Лед небес

XXI. Суд

Несмотря ни на что, Элохим верил в бога — даже тогда, когда занимал его трон. Придя на небо с земли, он убедился не в том, что бога не существовало, а в том, что он просто себя не являл и что людские представления о нем были ложными. И разочарование, посадившее Элохима во главе небесного царства, уступило место первобытному страху.

Сам он не осмеливался величать себя богом, поэтому назвался королем — наместником божьим, но своим подданным он не мешал отожествлять себя с Ним, пусть и до дрожи в коленках боялся Его прихода.

Не способный сомкнуть глаз, Элохим жил ожиданием Судного дня. Как он выдержит ответ перед настоящим богом, который в свои владения однажды вернется? Возведя собственное небесное царство, построив свои Ад и Рай, Элохим замахнулся на то, что ему не принадлежало. Справедливость он вершил по всем канонам, но интерпретировал их по-своему. Ставя на место грешников, сам натворил грехов.

И брать на себя грехов сверху он не решался, поэтому стража его не была вооружена серьезно, и восставших он убивать — губить души безвозвратно — запрещал.

Хотя в попытке навести порядок погублено было душ бессчетное множество и так.

Стоило Иммануилу воссоединяться с небом, как восставший отряд оживился. Таящийся и прячущийся от бога, теперь он рванул вперед по обозначенной лидером дороге. Выслушав о новых раскладах на карте и сопоставив изменения с тем, что знал сам, Иммануил выстроил самый безопасный маршрут, который только возможен.

«Главное — не дать лесным патрулям преследовать вас до дворца, даже если вы на них наткнетесь. А во дворце — не скрывайтесь. Перетягивайте все внимание на себя. Мы же с Йоханом встретимся с вами там, когда устраним бога», — так наказ звучал.

И отряд, замотивированный и воодушевленный, с Иммануилом разделился.

Йохан, все еще притихший, следовал за ним молча, потому что молчалив был лидер. Чем забита голова Эрхарта, что он так отстранен и равнодушен? Почему не осудил за упущенную Хлою, за то, что план верх ногами был перевернут? Что за холод сочился из него, перед которым меркнул и небесный лед?

Но единственным, кого осуждал Иммануил, был сам он.

За грехи положено платить, — так, кажется, говорилось в отцовской вере. Но почему страдает Хлоя? Или ее муки — и есть наказание твое, сын божий? Муки, на которые ты ее обрек, не дают тебе же самому покоя.

Тебя наказала не какая-то высшая справедливость, а ты — собственной персоной. Как так получилось, что тебя тревожит вдруг судьба маленького, простого человека, душ которых ты немало погубил и так? Разве не для великой цели ты их судьбы разрушал?

Да, для цели. Но бахвальство у костра этой цели не служило и навлекало мук поверх необходимых, а этого Иммануил не добивался.

Так и быть, не найти тебе судьи себя же строже. Но над Хлоей суд вершит подражатель бога. Ты должен помнить схему — темница, пытки, заточение в ледяных стенах. А кара высшая, вписанная тобою же в закон по отцовской воле, — казнь, которую ты готовил для него.

Иммануил, предававшийся думам, не видел ничего. Не ощущал колкости мороза и встававших на пути ветвей, как и не слышал хруста снега за спиной, а Йохан беспокойно озирался на железную дорогу, проглядывающую сквозь деревья сбоку. Но до Рая поезда не ходили больше.

Не было Эрхарту дела и до шума, звенящего в ушах объединенным криком духом — лишь то его заботило, присоединится ли к их звону голос Хлои. Но отдельных голосов он не различал, а шум был фоновый; не внешний, а глубинный; давно привычный, по которому ничего нельзя определить — ни местоположения, ни личностей.

Возможно, таковым и был истинный глас покоящегося мира. Но опровергнуть или подтвердить догадку мир не мог, как и рассказать о судьбе Хлои. Дождется ли его она? Додумается ли бог сделать ее приманкой и отсрочить казнь?

Уж лучше пусть додумается, чтобы Хлоя Иммануила дождалась.

Его злило то, что он не ощущал ее присутствия, как и прочих духов, но какое-то шестое чувство убеждало его в том, что она жива. Или же не чувство, а невидимая связь?

Иммануил не маскировался и не таился, а шел напролом дорогой, по которой прежде не ступал. О постах и патрулях он помнил, но не вспоминал, зато стражники, вышедшие на шум из леса, вспомнили его. Они схватились за кинжалы, собирались товарищей сюда позвать — но не успели. Их сознание угасло от пары выверенных ударов — спасибо за уроки Адрагану. Но путь Иммануил не возобновил сразу. Форма стражи, сливающаяся со снегом, завладела его вниманием.

Он так привык к ее виду, что и не задумывался над ее практическим смыслом. Его всегда окружали слуги в подобной форме, и значения он этому особого не придавал, хотя знал, сколько смысла вкладывают в этот цвет и стража, и проводники, и бог. Для кого-то — маскировка, кому-то — свет надежды для души, блуждающей в потемках, а кому-то — символ чистоты закона.

И ни во что из этого Иммануил не верил, но и ему могла эта форма пригодиться. Стражников, лежащих у его ног, было как раз двое. И, указав на них Йохану, Эрхарт бросил:

— Переодевайся.

И принялся снимать с себя одежду. Йохан удивленно замер, но последовал его примеру.

Иммануил не знал, нанесет ли стражникам вред холод, местными они духами были или живыми людьми, как Хлоя. Но их участь не беспокоила его так, как ее. Очередной грех, совершенный во имя искупления греха другого, — и нет конца этой цепочке. Воюешь против методов отца его же методами. И чем же отличаешься ты от него? Милосердием или благородством, которые пыжится нести и он?

«Тем, что избавляешь мир от его гнета», — вновь и вновь Иммануил себе напоминал.

Его веру в цель и убежденность в правоте неустанно шатала Хлоя; сначала тем, что впустила его в мир тепла и жизни, после — тем, что провела его на его же небо; и каждый раз он сам желал того. Но отчего-то в своих сомнениях винил ее. И себя — за то, что себе все это позволял. Чертова противоречивая душонка человека, дарованная отцом.

Хочешь винить в своих проблемах Хлою — вини, Иммануил, и себя с ней вместе. Но не позволяй другим вас с ней судить.