Лед и пламя

10

Каждую минуту Белинду точили мысли о маленькой Ловисе. Она написала домой письмо и рассказала о смерти Герберта Абрахамсена. Она спрашивала, не могли ли ее родители сделать что-то, чтобы вызволить Ловису из когтей фру Тильды. Она написала, конечно, что ей жаль фру Тильду, потерявшую таким ужасным образом единственного сына. Но Белинда не верила в то, что Ловисе будет здесь хорошо. Она будет воспитана в духе ненависти и презрения к своей матери, их дорогой Сигне. Да, ее научат смотреть на всех людей сверху. И это не было бы хорошо для маленького ребенка.

В самом конце письма, нерешительно и мелкими буквами, Белинда спрашивала, не могли ли бы они приехать и забрать и ее тоже. Потому что как ни добры и приветливы были хозяева Гростенсхольма, она ведь не могла оставаться здесь жить без причин. У нее было очень тяжело на душе, когда она отправляла письмо. Ей не хотелось возвращаться в большой город.

Вильяр вернулся домой уже через два дня, и для всей родни был устроен большой праздничный обед. Эскиль и Сольвейг обнимали сына, который был очень взволнован, а Винга болтала без умолку, пила вино и заставляла пить Белинду, пока Вильяр не остановил ее.

— Не все так разбираются в вине, как ты, бабушка, — сказал он Винге. — Я никогда не видел тебя пьяной, но Белинда не привыкла к крепким напиткам, так что это может кончиться плачевно.

— Ах, ерунда, — сказал Винга. — Белинду надо чествовать за то, что она размягчила тебя, Вильяр, нашего твердого и холодного, как лед, внука. Мы никогда не видели тебя таким общительным, как в последние недели. Но, Белинда, — сказала она и положила худую маленькую руку на крепкую руку Белинды. — Сейчас ты не должна обольщаться! Ты маленькая теплокровная девушка. В твоей маленькой обиженной душе больше тепла, чем ты думаешь. Но тепло могло расплавить лед, помни об этом! Остерегайся, чтобы мороз Вильяр не остудил твой огонь!

Хейке вздохнул:

— Винга, твоя речь становится бессвязной!

— Вовсе нет! Я знаю, о чем говорю. И Вильяр не должен иметь права уничтожить эту маленькую девочку.

— Я не собирался, бабушка.

— Ну, не с умыслом. Но ты можешь затоптать ее. Ужасно! Она станет, как багряная роза, которая увядает.

— Винга, хватит цветистых сравнений, — улыбнулся Хейке. — Может быть, поговорим о чем-то другом?

— Конечно! Твое здоровье, Белинда! Однако Вильяр стоял на своем: Белинде больше не давать вина. И она послушала его.

— Милая Белинда, — сказала Винга и доверительно наклонилась к девушке. — Что, собственно, вы делали в Драммене?

— Мы… — Белинда смутилась и бросила быстрый взгляд на Вильяра. — Нет, мы никогда не были в Драммене.

— Может быть, вы с кем-то встречались?

— Нет, мы…

— Бабушка! — резко сказал Вильяр. — Ты же совсем ее запутала!

— Да, — произнес Хейке, откинувшись назад. — Это некрасиво по отношению к Белинде. Она — честная девушка и отвечает, как может. Но Вильяр, разве не самое время проявить к нам немного доверия? Даже нотариус что-то подозревает. Только нас держат в неведении. Неужели мы это действительно заслужили?

Вильяр сжал кулаки.

— Это ничего не значит для меня лично, — сказал он сквозь зубы. — Но я должен считаться с…

— С кем?

— С моими товарищами. И с вами.

Огонь в камине почти догорел и стал темно-красным. Эскиль и Сольвейг сидели молча и выжидательно смотрели на своего сына. Они были озабочены и явно огорчены тем, что он вызвал разочарование у бабушки и дедушки.

— Вильяр, — умоляюще произнесла Сольвейг. Видимо, мольба матери заставила его уступить. Сольвейг была такой молчаливой, такой сдержанной. Она добровольно пошла на то, чтобы сын переехал в Гростенсхольм помогать Хейке в ведении хозяйства, поскольку у Хейке было достаточно дел с его пациентами. Однако никто не знал, чего это стоило Сольвейг. Эскиль был более земным и открытым, он находил практическое решение. Но когда Вильяр услышал такую тихую мольбу своей матери, он ощутил в сердце сильную, жгучую печаль. Из-за того, от чего они должны были отказаться — он и его мать. Он улыбнулся ей мимолетной и нежной улыбкой, которую она сохранила в своих воспоминаниях как драгоценность. Затем он посмотрел на Белинду, неловкого ребенка, тоже слепо верившего ему. Он посмотрел на своего открытого и прямодушного отца, который после бурной молодости успокоился, обосновавшись в усадьбе Линде-аллее, и принял как должное, что он не был одним из «великих» в роду. Вильяр посмотрел на бабушку Вингу, кокетливую и все понимающую, и в заключение — на Хейке, могущественного, величайшего из них всех за многие сотни лет. Патриарха без свойственного патриархам невыносимого своеволия и тиранического обращения со своими подданными. Хейке был не таким. Его авторитет проявлялся только в мягкой улыбке, в бережном отношении ко всем живым существам, в его смирении.

— Вы правы, — вздохнул Вильяр. — Вам следует узнать о чем-то, что я скрываю. Но я вынужден попросить вас дать обещание молчать! Потому что это касается не только меня, но и массы людей. Большего количества, чем вы думаете.

Присутствовавшие выжидательно молчали. Тогда Вильяр рассказал. Немного агрессивно, поскольку он противодействовал им. Когда он закончил, они какое-то время сидели молча. Реакция на услышанное была различной. Белинда не осмеливалась что-то сказать, она ведь знала, и сейчас должен был говорить кто-то другой. Тишину нарушил Хейке. Его голос выдавал огорчение.

— Вильяр, Вильяр, что ты, собственно, о нас думаешь? Где у тебя были глаза? И твои мысли?

— Как так, дедушка?

— Мальчик, оглядись в нашем Гростенсхольмском стогне! Как ты думаешь, почему отсюда никто не выехал в Америку? Во всяком случае, никто с наших хуторов. Потому что им, Вильяр, живется хорошо! Как ты полагаешь, почему нам было так трудно управлять тремя большими усадьбами? Мы должны бы быть очень богатыми! Но разве мы такие? Мы были вынуждены продать Элистранд, единственное, что напоминало твоей бабушке о ее родителях, которых она так рано потеряла. Это было, как нож в сердце, но мы должны были это сделать. Потому что, понимаешь ли, мой мальчик, мы заботились о наших работниках. Мелким крестьянам, арендаторам жилось у нас очень хорошо. А они же работники, не так ли? Они не угнетенные, они свободные, и они зарабатывают больше, чем большинство им подобных в норвежской сельской местности. Но это разоряет нас. Поэтому мы все время трудимся в хозяйстве с огромным напряжением.

Вильяр наклонил голову. Прошло какое-то время, пока он ответил:

— Мне давно нужно было бы поговорить с вами. Я должен был бы понять.

— Мы тоже не беседовали с тобой, — мягко сказал Хейке. — Нам следовало бы вести длинные беседы о хуторском хозяйстве, тебе и мне, но я всякий раз отодвигал это. Мне казалось, что это не к спеху. Возможно, я также побаивался того, что тебе покажется, будто мы нянчимся с нашими арендаторами и прислугой. Мы так мало знаем друг друга! — заключил он с нежной улыбкой.

— Я был идиотом, — признал Вильяр. — Думаю, что вы правы: я — упрямец, который шел своим путем и думал, что только он поступает правильно. Простите меня все!

Эскиль внес в настроение ноту легкости:

— Мы должны молчать о том, что узнали сейчас касательно тайных встреч Вильяра. Я уважаю Маркуса Тране, а также многих других, которых ты назвал.

— А мне кажется, что тебе следует какое-то время вести себя тихо, — сказала Винга.

— Об этом я уже сообщил, — кивнул Вильяр. — Сейчас я опасен для них — я под надзором.

— Вот именно, — сказал Хейке. — Но теперь ты ведь знаешь, что мы полностью на твоей стороне?

— Да. Спасибо, — сказал Вильяр растроганно. — Как чудесно все теперь! Больше никакой таинственности! И я знаю, кого мы все должны за это благодарить. Сперва за то, что я рассказал о призраке. Затем об этом. Я сознаю, что это чистосердечное отношение Белинды к жизни открыло мне глаза на то, что мои ближайшие родственники все же не так глупы.

Винга подняла свой бокал.

— После этого добро пожаловать, дорогой внук! Такие небольшие открытия, как это, делают обычно, когда выходят из трудных переломных лет юности и становятся взрослыми. У тебя это время немного затянулось, но давайте же выпьем за то, что Вильяра можно, наконец, назвать взрослым!

В тот вечер Винга очень устала. Хейке держал над ней свои исцеляющие ладони. Его забота была просто поразительной.

— Почему ты так долго держишь руки именно тут? — боязливо спросила она. — Под левой стороной грудной клетки. Там что-то особое?

— Нет, думаю, нет, — отвечал он рассеянно. — Это просто мои руки сами тянутся туда, а они обычно знают, где найти больное место.

Он не хотел говорить ей, что еще прошлый раз ему показалось, что он заметил небольшое увеличение селезенки. Теперь оно стало более заметным. «Все идет быстро, думал он подавленно. Поэтому мы, остальные, не обращали внимания. Для нас это шло слишком быстро».

Всю свою исцеляющую силу он направил на эту область. Он обратился с тихими мольбами к своим предкам, прося их о помощи. Он не мог потерять Вингу. Пока нет. Никогда. Винга существовала вне времени, она должна была жить всегда. Сам он после смерти перейдет в дружину Тенгеля Доброго, он это знал. Но Винга? Она не была меченой, не была избранной. Она была просто его вечной возлюбленной. Он не мог отпустить ее. Еще нет! Еще нет!

— Мммм, приятное ощущение, Хейке! Вот там стало по-настоящему хорошо!

— Да, я верю. А теперь ты должна выпить мое колдовское зелье, которое я приготовил для тебя, а завтра ты должна воздержаться вставать. Я выполню твое малейшее желание.

— Приятно это слышать, — сонно улыбнулась она.

На следующий день ей стало гораздо лучше, и она настояла на том, чтобы встать. А Хейке не видел причины, чтобы здоровый человек был вынужден лежать и скучать или нажить головную боль. Так что она была оживленной, как всегда.

И в этом была необходимость, потому что во второй половине дня к ним прибыли гости.

— О, это мои родные, — сказала Белинда Винге. Они стояли и смотрели на экипаж, остановившийся перед лестницей. — Теперь все устроится, они смогут позаботиться о маленькой Ловисе.

Она сбежала вниз, опередив других, чтобы встретить своих родителей. Хейке, Винга и Вильяр стояли на лестнице и наблюдали, как она обрадовалась. Они видели и суровые лица, встретившие ее, и услышали, как ее изысканно одетая мать говорила:

— Белинда, что это за причуды? Что ты делаешь здесь в чужом доме, если ты служишь в семье Абрахамсен? Как же ты ухаживаешь за маленькой дочерью Сигне?

Она взяла Белинду за ухо и подергала его.

— Нет, остановитесь, — воскликнула потрясенная Винга и поспешила вниз. Другие последовали за ней.

— Разве ты не понимаешь, что ты нужна сейчас фру Тильде больше, чем когда бы то ни было? — орал отец Белинды. — Похороны завтра!

Он повернулся к трем представителям Людей Льда.

— Вы должны извинить нашу дочь за бессовестное вторжение в ваш дом. Она не такая, какой должна быть. Но это уж слишком, должен признать. Что скажет мать нашего дорогого Герберта о таком самоволии? Мы стыдимся за нашу дочь.

Хейке набрал в легкие воздуха:

— Я полагаю, что здесь имеет место недоразумение. Белинда не вторглась сюда. Это мы настойчиво просили ее переехать сюда, потому что ее жизнь в Элистранде стала невыносимой.

— У нашего дорогого Герберта? Вздор!

— Я думаю, вам следует войти и немного поговорить, — сказала Винга. — Белинда проделала большую работу, и то, что она не может быть у малышки, очень ее огорчает. Однако входите же!

Родители Белинды взглянули на величественный Гростенсхольм и, видимо, решили про себя, что это все-таки заслуживает их визита.

— Но затем мы должны посетить дорогую фру Тильду, — сказала мать Белинды. — Бедная женщина!

— В этом мы с вами совершенно согласны, — кивнула Винга.

Часом позже супружеская пара из Кристиании получила и кофе, и всю страшную историю о смерти Герберта. Мягко говоря, они были потрясены и, в неменьшей степени, дневником, который они читали с нарастающим ужасом.

— Неужели этот учтивый мужчина вел себя так плохо как с Сигне, так и с Белиндой? — рыдала мать Белинды. — Не могу в это поверить, не могу! У него были такие прекрасные манеры!

Ее муж лучше оценил реальность:

— Та женщина не может оставить у себя нашу внучку, — сказал он. — Правда, это и ее внучка, но ведь грехи же должны быть осуждены и наказаны!

— Но как нам вызволить ребенка из Элистранда? — спросила мать и утерла слезы.

— Ловиса не должна оттуда уезжать, это должна фру Тильда, — сказал отец Белинды. — Когда Герберт женился на Сигне, он занял у меня деньги, и через мое посредничество купил усадьбу. Он не выплатил ни шиллинга. Это я должен были выплачивать банку его долги. Теперь я владелец Элистранда, и эта женщина должна об этом услышать!

— Не будь так суров, отец, — попросила Белинда. — Она все-таки потеряла своего единственного сына.

— Ты должна молчать, когда говорят взрослые!

Винга сказала мягко:

— В этом доме все могут иметь свое мнение и выражать его. К тому же, Белинде 18 лет, насколько я понимаю.

— Вы не понимаете, фру Линд. Белинда никогда не будет взрослой.

Вильяр пожал руку Белинде под столом. И ему, и его деду с бабушкой хотелось возражать гостям, но они не желали начинать дискуссии о воспитании чужого ребенка. Поэтому они молчали, но по их глазам Белинда видела, что они не согласны с ее родителями. Хейке думал: «Если бы пришлось выбирать в качестве соседей между фру Тильдой и этими двумя, то я все же предпочел бы этих. И тогда маленькая Белинда осталась бы в этой волости». Он посмотрел на своего внука и задумался о том, был ли бы тот доволен именно этим обстоятельством. Хейке не был в этом уверен. Вильяр проявлял к девушке нежность и заботливость. Но этим все и ограничивалось.

Родители Белинды уехали в Элистранд, не испытывая к дорогому Герберту такого восторга, как раньше. Но они обещали вести себя так, как подобает в доме скорби, и не касаться будущего Ловисы, пока усопший не будет предан земле. Однако Белинда смогла остаться Гростенсхольме. Даже ее родители поняли, что переезжать опять в Элистранд было для нее невозможно. Во всяком случае, пока там была фру Тильда.

— Мне жутко от завтрашнего погребения, — сказала Винга. — Но ведь нам нужно идти?

— Да, нужно, — сказал Хейке. — Особенно Белинде следует быть там, поскольку она была его свояченицей. И нам следует идти не только потому, что мы — соседи, но и чтобы морально поддержать Белинду. Сольвейг и Эскиль тоже придут.

«Нас так мало, — удрученно думал Хейке. — Когда-то в усадьбах кипела бурная жизнь. Например, во времена Виллему, или раньше. Габриэлла, Лив и Даг, их было так много. Мы читали об этом. А затем одно время здесь не было никого. Только Винга высоко в горах. И я пришел домой. Мы, естественно, увеличили семью, но так мало! Вильяр должен скоро жениться, иначе семья вымрет. Но он не торопится, совсем нет».

Винге не нужно было тревожиться по поводу похорон. На следующий день она была такой уставшей, что Хейке попросил ее остаться в постели. Она выполнила это охотно, и только одно это было признаком того, что она больна.

Похороны, как и ожидалось, были тягостными.

Неожиданно выяснилось, что у фру Тильды были родственники, Белинда чувствовала какое-то облегчение. Она была не такой уж безнадежно одинокой. На похоронах присутствовали также два маленьких, робких человека, стоявших на заднем плане и почти никак себя не проявлявших. Позднее Белинда и другие узнали, что это брат и свояченица отца Герберта.

Фру Тильде совсем не нравилось, что родственники Сигне были тут. Они встретили в Элистранде очень прохладный прием и явно сожалели о том, что не остались у Белинды в Гростенсхольме.

Когда они все вышли с территории кладбища, Белинда, шедшая вместе с Вильяром, услышала позади себя голос фру Тильды. Эта дама разговаривала, видимо, с какой-то родственницей.

— Вон он идет, высокий, темноволосый, с жуткими глазами. Это он убил Герберта. Но он разгуливает на свободе! Он же из Гростенсхольма, а они высоко котируются у властей! Он, я думаю, откупился.

Белинда шла рядом с Вильяром, касаясь его. Они ничего не сказали, не выдали себя ничем, но оба были в одинаково подавленном настроении.

Родители Белинды приехали в Гростенсхольм в этот день позднее. У матери были заплаканные глаза. Им не удалось заполучить маленькую Ловису.

— Страшный человек! Вы знаете, что она осмелилась сказать? — сказала, рыдая мать Белинды. — Что Ловиса не должна воспитываться в грехе и пороке! У нас!

— Меня подмывало бросить ей в лицо несколько правдивых слов о ее сыне, — сказал отец Белинды, тоже взволнованный. — Но ведь так не поступают на похоронах. Однако мы были не в силах остаться там еще на одну ночь — нас и не пригласили, так что, если бы мы могли пробыть здесь до завтра…

— Естественно, — сказал Хейке.

— Чтобы Сигне оказалась несчастлива в супружестве! — стонала мать Белинды. — Чтобы это постигло нас! Будто мы не достаточно хлебнули с Белиндой! И на тебе, Сигне! Лучшая из всех!

— А что же с Белиндой? — промолвил Вильяр резким тоном. — Она ведь в порядке!

— Да, но у нее ведь нет ума, — сказала мать.

— Ум еще не все в этой жизни. Впрочем, я не заметил, что она менее способна, чем другие. Она — не сложная, а это надо понимать, как комплимент. И она думает прежде всего обо всех других, в последнюю очередь о себе. Разве можно желать большего?

— Нет, нет, естественно, нет, — пробормотала женщина и опустила глаза. — Да, Белинда хорошая.

Хейке сидел молча, от боли он прикрыл глаза. Как могли родители жаловаться на свою дочь, которая сидела рядом с ними, по другую сторону стола, и все это слушала? Однако впечатление было такое, будто Белинда привыкла к такого рода разговорам.

Хейке поднялся к Винге. Она была оживленной и радостной и выглядела лучше. Отдых пошел ей на пользу.

— Мы не можем допустить, чтобы родители взяли Белинду с собой, — сказал он. — Она должна остаться здесь. Но у нас должен быть предлог.

Винга сразу загорелась.

— Не может ли она быть моей камеристкой теперь, пока я немного нездорова? «Камеристка» звучит так аристократично.

— Определенно, это отличная мысль! Ей это, пожалуй, понравится!

«Главное — девочка безмерно доброжелательна, — подумала Винга. — А что могут значить какие-то мелкие промахи, если люди чувствуют себя вместе великолепно?»

А Винга чувствовала себя очень хорошо в обществе Белинды, и она уверила себя, что это — взаимное чувство.

Их общение протекало прекрасно и на следующий день. Когда Белинда заметила, что ее приняли с открытой душой, она стала вести себя не так неловко и неуклюже. Присущая ей мягкость проявлялась более осязаемо, и Винга не могла бы найти более заботливой камеристки. Родители Белинды уехали с твердой решимостью выиграть борьбу с драконом за маленькую Ловису, хотя и не имели понятия, как это сделать.

В середине дня приехал ленсман и сообщил, что найден человек в Кристиании, супруга которого изменяла ему с Гербертом Абрахамсеном. Он сознался, что это он приезжал верхом в Элистранд и убил Герберта. Он давно искал этого распутника. Он был разведен со своей женой и жил только одним: отомстить Абрахамсену. Теперь это было сделано, и он выражал сожаление, что кто-то должен сидеть в тюрьме за его преступление. Вильяр был оправдан окончательно.

Вечером Винга попросила его подняться в ее спальню. Она хотела поговорить со своим внуком с глазу на глаз.

— Вильяр, ты неисправимый, строптивый мальчик… Может тебе старая бабушка высказать кое-какие пожелания?

— Бабушка, ты не старая. Ну, давай, говори!

— Старая-старая, — сказала она. — Не знаю, как будет дальше, но я чувствую себя не особенно здоровой, должна сознаться. Но ведь я прожила исключительно прекрасную жизнь вместе с лучшим мужчиной на свете. И это, Вильяр, не преувеличение!

— Я знаю это. Подобных дедушке Хейке нет на свете. Либо это должна быть бабушка Винга, — улыбнулся он.

— Благодарю тебя! Я думала прожить с ним еще несколько лет. Но он, ты знаешь, тоже стар. В конце концов получается так, что старики следят друг за другом, опасаются, что другой заболеет или что-то еще.

— Я понимаю.

— Ну, как бы ни сложились мои дела, я не собираюсь сдаваться, ты знаешь. Но, как бы то ни было, у меня есть еще кое-какие небольшие заботы…

— В чем я могу тебе помочь? Я сделаю это охотно.

— Ха! — она хрипло рассмеялась. — Не преувеличивай! Первое: женись! Он скорчил гримасу.

— Вот видишь, — сказала она, торжествуя. — Не так легко выполнить мои пожелания. Однако, Вильяр, ты должен жениться! Иначе все пойдет прахом. Ты знаешь, что на чердаке здесь кое-кто живет, кого мы должны оберегать, пока не придет настоящий…

— Я знаю, что на чердаке обитает кое-кто другой, — колко заметил Вильяр.

— Серый народ? Он исчезнет вместе с Хейке.

— У меня не было времени смотреть на девушек.

— Девушек? Тебе 28 лет. Тебе скорее надо называть их женщинами.

— Да, бабушка, обещаю держать глаза открытыми. Я понимаю, что это серьезно.

— Да. Наши житейские дела опять плохи. У Кристера дочь Малин, которой теперь 6 лет. Так что здесь мы, по меньшей мере, застрахованы. Но ты не имеешь детей. А третьей из вас в этом поколении, Саге, всего 12 лет. Будут ли у нее дети, никто не будет знать много лет. Итак, Вильяр, торопись.

— Сделаю все, что смогу, — улыбнулся он. — Следующее желание?

— Да, — вздохнула Винга. — Не мог бы ты быть для Белинды чем-то вроде «хорошего человека»? Например, опекуном. Она так одинока, бедная девочка. Не мог бы ты ввести ее в жизнь? Ей нелегко.

— Я знаю, я думал об этом. Ты знаешь, если уж взял на себя ответственность за другого человека, то нельзя отпустить его неосторожно, как бросают на пол какой-то предмет. Я сделаю все, что смогу, чтобы устроить Белинду. Что-то еще?

— Нет, вообще-то нет. Я знаю, что ты поддержишь Хейке, если он останется один, так что об этом мне не нужно тебя просить. А твои родители так счастливы вместе, что о них я не беспокоюсь.

— Я тоже нет. Они и с Линде-аллее справляются прекрасно. Хуже дела с Гростенсхольмом.

— Да. Несмотря на постоянный ремонт и перестройки, Гростенсхольм остается старой развалиной.

— Да, однако это — уютная развалина! Несмотря на серых!

Той ночью в лесах выли волки. Когда забрезжил рассвет, Винга умерла.

А когда Хейке, окаменевший от горя, встретил ясный осенний день, то его ждало новое потрясение. Внизу, на лестнице дома, стояла Тула. Дикая, отчаянная Тула с волчьими глазами. Хейке стоило только взглянуть на нее, и он знал, что теперь, после смерти Томаса, для нее рухнули все преграды. Никогда он не чувствовал с ней такую родственную связь, как теперь! Никогда они не понимали друг друга лучше!