Ледовый рейс

Новый рулевой

Саня проснулся от шума и холода. Уголь в чугунной печке-камельке прогорел, и тепло из кубрика выдуло быстро.

С Камского моря шли волны — одна за другой. Поднималось и опускалось возле борта ледяное месиво, надоедливо скребло по металлу. Плескал по палубе дождь. Судно скрипело, потрескивало. Его часто бросало на стоящий рядом плавучий кран, сильно ударяло, и тогда от кормы до носа прокатывался грохот. Налетал порыв ветра, вздымалась волна: а-а-ах! у-у-ух!

Наверху сейчас пусто, мокро, темень. Лишь пляшут на маслянистой воде отблески редких огней, что горят у соседних судов на верхушках мачт.

Сане никогда не приходилось попадать в такой шторм в последних числах апреля, когда на воде кругом еще полно льда. И странно представить: где треплет судно! В самом порту, в Левшино, неподалеку от плотины Камской гидростанции.

Вот опять накатила волна. Загрохотали железные крышки трюма, рифленые, как стиральная доска. Вверх — вниз. А-а-ах! У-у-ух!

Как это было давно… Дом. Кухня вся в клубах пара. Он, совсем маленький, путается у матери под ногами. А она, раскрасневшаяся, с закатанными по плечи рукавами, сильно трет белье на большущей рубчатой доске, гремит закопченным корытом…

Дома в постели тепло, уютно. А здесь… Пахнет углем и краской. Даже повернуться нельзя: стенки мажутся. Только сегодня утром выкрашено в кубрике.

Саня лежит одетый на голом матраце, накрывшись тонким одеялом. Холодно. От этого первая ночь на судне кажется еще дольше, еще тоскливее.

Он приехал в Пермь из Казани поездом. Дальше с трудом добирался в битком набитом автобусе через поселок Камгэс. В Заозерском затоне появился теплым солнечным днем. Ослепительно сверкал лед. Повсюду на берегу слышалась разноголосица ручьев. Они шептали по глинистым откосам, ворковали под пластами снега, сердито ворчали, падая с леденистых обрывов. Волнующе пахло размытой землей и талым снегом. Из цехов ремонтно-эксплуатационной базы доносился звон металла и рокот станков. Густо тянуло мазутом. Словно пробуя после зимней спячки голоса, бодро перекликались винтовые буксирные пароходы. Они уже разворотили лед вокруг себя и стояли возле самого берега, поблескивая черными корпусами и ярко-охряными рубками.

Кое-где на их палубах сновали шустрые затонские ребятишки. Они приплясывали на гибких трапах, толклись на террасе, которую образовал вдоль берега осевший лед. Голубые изломы его сочились каплями и распадались под ногами на тончайшие серебристые стрелки.

Саня долго смотрел на выстроившиеся нос к носу большие грузовые теплоходы. Белые, с высокими, в несколько этажей, кормовыми надстройками, они походили на океанские лайнеры. Ему захотелось подойти к ним поближе, и он спустился на лед.

Высоко над затоном висело солнце, и все сверкало вокруг. Снизу, ото льда доносился еле уловимый шорох. Саня прислушался, нагнулся и понял: это крошились, оседали под лучами мельчайшие кристаллики, просачивались сквозь кружево подтаявшего снега чуть заметные капли.

Саня совсем оправился от беспокойной долгой дороги и повеселел. Он почему-то был уверен, что для него эта вторая в жизни навигация начнется хорошо. Наверняка его назначат вот на такой крутобортый теплоход. И он будет целое лето ходить на нем по Камскому морю, сейчас еще лежащему подо льдом между синеющими вдали лесистыми берегами. После первого курса ему ведь тоже повезло — был на «Богатыре». Сверкающий медью и никелем белоснежный волжский пароход! Веселые пассажиры в классных каютах, зеркальные салоны, ковры, музыка…

Но когда он пришел в отдел кадров затона, все рухнуло. Как ни просил — не послушали. Послали рулевым на какую-то прелую галошу. Друзьям стыдно написать: засмеют.

Он на эти суденышки вначале даже не обратил внимания. Уж очень жалко они выглядели: маленькие, разнотипные, с некрашеными надстройками. Грузоподъемность у них мизерная: от 150 до 250 тонн. Они даже и названий не имеют, лишь буквы «СТ» и номера. Официально это сухогрузные транспорты, иначе — самоходные баржи, или, попросту, самоходки.

Лежа в холодном кубрике, Саня опять представил себе ночной порт и затерявшуюся среди огромных доверху груженных барж — «румынок» свою посудину — СТ-250. Палубы у нее почти нет, только узкие проходы вдоль бортов. Все занимает трюм, прикрытый горбатыми крышками. Над ними сиротливо торчат два тамбура, ведущие вниз, в жилые кубрики. И лишь на самой корме, над машинным отделением, небольшая надстройка. В ней низкие каюты капитана, механика и штурмана. Над надстройкой прилепилась тесная рубка-скворечник. Вот и все судно.

Ребята из команды сегодня радостно суетились весь день. Шла погрузка. «Вира! Майна!» — орали портовики. Попыхивал, будто отфыркивался, плавучий паровой кран. Поднималась и снова плюхалась вниз грузовая площадка. Все белые, грузчики специальными захватками, похожими на кошачьи лапки, растаскивали по трюму мешки с мукой. Капитан и штурман бегали в диспетчерскую, ругались, придирчиво считали мешки, хлопали Саню по плечу: «На Весляну, парень, идешь, в ледовый поход. Повезло!» А что ему до Весляны. Тоже, река… Говорят, лишь в половодье и глубоко-то в ней.

И как это отец всю жизнь провел на своем катеришке? И в последние годы — все в агентстве малых рек. Вечно мелкосидящие баржонки водил, пыльные, грязные, груженные то цементом, то гравием, то углем… Нет, Саня не на это рассчитывает. Отец — хошь не хошь, грамота малая — ходил все в одной должности — рулевой-моторист. А он не для того учится…

Правда, сейчас-то уж ничего не поделаешь. Да и подработать надо: зимой на одну стипендию трудновато. Костюм бы неплохо на лично заработанные купить, привезти подарки отцу с матерью.

Команда здесь небольшая. Стоять вахты придется на две смены, по шесть часов через шесть. Значит, будут платить за недостающего. Ради этого можно потерпеть четыре месяца…

Не спит Саня, ворочается под холодным одеялом. А дождь сечет и сечет палубу, судно вздрагивает на волне, скрипит тяжко.