Легенда о Монтрозе

Глава V

Ротмистр очутился в совершенной темноте и стал осторожно спускаться, но, не смотря на всю осторожность, он оступился и полетел вниз на груду чего-то мягкого, шевелящегося и издававшего какие-то звуки. Дольгетти тотчас же спросил: человек, что ли?

— Месяц тому назад был человеком, — отвечал ему грубый, сиплый голос.

— А теперь кто же? — продолжал Дольгетти. — Ну, можно ли лежать на ступеньке лестницы?

— А теперь пень с обрубленными ветвями, — отвечал тот же голос. — И пень этот скоро будет брошен в печь. А вы — солдат? Я слышал, как забряцало ваше вооружение, а теперь и вижу вас. Если вы пробудете здесь в темноте так же долго, как я, то и ваши глаза привыкнут к мраку.

— Нет, я предпочту в таком случае виселицу, солдатскую молитву и скачок с лестницы! Но какова у вас здесь пища, почтенный товарищ?

— Хлеб да вода, по одному разу в день, — отвечал голос.

— А нельзя ли мне попробовать вашего хлеба? — сказал Дольгетти.

— Кусок хлеба и вода стоят направо. Попробуйте. Я почти ничего не ем.

Дольгетти, не дожидаясь дальнейшего приглашения, нашел хлеб и тотчас же начал его грызть. Доев все до последней крошки и запив водой, ротмистр завернулся в плащ и уселся в угол, чтобы иметь возможность, как в кресле, облокотиться о ту и о другую сторону, и затем начал предлагать вопросы товарищу своего плена.

— Дорогой друг, — сказал он, — так как судьба свела нас и мы стали товарищами, то нам не мешает покороче познакомиться друг с другом. Я — Дугальд Дольгетти из Друмтвакена, уполномоченный посланник могущественного графа Монтроза. Ну, теперь за вами очередь. Кто вы такой?

— Я Ренольд Мак-Иг, или Ренольд, сын тумана.

— Сын тумана? — повторил Дольгетти. Но, Ренольд, какими судьбами попали вы сюда? Или, говоря иначе, какая нелегкая занесла вас сюда?

— Занесли меня сюда несчастие и преступление, — отвечал Ренольд. — Не знаете ли вы рыцаря Арденвура?

— Знаю, — отвечал Дольгетти.

— А не знаете-ли вы, где он теперь?

— Сегодня он справляет у себя дома печальную церемонию, а завтра будет здесь в Инверраре. Если же он не исполнит этого, данного им обещания, то на дальнейшей его жизни будет лежать печать бесчестия.

— Передайте ему при личном свидании, что его самый злейший враг и в то же время самый горячий доброжелатель умоляет его о посредничестве, — сказал Ренольд.

— Прошу вас избавить меня от такого сомнительного поручения, — отвечал Дольгетти. — Такими загадками нельзя говорить с сэром Дунканом.

— Трусливый саксонец! — вскричал пленник. — Ну, так скажите же ему, что я тот самый ворон, который пятнадцать лет тому назад опустился на башню его замка и оставил там неизгладимый след!.. Я тот волк, который истребил его потомство. Я глава того отряда, который пятнадцать лет тому назад напал на его замок и погубил четверых его детей.

— Ну, дорогой друг, — возразил Дольгетти, — если только в этом заключаются ваши права на покровительство сэра Дункана, то я отказываюсь принять ваше поручение. Даже животные крайне свирепы к убийцам своих детенышей, а не только человек. Скажите мне, пожалуйста, с которой стороны вы осаждали замок, считающийся неприступным?

— Мы взобрались на него по веревочной лестнице, — отвечал Ренольд. — Нам помог один из наших земляков, который месяцев за пять поступил на службу в замок, чтобы удобнее выполнить задуманную нами месть. Совы кричали в то время, как мы висели на веревках над морем, разбивавшимся о скалы, но никто из нас не потерял присутствия духа. На другой день солнце осветило картину смерти и разрушения там, где накануне царствовали мир и тишина.

— Я уверен, что атака была произведена очень ловко, но скажите же мне причину, заставившую вас искать войны «teterrima causa?»

— Мак-Олей и другие предводители кланов вынудили нас начать войну, — отвечал Ренольд. — Они грозили гибелью нашим владениям.

— Я что-то об этом слыхал, — заметил Дольгетти. — Так это вы вложили кусок хлеба в рот мертвой головы? Шутка эта была, надо признаться, груба.

— Так вы слышали о нашей мести лесничему? Сэр Дункан сделал на нас нападение, — продолжал Мак-Иг. — Брат мой был убит. Голову его повесили на те самые укрепления, через которые мы потом пробрались в замок. Я дал клятву мстить, и всю жизнь не изменил ей.

— Из всего того, что вы мне говорите, я никак не могу понять, каким образом вся эта история может оправдать вас в глазах сэра Дункана? Мне кажется, что вместо заступничества, он может попросить маркиза не только казнить вас, но даже пытать. Будь я на вашем месте, Ренольд, я скрыл бы от сэра Дункана свое имя и постарался бы поскорее исчезнуть.

— Ну, так слушайте, чужеземец! — вскричал горец. — У сэра Дункана было четверо детей. Трое были заколоты нашими кинжалами, а четвертый ребенок еще жив, и разумеется за то, чтобы получить обратно этого ребенка сэр Камбель даст более чем за то, чтобы пытать мое бренное тело. Одним своим словом я могу обратить его горе в радость. Я знаю это по себе. Дитя мое — Кеннет дороже мне всего на свете, дороже тех сыновей, что сгнили уже в земле, и тех, что вывешены на добычу хищным птицам!

— Так это ваши сыновья висят там на площади? — спросил Дольгетти.

— Да, чужеземец, это мои сыновья, — дрогнувшим голосом отвечал Ренольд. — Ах как они были легки на бегу, как неутомимы в трудах! Если бы сыновья Диармиды не напали на них врасплох, они были бы живы до сих пор. Пережить их я хочу только для того, чтобы воспитать Кеннета в чувствах мести. Я хочу, чтобы молодой орел выучился у старого, как мстить врагам! И только для этого-то за жизнь свою и свободу я продам рыцарю Арденвуру тайну…

— Цели вашей вы достигнете гораздо скорее, — послышался чей-то третий голос, — если тайну вашу вверите мне.

Суеверный горец вскочил и отступил назад, причем цепи его глухо зазвенели. Страх его заразил и ротмистра, и он заговорил какую-то галиматью на латинском языке.

— Довольно! Замолчите с вашими заклинаниями, — раздался тот же голос. — Я такой же смертный как вы, и мое присутствие может даже принести вам пользу, если вы не станете упрямиться и примете мой совет.

Незнакомец открыл потайной фонарь, и при слабом свете его Дольгетти мог заметить, что новый товарищ их, мужчина высокого роста, одетый в ливрею маркиза. Взглянув на его ноги, он не увидал раздвоенных копыт, какие бывают обыкновенно у демонов.

— Кто сообщит мне ту тайну, которую я желаю знать, — продолжал незнакомец, — того я обещаюсь вывести отсюда по той же дороге, по которой пришел сюда сам.

— Если вы пробрались сюда в щель, — отвечал Дольгетти, — то меня вывести будет совершенно невозможно. Что же касается до тайн, то своих у меня вовсе нет, а чужих очень мало. Но все-таки скажите, какого рода тайны желаете вы знать?

— Сначала я поговорю с ним, — отвечал незнакомец, освещая грубые черты лица Мак-Ига. — А вам, дружище, сказал он, обращаясь к Дольгетти, — я принес кое-что для подкрепления сил. Хотя завтра вас ждет смерть, но это не мешает покушать сегодня.

— Совершенно справедливо, — подтвердил ротмистр, тотчас же начавший разбирать поставленные на пол корзинку и кувшин с вином. — Но все-таки я желал бы знать, кто вы такой?

— Я служитель маркиза, Мурдох, временно исправляющий должность тюремщика, — отвечал незнакомец.

— Пью за ваше здоровье, Мурдох, — отозвался Дольгетти и желаю вам счастья. А ведь вино недурно, Мурдох. Стыдно маркизу кормить у себя в тюрьме одним только хлебом. Но я вижу, что вы желаете переговорить с моим товарищем по несчастию и не стану мешать вам, а займусь в том углу корзинкой, и чтобы не слышать вашего разговора, нарочно начну чавкать погромче.

Но, не смотря на свое обещание, воин тщательно насторожил уши, и ясно слышал следующий разговор:

— Знаешь ли ты, сын тумана, — начал Мурдох, — что отсюда ты выйдешь разве только на виселицу?

— Дорогие сердцу моему люди, — отвечал Мак-Иг, — указали уже мне эту дорогу.

— И неужели ты не хочешь избавиться от подобной участи? — продолжал посетитель.

— Я многое сделаю, — сказал пленник, несколько помолчав, — сделаю ради спасения тех, что остались в горах.

— Мне не надо знать, ради кого ты сделаешь, а я хочу знать, что ты сделаешь. Где дочь и наследница рыцаря Арденвура? Это я желаю знать взамен твоей свободы.

— Для того, чтобы выдать ее замуж за какого-нибудь бедного родственника вашего могущественного начальника? — сказал Ренольд. — Разве местные жители не помнят, как вели насильно бедное дитя в ваш замок для того, чтобы выдать замуж за брата вашего господина? И из за чего? Из-за ее богатого поместья!..

— Если эта история и справедлива, — возразил Мурдох, — то разве девушка не получила более, чем мог бы дать ей сам король Шотландии? Но ведь дочь сэра Камбеля не чужая нам, она нам родственница, и кто же имеет более права знать ее участь, как не маркиз Аржайль, предводитель клана ее предков?

— Стало быть, вы делаете мне вопросы от его имени? — спросил Мак-Иг.

Служитель утвердительно кивнул головой.

— И вы не сделаете ничего дурного девице, которой я сделал уже и так много зла?

— Клянусь, ничего.

— А дадут ли мне за это свободу и жизнь?

— На этом основывается наш договор.

— Ну, так знайте же, что во время битвы я из жалости спас несчастного ребенка и унес его из башни укрепленного замка. Девочка росла у нас, пока мы не были разбиты заклятыми врагами нашего клана, Алланом Мак-Олеем Кровавою Рукою и всадниками под начальством графа Ментейта.

— Стало быть, несчастная девочка попала в плен к Аллану Кровавой Руке? Следовательно кровь ее окрасила его кинжал, и ты ничего не сделал, чтобы спасти ее?

— Мне обещана жизнь, — отвечал пленник, — и я скажу, что она жива и теперь, но могу ли я положиться на ваши слова, или это пустое обещание сына Диармиды.

— Обещание будет выполнено, — отвечал Мурдох, — если ты докажешь мне, что она жива, и скажешь, где ее теперь найти.

— Она живет в замке Дарленварате под именем Анноты Ляйль, — отвечал Ренольд Мак-Иг. — Я часто слыхал, о ней от своих земляков. Они иногда посещают свои родные леса. Я сам недавно собственными глазами видел нашу несчастную питомицу.

— Ты сам? — с удивлением вскрикнул Мурдох, — ты осмелился подойти так близко к своим заклятым врагам? Ты, предводитель сынов тумана?

— Я осмелился еще на большее, сын Диармиды! — отвечал пленник. — В одежде музыканта я пробрался в замок, для того, чтобы вонзить кинжал в грудь Аллана Мак-Олея Кровавой Руки, грозы нашего племени, и ждать потом участи, какую послал бы Бог. Но в ту минуту, как я схватился за кинжал, я взглянул на Анноту Ляйль. Она взяла арфу и запела песню «детей тумана», которую выучила у нас. Рука моя замерла на кинжале!.. Я заплакал, и, час мщения прошел!.. Ну что же? Разве я не выкупил теперь головы моей?

— Да, если рассказ твой справедлив.

— Пусть небо и земля будут свидетелями справедливости моего рассказа. Неужели вы не сдержите своего слова?

— Обещание будет исполнено свято, лишь бы рассказ твой был справедлив. Однако же мне надо поговорить еще с твоим товарищем.

— Коварные! Все вы таковы! — шептал пленник, в отчаянии бросаясь на пол.

Между тем Дольгетти недоумевал, о чем бы мог говорить с ним слуга маркиза.

— Вы вед космополит, — начал Мурдох, — и служили во многих государствах?

— За исключением турок, — отвечал Дольгетти, — я потянул-таки лямку у всех европейских народов.

— Если это так, то человек с вашей опытностью, — продолжал Мурдох, — легко поймет меня, когда я скажу, что свобода ваша зависит от нескольких откровенных ответов на мои вопросы.

— Спрашивайте.

— Сколько ирландцев собрано под знамена вашего Монтроза?

— Тысяч с десяток есть, — отвечал Дольгетти.

— Десяток! — сердито вскричал Мурдох. — А мы наверное знаем, что на берег высадилось только две тысячи.

— В таком случае вы знаете больше меня, — спокойно отвечал Дольгетти. — Ведь надо и то сказать, что я сам их не видал.

— А как много ожидают новобранцев из кланов?

— Сколько можно будет собрать, — отвечал ротмистр.

— Вас спрашивают серьезно… Позволяя себе шутить со мной, вы страшно рискуете своей жизнью, — сказал Мурдох, — знаете ли вы, что мне стоит только свистнуть, и через десять минут голова ваша будет на шесте у входа в замок.

— Поговорим откровенно, м-р Мурдох, — возразил Дольгетти. — Неужели вы находите благоразумным выведывать от меня тайны о войске, в котором я поклялся служить до окончания компании? Если я укажу вам, как разбить Монтроза, что станется тогда с моею платою, наградами и надеждами на добычу?

— Я вам скажу, — продолжал Мурдох, — что если вы станете упрямиться, то вся ваша кампания ограничится походом к виселице. Если же будете отвечать как должно, то я приму вас на службу к маркизу Аржайлю.

— А велико ли жалованье? — спросил ротмистр.

— Вы будете получать двойное жалованье, если воротитесь к Монтрозу и будете действовать в нашу пользу.

— Как жаль, что я не встретился с вами до вступления моего на королевскую службу, — нерешительным тоном проговорил Дольгетти.

— Напротив, теперь я могу предложить вам более выгодные условия, надеясь на вашу верность.

— На мою верность вам и измену Монтрозу.

— На верность правому делу.

— А маркиз Аржайль добрый начальник? — спросил воин.

— Предобрый. Во всей Шотландии не найдешь человека обходительнее и щедрее его, — отвечал Мурдох.

— Верно и честно исполняет он свои обещания? — опять спросил воин.

— Он благороден, как рыцарь и дворянин.

— Знаете, мне никогда не доводилось прежде слышать о нем столько хорошего, — возразил Дольгетти. — Верно вы хорошо знаете маркиза, или сами вы лорд Аржайль, — прибавил он, неожиданно бросившись на переодетого маркиза. — Именем короля Карла арестую вас, как изменника! — закричал он, — и если вы вздумаете позвать кого-нибудь себе на помощь, я тотчас же задушу вас.

Нападение Дольгетти на маркиза было до того стремительно и неожиданно, что он опрокинул Аржайля на пол и, придерживая левой рукой, правой давил за горло так, что при первой попытке закричать, мог тотчас же задушить его.

^{Придерживая левой рукой, правой давил за горло.}

— Ну, лорд Аржайль, теперь моя очередь назначать условия, — проговорил он. — Если, вы покажете мне потайной ход, по которому вы вошли сюда — вы спасены, с условием однако же остаться моим «ocum-tenens» (заместителем), как говорили мы, бывало, в маршальской школе, до тех нор, пока сюда не придет тюремщик. А иначе я сейчас задушу вас.

— Мерзавец хочет задушить меня за мое великодушие, — прошептал Аржайль.

— Нет, милорд, не за великодушие, — возразил Дольгетти, — а за то, чтобы показать вам, как надо относиться к личной свободе заехавшего к вам парламентера, и отучить вас делать воинам позорные предложения.

— Не убивайте меня, — прошептал Аржайль, — и я исполню все, что бы вы от меня ни потребовали.

Но ротмистр продолжал держать маркиза за горло, надавливая, когда делал вопросы, и отпуская немного потом, чтобы дать возможность отвечать.

— Где потайная дверь в тюрьму? — спросил он.

— Вон в том углу.

— Прекрасно! А куда эта дверь?

— В мой кабинет, — отвечал маркиз.

— Как мне пробраться к воротам замка?

— Через комнаты…

— Наполненные солдатами? Указывайте на другой выход.

— Есть выход прямо из моей комнаты через церковь, — отвечал Аржайль.

— А какой пароль в воротах?

— «Сабля Леви», — отвечал маркиз. — Впрочем если хотите, я дам вам честное слово и тогда пойду с вами мимо всей стражи и выпущу вас с паспортами.

— Я поверил бы вам, если бы горло ваше не посинело под моими пальцами. Впрочем паспорт иметь нам не мешает. Есть у вас готовые бланки?

— Есть, мне стоит только подписать. Сходите за ними.

— Пока я буду в отлучке, ваша милость останется под надзором Мак-Ига. Позвольте мне притащить вас к нему поближе. Ну, друг Ренольд, у нас теперь с тобой хлопот полон рот. Только не робей! Схвати эту важную особу поплотнее за горло, и если она вздумает пикнуть, то не стесняйся, сдави так, чтобы и дух вон. Ведь и нас с тобой ждала не лучшая участь.

— Если никнет, конечно задушу, — отвечал Ренольд.

— Хорошо.

Передав таким образом особу маркиза под надзор настоящего разбойника, Дольгетти надавил пружину потайной двери; она отворилась, не скрипнув. На одной из половинок дверей висело несколько ключей очевидно от цепей узников. Узкая лестница вела в маленький коридор, из которого маркиз мог слышать все, что говорилось в темнице, и иногда навещать своих пленников.

Дольгетти осмотрел сначала комнату, а потом уже вошел в нее, схватил один из бланков, лежавших на столе, захватил чернила, перо, кинжал и шелковый пояс маркиза, висевший на стене, и отправился назад в темницу, где постояв с минуту у дверей, подслушал маркиза, делавшего кучу обещаний Мак-Игу, лишь бы он поднял тревогу.

— Ни за какие сокровища в мире, — отвечал разбойник, — не нарушу я обещания, данного молодцу в железной сбруе!

— А вот и сам молодец в железной сбруе, — входя, сказал Дольгетти. — Теперь надо заставить этого господина подписать паспорт, а если он не подпишет, то мы ему сейчас же выдадим паспорт на тот свет.

При свете потайного фонаря маркиз написал и подписал все, что ему диктовал воин.

— А теперь, Ренольд, — продолжал ротмистр, — сними с себя плед, я закутаю в него маркиза и сделаю из него на время сына тумана. Надо закутать его с головой, чтобы не слышно было его стонов. Держите вниз ваши руки, крикнул Дольгетти, — или, клянусь небом, я убью вас вашим собственным кинжалом! Вы не беспокойтесь, я завяжу вас не простой веревкой, а шелковым поясочком. Славный вышел из него тюк, теперь он неопасен. Когда приносят сюда обед?

— После заката солнца, — отвечал Мак-Иг.

— Ну, значит, у нас имеется добрых часа три. В это время надо постараться освободить себя.

Прежде всего, с помощью одного из ключей, они сняли с Ренольда цепи. Ключи, висели на дверях, вероятно для того, чтобы маркиз мог сам освобождать своих пленников. Мак-Иг, освободившись от оков, запрыгал от восторга.

— Надень теперь ливрейное платье благородного маркиза, — продолжал Дольгетти, — и иди за мной как можно ближе. Они прошли потайную лестницу, затворили за собой дверь и вошли в кабинет.

— Посмотри-ка, нет-ли потайного хода через церковь, Ренольд, сказал Дольгетти, — а я пока взгляну тут на вещицы.

Сказав это, Дольгетти схватил одной рукой связку секретных бумаг Аржайля, а другою кошелек с золотом, лежавший тут же. Пользуясь удобным случаем, он не забыл захватить саблю с пистолетом и сумку с порохом и пулями.

— Тише, что с тобой? — крикнул Дольгетти.

Действительно пора было остановить сына тумана, который, не найдя потайного хода, готов был выломать дверь. Затворив главную дверь на задвижку, ротмистр стал искать потайного хода, и действительно наконец, нашел его. Извилистый ход упирался в другую дверь, за которой раздавался громкий голос пастора. Отворив тихонько дверь, он увидал, что она вела в галерею с опущенными занавесками, в которой стоял обыкновенно маркиз и которую он сделал вероятно для того, чтобы заставлять думать, что постоянно присутствует при богослужении, между тем как на деле этого не было.

Галерея была пуста. Дольгетти и Ренольд вошли в нее и затворили за собою дверь. С понятным нетерпением дослушали они проповедь до конца. Прихожане, по принуждению ходившие в церковь, разошлись очень скоро, а пастор остался один и стал в раздумье расхаживать взад и вперед. Пастор оказался тем же самым, который обедал с Дольгетти накануне. Ротмистр, шепнув Ренальду, чтобы он не отставал от него, стал тихо спускаться с лестницы. В то время, как он вошел в церковь, пастор стоял у алтаря. Ротмистр важно подошел к нему и, сняв каску, попросил благословения.

— Никак не мог оставить этого замка, не поблагодарив вас, почтенный сэр, за сказанную вами проповедь.

— А я и не заметил вас в церкви, сказал пастор.

— Маркизу угодно было дать мне место в галерее, — скромно отвечал Дольгетти.

Пастор низко поклонился Дольгетти, так как маркиз оказывал честь и приглашал к себе в закрытую галерею только людей очень высокого звания.

— На службе у великого бессмертного Густава, — продолжал Дольгетти, — мне много приводилось слышать хороших проповедей, но такого проповедника, как вы, я не слыхивал. Очень рад, что мог вам это высказать, а теперь позвольте с вами проститься. Необходимость заставляет меня оставить замок с паспортом маркиза Аржайля.

— Не могу ли я чем-нибудь доказать личное свое уважение питомцу великого Густава и столь превосходному ценителю проповедей?

— Очень вам благодарен, сэр, — отвечал ротмистр. — Если вам не будет в тягость, то я попросил бы вас указать мне путь к воротам замка и кстати уже приказать оседлать мою лошадь и вывести ее за ворота. Сам я не знаю, где находятся конюшни, а этот человек, прибавил он, указывая на Ренольда, — ни слова не говорит по английски.

— Постараюсь исполнить ваше поручение, — отвечал пастор, — а вам надо идти вот тут, через монастырский двор.

— Ну, благодаря тщеславию святого отца, я с конем, — сказал ротмистр. — Признаюсь, я сильно побаивался, что мне придется отправиться отсюда без моего Густава!

Пастор так усердно хлопотал в пользу превосходного ценителя проповедей, что в то время как ротмистр вел переговоры со стражей у подъемного моста и показывал свой паспорт, сказав предварительно лозунг, слуга подвел ему совершенно оседланного Густава.

В другом месте неожиданное появление пленника возбудило бы подозрение в офицерах, но подчиненные маркиза слишком привыкли к тайным аудиенциям Аржайля, который зачастую выпускал потихоньку пленников и посылал их с каким-нибудь тайным поручением. Дольгетти тотчас же пропустили, и он тихо поехал по городу. Пленный сын тумана, как оруженосец, тихо шел около шеи его лошади. Когда они подошли к виселице, старик взглянул на трупы, и лицо его приняло выражение нестерпимой скорби.

Проходя около казненных, Ренольд прошептал что-то одной из женщин, приготовлявшей трупы к погребению. Женщина, призвуке его голоса, вздрогнула, потом в знак ответа слегка наклонила голову.

Дольгетти все время раздумывал, куда бы ему направиться, чтобы скрыться от преследований, которые должны несомненно начаться. При выезде из города Ренольд спросил его: «куда он намерен ехать?»

— Вот именно на этот-то вопрос я и не знаю как ответить, — сказал ротмистр.

— Нерешительный саксонец! — вскричал Ренольд. — Отдайся в мое распоряжение, и сын тумана не заставит тебя раскаиваться, что ты спас его.

— Неужели ты можешь привести меня обратно в лагерь Монтроза?

— Конечно могу, — отвечал Мак-Иг, — на свете нет горца, который бы так хорошо знал горные проходы, как знаю их я. Ни один аржаильский бульдог не найдет тех тропинок, по которым я проведу вас.

— Если это так, — возразил Дольгетти, — то я готов следовать за тобой.

Получив такое полномочие, беглый сын тумана бросился по тропинке и скрылся в лесах, расстилавшихся кругом замка. Он шел так быстро и так часто менял направление, что Дольгетти только рысью поспевал за ним и вскоре совершенно спутался. Почва была до такой степени неудобна, что ротмистр наконец вскричал:

— Это черт знает, что такое! Не пришлось бы мне расстаться с Густавом.

— Не бойтесь, — утешал его Мак-Иг, — если вы даже и расстанетесь, то не надолго.

Сказав это, Ренольд свистнул, и из кустов, как дикий зверек, выскочил полунагой горец, прикрытый куском ткани. Черные глаза его дико сверкали.

— Отдайте ему вашу лошадь, — сказал Мак-Иг. — От этого зависит ваша жизнь.

Дольгетти застонал от отчаяния.

— Вы с ума сошли! — вскричал старик. — Можно ли тратить время? Лошадь вам возвратят. Разве жизнь ваша вам не дороже лошади?

Дольгетти соскочил с Густава, как на человека посмотрел на него и быстро пошел за Мак-Игом, не оглядываясь на мальчика, уводившего коня.

^{Как на человека посмотрел на него.}

Нелегко было поспевать ротмистру в латах и каске за легким горцем. Начало смеркаться, когда до слуха их донесся звон колокола.

— Это бьет для вас час смерти, если вы не пойдете так же быстро, как я, — сказал Мак-Иг.

— Мне так тяжело, что я готов тут лечь и ждать своей участи, — отвечал Дольгетти.

— Трусливый саксонец! — вскричал Мак-Иг. — Ведь в замке бьют тревогу и преследователи вскоре будут около нас. До отдыха ли теперь?

Ротмистр поднялся и с помощью Мак-Ига стал подниматься в гору.

^{Ротмистр с помощью Мак-Ига стал подниматься в гору.}

Не смотря на трудность пути, ротмистр болтал всю дорогу, рассказывая о своих военных подвигах, но горец вовсе не слушал его, а только тащил вперед. Вдруг по ветру раздался лай собаки.

— Лай этой собаки ничего доброго не предвещает — проговорит горец, — уж не пронюхала ли она наши следы? Но только она опоздала. Олень достиг стада.

Он слегка свистнул и с вершины утеса, на который они, скоро взобрались, отвечали таким же свистком. На верхней площадке они встретили несколько человек горцев — мужчин и женщин. При виде Мак-Ига они выразили шумную радость. Ренольд что-то быстро рассказал им, и они бросились к Дольгетти и стали целовать ему руки и ноги.

— Скажите им, — обратился он к Ренольду, — что я не люблю этой фамильярности, этого обращения запанибрата. Скажите мне лучше, какие имеются у вас орудия для защиты этого прохода?

— У нас имеется храбрость горцев, вооруженных стрелами и луками, — отвечал Мак Иг, указывая на людей клана.

— Стрелами и луками! — вскричал Дольгетти. — Да что вы. Они уже лет сто тому назад, как вышли из употребления…

Ренольд остановил болтливого ротмистра и молча указал вниз в ущелье. Лай собаки слышался все ближе, а за ней по следам шли люди. Мак-Иг стал уговаривать Дольгетти снять военную амуницию, но тот гордо отвечал, что это противно военной дисциплине, хотя сделал одну уступку и позволил снят с себя тяжелые сапоги, заменив их легкими башмаками. Облегчив себе ноги, он начал было давать кое-какие советы, как вдруг лай собаки раздался совсем близко, и все сразу замолчали. Замолчал и Дольгетти. Голоса преследователей ясно доносились до детей тумана. Внизу очевидно не находили тропинки, или же не решались пойти по ней. Вдруг из лесного мрака отделилась тень и стала взбираться наверх.

— Ну, что с нами будет? — прошептал ротмистр. — Нас будут бить ружьями, а мы будем отбиваться жалкими стрелами! Хе, хе, хе!

Но лишь только горец вступил на уступ и знаками пригласил других преследователей двинуться за ним, как стрела, пущенная сверху, попала прямо в несчастного и он, смертельно раненный, полетел вниз головою в темную пропасть. Между нападающими произошло смятение, а наверху послышался победоносный крик.

— Да здравствует лук! — крикнул Дольгетти, латы которого так и сверкали при блеске луны.

— Вон солдат! — крикнули голоса снизу, и сразу несколько пуль полетело в ротмистра. Раненный воин упал на самый край пропасти, но был тотчас же взят Мак-Игом и передан на руки женщинам.