«Явные и скрытые измерения пространства» советской физики 1930‑х гг. (по материалам мартовской сессии АН СССР 1936 г.)

Заключительные замечания

Поражает тщательность и масштаб «режиссуры» сессии, о чём свидетельствуют многочисленные архивные материалы. Решающую роль в подготовке играют Кржижановский и Горбунов. Последний лично ведёт огромную переписку, согласовывает списки приглашённых и тех, кто должен выступить в дискуссии. Доклад Иоффе, например, рассылается весьма широко с просьбой дать на него отзыв. Горбунов при этом старается охватить именно тех, от кого можно ожидать отрицательных отзывов. Он настойчиво предлагает техникам и представителям промышленности принять участие в обсуждении доклада Иоффе.

8 марта, за неделю до сессии на заседании организационной комиссии (из физиков в нём участвовали москвичи С. И. Вавилов, Б. М. Вул и Б. М. Гессен) Кржижановский и Горбунов ещё раз суммировали основные стратегию и тактику сессии и обсуждали проект резолюции. Помимо общих положений о связи науки и производства в связи ФТИ и ГОИ с Академией наук, организаторы говорили о том, что оглашению не подлежало. Кржижановский считал необходимым «охарактеризовать два стиля работы: здоровый стиль… представляет Оптический институт, а стиль работы, который требует поправок и коррективов,— это стиль работы ФТИ» [7, л. 172]. Горбунов полагал, что надо «показать некоторое отрицательное влияние общественно-научной практики Иоффе на молодёжь» [7, л. 172]. В критике Иоффе, в частности в связи с его упомянутыми 32 проблемами, полагал Кржижановский, «нам помогут сами ученики Иоффе своими выступлениями, в которых они покажут отрицательное влияние работы Иоффе» [7, л. 172]. Были намечены все выступающие и то, что они должны сказать. Иоффе предполагалось, таким образом, задать «хорошую взбучку» (выражение Кржижановского), причём, желательно усилиями его же учеников. Вместе с тем, нельзя было и переборщить.

В резолюции предполагалось сказать и о достижениях, свидетельствующих о том огромном внимании, которое партия и правительство уделяют науке. В опубликованной резолюции в этой связи говорилось:

Философская дискуссия была отложена, но Горбунов считал, что резолюция должна содержать пункт «о философской оценке современных течений в физике», который поручалось подготовить философам Митину и Максимову (не участвовавших в подготовке сессии; не предполагалось и их выступлений не сессии) вместе с Дебориным и Гессеном. В секретном отчете Кржижановский и Горбунов всё-таки решились квалифицировать философскую позицию ведущих физиков как идеалистическую:

Привлечение к анализу «скрытых измерений» позволило понять мотивы участников событий, истинную роль тех фигур, которые нередко остаются «за кадром». Иногда события, происходящие в «скрытых измерениях» (в нашем случае, например, январское совещание), становятся не менее важными, чем события, протекающие в «наблюдаемом мире». Намерения властей, расстановка сил, разнообразие позиций, способы, посредством которых реализуются эти намерения и т. п.— обо всём этом можно составить представление, обратившись к глубинам «скрытых измерений». Заодно выясняется «закулисная сторона» сессий, совещаний, инициированных властями, как механизма управления наукой, широко использовавшийся в сталинский период, особенно в конце 1940‑х — начале 1950‑х гг.

Мартовская сессия 1936 г., если её рассматривать как своего рода шахматную партию между властью и научным сообществом, как бы «закончилась вничью». Власти сумели максимально обострить проблему технической, эффективности физики и показать уязвимость любого научно-организационного лидера научного сообщества, даже такой фигуры, как А. Ф. Иоффе. Они собрали уникальный материал о физическом сообществе, институтах, научных школах, отдельных учёных, их взглядах, их взаимоотношениях, который позволял усилить контроль над физикой и физиками. Физическое сообщество сумело сохраниться (никаких оргвыводов не последовало) и, вместе с тем, отбить опасную идеологическую атаку, связанную с настойчивыми — обвинениями ведущих физиков в идеализме. Перевод сессии в философско-идеологическую плоскость мог бы поставить под удар и судьбы крупных теоретиков, и нормальный процесс преподавания теоретической физики, а также и исследования в этой области.

Через полтора-два года почти четверть выступавших на сессии (не только физиков) попали под колесо репрессий. При этом чёткой зависимости этих репрессий от философско-идеологических позиций репрессированных или от того, что они говорили на мартовской сессии, как будто бы, нет. «Логику» «1937 года» ещё предстоит раскрыть, но это — уже другая история.