Легенда о Монтрозе

Глава III

На следующее утро гости рано поднялись в замке, и граф, перекинувшись несколькими словами с Андерсоном, обратился к ротмистру Дольгетти.

— Ну, что же, ротмистр, надо нам или расстаться навсегда, или поздравить друг друга товарищами по службе.

— На это я скажу вам, положа руку на сердце, — отвечал ротмистр — что если мне также придется по душе ваша плата, как пришелся ваш провиант и общество то я сейчас же готов присягнуть вашему знамени.

— Жалованье у нас будет теперь половинное, — отозвался граф Ментейт, — но после кампании мы отдадим и вторую половину.

— Если бы я мог быть уверен, что мое законное наследство, мое родовое поместье в Друмтвакете, находится в руках у кого-нибудь из конвентистов, и, следовательно, в случае успеха его можно отнять, то я так ценю свое родное местечко, что готов служить вам ради одной этой надежды.

— Могу разрешить сомнения ротмистра Дольгетти, — вмешался второй слуга графа, Сибальд. — Если владение его находятся в пятнадцати милях от Абердина и называются «Длинным голым болотом», то оно куплено недавно Страттаном, записным каверзником из приверженцев конвента.

— Круглоголовая собака! — крикнул Дольгетти. — Кто дал ему право покупать родовое имение, которым мы владели более четырехсот лет! Ну, когда дело пошло на то, чтобы вытянуть за уши этого конвентиста из моего отцовского наследства, то я ваш, граф, ваш телом и душою с руками и саблей до самого гроба, или до конца первой кампании.

— А я, с свой стороны, скреплю нашу дружбу, — сказал граф, — выдачей вам вперед за месяц жалованья.

— Это, пожалуй и лишнее, — отозвался ротмистр, опуская в то же время полученные деньги в карман. — А теперь надо пойти посмотреть на Густава.

— Вот и новый рекрут, — сказал граф Ментейт Андерсону, когда Дольгетти вышел из комнаты. — Боюсь за него!

— Ничего, нам такие люди нужны, — отвечал Андерсон.

— Идемте вниз, — продолжал граф. — В замке начались какие-то хлопоты.

При входе в зал слуги графа почтительно остановились в дверях. Граф стал здороваться с лордом и англичанами, а Аллан сидел на том же месте, как и накануне вечером, не обращая по-видимому внимания ни на что.

— Алистер-Мура будет сегодня к вечеру! — доложил вбежавший в комнату Дональд, — со свитою человек в тридцать.

— Вели положить соломы на большой чердак, — приказал лорд.

Через минуту в комнату вбежал другой слуга и доложил о приезде Гектора Мак-Леона с значительной свитой.

— Их поместишь в солодоварне, подальше от Мак-Дональдов, с которыми они заклятые враги, — распорядился Ангус.

Через минуту вошел опять Дональд и доложил, что со всех сторон идут вожди со свитами. Ангус уже начинал приходить в тупик, как их разместить, когда Аллан неожиданно вскочил с своего места и грубо вскричал:

— К чему эти затеи? Разве у нынешних шотландцев кровь не так горяча, как у их предков? На ужин разбейте бочку с водкой. Трава послужит им постелью, свод небесный кровом, а пледы одеялами.

— Аллан прав! — сказал Ангус. — Он нередко бывает смышленее всех нас, взятых вместе.

— Да, — продолжал Аллан, устремив странный взор в другой конец залы, — начнут они лучше, чем кончат! Многие из тех, кто будет спать у нас на лугу, скоро уснут вечным сном и не будут больше чувствовать холода.

— Брат! Не предсказывай нам несчастия! — крикнул Ангус.

— Да какого же вы ждете счастья, — отвечал он и с закатившимися глазами упал на руки к Дональду и брату.

— Ради Бога, Аллан, — сказал ему Ангус, когда он пришел в себя, — не приводи нас в отчаяние своими грустными предсказаниями.

— Пусть каждый видит свою судьбу, как я ее вижу, — отвечал Аллан. — Чему быть, того не миновать. Но как бы то ни было, мы еще раз будем храбро драться на победоносных полях, пока не встретим мрачных эшафотов.

— Какие эшафоты? — посыпались вопросы со всех сторон.

— Сами скоро все узнаете, — проговорил он и впал в глубокую задумчивость.

— Позовите скорее Анноту Ляйль! — распорядился Ангус. — А вас, джентльмены, прошу пожаловать закусить.

Все пошли за хозяином, кроме графа Ментейта, поместившегося в амбразуре окна.

Через несколько минут в комнату вошла девушка с арфою в руках Она была небольшого роста и такая тоненькая, что не смотря на ее восемнадцать лет, ей можно было дать не более четырнадцати. Каштановые волосы вились кругом необыкновенно красивого и веселого личика. При виде этой миловидной девушки всем становилось понятным, почему она была всеобщей любимицей в замке.

Заметив графа, Аннота улыбнулась и покраснела.

Ментейт тотчас же подошел к ней и приветливо пожелал ей доброго утра.

— И вам также, граф, — отвечала она, протягивая ему руку. — Как редко вы бываете у нас в замке, и кажется, теперь приехали не совсем с мирными намерениями?

— Но во всяком случае не с намерением помешать вашей игре, которая так необходима Аллану, — отвечал граф.

— Человек, которому я обязана жизнью, — отвечала Аннота Ляйль, — вправе всего от меня требовать, как и вы, граф. Вам я тоже обязана жизнью, ведь вы просили за меня Аллана… Я буду недостойна жизни, если когда-нибудь вздумаю отказаться исполнить вашу просьбу.

С этими словами она села неподалеку от Аллана и под аккомпанемент арфы запела мелодичную арию.

^{Аннота села неподалеку от Аллана.}

Во время пения Аллан, казалось, мало-помалу стал приходить в себя, и глубокие морщины начали исчезать на его лбу.

Он поднял голову и выпрямился; лицо его сделалось мужественным и привлекательным, а выкатившиеся глаза приняли осмысленное выражение.

— Слава Богу, — проговорил он, — ум мой светлеет.

— Благодаря Анноте, — добавил граф, — ну, скажите же, что вы дадите ей за это?

— В самом деле, — с улыбкой подхватила Аннота, — что вы подарите мне? Может быть привезете ленту с Доунской ярмарки?

— С Доунской ярмарки, Аннота? — печально повторил Аллан. — До ярмарки у нас будет много битв, и мне может быть никогда не приведется увидать этой ярмарки. Но хорошо, что вы мне напомнили о подарке; я давно собираюсь подарить вам кое-что на память.

Сказав это, он вышел из комнаты.

— Если он будет продолжать говорить так, — заметил граф, — то вам, Аннота, придется опять настроить арфу.

— Нет, — с очевидным беспокойством отвечала девушка, — не думаю. Припадок был слишком продолжителен, и едва ли скоро вернется.

Разговор этот они вели вполголоса, и граф Ментейт нарочно стал поближе к Анноте, чтобы их не слыхали. В эту минуту Аллан вдруг вошел в комнату, и молодые люди тотчас же отодвинулись друг от друга, покраснев от мысли, что Аллан мог услышать их разговор. Это не ускользнуло от внимания Аллана, и он, как пораженный громом, остановился в дверях. Брови его нахмурились, глаза засверкали, он мускулистой рукой сжал себе лоб, как бы стараясь забыть впечатление, и затем уж подошел к Анноте с маленькой дубовой шкатулкой в руке.

— Будьте свидетелем, Ментейт, — сказал он, — что я дарю эту шкатулку Анноте Ляйль. — В ней вещи моей покойной матери.

— Я не могу принять их, — вскричала Аннота, — они принадлежат семейству.

— Они принадлежат мне одному, Аннота, — сказал Аллан. — Мне подарила их покойная мать. Возьмите это на память от меня, если я не вернусь с поля сражения.

Аннота со слезами на глазах отказалась от драгоценностей и сказала, что на память она возьмет только одно кольцо.

— Ну, так выберите его сами! — сказал Аллан, — а остальные вещи я обращу в капитал, который останется у вас, когда не станет ни этого дома, ни нас.

— Я выбрала, — сказала Аннота, взяв самое простое кольцо. — Но, Боже мой!.. что я выбрала!

Она в недоумении смотрела на кольцо, на которое с мрачной тревогой взглянул и Аллан. На эмали была изображена мертвая голова на двух скрещенных кинжалах.

Кольцо выпало из рук Анноты и покатилось по полу, а Ментейт поднял его и подал девушке.

— Видит Бог! — вскричал Аллан, — не я, а вы подали ей это траурное кольцо.

— Я не боюсь дурных примет, — улыбаясь сквозь слезы, сказала Аннота, — да и к тому же я не верю, чтобы что-нибудь, взятое из рук моих друзей, могло принести мне несчастие.

Она надела кольцо на палец, взяла арфу и запела живой и веселый романс, в котором с насмешкой говорилось о предсказаниях.

— Я согласен с этой песней, — сказал граф, — невыгодно знать будущее.

— Напрасно смеетесь, — сурово возразил Аллан, — скоро вы совсем перестанете смеяться.

— Все ваши предсказания сущий вздор! — отвечал граф Ментейт. — Как бы ни коротка была моя жизнь, но ни один горный пророк не узнает, когда мне суждено умереть.

— Знаете, граф, — продолжал Аллан, — я искал вас глазами между телами убитых воинов, но трупа вашего не нашел, искал между пленниками, но вас там не было… их вели в ворота какой-то крепости и посылали вслед за ними пули, но между ними вас не было! Я видел эшафоты… кругом насыпаны опилки… пасторы стояли с книгами, палачи с топорами… но и там я вас не нашел.

— Неужели меня ждет виселица? — сказал граф, — хоть бы из уважения к моему графскому достоинству вы избавили меня от веревки.

— Ваше достоинство, граф, оскорблено не будет, — возразил Аллан. — Какой-то горец вонзит в вашу грудь кинжал. Вот ваша участь!

— Сообщите мне его приметы, чтобы я мог предупредить его и вонзить кинжал в него.

— Лица его я не видал.

— Ну все равно, пусть ваше мрачное предсказание сокроется во мраке неизвестности! — вскричал граф, — а я пока постараюсь весело пожить.

— Прекрасно сделаете, — подхватил Аллан. — Пользуйтесь жизнью, которая для меня отравлена горечью предчувствия. Но, — продолжал он, хватаясь за рукоять кинжала, — участь вашу решит вот это оружие!

— Ну полноте, — возразил Ментейт, — смотрите, как вы напугали Анноту и как она бледна. Идемте лучше узнать, в каком положении наши военные дела.

Замок в это утро представлял самую оживленную картину. Двор был полон горцами, явившимися в свите различных начальников кланов.

Вожди же между тем собрались для совещания в большой зале замка. Некоторых из них привела сюда искренняя любовь и преданность королю, а большую часть — ненависть к громадному влиянию, которое приобрел маркиз Аржайль со времени своего возвышения над своими горными соседями. Он был тонкий дипломат и очень богатый человек, но по своим качествам не мог внушать уважения горным вождям. Это был человек притворно набожный, жадный и способный скорее вести интриги, чем войну. Сначала вожди сидели молча, но наконец один из них открыл заседание следующими словами:

— Мы собрались, Мак Олей, для совещания о важных предметах, касающихся короля и государства. Кто же изложит сущность дела?

Мак-Олей просил графа Ментейта объяснить предмет совещания. Молодой граф счел своей обязанностью объявить собранию вождей, что не следует терять ни минуты, чтобы свергнуть с себя позорное иго, которым грозит фанатизм!.. Конвентисты вооружались против своего монарха два раза, и им даны обширные привилегии. Но они не удовлетворились этим и выслали сильное войско на помощь мятежному парламенту.

Далее граф подробно описывал дальнейшие происки враждебной партии и остановился на том, что вожди кланов должны приготовиться к бою, жертвуя на защиту короля как всем своим имуществом, так и жизнью.

В ответ на речь графа выступил один из старших предводителей кланов и решился заметить, что все горцы готовы жертвовать собою, но что старики, отпуская сыновей своих на такое опасное предприятие, желали бы знать, под чьим начальством пойдут они чуть ли не на верную гибель? И где тот королевский указ, в силу которого следует вооружиться предводителям кланов?

— Где найдете вы такого вождя? — вскочив с своего места, сказал другой предводитель клана. — Он должен быть одним из старших потомков лордов на острове и обладать всеми военными достоинствами. Таким человеком может быть только Вич-Алистр-Мор…

— Если Вич-Алистр-Мор, — с жаром прервал его другой предводитель клана, — хвастается, будто он старший потомок острова, то пусть он сперва покажет, краснее ли его кровь, чем моя.

— Готов хоть сейчас! — крикнул, хватаясь за саблю Вич-Алистр-Мор.

Граф Ментейт бросился между ними, упрашивая их вспомнить, что дело идет об интересах Шотландии и о правах короля, а вовсе не о знатности вождей. Многие предводители тоже вмешались в это дело, потому что не желали признавать прав спорящих из за главного начальства. Но никто из них не говорил так красноречиво, как знаменитый Эван-Доэ.

— Доискиваясь своих прав на первенство, — говорил он, — мы не приносим пользы королю и Шотландии! Голос мой будет за того, кого назначит король. Это будет достойный человек. Можете ли вы, граф Ментейт, объяснить, где найти такого полководца?

— Такой полководец есть, — отвечал Аллан Мак-Олей, — и вот он! — прибавил он, положив руку на плечо Андерсона, стоявшего позади графа.

Между присутствующими пробежал ропот неудовольствия, между тем как Андерсон, сняв шляпу, затемнявшую его лицо, вышел вперед и сказал:

— Пылкий друг мой, Аллан, принудил меня открыться немного прежде, чем я того желал. Будущие действия мои лучше всего докажут, достоин ли я чести, оказанной мне этим указом.

Он подал пергамент за большой печатью с по велением Джемсу Грагаму графу Монтрозу предводительствовать силами, которые будут собраны в Шотландии для защиты прав короля. В зале раздались громкие одобрительные рукоплескания.

^{В зале раздались громкие одобрительные рукоплескания.}

Действительно, трудно было найти человека, которому охотно бы подчинились надменные горцы. Порукою его деятельности служила в их глазах его родовая, закоренелая вражда с маркизом Аржайлем.

Граф Монтроз попросил присутствующих прежде всего выслушать королевский указ. При имени его величества все шапки были сняты.

Король в лестных выражениях уполномочивал графа Монтроза собирать войско для усмирения бунтующих подданных, подстрекаемых недоброжелательными людьми. К этому присоединено было общее повеление — повиноваться Монтрозу безусловно. На последнее раздались громкие одобрения, доказавшие готовность горцев повиноваться.

Монтроз был немного повыше среднего роста и так превосходно сложен, что сила и выносливость его бросались в глаза с первого же взгляда. Здоровье у него было железное, и выносливостью он не уступал никакому солдату. Его длинные темные волосы, с пробором по средине, кудрями падали на плечи по моде роялистов того времени. Орлиный нос, выразительные серые глаза и здоровый цвет лица вознаграждали вполне за некоторые недостатки в его наружности.

Монтроз объяснил присутствующим, что прибыл сюда при содействии родственника своего, графа Ментейта, инкогнито, но каким образом его узнал Аллан Мак-Олей, — этого объяснить не мог. Горцы же, верившие в дар ясновидения Аллана, очень хорошо понимали, почему он узнал графа.

— Клянусь честью! — вскричал Дольгетти, очень довольный, что наконец может ввернуть словечко, — я считаю себя вполне счастливым, что судьба привела меня сражаться под начальством вашего сиятельства, и отказываюсь от всяких претензий на то, что вчера Аллан Мак-Олей ссадил меня на ваше место; приветствую Аллана, как один из его «bon camarado».

Кончив свою галиматью, на которую никто не обратил внимания, Дольгетти, не снимая стальной перчатки, схватил руку Аллана и начал дружески пожимать ее, но Аллан кулаком своим, как добрым молотом, так хватил его по руке, что стальная перчатка чуть не впилась в руку воина. Может быть Дольгетти и обиделся бы на это, если бы Монтроз не обратился к нему с неожиданным заявлением.

— Послушайте, — сказал он, — ротмистр… извините, мне следовало бы сказать майор… Дольгетти, у нас для вас очень интересная новость. Ваши будущие ученики, ирландцы, находятся в нескольких милях отсюда.

— Наши охотники, — заметил Ангус, — рассказывают о вооруженной толпе, которая идет под начальством младшего Колькитто.

— Наши! — вскричал Монтроз. — Надобно отправить им навстречу людей, чтобы проводить их и снабдить всем нужным.

— Последнее не так-то легко! — отвечал Ангус. — У них, говорят, нет ни денег, ни обуви, ни платья.

— Ну, зачем с такой важностью говорить об этом, — заметил Монтроз. — Глазговские ткачи-пуритане отпустят им сукна на мундиры, лишь только мы спустимся в долину, пасторы уговорят старух отдать их запасы полотна на палатки, а я приму на себя труд уговорить набожных леди устроить патриотические пожертвования и обобрать своих мужей круглоголовых.

— Касательно же оружия, — начал Дольгетти, — позвольте, ваше сиятельство, высказать старому служаке свое мнение. Пусть у части войск будут ружья, а остальную можно вооружить пиками. Это, любимое мною оружие, очень удобно как для отпора натисков кавалерии, так и для нанесения урона инфантерии. Любой кузнец сделает в день сотню наконечников, а лесу для древков везде довольно. Когда я учился в Маршальской школе…

В эту минуту Аллан Мак-Олей неожиданно быстро проговорил:

— Незваный и непрошеный гость!

Дверь растворилась, и в заду вошел красивый, но уже пожилой мужчина. Сердитым и строгим взором окинул он собрание.

— К кому из вас, — сказал он, — могу я обратиться? Кто у вас начальник? Или быть может вы никого еще не выбрали на этот, правда почетный, но и опасный пост?

— Можете обратиться ко мне, к графу Монтрозу, — сказал граф.

— Трудно узнать вас в одежде конюха, — сказал сэр Дункан Камбель. — Впрочем можно было бы догадаться, что никто другой не мог бы так скоро собрать заблудшихся.

— Какие вести привезли вы нам от Аржайля? — спросил граф.

— Я приехал от имени маркиза Аржайля, — отвечал сэр Камбель, — чтобы именем правительства спросить у вас, зачем вы собрались? Если вы хотите нарушить мир, то вам следовало бы предупредить нас, чтобы мы могли приготовиться к обороне.

— Неужели знатным шотландцам уже нельзя собраться в доме их общего друга? — вскричал Монтроз. — Предки наши имели обыкновение собираться в горах, ни у кого не спрашивая на это позволения.

— Были такие времена в Шотландии, и опять будут! — с жаром сказал предводитель одного из кланов.

— Позвольте сделать один вопрос рыцарю Арденвуру, — вскричал один из предводителей кланов, отличавшийся своею грубостью. — Прежде чем спрашивать нас, пусть он ответит, не две ли головы у него на плечах, что он явился в этот замок?

— Джентльмены! — сказал Монтроз, — немного терпения… прошу вас. Парламентер, как вам известно, по общепринятому обычаю, пользуется большими привилегиями. Он может говорить что ему угодно, не подвергая опасности свою личность. Но кажется, сэр Дункан торопится в обратный путь… Не стану его задерживать и сейчас же приступлю к делу. Вы находитесь, сэр Дункан, в собрании верноподданных короля, которых я созвал по повелению его величества.

— Стало быть, у нас будет междоусобная воина в полном значении этого слова? — сказал сэр Камбель. — Графу Монтрозу, право, принесло бы более чести, если бы он руководствовался в своих поступках спокойствием отечества, а не личным честолюбием.

— Личным честолюбием руководятся те, кто довел нашу родину до настоящего бедственного положения и вынудил нас приступить к решительным мерам.

— Не хотелось бы мне передавать ваших слов маркизу Аржайлю, — отвечал сэр Камбель, — тем более, что я между прочим, уполномочен от него передать вам, что ему желательно было бы освободить договором от нападения горный север. Для битв довольно место и в остальной Шотландии, зачем же разорять друг друга и губить семейства соседей?

— Превосходное предложение, — улыбаясь сказал Монтроз. — Если мы сойдемся в условиях по этому вопросу и получим обеспечение в том, что ваш маркиз свято и ненарушимо выполнит эти условия, то я с своей стороны охотно оставлю север вне войны… Но вы, сэр Дункан, слишком опытный человек в военном деле, поэтому мы не можем позволить вам долго оставаться в нашем собрании и присутствовать при наших совещаниях. Прошу вас после закуски тотчас же готовиться в обратный путь. С вами поедет один из наших, для того чтобы объявить с нашей стороны условия, если только маркиз серьезно делает такого рода предложение.

Сэр Дункан поклонился в знак согласия.

— Граф Ментейт, — продолжал Монтроз, — потрудитесь угостить сэра Камбеля, пока мы решим здесь, кого послать с ним к его начальнику.

— Сейчас распоряжусь угощением сэра Дункана, — сказал Ангус, направляясь к двери. — Я еще не забыл, как мы были с ним дружны.

— Как мне жаль вас! — сказал сэр Камбель, обращаясь к графу Ментейту. — Я вижу человека в полном цвете лет замешанным в такое отчаянное предприятие!

— Хоть я и молод, — отвечал граф, — но не настолько, чтобы не мог отличить лжи от истины.

— Неужели и нам с вами, друг мой, — продолжал Камбель, обращаясь к Аллану Мак-Олею, — придется сделаться врагами, несмотря на то, что мы так часто бились вместе против наших общих врагов? Ну, так пусть же само небо, — прибавил он, обращаясь ко всем присутствующим, — рассудит нас с зачинщиками междоусобных смут.

— Аминь! — отозвался Монтроз.

Сэр Дункан вышел из залы в сопровождении Аллана и графа Ментейта.

— Советовал бы я вам, Мак-Олей, — сказал Монтроз, — послать туда музыкантов, а то доводы его могут сбить с толку юного Ментейта и вашего брата.

— Музыкантов у меня нет, — отвечал Ангус, — но я могу послать туда Анноту Ляйль.

Он вышел, чтобы сделать распоряжение, а в его отсутствие завязался горячий спор, кому принять на себя опасное поручение — ехать с сэром Дунканом в Инверрару.

Высшим предводителям кланов нельзя было дать подобного поручения, второстепенные же под разными предлогами уклонялись от него, точно Инверрара была какая-то долина смерти. Монтроз, не желая тратить времени попусту, предложил это опасное поручение Дольгетти.

— Да шея-то, думаю, есть и у меня, — грубо отозвался ротмистр. — Я своими глазами видел, как одного почетного парламентера повесили, как шпиона! А разве римляне при осаде Капуи не обрезывали парламентерам носов и ушей и не выкалывали глаз?

— Клянусь честью, ротмистр, — возразил Монтроз, — если маркиз посмеет поступить с вами так жестоко, то я подниму против него всю Шотландию.

— Мне-то от этого легче не будет. Но если принять во внимание, что в виду у меня моя обетованная земля, мои Друмтвакетские болота, «mea paupera regna», как говорили мы в Маршальской школе, то я готов принять ваше поручение, тем более, что обязан повиноваться начальству.

— Молодецкое решение! — вскричал Монтроз. — Теперь отойдемте в сторону, я сообщу вам условия, которые надо будет предложить Мак-Каллум-Мору, то есть Аржайлю. На этих условиях мы можем заключить с ним мирный договор насчет общих владений в горах.

Окончив деловой разговор, Монтроз прибавил:

— Надеюсь, что опытному воину очень хорошо известно, что от посланного требуется кроме исполнения поручения и некоторая наблюдательность.

— Только бы не запрятали в мешок моей головы, — отвечал Дольгетти, — а то мы сумеем заметить, что нужно.

Ротмистр отправился седлать своего Густава и около конюшни встретил Ангуса Мак-Олея и сэра Мусграфа, которые убедительно начали упрашивать его оставить им своего Густава и не морить его голодом в горах.

— Густав мои привык есть то же самое, что ем и я, — отвечал ротмистр, — да вы взгляните, какая сытая лошадь у сэра Дункана Камбеля, — следовательно лошади не мрут с голоду в горах.

— Неужели он выйдет живым из рук Аржайля? — сказал отходя Ангус.

— А вы думаете, он не уважит нашего парламентера? — спросил англичанин.

— Так же, как мы не уважили бы его прокламаций, — отвечал Ангус.