Легенда о Монтрозе

Глава IV

Граф Ментейт и Аллан Мак-Олей угощали сэра Дункана Камбеля в небольшой комнате, вдали от прочих гостей. Сэр Дункан горячо уговаривал своих собеседников бросить опасное предприятие.

— Жребий наш брошен, сэр Дункан! — с мрачным видом вскричал Аллан. — Участь наша решена помимо нашей воли! Разве можно избегнуть того, чему суждено быть?

Дверь в эту минуту растворилась, и в комнату вошла Аннота Ляйль с арфою в руках. Воспитанная среди горцев, она не была застенчива, и вошла просто и бесцеремонно. Старомодный наряд Анноты был не только хорош, но даже роскошен. Смеясь и краснея, она сказала, что Мак-Олей приказал спросить, не угодно ли им послушать музыки?

Сэр Дункан Камбель с удивлением и любопытством посмотрел на прелестную девушку.

— Неужели, — шепотом сказал он Аллану, — это домашняя артистка вашего брата?

— Нет, — торопливо, но вместе с тем и нерешительно отвечал Аллан, — она наша близкая родственница и воспитана как дочь нашего отца.

Он встал и, предложив Анноте стул, начал потчевать ее всем, что стояло на столе. Сэр Камбель продолжал пристально и с особенным участием всматриваться в девушку, которая, настроив арфу, запела балладу.

Граф Ментейт не без удивления заметил, что пение Анноты производило необыкновенное впечатление на сэра Камбеля, черты лица которого совершенно преобразились и на глазах появились даже слезы. Когда замер последний звук ее голоса, он поднял голову и хотел что-то сказать, но в эту минуту в комнату вошел хозяин дома.

Ангусу Мак-Олею дано было поручение, выполнить которое ему было нелегко. Он должен был сказать Камбелю, что человек, назначенный ему сопутствовать, ждет его, и что все готово к его отъезду. Сэр Дункан вскочил с негодованием.

— Не думал я, — вскричал он, — чтобы Ангус Мак-Олей не постыдился в угоду саксонцу сказать рыцарю Арденвуру, что ему пора оставить его замок, когда не осушено еще и по другой чарке! Но, прощайте, сэр! Благодарю вас, граф Ментейт, и вас, Аллан, за угощение, а вам, прекрасная леди, — обратился он к Анноте, — честь и слава! Вы сумели извлечь влагу из источника, давно уже высохшего.

Он вышел из комнаты и приказал позвать своих слуг. Ангус Мак-Олей, встревоженный упреком в негостеприимстве, не пошел провожать сэра Дункана, который сел на лошадь без хозяина и выехал из замка в сопровождении шести человек своей свиты и ротмистра Дольгетти. Всадники проехали к небольшой морской гавани, где сели на небольшое судно и отплыли, погоняемые попутным ветром. На другой день, рано по утру ротмистра разбудили, объявив ему, что судно подошло к стенам замка Дункана Камбеля. Выйдя на палубу, Дольгетти увидал мрачный и гордый замок Арденвур. По словам окружающих сэр Дункан уже был на стенах замка, но ротмистра не допустили выйти на берег без его разрешения. Вскоре от стен замка отчалила лодка для доставки в замок уполномоченного Монтроза. Чтобы попасть с судна на берег, можно было обойтись и без лодки, но двое гребцов, не смотря на сопротивление Дольгетти, посадили его на спину третьему, и пройдя тину, высадили на берег у скалы, на которой стоял замок.

Дольгетти тотчас же вырвался у них из рук и заявил, что шагу не ступит вперед, пока не увидит на суше своего Густава. Выглянувший из входного отверстия в замок, сэр Дункан разрешил сомнения ротмистра, давши честное слово, что Густав будет доставлен в замок.

Ротмистра повели по темной лестнице на верх и наконец вывели на двор замка.

— Замок ваш, — сказал Дольгетти, сэру Дункану, — по вашему мнению превосходно защищен; но мы, военные люди, говорим: «где море, там есть сторона незащищенная!» и потому замок ваш нельзя назвать неприступным, или, как говорят французы, imprenable.

Хотя сэр Дункан и мастерски умел скрывать свои чувства, но в эту минуту не мог скрыть неудовольствия. Он надеялся поразить неприступностью своего замка, и только отвечал:

— Я уверен, что замок мой никогда не очутится в критическом положении, если бы даже сам ротмистр Дольгетти вздумал осаждать его!

— Но все-таки, я советовал бы вам, как другу, поставить вон на том круглом холме форпост с хорошим рвом и плотиною. Кроме того я советовал бы вам…

Но сэр Дункан, не слушая советов, вышел из комнаты, куда ввел своего спутника. Дольгетти, выглянув в окно, услыхал ржание своего Густава и тотчас же направился к выходу, но в дверях был остановлен двумя горцами.

— Я вас выручу, ротмистр, — сказал подошедший сэр Дункан, — вы верно хотите взглянуть на своего любимца, ну, так идемте вместе.

Он вывел его из замка и подвел к скале, где помещалась конюшня, в которую и предложил ему самому поставить своего Густава. Когда ротмистр сделал для своего коня все, что было нужно, сэр Дункан снова свел его наверх в комнату, сказав, что звон колокола в замке даст ему знать об обеде.

Дообеденное время Дольгетти охотно употребил бы на осмотр укреплений замка, если бы горец, стоявший у дверей его с топором в руках, выразительно не показал ему, что он находится под почетным арестом. В известный час послышался звон колокола, и горец с топором в руках, пригласил его следовать за собою в залу, где был накрыт стол на четыре прибора. Сэр Дункан вошел в зал под ручку с своей женой, высокой печальной женщиной в глубоком трауре. За ними шел пастор в женевской мантии и в черной шапочке, прикрывавшей его стриженую голову. Сэр Дункан представил леди ротмистру. Ветеран мало обратил внимания на холодный поклон леди и пастора; его более занимала предстоящая ему осада огромного блюда, благоухавшего на столе. В продолжение всего обеда сэр Дункан не сказал ни единого слова, а Дольгетти не считал возможным говорить, пока нужно было действовать челюстями; но когда кушанья были сняты со стола, то он всем начал надоедать своими советами и замечаниями. Разговор о войне удручающим образом действовал на хозяйку дома, так что сэр Дункан просил ротмистра прекратить его и прибавил, что ему надо удалиться, чтобы окончить кое-какие дела перед завтрашней поездкой в Инверрару.

— Так ты поедешь с этим господином завтра в Инверрару? — с удивлением заметила леди. — Ужели ты забыл, что завтра годовщина нашему семейному горю?

— Разве это можно забыть? — отвечал сэр Дункан. — Но завтра необходимо отправить ротмистра в Инверрару. Впрочем я могу отправить его с письмом, а сам приеду послезавтра. Я приготовлю письмо к маркизу Аржайлю, которому объясню, кто вы и с каким поручением приехали, — обратился сэр Камбель к ротмистру. — Завтра рано утром вы отправитесь с этим письмом в Инверрару.

— Конечно я в вашей власти, сэр Камбель, — заметил Дольгетти, — но я все-таки просил бы вас объяснить в письме, что ваша собственная честь пострадает, если уполномоченному графа Монтроза нанесут какие-нибудь оскорбления.

— Находясь под моей защитой, вы можете быть спокойным за себя! — сказал сэр Дункан, вставая и приглашая разойтись.

Ротмистру последнее предложение пришлось очень не по вкусу. На столе стояли недолитые бутылки, и расстаться с ними ему не хотелось. Он налил стакан вина и осушил его за здоровье сэра Дункана и его семейства, второй стакан он поспешно выпил за здоровье леди, третий во избежание каких-либо неприятностей между сэром Дунканом и майором Дольгетти, а четвертый за всех благородных джентльменов. После этого храбрый воин согласился удалиться к себе в комнату.

Через несколько минут слуга, нечто вроде дворецкого, принес в комнату Дольгетти бутылку вина и запечатанный пакет, адресованный «высокому и могущественному владетельному маркизу Аржайлю, лорду Лорнскому».

Ротмистр любезно спросил у слуги, почему лорд Камбель не едет завтра с ним сам, и простодушный дворецкий объяснил ему, что сэр Дункан и супруга его имеют обыкновение проводить в посте и молитве день, когда толпа диких горцев внезапно ворвалась в их замок и убила четверых детей во время отсутствия сэра Дункана.

Рано утром воин наш был разбужен; закусив, он нашел лошадь свою оседланной и проводников готовыми. Ротмистр, тронувшись в путь, увидал себя окруженным шестью вооруженными горцами, под начальством офицера. Никто из горцев не говорил ни по-английски, ни по-шотландски, а ротмистр не говорил по-гаэльски. Подъехав к озеру, начальник отряда протрубил какой-то сигнал, и в ответ на него к берегу подошла большая лодка, на которую и поместились горцы и ротмистр с своим Густавом. М-р Дольгетти мог бы любоваться чудными пейзажами, открывавшимися ему и с той, и с другой стороны реки, но чувство голода отняло у него всякую охоту любоваться природой, и он с удовольствием смотрел на дымок, вившийся из труб замка, и предвкушал, что там готовится приятный для него «провиант». Наконец лодка пристала к плотине, около которой были разбросаны бедные хижины, а от них шла дорога к замку.

Местечко Инверрара носило на себе отпечаток жестокости описываемого нами времени. Улицы были обстроены жалкими хижинами, среди которых местами виднелись каменные здания. Неподалеку от мрачного замка находилась квадратная площадь, а посреди нее над подмостками возвышалась виселица с пятью качавшимися трупами. Две, три женщины сидели на подмостках и вполголоса, в страшном горе, пели панихиду по усопшим. Вероятно жители местечка привыкли к подобным картинам, потому что толпились около ротмистра и с любопытством рассматривали его, не обращая никакого внимания на виселицу.

— Смею спросить, — сказал Дольгетти, обращаясь к одному из любопытных, — за что казнили этих несчастных?

— Тут три разбойника, — отвечал горец, — а двое других оскорбили чем-то Мак-Каллум-Мора.

У ворот замка Дольгетти ожидала другая, не менее страшная картина. На сделанной в палисаде выемке была устроена плаха, на которой лежал топор, а кругом, на опилках, виднелись следы еще свежей крови. Дольгетти только что начал рассматривать страшную плаху, как начальник его конвоя дернул его за полу плаща, показав на высокий шест, на верху которого торчала голова недавно казненного человека. Улыбка горца, показавшего на голову, не понравилась ротмистру, и он увидел в ней дурное предзнаменование. У ворот замка Дольгетти соскочил с лошади, и его любимца Густава у него отобрали. Это обстоятельство опечалило ротмистра сильнее, чем печальные предчувствия при виде казненных людей. Уполномоченного ввели в комнату, вроде караульни, и приказали подождать, пока о нем доложат маркизу. В караульне было множество солдат, насмешливо и презрительно смотревших на вооруженного воина. Наконец появившийся дворецкий важно пригласил Дольгетти следовать за ним к маркизу Аржайлю. Залы, чрез которые они проходили, были полны гостей разных званий, а в одной из передних комнат стояли в две шеренги толпы слуг, одетых в ливреи фамильных цветов Аржайля — красного и желтого. У входа в приемную комнату стояла почетная стража. Глазам Дольгетти представилась зала в виде длинной галереи с цветными окнами и с стенами, украшенными фамильными портретами. В конце галереи стоял маркиз Аржайль, окруженный роскошно одетыми дворянами, между которыми были и духовные лица.

Смуглый цвет лица и морщины на лбу придавали маркизу вид серьезного и сурового человека. Это был высокий и худощавый мужчина. Не смотря на то, что в лице у него было некоторое коварство, а неприятный взор свой он обыкновенно устремлял на пол, собственный клан Аржайля обожал его, но зато другие горные племена боялись его и ненавидели.

Надо думать, что Аржайль, окружив себя блестящим дворянством и поставив почетную стражу, думал ослепить уполномоченного врага своего Монтроза. Но Дольгетти, который сиживал за одним столом с коронованными особами, нисколько не смутился и, подойдя к маркизу, отдал ему честь по-военному.

— Позвольте пожелать вам доброго утра или, лучше сказать, доброго вечера, милорд. «Beso а listed los manos», как говорят испанцы, — проговорил ротмистр.

— Кто вы, сэр, и что вам угодно? — спросил Аржайль тоном, которым желал прекратить неуместную фамильярность ветерана.

— На вопрос ваш, милорд, я отвечу вам, как отвечали мы в маршальской школе «peremtorie»…

— Расспроси, Нель, кто он и что ему надо, — сказал маркиз, обращаясь к одному из стоявших тут молодых дворян.

— Зачем же? Я избавлю джентльмена от труда расспрашивать, — продолжал ротмистр. — Я, Дугальд Дольгетти из Друмтвакета. Служил ротмистром в войсках различных держав, а теперь произведен в майоры неизвестного мне ирландского полка. Прибыл сюда со знаменем мира, парламентом от его сиятельства, могущественного лорда, графа Джемса Монтроза и других благородных приверженцев его величества короля. Да здравствует король Карл!

— Понимаете ли вы, сэр, где вы находитесь, и как опасно шутить с подобными нам людьми? — спросил маркиз.

— Я прибыл с поручением от благородного графа Монтроза, — продолжал Дольгетти, — и прошу вас прочитать его полномочие. Оно мне дано для того, чтобы я вел с вами переговоры от имени этого доблестного начальника.

Маркиз, презрительно взглянув на поданную ему бумагу с печатью, с негодованием бросил ее на стол, и затем спросил у окружающих, чего заслуживает человек, явившийся уполномоченным от бунтовщиков против государства?

— Высокой виселицы и короткой исповеди, — заметил кто-то из дворян.

— Джентльмены! — сказал Дольгетти, — прошу вас иметь в виду, что граф Монтроз жестоко отомстит вам за обиду, которая будет нанесена его парламентеру.

Присутствующие презрительно засмеялись.

— И кроме того, — продолжал он, — позвольте надеяться, что ручательство благородного джентльмена, сэра Дункана Камбеля Арденвура, в моей безопасности не останется без внимания. Нарушение законов войны в моей особе будет неизгладимым пятном для его честного имени.

Многих удивили слова Дольгетти, и они начали перешептываться.

— Разве сэр Камбель честью поручился за безопасность этого человека? — спросил один из дворян у маркиза.

— Не думаю, — отвечал маркиз, — но я не успел прочесть его письма.

— Нам бы хотелось, чтобы вы прочли его, — сказал кто-то из Камбелев. — Неужели стоит рисковать честью сэра Арденвура из-за такого дюжинного человека?

— Между тем одна мертвая муха может испортить весь целебный запас, — заметил один из духовных.

— Принимая во внимание, — заговорил опять Дольгетти, — ту пользу, которая может проистечь из ваших слов, сэр, я прощаю вам ваше неприличное сравнение меня с мухой, равно как и джентльмену в красной шапке его неуместное обозвание меня «дюжинным». Относительно же того, что сэр Камбель вызвался быть моим поручителем, вы узнаете завтра, когда он приедет.

— Если действительно сэр Дункан будет здесь завтра, — сказал один из дворян, — то право жаль заводить дело с этим беднягой.

Все обступили маркиза и видно было, что патриархальное влияние предводителей кланов было еще весьма сильно. Маркиз счел необходимым уступить заявлениям дворян и отдал приказание отвести пленника в безопасное место.

— Пленника! — вскричал ротмистр, и с такой энергией начал отбиваться от хватавших его горцев, что маркиз побледнел и взялся за рукоять сабли.

^{Дольгетти начал отбиваться от хватавших его горцев.}

Сила взяла свое, и горцы обезоружили Дольгетти, связали ему назад руки и повели по мрачным переходам к небольшой калитке, окованной железом. За этой калиткой была другая, которую отворил безобразный горец с длинной седой бородой. Глазам ротмистра представилась крутая и узкая лестница вниз. Развязав ему руки, стража толкнула его вниз и оставила на произвол судьбы.