Ледовый рейс

Белая ночь

В клубе сегодня танцы. Он, как маяк, стоит на краю песчаной площади, настежь распахнув освещенные двери. И торопятся к нему на огонь парни и девчата.

Девчат больше. Самые смелые оживленно похохатывают, подергивают плечиками. Все придирчиво оглядывают друг дружку. Пусть себе где-то бродят местные парни. Девчатам не скучно. В зале полно пароходских. Незнакомых, таинственных и потому привлекательных. Ах, закружиться бы вон с тем, пышноволосым. Закружиться бы, зажмуриться. И представить себя не в поселке, известном до последнего закоулка, а где-то там… Где? Какое это имеет значение…

Может быть, и не думали об этом девчата. Может быть, не так уж и обращали внимание на приплывших издалека парней. Но так казалось Сане. Его темно-русая голова не кружилась среди чернявых и светловолосых. Он стоял у самых дверей в зал и оглядывал танцующих.

Вдруг мимо него прошла девушка. Что-то было в ней очень знакомое, волнующее. Саня присмотрелся. Одета со вкусом, но и большинство здешних девчат — не хуже. Прическа, пожалуй, помоднее, посовременнее. Она сделана вроде бы небрежно, свободно и естественно. Тяжелые волосы плавно облегают круглощекое лицо, и от этого оно кажется овальным, удлиненным. Прикрывая уши, они лежат двумя тугими лепестками, отчего вся изжелта-светлая прическа похожа на весенний цветок — желтую купаву.

Но все это Саня видит впервые. А вот глаза… Да, глаза! Вернее, ресницы. Они так знакомы. Длинные, густые и сильно загнутые. Поэтому глаза кажутся большими и радостно удивленными. Как будто человек ежеминутно открывает в жизни что-то новое и необыкновенное. Даже припухшие маленькие губы ее чуть-чуть приоткрыты, словно в том же счастливом удивлении от своих открытий.

Так это ж она! Теперь Саня вспомнил. Он видел девушку в Заозерье накануне выхода в рейс. Вечером, когда кончили носить уголь, он ходил на почту. И вот там, по дороге…

Они шли рядом. Молодой рослый мужчина и невысокая девушка. Кругом было сыро и тускло. Влажное серое небо. Блеклые, с каплями на иглах, редкие елочки. Размокшая земля под ногами. Набухшие влагой доски забора.

Девушка была в выгоревшем плаще и шерстяном платке, завязанном под подбородком. Хотя резиновые ботики часто скользили по раскисшей глине, она старалась не отстать от мужчины, который шагал легко и, казалось, не обращал на нее никакого внимания.

Они шли молча. Только когда вышли на дорогу и под ногами круто захрустел гравий, мужчина спросил грубовато:

— Ну что, попрощалась со своими пионерами?

— Попроща-а-алась, — протянула она. — Тебе легко говорить. А я чуть не разревелась…

Мужчина хмыкнул. И, не меняя взятого тона, заметил:

— Этак не только с ребятишками. С любым, к кому привыкнешь, расставаться несладко. Сам не заметишь, как слезу пустишь…

Они свернули с дороги в проулок. И Саня не дослушал разговора.

И вот теперь она здесь. Как она попала сюда? Неужели с одной из самоходок? Закрутилась новая пластинка, заиграла музыка. Саня решительно шагнул в ярко освещенный танцевальный зал…

Они возвращались на берег, когда в окнах уже погасли огни и улицы лежали сонными просеками. Короткая северная ночь вступила в ту пору, когда кажется, что дома, заборы, все предметы погружены в разбавленное молоко. Стало светлеть, и тишина еще больше сгустилась.

Лена торопилась на судно. В ноль-ноль по московскому времени начиналась ее вахта.

Лена держалась на удивление просто. Сдержанно, но без обычных в таких случаях таинственных недомолвок говорила о себе… После десятилетки она окончила театральную студию в Перми. Да, конечно, она мечтает о большой сцене. Кто из студийцев не думает об этом… Но пока она хочет играть для ребятишек, для школьников. Ведь недавно такой она была сама. Осенью в городе должен открыться театр юного зрителя. Поэтому она никуда не поехала. Работает пионервожатой в школе, выступает в спектаклях народного театра. Ей хорошо нужно знать тех, кого и для кого она будет играть на сцене. Ведь столько делаешь открытий, когда каждый день среди них, живешь их интересами…

А мужчина, с которым она шла, — это ее старший брат. Он штурман на сто девяностой. Она уже несколько раз плавала с ним во время каникул. А нынче специально выпросила отпуск весной, чтобы сходить в северный завоз. Новые места, интересные люди. Все это ей очень нужно. Как же играть жизнь, если не знать ее. На самоходке у брата не хватало одного матроса, и она устроилась в штат. Зачем болтаться без дела…

Когда они были в зале, среди людей и музыки, Саня чувствовал себя уверенно и свободно. Танцевал, смеялся. Рассказал, как впервые увидел ее. А теперь, когда они шли вдвоем по пустынной улице, Саня вдруг оробел. Лена замолчала, и он долго не мог начать разговор.

— А знаете, — заговорил он, чувствуя, что и язык у него как будто окостенел, и голос какой-то глухой, противный. — Усть-Черная ведь очень старинное селение. Оно упоминается уже в акте завоевания Перми Великой Федором Пестрым. Правда, сперва оно было не здесь, а на том берегу Черной. Сейчас там кое-где лишь ямы да полусгнившие срубы…

«Проклятая книга! Не идет из головы. Начитался и несет — не остановишь. Больно ей интересно слушать о каком-то Пестром… Сам ты серый-пестрый!» Саня уже хотел было перевести разговор на что-нибудь другое, но Лена перебила его;

— Ой, что вы! А я и не знала. Рассказывайте, рассказывайте…

Это совсем выбило Саню из колеи. Он начал рассказывать об Усть-Черной, не зная еще, что будет говорить дальше. И теперь ему приходилось вспоминать на ходу.

— Ну, видно, и раньше русские люди бывали на Весляне. Потому что их конный отряд пошел из Москвы необычной дорогой. Хорошо известен был путь в Пермь Великую с севера, из Перми Вычегодской. Так назывались в древности земли, расположенные сейчас на территории Коми АССР. А Федор Пестрый подошел к границе Перми Великой с запада. К весне он был как раз здесь, в устье речки Черной. Валили лес, рубили плоты. И отправились в первое плаванье по Весляне…

Постепенно Саня успокоился и рассказывал все, что знал, как заученный урок. И о покорении Перми, и об истории камского северного завоза, которым интересовалась Лена.

Потом ему сделалось опять легко и свободно. Лена переоделась и стала совсем простой, обычной девчонкой. На ней были подшитые валенки, телогрейка и шерстяной платок, тот, в котором она шла по Заозерью. Они сидели в рубке сто девяностой самоходки. Штурвал здесь был большой — огромное колесо с рукоятками, на котором поблескивали два латунных ободка. Лена продела руку сквозь спицы штурвала, припала щекой к рукоятке. И сидела так, маленькая, мечтательная.

Саня разошелся. Читал стихи, шутил. Вполголоса напевал ей новые песенки.

Лена говорила мало. Молча слушала и улыбалась. А потом тихо и раздумчиво, словно для себя одной, запела. Голос у нее совсем детский, девчоночий. В нем было столько искренности и наивного любования самой песней, по-весеннему искристой и светлой.

Лена пела про девчонку Бирюсинку, про речку Бирюсу, а мимо в рассеянном ночном свете плавно катила свои воды Весляна. Стояла чуткая тишь. Спали сосны в песчаных борах. Дремали по затопленным лугам березы. Лишь у самого дальнего судна было оживленно. Устало покрикивали грузчики, носили ящики, катали бочки для разбуженного маем древнего таежного поселка.

В обед сто девяностая уходила в обратный рейс. Сане совсем мало удалось поговорить с Леной. Он узнал у нее адрес школы и номер телефона. Кто знает — может, будет у него между рейсами время…

Интересно бывает в жизни. Встретишь незнакомого человека и проведешь-то с ним лишь несколько часов. А кажется, что знаешь уже давно. И не хочется расставаться так быстро. Становится грустно и одиноко, и только вера в то, что доведется свидеться вновь, согревает сердце…

Самоходка развернулась и бойко побежала вниз по извилистому водному коридору среди сосновых боров. Саня долго видел, как на ее корме, подняв руку, стояла под ветром освещенная солнцем девушка. В его ушах неотступно звучал голос Лены, словно она снова пела там свою светлую песенку:

Ему не хотелось идти сейчас на судно. Неуместными показались бы и шутки Виктора, и участливые слова. И Саня пошел в лес, где перекликались весенние птицы.

Стояла необычная в мае сушь. Калились на солнце медностволые сосны и роняли тягучие слезы в сухой песок.