Лебединая песня

— И птички в клетке! Замечательно! И помните — берите их живьем, пусть ранеными, но живыми! И везите прямо ко мне! Это необходимо для нашего престижа. Заранее поздравляю вас, штандартенфюрер, с успехом! Хайль дер фюрер!..

Майор Стручков сидит в отлично оборудованной столовой штаба 3-го Белорусского фронта и без аппетита ковыряет вилкой бифштекс. Белые скатерти на столах, дымящийся борщ, официантки в белоснежных передниках. «Боже мой! А чем там питается группа «Джекэ?!»

Проходят дни, а «Джек» молчит. Все ближе начало наступления 3-го Белорусского фронта, а разведчики не выходят на связь.

— Если будет радиограмма от «Джека», — говорит майор начальнику радиоузла, — немедленно звоните мне. В любое время дня и ночи!

Майор просит об этом уже в который раз. Если перерыв в радиосвязи затягивался, он не спал ночами. Уже не одна наша рация навсегда замолкла в Восточной Пруссии, а неуловимый и неистребимый «Джек», хотя и подходил ближе других к ощетинившейся орудийными и пулеметными дулами железобетонной берлоге Гитлера, каждый раз оживал после недолгого тревожного молчания и вновь выходил на связь. Сколько раз бывало, что и радисты, и шифровальщики, и начальник радиоузла, и майор Стручков, и генерал Алешин уставали ждать, и вдруг внезапно на условленной волне раздавались позывные «Сойки» или «Лебедя» — «г2щ», «г2щ», «г2щ»… «Джек» жив, «Джек» борется. Но сейчас молчание «Джека» затянулось.

Большевики-подпольщики говаривали: «Кто продержится год в подполье — тот хороший подпольщик». Разведчики фронта говорили: «Кто продержится в немецком тылу на немецкой земле месяц, тот всем героям герой!» А «Джек» вот уже четыре месяца воюет в тылу врага, и не на партизанской «малой земле», а на земле врага.

Квадрат леса в восемнадцати километрах юго-восточнее Зенсбурга у озера Муккерзее. Только что отгремел бой. Еще не остыли дула автоматов. Аню всю трясет. Она уже три дня болеет. Ангина — таков Толин диагноз. Зина работать совсем не может — у нее сильный жар, что-то бредит про кукушку, считает, сколько жить осталось… В лесу — голоса, крики немцев, Толя зажимает Зине рот.

Немеют от холода пальцы, знобит, зубы выбивают чечетку. Аня передает радиограмму, работая на батареях Зининой рации. Чтобы обмануть немецкую радио-разведку, она настраивается как можно быстрее, при помехах сеанс прекращает, часто меняет позывные и волны. Теперь она знает рацию «Север» так же хорошо, как прежде в Сеще свой старенький «Ундервуд». Временами Аня работает почти в полуобмороке, автоматически.

Характеристика работы корреспондента № 2165:

«Позывной дает нечетко. Вместо «г2щ» получается «г26». Настройка передатчика длиннее нормального до 1 метра. Передача на ключе торопливая, нечеткая. У всех цифр укорочено тире. Материал принимает хорошо. Правильно и быстро переходит на предлагаемые нами волны, умело удлиняет и укорачивает волну своего передатчика».

Ночью разведчики идут по старинным дорогам, прорубленным в пуще еще крестоносцами. Идут по дорогам, чтобы не оставлять следов в заснеженном лесу. Перебираются через каналы по дамбам, прячутся за вековыми деревьями, когда проносятся грузовики и штабные «мерседесы», проезжают конные обозы.

Днем в лесу звучит французская речь. И это не галлюцинация: в лесу пилят деревья военнопленные французы.

А то вдруг разведчики, подобравшись кустарником к шоссе, услышали непонятный галдеж. По шоссе немцы-конвоиры, покрикивая, вели колонну американцев из «Офлага» — офицерского лагеря. Странные это военнопленные — сытые, розовощекие, отлично одетые. Они смеются, оживленно разговаривают друг с другом, перебрасываются на ходу бейсбольным мячом. За американцами медленно едет грузовик с продуктовыми посылками международного Красного Креста. За грузовиком шагают тесной толпой, тараторя наперебой и бешено жестикулируя, итальянские генералы. Немцы посадили их в «Офлаг» после свержения Муссолини в июле прошлого года…

За лесом зловеще горят призрачным, трепетным светом ракеты, и Толя Моржин рассказывает про победные артиллерийские салюты в Москве.

Слабеют, выбиваются из сил разведчики. Каждую ночь все труднее идти. Моржин смотрит на карту, хмурится. Позапрошлая ночь —17 километров, прошлая — 12 километров, эта ночь — 8 километров, хотя теперь стало легче перебираться через замерзшие реки, каналы и болота.

Густо валит первый настоящий снег. Покрывает белым саваном спящую четверку из группы «Джек». Пятый — Ваня Целиков — охраняет сон группы, сидя неподалеку под облетевшим старым дубом. Стоять у него давно нет сил. Что только не делал он, чтобы не сморил его сон: перечитал все известные ему стихи, спел молча все, что знал, песни, искусал в кровь губы, исщипал себя, и все же сон неумолимо наваливается. А сон сейчас равносилен предательству.

Есть у Целикова последнее средство. Вытащить пулю из патрона, насыпать пороху из пули на тыльную сторону левой ладони. Хватит клевать носом! Правой рукой Иван зажигает одну из последних спичек в коробке. Ярко вспыхивает порох, вмиг глубоко прожигая кожу. Нет, никто не увидит огня, Ваня хорошо замаскировал вспышку. Едва не закричав от боли, трясет он опаленной рукой. Зато и сон как рукой сняло…

Густеют ранние ноябрьские сумерки. Командир всегда просыпается первым — с темнотой надо сниматься с дневки и всю ночь топать на юг.

— Подъем! — шепчет, не поднимая головы, Толя Моржин. Он толкает локтем Мельникова. — Хватит дрыхнуть! Оглохли, что ли? Ауфштейн! Кому говорят?

Неимоверно сладки эти последние минуты сна. Ваня Мельников натягивает на голову тонкий «семисезон». А когда сам был командиром, тоже первым просыпался и других будил…

Он хочет привстать и не может. Ну точно пьяный. Сонная одурь сковывает язык, заклеивает глаза.

— На заре ты ее не буди! — вдруг громко, чересчур громко произносит Зина и, зевая, садится. — Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно!..

Промозглая темень. Валит снег. Спать, спать…

— Эй вы, сони! Хотите я вас сейчас расшевелю? Вот включу Москву, последние известия…

— Не смей, Зинка! — словно из-под земли, доносится голос Ани, которая укуталась с головой. — Батареи совсем сели!

Моржин встал, накинул ремень автомата на шею.

…В ту ночь они прошли пятнадцать километров. Шли, а в темном урочище дико и жутко хохотала какая-то ночная птица и выли волки. Над головой шептались о чем-то старые мудрые сосны, пережившие и двух кайзеров, и разгром армии Самсонова, и революцию в Германии. Этим соснам, десятилетиями поднимавшимся ввысь, к солнцу, суждено было пережить и Гитлера, и крах вермахта, и многое-многое другое…

Подобно воспоминанию о тяжком кошмаре, врезается в память разведчиков ненароком увиденная в глухом лесу картина. Картина, которую не сотворила бы и мрачная фантазия немецкого сказочника Гофмана.

В лесу слышатся крики, хлесткие, как пистолетные выстрелы, удары бичей. Разведчики осторожно подбираются к обочине большой поляны. Сначала они видят только чадный дым, клубящийся на поляне и смешивающийся с седыми космами утреннего тумана. В дыму появляются и пропадают призрачные фигуры множества людей. Многие из них надрывно кашляют. Потом ветер относит дым в сторону, чуть не во всю поляну разгорается огромный костер, и потрясенные ребята из разведгруппы смотрят и не верят глазам своим. Худые, как скелеты, люди в полосатой сине-белой одежде «каретников» — узников гитлеровского концлагеря — заняты страшным делом. Орудуя ломами и лопатами, они выкапывают из громадной могилы разложившиеся серые трупы давно похороненных людей в таких же, как и они, арестантских костюмах. Другая группа «кацетников» перетаскивает трупы к длинным и высоким штабелям — ужасным штабелям из трупов и дров, из трупов и дров. Третья группа укладывает трупы сверху, а затем обливает мертвецов бензином и поджигает. Подгоняя «каретников», поляну окружает свора орущих черномундирных эсэсовцев.

— Совсем взбесились, гады, — шепчет Ваня Мельников, отползая. — Дело ясное: хотят уничтожить следы своих преступлений. Запомните это место, ребята!

…Позади — пятьсот километров, пройденных «Джеком» по прусской земле. Это если считать по прямой, но разведчик не ходит по прямой, путь его подобен спутанному серпантину.

После Ангербурга «Джек» пять раз переходил через «железки», а сколько позади осталось шоссеек, никто и не упомнит… В памяти Ани часто всплывает все одна и та же фраза из «Крестоносцев»: «Если держать путь все время на юг, отклоняясь немного на запад, то непременно доберешься до Мазовии, а там все будет хорошо…»

И вот — последняя немецкая железная дорога. Перегон Пуппен — Рудшанки западнее города Иоганнесбурга, километрах в пятнадцати от польской границы. Бредет пятерка шатающихся серых теней. Кажется, будто все нервы и мышцы тела омертвели, только в сердце еще тлеет огонек жизни. А впереди — решающий бросок. Моржин тревожно оглядывается на едва переставляющих ноги товарищей. Надо отогнать коварную сонливость, тяжкое оцепенение, гибельную апатию. Он разрешает съесть галеты из неприкосновенного запаса. Надо собрать в кулак последние силы, всю ярость, накипевшую на душе за эти немыслимо долгие недели и месяцы в Восточной Пруссии.

При броске через дорогу группа попадает под шквальный огонь жандармов-охранников. Разведчиков спасает густой туман. Немцы преследуют «Джека» всю ночь и весь последующий день… Громыхают грузовики с колючей проволокой в кузове… В свинцовой пурге бесследно исчезает еще один член группы — Ваня Целиков, Иван Белый, комсомолец, тракторист из деревни Климовка, что на Гомельщине, ставший искусным разведчиком-следопытом…

Из письма Ивана Андреевича Целикова автору этой книги от 20 июня 1966 года:

«…Меня Ваше письмо прямо-таки оглушило. Ведь двадцать с лишним лет прошло. Сам я цел остался, но товарищей потерял. День за днем таяли силы нашей группы. Мы поклялись драться до последней капли крови и ив сдаваться живыми. Если ранят в ногу, руку или плечо — все диски автомата выпустить. Нет гранат, так есть пистолет ТТ, две обоймы, шестнадцать патронов, пятнадцать выпускай по врагу, шестнадцатый в висок…

Аню я хорошо помню. Ко всем была она отзывчивая, а в бою смелая.

Всего мы прошли сквозь четырнадцать немецких облав, и четырнадцатая, пожалуй, была самой страшной. В большом пограничном лесу под Иоганнесбургом восемнадцать раз окружали нас немцы в разных лесных кварталах, и восемнадцать просек пришлось нам форсировать с боем. Я отбился во время прорыва через девятнадцатую просеку около железной дороги, уже в полной темноте заблудился в лесу.

Я выжил, пройдя сквозь неимоверные трудности. Около месяца жил, как дикобраз, питался дубовой корой. В лесу дожидался наших… Теперь работаю механизатором в родном совхозе «Гомельский»…»

Долго тянется последняя ночь разведчиков в Восточной Пруссии, где на каждом шагу подстерегает их смерть, не с железной косой, а с немецкими пулеметами и автоматами.

— Ну что, ребята, дадим концерт? — спрашивает Мельников, набивая последними патронами автоматный рожок. — Концерт в исполнении квартета «Джек»…

Ночью четверо из группы «Джек», оторвавшись от немцев, переходят через «железку», через большой смешанный лес Иоганнесбургерхейде. проходят мимо озера Нидерзее, под утро в алую пургу пересекают границу и останавливаются в лесу у польской деревни Дуды Пущчанские. С виду разведчиков можно принять за беглых «кацетников», так они исхудали…

Еще один бой — и «Джек» отвоюется. У четверки не осталось ни одной гранаты, расстреляны почти все патроны.

Так «Джек» выходит из Восточной Пруссии и вступает в Польшу, в край мазовецкий, где седобородые кобзари — здесь их называют гуслярами и гудочниками — еще поют старинные баллады и песни о славных битвах польских рыцарей с крестоносцами.

Аня оглядывается. Восточная Пруссия позади. Там остаются капитан Крылатых, Коля Шпаков и Юзек Зварика. Они уже никогда не вернутся из Восточной Пруссии. Их не хоронили друзья, не провожали в последний путь. С ними прощались без воинских почестей, без салютов. Там пропали без вести Натан Раневский и Генка Тышкевич, Ваня Овчаров и Ваня Целиков. Четыре месяца между жизнью и смертью… Четыре месяца непомерного напряжения всех духовных и физических сил. Узнают ли когда-нибудь солдаты 3-го Белорусского фронта, которые скоро будут громить врага в Восточной Пруссии, имена тех советских разведчиков, которые помогли им меньшей кровью добиться большой победы?

Улеглась метель, очистилось местами небо, прощально моргает верный друг — Сатурн. Впрочем, Сатурн и в Польше послужит разведчикам…

За плечами у Вани Мельникова висит туго набитый мешок. И Аня вспоминает, что в «Крестоносцах» польский рыцарь Збышко, выполняя данный любимой обет, кладет на ее могилу павлиньи и страусовые перья, сорванные им со шлемов поверженных в бою крестоносцев. И «Джек» тоже возвращается из неметчины с трофеями, добытыми у потомков крестоносцев — в мешке у Мельникова хранятся кресты и медали, солдатские и офицерские книжки «остландрейтеров», которым они уже никогда не понадобятся.

Утром, во время привала на заросшем бурым горчаком болоте, Толя Моржин достает карту, читает названия окрестных весок, и славянские названия звучат музыкой Шопена в ушах разведчиков — Домброве, Волькове, Крысяки, Пупковизна, Заляс, Вейдо… Это в них поют на заре петухи. Польские петухи. Стеной стоят вокруг леса Мазовии.

Польша! Братская земля… Они были готовы целовать эту землю.

— Мы живы, живы! Какое чудо! Мы живы! — с мокрыми от радостных слез глазами шепчет Зина, обнимая подругу.

Наступают дни великой неуемной радости: в лесной деревеньке Вейдо разведчики встречаются с мазуром Стасем Калинским, устанавливают связь с другими надежными поляками. Здесь, в деревянной, избяной Польше, у разведчиков много верных, смелых друзей, не то что в каменной Пруссии. Пусть хаты бедны, но в них тепло, гостей ждет горячая похлебка, хлеб и копченое мясо, можно достать даже гусиный жир, чтобы смазать обмороженные руки и ноги. Жаль, нет Раневского и Зварики — они хорошо знали польский язык. Переводчиком служит Аня Морозова, да и белорус Ваня Мельников без особого труда разговаривает с поляками, а еще лучше — с молодыми польскими девушками.

Сначала Аня, впервые за много недель досыта наевшись, спит под мягкой периной, спит долго, как никогда в жизни еще не спала — целые сутки. Потом с Зиной моется и парится в бане, очень похожей на баню в Сеще. Поглядев друг на друга, они и плачут, и смеются — такие обе стали худые, кожа да кости!

— А я уже и не мечтала о бане! — признается Зина, вычесывая из спутанных светлых волос хвойные иглы.

Рации остаются в предбаннике, где их охраняет Ваня Мельников. Впервые за много месяцев расстались девушки со своими «северками». В избу их нельзя внести — отпотеют, потом опять замерзнут на морозе и выйдут из строя.

В жарко натопленной избе Стась Калинский рассказывает о житье-бытье под немцем. В Сеще Аня провела в фашистской оккупации около двух лет, а поляки уже шестой год стонут. Прежде всего разведчики выясняют, что они рано радовались, что они еще вовсе и не расстались с Восточной Пруссией, перейдя старую германо-польскую границу. Оказывается, они с таким трудом прорвали только одно кольцо окружения из двух. Дело в том, что после победы над Польшей Гитлер присоединил к Восточной Пруссии весь северопольский край — Белостокский, Цеханувский, Сувалкский и Плоцкий округа. Правда, тут еще живет много поляков, хотя много молодежи угнано в глубь Пруссии. Кох объявил весь этот край коренной германской землей, за которую немецкие рыцари дрались еще семь веков назад. Он отнял самые лучшие земля для немцев-помещиков, собирается выселить или превратить в батраков всех польских крестьян, а на их землю поселить «героев войны». Каждому немцу, герою-победителю в крестоносном походе против безбожников-большевиков, отведут большой фольварк до пятидесяти гектаров.

Кох делает все, чтобы онемечить поляков. Говорят, скоро немцы совсем запретят польский язык, будут штрафовать за каждое ненароком вырвавшееся польское слово. Лучше всего полякам знакомо немецкое «ферботен» — запрещается. «Ферботен» пользоваться средствами передвижения, учиться в школе, посещать кино, театры, музеи, ходить в немецкие церкви. Даже в брак вступать и детей рожать тоже «ферботен». Введен полицейский час; нельзя выйти на улицу с восьми вечера до шести утра. Все работоспособные отбывают трудовую повинность на лесозаготовках, за что получают скудный паек. За невыход на работу угоняют в трудовой лагерь с каторжным режимом. Такие лагеря имеются в каждом уезде. Кох превратил в большой концлагерь бывший замок мазовецких князей в Цехануве, построил лагерь смерти в Дзялдуве, отвел для поляков лагеря в Восточной Пруссии. В самом большом из них, в Хоэнбрухе, немцы уничтожили больше людей, чем в Бухенвальде. Повсюду действуют военно-полевые суды, они знают только два приговора — концлагерь или смерть.

Немцы запретили убой скота — за голову свиньи Кох снимает голову с поляка. Если немец убьет поляка без «уважительной» причины, его штрафуют на пять рейхсмарок. Если поляк не поклонится немцу, тот упрячет его в концлагерь. Немцы часто устраивают так называемое «польское кино» — массовые экзекуции и казни. Начали с лишних ртов — с больных, калек, сирот и престарелых, потом стали истреблять интеллигенцию и духовенство во всей епархии. Скоро очередь дойдет и до ремесленников и крестьян. Впрочем, по всему видно, что освобождение близко — идут советские войска, спешит с востока Войско польское! Рассказывают, что специальный отряд подневольных евреев — «кацетников» под командой гауптштурмфюрера СС Махолля выкапывает и сжигает в лесах трупы давно расстрелянных евреев и поляков. Страшась расплаты, заметают эсэсовцы следы своих преступлений.

В деревне Вейдо оставаться опасно. Каждый поляк под страхом смертной казни обязан доносить жандармам о любом незнакомом и подозрительном лице. Предателей в Вейдо как будто нет, но чем черт не шутит… Как встарь тевтонские рыцари устраивали опустошительные набеги на княжество мазозецкое и все польское пограничье, так и теперь с огнем и мечом приходят в Мазовию каратели-эсэсовцы. Всюду рыщут их ягдкоманды и патрули. Наезжают из Кольно, из Мышинца.

Стась Калинский обещает связать разведчиков о польскими партизанами Армии Людовой. Немало в здешних лесах и пущах смешанных советско-польских отрядов, действует тут и разведгруппа русских парашютистов. Все это после Восточной Пруссии похоже на волшебный сон…

Вообще-то говоря, рассказывает Стась Калинский, партизан здесь, на территории, присоединенной к рейху, намного меньше, чем в генерал-губернаторстве. Особенно жарко горит пламя партизанской войны в Люблинском и Келецком воеводствах, там и отряды крупнее и больше их. А здесь воюют в основном территориальные группы — их бойцы, крестьяне, тайно собираются ночью, проводят боевую операцию, а наутро, спрятав оружие, как ни в чем не бывало хлопочут по хозяйству на глазах у немцев. Но есть в этом краю и большая сильная партизанская бригада, гордость Мазовии — бригада Армии Людовой «Сыны земли Мазовецкой». Один батальон в этой бригаде состоит целиком из советских военнопленных, бежавших из гитлеровских «дулагов» и «шталагов».

Разведчики перебираются в лесную землянку с железной бочкой из-под авиационного бензина люфтваффе, приспособленной под печку. Поляки связывают «Джека» с группой бежавших военнопленных, которые живут на лесных хуторах у поляков. С помощью поляков и военнопленных четверка быстро налаживает разведку в новом районе… Двое из военнопленных — француз (русские и поляки так и зовут его «Француз») и Павел Лукманов — вызываются сообщать сведения и носить продукты разведчикам из Вейда. Эти связные работают неплохо, особенно старается Павел Лукманов.

Из письма офицера разведотдела штаба 3-го Белорусского фронта майора В. П. Шаповалова сестре Зины Бардышевой, 26 декабря 1944 года:

«Отвечаю, Аня, на Ваш запрос. Сестра Ваша, Зина Бардышева, жива и здорова. Находится в длительной командировке и написать Вам не может. О Зине не беспокойтесь, я Вам всегда сообщу о ее здоровье. Вы правы: «лучше плохая правда, чем красивая ложь». Но еще лучше, когда красивая правда! Безусловно, на войне может быть всякая неожиданная неприятность. Зина выполняет большое, почетное дело…»

Радиограмма Центру от «Лебедя», 30 декабря 1944 года:

«Три дня тому назад на землянку внезапно напали эсэсовцы. По сведениям поляков, немцы схватили Павла Лукманова, он не выдержал пыток и выдал нас. «Француз» умер молча. «Сойка» сразу была ранена в грудь. Она сказала мне: «Если сможешь, скажи маме, что я сделала все, что смогла, умерла хорошо». И застрелилась. «Гладиатор» и «Крот» тоже были ранены и уходили, отстреливаясь, в одну сторону, я — в другую. Оторвавшись от эсэсовцев, пошла в Деревню к полякам, но все деревни заняты немцами. Трое суток блуждала по лесу, пока не наткнулась на разведчиков из спецгруппы капитана Черных. Судьбу «Гладиатора» и «Крота» установить не удалось».

Из автобиографии Зины Бардышовой.

«Я, Бардышева Зинаида Михайловна, родилась в 1923 году в Москве, в рабочей семье. Отец работал прорабом в конторе «Монтажэнерго» в Москве, мать — уборщицей в магазине. С 1931 по 1941 год училась, в июне 1941 года кончила 10 классов, поступила контролером на завод «Коопутиловец». С июня 1941 по 6 апреля 1942 года работала на заводе. После этого поступила в радиошколу Осоавиахима в Москве. 9 апреля уехала в Горький, где приняла военную присягу. 23 июля сдала испытания. Мне присвоили звание старшего сержанта. Комсомолка. На задании была с 15 сентября 1942 года по 10 июля 1944 года. Устроилась легально на станции Городище, Минского района, работала радисткой при железнодорожном мастере, который имел связь е отрядом «Комсомолец» партизанской бригады «За советскую Белоруссию». Награждена орденом Красной Звезды…»

За год до своей гибели Зина писала из тыла врага в Белоруссии родителям:

«Здравствуйте, мои дорогие! Мамуся и папка!

Милые, давно вы не получали от меня писулек. Простите, родные. Не было возможности написать вам. Я жива, здорова, живу прекрасно, чувствую себя еще лучше. Сейчас уезжает майор. Есть надежда, что он на днях улетит в Москву. Спешу, хочу быстрее написать вам… Мамочка милая, папуля, вы, наверное, меня похоронили. А я жива! Второй раз в тылу у немцев, без своих любимых и родных, встречаю я день своего рождения. Ведь мне уже двадцать лет! За этот год я много пережила. Но все это чепуха. Наша армия здорова двигается вперед, и я верю, скоро настанет тот день, когда я смогу обнять своих старичков.

Живу я в лесу и боюсь, когда вернусь домой, то шум Москвы оглушит меня и испугает. Лес для меня, мои дорогие, стал родным домом. В нем я чувствую себя лучше, чем в деревне или еще в каком населенном пункте. Нахожусь я у партизан. Да и сама партизанка. А потому я совсем разучилась писать… Когда пришлю еще письмо — не знаю. Но не хороните меня. Ведь я обязательно должна увидеть вас и любимую Москву. А если и убьют, то не важно. Очень много людей и лучше меня погибло, жалеть не приходится. Итак, до скорого свидания!..»

Из письма офицера штаба 3-го Белорусского фронта майора В. П. Шаповалова отцу Зины Бардышевой, 21 апреля 1945 года:

«Уважаемый товарищ Бардышев!

Мне очень тяжело сообщать Вам прискорбную весть о Вашей дочери Зине, но я обязан это сделать. Ваша дочь в борьбе с немецкими захватчиками погибла смертью храбрых, проявив доблесть и отвагу и не посрамив великое звание воина Красной Армии. Я понимаю, что Ваша утрата очень велика и горе неизмеримо большое. Никакие тут слова утешения не помогут. Я пишу эти строки, и у меня от боли сжимается сердце и слезы навертываются на. глаза при мысли о нашей общей любимице незабвенной Зине.

О самой гибели могу только сказать, что Зина защищалась отчаянно, не далась живой в руки врага, предпочла смерть позорному плену. Проклятые гитлеровцы ответят своей грязной кровью за чистую кровь истинной патриотки Советской Родины…»

…Под утро разведгруппа гвардии капитана Алексея Алексеевича Черных благополучно пересекает узкоколейку Мышинец — Остролепка. Сильная оттепель, по лесу стелется туман. В облетевшем лесу группа встречается с мышенецким партизанским отрядом под командованием поручника Армии Людовой по кличке «Черный». Русские в форме, с погонами, поляки в цивильном, с красно-белыми повязками на рукавах. Крепко жмут руки друг другу Черных и «Чарны» («Черный»). Все улыбаются этому совпадению.

— А это наша радистка! — представили Аню десантники.

Поручнику «Черному» — Игпацию Седлиху — еще не приходилось встречаться с русскими разведчицами. Он с любопытством оглядывает молчаливую и печальную русскую девушку.

После гибели друзей Аня жила, ходила, действовала в каком-то помрачении, с трудом преодолевая чувство горькой опустошенности[9].

Поляки рассказывают о проведенных ими операциях — они взорвали железнодорожный мост на линии Плоцк Серпц, разоружили немцев-колонистов, вывели из строя завод в Курове. Аня узнает, что в августе немцы окружили совет штаба Армии Людовой на острове Юранда, где собралось около двухсот партизан. Польские партизаны благополучно прорвали кольцо и ушли в Мышинецкую пущу. Вот Аня и пришла на землю Юранда, того самого великого польского рыцаря князя Юранда, отца красавицы Дануси, который, по свидетельству писателя Генрика Сенкевича, был грозой тевтонских рыцарей. Ане казалось удивительным, что, прочитав перед вылетом роман «Крестоносцы», она прошла по местам, связанным с его героями, с борьбой поляков и братских народов против немецких поработителей…

Аня знакомится с партизанами мышинецкого отряда — с начальником штаба «Соколом» (Эдвардом Казмиркевичем), «Шидиком» (Яном Мончковским), «Трубочистов!» (Станиславом Станиевским), «Болеком» (Болеславом Капустинским), «Плешеком» (Теодором Смигельским). Всего в отряде шестнадцать поляков. Вот они, новые рыцари земли Мазовецкой!..

Вместе с десантниками их теперь двадцать четыре, включая двух радистов — Аню и Ивана, радиста капитана Черных. Эх, если бы эта встреча состоялась немного раньше, когда еще были живы Зина, Коля и Толя!..

Вечером, когда на припорошенных снегом ясенях догорает закат, Аня забрасывает на них антенну, развертывает радиостанцию и передает Центру свою первую радиограмму из новой группы. Черных сообщает, что соединился с отрядом Армии Людовой, рапортует о связях польских партизан с местным подпольем, о разведанных ими гарнизонах и. укреплениях врага. Аня принимает и расшифровывает ответную радиограмму. Центр приказывает срочно выяснить состав и численность гарнизона в Млаве — бастионе млавинского укрепленного района, защищающего южные подходы к Восточной Пруссии.

Утром следующего дня Аня выстукивает новую радиограмму — результат совместной — как в Сеще — разведки русских и поляков: «…Пятнадцать «тигров» и 67 других танков на рембазе. Бронетанковая часть в составе ста машин отправляется на платформах на Пшасныш. В Xожеле стоит часть из танкового корпуса «Великая Германия»…»

Вечером, сидя в сырой землянке, при свете карбидной лампы Аня передает еще одну радиограмму: «В Пшасныш прибыл полк фольксштурма и батальон «гитлерюгенд».

Центр радирует: «Выношу благодарность за успешную разведку в Млаве. Прошу выяснить результаты бомбежки…» Потом Аня молча помогает поляку-повару варить гуляш. А когда ее хвалит за гуляш Черных, она говорит:

— Надоело мне на ключе стучать да гуляш варить! Пошлите на боевое задание. Я ведь немного знаю польский и стрелять научилась в Восточной Пруссии!..

— Без твоей работы, Аня, всем нам нечего здесь делать. За гуляш спасибо, но рисковать тобой я не имею права.

Аня вздыхает.

Подпоручник «Черный» советует десантникам покинуть облетевший лес и тайно поселиться в деревнях под Пшаснышом. Ожидая ответ Центра, разведчики готовятся к походу. Аня чистит пистолет «вальтер СС», память о капитане Крылатых. Потом вновь стучит озябшими пальцами на телеграфном ключе, посылая в эфир свои позывные: «г2щ», «г2щ», «г2щ»… Поздно вечером принимает она долгожданную радиограмму — Центр разрешает группе перебазироваться под Пшасныш и Плоцк. Всю ночь, около четырнадцати часов, идут разведчики под снегом и дождем по лесам, полям и перелескам, на рассвете пересекая железную дорогу Млава — Цеханув. К утру подвалил густой туман. Черных решает передневать на хуторе. Аня сильно кашляет. Хозяйка топит печь, подносит Ане кружку горячего молока с маслом и медом…

Аня проходила с разведчиками всего в какой-нибудь полусотне километров от исторических деревень Грюнвальд и Танненберг, о которых писал в «Крестоносцах» Генрик Сенкевич.

Грюнвальд! Это слово было боевым паролем сещинских подпольщиков, русских, поляков и чехов. В памяти Ани вспыхивают строки Сенкевича: «Наступит день, когда немецкая волна либо зальет еще пол мира, либо, отбитая на долгие века, вернется в свое ложе». Так было перед Грюнвальдской битвой. И Ане довелось увидеть, как немецкая волна вахлестнула ее родной край до самой Волги.

Но теперь Ане ясно — исход войны решен, уже видна заря Победы, скоро, очень скоро придут сюда советские солдаты и навсегда погасят огонь Танненберга.

Да, советские солдаты пришли очень скоро, пришли как воины святого и правого дела по дорогам, по которым тевтонцы и пруссаки отправлялись когда-то для грабительского похода на Восток. Пришли и нанесли германской армии в Восточной Пруссии такой разгром, перед которым померкли и Грюнвальд и Танненберг. Но Ане не суждено было дожить до прихода своей армии. Ане не суждено было обнять солдат славных Тильзитских, Инстербургских, Гумбинненских, Кенигсбергских, Мазурских, Танненбергских дивизий. По разве перечень этих почетных наименований советских дивизий не звучит эхом боевого маршрута разведгруппы «Джек»?! Разве нет на знаменах этих дивизий и ее, Аниной, крови, и крови ее друзей?!

Объединенный советско-польский отряд расположился на хуторе, в трехстах метрах от деревни Нова Весь, а доме крестьянина Тадеуша Бжезиньского.

В группе Черных много хороших, смелых ребят — Саша Горцев, Миша Филатов, белорус Ванькович, сибиряк Витя Звенцов, польский еврей Шабовский. Но Аня не успела еще с ними как следует познакомиться.

Выставив охрану с одним пулеметом, десантники и поляки-партизаны устроились на ночлег в риге и на высоком сеновале. Аня заснула как убитая — она всю ночь сама несла и рацию, и радиопитание, и вещевой мешок…

Проснулась опа, как в Сеще во время бомбежки, — мгновенно и полностью понимая, что происходит вокруг. На хутор внезапно напали немцы. Караульный дает длинную очередь из РПД, и тут же во дворе серией рвутся немецкие гранаты — «колотушки», очереди автоматов прошивают стены риги. Прислонившись к стене, сидит капитан Черных. Кровь заливает остекленевшие глаза. Зажигательные пули зарываются в сено, и оно уже дымится… Аня вешает рацию на плечо, подхватывает сумку с батареями, выбегает из ворот риги, прямо на огонь немецких шмайссеров.

Эсэсовцы атакуют с запада и северо-запада, со стороны реки Вкра и острова Юранда. Десантники и партизаны на бегу огнем автоматов отгоняют их к ольшанику. Перед хутором остаются пять вражеских трупов. Аня кидается вслед за ребятами в проулок между ригой и хлевом, мельком видит сизо-голубые фигуры эсэсовцев… Низко сгибаясь, бежит она по заснеженному картофельному полю. Ребята впереди и сзади падают, отстреливаясь, один за другим… Пули настигают Звенцова, Ваньковича, Шабовского…

У самой опушки ничком падает радист Иван. Аня, уже добежав до опушки, останавливается, нагибается, чтобы поднять его рацию. Хлопнув, точно пистолетный выстрел, в левую руку ударяет разрывная пуля. Над рукой тает дымок. Сначала Аня не чувствует особой боли, но, добежав до леса, бросает взгляд на онемевшую руку, и все плывет у нее перед глазами. Перебитая в запястье рука висит на одних сухожилиях. Свесились разбитые трофейные часы «Лонжин» с искореженным циферблатом. Часы остановились. Друзья стаскивают с Ани сумки с рацией и радиопитанием. Кто-то из поляков, кажется Тадеуш Завлоцкий, зажимает ей артерию, «Трубочист» затягивает ремень выше локтя, наспех перебинтовывает рану, и Аня, силясь улыбнуться, с трудом произносит:

— Ничего, ведь радистке важнее правая рука!

Разрывные щелкают очередями в кронах голых деревьев — прямо над головой. Отстреливаясь, отходят на восток, в лес, разведчики и партизаны. Аню поддерживают с двух сторон. Позади, за опушкой, остаются подлесные деревни Храпонь, Ситяж, Дзечево…

Шалаш, коробы со смолой, костер и рядом двое встревоженных стариков смолокуров с висячими усами. Дальше идти нельзя. Дальше плавни и незамерзшая река Вкра, быстрая, омутистая.

Аня прислоняется спиной к толстому грабу. Сквозь шум крови в ушах до нее доносятся сказанные по-польски слова:

— Может, у меня в буде?.. Да боюсь перепугать детей. Трое их у меня…

— Нет, — слабо проговорила Аня, — меня найдут, всех перестреляют.

— Тогда в кустах на болоте…

— Фамилии как? Павел Янковский? Мечислав Новицкий? Головой отвечаете!.. Аня, мы отвлечем немцев, придем за тобой ночью!

Ребята уходят, унося Анину рацию. Навсегда рвется хрупкая, невидимая ниточка в эфире, рушится Анин радиомост… Аня смотрит вслед товарищам. Немного их осталось. Как под конец в группе «Джек». Больше двадцати смелых, хороших, молодых ребят погибло в этот день у нее на глазах…

Смолокуры ведут Аню болотом. Кругом кочки и кусты, замерзшие окна воды, пни и снег. Гулкое лесное эхо вторит грохоту стрельбы.

Старики прячут Аню в почерневшем, припорошенном снегом камыше, в укромном уголке болота и убегают. Шум стрельбы откатывается все дальше и дальше. Ребята отвлекают эсэсовцев. Вызывают огонь на себя. Но это только первая волна карателей. За ней идет вторая — с собаками, по следам в снегу.

Все громче остервенелый лай. Две немецкие овчарки рвутся с поводков, отыскивая след в торчащей из снега желтой жухлой траве. Тут — следы ног, там на снегу цепочка алых пятен Аниной крови…

Эсэсовцы наткнулись на старика Новицкого, вернувшегося к шалашу, и тут же расстреляли его. Другой старик. Янковский, спрятался в болоте. Он видит, как немцы останавливаются на краю болота. Они кричат:

— Рус, сдавайся!

Овчарки азартно повизгивают, лают взахлеб, кидаются в голый лозняк, в заросли ольхи. С треском кроша лед коваными сапогами, эсэсовцы идут, обшаривая болото, выставив вперед короткие рыльца черных шмайссеров. Янковский в страхе отползает в глубь болота. Позади рвется осколочная граната. Он оглядывается — эсэсовцы залегли, один из них истошно визжит. Над болотом проносится дымный вихрь снега и палых листьев. Жалобно скулят овчарки. Обе ранены осколками гранаты и не смогут продолжить поиск. Это спасает смолокура Павла Янковского… Высоко в поднебесье с ревом мчится на запад шестерка «яков». Немцы, стреляя, ползут вперед. Их подгоняют резкие свистки офицера, командира эсэсовской команды по истреблению парашютных десантов. Аня отстреливается до последнего патрона в обойме. Ей удается сразить трех фашистов. Действуя одной рукой, она не может перезарядить пистолет. Аня еще верит в свое счастье. В каких только переплетах не бывала она, там, в Сеще, и в Восточной Пруссии! Неужели после всего пережитого придется сложить голову здесь, на польской земле?

— Ти-ти-ти-та-та! — шепотом подбадривает она себя. — «Идут радисты…»

Красная точка на пистолете «вальтер СС». Как прощальный привет от капитана Крылатых. Но обойма пуста. Осталась одна граната. Это даже лучше — ведь на груди у нее спрятаны секретные шифрорулоны, их тоже надо уничтожить… Эх, «Лебедь», «Лебедь», далеко улетела родная стая, а тебе не уйти из этого гиблого болота!..

Нет, она не может погибнуть, ведь только одна она уцелела из группы «Джек», только она хранит память о подвигах десяти ее друзей. Она и на этот раз уйдет от гибели. Дождется своих, которые скоро-скоро придут сюда. Ей. конечно, дадут отпуск. Она вернется в Сещу, к матери и отцу, к сестренкам, сядет в час заката на ту скамейку, на которой сидела с Яном Маньковским, под цветущей яблоней. Кончится война. Она будет работать радисткой на Сещинском аэродроме. Работать мирно и тихо. Хотя нет, характер не позволит, опять позовут в неведомую даль нехоженые дороги. Она уедет в Арктику… И настанет день, когда войдет в ее жизнь человек, немного похожий на капитана Крылатых, немного на Колю Шпакова, немного на Ваню Мельникова, а больше всего — на Яна Маньковского, такой же сильный, умный, красивый. Человек, который будет любить ее, как польский рыцарь Збышко любил свою Ягенку…

В эти последние минуты Аня как бы воочию видит мать, отца, сестренок…

Аня слышит треск сучьев и хруст льда под сапогами эсэсовцев, смотрит на голую березку на краю болота, в смертная тоска теснит ев грудь, тоска по Родине, по молодости, по жизни.

«Лебедь» сжимает в правой руке гранату. Новенькую осколочную гранату из последнего, сброшенного самолетом груза, черную ребристую «феньку»… А на востоке, за лесом, слышится гул фронтовой канонады. Свои так близко… Но еще ближе немцы.

Эсэсовцы бросаются к разведчице. Они хотят взять ее живой. Аня вырывает зубами кольцо гранаты с чекой и, считая последние секунды, как во время парашютного прыжка, крепко прижимает ее к груди, в которой так сильно колотится сердце…

Это случилось в канун Нового года, года Победы, в мглистый декабрьский день, когда до разгрома гитлеровцев в Восточной Пруссии и освобождения Польши оставались считанные дни…