Первому плаванию в Ирландию и знакомству с Изольдой соответствует последнее свидание с королевой. Характерно, что и в том и другом случае Тристан предстает перед Изольдой переодетым, в чужом обличье: в первом случае он выдает себя за жонглера, во втором - прикидывается нищим. Обе встречи связаны с большим риском: в первой в Тристане могут узнать убийцу Морхольта, во второй - в смиренном нищем могут распознать Тристана, навсегда изгнанного из королевского дворца.
В результате победы над драконом Тристан получает Изольду. Но эта "добыча" мнима, так как он просит руки девушки не для себя, а для своего дяди. Таким образом, его "владение" Изольдой в данном случае чисто номинально. В симметричном эпизоде Тристан одерживает победу над великаном. Каков результат этой победы? Герой отстраивает роскошный грот, где находится изображение его возлюбленной. Он как бы снова получает Изольду, и опять-таки фиктивно: он владеет не возлюбленной, а лишь ее изображением.
Что может быть симметричным такому важному эпизоду, как узнавание ирландской принцессой в Тристане убийцы ее дяди? Следует заметить, что в этот момент юноша подлинно завоевывает Изольду, завоевывает не в поединке, а в ее собственном сердце. Совершенно несомненно, что девушка опускает меч, занесенный над головой героя, повинуясь не доводам разума, но велению сердца. Этому эпизоду симметрична сцена, где Изольда узнает об "измене" возлюбленного, и это было пошатнуло ее любовь. Она, конечно, не может разлюбить Тристана, но долго не может простить ему этой измены, пусть и мнимой.
Любовный напиток закрепляет любовь молодых людей, так сказать, материально. Этому эпизоду симметрична женитьба Тристана на Изольде Белорукой. Этой женитьбой герой пытается освободиться от своей любви. Это акт отказа от Изольды, попытка преодолеть силу приворотного зелья.
Наконец, последняя симметричная пара. Корабль с Тристаном, молодой ирландской принцессой и их спутниками приплывает в Корнуэльс. Юноша вручает королю свою добычу. Марк сочетается браком с Изольдой, Тристан отказывается от возлюбленной, но отказ этот мнимый: уже в первую брачную ночь, пока обманутый Марк лежит с Бранжьеной, Тристан заключает в объятия свою ирландку. В симметричном эпизоде Тристан тоже отказывается от Изольды, уходя в добровольное изгнание. И этот отказ тоже мнимый: герой продолжает любить королеву и затем не раз тайком встречается с ней.
Это стремление к симметрии эпизодов характерно для нашей легенды в целом. Можно было бы насчитать больше симметричных пар. Но из-за того, что мы имеем дело с рядом версий, в которых последовательность эпизодов не строго идентична, их затруднительно расположить на схеме. Да у произведения XII в. и не могло быть столь последовательной и мелочной симметрии; она могла бы быть плодом лишь изощренного умельца, скажем, эпохи барокко или поздней готики, но никак не ранее. В числе таких не вполне симметричных (но несомненно параллельных) эпизодов можно назвать сватание к Изольде сенешаля ирландского короля (сенешаль, как известно, выдает себя за победителя дракона) и ухаживание за корнуэльской королевой Кариадо.
Как видим, параллельные эпизоды не только симметричны. Они складываются в последовательную цепь оппозиций - рождения и смерти, первого и последнего боя, первой и последней встречи и т. д. Полезно отметить, что обе эти части - восходящая и нисходящая - развития сюжета и судьбы героя подчинены влиянию моря.
Иное - в срединной части, целиком посвященной любви протагонистов. Здесь царит иная стихия, безбрежная, изменчивая и неуловимая, как море, но менее тревожная и угрожающая. Это лес. Образу леса в средневековом романе можно было бы посвятить специальное исследование. Это отразило реальное положение вещей: лес в Средние века был наиболее привычной, обыденной обстановкой, в которой жили люди той эпохи, стихией, одновременно привлекавшей и пугавшей. Поэтому, как справедливо заметил А. Я. Гуревич, в эту эпоху "лесной ландшафт присутствует в народном сознании, в фольклоре, в воображении поэтов" {А. Я. Гуревич. Категории средневековой культуры. М., 1972, стр. 38.}.
Лес в судьбе Тристана играет особую роль. Он всегда герою дружественен. Здесь он охотится, прячется от врагов, подстерегает баронов-предателей, здесь проводит три трудных и суровых, но прекрасных, года с возлюбленной. Лес, при всей своей бескрайности и аморфности, символизирует некоторую надежную стабильность. По крайней мере для Тристана. Поэтому-то наш герой столь часто и столь охотно скрывается под сенью леса. Недаром он знает повадки лесных обитателей, распознает след зверя, подражает голосам птиц и вообще чувствует себя здесь как дома.
Но в этой срединной, "лесной" части легенды перед нами несколько иной Тристан. Поведение его непоследовательно, противоречиво, лишено логики. Все это дало основание Дени де Ружмону говорить о "загадках" {D. de Rougemont. L'amour et l'Occident, p. 23-24.} в характере героя и строить свою концепцию легенды во многом на анализе этих загадок.
Прежде чем обратиться к этой серии непоследовательностей, полезно отметить, что легенда о Тристане - это история взаимоотношений героя с целым рядом персонажей. Их много, этих действующих лиц, сталкивающихся с Тристаном, они плотно заполняют повествование. Здесь есть непримиримые враги, вроде карлика Фросина, трех баронов-предателей, Андрета, есть верные друзья - Горвенал, Динас из Лидана, Перинис, Каэрдин и т. д. Но речь сейчас не о них. Во взаимоотношениях лишь с тремя персонажами раскрывается характер Тристана и, собственно, реализуется легенда. Это король Марк, Изольда Белокурая и Изольда Белорукая.
Король Марк - дядя Тристана. Но не этим определяются их отношения. Дени де Ружмон так излагает содержание легенды: "Тристан родится в горести. Отец его только что скончался, его мать Бланшефлер умирает, родив сына. Отсюда имя героя, мрачный колорит, окрашивающий его жизнь, низкое грозовое небо, нависающее над легендой. Король Корнуэльса Марк, брат Бланшефлер, берет сироту к своему двору и воспитывает его" {D. de Roagemont. L'amour et l'Occident, p. 21.}. Непонятно, из какой версии извлек исследователь этот вариант. Марк нигде не воспитывает Тристана. Это очень важно. Приверженность героя к королю Марку не выработана многими годами близкого общения. Таким образом, приверженность эта - плод обдуманного решения, пусть и пришедшего внезапно, как наитие свыше. М. Казенав видел в этой приверженности нечто мистическое: "Когда, - писал критик, - после того, как он отвоевал наследство отца, герой решает стать вассалом Марка, низвести себя до уровня его баронов и подданных, мы должны думать, что отныне речь идет об особой связи, о мистической зависимости, а не об обычной феодальной верности" {M. Caztnave. Le Philtre et l'amour, p. 31.}. М. Казенав совершенно прав, когда отрицает чисто "феодальный" характер отношений Тристана и Марка. Совершенно очевидно, что это отношения не вассала и сюзерена. Это и не родственные или не вполне родственные отношения. Тристан называет Марка чаще не "дядей", а "отцом", и король Корнуэльса относится к племяннику совсем не как к обычному родственнику (Андрет - тоже племянник Марка, но взаимоотношения их совсем иные). Мы не склонны видеть в этой взаимной приверженности что-то сверхъестественное и мистическое. Но это несомненно любовь, а в ней всегда есть что-то необъяснимое, внелогическое.
Достоин ли Марк такой любви?
Во многих эпизодах легенды король Корнуэльса выглядит ровней Артура, короля бриттов. Он мудр, справедлив. От него веет уверенной неторопливостью. Он действительно никуда не спешит, разве что в тот знаменательный день, когда открывает в лесу спящих любовников. Марк любит стабильность, устойчивость, привычность каждодневного обихода. Короля Марка можно сопоставить с персонажами поздних "жест", например, из цикла Гильома Оранжского. Как и они, Марк - слабый король. Он не снаряжает военных отрядов, не бьется с воинственными соседями, он безропотно готов платить тяжелую и унизительную дань ирландцам. Он не думает о будущем страны и он, несомненно, - плохой политик. Он позволяет своим баронам спорить с ним и угрожать ему смутой. Что же, взаимоотношения Марка с Андретом, с Ганелоном, Годоином и Деноаленом верно передают феодальный миропорядок с его междоусобицами и своекорыстным неповиновением баронов. Идиллии артуровского королевства здесь нет и следа.
Ученые, в частности, Ж. Ш. Пайен {"Les Tristan en vers". Ed. de J. Ck. Payen. Paris, 1974, p. X.}, верно подметили "антибаронский" смысл нашей легенды. Добавим сюда остроумную находку А. Блока (в набросках неосуществленной исторической драмы "Тристан"): мятежные бароны, угрожающие "отпасть" и уйти в свои замки, преследующие любовников и требующие от Марка жестокого суда над ними, трусливо пасуют перед Морхольтом {А. Блок. Собр. соч., т. 4. М.-Л., Гослитиздат, 1961, стр. 545.}.
Этим кичливым, злобным, завистливым баронам противостоят в легенде простые рыцари, не поднявшиеся еще достаточно высоко по социальной лестнице. Противостоят, если и не явно выражение, то позиция "автора" не подлежит сомнению. А Беруль красноречиво и недвусмысленно назвал одного из баронов Ганелоном, намекая на известный персонаж "Песни о Роланде".
Тристан для Марка как для слабого, "ленивого" короля очень удобен. Это - готовый наследник. Его не надо воспитывать, направлять, подталкивать. И он родственник, что снимает споры о законности передачи ему престола. Это внешне, на уровне разума, на уровне высокой политики и государственных интересов. Но есть и другой уровень - личный. Лично Тристан Марку очень симпатичен. Симпатичен не только многочисленными знаниями и умениями, о которых уже говорилось выше. Симпатичен своей добротой, отзывчивостью, бескорыстием. Марк, конечно, очень одинок. У него нет ни одного друга. Только враги и завистники. Отвратительный племянник Андрет, видимо, мечтающий о престоле дяди. Мятежные бароны. Придворный интриган Кариадо. И вот появляется Тристан. Марк видит в нем свои черты. Мы знаем, каким Марк был королем. Но не знаем, каким он был рыцарем. Но зачем предполагать, что он им был плохим? Рыцарская горячность Тристана не может не импонировать Марку. Как и многочисленные таланты юноши. Марк мечтает, что в Тристане осуществится то, что не осуществилось в нем: мудрец и рыцарь на троне. Но это - опять-таки на высшем уровне, имея в виду государственные интересы. А на личном, глубинном? Здесь Марку нравится Тристанова непрактичность: отвоевать свое королевство и отказаться от него - так мог бы (или хотел бы) поступить и Марк, так он почти и делает, хватаясь за Тристана как за наследника.
Таким образом, приверженность Марка к Тристану двойственна, если не "двоесмысленна". Это и следствие родства душ, и результат обдуманного, расчетливого решения. То есть, это и благородный порыв сердца, и эгоистическое желание переложить на чужие плечи свои заботы, которые становятся уже непосильными.
Но мятежные бароны путают карты: приходится жениться. Что нужно Андрету и другим, кого Беруль постоянно называет "проклятыми богом"? Мотивы поведения баронов в нашей легенде выяснены очень точно. Это - желание и впредь иметь дело со слабым королем. Их требования - в какой-то мере пробный шар. Им надо выяснить, как далеко Марк пойдет на уступки. И как только он решительно говорит "нет", они прекращают свои домогательства.
А уступать Марку приходится постоянно. Но следует иметь в виду, что уступает он не какой-то моральной системе, а грубой силе. Он уступает баронам так же, как вынужден был уступать Морхольту и другим ирландцам. Силе он может противопоставить только уловки, только хитрость. Он оттягивает решение о женитьбе, а когда оттягивать более становится нельзя, придумывает уловку с ласточками и золотым волосом. Марк надеется, что принцессу с золотыми волосами невозможно найти, быть может, ее не существует вовсе. Но тут он несколько просчитался, недооценив Тристана.
У Беруля, как заметил М. Лазар, Марк напоминает мужа-рогоносца из фаблио {М. Lazar. Amour courtois et fin'amors, p. 154.}. Думается, это не совсем так. Вот Марк сидит на сосне и подслушивает ночной разговор любовников, вернее, сцену, которую они для него разыгрывают. Чего он хочет? Увериться в их невиновности. То есть - самому обмануться, если угодно. Потому что он их любит и потому что так ему удобнее. Для него, слабого короля, главное, чтобы не было, как теперь бы сказали, конфликтной ситуации. Поэтому в столкновении Тристана и баронов он всегда на стороне племянника. Марк к нему привержен, он действительно испытывает к нему отцовские чувства. Но всего дороже ему - покой и стабильность. Поэтому, принимая в свой дом блудную жену после трех лет отсутствия, веря в ее невиновность (или уверяя в этом других), он все-таки удаляет Тристана, хотя эта разлука не может не печалить стареющего короля.
Эта разлука воспоследовала после знаменитой сцены в лесу. Эта сцена вершина в развитии (точнее, раскрытии) характера корнуэльского короля. Эта глубокая по своему психологизму сцена поразительна для XII столетия. Думается, другой такой в западноевропейском рыцарском романе - не найти, хотя мотив меча, разделяющего спящих, довольно распространен (он есть, например, в "Песни о нибелунгах"). В сцене этой Марк совсем не смешон, каким он мог бы показаться из-за своей наивной доверчивости, отрицающей всякую логику и здравый смысл. Он величественен. Он дарует любовникам, тяжко его оскорбившим, жизнь, хотя мог отнять ее. И он оставляет свой меч, свой перстень и свою перчатку, напоминая о своих правах мужа, сюзерена и короля. Типично феодальный жест: ведь это знакомые нам по правовым нормам эпохи investitura per gladium, per annulum, per gantum. И в этой сцене весь Марк: для него главное - как мы помним, покой. Как он старательно убеждает себя, что от ношения любовников безгрешны! Как он хочет верить в это и как затем хочет уверить других! Однако королем движет, конечно, не только стремление к покою. Он благороден и великодушен, добр и душевно широк. Эти высокие моральные качества Марка и лежат во многом в основе конфликта. Дело не в том, что Марк для Тристана король и "отец"; он _хороший_ король и _хороший_ "отец"; вот за это юноша и любит дядю, поэтому и глубоко страдает, его обманывая, поэтому если его неудержимо влечте к Изольде, то не менее сильно отталкивает от нее. Дело здесь не в Изольде, которую юноша всегда любит одинаково, а в Марке, в его высоких моральных качествах. Но Марк способен и на внезапную - как бы от раздражения - жестокость. Он готов казнить любовников, отдать Изольду на поругание прокаженным, обречь ее на суд раскаленным железом. Подобная жестокость, между прочим, превосходит правовые нормы Средневековья. Иногда это объясняют воздействием субстрата легенды, ее кельтской основы. Здесь на помощь призывают этимологию. По-кельтски "марк" (или "марх") значит "лошадь". И у героя нашей легенды появляются лошадиные уши (у Беруля, например). Иногда идут еще дальше и сопоставляют имя корнуэльского короля с индоевропейским корнем "mar-" ( "смерть"). Так, например, полагает М. Казенав {М. Cazenave. Le Philtre et l'amour, p. 90.}. Думается, однако, что это сопоставление явно натянуто, хотя, конечно, можно порассуждать о том, что общение с королем Марком приносит в конце концов нашим героям смерть, что фигура короля с самого начала окрашена в мрачные тона. Что касается лошадиных ушей, то появление этого мотива в легенде где-то на ранней стадии ее развития - может быть объяснено влиянием этимологии: раз имя персонажа обозначает "лошадь", то и у его носителя во внешности появляются "лошадиные" признаки. Но и только.
Ни от мрачной аллегории смерти, ни от не совсем понятного символа лошади в образе Марка ничего нет. И в его внезапной вспыльчивой жестокости нет ничего мистического. Она - тоже от слабости, от неуверенности, от желания стабильности.
Эти качества короля проявляются и в его отношении к Изольде. В легенде почти не говорится, что Марк вкушает с женой чувственные радости. Он любит ее, скорее, как дочь. Если в нашей легенде кто и испытывает разлад между чувством и долгом, то это как раз король Марк. Лишь долг, своеобразно персонифицированный в образе мятежных баронов, заставляет его преследовать любящих. Сам бы он, быть может, даже умилился их юному чувству. И жалость, смешанная с умилением, коснулась Марка в многозначительной сцене в лесу Моруа.
Итак, Марк испытывает по отношению к Тристану чувство сложной привязанности, и лишь воспоминание о долге (правах и обязанностях) мужа и короля может поколебать эту любовь.
Тристан тоже любит Марка. Но любовь к Изольде на какой-то момент оказывается сильнее. Когда это происходит? Пока длится действие любовного напитка. То есть, для Беруля - три года. Это очень тонкая деталь. В душе Тристана сталкиваются в противоборстве две любви. Сначала, еще в Ирландии, побеждает приверженность к Марку: юноша не задумываясь предназначает дяде девушку, которую завоевал для себя в столь трудном поединке. Затем начинает действовать напиток. Это Тристана ослепляет. За все три года в душе его не мелькает ни тени раскаяния. Он хитрит, обманывает, предает, прячется, пускается в бегство, внезапно нападает. И так - с первых шагов на корнуэльской земле: ведь пока опоенный Марк возводит на брачное ложе Бранжьену, Тристан сжимает в объятиях Изольду. Но когда кончается действие напитка, для юноши начинается подлинная трагедия. Он продолжает любить ирландскую принцессу. Но он снова любит Марка. Верх берет попеременно то одна, то другая любовь. Побеждает любовь к Изольде.
Как все было бы проще (и примитивней!), если бы Марк оказался злодеем или заклятым врагом героя. Каким бы это было оправданием Тристану! Трагизм нашей легенды во многом состоит в том, что неодолимые препятствия, с которыми борются герои, - не вне, а внутри них, в том, что Тристан и Изольда ополчаются не на коварных злодеев и не на бесчеловечные общественные законы (скажем, кровной мести, как другие прославленные любовники - Ромео и Джульетта), а на доброго и слабого короля Марка.
И вот еще одна существенная деталь, тонко подмеченная Ж. Ш. Пайеном. Герои связаны системой обязательств не только с Марком. Они нарушают не только божественные установления. Они живут не в некоем вакууме. Они окружены людьми, от них зависящими, с ними связанными. "Тристан, - пишет Ж. Ш. Пайен, - среди прочих рыцарей выделяется доблестью и доверием короля, поэтому именно ему надлежит заниматься военной выучкой молодых людей. Изольда же, ибо она королева, должна выдавать замуж бедных дворянских девушек и снабжать их приданым" {"Les Tristan en vers", p. IX-X.}. Наша легенда - это повествование о судьбе исключительного героя во многом в исключительных же обстоятельствах. Но эта исключительность не исключает и мелких забот обыденной жизни. Мотив развенчания баронской вольницы, столь явно роднящий ряд ранних обработок легенды о Тристане и Изольде с памятниками героического эпоса (особенно не каролингских циклов), реализовался не только в картинах борьбы героя с "проклятыми богом", но и в той заинтересованности окружающим, которая появляется у героев в тот момент, когда действие напитка начинает слабеть. Это "возвращение к жизни" испытывают оба любовника-и Тристан, и Изольда.
Дочь ирландского короля - характер более цельный и сильный, чем Тристан или Марк. Она - человек одного порыва, одной страсти, яростной и целеустремленной. Она совсем непохожа на череду героинь куртуазной литературы, на Геньевру, Лодину, Эниду рыцарских романов эпохи. В ней много языческого, варварского. По народным представлениям - она колдунья, то есть знахарка, сведущая в таинственных свойствах трав, в сокровенных приметах и заговорах, в вещих снах и знамениях. Если кто в нашей повести и принадлежит "другому" миру, то это Изольда. Ирландия в легенде изображена остраненно: это далекая заморская страна, окутанная густыми туманами, раскинувшаяся под низким пасмурным небом. Характерно, что из Ирландии приплывает гигант Морхольт, именно там свил гнездо злобный дракон. А Изольда - дитя этих диких скал и нелюдимого моря. Как натуры импульсивные, Изольда легко переходит от яростного гнева к не менее пылким ласкам. Самый яркий в этом отношении эпизод - попытка умертвить Бранжьену. Столь же решительна Изольда, когда узнает в выздоравливающем Тристане убийцу Морхольта. И ни тени колебания не замечаем мы у корнуэльской королевы, когда она, заметив одного из враждебных ей баронов, просит возлюбленного получше натянуть свой лук и точнее направить стрелу. Изольда не знает сомнений. Лишь однажды она колеблется: когда приставляет к мечу Тристана тот страшный осколок, что извлекла когда-то из черепа Морхольта. И решение приходит: убить убийцу. Убить не потому, что Тристан оказался предателем, нарушил установленные нормы. Нет, Тристан поразил Морхольта в честном поединке, и Изольда это знает. Ею движет любовь. Родственная любовь. Но новая, пробуждающаяся любовь к чужеземцу побеждает родственное чувство. И снова колебания, и снова необходимость принять трудное решение. Но приняв его, Изольда не поддается более сомнениям. Полюбив Тристана, она всецело отдается этой любви. Она, конечно, не любит Марка, и до сцены с напитком мечется от бешенства: она не может простить молодому человеку, что, завоевав ее в поединке, он пренебрег ею и предназначает ее другому. Считается, что Изольда полюбила первая {Ср.: М. Cazenave. Le Philtre et l'amour, p. 53.}. Наверное. Но это не существенно. Важнее, что оба любят раньше эпизода с приворотным зельем. Любовный напиток лишь обостряет чувства обоих. И не случайно, что напиток этот - плод ирландской земли, то есть, он тоже от Изольды; это ее неистовство, ее необузданность. Изольда любит не то что слепо или самозабвенно. Человек одной страсти и одной цели, она отдается любви без колебаний. В ее душе нет конфликта. Ее не смущает ни вынужденное лукавство, ни прямой обман, ни несправедливость. Препятствия ее не пугают. Она преодолевает их и идет напролом.
Какая же любовь изображена в легенде, какая любовь в ней утверждается? Совершенно очевидно, что любовь, далекая от куртуазных норм, допускающих и поцелуи и более откровенные ласки, но отказывающих любовникам в высшем наслаждении, требующих известной изысканности, утонченности, меры (mezura) {См.: М. Lazar. Amour courtois et fin'amors, p. 28-32.}. В нашей легенде изображена иная любовь - пылкая, страстная, плотская (о том, что любовники, прекрасные в своей бесстыдной наготе, сжимают друг друга в объятиях, говорится постоянно). Под стать такой любви и стиль ранних памятников, излагающих легенду, - он весь построен на гиперболах и не знает литот {См.: "Les Tristan en vers", p. IX.}. И вполне очевидно, что такая любовь не осуждается. На это указывает, в частности, постоянное вмешательство (или невмешательство) высшей божественной справедливости. Действительно. Любовники, дабы оправдаться и снова затем обманывать, непрестанно поминают всуе имя божие. И это сходит им с рук. Вмешательство провидения особенно очевидно в эпизоде "прыжка Тристана". Показательно, что юноша прыгает в пропасть из окна часовни, из алтарной абсиды. Он должен разбиться, но остается цел и невредим. А сцена с "мечом целомудрия"? Разве не провидение заставило уставшего после охоты Тристана положить свой меч между собой и Изольдой? "Меч целомудрия" можно, конечно, понимать энигматически. Он безусловно и символ. Но, во-первых, не только символ и, во-вторых, символ не платонических отношений любовников. Положил ли Тристан этот меч случайно (так у Беруля, Тома, Эйльхарта) или умышленно, чтобы еще раз обмануть Марка (так у Готфрида Страсбургского), провидение в любом случае споспешествует молодым людям. Это божие благословение обнаруживает себя и в сцене суда раскаленным железом. И здесь - прямой обман, построенный на примитивной игре слов. И опять высший судия дает себя обмануть. Или участвует в обмане.
Таким образом, вопрос о греховности любви Тристана и Изольды этим постоянным божеским благоволением по существу снимается. То есть, эта любовь конечно греховна - и для героев и для создателей легенды,как любая супружеская измена. Греховна с точки зрения общепринятой морали. Морали, которая противоположна этой любви, но, тем не менее, не осуждается, не развенчивается. У этой любви есть по меньшей мере три оправдания. Во-первых, она родилась до брака, Тристан добыл себе невесту в честном поединке, и она по праву принадлежит ему. Во-вторых, любовь эта не освящена, конечно, ибо освящение предполагает какой-то возвышающий обыденное акт, а скреплена напитком. Напиток связал Тристана и Изольду по отношению друг к другу, но освободил по отношению ко всему окружающему, в частности и ходячей морали. И в-третьих, любовь эта не может быть счастливой. По крайней мере такова концепция нашей легенды.
Она не может быть счастливой не потому, что Изольда обвенчана с другим (в конце концов она могла бы и развестись, развелась же Альенора Аквитанская с Людовиком VII), не потому, что ее любовник связан с Марком сложными психологическими отношениями. Все коренится в характере Тристана. Как он любит Изольду? На всю жизнь, конечно, Но обратим внимание, как он все время нагромождает препятствия этой своей всепоглощающей любви. То есть, он постоянно преодолевает препятствия, которые сам же и создает. То, что препятствия эти созданы самим Тристаном, не приходится сомневаться, и это было точно подмечено Дени де Ружмоном {D. de Roagemont. L'amour et l'Occident, p. 29.}. Однако, Ружмон ошибается, когда пытается понят! причины столь странного поведения героя. Ружмон пишет: "Какова в действительности тема легенды? Разлуки влюбленных? Да, но во имя страсти, во имя любви к любви, которая их терзает, во имя обострения любви ее преображения - даже ценой собственного счастья и собственной жизни" {Ibid., p. 29-30.}. Ибо для Ружмона Тристан любит не Изольду и Изольда любит не Тристана. "Тристан любит чувствовать себя влюбленным, - пишет Дени де Ружмон, - более, чем любит Изольду Белокурую. А Изольда не предпринимает ничего, чтобы удержать Тристана подле себя, ей достаточно любовного сновидения. Они нуждаются друг в друге, чтобы сгорать но не в партнере как таковом. И не в присутствии другого, а скорее - отсутствии!" {D. de Rougemont. L'amour et l'Occident, p. 33.}. Да, отношения любящих можно представить как цепь расставаний и встреч. Но не потому, что лишь этим поддерживается их любовь. Для Изольды, например, и не встает вопроса о выборе: она всегда пойдет за Тристаном, она разлучится с ним, коль скоро он этого захочет, но кинется к нему, лишь только он ее позовет. В этом смысл кольца, данного при расставании молодой женщиной возлюбленному. Тристан тоже любит Изольду всегда сильно и страстно - и в период суровой идиллии леса Моруа, и тогда, когда пытается забыться на службе в чужих краях.
Для Тристана подлинные препятствия - это препятствия психологические, внутренние. Внешние, социальные он легко преодолевает. Он не считается с мнением "баронов-предателей", он может похитить возлюбленную, может продолжать с ней встречаться - у лесника Орри - уже после примирения с Марком и обещания уйти в добровольное изгнание. Внутренние препятствия преодолеть труднее; они оказываются практически непреодолимыми.
Дени де Ружмон считает, что еще одним препятствием, которое придумывает Тристан, является его женитьба. Она действительно стала таким препятствием, усиливающим любовь, но изначально задумана как препятствие эта женитьба не была. Наоборот, женитьба на Изольде Белорукой - это попытка забыть первую Изольду, вытеснить прежнюю любовь любовью к жене. В версии Тома об этом сказано недвусмысленно и прямо: Тристан решил жениться на сестре Каэрдина потому, что она была красавица, как и его возлюбленная, и звали ее тоже Изольдой. То есть, здесь примерно тот же путь, как и при лечении раны, нанесенной "Ирландией": подобное подобным.
Считается, что Изольда Белорукая - это дублет первой Изольды (так и было в гипотетических кельтских источниках). Думается, в структуре сюжета, центром которого является Тристан, это не так. Ведь взаимоотношения героев можно изобразить следующим образом:
Марк
/|\
Тристан | Изольда 2
\|/
Изольда 1
Ведь отношения с ирландской принцессой - это измена Марку. Женитьба на второй Изольде - измена первой. Для того, чтобы не чувствовать вины перед названным отцом, примириться с ним в сердце своем, надо изменить возлюбленной. Тем самым функционально Изольда Белорукая оказывается дублетом Марка. Вот почему Тристан так страдает, не выполняя своих супружеских обязанностей. Вообще, эта часть легенды овеяна не столько тяжелой атмосферой предчувствия гибели героев, сколько дымкой щемящей печали. И печаль эта затаенное страдание бретонской принцессы. Образ ее - очень человечен. Человечен - даже в последнем роковом обмане. Единственном обмане, продиктованном отчаянием, оскорбленным самолюбием любящей женщины, которая ни с кем не хочет делить любимого.
Таким образом, Тристан оказывается героем, постоянно раздираемым двумя противоположными, друг друга исключающими чувствами: любовью к Марку и к Изольде или к двум Изольдам (Заметим, что страдая рядом со второй Изольдой, герой не помышляет о Марке; функционально тот подменен сестрой Каэрдина). И каждый раз он попеременно принимает противоположные решения. Он обречен поступать так всю жизнь, до смерти. В этом смысл мотива смерти, сильного в ряде поздних обработок легенды например, у Вагнера.
Обратим внимание, когда Тристан посылает за Изольдой, то есть вынуждает молодую женщину пойти на общественный скандал, бросить мужа, убежать к любовнику. Не тогда, когда он начинает чрезмерно тосковать в разлуке (тогда он обычно идет в свой грот или, переодетый, навещает Изольду). Он посылает Каэрдина, когда начинает особенно страдать от ран. Ему нужна не просто Изольда (что было бы так понятно), ему нужна Изольда, которая его вылечит. Поэтому можно сказать, что вторая Изольда поторопилась: Тристан не бросил бы ее, по крайней мере не бросил бы надолго. Он бы вернулся. Ведь вернулся же он после поездки в Корнуэльс с Каэрдином. Жан Кокто очень проницательно назвал свой сценарий, написанный на наш сюжет. "Вечным возвращением". Вечно возвращаться - удел Тристана. Возвращаться к Изольде, к Марку, второй Изольде. И снова их покидать. Таков характер нашего героя. Трагедия его это во многом трагедия непоследовательности.
Нет, мы не хотим сказать, что лишь этим объясняется трагический исход нашей легенды. Мотивы роковой предопределенности, в которой своеобразно преломились идеи магической любви-страсти под воздействием "гейса" (заклятия), характерные для ряда памятников кельтской литературы, не могут быть сброшены со счета. Нельзя забывать и о нравственных препонах, продиктованных господствующей моралью. Все эти препятствия Тристан и Изольда вынуждены преодолевать и все это неотвратимо влечет их к гибели. Но, как мы стремились показать, своеобразие характера героя во многом оказывается решающим.
С этим сочетается утверждаемая нашей легендой концепция любви. Подлинная любовь, по мысли "авторов" легенды, это любовь плотская, то есть греховная, то есть незаконная. В этом не следует видеть антиаскетических настроений, имевших хождение в XII в. как реакция на аскетическую проповедь бернардинцев. Если уж искать какую-то доктрину, которую наша легенда призвана была опровергнуть, то это была доктрина куртуазной любви. Действительно, внешняя ситуация нашей легенды вполне соответствует той, которую воспевали куртуазные поэты: рыцарь любит замужнюю даму, стоящую выше его на социальной лестнице. Но Изольда ведет себя совсем не так, как такая куртуазная дама: она не мучает возлюбленного, но ищет любой возможности, чтобы оказаться в его объятиях. Тристан, таким образом, страдает не от "жестокости" своей дамы, а от невозможности сделать выбор между двумя душевными стремлениями. Тем самым любовь перестает быть чувством светлым, радостным, возвышающим, пусть и связанным с некоей "сладостной болью", то есть таким, например, каким воспел его провансальский трубадур Гильем Монтаньяголь:
Amors non es peciatz;
Anz es vertutz que lo malvatz
Fai bos, el'h bo'n melhor.
Et met om en via
De bon far tola dia {*}.
{* "Le troubadour Guillem Montanhagol", ed J. Coulet, Toulouse, 1898, p. 69: "Любовь - это не грех; это, скорее, достоинство, которое делает плохого хорошим, а хорошего - еще лучшим. Она указывает человеку путь к ежедневным добрым делам".}
Любовь Тристана и Изольды не делает их более благородными. И поэтому она их и не оправдывает. Но в оправдании они и не нуждаются. У любви - свои законы. Отстаивая это, наша легенда развивала куртуазные идеи. Но и их преодолевала. Как заметил Ж. Ш. Пайен, "тот, кто любит, - находится за пределами добра и зла" {"Les Tristan en vers", p. XI.}.
Наша легенда провозгласила право страсти. Страсти подчас сумрачной, темной, связанной с несправедливостью, предательством, жестокостью. Такая концепция разрушала куртуазные мифы. Но не отвергала их полностью и бесповоротно. Такая концепция любви и личной жизни стала грандиозным завоеванием литературы, совершенно исключительным для своего времени. Быть может, как раз это нетривиальное решение проблем человеческих взаимоотношений и явилось той притягательной силой, заставившей стольких поэтов обращаться к нашему сюжету. Томас Манн назвал основным импульсом развития европейского романа "принцип углубления во внутреннюю жизнь" {Т. Манн. Искусство романа. - Собр. соч., т. 10, М., Гослитиздат, 1961, стр. 280.}. Автор своего "Тристана" писал: "Принцип углубления во внутреннюю жизнь несомненно связан с этой тайной, когда мы, затаив дыхание, вслушиваемся в то, что само по себе незначительно и совершенно теряем интерес к грубому авантюрному сюжету, который будоражит наши чувства" {Там же, стр. 281-282.}. Авантюрный сюжет, как увидим, появится в нашей легенде лишь на поздней стадии ее развития. В инварианте его не было. Было сложное любовное чувство, бескомпромисное и безнадежное.
Любовь Тристана и Изольды изначально связана со смертью (Морхольта, например), со смертельным риском, ведет постоянно к смерти (баронов-предателей, затем самих героев). Герои гибнут, но не для того, чтобы воссоединиться за порогом смерти, а потому, что не могут долго жить друг без друга. А также - и особенно! - потому, что не могут жить вместе. То есть, потому, что такая страсть бесплодна. Это тонко подметил Рихард Вагнер (хотя он, вслед за Готфридом Страсбургским, слишком преувеличил устремленность героев к смерти, как к единственному избавлению): "Их чувство, - писал великий композитор, - проходит до конца все фазы бесплодной борьбы со сжигающим их в глубине души пламенем, начиная от самых робких сетований, в которых выражает себя неутомимо-страстное желание, от нежнейшего трепета - до вспышки страшного отчаяния при осознании безнадежности этой любви, пока, на конец, бессильно никнущее в себе самом чувство Тристана и Изольды не угасает, как бы растворяясь в смерти" {Рихард Вагнер. Статьи и материалы. М., 1974, стр. 65.}. Эта любовь бесперспективна и безнадежна - в данной ситуации и данных героях - из-за глубокой чело вечности протагонистов, ибо они (точнее, Тристан) не могут бесконечно попирать человеческие нормы, мечутся между противоположными привязанностями, колеблются, не решаясь совершить решающий шаг.
Такой решающий шаг совершают за них (а точнее, за Тристана) окружающие: Бранжьена, подносящая им волшебное питье, Марк, отдающий Изольду прокаженным, изгоняющий племянника, отшельник Огрин, мирящий их с королем, и т. д. Таким же решающим шагом оказывается для героев и смерть, которая "действует" помимо их воли, перекраивая и судьбу. Поэтому-то Тристан и не боится смерти. Не боится не потому, что он храбр, а потому, что смерть окажется еще одной внешней силой, освобождающей его от необходимости принимать решение. Причем, теперь уж навсегда.
Итак, легенда о Тристане и Изольде, как всякая "вечная" легенда, соединяет в себе универсальное (и поэтому мы найдем ей немало всевозможных параллелей) с единичным. Это единичное и является зерном легенды, зерном не только в том смысле, что оно легенду объясняет, но и в том, что дает толчок все новым и новым ее интерпретациям. Как правило, это зерно заключает в себе некую тайну, порождает споры, ибо не объясняется логикой развития действительности, а потому потенциально может быть истолковано по-разному. Зерно нашей легенды, как мы стремились показать, состоит в особенности характера протагониста (причем, именно одного протагониста) и его взаимоотношений с другими героями. Характер этих последних тоже "отмечены", для смысла легенды они небезразличы, но они - вторичны, то есть они не существуют вне столкновения с характером главного героя, помогая ему раскрыться полностью и реализовать себя.
Так было, конечно, и со многими другими памятниками романного жанра, которые тоже имеют своим сюжетом судьбу одного персонажа (таковы, например, все романы Кретьена де Труа). Поэтому отличие нашей легенды от подобных произведений не во внешней ее структуре, а в повышенной, исключительной для своего времени усложненности отношении героя с его окружением.
Что касается "суперструктуры" легенды ("любовный треугольник" и т. д.), то и здесь сказание о Тристане и Изольде на первый взгляд мало оригинально. В действительности же оно неповторимо, ибо все дело не во внешней ситуации, а во внутренней мотивировке поведения действующих лиц.
=
2. ПАРАЛЛЕЛИ
Дени де Ружмон, говоря о легенде в целом, назвал ее "типом человеческих отношений" {D. de Rougemont. L'amour et l'Occident, p. 15.}. Это справедливо: история любовного треугольника, даже в его ограничительном, в духе нашей легенды, варианте постоянно встречается в мифах, сказаниях, литературных памятниках разных времен и разных народов. В этом смысле число параллелей к легенде о Тристане и Изольде практически неограниченно. Неограниченно не только в том случае, если речь идет о составляющих легенду "мотивах", но и тогда, когда перед нами сюжет о любви двух молодых людей, любви, осложненной родственными отношениями с третьим персонажем.
О. М. Фрейденберг перечисляет следующие мотивы нашей легенды: "Похищение героя. Кораблекрушение, странствия по морю, любовное соединение при посредстве ручья, любовный напиток. Дань и жертвоприношения чудовищу. Отъезд среди слез и возврат при ликовании. Бой: с великаном, с чудовищем, с драконом, с женщиной. Отвоевание женщины и отвоевание собаки. Золото, камень, кольцо, меч в виде атрибутов. Рука (resp. белая рука), как атрибут. Неизлечимая рана и женщина-целительница. Волшебные травы, волшебный напиток, волшебная собака, заставляющая забыть о горе. Самозванный претендент, ложно приписывающий себе победу над чудовищем и требующий невесту. Служанка, заменяющая госпожу на брачном ложе. Удаление в лес, мнимая смерть и благополучное возвращение. Герой забывает героиню, герой временно сходит с ума. Нищета, безобразие, неузнанность, перемена имени и наружности. Двойник героини с той же наружностью и с тем же именем, без момента любовного соединения. Рассерженная героиня прогоняет героя, ненавидит его и бранит. Разлуки и встречи, свидания, уловки жены и измены мужу. Герои, обращенные в растительность" {О. М. Фрейденберг. Целевая установка коллективной работы над сюжетом Тристана и Исольды. - В кн.: "Тристан и Исольда. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии". Л, 1932, стр. 15.}.
Из этого перечня мотивов (который можно было бы и расширить), составляющих нашу легенду, можно выделить некоторые, легко отыскиваемые в памятниках литератур разных эпох и разной национальной принадлежности. При этом сопоставлении перед нами могут быть две возможности: совпадение мотива может говорить о генетическом родстве сопоставляемых памятников или указывать на их типологическую близость. Отграничить одно от другого не всегда представляется возможным. Покажем это на нескольких примерах.
Сюжет нашей легенды обнаруживает явное сходство - в отдельных своих компонентах - с рядом мифологем античного Средиземноморья. Действительно. Поход аргонавтов во многом продиктован сходными соображениями, что и плавание Тристана в Ирландию: воспитанный в изгнании, Ясон является к своему дяде Пелию, чтобы потребовать царство. Это ему обещано, но при условии, что он привезет из Колхиды золотое руно. В Колхиде герою приходится пройти ряд испытаний, в частности сразиться с драконом. Дочь царя Ээта Медея, волшебница и врачевательница, влюбляется в Ясона и отплывает вместе с ним. Пелий пытается овладеть Медеей, но это ему не удается (девушка губит его, погружая в кипящую воду якобы для того, чтобы омолодить). Помимо ряда конструктивных мотивов (плавание за руном, которое в какой-то мере может рассматриваться как субститут красавицы с золотыми волосами, битва с драконом, дева-целительница и т. д.), перед нами и намечающийся любовный треугольник. Вообще, подобных "треугольников" античность знает немало (Ипполит-Федра-Тесей, Парис-Елена-Менелай, или: Одиссей-Калипсо-Пенелопа, Ясон-Медея-Креуса, Парис-Елена-Энонаи мн. др.).
Зигмунд Эйснер {S Eisner. The Tristan legend. A Study in Sources. Evanston, 1969, p. 122-125.} приводит следующую таблицу соответствий одного из важных эпизодов нашей легенды (бой Тристана с Морхольтом) с не менее важным эпизодом из биографии древнегреческого героя Тесея (победа юноши над чудовищем Минотавром в лабиринте Крита и его любовная связь с дочерью Миноса Ариадной):
Морхольт Минотавр
а. Героиня - красавица-дочь ко- а. Героиня - красавица-дочь крит
роля Ирландии. ского царя Миноса.
б. Морхольт - брат матери ге- б. Минотавр - незаконное детище
роини. матери героини.
в. Морхольт - союзник отца ге- в. Минотавр - союзник отца героини,
роини.
г. Морхольт требует ежегодной г. Царь Крита требует ежегодной дани
молодыми людьми от име- дани молодыми людьми для Ми
ни короля Ирландии. нотавра.
д. Морхольт переплывает море, д. Дань должна быть привезена
чтобы получить дань. Минотавру.
е. Морхольт не предназначен до- е. Минотавр не предназначен до
чери короля. чери царя Крита.
ж. Вопреки протестам дяди, Три- ж. Вопреки протестам отца, Тесей
стан, которому позже предстоит приезжает издалека, чтобы сра
путешествие к дому Морхольта, зиться с Минотавром в его ло
вызывает Морхольта. гове.
з. Т. к. битва происходит в чужой з. Дочь царя Миноса предает
Морхольту стране, дочь короля отца и дает Тесею новый меч.
Ирландии ничем не может ему
помочь. А Марк дает Тристану
новый меч.
и. Тристан сражается с Морхольтом и. Тесей сражается с Минотавром
на острове, попасть на кото- в лабиринте, доступ в который
рый трудно. затруднен.
к. Тристан убивает Морхольта. к. Тесей убивает Минотавра.
л. Король Ирландии опечален. л. Минос, царь Крита, опечален.
м. В Ирландии не знают, кто м. Ложного победителя нет.
именно убил Морхольта, т. к.
битва происходит в Корнуэльсе.
н. (Позже в Ирландии) Тристан н. Идентификация Тесея не необ
опознан в бане по его мечу как ходима.
убийца Морхольта.
о. Изольда покидает Ирландию о. Ариадна покидает Крит с Тесеем.
вместе вместе с Тристаном.
п. По приезде Тристан отдает п. По приезде Тесей отдает
Изольду Марку как невесту. Ариадну Дионису как невесту.
Таблица эта достаточно красноречива и параллелизм эпизодов двух легенд - античной и средневековой - несомненен.
Или вспомним о ране Тристана, полученной в бою с Морхольтом. Она издает такое зловоние, что никто из окружающих, кроме Марка, не решается приближаться к юноше. Столь же зловонна рана Филоктета, ужаленного змеей.
Как известно, Тристан, раненный ирландцем Морхольтом, может излечиться только в Ирландии, куда он и прибывает, не открывая, кто он. Так и Телеф, раненный копьем Ахилла, может быть вылечен лишь этим самым копьем.
Роль белого и черного паруса в финале нашей легенды известна {См., например, S. Eisner. The Tristan legend, p. 150-155.}. Так и Тесей, отправляясь сражаться с Минотавром, обещает отцу своему Эгею, в случае победы, поднять на мачте белый парус. Но он забывает об этом уговоре, плывет под черным парусом, и отчаявшийся Эгей бросается со скалы в море.
Финал нашей легенды имеет еще одну интересную античную параллель. Речь идет о любви Париса и Эноны. Оставленная Парисом, Энона предрекла ему, что он будет смертельно ранен в Троянской войне и спасти его сможет только она одна. Действительно, когда Парис был поражен стрелой Филоктета, он спешно послал за Эноной. По одним мифам, она отказалась его лечить и юноша умер, по другим - она спешила ему на помощь, но запоздала и найдя его уже мертвым, сама испустила дух у его бездыханного тела.
О чем говорят эти примеры? Указывают ли они на воздействие античных мифов - в их раннесредневековой, по преимуществу латинской, передаче - на сложение нашей легенды? Думается, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Литературная обработка нашего сюжета могла, конечно, вобрать некоторые из перечисленных мотивов в их античной интерпретации. Но использование античного опыта было здесь несомненно факультативным. Как вынужден был признать Б. В. Казанский, "установление литературной параллели доказывает не более, как возможность или вероятность "заимствования"; далеко не все источники этих "заимствований" установлены; и самое понятие "параллели" очень неопределенно и условно. Не говоря уже о сюжете "Тристана и Исольды" в целом, основное его содержание лишь очень схематически соответствует контаминации сказания о Ясоне, добывающем царевну из-за моря для дяди-царя и присваивающем ее, с преданием о Парисе, могущем получить исцеление только от покинутой им любовницы-целительницы, а включение ряда отдельных элементов из совершенно различных легенд является слишком неоправданным в плане прямого литературного заимствования" {"Тристан и Исольда", стр. 117.}.
К такому же выводу приведет нас и сопоставление нашей легенды с рядом мотивов, обнаруживаемых, скажем, в библейских сказаниях. Впрочем, библейских параллелей легенды о Тристане и Изольде настолько немного, что перечислить их не составит труда. Во "Второй книге Царств" ("Вторая книга Самуила") рассказывается о преступной любви Амнона, сына Давида, к своей сводной сестре Фамари (гл. 13). В этом библейском эпизоде герой становится жертвой охватившего его неодолимого любовного влечения. С нашей легендой здесь совпадает лишь мотив запретности любви и одержимости любовью. Мотив одержимости демоном и единоборства с ним, о чем рассказывается в библейской "Книге Товита", может быть сопоставлен с мотивом змееборства из нашей легенды. Но опять-таки это сопоставление нельзя сделать без очень сильной натяжки. При толковании легенды о Тристане и Изольде в духе вагнеровской идеи любви-смерти можно увидеть в легенде и трансформированные мысли "Песни песней": "крепка как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее" (гл. 8, 6-7).
Иногда параллель нашей легенде видят в грузинском предании о любви царевича Абесалома и крестьянской девушки Этер {См.: К. Д. Дондуа. Абесалом и Этер. - "Тристан и Исольда", стр. 175-182.}. С нашим сказанием может быть сопоставлен лишь финал этой истории: больной Абесалом призывает возлюбленную, с которой он разлучен, но она не застает юношу в живых. В горе Этер закалывается. Их хоронят рядом, и из их могил вырастают цветы, переплетающиеся между собой. Вопроса о генетическом родстве этого грузинского предания с нашей легендой ставить, конечно, нельзя.
Среди параллелей нашему сюжету со значительно большим основанием, чем об античных или библейских мифологемах, можно говорить о ряде памятников, хронологически значительно менее от нее удаленных.
Во-первых, можно говорить о совпадении отдельных мотивов. Например, в средневековых литературах Европы не раз встречается мотив воздержания любовников, причем, в этом случае они обычно изображаются разделенными во время сна каким-либо предметом - камнем, куском мяса, мечом и т. п. Скажем, в исландской "Саге о Волсунгах" рассказывается, что Сигурд именно так проводит ночи с Брюнхилд ("Оставался он там три ночи, и спали они на одной постели. Он берет меч Грам и кладет его обнаженным между собой и ею" {"Сага о Волсунгах". Перевод, предисловие и примечания Б. И. Ярхо. М.-Л., 1934, стр. 186.}).
Во-вторых, могут совпадать не один мотив, а несколько, и, главное, их последовательность. Так, Д. С. Лихачев сопоставил легенду о Тристане и Изольде с древнерусской "Повестью о Петре и Февронии Муромских" {Д. С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970, стр. 94-95 (первое изд. - 1958). Ср.: "Изборник". М., 1969, стр. 757 (примечания Р. П. Дмитриевой). Ср. также: Р. П. Дмитриева. Древнерусская повесть о Петре и Февронии и современные записи фольклорных рассказов. - "Русская литература", 1974, Э 4, стр. 91: "Особенно много общего наблюдается между Повестью о Петре и Февронии и Повестью о Тристане и Изольде как в передаче главной поэтической темы и сюжетной линии, так и в отдельных характерных эпизодах. Близость эта носит типологический характер и обусловлена тесной связью всех этих произведений с устно-поэтическим творчеством".}. Действительно, в русской повести ряд мотивов и - главное - их связь и взаимная обусловленность заставляют вспомнить историю Тристана. Петр сражается со змеем, склонявшим к блуду жену брата, подобно тому, как Тристан побеждает дракона, обложившего Ирландию страшной данью. Как и герой западной легенды, Петр заболевает, забрызганный ядовитой кровью змея, и излечить его может только мудрая врачевательница Феврония. Феврония излечивает его дважды, как и Изольда, которая дважды оказывает помощь раненому Тристану. Как и в нашей легенде, в "Повести" результатом лечения оказывается вспыхнувшая взаимная любовь. Она скрепляется браком. Так было, очевидно, и в гипотетических кельтских версиях легенды о Тристане; по крайней мере, юноша обладает девушкой до того, как она становится женой Марка. "Несмотря на социальные препятствия, - пишет Д. С. Лихачев, - князь женится на крестьянской девушке Февронии. Как и любовь Тристана и Изольды, любовь Петра и Февронии преодолевает иерархические преграды феодального общества и не считается с мнением окружающих. Чванливые жены бояр не взлюбили Февронию и требуют ее изгнания, как вассалы короля Марка требуют изгнания Изольды" {Д. С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси, стр. 94.}. Добавим, что, как и Тристан, Петр испытывает и сомнения, то есть ему приходится преодолевать не только внешние препятствия, но и внутренние. Есть и другие совпадения, например, в сцене в лодке, когда Феврония умным ответом осаживает надоедливого поклонника (вспомним ухаживания Кариадо в нашей легенде). И наконец, главное - мотив любви за порогом смерти. Петр и Феврония умирают в один день, и тела их неотвратимо оказываются в одном и том же общем гробу.
Тема посмертного соединения, причем, не обязательно непосредственного, но чаще символического - крон двух деревьев, тянущихся друг к другу цветов, табличек с вырезанными на них именами любящих - постоянно встречается в литературе и фольклоре. Поэтому любовь "до гроба" не есть непременная принадлежность нашей легенды. На ее основании делать какие-либо выводы о возможных заимствованиях по меньшей мере неосторожно. Между тем это иногда утверждается. Так, Л. А. Дмитриев, развивая верное наблюдение Д. С. Лихачева, писал: "особенно близка к Житию Петра и Февронии Повесть о Тристане и Изольде. И эту близость едва ли можно объяснить только сходством тех эпических мотивов, которые легли в основу муромского жития и старофранцузского эпоса. По-видимому, автору Жития Петра и Февронии была известна какая-то версия Повести о Тристане и Изольде" {"Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе". Л., 1970, стр. 261.}. Вряд ли. А если все-таки была известна, то почему из легенды в ее русской "транскрипции" исчезло главное - мотив недозволенности любви и острота внутреннего неразрешимого конфликта, жертвой которого оказывается протагонист? Как заметил Н. И. Конрад, рассматривая "Лейли и Меджнун" Навои: "Повесть о разом вспыхнувшей любви, об одержимости этой любовью, о смерти в один и тот же миг. Что ж, и тема эта, да и сюжет вечны. И встречались мы с ними в литературе не раз. Любовь с первого взгляда... Она может вспыхнуть и в школе... Она, любовь, может вспыхнуть и на корабле, идущем по ирландскому морю. И даже в кривом, скучном переулке, на который повертывают с Тверской" {Н. И. Конрад. Запад и Восток. М., 1972, стр. 287.}.
Внешняя близость к нашей легенде обнаруживается в персидском романе "Вис и Рамин", написанном поэтом Гургани в середине XI в. Близость сюжетных структур здесь настолько велика, что высказывалось предположение о возможности прямого заимствования {R. Zenker. Die Tristansage und das persische Epos von Wis und Ramin. - "Romanische Forschungen", XXIX, 1910, S. 321-362.}, хотя материальные основания для этого вряд ли могут быть отысканы {Впрочем, в своей новой обстоятельной работе видный французский медиевист Пьер Галле вновь вернулся к этой теме и даже попытался проследить гипотетический путь сюжета персидской поэмы через арабизированную Испанию и куртуазный Прованс к северофранцузским поэтам. В основе исследования П. Галле лежит мысль, что легенда о Тристане и Изольде не могла возникнуть как обычная средневековая легенда, что в ее основе должен лежать конкретный литературный источник, который был при перенесении на европейскую почву и в более архаичную культурную среду "мифологизирован"; поэтому легенда приобрела новые черты и иной смысл, отличающие ее от поэмы Гургани (См.: P. Gallais. Genese du roman occidental. Essais sur Tristan et Iseut et son modele persan. Paris, 1974). П. Галле даже высказал предположение, что перенести легенду на романскую почву мог знаменитый эрудит и писатель Петр Альфонси. Однако это и многие другие утверждения ученого достаточно осторожны и в лучшем случае предварительны.}.
В романе о Вис и Рамине и в легенде о Тристане и Изольде действительно немало общих черт и параллельных мотивов. Прежде всего, параллельна исходная ситуация сюжета: старый король (соответственно Мобад и Марк) решает взять в жены молодую прекрасную девушку (это Вис и Изольда). Но невеста отдает свое сердце юноше, родственнику ее жениха (Рамин и Тристан), который сопровождает ее к королевскому двору. Молодые люди становятся любовниками до брачных торжеств. У них есть надежная и опытная помощница, готовая подменить собой девушку на брачном ложе (кормилица и Бранжьена). На этом параллелизм сюжетов не кончается. В частности, в обоих произведениях любовники вынуждены пройти через испытание огнем, они лгут, обманывают, пускаются в бегство, престарелый муж-король то жестоко их преследует, то готов простить и поверить в их невиновность. Удаленный в изгнание герой, желая забыть любимую, женится на другой (Гюль и Изольда Белорукая), но затем вновь возвращается к своей первой любви. Узнав об этой мнимой измене (то есть, женитьбе), героиня испытывает жестокие муки ревности, долго не может противиться своему чувству. Сопоставлявший эти два памятника немецкий исследователь Р. Ценкер полагал, что персидская поэма оказала воздействие на французский куртуазный роман. Другие ученые возможность такого воздействия решительно отвергали. Дело в том, что многие частные мотивы, которые мы находим в поэме "Вис и Рамин" и в легенде о Тристане, не являются достоянием исключительно этих двух памятников. В то же время очень важным оказывается принципиальное различие в отношении героев к основному конфликту. Если Тристан испытывает необоримое чувство вины, ибо он, как мы стремились показать, не меньше привязан к Марку, чем пылает страстью к Изольде, если эта последняя также сознает незаконность своей любви (хотя это и не внушает ей особых угрызений совести), то, например, Вис открыто ненавидит Мобада и не считает свою измену неправым поступком. Да и Рамин не очень терзается, обманывая дядю. Если в поэме "Вис и Рамин" присутствует мотив одержимости любовью, необоримости и всевластия чувства, то в персидском памятнике нет идеи "любви до гроба" (и "за гробом"); даже напротив: книга многозначительно кончается счастливым браком, длящимся ни много ни мало восемьдесят три года. У этой счастливой четы было и многочисленное потомство, и герои поэмы удачливо правят страной, которой до них управлял Мобад.
Иногда считается, что с нашей легендой поэма о Вис и Рамине сближается благодаря мотиву второй возлюбленной ( жене) и воздержания любовника. Но мотив этот был весьма распространен в XII в. как в литературе Западной Европы, так и Ближнего Востока. Немецкий исследователь З. Зингер {См.: S. Singer. Arabische und europaische Poesic im Mittelalter. - "Abhancllungen dt-r Preussischen Akademie der Wissenschaften", 1918, no 13, S. 8-10.} приводит тому красноречивый пример. Арабский поэт VII в. Кайс ибн-Зарих, согласно легендам, имевшим хождение в XI и XII вв., был женат вторым браком на женщине, носившей то же имя, что и его первая жена Лубна. Но он хранит целомудрие по отношению ко второй жене, так как не может забыть первую. Тема "невозможности замены" постоянно встречается у "куртуазных" лириков Востока и Запада. В. М. Жирмунский приводит красноречивые слова провансальского трубадура Гильома де Кабестань: "Я люблю Вас, госпожа, такой высокой любовью, что эта любовь не дает мне возможность любить другую; но любовь позволяет мне быть куртуазным по отношению к другой даме, и этим я надеюсь отвести от себя это тяжелое страдание; ибо, когда я думаю о Вас, перед которой склоняется радость, я забываю и оставляю всякую другую любовь: с Вами я остаюсь и Вас считаю самой дорогой моему сердцу" {В. Жирмунский. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. М.Л., 1962, стр. 68.}.
Однако мотив полового воздержания, столь часто встречающийся в средневековых литературных памятниках разной национальной принадлежности, генетически восходит к нескольким, совершенно автономным традициям. Мотив этот постоянно возникает в ирландском эпосе, обнаруживающем с нашей легендой многозначительные параллели.
Вопрос о типологическом и генетическом родстве ряда памятников литературы древних кельтов (островных и континентальных) и легенды о Тристане и Изольде стал предметом пристального изучения целого поколения ученых {См.: С. Schoepperle. Tristan and .Isolt. A Study of the Sources of the Romance, v. 1-2. London, 1913; A. Thurneysen. Eine irische Parallele zur Tristan-Sage.- "Zeitschrift fur romanische Philologie", XLIII, 1923, S. 385-402; J. P. Carney. Studies in Irish Literature and History. Dublin, 1955, p. 189-242; 5. Eisner. The Tristan legend. A Study in Sources. Evanston, 1969.}. У нас он детально рассмотрен А. А. Смирновым {А. Смирнов. Роман о Тристане и Изольде по кельтским источникам. - В его кн.: "Из истории западноевропейской литературы". М.-Л., 1965, стр. 49-64.}.
Во-первых, отметим совпадения с нашей легендой отдельных мотивов из так называемых ирландских саг.
Так, маленькая сага "Повесть о Байле Доброй Славы" {Русский текст см.: "Ирландские саги". Перевод, предисловие, вступительная статья и комментарии А. А. Смирнова. Л.-М., 1933, стр. 249-252.} рассказывает о глубокой любви юного героя к Айлен, дочери Лугайда. Они договорились встретиться, чтобы "заключить союз любви". По пути Байле получает ложное известие, что на его возлюбленную напали "воины из Лагена" и убили ее. Юноша не вынес своего горя и упал замертво. Спутники хоронят его и ставят на могиле каменный столб, справив печальную тризну. "И выросло тисовое дерево на могиле той, с верхушкой, похожей видом на голову Байле". Когда Айлен узнала о смерти Байле, она "упала мертвой, бездыханной, и погребли ее, как и Байле. И выросла яблоня из могилы ее, разрослась она на седьмой год, а на верхушке ее - словно голова Айлен". Из этих двух деревьев, выросших над могилами любовников, делают таблички, на которых "поэты и рассказчики стали записывать повести о любви, сватовствах и разных деяниях уладов". Когда король Кормак взял эти таблички в руки, они соединились так крепко, как "жимолость обвивается вокруг ветви". Здесь перед нами по крайней мере три мотива, параллельные легенде о Тристане. Во-первых, это любовь юная, чистая и столь сильная, что смерть одного из любовников приводит к смерти и другого. Во-вторых, это мотив, так сказать, "ложной информации" (как и в нашей легенде, где такую ложную информацию сообщает Изольда Белорукая). Наконец, в-третьих, это мотив соединяющихся табличек, аналогичный мотиву соединяющихся деревьев, выросших над могилами Тристана и Изольды. Как точно заметил А. А. Смирнов, "перед нами как бы фрагмент "тристановского" типа саги, хорошо сохранившийся без всяких сторонних примесей" {А. Смирнов. Указ. соч., стр. 61.}. Но именно "как бы", ибо считать сагу "Повесть о Байле Доброй Славы" источником нашего сюжета, конечно, нельзя.
В другой небольшой ирландской саге "Любовь к Этайн" {Русский текст см. там же, стр. 105-131. Эту сагу А. А. Смирнов также не рассматривает. Ср.: S. Eisner. The Tristan legend, p. 127-133.} с легендой о Тристане и Изольде могут быть сопоставлены по крайней мере четыре мотива. Во-первых, это требование вассалов короля Ирландии Эохайда Айрема жениться и завести наследника. Во-вторых, это мотив поисков невесты ("тогда послал Эохайд послов по всем пяти королевствам Ирландии, чтобы они разыскали прекраснейшую женщину или девушку, какая только найдется в Ирландии, для него в жены"). Затем, это любовь молодого героя (Айлиль Ангуба) к жене брата. Наконец, это мотив лечения героиней недуга героя ("Она продолжала каждый день навещать его и стала теперь мыть ему голову, сама подавать пищу и воду на руки"). Однако эти совпадения ни в коей мере не могут указывать на генетическое родство данной саги с легендой о Тристане или ее прототипом.
В одной из ключевых саг цикла о Кухулине, "Сватовство к Змер" {Русский текст см.: "Ирландские саги", стр. 255-259. А. А. Смирнов в своем обзоре кельтских параллелей нашей легенды эту сагу не рассматривает.}, также находим параллели легенде. Собственно, речь должна идти в основном об одном эпизоде этой саги. Кухулин со спутниками прибывает в дом Руада, короля островов, как раз в тот момент, когда полуфантастические существа фоморы, олицетворявшие для древних ирландцев злое начало, явились туда для сбора дани. Они намереваются увезти с собой Дерборгиль, дочь короля. Кухулин сражается с фоморами и побеждает их, но оказывается раненым в запястье. Девушка лечит его. Кухулин не открывается, кто он, и многие в королевском замке хвастались, что это они убили фоморов. Во время мытья в бане королевская дочь опознает героя. Руад предлагает Кухулину в жены Дерборгиль. Таким образом, здесь перед нами довольно точная параллель эпизода битвы Тристана с драконом, похвальбы ирландского сенешаля, опознание героя во время мытья в бане и лечения его Изольдой. Есть в этой саге и "сопротивляющийся любовник" - это Кухулин в его взаимоотношениях с Уатах, дочерью Скатах.
Говоря об этой саге, отметим в ней еще одну деталь. Среди спутников Кухулина здесь назван некий Дурст, сын Серба. Запомним это имя. Мы вернемся к нему, когда будем рассматривать непосредственные источники нашей легенды.
Среди приведенных примеров таких непосредственных источников мы не найдем. Не найдем мы их и в ряде других саг, которые часто сопоставляют с легендой о Тристане и Изольде.
В довольно древней саге о Требланн, дочери Фройха, сына Ойгнуса {См.: S. Eisner. The Tristan legend, p. 98-99.}, рассказывается о любви героини к юному Фройху, сыну Фидаха Фолтруада. Причем, она полюбила его еще до встречи с ним. Требланн посылает к молодому человеку служанку, предлагая ему бежать с ней. После некоторого его сопротивления они долго блуждают по лесам, затем возвращаются в дом Фройха, который обнаруживает, что его скот украден. Он пускается на его поиски, оставляя молодой женщине чудесный камень, который будет целым, пока герой будет жив. Однако враги юноши при помощи заклинаний разбивают камень, и Требланн, думая что Фройх погиб, умирает от тоски. С легендой о Тристане эту сагу сближает мотив "сопротивляющегося любовника", блуждания по лесу, смерти в результате преднамеренного обмана. Правда, погибает лишь один любовник. Но Фройх, как известно, находит смерть в другой саге - в самой обширной и самой замечательной из ирландских саг - "Похищение быка из Куальнге".
В саге о Лиадан {См.: J. P. Carney. Studies in Irish Literature and History, p. 220-223.}, также достаточно древней, сопротивление оказывает не юноша, а девушка. Основной конфликт саги - между любовью и долгом. Юноша Куиритир устраивает пир в честь поэтессы Лиадан и склоняет ее к любви. После некоторых задержек они бегут на юг, в Мюнстер, и ведут жизнь в лесу. Повстречав местного святого отшельника, они признают над собой его власть. Он разрешает им продолжать жить вместе, но заставляет класть по ночам между собой его молодого ученика. Но вскоре Куиритир порывает с молодой женщиной и отправляется в паломничество. Лиадан следует за ним, но он уплывает в море на небольшой ладье, и с тех пор о нем больше ничего никто не слышал. Героиня находит каменную плиту, на которой обычно молился Куиритир, и на этой плите испускает дух. Когда ее хоронят, эту плиту кладут в ее могилу. Тристановская легенда сближается с этой сагой мотивами "сопротивляющегося любовника", жизни в лесу, встречи с отшельником (Огрин нашей легенды), полового воздержания, смерти из-за предполагаемой гибели возлюбленного.
Есть известные параллели с легендой о Тристане и Изольде также в саге о Бекфоле {См.: S. Eisner. The Tristan legend, p. 99-100.}, жене короля Диармайта, сына Аида Светлого (полагают, что этот Диармайт был исторической личностью и жил в середине VII в. {Ср. М. Dillon. The Cycles of the Kings. Oxford, 1946, p. 75.}). Молодая королева любит Кримтанда, приемного сына Диармайта. На первых порах юноша отвергает эту любовь, как и положено "сопротивляющемуся любовнику", и скрывается от одержимой любовью молодой женщины в лесу. Но Бекфола добивается своего, и в сопровождении служанки направляется в лес, чтобы вести там обычную для подобных сюжетов лесную жизнь. Но нападение волков мешает любящим встретиться. Бекфола бежит на остров, где живет богатырь Фланд. Они проводят ночь вместе, но Фланд не касается молодой женщины. Она предлагает ему жениться на ней, но Фланд просит отсрочки, так как ему надо отвоевать свое наследство. Бекфола возвращается на то место, где оставила свою служанку, думая, что ту растерзали волки, но девушка оказывается жива. Героиня направляется к Диармайту, но, когда Фланд отвоевывает наследство, она бросает мужа и отправляется к нему. Таким образом, здесь целых два "сопротивляющихся любовника" - Кримтанд и Фланд. Мы находим в саге мотив бегства в лес и жизни в нем. Мнимая гибель служанки заставляет вспомнить эпизод из нашей легенды с Бранжьеной, оставленной в лесу на съедение диким зверям.
В сагах о Требланн, Лиадан и Бекфоле, как видим, опять-таки совпадают с легендой о Тристане и Изольде лишь отдельные мотивы. Поэтому считать эти памятники древнеирландской литературы каким бы то ни было источником нашего сюжета вряд ли возможно.
Сложнее вопрос о трех других ирландских сагах, почти точно повторяющих (или намечающих) структуру легенды о Тристане и Изольде. Эти саги подробно проанализированы в научной литературе, в частности в работе А. А. Смирнова, поэтому лишь кратко скажем о них.
Первая из этих саг - "Изгнание сыновей Уснеха" {Русский текст см.: "Ирландские саги", стр. 61-73.}. Здесь рассказывается о любви красавицы Дейрдре, воспитанной в доме короля Конхобара, и юноши Найси. Найси выступает в саге как типичный "сопротивляющийся любовник": он отказывается от Дейрдре, и девушка вынуждена прибегнуть к "гейсу" - магическому заклятию, чтобы заставить его бежать с ней. Они долго скитаются и ведут суровую и трудную жизнь в лесу. Конхобар, который давно собирался жениться на Дейрдре, а после ее бегства разыскивающий ее, хитростью заманивает любовников в западню, где Найси погибает. Дейрдре по-видимому становится женой короля, но не может забыть любимого. В конце концов она бросается со скалы и погибает. Здесь можно обнаружить следующие мотивы, позволяющие сблизить эту сагу с легендой о Тристане: 1) предстоящий брак старого короля с молодой девушкой; 2) любовь героини к юноше и его первоначальное сопротивление; 3) их бегство и трудная жизнь в лесу; 4) мнимое примирение с королем и возвращение любовников к его двору; 5) смерть героя в результате обмана; 6) жизнь героини с нелюбимым мужем; 7) смерть героини, которая не могла пережить своего возлюбленного. Как видим, внешне в этой саге действительно немало мотивов, позволяющих сопоставить ее с нашей легендой. Но нет одного из ведущих - мотива особых отношений юного героя и пожилого короля.
Мы находим его в другой широко известной ирландской саге "Преследование Диармайда и Грайне" {Русский текст см.: "Исландские саги. Ирландский эпос". М., 1973, стр. 718-792.}. Текст этой саги сохранился в ряде списков, которые считаются недостаточно авторитетными. Наиболее хорошо сохранившаяся рукопись относится, по-видимому, к началу XVII в. (с нее сделан и русский перевод), но в этой поздней версии сюжет утратил ряд важных черт, о чем мы скажем ниже.
Основное содержание этой саги (в ее первоначальном виде) таково. Старый Финн решает жениться на молодой красавице Грайне, дочери короля Ирландии Кормака. Во время свадебного пира девушка обращает внимание на юношу Диармайда, племянника Финна. Грайне подносит всем гостям кубок с волшебным напитком, испробовав который, все засыпают. Не пили его лишь Ойсин, сын Финна, и Диармайд О'Дуйвне. Оба отказываются похитить девушку, но она произносит над Диармайдом "гейс", и он вынужден бежать с ней. Они долго скитаются по горам и лесам, а Финн с дружиной преследует их. Но из любви и верности дяде Диармайд не прикасается к Грайне и ночью кладет между собой и девушкой большой камень как символ целомудрия их отношений. Однажды, когда они переправлялись через бурный поток, вода забрызгала Грайне выше колен, на что девушка горько заметила, что вода оказалась "более смелой", чем Диармайд. Юноша не вынес упрека и отдался охватившему его чувству. Преследование любовников продолжается, но Диармайд побеждает всех воинов Финна, с которыми сражается. Наконец Финн предлагает Диармайду примирение, но во время праздничной охоты он под страивает так, что на юношу бросается зеленый банн - гульбайнский кабан, от которого ему было предсказано погибнуть. От руки Финна погибает и Грайне. В более поздней версии затушевано родство Финна и Диармайда, устранены мотивы воздержания и "смелой воды"; изменен и финал: Грайне не гибнет, а становится женой Финна.
Отметим, что Диармайд - это типичный "сопротивляющийся любовник" (как и Тристан по отношению к обеим Изольдам) и он подчиняется Грайне только в результате "гейса". Как и в нашей легенде, соединению любовников помогает волшебное питье. У героя есть друг-воспитатель Ангус из Бруга на Бойне, подобный Горвеналу Тристана. Родственные отношения Диармайда и Финна такие же, как и у Марка с Тристаном. Как и Изольде, Грайне предстоит брак с пожилым королем (впрочем, здесь Финн назван не королем, а вождем фениев). Как и герои нашей легенды, Диармайд и Грайне скитаются в лесу, где ведут суровую и скудную жизнь. Герой саги погибает в результате коварного обмана, как и Тристан. Но нет в саге "Преследование Диармайда и Грайне" таких важных мотивов легенды о Тристане и Изольде, как битва с драконом, сложность взаимоотношений любовников из-за убитого Морхольта, лечения героиней юноши, их одновременной смерти и символического единения за гробом. Есть в нашей легенде и рассмотренной только что саге различия более мелкие, но тем не менее весьма знаменательные. Так, как заметила Гертруда Шепперле {С. Schoepperle. Tristan and bolt, v. II, p. 415.}, воздержание Тристана и целомудрие Диармайда - разного порядка. Тристан не прикасается к жене, так как хранит верность возлюбленной, тогда как Диармайд стремится остаться верным дяде, своему сюзерену. Это различие может указывать на большую архаичность саги, так как мотив верности возлюбленной (что не осложнено семейными отношениями) мог возникнуть лишь в куртуазную эпоху. Есть различия в трактовке "камня ( меча) целомудрия" {Ср. S. Eisner. The Tristan legend, p. 93-94.} и т. д.
Наконец, обратимся еще к одной саге, которую предположительно датируют X веком. Это "Повесть о Кано, сыне Гартнана" {Английский текст см.: М. Dillon. The Cycles of the Kings, p. 79-83.}. Герой саги, как установили исследователи, имел реального прототипа - шотландского короля, жившего в середине VII в. (умер в 688 г.). Хотя отдельные моменты сюжета совпадают с биографией исторического Кано, содержание саги, конечно, вымышленное. Оно сводится к следующему {Cp. S. Eisner. Op. cit., p. 97.}. Во времена Айдана Мак Габрана, одного из шотландских королей, внук его Кано, сын Гартнана, был изгнан из родных земель в Ирландию. Сначала он прибывает в королевство Ульстер, где короли Диармайт и Блатмак принимают его с почетом. Затем он приезжает в Коннахт, где королевствует престарелый Маркан, женатый на молодой красивой Кред. Молодая женщина уже много слышала о Кано и полюбила его еще до того, как встретилась с ним. Во время пиршества в доме отца Кред, Гуайре, героиня опаивает волшебным напитком всех присутствующих, кроме Кано. Она хочет сделать Кано своим любовником, но юноша отказывается, говоря, что согласится на это лишь тогда, когда станет королем Шотландии. Он вручает ей в виде залога камень, в который заключена его душа, покидает дом Гуайре и долго скитается по ирландским лесам. Став шотландским королем, он ежегодно встречается с Кред. Приезжая однажды на очередное свидание, на корабле, после схватки с врагами, Кано появляется перед возлюбленной с лицом, покрытым кровью. Кред, ожидавшая Кано на берегу, поражена его видом, и, думая, что возлюбленный близок к смерти, сама бросается в пропасть и разбивается о скалы. Камень, в котором была заключена душа Кано, раскалывается. Из-за этого сам герой умирает через три дня. Есть в саге один второстепенный персонаж, о котором, однако, следует упомянуть. Это Колгу, сын Маркана от первого брака, влюбленный в Кред и грубо ее домогающийся, злобно выслеживающий молодых людей.
В этой саге перед нами, во-первых, опять "сопротивляющийся любовник", хотя мотивы его воздержания иные, чем в других сагах: он обязан Маркану лишь за оказанное гостеприимство. Отметим затем общий почти для всех рассмотренных нами примеров мотив брака старого короля и молодой женщины, а также мотив ее измены с молодым героем. Такая деталь, как волшебный напиток, усыпивший гостей на пиру, сближает сагу с легендой о Тристане: чудесное питье способствует соединению любящих. Как и в истории Тристана и Изольды, в саге о Кано один из любовников приезжает на роковое свидание на корабле, тогда как другой ждет на берегу. Важен также мотив любви до гроба: подобно Тристану и Изольде, Кано и Кред не могут пережить друг друга. Что касается Колгу, то по своей функции этот персонаж соответствует двум действующим лицам легенды о Тристане - Андрету, племяннику Марка, выслеживающему любовников, и Кариадо, ухаживающему за Изольдой.
Мотив камня, в который заключена душа героя, восхитил A. A. Смирнова, заметившего: "Разрыв камня с душою Кано, вызывающий смерть последнего, и разрыв сердца у Изольды над трупом Тристана, это две крайние точки, между которыми лежит все развитие легенды" {А. Смирнов. Указ. соч., стр. 60.}. Символика камня и заключенной в него души прозрачна и красноречива. Ее параллелизм определенному мотиву нашей легенды несомненен. Но вряд ли между ними протянулась генетическая прямая.
Вместе с тем, если вернуться к саге в целом, то нельзя не заметить, что ее сближает с легендой о Тристане не только параллелизм мотивов. Существенно отметить и совпадение имен персонажей: Маркан - это уменьшительное от Марка. Важна также локализация событий: действие разворачивается между Шотландией и Ирландией, причем Кано оказывается шотландцем, а Кред - ирландкой, совсем как Тристан (если принять, что Леонуа - это Лотиан) и Изольда.
Далекие параллели нашей легенды, такие, как древнерусская "Повесть о Петре и Февронии Муромских" или персидская поэма "Вис и Рамин" говорят лишь о сходности путей художественного сознания - в сходных, конечно, историко-культурных условиях. Ни о чем другом эти параллели не говорят. По этому поводу с исчерпывающей убедительностью высказался В. М. Жирмунский, писавший, что "даже очень близкое сюжетное сходство, при отсутствии убедительных указаний на наличие прямых или косвенных культурных связей и взаимодействий, должно рассматриваться как результат историко-типологических схождений под влиянием общих социально-исторических и художественно-психологических предпосылок" {В. Жирмунский. Народный героический эпос, стр. 63.}.
Сложнее вопрос о кельтских параллелях. Родство мотивов подкрепляется здесь сходностью географической обстановки и совпадением отдельных (вообще-то крайне редких) имен. З. Эйснер {S. Eisner. The Tristan legend, p. 104-105.} предложил следующую схему совпадений, сопоставив легенду (ТИ) с сагами "Преследование Диармайда и Грайне" (ДГ), "Повесть о Байле Доброй Славы" (БДС), "Повесть о Кано, сыне Гартиана" (К), "Повесть о Требланн, дочери Фройха" (Т), "Повесть о Лиадан" (Л), "Повесть о Бекфоле" (Б), и "Изгнание сыновей Уснеха" (ИСУ):
==
3. ИСТОЧНИКИ
Изучение источников нашей легенды может идти двумя путями, вернее, включать два основных направления поисков. Во-первых, следует выяснить, каков исторический фон легенды, что предполагает изучение отразившихся в легенде общественных отношений, отзвуков реальных событий или исторических персонажей, в трансформированном виде вошедших в повесть, наконец, ее географии. В своей совокупности это, в той или иной мере, конечно, даст ответ на вопрос о том, где и когда наша легенда могла зародиться. Во-вторых, следует сопоставить мотивы легенды и ее сюжетную канву с рядом параллельных произведений, у которых с нашей легендой могут быть те или иные генетические связи. Все это в целом позволит с той или иной приблизительностью реконструировать первоначальный вариант легенды, то есть ее прототип.
Следует заметить, что эта методология принципиально отличается от приемов Ж. Бедье при его реконструкции прототипа нашей легенды {См.: J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II. Paris, 1905.}. Ж. Бедье использовал исключительно французские тексты или же восходящие к ним немецкие, английские, скандинавские, итальянские. Он признавал кельтские (и пиктские) источники легенды, но в своих реконструкциях не шел столь далеко. Он позволил себе реконструировать лишь французский прототип. Впрочем, ряд важных текстов был ему еще неизвестен.
В настоящее время большинство исследователей пришло к выводу, что какие-то очень отдаленные корни легенды о Тристане уходят в Шотландию, частично заселенную пиктами. На это указывает изучение валлийских текстов, сохранивших в отрывочной форме фрагменты нашей легенды, точнее же говоря свидетельство о ее существовании. Речь идет прежде всего о так называемых валлийских "Триадах" {"Trioedd Ynys Prydein. The Triads of Britain", ed. by R. Bromwich. Cardiff, 1961.}, созданных в XI-XII вв. (по некоторым данным в XIII в.). В самой суммарной форме они передавали бытовавшие в валлийской среде старые легенды и мифы о местных королях и героях. Среди обширнейшей "артуровской" номенклатуры мы встречаем в "Триадах" упоминания и персонажей нашей легенды. Герой ее называется то Друстаном (или Дрестаном), то Тристаном. Подобная вариативность указывает, как представляется, на свежесть и подвижность бытования легенды в среде населения Уэльса и Корнуэльса, на ее движение с Севера на Юг. Тристан - Друстан здесь постоянно называется сыном короля Таллуха. Оглушение типично при переходе от северных кельтских диалектов к южным (ср. Дрестан - Тристан), поэтому вполне закономерно искать другой вариант имени отца нашего героя. Как было установлено, северокельтским аналогом Таллуха был Талорк {См.: S. Eisner. The Tristan legend, p. 47; Ср.: J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II, p. 105-108; J. Loth. Les noms de Tristan et Iseut. - "Revue celtique", XXXII, 1911, p. 407-411.}.
Исторических персонажей с именами Друстан (или Друст) и Талорк в анналах кельтской Британии немало. Так, в одной из хроник упоминается пиктский король Друст, сын Талорка, умерший в 780 г. Но здесь не сказано, что Талорк был королем (как об этом постоянно говорится во всех редакциях нашей легенды). Да этого и не могло быть: в пиктском обществе с его выборной королевской властью сын короля, как правило, не мог занять трон отца. "Подходящий" король Талорк отыскивается в VI в. Он был сыном некоего Муйрхолаха и правил в течение одиннадцати лет {См.: Н. М. Chadwlck. Early Scotland. Cambridge, 1949, p. 13.}. З. Эйснер и предлагает этого пиктского царька в прототипы отца нашего героя {S. Eisner, The Tristan legend, р. 54.}.
(Заметим в скобках, что в упомянутой выше ирландской саге "Сватовство к Эмер" некий Друст, сын Серба, может рассматриваться как один из самых ранних исторических пиктских "Тристанов". В V в. зафиксирован Друст, сын Ирба; в латинской грамоте, где мы встречаем его имя, оно изображено так: "Drustfiliusirb" что могло при ошибочном чтении и дать Друста, сына Серба. Впрочем, этот Друст не мог быть прототипом нашего персонажа, ибо, как уже говорилось, им был другой носитель этого имени, хотя было бы заманчиво увидеть здесь некоторое перемещение функций: герой легенды передал ряд связанных с ним сюжетных мотивов Кухулину, а имя - спутнику легендарного ирландского героя.)
Итак, анализ пиктских хроник и лингвистические данные, а также изучение "Триад" и валлийской "Истории Тристана" (видимо, фрагмента) указывает на VI в. как на то время, когда жили прототипы героев нашей легенды, видимо, чем-то прославившиеся и оказавшие тем самым воздействие на ее сложение.
Это столетие было очень важным в истории Северной Британии. Здесь заметно усилилось ирландское влияние, принесшее с собой зачатки латинской образованности. В 563 г. ирландский ученый монах Колумба (521-597) отплыл с двенадцатью учениками в Шотландию. На одном из прибрежных островков (Айона) он построил церковь и заложил монастырь. Постепенно проповедь Колумбы распространилась на западную Шотландию, землю пиктов. Христианизация здесь, как и во многих других странах Северной Европы, была исключительно мирной; новая религия довольно органично вошла в сознание местного населения, потеснив старые верования, но не уничтожив их. Шотландское христианство было очень похоже на ирландское, что вполне закономерно. Как и в Ирландии, главными церковными центрами Шотландии стали не епископства (то есть города), а монастыри. Их зависимость от светской власти была минимальной. Известная политическая стабилизация, отсутствие опустошительных вражеских набегов, свободный контакт с соседями способствовали если не развитию и распространению образованности, то, по крайней мере, ее сохранению. Конечно, образованность эту не следует преувеличивать и полагать, что в монастырской среде были хорошо известны древнеримская и, тем более, древнегреческая (в латинской передаче) литература. Однако полностью отрицать возможность знакомства с нею ирландских и шотландских монахов вряд ли правомерно. Сошлемся хотя бы на такой общеизвестный факт, как призвание Карлом Великим к своему двору ученых монахов как раз из Ирландии. Именно ирландские книгочии сделали возможным функционирование придворной академии Карла и вообще так называемое "Каролингское Возрождение".
Помимо монастырей, возвышавшихся в Ирландии и Шотландии среди лесов и скалистых предгорий, христианство приняло там еще одну специфическую форму. Речь идет об отшельничестве, столь угодном людям, склонным к одинокой медитации, созерцательной жизни, близости к природе. Это объясняет своеобразный характер кельтского искусства и литературы с их внимательным отношением к окружающему человека миру живых существ и растений. В легенде о Тристане, несмотря на поздние ее обработки, этот интерес сохранился. Достаточно сослаться на собачку Тристана, столь поэтически описанную, например, Берулем, или на присутствующий во всех манифестациях легенды символический образ нерасторжимо сплетенных древесных крон. Следует заметить, что в куртуазном романе (скажем, у Кретьена де Труа) природа значительно более "равнодушна"; если угодно, она более литературна (достаточно вспомнить льва Ивейна, которого вряд ли можно было встретить в лесах Северной Франции).
Сохранила наша легенда и еще одну примету седой старины. В ней явно просматриваются следы матриархата. Действительно, король Марк выбирает себе в наследники именно Тристана, племянника по женской линии (можно предположить, что отталкивающий Андрет - это племянник не со стороны сестры, а со стороны брата). Но важнее другое указание. Это мотив "сопротивляющегося любовника", которых мы встречали во всех почти рассмотренных нами ирландских сагах. Тристан нашей легенды "сопротивляется" по меньшей мере дважды: без любовного напитка он не разделил бы ложа Изольды, женившись на второй Изольде, он не прикасается к ней. Вообще, как уже отмечалось, героиня нашей легенды (как и ее ирландских параллелей) значительно более инициативна, предприимчива, омела, чем герой.
На северное происхождение легенды указывает не только имя Тристана, но и имена ряда других персонажей (Бранжьена, Урган и т. Д.)Можно предположить, что и имя героини - бриттского происхождения. Через валлийский дериват Ессилт оно восходит к гипотетическому дороманскому имени Адсильтия (что значит "та, на которую взирают" {S. Eisner, The Tristan legend, р. 83.})
Наконец, топонимы Леонуа (Лотиан) и Моруа (Морей) безошибочно указывают на Шотландию.
Вполне согласуется с нашей легендой и более южная локализация Марка (вспомним, что в легенде и особенно в ее ирландских параллелях встречается мотив путешествия с севера на юг). Имя Марк также не раз встречается в средневековых хрониках. Так, в латинском "Житии Св. Павла Аврелианского" (IX в.) упоминается некий король Марк, отказавший святому в изготовлении колокола. В валлийских легендах упоминается король Марк, который правит там, где "говорят на четырех языках". Этот район известен (на него указал, в частности, латинский хронист Беда Достопочтенный). Четырехязычие было возможно в долине Клайда, где соприкасались четыре языковых области пиктская, шотландская, бриттская и англская. Заметим, что здесь был особенно интенсивен культурный обмен и не исключено, что как раз в этой области могла получить первое литературное воплощение наша легенда. Как полагает З. Эйснер (и нет оснований с ним не соглашаться), эта первая "Друстансага" возникла не ранее VII в. в северобританских монастырях, основанных учениками и единомышленниками Св. Колумбы {S. Eisner. The Tristan legend, p. 139.}.
З. Эйснер суммировал выводы своих многочисленных предшественников о пиктском происхождении имен, о шотландской топонимике, о приуроченности к VI в. возможных прототипов легенды о Тристане. Что касается основных мотивов легенды (бой с драконом, "сопротивление" героя, любовный треугольник, любовь "до гроба"), то он находит их исключительно среди античных мифов {Там же, стр. 111.}. Так, он полагает, что характер Тристана, его взаимоотношения с женой дяди напоминают характер и реакцию Ипполита, как типичного "сопротивляющегося любовника". Битву Тристана с Морхольтом он считает реминисценцией поединка Тесея с Минотавром {Там же, стр. 121-125.}. Изображение смерти Тристана, по мнению исследователя, вобрало в себя некоторые мотивы смерти Эгея, отца Тесея, и Париса, раненного отравленной стрелой Филоктета {Там же, стр. 147-151.}. В путешествии Тристана в Ирландию для того, чтобы его вылечила Изольда, ученый видит отзвук эпизода болезни и аналогичного путешествия Филоктета. То есть, исследователь считает те античные параллели нашей легенде, о которых более подробно шла речь выше, одним из непременных исходных пунктов сложения легенды о Тристане. О спорности подобной точки зрения мы уже говорили.
З. Эйснер видит три основных источника гипотетической "Друстансаги". Вернее, здесь надо говорить даже не об "источниках", а об условиях, способствовавших появлению этого произведения. Во-первых, это монастыри, в которых поддерживалась устойчивая литературная традиция; во-вторых, это наличие исторических прототипов; в-третьих, знакомство с рядом древнегреческих мифов, снабдивших сагу основными сюжетными ходами. При ее реконструировании З. Эйснер использует изученные им ирландские литературные памятники, справедливо полагая, что они не предшествуют нашей легенде в ее первом (по-видимому, валлийском) изводе, а параллельны ей, восходя к гипотетической "Друстансаге".
Таким образом, исследователь предлагает следующую схему {S. Eisner. The Tristan legend, p. 112.} (в ее основу положен мотив "сопротивляющегося любовника"):
{12 Здесь З. Эйснер помещает "источник подгруппы повестей о "сопротивляющемся любовнике", где герой должен "обращаться в бегство".}
З. Эйснер включил в свою схему несколько произведений, имеющих лишь отдаленное отношение к нашей легенде. Это, во-первых, ирландская сага "Как Ронан убил своего сына". Ее сюжет очень напоминает миф об Ипполите: старый король Лейнстера женится на молодой девушке; королева проникается любовью к своему пасынку, но, отвергнутая им, оговаривает его перед отцом, в гневе убивающим сына. Как видим, в отличие от других ирландских саг, в которых присутствует мотив "сопротивляющегося любовника", герой этой саги не идет в конце концов навстречу желаниям мачехи. Если исследователь не настаивает на возможности влияния саги "Как Ронан убил своего сына" на сложение нашей легенды, то он иначе решает вопрос относительно другого произведения древности - египетской повести "Два брата", возникшей, по-видимому, во времена фараона Сети II. Проникновение этого сюжета в средневековую Ирландию он считает возможным благодаря связям, существовавшим между коптскими и ирландскими церковными центрами {S. Eisner. The Tristan legend, p. 110.}. Однако нам представляется, что это сближение сюжетов по меньшей мере натянуто. Главное же, стремление везде отыскать конкретный и непосредственный источник того или иного сюжета по существу отрицает самостоятельность литературного развития.
Итак, З. Эйснер в своей реконструкции "Друстансаги" постарался использовать по возможности все мотивы и элементы сюжета, встречающиеся в мифах, легендах и литературных произведениях, включенных им в свою схему. То есть, он идет, если это нужно, и вспять: не только, скажем, от библейской легенды об Иосифе и жене Пентефрия (Бытие, гл. 39, 7-20), возможно, повлиявшей на "Друстансагу", но и, например, от испытавшей ее воздействие "Повести о Байле Доброй Славы". Мотивы ирландских и валлийских легенд получают у него пиктско-шотландское оформление. Так, дядя и отец героя называются в "Друстансаге" соответственно не Марк и Таллух, а Марх (или Кинварх) и Талорк и т. д.
Содержание "Друстансаги", согласно З. Эйснеру {S. Eisner. The Tristan legend, p. 161-167.}, сводится к следующему (опускаем подробности и элементы стилизации).
В древние времена жил в Стретклайде король Марх или Кинварх, сын Мерхауна. Он обещал свою сестру в жены королю северных пиктов Талорку, сыну Муйрхалаха. От этого брака родился ребенок, названный Друстаном. Когда Друстан вырос, он стал знаменитым охотником и музыкантом. Воинскую выучку Друстан получил при дворе дяди; здесь он подружился с Каем Рослым, соратником Артура, и с Бедуиром. Выучился также Друстан четырем языкам бриттскому, которому обучила его мать, ирландскому, которому обучили его монахи, англскому, которому он выучился во время скитаний, и пиктскому, языку его отца. О дяде Друстана рассказывали всякие занятные истории; говорили, например, что однажды он отказался дать колокол одному святому человеку; говорили также, что у него лошадиные уши. Скоро Друстан прославился как воин и стал любимцем Марха; он победил двух противников дяди - захватчика Морганта и великана Ургена, и слава юноши разнеслась далеко. Король Кулфануйд и дочь его Ессилт прознали про подвиги Друстана, и Ессилт, не без помощи магии, задумала завести с юношей любовь; причем, полюбила она его, никогда его не видав. Оба короля не жили в то время в мире и согласии. Король Марх платил Кулфануйду ежегодную дань, отсылая к нему самых красивых молодых людей своего королевства. За данью обычно приезжал богатырь Морхольт, брат королевы, жены Кулфануйда. Ессилт ненавидела злобного Морхольта, но скрывала это. Друстан долго и упорно упрашивал Марха включить и его в число молодых юношей и девушек, что должны были уплыть с Морхольтом, приехавшим за данью. Наконец Марх согласился, Друстан отправился в плен, но в королевстве Кулфануйда никто об этом не знал. И вот один из пленников Морхольта вызывает его на поединок. Морхольта рассмешил этот вызов, и богатырь отправился с этим смельчаком на пустынный остров, чтобы его проучить. Каждый из них приплыл на остров в отдельной лодке, и Друстан столкнул свою в море, ибо лишь один из противников должен был вернуться назад. В страшном поединке Друстан поразил Морхольта, но и сам был тяжело ранен. Но, несмотря на это, он вернулся на берег. Никто не верит, что Морхольта смог победить один человек. Все приветствуют неизвестного героя и ищут для него врачевателя. А лучшим врачевателем была принцесса Ессилт, обученная этому искусству своей матерью. Ессилт приготовила герою целебную ванну, и пока он мылся, стала рассматривать его оружие. И тут она поняла, что это прославленный воин, о котором она много слышала и о любви которого мечтала. Но Друстан не обратил на девушку никакого внимания; он договаривается с королем Кулфануйдом, что отныне тот не будет больше требовать дани от короля Марха, и отплывает с выпущенными на свободу юношами и девушками домой в Стретклайд. С этих пор Марх еще больше полюбил Друстана, и придворные начали опасаться, что король сделает племянника своим наследником. Они стали уговаривать короля жениться и родить сына. Марх соглашается, и в этот момент ласточка влетает в открытое окно замка и приносит золотой волос дивной красоты. Марх объявляет, что женится только на красавице, которой принадлежит этот волосок. Придворные предлагают послать на поиски Друстана, Марх противится, но смелый юноша уговаривает дядю отпустить его. Он знает, что этот волос принадлежит принцессе Ессилт. Друстан вновь пересекает море. Высадившись на берегу, он узнает, что страну опустошает страшный дракон, пожирающий молодых людей. Никто не решается с ним сразиться, и король Кулфануйд обещает руку своей дочери и половину королевства тому смельчаку, кто поразит чудовище. Друстан решает сразиться с драконом и направляется к его логову. Юноша бьется с ним тем самым мечам, что дала ему Ессилт. Герой побеждает дракона, отрубает ему голову и отрезает язык. Утомленный боем, он засыпает под холмом. Один придворный короля находит поверженного дракона, притаскивает его голову во дворец и объявляет, что это он убил чудовище. Он очень хочет жениться на принцессе Ессилт. Среди всеобщей радости начинаются приготовления к свадьбе, и когда появившийся Друстан говорит, что это он победил дракона, ему верит одна Ессилт. Тогда Друстан показывает язык чудовища, и все понимают, что он говорит правду. Принцесса достается ему. Но Друстан отказывается от половины королевства и заявляет, что завоевал невесту для своего дяди короля Марха, сына Мерхауна. Все подтверждают, что принесенный ласточкой золотой волос - действительно с головы Ессилт. Друстан должен отвезти девушку к Марху. Ессилт признается своей служанке Голуг Хафдид, что она очень рада предстоящему путешествию со смелым юношей. Они выезжают, и молодая принцесса старается внушить Друстану такую же любовь, какой пылает и сама. Но герой хранит верность дяде, и по ночам кладет между собой и Ессилт свой верный меч. Но когда они переправлялись однажды через глубокий и бурный ручей, девушка громко рассмеялась. Она объяснила, что вода забрызгала ей ноги выше колен и что эта вода "смелее, чем Друстан". Эти слова уязвили юношу и он перестал сопротивляться; в этот день молодые люди стали любовниками. Но чтобы скрыть это от короля Марха, Ессилт решает, что в первую брачную ночь со старым королем возляжет не она сама, а ее служанка Голуг Хафдид. И после пышной свадьбы, в ночной темноте король Марх не заметил подмены. Но Ессилт решает убить служанку, боясь, что та выдаст правду. Голуг Хафдид ведут в лес, чтобы убить, но она уговаривает ведущих ее даровать ей жизнь, а вместо нее убить свинью, измазать ее кровью мечи и показать их Ессилт. Так и делают, но Ессилт начинает горько оплакивать свою верную служанку и тогда Голуг Хафдид, к великой радости молодой королевы, возвращается. У Друстана тоже есть верный друг, это Кай, соратник Артура и Бедуира. И этот Кай, и Голуг Хафдид не только знают все секреты любовников, но и любят друг друга. Но как ни хранят молодые люди свои секреты, через какое-то время все узнается. Первыми узнают враги Друстана из числа придворных Марха, последним - сам король. Придворные уговаривают Марха изгнать Друстана и Ессилт. Любовники скрываются в лесу Морруа, на самом дальне>м конце пиктских земель. Вообще Друстан чувствует себя лучше в лесу, чем при дворе. Но через некоторое время Марх начинает скучать без жены и зовет молодых людей назад. Они возвращаются. Но, подстрекаемый придворными и терзаемый подозрениями, он приказывает Друстану покинуть двор. Юноша долго прощается с любимой. Они договариваются, что если когда-нибудь он заболеет и ему потребуется ее помощь, он пошлет за ней и она приедет, куда он только пожелает. Друстан уезжает, переплывает море и поступает на службу к какому-то королю, вероятно, в Ирландии. В одной из битв, как всегда став победителем, он получает страшную рану отравленным оружием. Болезнь его делается все более опасной, и его помещают в одинокую хижину. Одна Ессилт может вылечить его, и Друстан посылает за ней. Королева рассказывает Марху, в каком положении находится его племянник. Король объявляет, что сам отправится в плавание и привезет больного юношу. Они договариваются, что если Друстан перенесет путешествие, то Марх приплывет под белым парусом, если же нет, - то под черным. Ессилт обещает ждать прибытия корабля на берегу. Ее наблюдательный пункт будет на вершине скалы. Марх знает, что если он вернется под черным парусом, королева от горя бросится с утеса. Король находит больного Друстана и берет его на корабль. Но возвращается он под черным парусом, хотя юноша и перенес путешествие. Ессилт, увидев этот парус, как и предполагал король, бросается с утеса вниз головой и разбивается о скалы. Когда корабль пристает к берегу, Ессилт уже мертва, и некому теперь вылечить Друстана. Он тоже умирает, и король Марх хоронит любовников одного подле другого. Из могилы Ессилт вырастает розовый куст, а из могилы Друстана - виноградная лоза. Они соединяются между собой, и никто не может их отделить друг от друга.
Известный кельтолог Джеймс Карней предлагает несколько иной вариант "примитивного Тристана" {J. P. Carney. Studies in Irish Literature and History. Dublin, 1955, p. 201-202.}. Здесь многие красочные подробности, приводимые З. Эйснером, отсутствуют. Содержание этого "Прототристана" таково.
У старого короля Марка молодая и красивая жена Изольда. Она влюбляется в приближенного Марка, юношу Тристана. Но тот сопротивляется этой любви. Тогда она прибегает к заклинаниям или волшебному напитку и принуждает молодого человека бежать с ней в лес. Там они ведут суровую и трудную жизнь, но Тристан не прикасается к своей возлюбленной; по ночам он кладет между ними обнаженный меч. Однажды, блуждая по лесу и переправляясь через ручей, Изольда говорит о "смелой воде", обрызгавшей ее ноги выше колен. Эти слова заставляют Тристана предаться любви. Марк продолжает разыскивать любовников. Отшельник Огрин убеждает короля в их невиновности и уговаривает его простить их. Изольда возвращается ко двору. Тристан же изгнан, но молодые люди продолжают постоянно встречаться и обманывать короля. После целой серии хитростей и ухищрений они все-таки пойманы, и юноша отправлен в изгнание за море. Перед расставанием Изольда обещает Тристану прийти ему на помощь по первому его зову. За морем герой участвует во многих битвах; в одной из них он опасно ранен и отправляется в плавание ко двору Марка, чтобы Изольда его вылечила. По-видимому, до этого Тристан предупреждает возлюбленную письмом, о котором как-то проведал старый король. Марк ждет на берегу и сообщает Изольде, что приближается корабль под черными парусами. Та в горе бросается со скалы, а прибывший Тристан умирает, как от своих ран, так и из-за смерти любимой. Их хоронят рядом, и выросшие на их могилах розовый куст и виноградная лоза сплетают свои ветви.
В чем эти два варианта островного "прототипа" отличаются друг от друга? В различной трактовке взаимоотношений Марка и Тристана (а это, как мы помним, - один из кардинальных вопросов нашей легенды), в отсутствии или наличии эпизодов битвы с драконом и с Морхольтом, в иной интерпретации отношений Марка и Изольды (у Д. Карнея она уже жена короля, когда возникает ее любовь к юноше, у З. Эйснера эта любовь зарождается до того, как она становится женою Марка). Эти две реконструкции согласны, однако, в главном. Можно выделить по крайней мере три основных пункта, которые отличают "островной" вариант легенды от ее континентальных манифестаций. Это, во-первых, безусловная инициатива Изольды в ее отношениях с Тристаном, воздержание юноши, упреки "смелой водой". Во-вторых, это отсутствие "второй" Изольды. В-третьих, последовательность смерти любовников: Изольда умирает здесь первой, обманутая Марком, и плывет на корабле не Изольда, а Тристан. То, что эти три специфических особенности нашей легенды в ее "островной" форме действительно присутствовали в гипотетическом "прототипе", подтверждается и сохранившимися фрагментами валлийских текстов, донесшими до нас вариант легенды, как ее рассказывали средневековые барды Уэльса.
Но здесь мы переходим от источников легенды о Тристане и Изольде и от гипотетических реконструкций к длинной череде ее литературных воплощений.
4. ЭВОЛЮЦИЯ
Итак, первый этап эволюции нашей легенды - валлийский. Отдельные мотивы легенды, закрепленные затем в письменных памятниках, долгое время бытовали лишь в устной передаче. В устной, ибо у кельтов довольно долго существовал запрет на запись легенд и мифов. Поэтому от валлийских памятников до нас дошли лишь фрагменты. Континентальные тексты также сохранились далеко не полностью. И тут есть значительные утраты. О них мы скажем ниже. Эволюция нашей легенды, особенно на континенте, была уже не раз подробнейшим образом изучена {Литература, посвященная этому вопросу, огромна. Укажем здесь лишь основные труды: W. Colther. Tristan und Isolde in den Dichtungen des Mittelalters und der neuen Zeit. Leipzig, 1907; J. Kelemina. Geschichte der Tristan-Sage nach den Dichtungen des Mittelalters. Wien, 1923; B. Mergell. Tristan und Isolde. Ursprung und Entwicklung der Tristansage des Mittelalters. Mainz, 1949.}. Поэтому дадим по возможности ее самую суммарную оценку.
Относящиеся к XII или XIII вв. валлийские "Триады" зафиксировали в очень сжатой форме те предания и мифы, которые на протяжении многих веков эволюционировали в устной традиции. Частое упоминание в "Триадах" героев легенды о Тристане и Изольде говорит с неопровержимостью о ее прочном укоренении в валлийском фольклоре, но из-за своей крайней отрывочности, фрагментарности этот текст не позволяет судить о структурных компонентах сказания на его наиболее ранней стадии. Из "Триад" мы узнаем лишь, что Тристан (Дрестан) был великим воителем, побеждающим всех противников, с кем ему приходилось сразиться. В одном из фрагментов он назван "сыном" Марка, причем, это можно рассматривать и как ошибку, и как указание на духовное родство героев: Марк оказывается "названным" отцом юноши. Наиболее подробно разработан в "Триадах" чуждый нашей легенде мотив Тристана-свинопаса. Думается, это указывает на древность валлийских легенд: мотив присмотра за скотом, его похищения и т. д. встречается довольно часто и в ирландских сагах (ср. "Повесть о свинье Мак-Дато" {См.: "Ирландские саги". Л.-М., 1933, стр. 83-94.}). Но главная тема легенды - любовь героя к жене дяди - в "Триадах" проведена последовательно и уверенно. Это говорит о том, что такая любовь изначально была основой нашего сюжета.
Это подтверждается и другим валлийским текстом - "Повестью о Тристане" {См. о ней: J. Loth. Contribution a l'etude des Romans de la Table Ronde. VIII. Ystoria Trystan et la question des archetypes. - "Revue celtique", XXXIV, 1913, p. 365-387; J. Williams. Lectures on early welsh poetry. Dublin, 1970, p. 18-19.}. И здесь перед нами фрагмент несохранившегося целого. Кроме того, в тексте, возможно, есть лакуны. Важно отметить, что эта "Повесть о Тристане" не зависима, как полагают ученые {"Revue celtique", XXXIV, 1913, p. 377.}, ни от французских версий легенды, ни от гипотетической кельтской "Друстансаги". Тем не менее, основной мотив сказания в "Повести" сохранен. В дошедшем до нас отрывке перед нами важнейший эпизод легенды: бегство любовников в лес, где им приходится жить в простом шалаше. Но разрешение эпизода совсем иное, чем в популярных версиях. Король Артур и рыцарь Гвальхмейн (Говен) вмешиваются в конфликт дяди и племянника, пытаясь их примирить {Отметим, что в романе Эйльхарта Ровен также играет значительную роль, становясь близким другом героя.}, но Тристан сначала с оружием в руках отстаивает возлюбленную. Но затем все приходят к мирному соглашению: один из претендентов будет владеть Изольдой все то время, что деревья покрыты листвой, другой - остальную часть года. Марк выбирает второе. Но Изольда указывает на породы деревьев, которые никогда не сбрасывают листвы. Тем самым она будет принадлежать любимому всегда.
Не будем касаться приводимого нами в "Текстах" короткого стихотворного фрагмента, разрабатывающего побочный эпизод взаимоотношений Бранжьены и Каэрдина. Он слишком отрывочен и темен для понимания, чтобы судить о когда-то существовавшем целом. Заметим лишь, что он свидетельствует о популярности легенды в валлийской среде.
Между валлийскими текстами и первыми французскими памятниками, посвященными легенде, - пустота, провал. Можно лишь гадать, какими путями легенда из Корнуэльса шагнула на континент. Точная дата этой трансплантации также не ясна. Топонимический и ономастический анализ, проведенный Ж. Бедье {J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II. Paris, 1905, p. 118-124.}, выявил по крайней мере пять пластов, отложившихся в легенде: артуровский и во многом уже интернациональный, общекельтский (армориканский или кимрский), англский, бретонский, французский. Ж. Бедье считал, что первыми перелагателями легенды были бретонские жонглеры, среди которых был широко распространен билингвизм. Ж. Бедье относил первые французские фиксации легенды к таким областям Бретани, как Доль, Сен-Мало, Сен-Бриенк и т. д. В замках англо-нормандских баронов по обе стороны пролива легенда о Тристане и Изольде могла находить внимательных слушателей, которых не смущали ни кельтские мотивы сказания, ни постепенно проникающий в него французский элемент. Таким образом, легенда путешествовала. Это несомненно. Вызывали споры несколько обстоятельств, в частности, где и кем легенда была впервые обработана на континенте. Спорным, например, является существование некоего Брери, на которого ссылается Тома. Ему подыскивали реальные исторические эквиваленты. В документах эпохи упоминается некий Bledhericus famosus ille fabulator. Его отождествляли с Бледри ап Кадифор {M. Williams. More about Bleedri. - "Etudes celtiques", II, 1937, p. 219-245.}, рыцарем-поэтом, которых было трудно встретить в англо-нормандской среде, но которых было немало в аквитанских землях. Произведений его не сохранилось (если они действительно существовали). Поэтому вопрос о том, был ли этот некий Брери-Бледри автором первой французской версии легенды о Тристане, остается открытым. Точнее, он попросту неразрешим. Однако мы можем условно говорить о "стадии Брери", когда в легенду были внесены существенные изменения. Во-первых, легенда прочно вплелась в артуровский цикл (в валлийской "Повести о Тристане" это могло быть поздней интерполяцией): король Артур становится верховным судьей в конфликте Тристана и Марка. Во-вторых, на этой стадии появилась вторая Изольда, и Тристан стал "сопротивляющимся любовником" по отношению к ней. Вместе с мотивом женитьбы Тристана в легенду был привнесен тот авантюрный элемент (серия рыцарских подвигов, слабо связанных с основным стержневым сюжетом), который возобладает в поздних прозаических версиях, когда трагический любовный треугольник (или четырехугольник) окажется совершенно затушеванным цепью рыцарских авантюр, в которых будут принимать участие многие рыцари Круглого Стола.
Спорным остается также и знакомство с нашей легендой в окситанской (т. е. провансальской) литературной среде. Известный трубадур Серкамон (первая треть XII в.) упоминает Тристана, и это дало повод предположить распространенность нашей легенды уже в это время {J. М. Cluzel. Cercamon a connu Tristan. - "Romania", LXXX, 1959, no 2, p. 275-282.}. М. Дельбуй {M. Delbouille. Cercamon n'a pas connu Tristan. - "Studi in onore di Angelo Monteverdi". v. 1. Modena, 1959, p. 198-206.}, напротив, считал, что Серкамон употреблял имя "Тристан" как этимологически прозрачную кличку (senhal), не будучи знакомым с сюжетом легенды. Поэтому окситанской стадии легенды о Тристане и Изольде, о чем писал Р. Беццола {R. Bezzola. Les origines et la formation de la litterature courtoise en Occident, Troisieme partie. Paris, 1963, p. 292.}, по-видимому, трудно найти подтверждение. Родившись на севере, легенда не проделала столь сложного пути через южнофранцузские земли. Это не исключает знакомства с нею в окружении Альеноры Аквитанской, при дворе которой (после ее второго брака с Генрихом II Плантагенетом) соприкасались провансальская и англо-нормандская литературные традиции. "Второе" поколение трубадуров, например, Бернарт де Вентадорн, уже хорошо знало содержание легенды, постоянно ссылаясь на печальную судьбу Тристана и его прекрасной возлюбленной. Важно также отметить, что при дворе Альеноры весьма в чести были артуровские сюжеты, и трувер Вас переложил для королевы французскими восьмисложниками латинские баснословия Гальфрида Монмутского. На литературную фиксацию легенды о Тристане книга Васа оказала несомненное влияние, не вытеснив, тем не менее, из сказания содержащихся в нем более ранних элементов.
Если книга Брери и провансальский "Тристан", видимо, не существовали, то с большей вероятностью можно говорить о произведениях некоего Ла Шьевра и знаменитого Кретьена де Труа, которые также отдали дань увлечению нашей легендой. Но их обработки сказания не сохранились (к отношению Кретьена к легенде мы еще вернемся).
Предполагалось, что первоначально легенда имела хождение в виде отдельных автономных песен ("лэ"), посвященных тому или иному ее эпизоду, и песни эти стали затем объединяться в циклы. Подобная гонка зрения, имеющая под собой некоторое основание (и отразившая в известной мере "теорию кантилен"), большинством медиевистов в настоящее время не разделяется. Наличие в сохранившихся памятниках не менее сорока одинаковых мотивов и, главное, почти идентичная последовательность их с неоспоримой убедительностью говорит о том, что в основе всех известных нам произведений лежал один архетип. Если и можно говорить о "стадии лэ", то есть разрозненных произведений, то между ними и известными нам романами и поэмами было единое переходное звено. Это мнение было высказано рядом ученых; с наибольшей убедительностью и наиболее подробно вопрос об архетипе был рассмотрен Ж. Бедье в его уже не раз упоминавшейся капитальной работе. Последующие многочисленные исследования {См., например: С. Schoepperle, Tristan and bolt, A Study of the Sources of the Romance. London, 1913; F. Ranke Tristan urid Isolde. Munchen, 1925.}, споря кое в чем с Бедье, лишь уточнили и подтвердили точку зрения французского ученого. Приблизительная реконструкция этого французского архетипа, проведенная Бедье, также остается неоспоримой.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги