановите!» - закричали все хором. Водитель отважно дал «задний». Девушки, по­выпрыгивали на тротуар, окружили мальчишку, по­ставили на ноги: «В чем дело?»

Дело было в автографе, который он не сумел полу­чить. Конечно, ему вручили и автографы, и цветы, и значки, оказавшиеся под рукой. Ольга потом смеялась, что, наверное, у нее такого лица, как у этого мальчиш­ки, не было даже после Мюнхена.

Второй случай прямо противоположного свойства, из категории «ложка дегтя на бочку меда». В Чикаго анонимный доброжелатель (а может, подлец) позво­нил и полицию и сообщил: «На Корбут готовится по­кушение». Если это юмор, то черный. «Никогда не ду­мала, - говорила Ольга, - что так плохо жить на свете, когда ждешь выстрела ниоткуда, утром, в полдень или вечером, из окна на двенадцатом (или третьем) этаже дома напротив или из канализационного люка, вон того, незакрытого, справа. Как-то сразу пропадает охо­та играть в любимицу публики, в маленькую героиню, в осчастливленную Золушку. Тянет запереться в гости­ничном номере на два оборота, сидеть там не шелох­нувшись, болезненно прислушиваясь к шагам в кори­доре, дыханию улицы за гардинами, гулким вздохам водопроводного крана в ванной. Так трудно оторваться от кресла и вместе со всеми куда-то двигаться. И что-то говорить и делать. И идти не оглядываясь. И делать вид, что все хорошо. И ждать, слыша, как звенит вну­три нерв».

«Пустое! - говорили американцы, хлопая попере­менно то Ольгу, то руководителей делегации по пле­чу. - Обыкновенная провокация, чтобы испортить вам настроение. Ничего не случится». При этом на встрече с учащимися колледжа вокруг Ольги ненавязчиво рас­положилась группа джентльменов в штатском. При­дирчиво оглядев заслон, она отметила: ребята - про­фессионалы, откуда бы ни грохнуло в этом помещении, до нее пуле не добраться.

Страхи действительно оказались напрасными. Ни­кто не стрелял, не покушался, не преследовал. Только тихий, почти неуловимый зуммер остался после того внутри.

МОНРЕАЛЬ

К моменту, когда над олимпийским помостом в Монреале зазвучал фрагмент из первого концерта Чай­ковского, приглашая гимнасток на построение, у Ольги все было сделано «на 100 процентов». Обновлены, усложнены и отрепетированы все старые программы. Варненский прыжок «360 плюс 360» отточен до блеска.

На бревне интереснейшая связка: «фляк» и тут же в темпе «бланш-перекат». И оригинальный соскок - саль­то вперед с поворотом на 540 градусов. И так далее, и так далее. Да, все могло быть «на сто процентов». Мог­ло, но не стало.

За несколько дней до старта в очередной раз захан­дрил голеностоп - старая травма. Травмы всегда слу­чаются некстати, такова уж их природа. Но чтобы так некстати! Ольга щадила себя, практически не выпол­няла соскоков на последнем этапе подготовки. Врачи колдовали над ногой, кажется, подлатали, заштопали.

Увы, к середине обязательной программы Оля уже не просто хромала - ковыляла. У беды цепная реакция. Личный зачет Олимпиады для нее закончился: при­шлось выбросить двойное сальто на «произвольных», изъять «сальто Корбут» из комбинации на брусьях, кое-что урезать в остальных программах. На одной ноге такие элементы не исполнишь. Посмотрели ей в глаза, спросили: «Сможешь выступать?» - «Смогу».

Речь шла о команде. Для Ольги подвести кого-то - трагедия. Себя - пожалуйста, сто раз. Ах, травма, трав­ма...

В Монреале дело было не только в травме. На Ольгу накатило безразличие ко всему - удивительное, непо­нятное. Непробиваемое. Эмоциональный кризис. Отку­да?

Физические кондиции - отличные. Техническая оснащенность - мюнхенская Корбут может позавидо­вать. Души нет. Полета. Видимо, нахлебалась гимна­стики под завязку. Может, оттого и травма проявилась, выползла змеей, почувствовав слабинку.

Ольга понимала: если не сможет себя сломать, расшевелить, разволновать, зажечь - проиграет с треском. Ни зал не помог, ни аплодисменты - не ожила!

Из воспоминаний Ольги:

- Никогда не рассказываю о Монреале. Не потому что проиграла. Не помню, пустота в памяти. Куда ходили, с кем встречались, что видели, как проходила борьба в командном и личном первенстве - ни одного события не запечатлелось. Лишь мощная гранитная стена спокойного безразличия, которую я рублю, кромсаю, режу, сбив в кровь руки и сердце. И желание: чтобы поскорее кончилось это мучение, этот позор. И жгучий стыд: подвела тренеров, рассчитывавших на меня. И недоумение. Через четыре года я проиграла самой себе, будучи сильнее. И обида: у болельщиков новый кумир - Надя Команечи, к ее ногам низвергается мой Ниагарский водопад. Мне же - «доброжелательные» (по шкале) овации, сочувственные взгляды. Лучше бы сви­стели и топали, чем сочувствовали. Горько, горько... Образ Ольги-обиженной, Ольги-Золушки я играть не могла. Ольга-Мудрая и Холодная болельщикам не понравилась.

Небольшой презент, сувенир по завершении гим­настической карьеры - серебряная медаль на брусьях. И пульсирующая жилка радости у виска на прощание: никто до сих пор не исполняет «сальто Корбут» так размашисто, как она; никто не освоил за два года вар­ненский прыжок; никто не делает на бревне «фляк» и «бланш-перекат» в темпе; никто не...

МЫ ВМЕСТЕ

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА И ПЕРВЫЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Удивительное дело - господин Случай. Вся моя жизнь состоит из цепочки случайных событий и встреч, которые ее в конечном итоге меняют карди­нально. После знакомства с Ольгой Корбут прошло около года. Я тогда в самолете, когда мы подлетали к Нью-Йорку, записал ей в книжку свой телефон и адрес. И после этого я о ней ничего не слышал.

В моей личной жизни назрел кризис: у Ольги, моей первой жены, появился другой мужчина. Возможно, моя гастрольная жизнь поспособствовала этому. Но я, как обычно в таких случаях, узнал об этом последним. Более того, я достал путевки на юг в санаторий «Бела­русь», куда они поехали вместе.

Меня потрясло то, что я узнал. Я запил на три дня. И где-то на четвертый день моих возлияний с друзья­ми раздается звонок - Ольга Корбут. Она приехала вме­сте со сборной СССР по гимнастике, они, как всегда, остановились в гостинице «Юбилейная». Тренировка была назначена на вечер, и она скучала одна. Оказыва­ется, у Ольги накануне должна была состояться свадь­ба, она с нее просто сбежала. Неудачливым женихом был спортсмен из городка под Гродно. Он настаивал, чтобы Ольга взяла его фамилию, но она, как всегда, сделала все по-своему.

В общем, поговорили мы с Ольгой по телефону, и вдруг она спрашивает:

- Можно я к вам приеду?

- Пожалуйста, - говорю.

А в этот момент у меня дома были мои друзья Волк и Яшкин. Через некоторое время - звонок в дверь. Я открываю. Стоит Ольга в элегантном розовом костюмчи­ке. Я как-то замешкался, смотрю на нее во все глаза. Ей это надоело:

- Вы меня, - говорит, - может быть, впустите?

Вот так она и вошла в мою жизнь.

Дальше был серьезный разговор с женой. Я оставил ей все - забрал только личные вещи. Корбут тогда ска­зала: «Ничего не бери, все сами наживем».

Мы поехали на родину отца Ольги, в Полесье, Калинковичский район, в деревню Дубняки.

Это было потрясающе. Я никогда не жил в деревне, я был городской мальчик. Туда мы еле добрались: Оли­на «Волга», можно сказать, проползла брюхом по песку через «три леса», который без труда мог преодолеть только трактор.

Я помню, мы спали на сеновале, и один раз под утро я проснулся и обнаружил, что сплю стоя. За ночь я съе­хал со стога, как с горки.

Мы ходили на речку Тремлю, ловили раков. Ходили за грибами в лес. В лесу я нашел боровик размером со шляпу, причем он был абсолютно целый, не червивый, а однажды встретился там нос к носу с огромным ло­сем.

А как нас кормили! Представьте себе: вяленое мя­ско, холодная сметанка из подвала. А парное молоко из-под коровки, а первачок, а малосольные огурчики с медом! Боже, как это было здорово!

Вспоминается случай, когда мы с Олиным дядей Иваном отправились смотреть, как гонят самогонку. С раннего утра, часиков в шесть, мы сели на телегу и поехали по проселочной дороге в сторону леса. Кило­метра через два показалась опушка леса, посреди ко­торой стояла телега, на ней - металлическая бочка ли­тров на двести. Неподалеку трактор, а рядом, под деревьями, валялись мужики. Так весело у них начинался рабочий день.

Такие импровизированные «бистро» в Полесье были практически у каждой деревни.

На следующий день мальчишка - сын Ивана - самодельным самопалом разорвал себе кисть. Я схватил его в охапку, прыгнул в Ольгину «Волгу» и помчался в районную больницу. Мы успели.

НАША СВАДЬБА

После монреальской Олимпиады Ольга решила оставить гимнастику. Последней каплей оказались ее выступления в Сингапуре и Малайзии. Там была ужасная жара, и после выступления Ольга потеряла сознание, ее едва успели спасти, произошло полное обезвоживание организма.

Мы с Ольгой думали о том, когда нам сыграть свадьбу. Нам нужна была свободная неделя в жестком графике гастролей. Ольга решила поездить с «Песнярами». Ей это было интересно, поскольку Советского Союза она практически не видела, все ее выступления проходили за рубежом.

Ольга нам всячески помогала и даже готовила еду. Все любили ее драники. И не задумывались, что это драники от олимпийской чемпионки.

Естественность и непосредственность всегда были присущи характеру Ольги. После Нового года у нас вы­далась свободная неделя, и мы решили сыграть свадь­бу. Петр Миронович Машеров поручил второму секре­тарю ЦК заниматься нашей свадьбой. Надо сказать, что Петр Миронович был тем человеком, которому до всего было дело, в хорошем смысле этого слова. Для него Беларусь и все, что с ней связано, были не пустым словом. Он обожал Ольгу и «Песняров».

Свадьбу предложили сыграть или в резиденции Пе­тра Мироновича в Дроздах, или в ресторане «Верас», где только что был открыт новый банкетный зал. Что­бы свадьба не была похожа на официальный прием я все себя чувствовали уютно, остановились на рестора­не «Верас». Детали свадьбы, начиная с закуски и кон­чая цветом ковров в зале, обсуждались с нами. Корре­спондентов пригласили только наших, хотя сотни из них хотели приехать из-за рубежа, но фотографии все равно попали в зарубежные газеты. Ольга была в своем знаменитом платье, которое она купила в Америке и которое у нее там вначале украли ради рекламы фирмы, а затем подкинули - вернули.

Дело было так. В Атланте она зашла в очень доро­гой магазин, увидев на витрине свадебный наряд: фата из венецианских кружев, а платье - сшитые снежинки вперемежку с лепестками ромашки. Ольга была еще совсем ребенком и не собиралась выходить замуж. Два дня она решала - купить или нет. Пока Ольга считала свои денежки, некая американская фирма заплатила за свадебный наряд и на первых полосах замелькали Олины косички и две огромные коробки, которые ей преподносили улыбающиеся продавцы. Ольгу одоле­вали расспросами о ее избраннике.

А через неделю покупка исчезла.

Полиция штата кинулась на поиски пропажи. Шу­миха поднялась невероятная. И, наконец, коробки на­шлись. Ольге их вручили снова перед теле- и фотообъ­ективами. Возможно, фирма, подарившая Оле платье, решила таким образом себя еще раз прорекламиро­вать. Неплохой пиар.

Свадебный наряд по возвращении на родину был надолго заброшен на антресоли. Но 7 января 1979 года он пригодился.

Свадьба была бурной. Как всегда, украли невесту - я тогда понятия не имел, что существует такая тради­ция, и не на шуткур ругался, ведь Ольга уже сбежала с одной своей свадьбы.

Танцевальную программу у нас играла тогда еще молодая группа «Верасы». В общем, было весело. Ну а в конце свадьбы мы так устали, что сбежали к нашему другу Супоневу, который отвез нас к себе домой, оста­вил ключи и уехал. Такой была наша первая брачная ночь.

В тот же день, когда мы в Минске ехали в ЗАГС, огра­били квартиру Ольги в Гродно. Воры вынесли из Оли­ной комнаты все, что выносилось, подчистую. Унесли радиоаппаратуру, иконы, уникальное кольцо, которое затем ювелиры по фотографии оценили в 20 тысяч рублей. Забрали сотни сувениров, пластинок, десятки медалей, кубков. То, что она выиграла за многие годы и привозила из поездок. Для Ольги эти вещи были бес­ценны. Особенно жалела она о подарке Ричарда Никсо­на. Слава богу, «Золотой камертон» - знак ЮНЕСКО, не унесли: то ли пожалели, то ли побоялись.

Через года два-три воров нашли. Случайно. Состо­ялся суд. Вором оказался один из Ольгиных друзей. После него Оле выплачивали ежемесячную компенса­цию - по двадцать-тридцать рублей - от тех, кто на ле­соповале зарабатывает. Обиднее всего было то, что обо­крали Ольгу ее же друзья, бывшие друзья. Гимнасты!

Те, кто в дом был вхож...

СЧАСТЛИВЫЕ ГОДЫ И БОЛЬШИЕ НЕСЧАСТЬЯ

Оставив гимнастику, Ольга какое-то время нигде не работала. Решением Совета Министров СССР ей был определен пожизненный оклад в триста рублей. Она отдыхала, постепенно приходила в себя, моталась с «Песнярами» по гастролям. Узнала, что Советский Союз - действительно огромная страна. Как ни стран­но, путешествия по родной стране были для нее экзо­тикой: она лучше знала Нью-Йорк, Атланту, Сингапур, Лондон, а не Владивосток, Иркутск, Мурманск, Одес­су...

Какие счастливые это были годы! Наверное, самые счастливые в моей жизни. Мы любили друг друга - честно, преданно, безоглядно. И, наверное, этим сказа­но все.

Мне многие говорили, что Ольга никогда не сможет иметь детей после двенадцати лет на гимнастическом помосте.

Одним словом, мы оба - и Ольга, и я - были убежде­ны, что нашей семье суждено остаться неполной, и эту тему деликатно обходили. Однажды утром мы приле­тели с очередных гастролей из Москвы. Ольга готови­ла на кухне обед. И вдруг: «Леня, иди сюда. У меня, на­верное радикулит. Спина начинает болеть». Ну да ладно, думаю, радикулит как-нибудь переживем. Потом боль начинает ритмично повторяться. Странный радикулит. Я, перепуганный, кидаюсь к телефону:

- Мама, что делать?

- Сынок, а Ольга случаем не беременна?

- Если только второй, самое большее - третий ме­сяц. Рано еще...

Мы с Ольгой не знали, что она уже носит под серд­цем сына.

Так, неожиданно для самих себя мы стали счастли­выми родителями маленького Ричарда, названного в честь моего прадеда. От волнения я, никогда не курив­ший, набил табаком трубку и закурил.

Пять лет жизни Ольга отдала семье - готовила, при­бирала, стирала, воспитывала малыша. Жить нам тог­да было очень трудно: уже за неделю до получки зани­мали по десятке у соседей.

Обычно на время гастрольных поездок мы отвозили Ричарда, или, как мы его звали дома, Рику, к Олиной матери в Гродно.

В тот раз мы были на Дальнем Востоке. Телефон­ный звонок:

- Оля? - взволнованный голос сестры Зины.

- Привет, - ее осторожный, напряженный голос ис­пугал Ольгу.

- Немедленно прилетай в Гродно. Случилась беда.

- Отец?

- Приезжай. Расскажу все дома.

Короткие гудки отбоя.

Ольга несколько суток добиралась через всю страну с крайней восточной точки на крайнюю западную.

Беда подстерегала там, где не ждали. Олина мама стирала и кипятила в баке белье. Маленький Рика, который по обыкновению крутился рядом, оступившись, упал в тазик с кипящей водой. Ожог! 25 процентов по­вреждения поверхности тела. Благо мама отреагирова­ла мгновенно: схватила бутылку облепихового масла и вылила на малыша. Если бы не это...

Пока Ольга добиралась до Белоруссии, врачи боро- Лйсь за жизнь нашего ребенка. Даже когда она прилетела наконец-то, еще не было полной ясности: выживет или нет. Трое суток Рика был в шоке. От того ужасного происшествия остался только рубец в моей душе и маленькие шрамики на теле сына, да еще его удивительный иммунитет к высокой температуре.

Потом, когда мы с Олей запланировали второго ребенка, это уже не было секретом для окружающих. Наверное, ее организм изживал изменения от фанатичных занятий гимнастикой.

Когда пришел срок, мы с женой бродили как тени по квартире, боясь подходить к надрывающему телефону. Звонили со всего света:

- С кем поздравить, Ольга?

- С кем поздравить, Леонид?

Поздравлять было не с кем. По недосмотру врачей ребенок, который еще за сутки до родов был совершенно нормальным, здоровым и живым, родился мертвым. А у нас уже готово было имя: Иванушка...

РИЧАРД В КИНО

В 1985 году мне домой позвонил Юрий Кивалов - один яз наших белорусских режиссеров, который ра­ботал на киностудии «Беларусьфильм» - и рассказал, что режиссер Дашук снимает фильм «Двое на острове слёз». Нужен мальчик на главную роль. «Я видел ва­шего сына - Ричарда, - сказал мне Юра, - он как раз подходят по данным. Мы бы хотели пригласить его на пробы».

Сюжет фильма был достаточно драматичным. Для тех, кто не смотрел этот фильм, я в двух словах расска­жу. Деревенская девушка, у которой парень ушел слу­жить в армию, встретила городского юношу, спортсме­на. Любовь их была недолгой и в результате этой люб­ви появился ребенок. Когда вернулся из армии бывший парень, он ее простил и ребенка растил как своего. Но вдруг эта девушка случайно встречает того спортсме­на, и любовь вспыхивает вновь. В центре этого любов­ного треугольника оказывается мальчик. Переживая эту ситуацию и страдая, он подымает руку на мать, и мальчика должен был сыграть Рика.

Я сначала засомневался: сможет ли Рика сыграть ребенка из неблагополучной семьи. Не стушуется ли он, потому что опыта работы в кино у него, естественно, не было. Но Кивалов сказал, что каждый ребенок немного актер, поэтому надо попробовать, вдруг полу­чится.

Приезжаем на «Беларусьфильм». Смотрю, возле двери, где проходил конкурсный отбор, толпа наро­ду. Дети красиво одеты: в нарядных костюмчиках и с бабочками. Слышу, как мама одного из детей просит того повторить стихотворение Пушкина. А мы с Рикой ничего специально не готовили. Он как пришел с ули­цы в джинсах и бейсболке, так и поехал на студию.

Подошла наша очередь. Когда Рика зашел, меня пригласили в соседнюю комнату, где стоял монитор и я мог все видеть и слышать. Дашук спросил у Рики: «Ну, что ты умеешь делать?» Тот ответил: «Я умею анекдо­ты рассказывать». - «Ну, давай». Рика рассказал, как пришел в поликлинику пациент с одним дефектом речи, а после посещения врачей ушел с многочислен­ными дефектами, вновь приобретенными. Причем все эти дефекты Рика очень комично изображал. Комис­сия грохнулась со смеху. Дашук его поблагодарил, и позвали следующего. Мы с Рикой вышли, и сын меня спросил: «Папа, ну что? Меня приняли?» Я сказал: «На­верное нет, сынок, раз они тебе сразу ничего не сказа­ли». Мы приехали домой, и Рика пошел гулять. Через час - звонок в дверь. Взмыленный администратор и Юра Кивалов говорят, что Рику утвердили и нужно ехать на съемки, сроки поджимают. Так Рика попал на съемки картины, которые проходили в городе Гродно, где, кстати, параллельно снимались «Белые росы».

У нас с Ольгой был отпуск, и мы навещали Рику. К тому же в этом фильме была задействована наша машина. Я помню, как учил актера Колтакова, у ко­торого была роль родного отца мальчика, водить авто­мобиль, а он до этого никогда за рулем не сидел. Рике по сценарию надо было драться с мальчишкой и по-настоящему расплакаться. А у него это никак не получалось. Дашук не знал, что делать. Пробовали дубль за дублем. Однако после пятого или шестого дубля мальчишки действительно всерьез сцепились. И после стали реветь в камеру в два голоса. Эти кадры и вошли в фильм.

Опыты Рики напоминали о моем детстве. В детское садике нас часто кормили гороховым супом, и я его очень любил, люблю, кстати, и сейчас. Но однажды за обедом произошла ссора и мне плюхнули ложку супа прямо в глаз. После того как воспитательница промыла глаз, он еще долго слезился. С тех пор для того, чтобы заставить себя заплакать, мне не нужно ничего придумывать. Я на минуту представляю себе, что гороховый суп попадает мне в глаза, и слезы тут как тут. Когда я учился в ГИТИСе, на этюдах мне это очень пригодилось.

После фильма «Двое на острове слез» Рику часто приглашали на «Беларусьфильм». А перед поездкой в США его пригласили на киностудию имени Довженко на главную роль в двухсерийной музыкальной сказке, но нам, к сожалению, нужно было ехать.

КАК ОЛЬГА НЕ СТАЛА НАЕЗДНИЦЕЙ

Ольга очень любила и не боялась животных, и те от­вечали ей взаимностью. Как-то в одной из концертных поездок в Свердловске мы познакомились с дрессиров­щиками медведей Уральского цирка. Через некоторое время мы с ними встретились, ребята пригласили нас в гости. Мы заехали в магазин, купили водки - цирко­вая публика пьет всегда хорошо - и отправились к ним. Время пролетело мгновенно, мы решили сфотографиро­ваться на прощание. Встали полукругом, в центр кото­рого вывели большую медведицу. Нас предупредили, чтобы мы не делали резких движений. Но как только дрессировщик поднял фотоаппарат, Ольга прыгнула медведице на спину и обхватила ее руками за шею. Дрессировщик чуть не выронил фотоаппарат и побледнел, как полотно. Каким-то чужим голосом он сказал Ольге, чтобы та не двигалась. Ольга, однако, тут же спрыгнула и встала рядом с нами. Медведица сама опе­шила и, слегка повернув голову, осталась стоять на том дае самом месте, так как Ольга ее не боялась.

Дрессировщик, видимо, проиграл в уме последствия такого панибратства с животным, и нам пришлось за­держаться еще на час. Мы узнали, что у любого хищ­ника очень развито шестое чувство: он сразу распозна­ет - боится его человек или нет. И если боится, то может наброситься. Кроме того, эта медведица была отловле­на в лесу. А когда на медведя кто-то набрасывается сза­ди, то он расценивает это как нападение. Медведица легко, одной лапой могла содрать скальп, но она сту­шевалась. Видимо, полное отсутствие со стороны Оль­ги флюидов страха привело ее в замешательство. Она просто не знала, как ей реагировать.

Любовь к животным и неуемная энергия привели Ольгу Корбут в конный спорт. После изнурительных гимнастических тренировок, бесконечных сборов и соревнований, блистания на помосте, уйдя из спорта, Оля попала в психологический вакуум. Ей нужен был выход для энергии и эмоций, нужно было на что-то на­целить свою «кипучую» натуру. Она для себя решила - будут лошади.

Чемпион по конному спорту Виктор Угрюмов рассказал, что в конном спорте в жанре «выездка» возраста не существует и можно даже в пятьдесят лет быть, что называется, на коне и побеждать, и завоевывать награды. Ольга загорелась. Красота, легкость и изяще­ство конного спорта, с одной стороны, и бесконечные тренировки - с другой. Все это Ольге было уже знако­мо. Желание доказать не кому-то, а самой себе, что она сможет, подстегивало ее.

Однако в этом виде спорта многое зависит не только от наездника, но и от животного, с которым работаешь и у которого есть характер, норов. Чтобы достичь результата, ты должен быть с ним одним целым. Угрю­мов ей дал Кулона - ахалтекинца, очень норовистую лошадь. На этого коня уже все махнули рукой, и многочисленные попытки его приструнить не дали pезультата. Ольга начала на нем тренироваться. Случилось так, что Кулон ее полюбил и она выездила эту лошадь.

Однажды, когда Ольга делала «принимайте» - поступательные движения лошади в правую или левую стороны, - Кулон заартачился и встал на дыбы. Ольга падая, сломала два пальца на руке, но все же продолжила выездку.

Угрюмов не верил своим глазам. Девицы в его ко­манде, получив незначительные царапины, неделями не появлялись в клубе. Поэтому он утверждал, что Ольга добьется результата, она сможет выиграть золо­то и в этом виде спорта.

Два года работы Ольги с Кулоном не прошли даром. Кулон начал побеждать, впоследствии став чемпионом Вооруженных Сил СССР. (Подобная ситуация рассказа­на в старом фильме «Смелые люди».)

Трагическая случайность помешала Ольге быть на­ездницей. Чтобы получились красивые фотографии, она показывала на Кулоне эффектные элементы выезд­ки. Ольга вышла вместе с Кулоном на встречу с журна­листами. Но вдруг Кулон занервничал, закапризничал, почуяв кобыл. Конный завод и клуб разделяли забор и небольшие ворота. Ворота оказались приоткрытыми. Кулон бросился как дикий мустанг, раздувая ноздри, в этот проход, унося наездницу прямо в середину стада.

Мы обнаружили Ольгу лежащей на траве. У нее бо­лела грудь, одна из кобыл ударила ее копытами. Кто-то вызвал «скорую помощь». У Оли открылось внутреннее кровотечение - от удара лопнул сосуд. Ей нельзя было вставать, но она не послушалась, и вечером у нее снова началось кровотечение. К 12 ночи приехали наши «све­тила» медицины на консилиум. Решили, что нужно срочно делать операцию, иначе, если в третий раз от­кроется кровотечение, исход будет фатальным - так и сказали. Я говорю: «Оля, так и так, что будем делать?» А она: «Я очень слабая сейчас и могу не выдержать нар­коза. Я не хочу умереть на столе».

Я вышел к врачам и сказал, что Оля отказывает­ся от операции. Они обиделись: «Ну, тогда пеняйте на себя», - сели в машину и уехали. Я эасомневался, пра­вильно ли поступил.

Не прошло и пяти минут, как началось третье кро­вотечение. Кровь шла горлом, со сгустками. Я выбежал в коридор и стал звать на помощь. В больнице был только дежурный врач. Он взял меня за грудки и ска­зал: «Успокойся, мы сейчас сами все сделаем». - «Так надо же вернуть этих профессоров». - «Они уже не при­едут. Мы все сделаем сами. Я пойду в операционную, а ты иди к ней и успокой ее».

Ольга периодически теряла сознание, ее тело сине­ло. Время шло, и тут я не выдержал и бросился в опе­рационную. Вбегаю туда и кричу: «Она умирает, надо что-то делать!» Врач посмотрел на меня и очень спо­койно сказал: «Ты мужик или кто? Во-первых, отойди за красную линию, сюда входить нельзя. Во-вторых, успокойся. В-третьих, я решил не делать операцию, сделать только переливание крови. И сейчас я готовлю кровь».

А кровь у Ольги редкая - 1 группа, резус отрицатель­ный. На наше счастье эта кровь у них была. Собрали весь медперсонал. Я тоже помыл руки и надел халат. Вместе со мной было девять человек. Несколько асси­стентов держали Олю за руки и за ноги - человек в аго­нии становится сильным.

Ольга лежала на столе вся синяя. А сестра, как на­зло, не могла найти вену на руке - вены стали очень тонкими. Мне запретили смотреть на Ольгу, и я смо­трел на капельницу. Вот-вот, сейчас начнет капать.

Я изо всех сил держал руку жены, а мой пульс в висках отсчитывал вечность. Наконец, сестра попала в вену возле ладони, и первые капельки крови вместе с моим вздохом облегчения сорвались вниз.

Прошло некоторое время, и Ольга стала розоветь. У нее начался бред. Она кричала: «Ленечка, что они со мной делают? Они хотят меня убить». Я держал ее за руку, и слезы катились из моих глаз.

Не помню, сколько прошло времени, было уже утро, когда я осознал, что стою совсем один в операционной и держу Олину руку. Она уснула, ее лицо было розовым. Ко мне подошел доктор и сказал: «Не надо ее боль­ше держать». - «Уже все?» - спросил я. «Все, - ответил он. - Мы вам сейчас сделаем укол успокоительного».

Через несколько дней Ольге стало лучше и мне ска­зали, что нужно сделать ей прямое переливание крови. Нашли молодого хирурга с этой группой крови, поло­жили их рядом, и несколько литров его крови, отчего он, бедный, потерял сознание, перелили Ольге. После этого она пошла на поправку.

От профессиональной гимнастики Ольге досталось в наследство 23 перелома всяческих костей, четыре сотрясения мозга, не говоря уже о вывихах и растяже­ниях. Но после этой травмы врачи категорически за­претили ей заниматься каким-либо видом «большого спорта».

НАРОДНЫЕ И ЗАСЛУЖЕННЫЕ

В 1979 году ансамбль «Песняры» справлял свое деся­тилетие. Концерты проходили во Дворце спорта перед самым Новым годом. К тому времени уже были пода­ны документы на присвоение звания заслуженного ар­тиста БССР на Мисевича, Тышко и на меня, а также на присвоение звания народного артиста Владимиру Мулявину.

Все концерты прошли с аншлагом, оставался по­следний. Мы собрались в оркестровке на репетицию, к нам зашла и Ольга Корбут. Заговорили о документах, поданных на звание.

- Ну, если сегодня Петр Миронович не придет на концерт, наверно, никто наши документы рассматри­вать не будет, - сказал Мулявин.

Петр Миронович - это Машеров, от которого зависе­ло многое, в том числе и присвоение званий. Хочу от­метить, что в то время звания имели определенное зна­чение и вес. Да и наш вклад в развитие и популяриза­цию белорусской культуры был очень существенным. И, конечно, было бы обидно, если бы юбилей остался незамеченным.

- А вы пригласили его на концерт? - спросила Ольга.

- Ну, как это так, - сказал Мулявин, - Первого секретаря КПБ ведь не приглашают. Я не знаю, как это сде­лать.

- Всех приглашают.

Ольга тут же сняла трубку и набрала номер приемной Машерова.

Ее соединили с Самим. Тот по-отечески поинтересо­вался:

- Что, Оля?

- Тут вот вокруг меня сидят «Песняры», - невозму­тимо сказала Ольга, - у них сегодня последний кон­церт.

- Так они же меня не пригласили.

- Вот, они вас и приглашают.

Помню, едем мы вечером на концерт и смотрим - у входа уже стоит охрана. Мы немного задержали кон­церт, поскольку Машеров опоздал. Как только он при­ехал, концерт начался. Во время концерта за кулисы к нам несколько раз заходил министр культуры.

- Ой, Петр Миронович доволен, очень доволен.

А в конце концерта министр прибежал и сказал:

- Он попросил «Александрину» на «бис».

И в конце я еще раз спел «Александрину». На сле­дующий день, когда мы пришли в филармонию, при­бежал начальник отдела кадров: скорее все бумаги на награждение! Как мы узнали потом, Машеров в конце концерта прослезился и сказал: «Всех, кто был на сце­не на «Александрине» наградить званием». И звания получили все, даже Демешко. Как мы потом шутили - единственный заслуженный барабанщик Советского Союза. После этого случая меня стали называть «Алек­сандринка».

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

ПРОЩАНИЕ С «ПЕСНЯРАМИ»

У меня всегда была тайная мечта окончить ВГИК или ГИТИС. Мир кино и театра привлекал меня не меньше, чем музыка. И в 1980 году я решил подать за­явление в ГИТИС на режиссерское отделение. Экспери­ментальную мастерскую тогда набирал Шароев. Труппа должна была состоять из режиссеров и актеров, что­бы осуществлять творческое взаимодействие между ними. На двенадцать мест претендовали около 5000 человек. Из обязательных условий - не менее десяти лет работы на сцене или звание заслуженного артиста. Можете представить себе, какие это были абитуриен­ты. Назову, к примеру, Ефима Шифрина, Гену Белова, Бальмонта - известного циркача и потомка великого поэта.

На первый экзамен я приехал с гитарой и очень вол­новался. Экзамен по специальности состоял из трех ча­стей: актерское мастерство, собеседование по режиссу­ре и этюд. Так получилось, что один из поступающих попросил у меня гитару. Его фамилия начиналась с буквы А, и его вызвали передо мной. И перед приемной комиссией он перестроил гитару под себя, на тон выше. А когда вышел из аудитории, от волнения забыл мне об этом сказать. Вызывают меня. Я собирался исполнить сто одиннадцатый сонет Шекспира, басню Крылова, прозу Пушкина и спеть песню «Две сестры».

Как только я начал играть, понял, что гитара пере­строена на тон выше. А у меня в конце песни одна нота была и так очень высокая. Я с испугу ее ка-а-ак дал! На экзамене сидела профессор по вокалу Института име­ни Гнесиных, так она аж рот раскрыла, слушая меня. И тогда вышла Катя Филиппова - одна из преподавателей и на ушко сказала, что мне единственному поста­вили три пятерки. Вот так я поступил в ГИТИС.

Заранее я никому ничего не говорил.

Приезжаю в Минск. И сообщаю Володе Мулявину:

- Володя, я поступил в ГИТИС на режиссуру.

А Мулявин мне тут же без обиняков:

- Мы под тебя подстраиваться не будем. Выбирай - или «Песняры», или ГИТИС.

Я выбрал ГИТИС.

Никто по большому счету не верил, что я уйду. «Пес­няры» - это и слава, и деньги, а уходить надо в никуда, в самый расцвет популярности.

Предстояли гастроли по Украине, и я твердо ска­зал - это мои последние гастроли. Володя все понял и, конечно, переживал. Но я не ушел хлопнув дверью, я подыскал себе замену. Это был Игорь Пеня, который работал тогда в Сочи, в ресторане гостиницы «Москва». Я отдал ему все партии, целый месяц готовил его.

Помню последний концерт в Донецке, где я впер­вые слушал «Песняров» из зрительного зала. И в конце я заплакал - настолько все было здорово! Да и десять лет жизни в «Песнярах» - разве это можно вычеркнуть из сердца?!

НАША РАБОТА В УКРКОНЦЕРТЕ

После ухода из «Песняров» меня пригласил Юра Де­нисов в ансамбль «Мальвы», который он организовал в Киеве. Солисткой там была Наташа - Юрина жена, она раньше работала в «Мрии». Был очень интересный со­став, прекрасные музыканты, уже имевшие опыт рабо­ты в фолк-роковых коллективах.

Однако у нас появились проблемы с гастролями. Их мог организовывать только Укрконцерт, а я, живший в Минске и учившийся в Москве, в ГИТИСе, никакого от­ношения к Укрконцерту не имел.

Вообще хочу сказать, что Укрконцерт тогда отли­чался ужасной бюрократичностью. Некоторые музы­канты уезжали оттуда в Белоруссию, потому что не видели для себя карьерных перспектив. И вот в таких условиях мне нужно было пробить ставку.

Как всегда, проявила инициативу Ольга. Она сказа­ла: «Давайте позвоним Тяжельникову».

С Тяжельниковым я познакомился на фестивале в Берлине в 1973 году. Мы туда ездили делегацией, в ее состав входили также и Тяжельников, и Добронравов с Пахмутовой. В поезде, пока ехали, у кого-нибудь в купе собиралась компания, звали меня и просили спеть. У нас с Толей Кашепаровым даже был небольшой застольный репертуарчик для «пробивания» слезы, вроде песен: «Как девчонок в белых фартушках...», «А мы войны не знали» А. Колкера. В то время Тяжельников занимал должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Мы с ним разговорились. Ольгу он уже хорошо знал, поскольку все награды, какие только были от ЦК комсомола, она получила. Кстати, по­сле этого фестиваля ансамбль «Песняры» тоже стал лау­реатом премии Ленинского комсомола СССР.

К тому времени, о котором я рассказываю, Тяжель­ников занимал должность завотделом ЦК КПСС по культуре. Ольга позвонила в Москву, добилась, чтобы ее с ним соединили. Тяжельников, к нашей радости, с большой доброжелательностью сказал: «Ребята, я вас помню, приезжайте ко мне, поговорим».

И мы втроем: Ольга, Юра Денисов и я поехали в Мо­скву на прием. Встретил он нас очень радушно. Расце­ловал, усадил, стал спрашивать, как мы живем, какие у нас планы. Я тогда подумал: неужели у нас бывают такие чиновники?

Я рассказал Тяжельникову, в чем проблема. Юра по­казал ему наши записи. Тяжельников ответил: «Так, я все понял». И стал набирать при нас номер. Он позво­нил Капто, который был секретарем по идеологии ЦК партии Украины:

- У меня сейчас сидят замечательные ребята, инте­ресный коллектив, нужно всячески помочь.

Он повесил трубку, повернулся к нам и неожиданно спросил:

- А почему бы вместе с вами не выступить и Ольге? У нее мог бы быть свой номер.

Мы от неожиданности не знали что сказать.

- Вы подумайте, - сказал Тяжельников, - мне кажет­ся, это будет интересно.

Идея действительно была интересной и стала пред­метом обсуждения на протяжении всей обратной доро­ги. Мы подготовили видеоролик. Там было запечатле­но вручение Ольге «Золотой богини» в США. Придума­ли, как сделать концертный выход. Ольга показывала медали, рассказывала о спорте, о гимнастике, как она шла к своим победам.

Номер Ольги был подготовлен, концерты наши проходили безумно интересно. И мы все поехали в трехмесячный тур по Дальнему Востоку и Западной Сибири.

На протяжении всех гастролей на концертах - ан­шлаги. Был большой интерес к Ольге, да и меня уже знали не только как солиста ансамбля «Песняры». К тому времени в программе «Утренняя почта» показа­ли в моем исполнении песню «Домик на окраине» Вла­димира Мигули, на украинском телевидении был снят ролик с песней «Куда уехал цирк», которую впослед­ствии спел Валерий Леонтьев.

После длительных гастролей по Сибири и Дальнему Востоку мы приехали в Киев. Нас с Ольгой пригласил к себе секретарь по идеологии ЦК партии Украины. Поинтересовался, как идут дела, может, нужна какая-нибудь помощь. Я сказал, что мы всем довольны. И вдруг он спросил:

- А не хотите ли вы переехать в Киев? Есть очень хо­рошая квартира в центре Киева на Крещатике.

Немая сцена.

- Спасибо большое за предложение, - сказала Оль­га, - но у нас уже есть квартира в Минске, предостав­ленная Машеровым, и мы пока никуда не хотим пере­езжать. Будем жить в Минске.

- Ну что ж, смотрите, трудно жить на два дома, - и большой начальник вежливо попрощался с нами.

Мы с Ольгой и Юрой Денисовым сели в машину и поехали в филармонию. Нам нужно было получить зарплату за наше длительное турне. Касса филармонии только что открылась, возле нее - очередь человек десять. Перед нами стояли Тарапунька и Штепсель. Когда подошла наша очередь получать деньги, я уви­дел, что они о чем-то переговариваются между собой. Причем Штепсель все время смотрит то в ведомость, то на нас. Его явно что-то раздражало. Когда я заглянул в ведомость, то понял, в чем дело: сумма была действи­тельно внушительная. Дело в том, что у нас с Ольгой ставки были, как у народных артистов СССР.

После того как мы получили зарплату, нам нужно было зайти к директору Укрконцерта. Нас попросили подождать в приемной. Открылась дверь, и на пороге показался Штепсель с всклокоченным чубом и покрас­невшим лицом. Увидев нас, он отвернулся и быстро прошел мимо. Я услышал брошенную ему вдогонку фразу: «Извините, но за вас Тяжельников не хлопотал». Из кабинета вышел директор и, увидев нас, сказал:

- О, ребята! Давайте, заходите. Может, коньячку? Как вы съездили? Тут у нас юбилей киевского «Дина­мо». Может, вы примете участие?

Вот так с легкой руки Тяжельникова и на ставке на­родного артиста СССР я проработал в Укрконцерте пол­тора года.

«КУДА УЕХАЛ ЦИРК»

В Киеве я познакомился со многими композиторами-песенниками и с некоторыми из них успел поработать. Владимир Быстряков предложил мне спеть песню «Куда уехал цирк». Аранжировки не было, была просто музыка, положенная на стихи. Песня показалась очень удачной, но она была жанровой, а я до этого в основном исполнял лирические песни.

Мы с Владимиром долго работали над фонограм­мой в студии. Работа над аранжировкой затянулась - не хватало изюминки. И тогда, прослушав мелодию в очередной раз, я предложил в проигрыше наложить «ха-ха-ха» - идея понравилась, и через пару дней фонограмма была готова. Я наложил в студии голос, где в модуляции было верхнее до. Мы сразу же приступили к съемкам ви­деоклипа. Я уехал в Москву на сессию. Тем временем в Киев прибыла съемочная группа «Песня года-82». Володе Быстрякову нужно было, чтобы эта песня про­звучала в «Песне года». Он знал, что она «выстрелит». Быстряков позвонил мне и сказал, что нужно приехать и устроить банкет, чтобы эту песню записали. Но Оль­га настояла, чтобы я ни в коем случае этого не делал. «Мулявин никому ничего не платит», - твердо заявила она.

Я не поехал, и все переиграли - отдали песню Вале­рию Леонтьеву. Тот ее записал, и записал, нужно от­метить, очень хорошо. Песня стала «хитом», и ее еще очень долго крутили по телевидению. Для Валерия Ле­онтьева она стала трамплином к популярности и его визитной карточкой.

Конечно, я наблюдал за творчеством «Песняров». Так уж совпало, что у ансамбля после моего ухода тоже были не лучшие времена. Менялись участники ансам­бля, приходили новые исполнители - и хорошие, и пло­хие.

Новомодные группы появлялись как грибы после дождя, привлекали ненадолго новизной и также бы­стро исчезали. И когда слушатель пресытился музы­кальной халтурой, «Песняры» опять стали востребо­ваны. Те концерты, которые проходят с переаншлагом, показывают, что слушатель истосковался по хорошей музыке, по музыке, которая заставляет сопереживать.

ПОЕЗДКА В ЧЕРНОБЫЛЬ

Укрконцерт - это, конечно, хорошо, но жить на два дома было тяжело. Надо было работать в Минске, веч­но же ездить не будешь. Я решил попробовать себя в ка­честве солиста Государственного радио и телевидения. Пришел к Геннадию Николаевичу Буравкину, возглав­лявшему эту структуру, - умнице, замечательному че­ловеку и поэту. Он меня принял и сказал: «Конечно, я возьму тебя солистом. Но пока нет штатной единицы, поработай музыкальным редактором». Несколько ме­сяцев в редакции я занимался музыкальными фонда­ми, составлением программ. Затем я десять лет был солистом Государственного радио и телевидения. За это время записано много песен.

Когда я работал солистом в Дирекции музыкальных коллективов Белорусского телевидения, директором этой структуры был Колисниченко. Он окончил кон­серваторию и попал в Оперный театр. Он был непло­хим лирическим тенором, но у него возникли какие-то проблемы со здоровьем, и его уволили из театра за профнепригодность. Однако, видимо, зависть к тем, кто работает на сцене, у него осталась. Колисниченко благодаря связям был назначен директором эстрады в филармонию. Там он многим вокалистам изрядно «по­портил крови», а когда уволился, в филармонии вздох­нули с облегчением. И как у нас принято - за развал на повышение, - его перевели директором музыкальных коллективов на Белорусское телевидение и радио.

Идея послать в Чернобыль белорусских артистов, когда еще не прошло и года после трагедии, родилась в его больной голове. Наверху эту идею, конечно, поддер­жали. Раз проходят в Чернобыле концерты, значит и радиации нет никакой, людям можно не волноваться.

На собрании спросили, есть ли добровольцы. Посколь­ку коллектив у нас был в основном женский, вызвались я, Юрий Смирнов, Асик Сухин. Тамара Раевская согласи­лась разбавить наше мужское трио. Вместе с нами высту­пал и камерно-инструментальный ансамбль.

Некоторые концерты длились по три часа. Мы жили почти неделю в Хойниках. Познакомились там с Васи­лем - командиром вертолетного звена, работавшего в Чернобыле. Он предложил нам пролететь возле самого реактора. Мы с Юрием Смирновым сдуру согласились. Ни дозиметров, ни специального оборудования у нас, конечно же, не было. Мы сели в вертолет и сделали не­сколько кругов над четвертым блоком. По прошествии нескольких месяцев Юрию Смирнову сообщили, что Василь скоропостижно скончался. Ну а мы на пятый день, получив книжки о дозах полученной радиации, благополучно уехали.

Позже, будучи в Америке, я, Ольга и Рика обсле­довались на предмет радиации в Сиэтле, в Фрэд- Хатчинском центре. Нас уверили, что все в порядке. Единственное - у всех троих была увеличена щитовид­ная железа. Но врач показал нам карту с данными о болезнях. На ней было отмечено, что у всех белорусов увеличена щитовидка по причине отсутствия моря и морепродуктов.

ДАНЧИК

С Данчиком мы познакомились, когда «Песняры» второй раз приезжали в США на гастроли. Он пришел к нам на концерт в театр «Маджестик» и пригласил к себе домой. Мы с Толей Кашепаровым согласились, хотя это было запрещено и нам говорили, чтобы мы воздержива­лись от встреч с американцами из-за возможных прово­каций. Приехали к нему домой, разговорились. Данчик очень хорошо знал репертуар «Песняров».

Пели песни, фотографировались. Я тогда показал Данчику несколько упражнений для голоса, для ды­хания. К тому моменту у Данчика уже была записана пластинка, которая называлась «Белорусочка». Его голос меня поразил: мягкий, чистый тенор, он звучал очень проникновенно. Данчик пообещал приехать ко мне в гости В Минск. Но миновало двенадцать лет, пре­жде чем это осуществилось.

Данчик приехал по моему приглашению вместе с мамой. Они остановились у нас с Ольгой, на улице Ком­сомольской. Интересно, что, когда он приехал к нам, позвонили из ЦК комсомола и предложили оплатить его расходы за дорогу и поселить в хорошей гостинице. А Данчик на это, сказал: «Я приехал к Леониду Бортке­вичу в гости. У него и останусь».

Было организовано три концерта с участием Дан­чика: в Доме литераторов, в университете и во Дворце профсоюзов. В концерте принимали участие Ольга, Сяржук Соколов-Воюш, молодой поэт, с которым я тогда впервые познакомился, но знал о его творчестве по песне «Аксамiтны вечар». Концерты проходили довольно эмоционально. Приезд Данчика совпал с волной национального возрождения, и на концертах присутствовало много молодежи, представителей Народного фронта, моих старых знакомых: поэт Некляев, режиссёр Пташук и другие. Все залы были переполнены, люди стояли в проходах. Я был рад тому, что Данчика услышали и признали на родине. Мы записали две песни: «На вуліцы мокр» с камерно-инструментальным ансамблем радио и телевидения, и «Калыханку», которую потом ещё долго крутили на белорусском телевидении.

У меня в те дни была большая проблема: найти кока-колу, которую Данчик очень любил и которой в Беларуси не было. Я помню, что через знакомых раздобыл пару ящиков пепси.

Мы съездили в Полоцк, на родину Сержука Соколова-Воюша. С мамой Данчика посетили родину Янки Купалы деревню Вязанка. Она не могла пове­рить. что когда-нибудь увидит Минск, железнодорож­ный вокзал, откуда уважала во время войны.

На концертах зрители могли не только слу­шать песни, но и задавать вопросы. Данчик - очень ин­теллигентный молодой человек, и это наряду с изуми­тельным голосом производило огромное впечатление на аудиторию. Я за все годы творчества не помню по­добной доброжелательной атмосферы в зале.

Деньги за концерты я отдал маме Данчика, а она раз­дала их своим родственникам, живущим в Беларуси.

Позже была еще одна моя поездка в Америку, где я выпустил свою кассету, и мы с Данчиком записали со­вместный альбом «Мы адной табе належым». Записа­ли его в Нью-Йорке всего за пять дней. Деньги на вы­пуск этого альбома тогда собрали белорусы в Америке. Для фотографии на обложку специально пригласили дорогого фотографа. На этой фотографии мы стоим, об­нявшись, возле камня в нью-йоркском парке.

В Кливленде был большой праздник: открытие дворца белорусской культуры. Приехали туда бело­русы со всего мира. Там выступали Данчик, Соколов-Воюш и я.

Прошло еще двенадцать лет, и мы снова встрети­лись с Данчиком. На этот раз - в Праге, на празднике, посвященном Дню независимости Беларуси. Данчик мне сказал, что уже больше трех лет он не поет, что у него сейчас очень ответственная работа на радио «Сво­бода» и на творчество не хватает времени. Но я очень надеюсь на то, что он все-таки сможет приехать в Минск и мы организуем серию совместных концертов по Беларуси.

НЕВЫЕЗДНЫЕ

Насколько Ольга была популярна в Америке, гово­рит хотя бы тот факт, что ее именем назвали свыше двухсот гимнастических клубов.

В годовщину мюнхенской Олимпиады Ольгу Кор­бут пригласили в одну из самых популярных амери­канских телепередач - «Гуд монинг, Америка». Ольгу, которая на Олимпиаде завоевала три золотые медали, отвезли в Мюнхен, и на площади в центре города, при большом скоплении людей, она давала интервью для американского «Доброго утра».

Как-то популярнейший американский спортивный журнал «Спорт иллюетрейтед» праздновал свое соро­калетие. В юбилейном номере были названы лучшие спортсмены мира за последние сорок лет - и не просто лучшие, а те, кто внес какой-либо вклад в спортивное движение или каким-то образом повлиял на его раз­витие. Там были и Кассиус Клей, и Пеле, и Наврати­лова, и Пэти Флеминг, и многие другие знаменитые спортсмены. Но на обложке поместили фотографию Ольги с надписью: «Фром рашша уиз шарм». Нас с Оль­гой пригласили тогда на этот юбилей. Ольге подарили часы «Ролекс», а мне галстук от знаменитого кутюрье Миллера.

Если бы Ольга уехала в Америку в зените своей славы, она бы сейчас имела огромный счет в банке и сколько домов по всему миру. Ей предлагали грандиозные контракты. Требовалось только одно - остаться там. Но как это было тяжело сделать в то время! Ведь здесь оставались мать, отец, сестры. На них бы обрушился гнев властей, идеологический пресс, который мы на себе каждый день ощущали.

После того как Ольга приняла решение оставить гимнастику и вышла замуж, мы стали невыездными.

Так уж получилось, что мы жили в доме работников КГБ БССР. Машеров предложил нам квартиру на улице Танковой, но она нам не понравилась. Это была четы­рехкомнатная квартира с очень маленькими комната­ми. Ольга позвонила Петру Мироновичу и попросила его дать квартиру, пускай с меньшим числом комнат, но с большим залом, в котором можно было бы принимать прессу и гостей. Нам были предложены три квартиры на выбор из старого жилого фонда. Мы поехали смо­треть первую, расположенную на улице Комсомольской, недалеко от стадиона «Динамо», другие даже смотреть не стали. Позже мы узнали, что до нас в этой квартире жил начальник областного управления КГБ.

Соседями были Мастицкие. Они частенько захо­дили в гости, у нас вообще был гостеприимный дом. И как-то, выпивая, Володя Мастицкий мне признался, что в КГБ люди пять лет получали зарплату только за то, что каждый день следили за нами. В КГБ, кста­ти, были абсолютно уверены, что я женился на Ольге лишь для того, чтобы сбежать с ней за границу. Ольгу приглашали в Америку часто, но все эти приглашения оседали в Спорткомитете в Москве.

Один раз к нам все-таки дошло приглашение от журнала «Пипл» приехать с семьей в Америку для интервью. Мы отправились в Москву, в АПН. Там нам сказали: «Хотите поехать? Платите деньги- 5 тысяч рублей». И на наши возражения - мол, как же так, вот приглашение, принимающая сторона берет все расхо­ды на себя, нам ответили, что здесь правила устанав­ливают они. Не заплатите - никуда не поедете. Мы не стали платить, да к тому же были уверены, что даже если найдем деньги, они тут же в ответ оты­щут еще десять причин, чтобы нас не выпустить вме­сте.

Был еще и такой случай. ЦК ВЛКСМ организовывал двухмесячную поездку на Кубу вместе с «Песнярами». Мы должны были отправиться теплоходом через Ат­лантику. Я написал письмо Тяжельникову с просьбой разрешить нам поехать на Кубу всей семьей. Он тогда был первым секретарем ЦК комсомола, но даже это не помогло, нам так и не разрешили поехать. Да и «Песня­ров» тогда, по-моему, тоже не пустили.

В Америке Ольгу не раз спрашивали, почему она не приезжала по приглашениям, которые ей высылали. Что можно было ответить? А американской стороне го­ворили, что Корбут все время болеет. Вот такие были «веселые» времена.

У Ольги дела шли все хуже и хуже. Ее настроение передает интервью, данное в 1989 году нашему другу, журналисту Александру Борисевичу. Я приведу неко­торые выдержки.

- Ты как будто не очень счастлива последние годы?

- А с чего бы, скажи, пожалуйста, мне быть счаст­ливой? В 77-м я закончила выступления, и меня пинком отовсюду выгнали.

- По-моему, ты сгущаешь краски. Ту же стипендию в триста рублей тебе продолжали платить.

- О стипендии еще поговорим... Только ведь пойми: деньги - не главное. Я разом, ну просто в одночасье, пере­стала быть интересна и нужна кому-либо в спорте. Те, кто вчера еще бегали на цыпочках - Оленька, ах, Оленька!», - разве что здороваться не перестали, да и то сквозь зубы. Это очень тяжело - быть выброшенной из вагона: дальше, девушка, ножками, ножками... Я ведь не просила носиться со мной как с писаной торбой, ради бога. Но пригласите на чемпионат и Кубок страны, от­правьте в зарубежное турне со сборной (почему бы нет, и не один раз причем), поздравьте с днем рождения наконец. Да мало ли?.. А так: вот тебе триста рублей, милая, будь счастлива и не приставай с глупостями.

- Все же проводы на «Москоу ньюс» весной 78-го тебе устроили пышные.

- Да ты хоть знаешь, какие это были проводы? Мо­жет, думаешь, заранее все спланировали, приглашение прислали: так, мол, и так, ждем вас, чтобы чество­вать по окончании спортивного пути? Дудки! Я в Мо­скве случайно тогда оказалась, совершенно случайно.

«Песняры» на гастроли отправились в столицу, вот я с Леонидом Борткевичем и поехала. Не удержалась, заглянула на соревнования. А там американки, нем­ки, румынки, все окружили, заохали: «Ты почему так тихо ушла, хотим поздравить тебя и поблагодарить». Инициатива эта на организаторов и накатила. Те уж сориентировались в обстановке и поставили дело со­ответствующим образом. Такие проводы... Только мне ведь еще больнее от сознания того, что ничего, по сути, не готовилось. И если бы не иностранки...

- Я думал, свадьба, рождение сына помогли тебе встать на ноги.

- Они просто приглушили боль и отчаяние, загнали внутрь страшный вопрос: как жить дальше? Отвечать на него можно было не сразу, а потом, когда-нибудь потом. И я это «потом» все отодвигала, оттягивала, как могла. А у неприятностей, как известно, цепная реакция...

Через некоторое время с Ольги сняли стипендию (те самые триста рублей) и положили сто двадцать рэ как инструктору отдела Госкомспорта БССР: дескать, вы, Корбут, конечно, немало сделали для советского спор­та, но достижения ваши в прошлом, и времени на отдых вам дали предостаточно. Пора бы приниматься за дело, хлеб насущный зарабатывать конкретным трудом.

Интересно, какой великий психолог придумал нор­мативы для «достаточного отдыха»? Ольга и жизнь по­ложила на гимнастику, и здоровье, и душу. В то время она словно тонула, а ей вместо спасательного круга - хладнокровное напутствие: пора, пора, милая, при­ниматься за работу... Ольга страшно переживала, чув­ствовала себя словно нищенка, которой кость брезгли­во бросают: радуйся, что вообще что-то получаешь, что терпим твое затянувшееся ничегонеделание. В конце концов с Корбут поступили элементарно не­законно. В трудовой книжке у нее было записано: «Уста­новлен персональный оклад в триста рублей». И печать - «Совет Министров СССР». Никто решения Совмина не от­менял. Просто в каком-то высоком кабинете некто взял ручку и в левом уголке листа начертал пару слов.

Ольге пришлось ехать в Москву к большим нашим начальникам и демонстрировать им запись в трудовой. Через полгода ей установили оклад в двести рублей и назначили на должность гостренера по гимнастике Спорткомитета СССР в Белоруссии. Полагаю, не без де­ятельного участия тогдашнего председателя Госкомспорта республики Валентина Петровича Сазановича. Спасибо ему, он один из немногих руководителей, кто относился к Корбут бережно и всерьез.

Ольга никакой работы не боялась, наоборот - жаж­дала работать, какие-то правильные или неправиль­ные шаги предпринимала. А ее только по рукам били и ни к чему серьезному не подпускали - иди, перекла­дывай бумаги. Она злилась и говорила мне: «Им же все равно, пришла на работу - хорошо, не пришла - черт с тобой! Лишь бы иностранным корреспондентам сду­ру ничего не ляпнула!» Она называла себя «Оленька-дурочка» для внутреннего употребления, а для внеш­него, в хрустящей упаковке - «гостренер О. Корбут».

Вот еще один отрывок из того откровенного интер­вью.

- Я - такая, какая есть! Никогда не притворялась и в игры служебные не играла. И «ура» Леониду Ильи­чу или кому-то другому не кричала. Да и не смогла бы, наверное, характер - судьба. Вот надела бы фуфайку и сапоги, пошла бы картошку окучивать - из меня бы героя сделали. Или хотя бы на работу в черном стро­гом костюме приходила, говорила бы осторожно, в рот начальству смотрела, на совещаниях бы чинно сидела, поддакивала; главное - быть управляемой, вернопод­данной, прогнозируемой - и порядочек, и все довольны. Но - не могу! Я - другая, из другого теста. Я хочу делать то, что по силам, к чему предрасположена, что дается легко и в удовольствие и пользу приносит всем...

- Это что же за должность такая?

- Та, которой нет в штатном расписании, и значит по разумению наших чиновников, нет вообще в природе Подумай, сколько пользы я могла бы принести, пропагандируя спортивную гимнастику у нас в стране и за рубежом. Почему бы, извини за нескромность, не вклю­чить меня в дипломатическую миссию, не отправить на переговоры о сокращении ядерных вооружений? Да ведь я же Посол мира, черт возьми, забыл? И глядишь, кое-какие вопросы решились бы проще, человечнее. Конеч­но, слегка утрирую, только все равно нашему унифици­рованному мышлению такие повороты тяжко даются.

На худой конец можно было бы элементарно в Америке или Англии, где угодно, открыть Школу Корбут. За две­надцать лет я бы горы валюты государству принесла.

И сама бы богато и счастливо жила. И не было бы моих болячек и стрессов, и безвыходности, и унижений.

- Ты раньше делала эти предложения?

- Тысячу раз! Только от них моих собеседников пере­кашивало, в озноб бросало. А вдруг останется «за бу­гром»? А вдруг что-нибудь брякнет антисоветское? А вдруг слишком много заработает, да еще так легко! Ужас! У нас же согласно принципу социальной справед­ливости так нельзя: лучше все будем нищие, но зато все одинаковые. Меня ведь одиннадцать лет за границу не выпускали, хотя миллион приглашений приходило. От греха подальше. Зато когда иностранные корреспонден­ты все же ко мне пробивались, тут уж «упаковывали» по высшему классу, лепили картину полного благоден­ствия: как же, как же, страна не забыла своего кумира.

- В 88-м ты наконец съездила в США.

- И была, возможно, впервые за многие годы счаст­лива.

- Отчего?

- Оттого, что вспомнила: я - Ольга Корбут! Шейку вытянула, подбородок приподняла, спинку выгнула - выпрямилась!

- Но разве здесь ты не Корбут?!

- Здесь я опальная неумеха, сумасбродка, финтиф­люшка. Здесь я рабочая кляча, стоящая в часовой очереди за колбасой. Домохозяйка, обремененная тысячью забот. Замкнутый круг...

- А там?

- Там я почувствовала любовь. Понимаешь - лю­бовь! Это ведь самое важное в жизни. И принятие меня такой, какая я есть. И понимание того, что сделала когда-то эта женщина. Нет, я не хочу сказать, будто американцы - молодцы, а мы сплошь плохие. Но они мыслят иными категориями, на другом уровне. А мы пленники, все еще пленники заскорузлого, «застегнуто­го», застойного мышления, где главенствует идиот­ская заповедь: не высовывайся без спецразрешения.

Действительно, за год до того, как Оля дала это ин­тервью, мы в первый раз побывали в США. В 1988 году нас пригласил Данчик.

Но у нас была полная уверенность в том, что мы все равно никуда не поедем.

- А давай попробуем, - сказал я тогда Ольге, - ну что мы теряем?

И мы пошли в ОВИР, который находился возле Опер­ного театра. Тамошний начальник заулыбался:

- О-о, какие известные люди к нам пришли. Давайте ваши паспорта.

Посмотрел их, посмотрел приглашение от Данчика и сказал:

- Ну что ж, все в порядке, можете ехать.

Я от неожиданности не поверил и переспросил:

- Так что, вы нас пустите?

Он так хитро улыбнулся и сказал:

- Да, пожалуйста. Вы ведь уже были в Америке раньше?

Даже когда мы с Ольгой вышли из ОВИРа, я все еще никак не мог поверить в это. И только после того, как приехали домой, я понял, что в действительности из­менилось время. Мы боялись их, они боялись нас. Ведь если бы они нас не выпустили из страны и наши име­на попали на страницы газет, был бы международный скандал. И кто-то мог потерять погоны. Так мы после десятилетнего затворничества попали в Америку.

АМЕРИКА

ПОКА ЕЩЕ ЕДЕМ В ГОСТИ

И вот долгожданная встреча в аэропорту Кеннеди. Слезы, корреспонденты. Боже мой! Я даже не думал, что после стольких лет Ольгу здесь помнят и любят. Первое, о чем ее спросили:

- А почему вы не приехали получить приз женской фундации США? Ведь мы вас приглашали еще в 1982 году.

Ольга бормотала что-то невнятное. Ей стыдно было ответить, что сквозь сито официальных инстанций и КГБ это приглашение к нам не пришло. Потом мы узнали от американцев, что нас приглашали каждый год по нескольку раз. Было стыдно и обидно. Не за себя. За свою страну.

Как-то Рик Эпэлман - один из организаторов пока­зательных выступлений сборной СССР в США - сказал нам: «Не заинтересованы были чиновники от гимна­стики в Ольгином приезде за рубеж. Ведь она могла узнать о судьбе многих своих подарков, к примеру, но­венького «шевроле», не считая валюты...» Вот так. Ока­зывается, был даже «шевроле»...

Мы приехали с Ольгой в Америку по частному при­глашению Данчика и остановились у него. Поскольку мы были очень известной семьей, нас сразу стали при­глашать в разные дома наши знакомые и друзья. Бога­тые и знаменитые американцы все время присылали лимузины за нами.

Этот приезд в Америку стал в основном отдыхом для нас, если не считать нескольких важных событий. В октябре Ольгу пригласили в Калифорнию в город Ошенсайд открыть зал гимнастических знаменито­стей. Ей вручили изящный приз: на хрустальном ан­таблементе стоит Ольга, выполненная в золоте, в той позиции, которой она заканчивала каждое свое выступление. Золотая богиня.

На вручении было много народа, и Ольга все время раздавала автографы. Я был поражен: неужели Ольга после своего многолетнего отсутствия все еще так по­пулярна в Америке? Потом понял: эти люди были бла­годарны ей за открытие для Америки спортивной гим­настики.

На восхитительном банкете в честь «Ольги Корбут» один американский тренер сказал, что благодарен ей за то, что она своим гениальным мастерством дала тренерам работу: тысячи маленьких девочек пошли в гимнастические залы.

Еще одно событие - вручение Ольге приза женской спортивной фундации Америки. Церемония проходила в Нью-Йорке. Были там и голливудские звезды, и из­вестные комики. Ольга со своей непосредственностью чувствовала себя как рыба в воде. Мне тоже приходи­лось много шутить - благо запас актерских анекдотов у меня большой еще со времен ГИТИСа.

Ну а свободное время мы в основном проводили в го­стях у американских белорусов. Душевная теплота, до­брота, дух гостепреимства всегда были характерны для нашей нации. И где бы мы ни жили, мы всегда оста­немся белорусами.

Тогда же я впервые с Ольгой и Рикой попал в Дис­нейленд. Увидев эту сказку в реальности, начинаешь задумываться о своем «потерянном» детстве. Ольга уже была там не раз. Но впечатления от поездки были не менее сильными, чем пятнадцать лет назад. Ну а впечатления Рики вообще нельзя передать словами. Еще ему очень понравился стереофильм «Капитан» с Майклом Джексоном в главной роли.

В 1989 году федерация гимнастики Америки пригла­сила Ольгу на совместные показательные выступле­ния сборных США и СССР. Поездка была запланиро­вана в восьми больших городах США, и Ольга должна была прорекламировать эти выступления.

Ольга страшно волновалась - ведь ей после столь­ких лет перерыва приходилось выступать практически на помосте в жанре «вольных» упражнений! Помню, она месяц тренировалась упорно и азартно, сбросила лишний вес. И из своих 55 киллограммов в «мокром пальто» она вернулась к весу монреальской кондиции. Но сбросить вес - полдела. Важнее восстановить форму. И это ей удалось. Однако за день до выступления она порвала связку на тренировке (как обычно, «гадкому утенку» всегда «везло»). И до последнего момента, даже когда она давала интервью телерепортерам, не верила сама, что сможет выйти на помост.

Корбут вышла. И вышла не просто помахать ручкой. Когда она остановилась в лучах прожекторов, ти­шина вдруг раскололась, затрещала и лопнула. Если бы ее приняли хуже, чем тогда, во время первого турне... Не знаю, как бы она пережила это. Но ее приняли так же. Зал содрогнулся. Это были все те же овации все тех же американцев, как и в 1973 году. Роняя слезы, Ольга прижала палец к губам, и под звуки знаменитой «Калинки» пустилась в «вольные»!

Восемь выступлений, восемь штатов. Ольга снова почуствовала себя человеком, который нужен людям. Она ожила. В этой поездке ее жизнь наполнилась но­вым смыслом!

Нам предложили остаться в Америке, но мы еще не были готовы к этому. И тогда нас попросили оставить нашего сына Ричарда пожить в Штатах, чтобы он и ан­глийский выучил, и Америку посмотрел. Да и в Бела­руси после чернобыльской трагедии было небезопасно жить. Мы так и сделали.

В конце августа мы поехали в Вашингтон в посоль­ство СССР, для того чтобы узаконить дальнейшее пре­бывание нашего сына в США. Мы пришли «попросить» заграничный паспорт для него. Нам заявили: «Что вы! В СССР паспорт получают только в шестнадцать лет!» Тогда я сказал, что внучка Шеварднадзе законно учится в США и если Рике не выдадут паспорт, то мы обратимся в прессу. Недолго с кем-то посовещавшись, нам вежливо предложили сфотографировать Ричарда. И где-то через полчаса за двадцать долларов мы полу­чили паспорт.

Ричард остался жить у наших знакомых - Наташи и Гены Гринбергов. У них был большой дом и сын такого возраста, как и Рика. Но Ричард все равно скучал.

Мы понимали, что надо что-то делать. Долго это продолжаться не может. Где-то через полгода мы снова доехали в США, уже думая, что надо жить в Америке.

ПРЕВРАТНОСТИ АМЕРИКАНСКОЙ ЖИЗНИ

Итак, в 1991 году мы с Ольгой и сыном Ричардом уехали в Америку. На это было много причин. Одна из главных - Чернобыльская трагедия. Надо сказать, мы пытались как-то помогать, бороться с ее последствия­ми! Ольга организовала гуманитарный фонд, по линии которого в Беларусь поступали лекарства. Но вся наша работа натыкалась на административные проволочки. Складывалось впечатление, что это никому не нужно, кроме нас самих.

Однажды по линии фонда привезли партию очень дорогих лекарств. Это были живые гормоны, общей стоимостью триста тысяч долларов, они должны были находиться только в холодильнике. Так вот, лекарства из-за таможенной волокиты выгрузили и поставили возле батареи. После чего, естественно, они сразу испор­тились. Тогда Ольга сказала: «Все, хватит». Мы уехали в Америку.

Язык мы знали не очень хорошо. Поначалу перевод­чиком у нас был Данчик, но не могли же мы его эксплу­атировать постоянно.

Совершенно случайно я встретил Семена Смолкина, с которым когда-то учился в архитектурном технику­ме. Он уехал раньше и жил в Индианаполисе с женой американкой. Дело в том, что в Индианаполисе разме­щена Федерация гимнастики США, а нам нужно было именно туда ехать, так как Ольга собиралась в большой тур по гимнастическим залам. Мы договорились с Семеном, что он будет нам переводить.

Семен сначала согласился, но в последний момент сказал, что не сможет освободиться от работы, и предложил свою соседку Вику - женщину со страшной фамилией Фарахан, Если кто не в курсе, такую фамилию носит известный в Америке террорист. Вика Фарахан была из Питера, а муж ее иранец торговал коврами.

Вика довольно быстро, что называется, взяла нас в оборот. У нее был знакомый юрист - они работали «на пару», обманывая людей. Мы как раз искали менеджера. Вика сказала, что менеджер не нужен, она сама сделает все самым наилучшим образом, и деньги потекут к нам рекой.

И вот, когда мы оказались в Нью-Йорке, чтобы ле­теть в Советский Союз, который еще манил друзьями, родственниками и своим привычным укладом прожи­той там жизни, Вика настояла, чтобы мы сначала по­сетили офис каких-то адвокатов. Там Вика со Стивом (так она называла этого «адвоката») и с какими-то свидетелями стали уговаривать меня подписать бумагу, которая в ее переводе показалась мне совершенно без­обидной. И она так нам задурила мозги, что мы подписали контракт, который они нам подсунули - «Пауэр-атторни». Это значит, что управление всем нашим имуществом, деньгами, подписанием контрактов и так далее переходит к этой самой Вике Фарахан. Такие вещи практикуются в случаях, если человек смертельно болен или душевнобольной.

Вика коварно воспользовалась нашим незнанием языка. Впоследствии, когда мы уже встали на ноги и могли себе позволить иметь хорошего адвоката, мы ан­нулировали этот контракт. Правда, до сих пор не знаем, сколько она на нас заработала

Но все дурные поступки наказуемы. Однажды, ког­да мы уж жили в Атланте, Вика позвонила нам и попросила помочь. У нее появились проблемы с налого­вой полицией, и она хотела, чтобы Корбут похлопотала за нее, обещала заплатить за это крупную сумму денег. Ольга на это не пошла.

Не знаю точно, когда и как появилась у нас идея фундацни Ольги, но помню, что когда мы начали ездить в США, к нам домой в Минске стали приходить люди, у которых дети были больны лейкозом и лейке­мией. Как-то к нам домой зашел Сергей Чуковский, во­дитель такси:

- Вы едете в Америку. У моей дочери Ирины лейкемия. Здесь ее не спасут. Там есть клиника, врачи кото­рой могут вернуть мне дочь. Если можете - помогите.

Индианаполисский детский госпиталь согласился помочь. Делать операцию надо было срочно. Но увы! «Железный занавес» у нас на тот момент еще никто не снимал. Пять месяцев оформляли наши власти доку­менты на выезд Ирочки Чуковской в США. Она умерла. В Беларуси такие дети были обречены.

В июле 1990 года мы с Ольгой получили приглаше­ние от Вики приехать на несколько дней в Лондон, что­бы дать интервью и рассказать о чернобыльских про­блемах, а потом приехать в США. В очередной раз нас «подставили» с документами и, конечно, две визы - в английском и американском посольствах - нам полу­чить не удалось. Я с неимоверными усилиями получил визы в последний день перед отъездом в английском посольстве в Москве, и вовсе не из-за англичан, а из-за наших порядков и того бардака, что творился у за­рубежных посольств в то время. Мне пришлось всеми правдами и неправдами пробраться с того входа, где получают визы по служебным командировкам. Я уже стоял первым, когда в очереди стали кричать, что, мол, я тут делаю, почему я здесь стою. И меня начали оттеснять кагэбэшники, которые работали тогда на­чальниками отдела кадров на каждом советском пред­приятии и получали служебные визы для работников, выезжающих за границу.

Вот тут-то мне и пригодилось актерское мастерство. Я сдавленным голосом предупредил орущую толпу, что мне очень плохо и что скоро у меня начнется при­ступ эпилепсии. То ли из-за сочувствия, а скорее всего, из-за страха, что придется помогать ближнему, они уступили очередь. И после приветливого объявления консула: «Визу в Объединенное Королевство получает Ольга Корбут и ее семья» - я со счастливой миной на лице (если можно было в том положении изобразить таковую) гордо прошел мимо выпучивших на меня глаза кагэбэшников.

В Лондоне нас встретила Вика, нам в течение десяти минут сделали американскую визу, и мы поехали в офис журнала «Ю». Там пробыли почти полдня. Ольга давала интервью журналистке этого популярного ан­глийского журнала. Почти весь следующий день нас снимали рекламщики. Вика объясняла, что это для журнала «Ю». Как выяснилось потом, ни одна из этих фотографий в журнале «Ю» не была напечатана. Вика делала деньги для себя. И обещая нам, что организует фундацию Ольги Корбут, организовала свою собствен­ную фундацию в помощь жертвам Чернобыля в Индиа­наполисе, где стала директором и где нещадно эксплуатировалось имя Ольги Корбут. В журнале «Ю» был напечатан адрес и счет этой фундации, которая успела собрать немалую сумму денег и о которой мы не имели ни малейшего понятия. Вот такими были наши первые встречи с «американцами» и первые впечатления о «де­ловой» Америке.

Происходили и другие случаи. На одном приеме мы познакомились с владельцем гимнастического зала в Нью-Джерси. Это был Денис Дисковик - начинающий бизнесмен, американец югославского происхождения.

Мы вообще мало себе представляли, что такое дело­вая Америка. Как вести бизнес, подписывать контрак­ты? Тем более это трудно без знания языка. Югослав предложил Ольге преподавать в его гимнастическом зале и сказал, что хочет заключить с ней контракт. Но гимнастика его не интересовала, интересовал только бизнес. Это подтверждал плохо оборудованный зал.

Дисковик предложил Ольге около трех тысяч дол­ларов в месяц. Для нас, когда мы в Союзе не получали и десятой части этой суммы, это показалось огромны­ми деньгами. К тому же он сказал, что Нью-Джерси - самый лучший штат в Америке, и он нам предоставит дом, где мы будем жить.

Как потом оказалось, город Фолсом, в котором мы поселились, был самым задрипанным городком. Климат ужасный, летом под 40 градусов по Цель­сию. Мухи и комары, поскольку кругом был лес, доста­вали нас с невероятной силой. А дом, за который мы платили более пятисот долларов нашему менеджеру в карман, сдавался местным католическим приходом совершенно бесплатно.

Позже сами американцы нам говорили, что мы не должны связываться здесь с русскими и людьми «мидл». Во многом это действительно так, но и потом нас подстерегали всяческие неудачи.

Как-то Ольгу пригласил на Игры доброй воли Тед Тернер - миллиардер и меценат. Бывший директор этих игр предложил свои услуги в продюсировании Оли­ной книги. Это был Боб Волш, с которым Ольга позна­комилась не без помощи уже известной Вики Фарахан. Позже, при личной встрече Тед Тернер сказал Ольге, что с этим человеком он никаких дел больше не имеет и другим иметь не советует. Но тогда мы ничего еще не знали, жизнь в Союзе была далека от суровых законов рынка, и умению вести дела нас никто не учил. Оттуда Америка виделась только в розовом цвете.

Таким образом заключили мы с этим менеджером контракт на издание Ольгиной книжки, которая к тому времени уже была написана. Он нашел издательство «Рэндом хауз» - одно из самых крупных издательств с филиалами по всему миру и штаб-квартирой в Лон­доне. Но появилось издательство-посредник - «Байрон прайс». Контракт был подписан так, что все финансо­вые права на тираж принадлежали именно этому из­дательству. В результате Ольга получила около сорока тысяч долларов и больше ни цента.

Книга вышла в Англии невзрачной, без конца и начала, без фотографий, к тому же «поправленная» какой-то Эллен Эмерсон, которая однажды приехала к нам, для того чтобы взять интервью, и потом сумела поставить свою фамилию рядом с фамилией Ольги на титульном листе как соавтор.

С такими неудачными контрактами Ольга ездила по всей Америке. Ее менеджер-югослав сделал нам соушиал-секьюрити, но о рабочей визе или грин-карте речи не шло. Он не был заинтересован в том, чтобы Ольга встала на ноги, и хотел, чтобы мы во всем за­висели от него. Этот югослав купил автобус, расписал его яркой краской «Olga Korbut», и они ездили по раз­ным гимнастическим залам и делали так называемые «клиники». Собирали детей, которые занимаются или интересуются гимнастикой, и Ольга в течение несколь­ких часов рассказывала о себе, показывала элементы и учила их. Это были неплохие деньги. Однажды они попали с этими уроками в Атланту, в гимнастический зал, владельцем которого оказался Дэвид Дэй.

У него был великолепный гимнастический зал, да и Атланту нельзя сравнить с Фолсомом. Он пригласил нас к себе. Но мы никак не могли решиться на пере­езд. Да и контракт с югославом сдерживал, хотя по­следний его нарушал десятки раз. Кончилось тем, что Дэвид Дэй пригнал в Фолсом рефрижератор, загрузил все наши вещи, сгреб нас в охапку и увез к себе. Так мы оказались в Атланте.

Ольга была нужна и востребована. А я... В Америке белорусские певцы никому не нужны. Мне так прямо об этом и сказали.

Раз или два в год я выступал перед нашими эми­грантами. Первые два года вообще не работал: поды­скивал дом в Атланте, писал картины, учил язык, за­нимался домом.

В Атланте у нас была целая резиденция с бассей­ном, баскетбольной площадкой. Красота невозмож­ная - сосны кругом, лес... Этот дом обходился нам в пять тысяч долларов в месяц. Сейчас в нем никто не живет, он сдан в аренду банку.

Потом стало скучно, и я переключился на бизнес: устроился в фирму, занимающуюся изготовлением фотографий, слайдов, постеров. Проработав пять лет, я стал владельцем сорока девяти процентов акций ком­пании. Наше финансовое положение позволяло мне быть свободным художником, и я целиком переклю­чился на живопись.

Вообще-то жизнь у американцев, на мой вкус, очень скучная. Там можно отдыхать, но жить... Мне - трудно. Там нет понятия - друг. Там все связано с деньгами, единственная цель - накопление денег, все оправды­вает слова «бизнес есть бизнес».

Между прочим, самые большие деньги мы с Оль­гой в Америке платили за телефонные счета. В любой праздник набираешь номер, в далекой Беларуси звенит звонок, и по телефону говоришь и выпиваешь с другом, оставшимся дома. Тогда все эти материальные блага не имеют смысла. Ну есть у нас вилла. И что? Ее же не­кому показать, все старые друзья остались в Минске! Вот если бы эту виллу можно было забрать из Америки и поставить дома, среди своих! И друзья бы порадова­лись и подивились, чего я в жизни добился!

Это чисто славянская черта - желание разделить ра­дость со своими, желание сочувствовать и получать со­чувствие. Там, в Америке, я понял, почему Гитлер хотел уничтожить славян. Да потому, что считал, что этот наш комлекс добра, сочувствия - плохо, что в гонке за деньгами добро и сочувствие только мешают.

УВЛЕЧЕНИЕ ЖИВОПИСЬЮ

Я с детства любил рисовать и интересовался живо­писью. Моим кумиром был Сальвадор Дали. И моей первой, по-настоящему большой работой стал его пор­трет, написанный маслом. Этот портрет висел у нас в гостиной, когда мы с Ольгой жили в Минске на улице Комсомольской.

Меня никто не учил рисованию. Когда я поступал в техникум, на экзамене по рисунку всех попросили взять мольберты, а я к своему стыду даже не знал, что это такое. Но экзамен я тогда сдал на «пять».

Техникум мне во многом помог. Там я набил руку, научился рисунку, видению света и перспективе, у меня не раз рождались замыслы картин, но работа в «Песнярах» отнимала все время.

Когда мы переехали в Атланту, Ольга стала хорошо срабатывать. Мы купили дом. У меня появилось много свободного времени. Я пошел в магазин, купил дорогой мольберт, краски и начал писать картины. Свою первую картину назвал «Слеза Христа». Я над ней работал целый месяц. В центре поместил копию «Мадонны Литты» Леонардо да Винчи. Только в картине Леонардо ребенок смотрит на мать, а в моей картине он смотрит на сюжет, в центре которого находится.

В общей сложности было написано около пятидесяти картин. Я мог долго не рисовать, но потом меня захватывал сюжет или даже несколько сюжетов, и уже невозможно было оторваться от холста.

И Рика, и Ольга знали, что когда я пишу, меня лучше не отвлекать. Во-первых, бесполезно; во-вторых сильно раздражает. Я писал обычно по ночам, когда никто не мешал. Иногда просыпаюсь утром, смотрю на картину и думаю: неужели это я написал? Подражая многим художникам, написал портрет супруги. Пор­трет Ольги был написан в стиле иконописи на золотом фоне.

Однажды на каком-то приеме мы познакомились с владельцем картинной галереи и пригласили его в гости. У чернокожего американца были галереи в Ат­ланте и в центре Парижа. Ему очень понравились мои картины. Он сказал, что это здорово и необычно, и взял мои картины в свою галерею. Затем еще несколько кар­тин взяли в другую галерею, тоже в Атланте. Несколь­ко картин было продано, кое-что я подарил своим дру­зьям.

На Гавайях в гостях у Рэя Стивенса познакомились с известным современным голландским художником Лассеном, сюрреалистом и маринистом. Серия откры­ток с его работами продается во всех киосках Минска. У Лассена замечательный дом на Гавайях и, кроме жи­вописи, у него есть еще одна страсть - виндсерфинг. Лассен подписал и подарил мне альбом со своим работами.

Я две недели провел у него в мастерской, он научил меня работать аэрографом. Впоследствии это повлияло на мои более поздние работы.

ДЖОРДЖ ХАРРИСОН

Я уже писал, что в моей жизни было множество встреч с талантливыми, даже гениальными людьми, за которые я благодарен судьбе. Но об одной из них хо­телось бы рассказать отдельно.

Как и многие-многие мои ровесники, я обожал ан­глийскую группу «Битлз». Судьба меня свела с Джор­джем Харрисоном - человеком, которого знает весь мир и которого я очень люблю как музыканта. Если бы мне в юности кто-нибудь сказал, что пройдет с десяток лет и я буду сидеть рядом и разговаривать с одним из участников этого великого квартета, - никогда бы не поверил.

Это произошло весной 1999 года. Мы с Ольгой отды­хали на Гавайских островах, куда нас пригласил Рэй Стивенс - вице-президент киноакадемии «XX век Фокс» и мультимиллионер.

С Рэем мы познакомились благодаря Ольге. Как-то раз у нас дома в Атланте раздался звонок. Приятный мужской голос сообщил:

- Это звонит Рэй Стивенс. Я хочу поговорить с Оль­гой Корбут.

А у нас дома как раз был менеджер Оли. Он как услышал эту фамилию, так за голову схватился... от восторга.

Рэй сказал, что он большой поклонник Ольги и очень хотел бы с ней повидаться. Мы встретились в Индиана­полисе и с того момента стали хорошими друзьями.

Так вот, на Гавайях, на острове Мауи, в живопис­ном месте на побережье океана у Рэя есть дом. Не дом, а райский уголок: там и теннисные корты, и поля для гольфа, и потрясающий сад. Сам дом - круглое здание, от которого идет шесть спусков с разных сторон, - по­строен в перуанском стиле ирвестным архитектором мисс Ван дэр Роэ. Здание не имеет крыши в нашем понимании - на колоннах поддерживается огромный навес. Между навесом и самим домом - пространство, куда льется воздух с побережья. Стоило это чудо тридцать миллионов долларов еще когда-то.

У Рэя великолепная коллекция картин, поэтому тщательно охраняется секьюрити. Между прочим, у него и картины Марка Шагала и Пикассо.

Так вот, были мы у Рэя Стивенса в гостях и как-то днем, во время прогулки, посетили музыкальный магазин. Я подошел с Рэем к стеллажам с компакт-дисками и увидел там мой любимый альбом «Битлз» «Эби Роуд», он стоил 22 доллара. Покрутил его в руках:

- Дороговато.

- Не покупай, - сказал Рэй. - Этот диск подарит тебе один человек.

К вечеру я уже забыл об этом разговоре. Однако после шести часов, когда мы собрались на аперитив (хочу добавить, что Рэй для своих восьмидесяти лет отлично выглядит и не прочь иногда хорошенько выпить), он мне напомнил:

- Ну так что, поедем за диском?

И мы поехали. Ехали минут сорок пять и приехали в тот район островов, который называется Хана.

- Так где твой друг живет? - спрашиваю я у Рэя. Он показывает на красивый белый дом у скалы.

Но вместо того, чтобы подниматься, мы едем по до­роге вниз. Я удивленно взглянул на Рэя.

- Там лифт, - пояснил он.

Поднялись мы на лифте, нас встретили две девуш­ки, одетые по-индийски, проводили в дом.

Стены в доме были увешаны портретами «Битлз» и их пластинками - золотыми и платиновыми. «Ну, к продюсеру пришли», - подумал я.

Входим в зал. В кресле сидит человек - очевидно, хо­зяин дома, обернутый бумажными полотенцами, веро­ятно, принимает какие-то процедуры.

- Вот это мой друг, Джордж Харрисон, - сказал Рэй. Возникла пауза.

- Это однофамилец Харрисона? - переспросила Ольга.

Рэй и Джордж засмеялись.

Когда Джордж снял с себя полотенца, я увидел, что это действительно он. Я не верил глазам своим. Джордж это заметил. Рэй меня представил как извест­ного певца фром Раша.

Тут же принесли столики с фруктами и выпивкой, атмосфера потеплела. Джордж стал интересоваться, что у меня за группа. Оказалось, он слышал о «Песня­рах». В тот момент он собирался продюсировать музы­кальный проект под названием «Ву-bу, twenty century», куда собирался пригласить лучших исполнителей из разных стран. Планировалось провести мировое тур­не, а также выпустить пластинку.

Харрисон очень заинтересовался «Песнярами».

Я оставил ему свои координаты, и он сказал, что обяза­тельно меня найдет.

Попили, поговорили, и вдруг Джордж предложил:

- Пойдем со мной.

Мы подошли к стене. Он нажал ногой клавишу, в один миг стена раздвинулась. За стеной был зал с бе­лым роялем «Steinway» в центре. Немного осмелев от виски, я спел отрывок песни «А ў полі бяроза» а капел­ла, чтобы проверить акустику. Она была великолеп­ной.

Мы подошли к роялю, и Джордж попросил меня спеть какую-нибудь популярную русскую песню.

Я спел «Ой, цветет калина в поле у ручья». Ему понра­вилась мелодия.

- У вас все песни такие?

- Да,- говорю.

В этот момент в зал вошел Эрик Клэптон. Они с Харрисоном, оказывается, большие друзья. Харрисон представил меня, и мы пошли обратно, к столикам, где остались Ольга и Рэй. И проговорили еще около часа: о музыке, об Ольге...

Эта встреча запомнилась мне на всю жизнь.

Позже мы были на приеме у Элтона Джона, который он устроил для своих друзей. Элтон Джон купил пентхаус в Атланте и живет теперь там. Он сообщил нам, что проект «Ву-bу, twenty century» отменяется, так как Джордж Харрисон плохо себя вувствует.

Харрисон уже был смертельно болен.

ОЛЬГА И ЭЛТОН ДЖОН

Ольга любила вспоминать один совсем маленький эпизод. Произошел он тогда, когда она еще не оставила гимнастику и с нашими девушками-гимнастками ездила в турне по Штатам.

В Атланте (ох, кто бы тогда сказал Ольге, что она будет жить в этом городе!) гимнасток пригласили на кон­церт Элтона Джона.

Они сидели в ложе огромного, размером почти со ста­дион, зала. Элтон Джон был где-то там, далеко внизу. Концерт проходил, как всегда, - певец срывал с себя по­очередно пиджак, галстук и рубашку. Ольгу поразило, что перед каждым креслом стоял небольшой цветной телевизор, и зрители в деталях, без театрального бино­кля могли видеть происходящее на далекой сцене.

Про голос и репертуар Элтона Джона Ольга ничего определенного сказать не могла - по-моему, ее и то и другое не восхитило. Зато она с восторгом вспоминала его темперамент. Вот это да! По ее словам, в продолже­ние двух с половиной часов он разве что не взобрался по портьере на бельэтаж, все остальное - пересечение сцены туда и обратно по-пластунски, стойка на голове, прыжки в сторону и через барабан, выбрасывание ги­тары и микрофона - все было. Конечно, после наших групп, которые чинно стояли на сцене, такой всплеск энергии казался абсолютно фантастическим.

Заведенная певцом публика стонала в неописуемом восторге. Наши гимнастки тоже не скучали, находя в предлагаемом зрелище своеобразное удовольствие. А под занавес, поддавшись общему психозу, они реши­ли похулиганить: стали из программок делать самоле­тики, ставить на них автографы и пускать в зал. Кто-то, поглядывая наверх, вертел пальцем у виска, кто-то смеялся и отправлял самолетики дальше. Когда же зрители разобрались, что на этих самолетиках (а по Ольге Америка сходила тогда с ума не меньше, чем по Элтону Джону), внизу возникла небольшая куча мала. Ольге понравилось - вот и она внесла свою лепту в создание соответствующей атмосферы на концерте...

И Элтон Джон, кстати, на нее совсем не обиделся. Потом в Атланте мы несколько раз были в гостях у Элтона Джона, в пентхаусе в доме Паркуэй.

МАРИЯ ШРАЙВЕР И ТЕД ТЕРНЕР

Если говорить об Америке, то нельзя не сказать о нашем хорошем друге - Марии Шрайвер - жене Арнольда Шварценеггера и племяннице двух президентов Кенне­ди, один из которых Джон Кеннеди. Познакомились мы с ней давно, когда жили в Нью-Джерси. Мария делала на канале NBC шоу с известными людьми. Однажды она приехала в Фолсом, чтобы взять интервью у Ольги и у сына Ричарда, узнать о чернобыльской трагедии. Ольга была в то время президентом фонда «Children Of Chernobyl» («Дети Чернобыля»). Так и состоялась наша первая встреча.

Позже мы приезжали несколько раз в Лос-Анджелес (Мария с Арнольдом живут в Санта-Монике недалеко от Лос-Анджелеса). Мария нас познакомила с Тедом Тернером, американским медиа-магнатом, и с Джейн Фонда, популярной американской киноактрисой. Мы несколько раз были на приемах у Теда Тернера, на его плантациях во Флориде.

Казалось бы, что может объединять столь разных людей? На самом деле все эти люди имеют самое непо­средственное отношение к спорту. Арнольд Шварценег­гер десять лет подряд был чемпионом по бодибилдин­гу и являлся первым советником президента США по спорту. Тед Тернер в свое время был чемпионом по па­русному спорту. Мария Шрайвер имеет прямое отноше­ние к организации «Special Olympic Games» - олимпий­ские игры для инвалидов, которые проходят под патро­нажем ее отца - Сержанта Шрайвера, и в которых, по его просьбе, каждый раз принимала участие и Ольга.

Между прочим, Ольга всегда была рада отклик­нуться на просьбу, приехать, помочь. Она нацелена на помощь - такой у нее характер. И если бы она почув­ствовала, что на родине, в Беларуси, в ней нуждаются, то обязательно помогла бы нашей федерации спорта. Не так много у нас спортивных звезд, чтобы ими разбрасываться. Но это так, между прочим.

Как я уже говорил, в первый раз на прием к Тед Тернеру мы попали в Атланте благодаря Марии, на встрече присутствовало много известных людей Америки: мэр Атланты, сенаторы, сын президента СЩА Джорджа Буша-старшего - он являлся тогда губернатором Флориды. Были Барбара Стрейзанд, Пети Лупоун - первая исполнительница Эвиты - и многие другие зна­менитости. В центре пентхауса был разбит большой зимний сад с фонтанами и диковинными растениями в тени которых в небольшой вольере резвились два мо­лодых тигренка.

Тед Тернер заметил Ольгу и меня с первой же ветречи. Он потом говорил, что мы не были похожи на типич­ных американцев: чувствуется пресловутая славянская душа. Ольга вообще человек очень непосредственный, я - тоже, так что мы могли и выпить, и заплакать, и посмеяться, и попеть песни. Не было никакого зажима, по­этому и сам Тед Тернер мог позволить себе расслабить­ся и отвлечься от всех тех проблем, которые доставляла ему его миллионная медийная корпорация.

Не забуду один случай. Как-то при Теде я сел к роя­лю, спел несколько наших песен, вдруг он неожиданно покраснел, и из его глаз полились слезы.

- Любовь и счастье за деньги не купишь, - сказал он. - У меня есть все - и деньги, и власть, но я не знаю, для чего мне все это.

Конечно, мы выпили - такие откровения вырываются не на трезвую голову, тем более у американца. Но именно тогда Тернер был абсолютно искренен. Он разводился с Джейн Фонда - и мы стали свидетелями срыва.

Но это было только раз. Обычно мы видели Теда Тернера очень жизнерадостным и всегда подтянутым.

Кстати, немного о причудах миллиардеров: люби­мый напиток Тернера - виски «Дели», бутылка которо­го стоила около 1500 долларов, а в самом виски плавали кусочки сусального золота.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«ВОТ НАКОНЕЦ И ВМЕСТЕ МЫ»

Когда отмечали двадцатипятилетие «Песняров», Володя Мулявин позвонил мне в Америку и пригласил на юбилей. И директор «Песняров» позвонил, и я уже взял билеты...

Но тут случайно в магазине «Марс» (в Америке в магазинах «Марс» продают музыкальную литературу, инструменты) Ольга купила голландский диск «Пес­няров». На этом диске песня «Александрина» - моя песня! - была исполнена другим человеком. Я очень обиделся. Ведь «Александрина» - это же классика! Ко­нечно, когда меня нет, другой исполнитель может петь ее в концертах... Но записывать!..

Это все равно, как если бы Пол Маккартни позволил записать песню Джона Леннона в другом исполнении.

Мы обиделись, и я не полетел, хотя билеты стоили почти две тысячи долларов.

Прошло несколько лет. Владимир Мулявин приехал в Америку к Анатолию Кашепарову, бывшему солисту «Песняров», тоже обосновавшемуся в Америке.

Толя жил во Флориде, а мы в Атланте. Володя все-таки решил после Толи заехать ко мне. Приехал - и удивился, как мы обеспеченно живем. Володя со своей семьей гостил у нас месяц.

Мулявин переживал не лучший период своей жиз­ни - в коллективе начались раздоры, ансамбль разва­ливался...

Через некоторое время мы с Володей пригласили в Атланту Толю Кашепарова. Толя приехал, и мы втроем наметили проект возвращения: «Вот наконец и вме­сте мы». Но Толя Кашепаров из-за некоторых обстоя­тельств вернуться в Беларусь не мог, а я поехал.

Я летел из Америки вместе с итальянским симфоническим оркестром. Мы смеялись, рассказывали истории. Но когда самолет пошел на посадку и я увидел деревья, белорусскую осень, знакомые очертания аэровокзала, я вдруг заплакал. Они удивились. Я объяснил: «Ребята, я не был на Родине девять лет».

Приехал и попал сразу на «Золотой шлягер».

Я был уверен, что меня забыли. Но спел «Березовый сок» - и каково же было мое удивление когда я запел, публика встала! Меня помнили и приветствовали! У меня - слезы на глазах. Я допел, зашел за кулисы и сказал себе - все, больше никакой Америки у тебя не будет, твоя жизнь здесь.

В первый же день записал сразу пять песен. Я был очень взволнован, потому что не надеялся, что снова буду петь.

Я счастлив, что мой приезд совпал с тридцатилетием «Песняров». К тридцатилетию была дана серия кон­цертов в Минске и Москве с участием оркестра Финберга. Вот только жаль, что телевизионная версия одного из концертов, который проходил в концертном зале «Россия» и длился четыре с половиной часа, была сде­лана каналом РТР не совсем качественно и профессио­нально.

Опять я нужен людям. Опять я на сцене, опять я на­шел себя.

Сцена для меня - святое. Пусть ты себя плохо чув­ствуешь, пусть у тебя неприятности, сцена лечит. Ты выходишь на сцену - и все: забываешь о боли, забыва­ешь обо всем и опять себя чувствуешь таким, каков ты есть, настоящим. Насколько это здорово!

Ощущение счастья не заменят никакие виллы, ни­какие связи, никакое богатство. Гостить у Теда Тер­нера, конечно, здорово, и здесь жизнь, по сравнению с американской, бедная, но насколько же мне здесь луч­ше и легче!

Просто третья жизнь началась.

Меня часто спрашивают, какие перемены произош ли в Беларуси за то время, пока меня не было. Мне понравилось, что появилось много магазинов и в этих магазинах есть выбор. Когда я выезжал, ничего подобного не было.

Изменились и люди. Они хотят иметь свой бизнес, хотят зарабатывать деньги. Только жалко, что для этого в Беларуси мало возможностей.

Очень поразила периферия. К сожалению, люди в провинции живут очень бедно и совсем перестали улыбаться.

Но что меня радует, когда я еду на машине по Минску, - это огромное количество красивых девушек, стройных, симпатичных. Уверяю вас, что ни в одной стране мира столько красивых девушек вы не увидите.

«ПЕСНЯРЫ» ПОСЛЕ РАСПАДА СССР

Конечно, меня не было в стране девять лет, а это большой срок. Какое-то время мои друзья здесь продолжили без меня, и я не вправе судить, кто поступал правильно, а кто ошибался. Остались интервью, остались статьи, посвященные «Песнярам», - по ним можно попытаться восстановить ход событий.

В 80-е (еще до моего отъезда в Америку, но уже после моего ухода из группы) «Песняры» активно работали над большими программами, которые (за исключением цикла военных песен »Через всю войну») так и остались незаписанными. После моего ухода вперед выдвинулись вокалисты Валерий Дайнеко и Игорь Пеня. В 1987 году группу покинул Толя Кашепаров, позже перебравшийся в США.

Следующее десятилетие было для «Песняров» чрезвычайно сложным. Прежде всего сказалась неразбериха в финансировании и организации, царившая после распада СССР. Раньше коллектив относился к минской филармонии, а затем отделился, став госансамблем. К концу 90-х назрел раскол. Кто был прав, кто виноват? Повторяю, меня здесь не было и судить, кто прав, кто виноват, я не имею права.

В январе 1998 года Мулявин был смещен с должности директора ансамбля, сохранив должность худрука. На место директора назначили Владислава Мисевича. Точку в истории поставил Президент Республики Беларусь, вернувший основателя коллектива на должность директора, после чего Мисевич и несколько других музыкантов (среди них Дайнеко и Пеня) ушли из группы, создав ансамбль «Белорусские песняры», а Мулявин продолжил работу с новыми музыкантами.

В начале 2001 года группа отпраздновала тридцатилетие большим концертом в концертном зале «Россия», в котором принял участие и я; была презентация звезды Мулявина и «Песняров».

За то время, что я прожил вне «Песняров», изменения произошли и в личной жизни Владимира Мулявина. Вот отрывок из его интервью, где он рассказывает о своей последней любви.

- Какой период был более удачным в жизни - чисто в человеческом плане?

- Наверное, когда я встретился со Светланой Пенкиной: это было романтическое время, мы ютились в общежитии в Минске на улице Белинского. Все было просто здорово. Мне сорок лет, мой предыдущий брак распался, и я жил новыми романтическими надеждами, которые, к счастью, полностью осуществились. Вот уже восемнадцать лет мы вместе. Сын Валерий - самостоятельный человек.

- Как ты познакомился со Светланой?

- Сначала - в Москве. Она как раз закончила сни­маться в многосерийной ленте «Хождение по мукам» и уже прочувствовала свою роль Кати. А я, будучи на гастролях в Москве, попал на «Мосфильм», где снималась короткометражка о «Песнярах». Там и познако­мились. Потом не встречались три года. Но, очевидно, Богу было угодно, и он нас соединил. И соединил в Гродно. Светлана снималась в картине «Берегите женщин» и в перерывах между съемками прилетела на несколько дней в Гродно увидеть своего отца Александра Павловича. Именно в этот день, 18 ноября, сюда же с концертами приехал и я. Светлана вместе со своей подругой Таней Лукашевич пришли на мой первый концерт. Мы тогда давали свои колядки. Девушкам понравилось, и они решили посмотреть программу еще раз, но билетов, как тогда случалось часто, уже не было. И тогда Светлана, помня наше «шапочное» знакомство в Москве, при­шла ко мне в гримерную Дома офицеров и завела речь о билетах. Но мне уже было не до билетов. Ко мне при­шла любовь! Так что и здесь нас свела моя музыка.

А вот еще одно интервью, данное Владимиром Мулявиным в 1996 году, когда он находился в больнице. Тогда Владимир Георгиевич переживал, что после операции вынужден был отказаться от своей неразлучной труб­ки. Корреспондент его, разумеется, о трубке и спросил.

- Насчет моей трубки... Не уверен, что долго выдер­жу. Грустно без нее, как без моих ребят, кого вырас­тил, кому дал громкое имя. Правда, не все, кто состоял в ансамбле, являлись настоящими песнярами. Песняр, на мой взгляд, - это не только профессионализм, это образ жизни, образ мысли. Многие приходили и уходи­ли: им было все равно где и что играть. Для меня одно­го профессионализма мало...

- Так кто же являлся настоящими песнярами?..

- Леонид Тышко, Леонид Борткевич, Анатолий Кашепаров - все в США. Александр Демешко и Олег Мовчан - в Москве. Володя Ткаченко сейчас работает с Финбергом. Игорь Паливода и Валерий Яшкин - свет­лая им память... Это настоящие мастера своего дела. Фанаты, которые могли репетировать без устали сутками. Порядочные, честные люди, очень талант­ливые парни.

- За прошедших три десятилетия приходилось слышать самые разные прогнозы о судьбе «Песняров». Опытные рокмены утверждали: следующий шаг мулявинской групппы - это западный шоу-бизнес. А белорус­ская музыкальная элита, наоборот, утверждала, что утонет Мулявин в стилизованной аутентике, так как только на этом приобрели «Песняры» мировую из­вестность. Третьи - их было немного - никак не могли смириться, что уральский мужик смог поднять бело­русскую народную песню, фольклор на такой высокий уровень, который многим и не снился! Еще и сегодня нет-нет да и появятся глубокомудрые размышления о том, что «Песняры» изжили себя, что само их существование нонсенс, день вчерашний.

- Подобные споры меня не волнуют. Меня волнует лишь одно: моя работа. Новые песни. Новая программа, не похожая на предыдущую. И еще люди, которым бу­дет интересно меня слушать.

- Каждому музыканту хотелось бы быть понятым всеми и нравиться всем - как Чарли Чаплин. И вместе с тем оставаться самим собой. Мне кажется, что вам всегда удавалось совмещать эти понятия, эти две фор­мы существования...

- Не всегд. Многим моим почитателям я действи­тельно мил весь, но кому-то я вообще не нравлюсь. Но основной массе людей нравлюсь! И этим я дорожу. Именно для них я живу, сочиняю, играю, пою.

- После распада СССР ваш коллектив стал редким гостем в России. Не пускают?

- Что вы... Нас очень тепло принимают в России. По­ступает много предложений по поводу концертов, но я себя не обременяю частыми поездками. Все-таки у нас семьи, и мы, честно говоря, отвыкли от безумного рит­ма жизни, стали оседлыми и с большим удовольствием погружаемся в студийную работу. Хотя ребята наши рвутся. Они прекрасно могут и без меня обходиться, но организаторы неохотно приглашают коллектив без Мулявина.

- Ну а как же иначе, ведь вы единственный, кто на­ходится в группе с момента ее образования?

- Да, у меня уже четвертый состав.

- Чем же вы, не любитель гастролей, зарабатывае­те на хлеб с маслом?

- «Песняры» - бюджетный коллектив, государство платит нам ежемесячные минимальные зарплаты - около 3,5 тысячи ваших рублей. За это мы должны отработать определенную норму - шесть концертов в ме­сяц. Если не шиковать, жить можно. К тому же у нас есть кое-какие приработки.

- Зарплату, значит, отрабатываете на правительственных концертах?

- К сожалению. Не всегда это радует, потому что, как правило, поешь не то, что хочешь, а то, что надо. Но, наверное, мы уже стали эмблемой Беларуси и вы­нуждены нести свой крест.

- Вас не огорчает, что былая популярность коллектива уже в прошлом?

- За последние пятнадцать-двадцать лет я немного устал от примитивных песен. И переключился на серьезные программы, театрализованные мини­спектакли, где мы показывали, как проходили обря­довые славянские праздники - колядки, ночь Ивана Ку­пали. В какой-то момент меня это по-настоящему увлекло, и мы наплевали на публику, хотя надо было изредка показываться на телевидении с песнями. Но нет ничего страшного в том, что мы прошли пик по­пулярности, можно сказать, мы ею объелись.

УХОД ВЛАДИМИРА МУЛЯВИНА

14 мая 2002 года, когда белорусы отмечали Радуницу - день поминовения усопших, Владимир Мулявин ехал со своей дачи, что находится на Минском море, к себе до­мой. На резком повороте его «Мерседес-420» на большой скорости вылетел на встречную полосу и попал в кювет. Машина врезалась в дерево и опрокинулась. После ава­рии автомобиль выглядел, как груда железа, так что во­обще невероятно, что Владимир остался жив.

В клинике на консилиум перед операцией собрались ведущие специалисты Беларуси по нейрохирургии, так как у Мулявина было тяжелейшее повреждение позво­ночника. Операция длилась несколько часов и прошла успешно. Мулявин медленно стал оправляться от пере­несенной травмы и летом при непосредственном со­действии Иосифа Кобзона был переведен московскую клинику. Но травма оказалась серьезной, и в конце концов Владимира Георгиевича Мулявина не стало.

Утром 26 января нам позвонили и сказали, что прои­зошла трагедия... Сердце у Мулявина дважды останавливалось, но его запускали. В третий раз не смогли...

Врачи говорят, что если человек постоянно лежит, то сердце его слабеет. Хотя у нас даже мысли не возникало, что может произойти такое! Мы думали: пусть он не сможет ходить так, как раньше, но... Ему же и гитару в больницу передали. И сам он говорил: «Скоро концерт. Выйду вместе с вами на коляске...» И смеялся рассуждая о том, как будет держаться микрофон: прикрепленным к коляске или как...

К Мулявину пускали только тех, с кем он вместе ра­ботал. Кобзона и Лученка, например... Даже жену вра­чи в последнее время пускали редко. Ему нельзя было волноваться.

Мы в последний раз привезли ему две наши новые ра­боты, чтобы он внес коррективы. Первая вещь - ремикс на старую песню «Ты моя надежда» из фильма «Ясь и Янина». Вторая - «Седина в бороду» - была написана Лорой Квинт специально для Мулявина. Мы записали ее уже без него - каждый спел по куплету. Причем пришлось перепи­сывать три раза, поскольку Мулявин каждый раз говорил: «Это не годится. Переделывайте аранжировку».

Из больницы не было связи с внешним миром, и Владимир Георгиевич купил на свои деньги радио­телефон - он по-прежнему осуществлял руководство «Песнярами».

Еще он попросил принести ему в больницу дикто­фон. Мулявин говорил: «Мне не всегда удается с кем-то поговорить, поэтому те мысли, которые будут возни­кать, я могу наговаривать на диктофон, чтобы потом передать их вам». Думаю, что какие-то записи есть, по­скольку диктофон постоянно лежал у него на тумбоч­ке рядом с фотографией, где он с Папой Римским, и па­рой иконок... У него, кстати, еще были четки, которые он постоянно крутил, чтобы разрабатывать пальцы и, как он сам говорил, успокаиваться. Он очень пережи­вал, как мы без него, поскольку наша концертная дея­тельность продолжалась... Тоже, кстати, по его же же­ланию. Он сам сказал: «Ребята, работайте».

Пока Мулявин лежал в больнице, многие великие люди нашего времени спешили отдать ему дань ува­жения.

Евгений Светланов: «Мулявин вписал свою славную страницу в историю искусства...»

Оскар Фельцман: «Мулявин - настоящий талант, самобытный, мощный...»

Валентин Распутин - в больницу Мулявину: «Вла­димир Георгиевич, поднимайтесь! Сегодня и один в поле воин, а без одного, без такого, как Вы, и воинство не во­инство».

Петр Проскурин: «С огромной радостью слушаю Вас и желаю дальнейшего процветания, полного слияния с глубинами народной души, с песней народа, которая всегда была опорой и надеждой на тяжелом пути укрепления и защиты своих национальных корней».

Олег Табаков: «Дорогой Володя! Двадцать лет я слу­шаю тебя и твоих ребят. Власти были разные и про­блемы стояли разные, а голосом Вы говорили всегда человеческим и пели человеческими, реальными голоса­ми. А я слушал с радостью музыку, которая часто тро­гала меня до слез, и всегда после этого так хотелось работать на всю силу».

Тихон Хренников: «Дорогой Владимир! Всегда восхи­щался Вашим искусством и той индивидуальностью, которая присуща только Вам! В Вашей индивидуаль­ности есть нечто гипнотическое, что существует только в высших категориях художественности!»

Мулявин на эти лестные отзывы отреагировал ре­пликой:

- Вот это да! Настоящая фантастика! И думать не думал, что все это есть у меня...

На прощание с композитором и музыкантом при­шло огромное количество людей. Многие так и не су­мели попасть в Дом офицеров, где была организована гражданская панихида. На протяжении всего дня лил дождь, как будто сама природа прощалась с великим музыкантом.

ГЕНИЙ МУЛЯВИНА

«ПРОКРУСТОВО ЛОЖЕ» ЖАНРА

Владимир Мулявин был в курсе всех современных музыкальных стилей и течений. В том, что он делал, многие находили пересечения с приемами «Manhattan Transfer Singers Unlimited Take 6» и многих других групп. Найти их, конечно, можно - но у Мулявина был свой почерк, свой стиль звучания, который и сделал «Песняров» мгновенно узнаваемыми и неповторимы­ми.

При этом - самое главное - никогда в работах «Пес­няров» не ощущалось даже намека на эклектику, кото­рой грешили другие наши ансамбли, опиравшиеся на классическую, фольклорную, этническую, старинную и другую нероковую основу.

С первых же песен «Песняров» знатоки поняли, что творческий почерк Мулявина отличается необычай­ным чувством внутренней свободы, свободы от сти­левых рамок и канонов, от стремления быть не хуже других, которое так часто выливается в стремление быть как все. Большинство групп использовали толь­ко электрогитары, ударные и орган, а Мулявин вводил в ансамбль скрипку и народные инструменты, не боясь показаться старомодной деревенщиной. Если надо, он вводил и духовую секцию, не боясь показаться теперь уже старомодным джазменом. Он смело шел и на уве­личение численного состава ансамбля, хотя восемь (а то и двенадцать!) человек в группе выглядели как-то необычно на фоне других рок-групп, в которых и шесть музыкантов уже считалось много.