Лёд и порох

8

По правде говоря, эту историю в деталях обсасывало все управление применительно к Тюхтяеву. Состоятельная вдова, сноха экс-губернатора, а ныне — второго лица в министерстве, пусть и ведущая замкнутую жизнь, зато крутившая романы с видными дипломатами — она единогласно считалась слишком хорошей партией для небогатого, незнатного, не галантного и некрасивого, хотя и высоко пробившегося чиновника. Одни сплошные «не» и все же это происходило. На глазах у всех желающих происходило. Поскольку от статского советника любовных страстей не видели ни в одной из столиц ни разу, заинтересовавшиеся ходили смотреть на влюбленных экскурсиями, тем более, что те не скрывали своего увлечения, гуляли по городу, не стесняясь чужих взглядов, бывали в театре, в Кунсткамеру таскались как к себе домой, ужинали у Кюба, смеялись чему-то своему. Подобное поведение опровергало теорию о шантаже или ином принуждении. Полушепотом строились версии о возможной беременности графини (причем в отцы чаще записывали Его Сиятельство) и попытке друга семьи скрыть этот позор — но все говоруны на эту тему быстро и безвестно исчезли с места работы и жительства.

Фохт поначалу отмахивался от этого слуха, как тогда, зимой, но по мере роста числа свидетелей, пришлось признать невозможное. Историю о пешей прогулке через половину столицы — а очевидцы помогли восстановить маршрут этой парочки — несколько дней обсуждали по углам, а затихли лишь когда Тюхтяев додумался привести ее на службу, и Федор малодушно прятался за бумагами, едва не столкнувшись с ними. Графиня нежно улыбалась, позволяла водить себя по всем закуткам, шутила и окончательно вскружила голову одуревшему от такого шквала эмоций чиновнику, да и на прочих канцелярских крыс произвела сильное впечатление. Федор хорошо помнил, как она смеется, с каким выражением заглядывает в глаза, когда хочет, чтобы ее шутку поддержали. Вспылил, конечно, и разбитые о покрашенную казенной краской стену костяшки пальцев не успокоили.

Припоминали в коридорах и то, как после нескольких дней рассеянности и редких появлений на службе Тюхтяев внезапно начал сиять.

Встреча на улице, когда она даже напевала что-то себе под нос, вообще выбила из колеи. Было дело, он ревновал ее к дипломатам, но тогда это больше напоминало игру, сейчас же она ускользала навсегда — это было понятно. Мысль о том, что это он сам вытолкнул ее в чужие руки, надворный советник придушил в зародыше. Просто их отношения — очень сложная история, как и все, что связано с графиней Татищевой.

Гордый взмах кольцом, которое она демонстративно носила поверх перчатки, был адресован именно Фохту, и не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять намек. От мысли, что этот бородатый коротышка, возможно, уже делает с ней все то, что делал сам Федор, а после свадьбы наверняка сделает еще больше, жандарма охватывало тоскливое бешенство.

Раз статский советник даже опоздал на полдня — то есть вообще немыслимое что-то с ним творилось. Один Фохт догадывался где и как провел то утро рыжий змей.

В борделе можно найти любую шлюху и мадам всегда рада угодить влиятельному человеку, так что сыскалась рыжеватая шатенка, фигурой напоминавшая графиню Татищеву, если со спины — то можно было попытаться себя в этом убедить. Купил платье, похожее на то, в котором она заходила в Управление, заставил сделать нужную прическу. В сумерках аж пот прошибал. Первой проститутки хватило на один раз, когда Федор выпустил все раздражение и злость. Ни разу не бил женщин, но то, что сделал с той, даже избиением не назовешь — намотав волосы на кулак, практически разорвал ее, а остановившись, посмотрел в лицо и… Был бы трезвым — ноги бы вообще в том борделе не оказалось, но история не любит сослагательное наклонение, так что приходилось помнить, как вместо поцелуя отшвырнул ее в стену, поняв, что это лишь замена. Плохая замена, как бы ни притворялась. Дал денег потом, чтобы замять дело, и лишь пару месяцев спустя снова столкнулся с ней на лестнице публичного дома. Девица вжалась в стенку и только бормотала «Нет». Вторая была старше и обладала звериным чутьем на неприятности, так что успевала спрятаться. Почти всегда. После каждого визита становилось мерзко на душе и вообще, грязно, но и прекратить это он не мог. Зеленоглазая графиня воспаленной занозой терзала разум. Даже снилась ему, смеющаяся, в той странной одежде, на кухне или во время прогулок по безумному городу будущего.

И об официальной помолвке в Управлении тоже прознали заранее. Эту ночь Федор отмечал в уже привычном публичном доме. Был невыразимо, неописуемо пьян. Настолько, что даже обнял шлюху и сумбурно, многословно признавался ей в любви. Звал, правда, Ксюшей, но кто там знает ее настоящее имя. Стоял на коленях и обещал что-то несусветное… Придя на службу с гудящей головой и почти сформировавшимся желанием тоже жениться — по возможности на пухленькой блондинке — очень удивился царившей суете. Малодушно почувствовал облегчение, когда услышал о гибели Тюхтяева и дико перепугался, поняв, с какой спутницей он мог ехать в одном экипаже.

В управлении обсуждали, что она тронулась рассудком после случившегося, не слышит, не говорит, не встает. Тут он не выдержал и навестил усадьбу Татищевых, не узнав юную графиню даже в упор. В тот визит она молча стояла у окна и смотрела на курдонер — у графа хватило ума поселить ее в комнате с окнами во двор, а тут женщина добрела до стены фасада и рассматривала место трагедии. С таким лицом рассматривала… Исхудала до крайности, кожа туго обтянула скулы, запавшие глаза зияли провалами на потемневшем лице, разве что волосы оставались прежними. Смерть мужа ее тоже печалила, но этот случай словно что-то сломал внутри. Фохт не стал подходить с соболезнованиями и ушел, чтобы больше не возвращаться к этому делу.

День за днем он проходил мимо ее дома, пока однажды не увидел свет. Сорок дней почти прошло, правильно. И не решился войти. Что-то особенное было между этими двоими, не свойственное той Ксении, которую он знал, пугающее.

Побег Гершелевой обсуждали все, но связать труп найденыша и беглую бомбистку смог только Фохт. Внимательно осмотрел лодку, обнаружил застрявшую пулю, и вспомнил, с чем она встречала его той самой первой ночью, поэтому сжег все записи и похоронил все догадки.

Пробовал встречаться с другими женщинами, но в каждой чего-то не хватало. Явные противоположности вызывали раздражение жеманством, манерностью, чопорностью, вялостью. Внешне похожие оказывались лишь обманкой.

Когда услышал о ее поездке на войну — поверил сразу. Именно такая сумасшедшая может пойти на любую авантюру, пребывая в печали. Но остановить не успел и только газеты читать начал чаще. Новости оттуда приходили с большим опозданием, но до сих пор цела еще где-то папочка с вырезками. На смазанных мутных фотографиях он силился, но не мог найти знакомое лицо, но потом все вернулись и вскоре появилась та записка. Мелькнула дикая, наивная надежда, пусть не вернуть прошлое, так хоть его тень, подобие тех беззаботных ночей, но все пошло прахом из-за его несдержанности. Как бы стереть из памяти ту сцену? И из ее памяти — в первую очередь.

— То есть Вас беспокоит, что скажут другие? Осуждения посторонних людей, которые не знают Вас, Ваших талантов, трудолюбия, порядочности? И Вы ради этих мифических сплетников разрушаете себе жизнь? — ошеломленно спрашивала женщина.

С такого ракурса он проблему не рассматривал. А ведь покойный Тюхтяев был кем угодно, но не дураком, не мог не догадываться о пересудах, но, как Ксения изволит выражаться, «забил» на них. И умер счастливым человеком.

Теперь это близкое и невозможное счастье смотрит на него с легкой тревогой и сожалением, а ведь совсем недавно была восторженной и полной радости.

— Милый мой, в Вашем возрасте уже можно пренебрегать такими условностями. — хмыкнула я.

В этот раз я уже опасалась закрывать двери кабинета, да и оставаться в нем не очень хотелось, а потому нужно было переместиться наверх. И побыстрее, а то решимость моя не резиновая. Улыбнулась, услышав тихие шаги за спиной.

Перед дверью спальни он замер и пришлось взять его за руку. Вот и преодолели страшный барьер, где отчего-то не обнаружилось злобных призраков прошлого…

— Раздень меня. — тихо попросила я.

Вздрогнул, медленно подошел ко мне и неловкими от волнения пальцами расстегнул лиф, застежки верхней юбки, распустил завязки всех трех нижних.

— Полностью. — прошептала я.

Аккуратно, словно провода на бомбе (нет, не надо об этом, Ксюха, только не сейчас), расстегнул крючки корсета, чуть помедлив, спустил бретельки комбинации, и они ускользнули на пол.

— Хочешь поцеловать меня?

Я погладила его подбородок, и, как он тогда на Лиговке, повернула к себе.

Мужчина отрицательно замотал головой.

— Жаль, а я была бы рада. — встала на цыпочки и легонько коснулась его губ. Помедлила и повторила, почувствовав ответную реакцию. Расстегнула его одежду, обнажив торс.

— Видишь, я слаба и беспомощна. — прошептала ему на ухо. — Позаботься обо мне…

Он посадил меня прямо на подоконник и двинулся губами в долгое путешествие по впадинкам и возвышенностям. Когда спустился ниже груди я уже забыла из-за чего мы это начали, а после талии — даже собственное имя. И лишь позже, переплетая наши пальцы в бесконечном танце нежности, поняла, что он вернулся. Сидя лицом к лицу, кожа к коже, губы к губам, я повторяла:

— Смотри на меня, милый мой, смотри.

И на этот раз он видел не свои кошмары, а мои эмоции, спутанные волосы, опухшие обкусанные губы, расширенные зрачки. Его стальные глаза теплеют в кульминационный момент, а рот шепчет лихорадочное.

— Я скучал без Вас, Ксения.

В ответ только коснулась губами пульсирующей сонной артерии. Получилось. Я влезла ему в голову, и пусть все стало немного сложнее, чем раньше, но и надежнее.

Рассматривала его, поняв, что практически забыла эти глаза, скулы, губы, плечи, мышцы на груди и чуть ниже.

— Щекотно. — улыбнулся он и поймал мою ладонь. Так есть вторая, а при изрядной доле ловкости, ноги тоже можно задействовать.

Такой большой, серьезный дядька — а щекотки боится! Да еще как боится, в дугу выворачивается…

— Вы станете моей женой? — произнес он, когда смог сравнительно ровно дышать.

Скользкий момент. Пусть и хочется сказать «да», чтобы этим простым решением зачеркнуть прошедший год, но…

— Нет. — быстро ответила я.

— …Я слишком Вас обидел? — глухо произнесли на другом краю кровати. Он замер и вроде бы начал уходить.

И вот все почти усилия пошли коту под хвост. Он словно ушел под панцирь своих рассуждений. Обняла его, скользнула губами по позвоночнику, дождавшись ответной дрожи.

— Это пройденный этап. — отмахнулась я от всех недоразумений. — Просто мужья у меня долго не живут.

И так оно потянулось. Федор появлялся пару-тройку раз в неделю, мы проводили прекрасные часы за плотно запертыми дверями. Вот только уголовные дела за обедом не обсуждали. Не могу. Больно.

Фотография Тюхтяева переехала в первый ящик стола, и более мы с Федей об этом этапе моей жизни не упоминали. Перешли, наконец, на «ты».

Разговоры наши вращались вокруг глобального переустройства мира и проектов спасения родной державы от новых угроз. Нелепо это — городская барышня и жандарм, но что же делать? По всему выходило, что книжную историю стоит потихоньку убирать на полку и читать газеты в поисках маячков таких же путешественников, которые чудят у себя. Можно или угробить их и предоставить истории самой заровнять шероховатости, или убедить обойтись без мировых катаклизмов. Я, само собой, ратовала за первый вариант. Проект истребления революционных лидеров по списку Фохта пришлось отклонить, ибо никому не ведомо, кто придет на их место, которое пусто не бывает. Крушение Империи было продуктом организационной усталости системы госуправления, по моему глубочайшему убеждению, и этот процесс можно только чуть замедлить, убирая внешние факторы.

Ну пока большая часть голосований у нас завершалась результатом 1:1, зато мириться после этого было веселее. Можно попробовать подружиться со Столыпиным и позаботиться о его выживании в Киеве, а потом посмотреть, что будет. Он сейчас в Ковно, активно строит карьеру, а скоро двинется губернаторствовать на мою малую родину. Еще можно понаблюдать за будущим начальником Его Сиятельства, господином Сипягиным. Или Плеве. Им, помнится, работа тоже боком выйдет. Хотя лично мне Плеве нравился: была у него разумная идея строить вертикаль губернаторской власти. Если бы под эту систему, да хороших губернаторов подбирать, а не почетные должности для приятных человечков, — цены бы не было парню.

Так что вся наша информированность уходила в пустую болтологию, честно говоря, и это напрягало.

Скоро наши войска пойдут в Китай и снова Император узнает о взятии Пекина из иностранных газет, что поразит его до глубины души: ведь в телеграммах он настаивал на оставлении позиций. И так во всем. Как предотвратить увязание в Русско-Японской войне, пока еще идей не было кроме подбора союзников. Я простодушно предложила подобрать материал для шантажа сотрудников Генштаба, и вот тут натолкнулась на сословные комплексы.

— Ксения, как ты можешь такое предлагать? Это недостойное дворянина занятие. За такое я сам бы вызвал тебя на дуэль, будь ты мужчиной.

Михаил Борисович, ты бы понял, если бы поверил. Если бы выжил. А тут вроде бы не мальчик, но идеализм какой-то пугающий. Для жандармской профессии вообще необъяснимый. Но все-таки голова травмированная, кто знает, что там у него за триггеры.

Так что я предлагаю такую дуэль, в которой не будет проигравших. Он пока еще не утерял способность краснеть и мне нравится его провоцировать… Правда, вот осадок от этих споров порой остается.

Телеграмма из Баден-Бадена застигла меня врасплох.

То есть, положа руку на сердце, это Феде я кивала, что Шестаков даст маме полную свободу в соответствии с брачным контрактом, и мы расстанемся хорошими друзьями, но по глазам папочки видела, что человек зашел уже за грань рассудка и следующий эпический проигрыш станет роковым. Именно этим и объяснялась скоропалительная свадьба. Но предположить, что ему паче всех моих ожиданий повезет в картах, и отмечая это дело он сгорит в собственной постели — даже бы не рискнула. Поскольку основная часть выигрыша хранилась в сейфе, то сначала из него вычли стоимость ущерба, но тем не менее, гостиница выплатила маме небольшую компенсацию. Ну как небольшую — восемьдесят тысяч марок это крохи за жизнь любимого супруга и обожаемого папочки, зато расходы на этот брак полностью окупились. А Люська, увидев своими глазами пожар в соседнем номере испугалась настолько, что вышла из оцепенения.

Мои дамы возвращались на этот раз куда как презентабельнее, чем из Саратова. На Варшавском вокзале я встречала их черных, шуршащих муаром и крепом, усадила в экипаж и двинулась домой. Теперь Люська вполне могла бы номинально считаться моей компаньонкой, жить они все могли со мной на законных основаниях, а что маме некоторое время придется соблюдать траур — небольшая цена за стабильность. Графу я сообщила, что мне их порекомендовала недавно скончавшаяся от чахотки госпожа Дубровцева, бывшая моей верной опорой в Греции. И раз все вопросы прикрыты двумя покойниками, это нам даст небольшую передышку.

— Мама, насчет госпожи Нечаевой так получается. — я изложила ей последние находки.

— Я и Шестаковой проживу. — она отставила чашку чая.

Действительно, наличие объективных доказательств жизни госпожи Нечаевой может подвести маму под каторгу, если та женщина вдруг появится на горизонте. А так — появилась провинциальная дворянка Шестакова, прожила себе тихо лет тридцать и Слава Богу. Люську выдадим замуж, по возможности за не особо увлеченного генеалогией сироту или бастарда хорошей семьи, и вообще все наладится.