Лед небес

XXIII. Пробуждение

Неупокоенные духи, к которым Иммануил приобщился на земле, выслеживая Хлою, были на него похожи в том, что были настолько же мертвы, насколько живы. Но не все из духов, горевавших по ушедшей жизни, жаждали вернуться к ней в подобной форме.

Неупокоенные и не знали бы о том, что творится в загробном мире, если бы бог не открыл на них охоту. И если бы не было среди них тех, кто не радовался материализовавшемуся телу.

Они подозревали, что грешили, оставаясь на земле, но на небо попасть сами не могли; в памяти их всплывали образы тех, кого схватили, грозя карой за грехи. Кто-то из оживших духов, уподобившись Иммануилу, выискивал обходные пути в загробный мир; большинство же их предпочло таиться и наслаждаться вновь обретенной жизнью.

Но Иммануил не мог уподобиться им — ни в рвении к небу, ни в тяге к земле. Одно было оккупировано богом, а второе — Хлоей; первого он видеть не хотел, а оставаться со второй — не был достоин.

Хлоя была все та же — по ней и незаметно было, что она перенесла плен и пытки, если не считать измазанных кровью рукавов тех же тряпок, что были на нем. Иммануил и раньше видел в них Хлою, но по-другому начал воспринимать форму, когда сам примерил ее. И если ощущать ее на себе было уже привычно, то вот Хлою хотелось от нее избавить, пусть она куда увереннее справлялась с ролью служителя бога, нежели он.

Только вот бог, ее истязавший, называться господином ее не мог.

Хлоя пронзила Иммануила иглами холода, сравнимыми с его льдом, но ее лед пылал, и он догадался о причинах ее обиды — он даже не задержал на ней взор; молча удостоверился в сохранности ее тела и о душе не побеспокоился. Она ждала извинений, но их не дождется, какие бы покаяния ни раздирали его горло; стоит оступиться еще раз — и на путь истинный больше не вернешься.

Вслед за душой льдом заволокло его взгляд, и если бы отец его стоял сейчас рядом, любой бы заметил сходство их глаз, а Элохим был бы горд.

Иммануил истолковал Йохану свой план по убийству бога, а когда напарник спросил, как быть с Хлоей, — позволил себе грубое о ней слово. Эрхарт говорил о ней так, словно ее не было рядом, в третьем лице, и завуалированно упрекнул ее в побеге, хоть и не это вертелось на языке. От него не укрылось то, как его речи ее терзали, ведь прежде всего они терзали его, и чем больнее ему становилось от горечи Хлои, тем острее становились его слова, причинявшие все больше боли.

Чтобы отвадить себя от нее, он отваживал ее, разрушая все ее фантазии о нем. Хлое следовало держаться подальше от него, причем с самого начала, но это он приблизил ее, а теперь отторгал, мучая их обоих.

Чем сильнее Иммануил ее ранит, тем меньше у него останется к ней дорог; поддайся он впредь эфемерной надежде — и Хлоя сама его оттолкнет, раз уж собственной воли ему недостает. Ей будет лучше вернуться к мирной жизни и забыть его, и Иммануил впервые пожалел о том, что потеря памяти, которой пугал всех бог, была такой же иллюзорной, как Эрхарта лицо.

Иммануил повел их за собой на территорию другого крыла, но не того, где обитали статуи и сад, — а их пример ему бы очень в этот миг помог. Он дошел до люка, пути под которым вели к королевским покоям, и взял у Йохана ключи от темницы — свою связку так глупо оставил в снегах, когда переодевался. Потому что нечего отвлекаться от того, для чего предназначен.

Тишина, с которой он расставаться не желал, вернулась. Как бы ни старались люди с душами ее нарушить, она была вездесуща и вселяла в Иммануила покой.

Темнота подземелья его поглотила, но ее он не боялся, хотя при свете дня жил почти всегда. Он зажег керосиновую лампу, им же когда-то тут припрятанную, и ждал, когда спустятся его сообщники. Первой спустилась Хлоя. Отступив пару шагов спиной, она коснулась его. Развернулась и встретила его взгляд, который он не отвел.

Все вырывающиеся раскаяния удержались при нем, ведь немы были статуи.

Стараниями Йохана люк был заперт изнутри, и они цепочкой двинулись в подземные пути, ориентируясь на тусклый огонек лампы, сильно разжигать который было опасно — Элохим наверняка послал на разведку своих псов. Иммануил выражал уверенность каждым своим действием, будто он точно знал, что бог трясется в покоях, будто мир ему обо всем докладывал и вел. Но вела его цель, а твердую уверенность словам придавала память; сам же себе Иммануил казался слепцом, выбирающим дорогу на ощупь. Разум, проведший все расчеты и выстраивающий планы, клялся, что ошибки быть не может, а душу, лишенную опоры тайных знаний, снедали подозрения.

Тьма, которая недавно привечала, постепенно угнетала, и в том, что он таки не слеп, его убеждал крохотный огонек. Случись на полгода раньше этот поход, он точно был бы уверен в том, где находится бог, но в итоге сам себя подвел, а заодно — и Хлою.

Хлоя дышала Иммануилу в спину и порой касалась его, пытаясь не отставать от него по его же воле, и это вызывало странную дрожь, перед которой тускнел и победы зов. Нестерпимо хотелось самому к ней прикоснуться, чтобы убедиться в том, что она и впрямь к нему так близка, как еще не была, оставаясь притом дальше, чем когда-либо раньше. Но он помнил о том, что сам добился того, чтобы от его прикосновений она бежала.

Отец все-таки послал ищеек разнюхать проход, который держал от всех, кроме сына, в тайне; он испугался, догадавшись о том, кто на самом деле за ним пришел. Иммануил украдкой хмыкнул — ему льстила боязнь Элохима, который, в отличие от своего сына, был бессмертным лишь здесь.

Шансов у двух стражников не было. Эрхарт в два счета с ними расправился, забрал у них карту подземелья и отдал ее Хлое, чтобы самому было спокойнее. А Йоханом прикрылся снова, заставив его прикинуться вернувшимся псом и пленить бога.

Йохан, подрагивая от волнения, принялся подниматься по лестнице к королевским покоям, а Иммануил, равнодушный и неподвижный, глубоко задышал, будто принюхиваясь к добыче и грядущему пиру. Ему не верилось, что все происходило наяву и что от цели его отделял какой-то подъем; слишком быстро, гладко и невозможно. Но легкие все равно податливо раздувались, насыщаясь сладостным предвкушением, наполнившим затхлый воздух.

Скоро все муки кончатся.