Легенды и сказания Крыма

Жадный Куртмулла и Чабан Асан

Большие стада ходят на яйле. И чёрные и белые барашки. У одного хозяина много, у другого — мало.

А в деревне Корбек большой хозяин был. У него и земли много, у него и барашек так много, что если сразу всех выгнать на яйлу, наверно, не хватит травы для них.

И по одной яйле ходили, и по другой яйле ходили барашки Куртмуллы…

Эх, большой хозяин Куртмулла. Эх, большие богатства у Куртмуллы. Никто никогда не мог сосчитать: сколько овец в стадах у него.

А сады у Куртмуллы большие, душистые. А земля под табаками тучная, чёрная. Табак такой высокий растёт, что человек как в лесу в нём спрячется.

И всё-таки всегда от жадности ныло сердце Куртмуллы. И думал он: «Ах, если бы принадлежала мне и вон та земля, и вон та земля…» И тогда бы не ныло от жадности сердце Куртмуллы. С таким сердцем лучше не жить. Такое сердце никогда радости не знает. Такому сердцу лучше сразу лопнуть.

Руки у Куртмуллы были длинней, чем у других. Когда смотришь на них, всегда хочется плакать, хочется сделать крепкими ноги свои, чтобы убежать, и выстроить забор у своего маленького дворика, чтобы спрятаться от них. И такой большой камень хочется положить у входа, чтобы даже жадные руки Куртмуллы не сумели отодвинуть его…

Ох, какой жадный Куртмулла! Как с такой жадностью его земля носила…

Кажется — уже всего много, а глаза его всё по земле ищут, где что осталось, как бы это в свой двор перенести. Кусок дерева увидит — к себе тащит, лист с дерева упадёт, ему и того жалко. Ух, сердце завидущее какое! Ух, жадность какая!

И ночью просыпался Куртмулла и думал: «Ну, что звезды зря в небе горят. Вот, если бы я мог, всех бы их метёлкой смёл в одно место, чтобы они у меня во дворе горели. И не нужно мне было бы ни свечей, ни очага зажигать. Сколько у меня на это денег уходит, если посчитать!»

И даже сердился, что не мог с неба смести метёлкой во двор звезды. У, жадное сердце у Куртмуллы!

Когда дождь по ту сторону горы шёл, у Куртмуллы жадность в сердце горела. Если бы мог, он всё тучи верёвкой связал бы, чтобы только на его сады шла вода, чтобы только его сады туча поливала.

Глупый Куртмулла, что задумал ты! Разве можно всю воду, что даёт небо, на твой двор лить? Слушай, как было…

У каждого человека есть дети. И утроба матери хочет увидеть их даже от злого семени. И у Куртмуллы была жена. И как всякая мать, в утробе своей носила она дитя. И как всякая мать, хотела, чтобы дитя её увидело и звёзды, и солнце, чтоб легко и радостно ему жилось.

Так хотела мать.

И дала она прекрасную дочь земле. Красивую, добрую девушку, но только очень трусливую. Не сумела мать очистить её от страха, от трусости. Девушка скромная, а вот храбрости в ней меньше, чем у котёнка. Всех боялась. Всех слушалась. Скажи ей заяц в лесу: «стой!» — и она, бедная, остановится. Задрожит вся, но остановится. Но разве можно такое сердце человеку иметь? Ей маленькая кочка казалась с Чатыр-Даг. Ей маленькая песчинка казалась с гору. Всего боялась бедная девушка. Сердце слабое, глаза ясные, и трусость большая. И её, вот такую тихую, полюбил человек. Через дорогу, через канаву стоял маленький двор. Там жил мужчина — сильный, храбрый, смелый и добрый.

Асаном его звали.

У Асана мать была и больше никаких богатств. Но мать любил он всей душой своей. Мать умела открывать ему небо, умела так рассказывать о земле, о правде, что он шёл по деревне, как первый богач. С большими был мудр, с маленькими был прост. С женщинами был товарищ. Любили его и большие и малые. И старики и старухи всегда ему привет делали от сердца, — не по закону, а с радостью.

Куда пойдет Асан-бедняк? Пошёл чабаном Асан. Работал много. Дней своих не считал Асан. Умел смотреть на небо, умел слышать правду. Знал, как листья в лесу друг другу жалуются. Любил свою мать.

И пришла ему пора полюбить женщину, девушку. И полюбил он ту, кто была самой кроткой, самой тихой. И думалось ему: «Если меня мать умела научить мудрости, правде, то и я свою любимую научу, как жить, не боясь ни камней, ни травы, ни ветра, ни зайца».

Думал так он, потому что знал, какая трусливая девушка его любимая.

И к нему, большому и сильному, как мох к камню, приросла любовь. Больше ни о ком Асан не думал.

Но разве отдаст Куртмулла дочь свою за бедняка, за Асана? Да если бы мог, он тысячу раз продал бы дочь свою, чтобы больше денег пришло в сундук! Да если бы мог, он тысячу раз на базар бы повёл дочь свою. И чмокал бы там губами и кричал: «Эй, какой товар! Подходи!»

Асан даже думать не смел пойти к Куртмулле и попросить себе в жены тихого ребёнка, девушку. Не за богатство… Зачем ему оно, если он знал правду? Не за землю… Зачем ему земля, когда он своими сильными ногами обошёл её столько, сколько хотел? Не за овец… Разве мало он держал их в руках своих, разве мало грел о шерсть их руки свои и тепло ему было? С богатством слёзы приходят. Зачем ему слёзы? У него есть мать, любимая сердцем. Зачем ему богатство? Он знал, как Куртмулла ночи не спит из-за своего богатства. Асану хотелось всю землю в кулак зажать и сдавить её так, чтобы зло из земли выдавить. Зачем земля ему? И той земли, по которой ходил он, ему хватит. Она его растила.

Но всему приходит время. Пришло время и гордому, и скромному, и храброму Асану прийти и поклониться в ноги жадному Куртмулле. И попросить смиренно:

— Отдай за меня дочь. Всю тебе отдам силу, но отдай дочь. Буду работать, только отдай мне дочь. Пусть будет радость в доме моём. Есть у меня в доме мудрость — мать моя. Но ничего не вечно на земле, и скоро мать уйдёт. А как мне жить? Отдай мне дочь. Зачем тебе? Богатства у тебя хватит. Ты мне не давай богатства. Мне не надо. Отдай дочь. Ведь это не самое большое у тебя богатство.

Так говорил чабан.

Посмотрел Куртмулла на сильные плечи чабана и подумал:

«Эге, даровой работник у меня будет».

И от жадности сердца своего сказал так:

— Хорошо.

Чабан вздрогнул.

«Что дальше будет», — думал он.

— Хорошо, — сказал Куртмулла, — я тебе отдам дочь свою. Только должен ты будешь мне послужить. Три задачи тебе я даю. Первая задача. Пойдёшь ты в пещеру Чатыр-Дага. Там в глубоком колодце, на самом дне, говорят, чудный камень лежит. И такой драгоценный, что если звезду из него сделать, то загорится она на весь свет и прославит имя моё. И пойдут ко мне богатства не каюками, а целыми кораблями.

И загорелись у Куртмуллы глаза, и задышала часто грудь.

— Хорошо, — сказал Асан и пошёл в пещеру. Как томилась душа его в тёмной и скользкой пещере Чатыр-Дага!

Он падал, подымался, снова падал. Ему казалось, что его хватает кто-то страшный. Ему казалось, что он не выйдет и что даже мать со всей её мудростью не найдёт его в этом тёмном скользком коридоре. И никогда он не увидит солнца, никогда не увидит, как горят звезды. Никогда не увидит лица своей девушки.

Но он шёл, шёл… И дошёл до колодца. Все дрожало в нём, но любовь говорила:

— Не надо, не бойся. Ищи камень и ты найдёшь.

И спустился Асан в глубокий, страшный колодец. И не боялся ни змей, ни страшных пауков. Никого не боялся Асан. Со дна принёс большой драгоценный камень Куртмулле.

Но Куртмулла сказал:

— Слушай, ты, чабан. Дочь хочешь взять мою? Хорошо. Одну задачу ты сделал. Сделай другую задачу. Говорят, что в лесах Бабугана растёт дерево, красное дерево, имя которому тисе. Говорят, что купцы далёких городов дают большие деньги за это дерево, говорят, что ни один человек не может срубить это дерево. Ты — сильный. Пойди, сруби. Принесёшь — моя дочь будет за тобой,

И опять пошёл Асан. И в лесу продирался через кустарники. И буран сдувал его с гор. Он поднимался и опять шёл кверху. И орёл клевал его тело, но он отбивался от него и говорил: — Неужели я сорвусь? Неужели тело моё склюют орлы?

И он подымался и лез выше и выше. И нашёл дерево, имя которому тисе. И долго рубил. И пот и слёзы струились с лица его. Терпеливо рубил и рубил крепкое дерево Асан. И потом, сдирая кожу на плечах до кости, принёс дерево в деревню. И все ахали, и удивлялись, и легче становился его путь. И как самая яркая звезда, горело перед ним лицо девушки.

И третью задачу дал Асану жадный Куртмулла. Он сказал:

— На Демерджи, говорят, остатки моря есть. Говорят, такой прекрасный камень лежит там. Красный, как кровь. И в далёких странах, где люди кожи чёрной, любят этот камень надевать на себя. За него много золота дадут. Я хочу, чтобы эти богатства пришли ко мне. Достань мне этот камень, красный, как кровь человеческая. Достанешь — я тебе отдам тогда дочь.

И в туманное утро, когда плакали камни, когда скользили ноги по обрыву, пошёл чабан. Асан шёл. Дыша тяжко. Туман, как вата, ложился на душу, на плечи и давил душу, мозг. Ветер плакал в камнях, грозил. Казалось Асану, что он больше не вернется на землю. И пробираясь через густой туман, он искал красный камень. Из его тела на землю падала тоже красная кровь. Но она камнем не становилась. Жадно глаза искали ненужный ему красный камень. Чабан прижимал к груди пораненные руки.

А небо обрушило на него всё зло своё. Не видел он ясных звёзд. Совсем один в горах чабан остался.

Он говорил:

— Почему всё — и небо, и камни обрушились на Асана? Неужели никто никогда не пожалеет Асана? Неужели нельзя было выбрать задачи полегче, а камень, который нужен жадному Куртмулле, чтобы лежал не так далеко?!

— Эй, гора, открой мне богатства твои! Верь, мне камень твой не нужен. Если бы мог, я бы тебе отдал его обратно. Но мне нужна любимая девушка. Я буду работать. Я буду рукой гладить все камни твои. О, Демерджи! Откройся мне, дай красный камень.

Так шептал Асан и долго ползком, обрываясь, лазал, искал.

И на самом высоком гребне, где очень-очень страшно, где ветер каждую минуту мог сдуть вниз как пылинку сильного чабана Асана, — там, наверху, лежал красный камень, который нравится людям с чёрной кожей и который большие богатства принесёт Куртмулле. И цепко хватаясь за скалы, взял камень чабан. И в ужасе спускался вниз.

А ветер сильнее, чем тысяча шайтанов, чем тысяча джиннов, дул ему в уши, грозил, не давал ползти, опрокидывал. И скользил, и падал, и вновь поднимался, и к груди прижимал Асан ненужный ему камень, и плакал, и звал мать, мужество своё хотел поддержать.

Наконец, совсем обессиленный спустился вниз чабан Асан. И думал:

— Сейчас я буду самым счастливым человеком. Сейчас я приду в деревню. Войду во двор. И девушка отдаст мне сердце своё. И всё забуду. И все страхи пройдут у меня.

И он пришёл во двор к Куртмулле. Куртмулла удивлённо на него посмотрел, взял камень, ничего не сказал. И даже бесстыжие свои глаза опустил вниз.

Позвали девушку. Когда она вошла, она так испугалась, так крикнула, как будто в самое сердце ранили её.

Чабан посмотрел на неё. Глаза искали согласия на лице девушки. Ему было горько смотреть, что она — его любимая — испугалась.

— За что? — хотел сказать он, — за что? Почему испугалась? Неужели мало сделал? Неужели ещё душу хочешь отнять у меня? Ты же ребёнок. Ты же ласковая…

Тогда Куртмулла принёс ему зеркало. И понял чабан Асан. Всё понял.

Из зеркала на него смотрел старый-старый старик. Волосы у него были белые. Лицо у него было покрыто морщинами — как море на рассвете покрыто морщинами от ветра. Глаза были потухшие. И не было больше жизни в широких плечах чабана Асана.

Покачала головой девушка, посмотрела на отца своего, жадного Куртмуллу, на чабана Асана — и руку протянула чабану. И схватил эту руку чабан, и ушёл с девушкой к мудрой матери своей. Они шли, и девушка пела о том, что звёзды прекрасны, о том, что земля сладкая, когда рядом с тобой любимый…

Легенда записана М. Кустовой («Сказки крымских татар», Симферополь, 1941).