Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь

Герой и героиня

Лорд Гамильтон с интересом пригляделся к супруге, в таком возбуждении он Эмму не видел давно.

За последние годы леди Гамильтон заметно изменилась внешне, причем не в лучшую сторону — она попросту растолстела. Теперь миссис Кэдоган оказывалась тоньше своей тридцатитрехлетней дочери. Но энергии Эмме не занимать, как и ее подруге, королеве Шарлотте. Этих двух женщин вполне хватило бы, чтобы не давать покоя Неаполю и без вулкана.

Королева тоже не похожа на тростинку, она упитанна, как и король, также подвижна, несмотря на свои постоянные беременности, так же беспокойна, как леди Гамильтон.

Сообщение о победе при Абукире вызвало в Неаполе такой взрыв восторга, такую эйфорию, что лорд Гамильтон временами пугался за психическое здоровье обеих женщин. Королева скакала вприпрыжку, обнимала всех попадавшихся под руку, едва не задушила одного из своих детей, плакала и смеялась…

Может, это ее нервная радость так заразила Эмму?

Но лорд Гамильтон никогда не был ни глупым, ни наивным, ни слепым. Он прекрасно видел, что не только радость из-за победы английского флота над французским заставляет Эмму терять самообладание. Адмирал Нельсон — вот кто виновен в ее буйном восторге и столь же невообразимой активности в данный момент.

Две женщины принялись обсуждать, как нужно встретить героев, когда корабли придут в Неаполитанский залив. О, Неаполь был готов на руках нести не только адмирала Нельсона и его команду, но и корабли, на которых они прибыли!

Уильям Гамильтон и сам был бы готов носить на руках героя, оставалось только поддерживать супругу.

Король Фердинанд развел руками:

— Наши супруги столь активны, лорд, что вполне можно положиться на их умение организовывать праздники.

Гамильтон лишь кивнул. Королева Шарлотта и леди Эмма действительно настолько активны, что от них можно устать, своей неутомимой энергией они вызывали у многих головную боль и желание поскорей покинуть их общество. Обе за словом в карман не лезли, могли заткнуть рот кому угодно, невзирая на чины и возраст; впрочем, чему тут удивляться, если у одной муж король, а у второй самый богатый и приметный человек Неаполя? Находилось немало тех, кто откровенно презирал шумную толстуху и морщился, когда она пела, считая, что голос леди Гамильтон явно изменился не в лучшую сторону с тех пор, как она приехала в Неаполь, обвинял Эмму в манерах не светской дамы, но трактирщицы, сетовал, что лорд идет на поводу у своей дурно воспитанной и такой самоуверенной жены. Но все это говорилось за глаза, в лицо леди Гамильтон ни один человек столь нелицеприятные мысли высказать не решился бы. Она уже научилась у королевы давать отпор всем.

Сам Уильям Гамильтон попал в плен давно и окончательно, но он не мог возражать супруге не потому, что боялся ее, а потому, что любил. Ради блеска этих голубых глаз Гамильтон готов на все, он не замечал ни располневшей талии и широких бедер Эммы, ни ее излишне полных рук, ни бесформенных, бывших еще недавно стройными ног… Он любил той любовью, для которой не важна внешность, но главное — любовью, которой приносят в жертву самого себя. Нет, не кладут голову на плаху, но делают все, чтобы любимому человеку было хорошо, чтобы он был счастлив, даже в ущерб самому себе.

Такая любовь встречается крайне редко, она не знает ревности или отчаяния, заставляя вести себя так, что никто не может понять, что же произошло с разумным еще вчера человеком.

Когда-то лорд сказал Эмме, что если она встретит достойного человека и полюбит его, то сам Гамильтон не только не станет мешать, но и всячески поможет этому счастью. При условии, что любовь будет взаимной.

Сейчас лорд видел, что Эмма влюблена, оставалось только понять, как относится к ней адмирал Нельсон. Горацио Нельсон видел Эмму и был восхищен ею еще в 1793 году, но за прошедшие пять лет леди Гамильтон заметно изменилась. Если ее муж не замечает этих изменений, это вовсе не значит, что их не заметит и Нельсон.

Мало того, Гамильтон даже понимал, как и когда, вернее, благодаря кому Эмма влюбилась в адмирала. Благодаря ему самому. Когда-то, пять лет назад, лорд сам сказал своей жене, что этот маленький, в общем-то, неказистый капитан станет великим, он отслеживал каждую победу (или поражение) Нельсона, восхищался им, расписывал его поступки так, что у Эммы поневоле появлялось ощущение исключительности морского офицера. Получается, что лорд сам, своими словами внушил обожаемой жене такое же обожание, пусть и на расстоянии, другого?

Обожание на расстоянии куда более опасная вещь, чем вблизи, потому что, разглядев объект своей страсти, можно этой самой страсти легко лишиться. Лорд Гамильтон был умен, умудрен жизнью и порядочен. Он читал письма, которые его супруга из месяца в месяц писала Нельсону (конечно, не так часто, как Гревиллу, но все же писала). Чтение этих посланий было совершенно необходимо, потому что Эмма так и не справилась с грамматикой, письма приходилось поправлять, попросту переделывать из-за жуткого косноязычия, а потом сажать жену, чтобы по буквам переписывала еще раз своей рукой. И все равно она делала ошибки, потому что отвлекалась или слишком торопилась.

Читал он и ответные послания, тоже не частые (адмиралу некогда, и писать левой рукой трудно). Видел, как между ними зарождается нечто большее, чем симпатия и уважение, а уж когда Нельсон стал героем, тут Эмма вовсе потеряла голову.

Спаситель Неаполя!

Лорд Гамильтон в своем кабинете разглядывал новый принесенный черепок. Утверждали, что он найден в пустотах лавы у Везувия. Вулкан был его второй страстью, но сейчас даже это чудовище, когда-то погубившее два цветущих города, не могло занять мысли лорда полностью. Он прислушался к голосам за дверью. Эмма распекала кого-то за нерасторопность.

Смутное беспокойство не давало погрузиться в размышления. Нет, это не из-за резкого голоса Эммы, он уже привык, что жена слишком громкоголосая, научилась у королевы, мешало что-то другое, какая-то неосознанная, вернее, невысказанная мысль.

Привыкший, как истинный коллекционер, все раскладывать по полочкам и вникать в суть, он упорно пытался разобраться в себе. Ревнует к Нельсону? Нет, не то. Ревность была, но спокойная. И вдруг Гамильтон понял: он боится, что Нельсону не понравится Эмма! Что адмирал разочаруется в новом облике леди Гамильтон. Это было бы ужасно, потому что перечеркнуло бы для самого Гамильтона очарование сразу двоих.

Нет! Они должны полюбить друг друга по-настоящему, страсть в письмах обязательно должна перерасти в страсть в жизни. А как же жена Нельсона? Да, лорд Гамильтон помнил о Фанни Нельсон, слышал о ней только хорошие отзывы, но сейчас бедная женщина для лорда не существовала.

Есть ли у адмирала внутреннее зрение, способен ли он увидеть ту самую женщину, что писала восторженные письма, или за ставшей не слишком приятной оболочкой не заметит Эмму? Нет, должен заметить, узнать, как только увидит ее глаза, так узнает.

Лицо Эммы хотя и располнело, но осталось красивым, а ее голубые глаза все так же горели неистовым пламенем. Ей постоянно нужно кем-то восхищаться, кого-то обожать, последние пять лет — это Нельсон, сначала капитан, теперь адмирал. Нельсон не может, не имеет морального права не ответить на это искреннее восхищение.

Лорд Гамильтон потер руками виски, подошел к окну, долго стоял, глядя вдаль на воды залива, который пока бороздили лишь небольшие суда и рыбацкие лодчонки.

Завтра сюда прибудут корабли английской эскадры адмирала Нельсона, который обязан увлечься его женой.

— Я сошел с ума и становлюсь сводней?

Гамильтон знал, что у Нельсона нет правой руки, а потому, сколько ни пытался, представить себе Эмму в его объятьях никак не мог. К тому же адмирал явно меньше ростом и мельче, чем его леди Эмма. От этой мысли стало смешно. До чего дошло: шестидесятивосьмилетний муж размышляет, понравится ли его жена калеке.

Снова накатило беспокойство, но теперь уже по поводу Эммы. Она-то понимает, что Нельсон изуродован? Эмма располнела, даже стала слишком толста, но Нельсон куда хуже — он однорук и одноглаз! Говорят, у адмирала не держатся волосы на голове, а кожа хуже некуда из-за постоянной лихорадки. Вдруг Эмма увидит все это?! Какой для нее может быть удар!

Леди Гамильтон знает об увечьях адмирала Нельсона, но одно дело знать и совсем другое увидеть воочию.

— Эмма, — крикнул Гамильтон, открыв дверь, — удели мне минутку.

— Да, дорогой.

Эмма Гамильтон груба с теми, кто что-то говорит против или недостаточно ее ценит, но с мужем, который обожает и не мешает жить, она ласкова и терпима.

— Мне нужно поговорить с тобой. По поводу адмирала Нельсона.

— Мы все уже продумали и готовим грандиозный праздник. Вы знаете, что совсем скоро у адмирала день рожденья? Мы отпразднуем его так, что Неаполь надолго запомнит!

Гамильтон почувствовал, что придется раскрывать кошелек если его супруга бралась за праздник, то это выливалось в грандиозные траты. Но сейчас не хотелось жалеть денег, ведь они предназначались для двоих, кого Гамильтон любил больше всех — Эммы и Нельсона. Чтобы праздник, который Она устраивает для Него, удался, муж готов щедро платить.

Эмма и не сомневалась, ведь это лорд помогал ей сочинять письма герою Англии, это он предложил пригласить английские корабли зайти в Неаполь якобы для починки перед возвращением на родину.

— Я не о празднике. Присядь на минутку.

Она села, но лишь на краешек кресла, словно говоря: мне некогда!

— Я хочу напомнить тебе, что адмирал болен, что он искалечен…

— Помню, помню! Ты хочешь сказать, что ему тяжело будет вынести длительный праздник? Не беспокойся, мы все продумали, возможно, сначала он отдохнет.

— Я не о том. Ты помнишь, что у Нельсона нет правой руки?

Эммы стала серьезной:

— Помню. Но почему ты говоришь об этом?

— И правого глаза…

— Да.

— Я просто хочу, чтобы это не явилось для тебя неожиданностью и не привело к неловкой ситуации.

Представь, как было бы тяжело Нельсону, схватись ты за его пустой рукав…

Губы Эммы задрожали, на глазах выступили слезы.

— Спасибо, дорогой. Я буду помнить об этом. Только не говори, что все эти увечья сделали его уродом, не во внешности красота или уродство, а в душе. Он мужественный, неустрашимый, он герой, а потому красив!

Гамильтон от души поцеловал сидевшую жену в лоб:

— Я рад, что ты так думаешь. Напомни об этом и королевской чете, чтобы не вышло неприятной заминки.

— Да, дорогой…

Организованные в честь героя Нила праздники затмили все виденное неаполитанцами до сих пор.

Правда, началось все с болезни Нельсона, тот слишком много сил потратил на победу и вообще на события последних лет. Прибыв в Неаполь, он просто свалился. И если, поднявшись на борт его корабля, леди Гамильтон весьма картинно свалилась в единственную руку героя, то теперь он уже не картинно упал на ее руки.

Эмма всегда была прекрасной сиделкой, выхаживая то и дело болевшего желтухой или прочей гадостью мужа, она научилась быть ласковой и твердой одновременно. Их с миссис Кэдоган не испугала культя Нельсона, его страшные швы на голове, его многочисленные шрамы, слепой глаз… Мать и дочь выхаживали героя, словно собственного ребенка.

И выходили.

Гамильтон, у которого уважение к Нельсону поднялось до небес, помогал, чем мог. Но мог он мало, основная забота о чуть живом адмирале легла на руки Эммы.

А потом победу праздновали с истинным размахом, правда, стоившим лорду Гамильтону огромных денег, но он не жалел, ради Нельсона не жалко.

Череда бесконечных праздников и восхвалений сильно утомляла не слишком крепкого физически Нельсона, он снова заболевал, Эмма снова укладывала его в постель и заботилась о больном.

Но французы быстро доказали, что Наполеон и погибший флот — это еще не все, они возобновили наступление на север Италии.

Королева была в ужасе, она мысленно уже прикидывала, где ее враги поставят гильотину! Нельсон уже пришел в себя, подлечился, но что он мог? Король Фердинанд, воодушевленный победами англичан на море, храбро выступил на север, чтобы защитить Рим, быстро понял, что это не удастся, и уже совсем не храбро, переодевшись в крестьянское платье, унес ноги домой, бросив на произвол судьбы приведенную разношерстную армию.

Пока покинутая королем армия пыталась хоть как — то сопротивляться, Его Величество в отчаянии придумывал, как бежать. Куда — вопроса не возникало. Королевство недаром называлось Королевством Обеих Сицилии́, потому что имело две столицы — вторую, Палермо, на острове Сицилия. Вторая столица готова принять королевскую семью, только вот сразу возникли проблемы… Оказалось, что решить их никто, кроме леди Гамильтон и адмирала Нельсона, не способен!

О, это были поистине благословенные времена! Опасность? Ерунда, она только разжигала кровь, Эмма чувствовала себя хорошо, как никогда. Энергичная, бесстрашная, ни на мгновение не потерявшая голову и способность спокойно мыслить, леди Гамильтон подавала пример всем остальным.

Эмма из тех людей, которые показывают свои лучшие качества именно в минуты смертельной опасности. Когда у других прерывается от ужаса дыхание, тело перестает подчиняться, а голова соображать, у таких, как Эмма, все наоборот, обычно рассеянный мозг начинает работать четко и ясно, волнение проходит само по себе, неведомо откуда появляется собранность и способность логично рассуждать. Среди сумасшествия королевского дома в те дни спокойной оставалась только леди Гамильтон.

Они же под защитой героя Нила!

Но можно сколько угодно делать вид, что все прекрасно, положение от этого лучше не становилось. Французская армия была уже рядом, удержать Неаполь не представлялось возможным, следовало попросту уносить ноги. Однако горожане не собирались выпускать из Неаполя ни королевскую семью, ни англичан, прекрасно понимая, что если король оставит их, то французы тут же войдут в город.

Когда прошел слух, что Его Величество намерен покинуть Неаполь, как покинул расположение войск под Римом, беднота окружила дворец с требованием немедленно показаться. Пришлось выйти. Жителям Неаполя было наплевать на Марию-Шарлотту многочисленных отпрысков, но король должен быть во дворце!

Мария-Шарлотта обливала слезами платье Эммы, с ужасом шепча:

— Что они делают, что делают?

Ей казалось, что в случае взятия французами Неаполя судьба несчастной Марии-Антуанетты (ее сестры) ждет и ее саму! Быть обезглавленной гильотиной, когда жизнь так хороша?! О нет!

— Успокойтесь, Ваше Величество. Адмирал Нельсон вывезет нас на своих кораблях.

— Но как, как мы на них попадем?!

Вопрос логичный, хотя и весьма истеричный. Английские суда — вон они, в заливе, но добраться невозможно. Нельзя просто выйти и прогуляться к молу или набережной, чтобы сесть в лодки якобы для любования видами Неаполя со стороны, — никто не пустит, перед дворцом постоянно толпа горожан.

Прочитай она это в книге, подивилась бы выдумке автора. Для полного соответствия авантюрным романам не хватало только перестрелки, остального с лихвой.

— Леди, — Пино обратился не к королеве, а к Эмме, — можно кое-что сказать вам?

— Да, Пино.

Он зашептал почти на ухо:

— Из дворца есть потайной ход прямо на берег. Мы в детстве однажды ходили туда. Я не уверен, что там все в порядке, но можно посмотреть.

Потайной ход? Это было бы прекрасно, но где гарантия, что в нем не ждет какая-нибудь ловушка, засада? Пино можно доверять, он скорее погибнет, чем предаст своего короля и королеву, но все равно опасно.

Королева запротестовала:

— Нет, нет! Ни за что! Я даже не загляну в какой-то кошмарный подземный ход, лучше умереть во дворце! Это слишком опасно.

— Ваше Величество, а если я пройду этим ходом?

Мария-Шарлотта вытаращила глаза на Эмму:

— Вы?! Но как можно?

— Мы со слугами возьмем факелы и исследуем, если там все в порядке, то можно им воспользоваться в свое время.

— Да?.. Ну, если вы так храбры, Эмма…

Эмма с Пино и еще двумя слугами отправилась в подземный ход. Все держалось в строгом секрете, иначе что это за тайна?

Вниз уходила довольно узкая запыленная лестница, углы затянуты паутиной, откуда-то слышен звук падающих капель, странные звуки… Было жутко.

— Миледи, вам стоит накинуть на голову накидку.

— Почему? — Эмма постаралась, чтобы голос не дрогнул, кажется, получилось.

— Здесь могут быть летучие мыши. Да и сверху сыплется пыль.

Они шли, то и дело пригибаясь, потому что сверху действительно сыпалось, да и мышей спугнули. Пино разматывал длинную бечевку, то и дело привязывая очередной отрезок к предыдущему. И без объяснений понятно — чтобы не заблудиться. В стороны отходили какие-то ответвления…

— Пино, почему ты упорен, что мм идем верно?

Тот без слов осветил факелом на стене какой-то знак вроде стрелы, только и обратном их движению направлении.

— А зачем тогда бечевка?

— Так надежней.

В трех местах было просто мокро, но Эмма не испугалась, смело шагнув следом за Пино и лужу,

— Миледи, подождите, я вас перенесу,

— Спасибо, Пино. я уже перешла.

Почти сразу ход превратился в довольно широкийтоннель, во всяком случае, ни пробираться бочком, ни даже пригибаться им не пришлось. Строители дворца явно позаботились о возможности бегства королевской семьи. Знать бы еще, что там, на выходе.

Тоннель казался бесконечным. Куда он ведет? Мелькнула мысль, что прямо к жерлу вулкана… Вот лорд Гамильтон был бы рад! Нет, Пино же сказал, что на берег. Эмма уже откровенно устала, не столько от ходьбы, сколько от ожидания неприятностей, когда послышался какой-то шум.

— Что это?

Пино сделал знак остановиться и молчать, потом передал свой факел слуге и жестом позвал леди Гамильтон за собой. До поворота пришлось идти, держась за стену. Под руку попалось что-то скользкое и противное. Эмма с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Зато за поворотом стало светлее. Стараясь не упасть, она с помощью Пино добралась до выхода из туннеля.

Снаружи тот сильно зарос кустарником, но это хорошо, не заметят. Зато сквозь заросли проглядывала небольшая бухта, а вдали, в заливе, видны английские корабли! Да, устроители хода прекрасно знали, что делали, бухточка не видна со стороны города, из-за довольно крутого каменистого берега приставать в этом месте рыбацким лодкам неудобно, потому здесь никто не бывает и ход не обнаружили любопытные мальчишки.

Отлично!

Вдруг у Эммы мелькнуло опасение, что слуги, оставленные с факелами, могли уйти! Как они с Пино вернутся обратно?

Но этого не случилось, все были на месте, бечева сматывалась обратно куда быстрее, чем разматывалась (может, просто показалось, ведь путь домой всегда быстрее неизведанного вперед).

— Ваше Величество, пройти можно, и даже достаточно удобно.

У королевы началась истерика:

— Нет, я никуда не побегу! Если мы сбежим и будем пойманы, нас наверняка гильотинируют!

Эмме очень хотелось возразить, что это возможно и без попытки побега, но она промолчала, потому что Мария-Шарлотта начала выдвигать немыслимые требования:

— А сокровища?!

— Я думаю, дети смогут преодолеть этот путь с помощью взрослых.

— Да я не о детях, куда же их денешь! Я о разных дорогих вещах. Конечно, мы нищие, мы не могли ничегошеньки откладывать на черный день, но все же кое-что есть!

Эмма вспомнила узкую лестницу и то, что бежать придется ночью и быстро. Да, сундуки с собой не потащишь.

— А ковры? А золото? А бриллианты?!

О господи! Решение пришло мгновенно:

— Мы отправим все на корабли адмирала Нельсона заранее!

— Как? Все увидят, что королевская семья переносит на корабли свои сундуки, и поймут. О горе нам!..

— Вы переправите то, что считаете нужным, только постарайтесь не очень много, на нашу виллу, а уж я придумаю, как доставить это на английские суда.

— Но как?

— Под видом провизии для адмирала Нельсона.

— О, вы наша спасительница!

Английские матросы таскали и таскали в шлюпки бочонки и ящики с большими надписями: «Товары для Нельсона». Нашлись любопытные неаполитанцы, уточнившие:

— Это чего?

Матрос пожал плечами:

— Не видишь, написано: «Для Нельсона».

— А-а…

Матрос тоже не умел читать, но имя любимого адмирала распознал.

Королева поскромничала, ее золото оказалось всего в тридцати шести бочонках! Эти бочонки с золотыми монетами потом не раз вспомнит Эмма, у которой не будет денег даже на еду. Но тогда она и не мыслила ни о чем, кроме как спасти королевскую семью.

На их собственной вилле тоже шли сборы под руководством миссис Кэдоган, которая толково распоряжалась слугами, упаковывавшими необходимые вещи. Лорд Гамильтон собирал свои коллекции. Увезти все никак не получалось, оставлять вовсе не хотелось, он хорошо знал приказ Наполеона о культурных ценностях. Нет уж, пусть лучше погибнут, чем достанутся французам!

Лорд не так давно успел отправить коллекцию ваз — самое дорогое, что было, кораблем в Англию и ждал сообщения от Гревилла о получении. Ни за что не подумал бы, что придется вот так удирать! Если бы только знал, разве разъезжал по Италии в то время, пока еще можно было спасать коллекции? Столько времени потрачено зря.

Сердце коллекционера обливалось кровью, забрать хотелось все, но как это сделать?!

Нельсон пришел в восторг от выдумки своей возлюбленной, от ее хитрости и смелости. Рискнуть самой пройти тайным ходом, не зная, что ждет впереди, — разве это не отвага? Но пока об этом поступке леди Гамильтон он вынужден молчать, чтобы кто-то случайно не проговорился о тайном ходе.

В королевском дворце истерика достигла максимума, потому что остатки неаполитанской армии беспорядочно отступали. Было ясно, что завтра или послезавтра французы будут в городе. Для побега осталась одна ночь, но как сделать, чтобы никто ничего не заподозрил?

На виллу приехал турецкий посол Келим Эфенди. Эмма, у которой от происходящих событий скулы сводило, а от недосыпания глаза просто слипались, тихо чертыхнулась:

— Чертов дурак! Только его сейчас не хватало.

Лорд Гамильтон чуть криво улыбнулся:

— Постарайся сдержать себя при после.

После взаимных приветствий, во время которых у Эммы пятки чесались встать и уйти, настолько она спешила, Келим Эфенди вдруг лукаво заметил:

— Понимаю, что вам некогда, и не стану тратить драгоценное время. Я хотел бы пригласить лорда Гамильтона и леди Гамильтон на прием, который устраиваю в их честь.

— Прием?

Надо ли говорить, насколько неуместно в такое время устраивать приемы?

— Полагаю, что этот достойный прием отвлечет внимание толпы от… другого дворца. А вы получите возможность вовремя его покинуть безо всяких подозрений.

— Благодарю вас, господин посол, за оказанную честь…

Склонившись над рукой Эммы, посол тихонько добавил:

— Не бойтесь, я не выдам. Такая красивая леди не должна попасть в руки французских солдат или неистовой толпы.

— Спасибо.

Королева, услышав о приеме, обомлела:

— Леди Гамильтон, я полагала, что вы наш друг! Я полагала вас самым большим своим другом… Неужели нельзя под каким-то предлогом избежать этого приема?

Из глаз Марии-Шарлотты ручьем полились слезы.

— Ваше Величество, я была и остаюсь вашим другом и другом вашей семьи. А прием нужен, чтобы отвлечь внимание от вас. Мы с лордом будем веселиться у всех на виду, а вы сбежите.

Последовал новый приступ истерики:

— О нет! Я не допущу, чтобы вы остались здесь на съедение этим варварам!

— Мы не останемся, мы с лордом догоним вас на корабле.

Когда уговаривать заламывающую руки королеву надоело, Эмма просто приказала:

— Ваше Величество, будьте готовы к заходу солнца. И не забудьте оставить зажженные свечи во многих комнатах.

— Эта зачем?

— Чтобы создавалось впечатление, что вы во дворце.

На вилле лорд Гамильтон неприкаянно бродил по полупустым комнатам, с тоской глядя на оставшиеся на стенах картины, сложенные в угол вазы и разную мелочь, которую взять не удалось, трогал дрожащими пальцами образцы вулканической лавы, словно беседуя с ними. Лорд страдал, потому что каждый камень мог ему о чем-то напомнить, он любил вулкан и образцы лавы добывал сам, поднимаясь к жерлу иногда с риском для жизни.

Заканчивалась, вернее, так резко и нелепо обрывалась замечательная часть его жизни, в которой он был счастлив, как коллекционер, в которой встретил Эмму и влюбился, точно мальчишка. Коллекции разбросаны, что с ними будет — неизвестно. Эмма пока с ним, но что-то подсказывало лорду Гамильтону, что прежней идиллии уже не создать даже в Англии, слишком все изменилось за последние месяцы…

— Милорд, нам пора.

Жена, как всегда, красива и оживлена, она не боится ничего, чувствует себя хозяйкой положения. Какая женщина!

Келим Эфенди устроил грандиозный праздник, было шумно и весело, иллюминация осветила небо Неаполя так ярко, что никому не пришло в голову наблюдать за маленькими бухточками за городом. Правда, толпа у дворца все же проследила, чтобы королевская семья из него не выходила. Но постепенно, привлеченные праздником, горожане перетекали ближе к дворцу посла.

Перед посольством стояли несколько карет, в том числе английского посланника. Двое неаполитанцев принялись осуждающе комментировать неуместность проведения праздника в такой день. Враг у ворот, а эти дипломаты пляшут!

— А им-то что, небось уже сговорились с французами…

— Кто, англичане? Не-е… они друг дружку терпеть не могут, как кошка с собакой.

— Значит, празднуют свою предстоящую погибель!

Взрыв хохота заглушил даже шум, доносящийся из ярко освещенного посольства.

Лошади, запряженные в карету лорда Гамильтона, беспокойно перебирали ногами, дергаясь при каждом взрыве хохота или крике.

Вдруг во дворе посольства началась иллюминация огни фейерверка осветили ночное небо.

— Ух ты!

— А вон еще, смотри, смотри!

Никто не заметил женскую фигуру, закутанную в темную накидку, которая легко скользнула в ночь из задней калитки посольского сада. Эмма торопилась отойти от ярко освещенных иллюминацией улиц подальше…

Немного погодя так же должен исчезнуть и лорд Гамильтон. Они не могли уйти одновременно, чтобы не вызвать подозрений у других гостей. Кажется, получилось, леди Гамильтон удалось сбежать из дворца незамеченной.

Только бы не сплоховала королева или кто-то из ее семьи.

Но Эмма не зря показала себя блестящим организатором, она продумала и распределила все роли заранее, с каждым подробно оговорила любые ситуации, все были на своих местах и все готовы.

Когда Эмма сумела добраться до мола, королева и ее домочадцы уже садились в лодки. Мария-Шарлотта едва все не испортила, бросившись навстречу к леди Гамильтон. Ее вовремя успел перехватить граф Терн:

— Ваше Величество, только не сейчас!

Эмма издали замахала руками, запрещая к себе приближаться. Слава богу, Мария-Шарлотта опомнилась.

Шлюпки отошли от берега, осталась только одна. Если все будет в порядке, то в ней должны уплыть леди и лорд Гамильтон. Сэру Уильяму уже тоже пора бы появиться. Эмме показалось, что время остановилось. Вокруг темнота, только в шлюпке силуэты гребцов, хлюпала вода под днищем лодки да издали доносился какой-то шум.

Ну где же лорд?! Уплыть без него немыслимо, это Эмме не приходило даже в голову. Оглянувшись, она похолодела от ужаса: огней в королевском дворце не было! Королева то ли забыла, то ли не придала значения просьбе Эммы оставить во многих комнатах свечи, чтобы имитировать свое присутствие. И шум, который слышался, это не шум праздника, а крики возмущенной толпы!

От королевского дворца до мола, где стояла Эмма, не так далеко, еще немного, и толпа будет на берегу. И тут показался почти бегущий лорд Гамильтон. Возраст давал о себе знать, пробежка заставила его дышать с сипением, но обращать внимание на страдания несчастного Уильяма Гамильтона некогда. Они успели сесть в лодку и даже отгрести подальше, когда на берег вырвалась возмущенная толпа.

— Миледи, пригнитесь. И вы, милорд, тоже. Не ровен час, попадут…

Вслед беглецам полетели камни, кто-то бросился отвязывать свои лодчонки. Гребцы налегли на весла…

Рыбацкие лодки не рискнули приблизиться к английским кораблям, откуда были вынуждены дать холостой выстрел. Королевская семья уже поднималась по трапу, когда лодка с Гамильтонами тоже причалила к «Вэнгарду».

Адмирал Нельсон бросился к Эмме:

— Слава Богу!

А та повернулась к королеве:

— Ваше Величество, почему во дворце темно?

— Ах, я забыла распорядиться о свечах! Простите мою рассеянность, я так волновалась…

Эмме очень хотелось сказать, что ее забывчивость едва не стоила им с лордом жизни.

Четыре корабля, разворачиваясь, спешно выходили из залива.

Лорд Гамильтон кивнул на тучи над Везувием:

— Будет буря…

Нельсон согласился:

— Будет.

Позже моряки говорили, что им никогда не приходилось встречаться со столь сильным штормом. Корабли швыряло из стороны в сторону так, словно море ополчилось на беглецов не на шутку. Кроме королевской семьи и их близких на судах были семьи англичан, оставлять которые лорд Гамильтон не собирался, он объявил, что тогда не двинется с места и сам. Не привыкшие к морской качке люди чувствовали себя хуже некуда, многих рвало, слышались стоны, крики, а когда шторм разыгрался не на шутку, то и вовсе вопли ужаса.

Нельсон стоял на мостике, приказав привязать себя как можно крепче: держаться одной рукой невозможно и вовремя не столь сильной качки. Улучив момент, он попросил матроса сходить и посмотреть, как чувствует себя леди Гамильтон, и распорядиться, чтобы никто не вздумал выбираться на палубу. Тот вернулся с ужасающим известием: леди Гамильтон нет в ее каюте!

Нельсон рванул на себе веревку, державшую за талию, совершенно не думая, как сможет даже просто спуститься с капитанского мостика. В это время мичман прокричал ему:

— Леди Гамильтон помогает другим! Она ходит из каюты в каюту и всех успокаивает.

Это действительно было так, Эмма, кажется, оказалась единственной, во всяком случае, одной из очень немногих пассажиров корабля, кто не потерял головы и не боялся шторма. Держась за переборки, она с трудом пробиралась из каюты в каюту и пыталась как-то успокоить, кому-то утереть пот, за кем-то просто убрать… Особенно пришлось повозиться с королевской семьей, потому что те впали в ступор. Одному из принцев стало совсем плохо, у мальчика начались страшные судороги, и только Эмма и миссис Кэдоган нашли в себе силы ухаживать за умирающим ребенком.

Улучив минутку, Эмма спустилась в каюту к мужу. Лорд Гамильтон страдал страшно, и не только от морской болезни. Он очень боялся утонуть, вернее, захлебнуться. Одна только мысль, что в горле будет булькать соленая морская вода, лишала его способности вести себя адекватно. Гамильтон приказал приготовить два пистолета, решив, если корабль пойдет ко дну, просто пустить пулю в лоб.

— Успокойтесь, Уильям, мы вовсе не собираемся тонуть, во всяком случае, в ближайшие несколько лет!

Поняв, что от слуг не будет никакого толка, Эмма позвала мать, и они начали новый обход кают, оказывая помощь нуждающимся. Никто не умел ни ложиться в парусиновые койки, подвешенные в каютах, ни удерживаться в них. Уже появились сломанные руки, ноги, пальцы…

Перевязать, убрать, помочь, просто успокоить, сказав, что потерпеть нужно только до утра, ночной шторм к утру обычно стихает…

Эмма понятия не имела, когда стихает ночной шторм и стихает ли он вообще, но нужно что-то говорить, и она уверенно утверждала, что… шторм им на руку:

— Это не позволит преследователям броситься в погоню! Подумайте, если так швыряет наши большие корабли, что море сделает с маленькими рыбацкими шхунами!

Кажется, королева всерьез поверила, что шторм едва ли не нарочно организован ее хитрой подругой и Нельсоном в целях успешного бегства. Правда, королевская истерика не прекратилась, при каждом новом ударе волн Мария-Шарлотта взвизгивала и начинала кричать, что они уже тонут.

— Ваше Величество, когда мы будем тонуть, вас известят об этом первой! — разозлилась Эмма.

— Да?

Почему-то столь дурацкое обещание на время успокоило королевскую семью, словно узнать первыми значило спастись.

Это не океан, они всего лишь пересекали Тирренское море от Неаполя к Палермо на Сицилии, но казалось, что Нептун поднял против беглецов всю свою мощь.

— Может, лучше было бы остановиться на Капри?

— Ваше Величество, но на Капри негде жить, там нет стольких домов, чтобы приютить нас, к тому же высадиться в такой шторм мы просто не сможем, и корабли разобьет о камни.

— Нас и так разобьет.

— Только не сейчас! — Эмме уже надоело уговаривать не одну королеву, но и короля Фердинанда. Мужчина мог бы помочь, вместо того чтобы ахать и охать.

Сама она потеряла счет времени и даже понимание, что происходит, зная одно — всех надо ободрить, всем помочь, всех поддержать.

Немного погодя очередная истерика:

— А где адмирал, почему его не видно? Он нас бросил! Он уже высадился на берег, оставив нас погибать!

Эмма пришла в ужас, только таких глупостей ей не хватало, но сама тоже задумалась: а где Нельсон, не случилось ли с ним чего-то страшного?!

— Где адмирал?

Мичман, услышав такой идиотский вопрос, пожал печами:

— На своем месте.

— Где это?

— На капитанском мостике.

— Я посмотрю.

— Миледи, адмирал запретил кому-либо выходить на палубу.

— Я только гляну.

Высунув голову, Эмма увидела на капитанском мостике фигуру Нельсона и обрадовалась, что с ним все в порядке, понимая, как трудно однорукому в шторм, когда и здоровые люди едва держатся на ногах.

Вернувшись вниз в королевскую каюту, она громко объявила:

— Адмирал Нельсон стоит, как скала!

Раздался вздох облегчения, словно однорукий адмирал, стоявший на капитанском мостике, был главной гарантией их спасения.

Возможно, так и было. На саму Эмму смотрели, как на единственную надежду.

Когда добрались наконец до Палермо, все были убеждены, что главная заслуга и в удавшемся бегстве, и в том, что выжили во время шторма, принадлежит леди Гамильтон. В Лондон полетели восторженные письма о ее храбром поведении вовремя столь трудного и опасного приключения.

Одним из писавших о поведении леди Гамильтон был лорд Сент-Винсент. Он возносил смелость, хладнокровие и разумность супруги лорда Гамильтона до небес. Тем более странно, что через несколько лет он будет делать вид, что если Эмма и оказала услугу, то только королевской семье, но не больше.

Но тогда леди Гамильтон боготворили, казалось, еще чуть, и она станет такой же героиней, каким героем был Нельсон!

Сам адмирал поглядывал на боевую подругу с обожанием: как ему повезло быть близко знакомым с такой восхитительной женщиной! Кроме красоты и множества талантов у леди Гамильтон оказался столь твердый характер, такое мужество и хладнокровие, что даже бывалые моряки качали головами:

— Ну и ну!

Лорду Гамильтону было несколько не до восторгов по поводу супруги, все же он немолод и очень тяжело перенес бегство и шторм.

В Палермо беглецов расселили на разных виллах, сначала Гамильтоны и Нельсон жили во дворце Колли — очаровательном сооружении в китайском стиле — вместе с королевской семьей. Но даже нервы Эммы не выдержали неимоверный шум, поднимаемый горластыми отпрысками королевской пары (один ребенок все же умер, не выдержав тяжестей путешествия).

Лорд Гамильтон снял виллу Бастионе, и троица перебралась туда. Уже троица, Нельсону и в голову не приходило вернуться на стоявший на рейде корабль, это было его право — во время стоянки жить на берегу. Лорд ничего не имел против, он был очень рад видеть рядом с собой Эмму и Нельсона.

Сыро, холодно, так холодно, что кажется, все существо, все нутро пропитано этим холодом и сыростью. Расположиться пришлось на виллах, не предназначенных для зимнего проживания, по сути, это летние имения, в них нет каминов! Полсотни комнат, больше предназначенных для праздников и увеселений, чем для жизни, и ни единого камина, у которого можно погреться. А ветер северный, он леденил не только тело, но и душу.

У несчастного лорда Гамильтона разыгрался ревматизм, не позволяющий без боли двинуть ни рукой, ни ногой, а еще снова желтуха. Он лежал под кипой одеял, разной одежды, которую удалось найти, и дрожал. Эмма была, как всегда, неугомонна. Казалось, ее не пугали ни холод, ни тяжелая ситуация, в которой оказались беглецы, ни неопределенное будущее. Жизнь в очередной раз показала, что задумываться дальше завтрашнего утра не стоит, все может измениться в любую минуту. Так зачем же страдать?

Она с удовольствием сменила общество королевы на общество адмирала. Эмма снова купалась в обожании, восхищении, всеобщем внимании. Во время бегства и подготовки к нему она не задумывалась ни над тем, зачем ей самой все это нужно, ни над тем, к чему это приведет, пока корабли трепал шторм, не задумывалась ни об опасности, ни о последствиях побега, но и теперь леди Гамильтон была единственной уверенной в благополучном исходе мероприятия.

Королевская семья поссорилась, и Их Величества даже разъехались врозь. Сам король Фердинанд леди Гамильтон до небес отнюдь не возносил, скорее наоборот. Он считал приятельницу супруги виновной во всем — во втягивании в войну с французами, результатом которой была потеря Неаполя, в бегстве, в шторме, в холоде и отсутствии каминов в домах Палермо!

Болел и Нельсон, он страдал от фантомных болей в руке, болел глаз, как следствие — голова, адмирала мучили страшные запоры, а потому не проходила тошнота, разлилась желчь, и давало перебои сердце. Одышка мешала двигаться так легко, как это делала Эмма. Но рядом была подвижная, энергичная женщина, относившаяся к Горацио одновременно с восхищением и по-матерински, как не умела его собственная жена Фанни. Эта смесь восторгов и заботы оказалась настолько действенной, что адмирал не замечал никаких недостатков леди Гамильтон, резавших глаза остальным. Кто-то называл ее вульгарной? Нет, они просто не знали настоящую леди Гамильтон, она замечательная — смелая, хладнокровная, когда требует ситуация, но такая женственная в личном общении!

Нельсон был влюблен, и это бросалось в глаза сразу. Впрочем, леди Гамильтон отвечала взаимностью, и это тоже было видно.

Мужчины болели и страдали, король костерил Эмму на чем свет стоит, а королева снова и снова призывала ее на помощь. Зима в Палермо показалась кошмарной всем.

— Милорд, неприятные известия…

— Что? — Гамильтону было уже все равно. Что могло случиться хуже того, что случилось? Так нелепо, резко оборвалась их прекрасная, обустроенная жизнь в Неаполе, в которой было все, что лорд мог пожелать — любимые коллекции, любимые занятия, обожаемая супруга. Осталась только супруга, но Эмма столь явно обожала Нельсона, что для самого Уильяма ее не оставалось. Болезни, холод, отсутствие всякой перспективы…

— «Колосс…» судно, на котором была ваша коллекция ваз… потерпело крушение… Спасти удалось только гроб.

— К-какой гроб?!

— На «Колоссе» везли забальзамированное тело адмирала Шулдэма.

Гамильтон окаменел. Его самая дорогая коллекция, то, что он собирал долгих три десятилетия, его состояние, его гордость, надежда, обеспечение спокойной, достойной старости теперь на дне морском! Для сэра Уильяма потеря коллекции равносильна потере половины жизни. Вторая половина — супруга — отдалялась все больше.

Но самым ужасным оказалось именно отношение обожаемой жены к такой потере. Эмма, вознесенная им на вершину общества, по возможности облагороженная и несметно одаренная, та, которой он, закрывая глаза на все недостатки, поклонялся последние десять лет, в минуту его скорби почти не заметила страданий супруга!

— Утонули вазы? Соберешь новые, ведь для тебя составляет удовольствие рыться в этих черепках. Ты знаешь, дорогой, адмирал так мучается от запора, а я не могу найти в этом чертовом Палермо приличного аптекаря, чтобы купить слабительное!

Лорд смутился: конечно, при чем здесь какие-то вазы, если Нельсон страдает от запора!

— Возьми у меня в сундучке… там есть…

Она поспешно поцеловала в лоб, на ходу бросив:

— Ты замечательный!

Раньше добавляла: «Я тебя люблю», с тоской подумал лорд Гамильтон. Это было тогда, когда Эмма благодарила за очередной безумный подарок мужа. Те времена прошли, остались в Неаполе. Удобном, теплом, красивом Неаполе, где не было снежных сугробов, как в Палермо (хотя сами жители Палермо утверждали, что и у них сугробов никогда не бывало), а жизнь была налаженной, интересной и такой приятной… Временами казалось, что стоит вернуться в Неаполь, и все станет по-прежнему.

Нет, нет, он не о том думает! Нельсон болен, плохо себя чувствует. Конечно, Эмма не могла оставить адмирала страдать, запор — это очень неприятно. А леди Гамильтон само утешение, она заботится обо всех — о королеве с ее многочисленным потомством, об англичанах, которым удалось бежать вместе с Гамильтонами, об английских моряках с кораблей, об адмирале Нельсоне… Эмма обо всех заботится и всем сочувствует.

Несчастному Гамильтону так хотелось, чтобы жена позаботилась о нем и посочувствовала и ему тоже. Но она в очередной раз упорхнула к адмиралу, и лорд лежал в одиночестве — больной, несчастный, потерявший коллекцию, которую собирал большую часть жизни, потерявший саму привычную жизнь, потерявший (он уже это чувствовал) обожаемую жену.

Что оставалось делать Гамильтону — изобразить оскорбленного мужа, потребовать от Нельсона сатисфакции, выставить его прочь или прогнать саму Эмму? Но старик тоже обожал Нельсона, к тому же он вовсе не хотел оставаться одиноким. Эмма и Нельсон рядом… Но разве не он сам внушал жене, что искалеченность адмирала не повод для насмешек, напротив, признак стойкости характера, не всякий сумеет после таких ранений вернуться в строй и не превратиться в нытика.

Сэр Уильям любил Горацио, как любил бы собственного сына, которого у него никогда не было. И если столь же любимой им Эмме хорошо рядом с Нельсоном, а Нельсону рядом с Эммой, то может ли он противиться этому счастью?

Лорд не признавался сам себе, что не столько не может, сколько не хочет, он устал, страшно устал от всего — суматошной жизни, которую вел последние годы по милости Эммы, бегства, страхов, опасений и переживаний, а последняя потеря коллекции и вовсе выбила из жизненной колеи. Хотелось только одного — чтобы все поскорей закончилось, а если при этом Эмма будет с Нельсоном и им хорошо, то пусть будет, только бы его оставили в покое.

Но не оставили. Покой и Эмма несовместимы, ее жизненная энергия не позволяла находиться в состоянии бездеятельности и минуты. Подвижная леди Гамильтон заставляла шевелиться и не терять присутствия духа и всех остальных, в том числе Нельсона.

Устраивать праздники и приемы невозможно, во — первых, это вызвало бы резкое осуждение всех обездоленных, нашедших пристанище в Палермо, во-вторых, оказывалось несколько не ко времени. Эмма нашла другое занятие, теперь она каждый вечер и большую часть ночи проводила за картами, делая довольно крупные ставки.

Эмма, которая никогда, кроме тех недолгих лет, пока жила под жестким контролем у Гревилла, не знала счета деньгам, с легкостью проигрывала сотни фунтов стерлингов, приводя супруга в ужас.

— Эмма, может, не стоит столько играть, это вредно для всех.

— Почему? Это так весело.

Лорд Гамильтон попробовал урезонить жену:

— Тебе не везет в картах.

— Ничего подобного, сегодня я выиграла!

— Два фунта. А вчера проиграла сто пятьдесят. Дорогая, если ты не умеришь свой пыл, мы потеряем остатки состояния.

— Ах, не ворчи, когда ты ворчишь, ты становишься похожим на занудного старикашку, а я хочу, чтобы мой муж был по-прежнему бодр и весел.

Как ей объяснить, что деньги не берутся из воздуха, что потеря коллекции означает значительную финансовую потерю? Хотя что объяснять, Эмма все прекрасно понимала сама, но задумываться над положением дел не желала вовсе. Деньги? Они откуда-нибудь возьмутся снова, в конце концов, рядом королева, обязанная ей спасением, у королевы целы все бочонки с золотыми монетами, всегда можно взять в долг.

Нет, такая скучная вещь, как деньги, леди Гамильтон не интересовала совсем. Она видела только своего обожаемого Нельсона и помнила только о его и своих заслугах за последние месяцы.

Играла леди не одна, за карточным столом рядом сидел адмирал, также проигрывая немалые суммы. Игра затягивалась далеко за полночь, на сон времени почти не оставалось, адмирал едва не падал от усталости. В Палермо и на флоте начали открыто судачить о нездоровом пристрастии леди Гамильтон и Нельсона. Первым не выдержал капитан Трубридж, боевой соратник адмирала. Он напомнил о вреде ночных бдений для здоровья, а когда это не помогло, открыто укорил Нельсона в создании поводов для злословия, в переживаниях лорда Гамильтона и намекнул, что англичане считают женщин, играющих в карты, падшими. Нельзя сказать, что Нельсон сам не понимал ненормальности ситуации и осуждения, но отказаться от постоянного присутствия рядом леди Гамильтон не мог.

А тут еще сообщение из Лондона о том, что его супруга, леди Фанни Нельсон, устав от ожидания благоверного и потеряв надежду на его возвращение в Англию, решила сама прибыть в Палермо! Нельсон схватился за голову единственной рукой: только Фанни здесь не хватало. Адмирал сам себе не признавался, что в Эмме его подкупило именно отличие от оставленной дома супруги. По сравнению с леди Гамильтон жена стала казаться тоскливой, некрасивой и занудной обузой, которую он просто обречен терпеть из-за своей давнишней глупости.

К чему было жениться на столь бесцветной женщине? О чем пишет леди Нельсон? О нерадивости слуг, о проблемах со здоровьем, о постоянном беспокойстве за его судьбу… Нытье, нытье, нытье… Разве она могла бы так, как леди Гамильтон, рискнуть всем, организовать (и как хитро!) бегство королевской семьи, быть столь отважной во время шторма, наконец, вообще быть такой энергичной и веселой? О, нет…

Фанни Нельсон вполне могла бы составить пару лорду Гамильтону с его грустью о потерянной коллекции, с его болезнями и меланхолией. Конечно, и у Нельсона немало болезней, тоже едва живой, но он боевой адмирал, такому простительно. А лорд? Всю жизнь провел почти в покое, будучи дипломатом. Что за опасности у дипломата? Никаких. Откуда болезни? Только из-за собственного характера.

У самого Нельсона тоже частенько бывали приступы депрессии, когда свет не мил, а смерть казалась близкой и желанной. Но из этого состояния его легко выводила Эмма Гамильтон, за что не быть ей благодарным адмирал не мог. Разве способна так взбодрить Фанни Нельсон? Да ни за что!

Адмирал искал и легко находил причины предпочитать Эмму Гамильтон Фанни Нельсон, ждущей его дома. Их вообще невозможно сравнивать!

А лорд Гамильтон… он, конечно, умен, образован, добр и, что там скрывать, терпелив, но он явно не пара замечательной, искрометной, блестящей Эмме! И снова Нельсон забывал, что без терпеливого Гамильтона Эмма не была бы ни блестящей, ни светской, а если искрометной, то где-нибудь в Хавардене, потому что Гревилл уже в ней не нуждался, а никому другому она не нужна и подавно, разве что развлечься на денек. Адмирал не знал, что нынешняя Эмма создана Гамильтоном (на свою голову).

Но, во-первых, Нельсон не знал жизненной истории Эммы, во-вторых, даже узнав, не придал значения, потому что, общаясь с моряками, среди которых встречались люди самые разные, был гораздо более демократичен, чем люди его круга. Кстати, он так и не узнал о существовании Эммы-младшей!

В Палермо тянулись скучные, холодные дни…

Король Фердинанд вовсе не полагался на помощь леди Гамильтон, которую терпеть не мог, он действовал, хотя все считали короля ленивым тюфяком. Нет, Фердинанд не отправился на утлой лодчонке поднимать в Неаполе восстание против французов, он дал для этого деньги и полномочия кардиналу Фабрицио Руффо и теперь ждал результата.

Результат не замедлил явиться. Неаполитанцы вовсе не зря противились бегству короля, надеясь встать под его знамена в борьбе с французами. Когда выяснилось, что королевских знамен не будет, на время притихли, но камни за пазухой припрятали. Поэтому, когда появился кардинал Руффо, недостатка в желающих поднять восстание против французской оккупации не было.

Нельсон решил, что этим нужно воспользоваться, и немедленно отправил капитана Трубриджа (в отместку за критику поведения начальства?) захватить два близлежащих к Неаполю островка, чтобы сделать их опорной базой для наступления на брошенный им же Неаполь. Конечно, это было вмешательство в чужие дела, эвакуировать перед угрозой гибели королевскую семью — это одно, а вот атаковать город, занятый французами, другое. Да еще и безо всякого приказа собственного начальства, и даже без уведомления,

Но для адмирала существовал один приказ — желание леди Гамильтон, Корабли готовились к выходу из Палермо.

И тут… чтоб этим французам было тошно от их лягушек! Если Нельсон кого и ненавидел, так это всех, родившихся от Нормандии до Гаскони и от Альп до Канала. Но особо ненавидел маленького человечка, любившего закладывать руку за борт своего мундира! От лорда Сент-Винсента пришел приказ: перехватить в Средиземном море французскую эскадру адмирала Брюиса, которая умудрилась прорваться из Бреста и теперь двигалась к Гибралтару на всех парусах.

Боевой адмирал получил боевой приказ! Что он должен делать? Отдать собственный о выполнении. Но это означало бы покинуть Палермо, бросить Неаполь на произвол судьбы и не помогать королю Фердинанду вернуть трон Обеих Сицилий. Но главное — он должен оставить также на произвол судьбы леди Гамильтон!

Первым решением адмирала был отказ выполнить приказ лорда Сент-Винсента. Такого не мог представить себе никто, ведь за невыполнение боевого приказа Нельсона в лучшем случае ждало увольнение с флота безо всяких почестей, в худшем — суд! Видно, это же сумел осознать и сам адмирал, он все же вышел в море, причем почти тайно.

Обнаружив отсутствие английских кораблей, королева впала в очередную истерику, а Эмма пришла в ужас. Оставаться на Сицилии для них смерти подобно, неужели Нельсон не понимает?!

— Сэр, — мичман показал назад, где, увеличиваясь в размерах, из моря словно вырастал неаполитанский бриг. Их догоняли. У Нельсона внутри все рухнуло: если так срочно, значит, случилось нечто страшное. С Эммой?!

Письмо от леди Гамильтон откровенно залито слезами. Королева через свою подругу умоляла помочь вернуться в Неаполь, что бы там ни происходило. Сама Эмма сообщала, что лорд снова болен и жизнь в Палермо для них равносильна погребению заживо.

Более нелепую просьбу высказать трудно. Возвращаться в город, занятый французами, причем тот, откуда они с такими трудностями бежали… К тому же, как представляли себе возвращение две дамы? Бежать под покровом ночи, заранее погрузив все ценности, — это одно, а высаживаться прямо к французам в лапы и непонятно куда — совсем иное.

Но просила Эмма, Нельсон не мог не прислушаться к голосу возлюбленной. Адмирал наплевал на приказ Первого лорда адмиралтейства и… повернул обратно к Палермо! Конечно, он не мог сидеть на острове, но и не присоединился к остальным кораблям британского флота, сосредоточенного в западной части Средиземного моря.

А королева и вместе с ней Эмма давили и давили, понуждая вмешаться в неаполитанские дела. Решить проблемы руками англичан — эта идея очень нравилась королю, он даже временно перестал шипеть на леди Гамильтон. К тому же собственная супруга, снова занятая со своей подругой, оставила бедолагу Фердинанда в покое.

Руффо, на которого король возлагал столько надежд, вовсе не собирался преподносить Неаполь Фердинанду на блюдечке, и без блюдечка тоже. Понимая, что сил просто изгнать французов не хватит, он заключил с оккупантами перемирие, согласившись на их добровольный уход безо всякого преследования.

И заварилась каша!..

Возмущенный король, забыв о том, что английская эскадра вовсе не принадлежит Неаполю, отправил Нельсона навести порядок в покинутом городе и разобраться с предателями. Никому не пришло в голову, что это выходит за любые рамки и может просто означать военные действия Англии против Франции. При чем здесь какая-то Англия, если леди Гамильтон и ее супруг (против собственной воли, но кто же его будет спрашивать) решили отправиться вместе с адмиралом?

Боевым соратникам Нельсона казалось, что их адмирал сошел с ума. В угоду леди Гамильтон он был готов воевать со всем миром.

Но это не все сюрпризы, которые преподнес адмирал итальянцам, французам и истории. Потомки и поклонники-современники Нельсона предпочли стыдливо забыть о том, что творилось в Неаполитанском заливе и у подножия Везувия.

Что это было — временное помрачение рассудка, желание показать себя всесильным и неимоверно хитрым или все же истинное лицо легендарного героя Нила? Очень хочется верить, что первое.

Прибыв в Неаполитанскую бухту, Нельсон объявил Руффо, что не считает подписанный им договор с мятежниками действительным. Кардинал пожал плечами:

— Я действовал по распоряжению короля.

Видимо, в тот момент Нельсон понял, что король вел двойную игру, надеясь его руками убрать всех своих противников. Почему бы не остановиться и не уплыть к остальному флоту, высадив Гамильтонов где-нибудь в безопасном месте? Но адмирал решил вершить собственный суд.

На следующее утро он вдруг сообщил Руффо, что не станет препятствовать выполнению условия перемирия. Поверившие гарнизоны согласились сложить оружие и выйти, с тем чтобы сесть на французские корабли и удалиться восвояси в Тулон, как было договорено. Но Нельсон вовсе не собирался спокойно наблюдать за отплытием ненавистных французов: стоило утлым лодчонкам, перегруженным сверх меры, отойти от причалов, их взяли в кольцо английские корабли, и уже немного погодя, французы и поддерживавшие их неаполитанцы оказались в тюрьме!

Адмирал не нарушал условий перемирия, подписанного кардиналом Руффо, он просто считал себя не обязанным его соблюдать!

Через несколько дней Нельсон сумел добраться и до адмирала Карачьолло, который предпочел не отправляться с королем на Сицилию, а спасать свою шкуру иначе. Бывшего адмирала поймали в окрестностяхгорода и судили как предателя, приговорив к пожизненному заключению.

Что нашло на Нельсона, неизвестно, но тот категорически не согласился с приговором (какое ему дело до разборок неаполитанцев между собой?) и потребовал казни, причем казни вопреки всем правилам. Даже будучи изменником, адмирал имел право на расстрел, но Нельсон распорядился повесить.

Карачьолло повесили на рее английского фрегата «Минерва», а труп потом просто выбросили в море!

Неаполь содрогнулся: герой Нила показал себя настоящим палачом. Все, кто был обвинен в пособничестве французам, приговаривались к эшафоту, те, кто просто терпел, — к изгнанию, тюрьме и конфискации имущества. Лилась кровь, болтались вздернутые трупы, стоял крик и женский плач. Безжалостная рука английского адмирала оказалась куда более жестокой, чем даже мародеры-французы.

Но это не конец для несчастного города.

Проведя первую волну репрессий, Нельсон вернулся в Палермо и привез оттуда короля. Фердинанд был счастлив видеть королевское знамя над дворцом. В тот момент он даже забыл свою ненависть к леди Гамильтон. Рассказывали, что, когда на флагманском корабле английской эскадры адмирал Нельсон давал торжественный обед в честь вернувшегося монарха (Гамильтоны, как и сам Нельсон, не рисковали сходить на берег, и правильно делали), неподалеку от корабля г вдруг всплыл… труп казненного Карачьолло! Пришедший в ужас король якобы приказал выловить и похоронить. Если это и было сделано, то тайно, могила адмирала Карачьолло неизвестна.

Неаполь зря приветствовал возвращение короля, считая его окончанием террора английского адмирала. Фердинанд показал, что Нельсон по сравнению с ним просто мальчишка с перочинным ножичком.

В Неаполитанском королевстве начался настоящий террор безо всяких игрушек. Фердинанд не мог простить соотечественникам холодную зиму в Палермо и пропущенный охотничий сезон. Неаполь захлебнулся в крови!

Но, расправившись с подданными и почти опустошив Неаполь (кого не казнили, тот сам бежал), Фердинанд не рискнул оставаться в полупустом городе и вернулся в Палермо вместе с Нельсоном и Гамильтонами.

Европу произошедшее повергло в ужас! И осуждали не только и не столько короля Фердинанда, сколько прославленного боевого адмирала, превратившегося в настоящего палача, коварно нарушившего перемирие, заключенное под гарантию королевского слова, к тому же расправившегося с Карачьолло, исходя из собственных пожеланий вопреки решению суда. А уж леди Гамильтон вообще стала казаться исчадием ада Общественное мнение раз и навсегда решило, что эта куртизанка, выскочка из самых низов общества, грубая, жестокая, малограмотная, вульгарная, и стала такого поведения Нельсона. Именно из-за нее, по ее совету адмирал совершил столько не достойных его поступков, нарушил приказ и превратился в палача!

Но это оказалось не все. В Лондоне наконец задумались, откуда вообще взялась супруга лорда Гамильтона и не слишком ли эта бывшая жрица любви стала влиять на мировую политику? Куда смотрит лорд Гамильтон? Почему не слышно английского посла? Конечно, Королевство Обеих Сицилии не Франция или Испания, а Неаполь не Мадрид или Стокгольм, но все же.

Пока англичане думали, что делать с непокорным адмиралом и послом, неспособным урезонить собственную супругу, Нельсон и Эмма получали самые разные награды. Королевская чета Неаполя впервые за несколько месяцев пришла к согласию и щедро наградила адмирала и супругу посла за содействие. Эмма была объявлена представительницей королевы и ее ближайшей советницей.

Могла ли четырнадцатилетняя, пусть и очень красивая девчонка, уезжая из Хавардена, мечтать, что станет приятельницей королевы, ее помощницей и исполнительницей множества поручений? Поверившая и свою полезность, даже необходимость, в доверие короле вы, в свою исключительность и незаменимость, Эмма не замечала, что Мария-Шарлотта просто использует ее уже много лет. Сначала как источник сведений о политике Англии через посла, а потом для давления на Нельсона. Если бы кто ю сказал об ном Эмме, леди Гамильтон возразила бы:

— Нет, нет, это я без конца помогаю и подсказываю королеве! Мария-Шарлотта без меня ни шагу.

При этом она едва ли смогла бы толком объяснить, какие именно подсказки своей советчицы выполнила королева. Разве что решилась бежать через подземный ход, да и то потому, что иного выхода не было. Леди Гамильтон не желала замечать, что ее просто использовали на каждом шагу. Позже, когда судьба самой королевы уже будет определена, а Эмма станет серьезно нуждаться в помощи, Мария-Шарлотта, забыв о своих заверениях в вечной любви и дружбе, вместо помощи обойдется пожеланием поскорей преодолеть трудности. И все, прислуге в ранге жены посла достаточно, тем более к тому времени посол будет бывшим, как и супруга.

Но благодарность и знаки отличия Нельсон и Эмма получили не только от короля Неаполя. Их наградил Мальтийским крестом российский император Павел I, бывший Великим магистром Мальтийского ордена. Наградил сначала Нельсона, но тот сумел добиться такого же и для своей боевой подруги. Теперь она стала «рыцарем»! Вместе с обожаемым Нельсоном! О… какое счастье быть настоящей боевой подругой прославленного человека!.. Восторг, восторг и еще раз восторг!

Эмма и Нельсон сияли, лорд Гамильтон страдал. Нет, он не ревновал и не переживал, Уильяму было все равно, но он просто неимоверно устал. Хотелось забиться в норку и не высовывать нос. Несчастного лорда отлучили от всего: он больше не мог спокойно читать любимые книги, не мог изучать вулкан (на Сицилии Этна, но она далеко, и никто не брался сопровождать туда едва живого посла), не мог заниматься коллекциями, ничего не мог. Жена постоянно с Нельсоном, Гамильтон молил Бога, чтобы ей не пришло в голову спасать еще кого-то из королев, чтобы не пришлось тащиться невесть куда… Он болел и тихо угасал.

Лорд не подозревал, что его ждет в ближайший год, иначе вовсе ушел бы к подножию Этны и остался жить там в нищей лачуге, зато спокойно, без поползновений своей неугомонной супруги стать всемирной благодетельницей.

Леди Гамильтон и адмирал Нельсон нашли себе новое занятие. Поскольку играть в карты по-крупному опасно, они… пили! Сначала просто ради небольшого развлечения, поскольку совсем небольшая степень опьянения действует расслабляюще и романтически поднимает настроение. Эмма всегда любила шампанское, но раньше ее сдерживал муж, теперь сдерживать было некому. Счастливый, что его хоть на время оставляют в покое, лорд Гамильтон позволял супруге напиваться с Нельсоном без своего присутствия.

У Эммы оказался железный желудок, который переносил любые напитки и дозы прекрасно. Ее организм легко перемалывал большие количества алкоголя, не отторгая. У Нельсона хуже, тот страдал похмельем и, если бы не беспокойная подруга, вполне способен был удавиться в моменты депрессии. Похмелье требовало новой выпивки, за ней следовало новое похмелье…

Адмирал был куда слабее здоровьем своей боевой подруги, а потому иногда засыпал прямо за ломберным столом, что не мешало Эмме продолжать игру за него.

Подчиненные Нельсона ненавидели леди Гамильтон куда сильнее Неаполитанского короля, считая именно ее виноватой в столь неподобающем поведении своего боевого командира. Капитан Трубридж. не раз сталкивавшийся с ситуацией, когда адмирал поступал не так, как положено боевому офицеру, а как того желала леди Гамильтон, скрежетал зубами, едва заслышав это имя

Эмме было наплевать на мнение какого-то капитана и даже короля, она упивалась своей значительностью, своей не заменимостью и, главное, своей любовью к Горацио Нельсону. Любовью взаимной!

В их судьбе готовился новый поворот, хотя никто пока об этом не подозревал.