Легион «Идель-Урал»

На совещании германского высшего руководства с участием Гитлера, Розенберга, Кейтеля, Геринга и Ламмерса 16 июля 1941 г. было заявлено: «Железным правилом должно стать и оставаться: никому не должно быть позволено носить оружие, кроме немцев! И это особенно важно, даже если вначале может показаться легким привлечение каких-либо чужих, подчиненных народов к военной помощи — все это неверно! Когда-нибудь оно обязательно, неизбежно будет повернуто против нас. Только немцу позволено носить оружие, а не славянину, не чеху, не казаку или украинцу!»[51]

Появление в составе германского вермахта боевых соединений из представителей разных народов Советского Союза явилось далеко не случайным явлением, а прежде всего следствием тех военных и политических обстоятельств, которые сложились к концу 1941 — первой половине 1942 г.

Основной толчок к созданию Восточных легионов был дан очевидным провалом плана молниеносной войны.[52] К осени 1941 г. стало совершенно ясно, что «блицкриг» захлебнулся, что Германии следует готовиться к затяжной войне, в которой многое будет решаться и от состояния резервов: технических, материальных, людских. С этим у Германии дела обстояли далеко не гладко, резервов для длительных военных действий было явно недостаточно. Советский же Союз, который в начале войны оказался фактически в катастрофическом положении в результате политических и военных просчетов сталинского руководства, мог все-таки рассчитывать на постепенное наращивание своей мощи, опираясь на значительные людские и природные ресурсы, на психологический, патриотический подъем населения страны.

В качестве других важнейших обстоятельств, способствовавших созданию Восточных легионов, можно выделить следующее:

1. Наличие огромного количества советских военнопленных в руках Германии;

2. Активная германская пропаганда среди населения оккупированных областей СССР и против передовых частей Красной армии. Это приводило к тому, что многие представители гражданского населения Украины, Белоруссии и Прибалтики сотрудничали с немцами, что на немецкую сторону, особенно в первый период войны, перешло немалое количество солдат и офицеров Красной армии.

3. Позиция некоторых зарубежных стран, требовавших более человечного обращения хотя бы по отношению к тюркским, мусульманским военнопленным. Наибольшую активность проявляли при этом некоторые политики Турции. Сюда же я бы отнес и активность эмигрантских лидеров из представителей народов СССР, которые с началом войны заметно оживились.

Когда план «блицкрига» провалился, три названных фактора оказали свое влияние на позицию германского руководства. И оно, несмотря на различие точек зрения и серьезные противоречия между вождями и высшими государственными и военными учреждениями рейха, решило в своих интересах использовать сложившиеся обстоятельства. Поэтому будет вполне правомерно остановиться на них подробнее.

Военнопленные в Германии

Общеизвестно, что нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. стало шоком для Сталина, для его окружения, для всего населения страны, и оно явилось настоящей катастрофой для тех, кто встретил врага первыми — для частей Красной армии, располагавшихся в западных военных округах, для пограничников. Данные о потерях, в том числе и военнопленными, в источниках и литературе разных лет приводятся порой различные. Но все они жестоко красноречивы в одном — потери Красной армии в годы войны, особенно в первый год военных действий, были колоссальными.

В середине июля 1941 г. многонациональная Красная армия потеряла уже около миллиона своих солдат и офицеров, из которых 724 тысячи были пленены. В августе 1941 г. в районе Белосток—Минск потери пленными составили 332 тысячи человек, в районе Умани — 103 тысячи, под Смоленском и Рославлем — 348 тысяч, в районе Гомеля — 30 тысяч. В конце лета — начале осени безвозвратные потери советских военнослужащих, т.е. убитыми и плененными, только на Левобережной Украине составили 616 тысяч.[53]

К ноябрю 1941 г., по данным министра по делам оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга, в лагерях военнопленных находилось 3,6 миллиона красноармейцев.[54]

Авторитетный американский исследователь Второй мировой войны Александр Даллин приводит цифру 3 миллиона 355 тысяч пленных на конец 1941 г.[55] К. Штрайт приводит еще более высокую цифру — 3,9 миллиона человек, из них к февралю 1942 г. осталось в живых чуть более 1 миллиона, около 280 тысяч были из плена освобождены на условии сотрудничества с немцами, а остальные 2,6 миллиона погибли.[56]

Специально занимавшийся изучением этого вопроса Альфред Штрайм приводит официальные данные на 1 мая 1944 г.: общее число военнопленных красноармейцев на этот день составляло 5 163 381 человек, из них погибло, было казнено в плену 2 420 000 человек. К концу 1944 г. численность военнопленных увеличилась еще на 147 тысяч человек. Исследователь считает, что всего за годы войны в немецком плену погибло или было казнено минимум 2 545 000 советских военнопленных, уточняя, что речь идет именно о людях, которые имели статус военнопленных (т. е. в эту цифру не включены партизаны или гражданские лица).[57]

20 февраля 1945 г. в одной из справок германского учреждения «Fremde Heere Ost» была приведена наивысшая численность официально зарегистрированных на тот день советских военнопленных: 5 734 528 человек.[58] Согласно сведениям немецких историков 60-х гг., общая численность советских военнопленных в 1941–1945 гг. дошла до 5,75 млн человек, из которых 3,3 млн человек погибли.[59]

В монографии Т. Г. Ибатуллина обобщены многие известные количественные данные о военнопленных красноармейцах.[60] Проанализировав цифры, содержащиеся в публикациях последнего времени, сопоставив их с более ранними сведениями, он пришел к выводу, что относительно количества безвозвратных потерь советской стороны в годы Великой Отечественной войны «мы не располагаем достаточно обоснованными данными». При этом, на взгляд автора, наиболее близкой к истине является показатель 5,7–5,75 млн военнопленных[61].

Эти цифры, бесспорно, производят страшное впечатление. Они становятся страшными вдвойне, если учитывать и другое: люди, переживающие трагедию плена, своей собственной стране оказались не нужны, более того — она фактически бросила их на произвол судьбы, что было связано с известным сталинским представлением, автоматически превращавшим пленных красноармейцев в предателей и дезертиров.

После 1917 г. большевистское руководство официально не присоединилось к решениям Гаагских конференций 1899 и 1907 гг., на которых были приняты конвенции о законах и обычаях войны. Речь в конвенциях среди прочего шла и о режиме военнопленных. Условия содержания военнопленных еще более подробно были рассмотрены и в Женевской конвенции 1929 г. Советский Союз не подписал и этот международный документ.[62] Поскольку нормы международного права в отношении советских военнопленных в годы Второй мировой войны оказались в силу этого недействительными, на них распространились нормы совершенно иные — сталинские. А они были на удивление «просты». Когда к Сталину обратились с предложением разрешить переписку и посылки для военнопленных — советских и немецких одновременно, он ответил: «Русских в плену нет. Русский солдат сражается до конца. Если он выбирает плен, то он автоматически перестает быть русским. Мы не заинтересованы в установлении почтовой службы для одних немцев».[63] Официально же это мнение было сформулировано в Приказе Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. Приведу несколько наиболее важных выдержек из этого документа, который был принят с грифом «Без публикации».

Итак, истина для красноармейцев была проста: умирай, но в плен не сдавайся, иначе отвечать будешь не только ты сам, но и твои близкие. Обстоятельства, при которых солдат мог оказаться в плену, как видим, высшее руководство не интересовали вообще.

Чувствуя себя обреченными, военнопленные во многих случаях не выдерживали такого положения и предпочитали смерти очень нелегкую перспективу сотрудничества с врагом, становясь впоследствии основой для создания в составе вермахта и СС военных формирований из народов СССР. Среди них были и представители разных тюркских народов, тем более что в лагерях для военнопленных уже в конце лета — начале осени 1941 г. появились и начали активную работу специальные вербовочные комиссии Восточного министерства.

Германская пропаганда и перебежчики из Красной армии

На первом этапе войны пропаганда против Красной армии носила явственный отпечаток эйфории от развивающегося наступления, она использовала больше словесную мишуру, стремясь в первую очередь психологически раздавить и без того потрясенных красноармейцев и играя при этом прежде всего на эмоциях. Руководство Германии безусловно понимало, что пропаганда — это мощный инструмент для проведения желаемой политики. По замечанию Ортвина Бухбендера, «зависимость от примата политики на Востоке была особенно сильно заметна».[65] Тем самым обусловливалось большое внимание к пропагандистской деятельности на фронте. Но за этим крылось и серьезное противоречие, которое в тех условиях устранить было невозможно: поскольку Гитлер при нападении на Советский Союз исходил лишь из колониальной идеи завоевания, порабощения и уничтожения, немецкая пропаганда часто оказывалась в тупике при выборе своей аргументации — проще говоря, ей приходилось объяснять «недочеловекам», что они и есть «недочеловеки», которые должны безропотно подчиняться «истинным арийцам». И все же действенности и результативности немецкой пропаганды на Восточном фронте полностью отрицать нельзя.

Подготовка войны против Советского Союза одновременно означала и подготовку пропагандистской войны, и началась она также задолго до военных событий. 1 апреля 1939 г. при Высшем командовании вооруженных сил — ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht — OKW) было создано подразделение «вермахт-пропаганда». Перед самым нападением на Советский Союз при Министерстве пропаганды был организован «генеральный реферат Восточное пространство» (Generalreferat Ostraum) во главе с Эберхардом Таубертом, часто именуемый также «организацией Винета», который в 1943 г. был преобразован в «отдел Восток» («Abteilung Ost»).[66] Именно эти учреждения и стали основными центрами ведения пропагандистской работы на передовой линии фронта и среди «восточных добровольцев». Я не буду подробнее останавливаться на характеристике всех сторон деятельности этих учреждений. Внимательнее взглянем лишь на результативность немецкой пропаганды, а именно на факты перехода красноармейцев на сторону наступающей немецкой армии.

Воздействие на части Красной армии осуществлялось разными способами — через радио, через громкоговорители, распространение листовок с текстами или изображениями, плакатов, брошюр. Цель в данном случае была одна — морально подавить боевой дух красноармейцев и призвать их к переходу на сторону немцев. За неделю до нападения на СССР, например, на пластинки были записаны подобные обращения, подготовленные на русском, украинском, кавказских и тюркских языках (в подготовке этого мероприятия принимал участие и Алимджан Идриси). Эти обращения многократно зачитывались затем через громкоговорители перед позициями Красной армии.[67]

На различных языках народов СССР распространялись и письменные материалы. Таковых было великое множество. Приведу лишь несколько примеров: плакат с шифром Р 61, форматом 56 × 80 см с текстом «Народы Кавказа! Мы несем вам освобождение от большевистского ига! Приступайте теперь к работе! Вы будете трудиться для себя и для вашей родины!» распространялся на русском, грузинском, армянском, азербайджанском, кумыкском, калмыцком, чеченском и татарском языках.[68]

Кроме листовок разбрасывались и брошюры, например, с грифом В 93 «Жизнь помощника люфтваффе» или же с грифом В 94 «Слова для молодых людей» (обе брошюры были отпечатаны на русском, немецком, украинском, белорусском, литовском, латышском, эстонском и татарском языках).

На изготовление пропагандистских материалов средств не жалели, они публиковались громадными тиражами в фирме «Войшник» (имевшей монополию на публикацию), специальными поездами доставлялись на фронт и разбрасывались над позициями Красной армии. Например, только за три месяца 1943 г. (с 7 мая до конца июля) самолетами или специальными пушками было разбросано свыше одного миллиарда листовок, а текст приказа ОКВ № 13 от 21 апреля 1943 г., инициирующий переход на сторону немцев и переведенный на разные языки, в том числе и татарский, в июне 1943 г. был распространен тиражом около 200 миллионов экземпляров.[69]

Листовочная пропаганда, конечно, активизировалась при подготовке наступательных операций. При этом темы для пропагандистских материалов продумывались вполне серьезно. О. Бухбендер проанализировал тематику немецких листовок на передовой, взяв за основу определенное время (август 1942 г.) и определенное место (район наступления 6-й армии в направлении Сталинграда). Тогда было распространено листовок тиражом около 45 миллионов, и из них: около 24 % по содержанию было посвящено положению на фронте и успехам германской армии, 17 % — антибольшевистской тематике, 15 % призывали бойцов Красной армии переходить на сторону немцев и 11 % описывали благоприятное отношение немцев к военнопленным. Среди прочих тем: антисемитизм, положение Красной армии, лживость советской пропаганды, международное положение, аграрная реформа, национальный вопрос в СССР.[70] Как видим, значительное число материалов, а именно более четверти, было посвящено такой цели, как разложение Красной армии изнутри. При этом почти каждая листовка снабжалась так называемым «пропуском» для перебежчиков, которые разбрасывались также и отдельно. Они также переводились на различные языки: русский, украинский, белорусский, грузинский, азербайджанский, армянский, узбекский, татарский. Первые официальные «пропуски» на кавказских и тюркских языках, по мнению О. Бухбендера, были отпечатаны в первой половине февраля 1942 г., когда немецкая армия развивала наступление в Крыму, после этого численность отпечатанных листовок на этих языках возросла многократно.[71]

Отмечу, что «пропуск» на татарском языке был выполнен и на арабской графике, и на кириллице. Если на арабской графике орфография текста ошибок почти не имеет, то текст на кириллице вообще не подчинен никаким правилам.

Несмотря на жесточайший контроль со стороны офицеров и политруков, листовки эти явно читались многими солдатами и офицерами Красной армии. По немецким данным военного времени, почти каждый перебежчик или пленный имел при себе несколько пропагандистских листовок. Хотя о доверии к немецким листовкам, брошюрам со стороны советских солдат судить опять-таки очень сложно, она имела и желаемые для немцев последствия, что проявлялось в многочисленных фактах перехода красноармейцев, в особенности в критические моменты германского наступления. Даже жестокие сталинские указания относительно судьбы пленных и их семей при этом отходили на второй план.

Наличие тысяч перебежчиков в рядах вермахта заставляло германское командование выработать определенную линию отношения к ним, так как в начале войны задача была понятна — «разложить изнутри Красную армию», способствовать переходу красноармейцев на сторону немцев, но ясного представления о том, что делать с подобными перебежчиками, каков их правовой статус, вообще не имелось. Поэтому в марте 1942 г. и апреле 1943 г. в целях оптимизации работы с перебежчиками были даны необходимые разъяснения.

7 марта 1942 г. был подписан приказ Высшего командования сухопутных войск — ОКХ (Oberkommando des Heeres — OKH) об обхождении с перебежчиками[72]. В приказе речь шла о следующем. Предполагалось, что в самое ближайшее время активная пропаганда против Красной армии еще больше оживится (вспомним, что это был канун немецкого наступления в кавказском направлении). Было обращено внимание на серьезный недостаток: обещания, которые даются перебежчикам, не выполняются. Катастрофические условия содержания военнопленных советских солдат в лагерях стали известны в Красной армии, что резко подрывало доверие к немецкой пропаганде. Для исправления существующего положения в этом документе прослеживались те правила, которыми должны были руководствоваться немецкие солдаты и офицеры при обхождении с перебежчиками: «Каждый из них должен был получить соответствующее удостоверение, и никакая инстанция отобрать у него этот документ не может. В удостоверении должна быть указана национальная принадлежность. (…) Насколько возможно, перебежчику должен быть обеспечен уход, в любом случае он должен быть отделен от остальных военнопленных, и должен иметь перед ними предпочтение в размещении и обеспечении». Перебежчики после этого доставлялись в специально созданные лагеря — «дулаги» (от немецкого Durchgangslager — проходной, переходный лагерь), где проводилась их проверка «на безопасность» и выяснялась возможность их дальнейшего «использования» (в качестве вспомогательного персонала или же в качестве легионера). Они могли быть сразу использованы на легких трудовых работах или в качестве надсмотрщиков.

Упоминавшийся выше приказ ОКХ № 13 от 21 апреля 1943 г. окончательно определил позиции немецкой стороны по отношению к перебежчикам, тесно связав их перспективы с формированием Восточных легионов и других «добровольческих» соединений. Многомиллионными тиражами он был отпечатан на русском языке и разбрасывался над позициями советских войск. По содержанию он во многом схож с предыдущим приказом, но все же более конкретен в определении статуса перебежчиков: «Каждого военнослужащего Красной армии (офицера, политработника, бойца и др.), покинувшего свою часть и самостоятельно или в составе группы добровольно являющегося к нам, считать не военнопленным, а добровольно перешедшим на сторону Германской Армии. Всех офицеров и солдат Красной армии, добровольно переходящих к нам, следует рассматривать как противников Советской власти и в соответствии с этим с ними обращаться»[73]. Появление политической мотивации для перехода на сторону немцев в этом документе вполне симптоматично. Положения приказа об обращении с перебежчиками, их обеспечении не дают почти ничего нового по сравнению с предыдущим документом, но об их последующем использовании даны совершенно новые указания: «Добровольно перешедшему предоставляется 7-дневный срок для решения о его вступлении: в Русскую Освободительную Армию, в один из национальных освободительных отрядов (украинский, кавказский, казачий, туркестанский, татарский), добровольцем в тыловую часть или на работу в освобожденных от большевизма областях. При этом принимать во внимание специальную подготовку каждого в отдельности».

Хотя фактор добровольности в этом приказе повторяется чуть ли не в каждой фразе, вряд ли она была полной — судьбу перебежчиков скорее решали немецкие военные и гражданские чиновники в своих конкретных интересах, но в любом случае бесспорно то, что тысячи перебежчиков из Красной армии составили еще один из потенциальных людских резервуаров для формирования Восточных легионов.

Позиция зарубежных стран и старых эмигрантов

Свою роль в создании Восточных легионов сыграла и позиция некоторых представителей старой эмиграции в Центральной и Западной Европе, и осторожное давление, оформленное в виде пожеланий, со стороны зарубежных стран.

Повторю уже упоминавшийся факт поездки двух турецких генералов — Эрдена и Эркилета — в начале октября 1941 г. на советско-германский фронт, а именно на Крымский полуостров. Оба генерала, как уже упоминалось, высказали свое беспокойство за судьбу тюркских военнопленных, а их визит, как считал Герхард фон Менде, стал последним толчком к созданию Восточных легионов.[74] Более осторожен был в высказываниях относительно судьбы тюркских народов турецкий премьер-министр Сараджоглу, но и он все-таки пожелал облегчения участи военнопленных тюрко-мусульман.[75] О позиции Турции по вопросу о военнопленных постоянно сообщал посол фон Папен: так, 25 июля 1941 г. он призывал германское руководство «в известной мере поддержать старания Турции — обязательно и срочно изолировать тюрко-мусульманских военнопленных». Как перспективу он видел следующее: «через надежных людей организовать их переобучение, проводить активную пропаганду, чтобы впоследствии использовать их в военных действиях».[76]

24 ноября 1941 г. и германский дипломат Рудольф Надольны сообщал в МИД фон Хентигу, что и официальные турецкие лица, и представители тюркской эмиграции предлагают облегчить положение военнопленных, разделить их в лагерях по национальному признаку и соответственно улучшить их обеспечение.[77]

Большую напористость и меньшую осторожность демонстрировали представители старой эмиграции. Но к ним отношение в Германии было весьма неоднозначным. Более подробно о вопросах политического сотрудничества старой эмиграции с нацистским режимом еще будет сказано в специальной главе, поэтому остановлюсь лишь на некоторых моментах, имеющих отношение к судьбам тюрко-мусульманских военнопленных.

Среди крупных лидеров тюркской эмиграции из СССР, которые в начале войны выражали свое пожелание помочь в облегчении судьбы сотен тысяч своих соплеменников, оказавшихся в плену, были Мехмет Амин Расул-заде, Мустафа Чокай-оглу, Гаяз Исхаки, Джафер Сеидамет, Эдиге Кирималь, Ахмет Заки Валили, Абдул-Гани Усман, Вели Каюм хан и др. Некоторые из них, даже если и имели отрицательное отношение к нацистскому режиму, уже осенью 1941 г. высказывали пожелание приехать в Германию и как-то содействовать в работе с военнопленными; но не было позволено въехать в Германию, например, Ахмеду Заки Валиди и Гаязу Исхаки. За последнего хлопотал перед германским МИДом турецкий генерал Эркилет: 10 октября 1941 г. он направил письмо фон Хентигу, заметив, что Исхаки имеет типографию в Берлине и мог бы тотчас организовать издание газеты для тюркских военнопленных и вообще помочь в налаживании германо-турецких отношений.[78] Более удачной оказалась инициатива предпринимателя Ахмеда Вали Менгера, о чем я уже также упоминал выше — ему было во всяком случае позволено въехать в Германию: он вместе с Алимджаном Идриси посетил в МИДе фон Хентига 14 октября 1941 г. В беседе он выразил настойчивое желание помочь Германии в работе с тюркскими военнопленными: при их регистрации, установлении личности, а также поставлять для военнопленных через турецкое Общество Красного Полумесяца пищу и одежду.[79] В сохранившихся документах, к сожалению, нет более подробных сведений о том, сумел ли реализовать Менгер свои пожелания, известно лишь, что он в годы войны осуществлял крупные коммерческие операции в европейских и восточных странах.

Те же эмигранты, которые уже достаточно давно находились в Германии, по мере сил старались как-то изменить положение тюрко-мусульманских военнопленных, среди них особенно отмечу Абдул-Гани Усмана, Мустафу Чокай-оглу, Вели Каюм хана, Алимджана Идриси, хотя порой только на условий сотрудничества с режимом. Они входили в состав комиссий Восточного министерства, которые инспектировали лагеря военнопленных и осуществляли их разделение по национальному признаку. Один из известных лидеров среднеазиатской эмиграции Мустафа Чокай-оглу во время пребывания в лагере Ченстохово заболел тифом и скончался в декабре 1941 г.[80]

В продолжение высказанных представлений отмечу и следующее: кроме названных факторов важен для германского руководства был и фактор психологически-пропагандный. Т.е. освобождение из плена и привлечение в качестве союзников представителей тюрко-мусульманских народов СССР, должно было, по мнению немецких официальных лиц, оказать влияние как на эти народы в целом и расколоть советское общество, так и повлиять в какой-то степени на мировое общественное мнение, прежде всего, конечно, на мусульманские страны. Как выяснилось, однако, полностью поставленной таким образом цели добиться не удалось. Большинство мусульманских стран, а в особенности Турция, на которую Германия возлагала определенные надежды, сохраняло в годы войны осторожность и нейтралитет, хотя и высказывало свои симпатии политике Германии по отношению к тюрко-мусульманским военнопленным. О расколе в советском обществе на основе национальных противоречий и говорить не приходится — подавляющее большинство многонационального населения СССР воспринимало гитлеровскую Германию как своего основного врага, и дух патриотизма в стране был очень высок.

Итак, мы проследили те обстоятельства, которые и стали основанием для создания Восточных легионов. Теперь же подробнее рассмотрим саму их военную историю, обращая наше основное внимание Волго-татарскому легиону или легиону «Идель-Урал».

Создание Восточных легионов

Было бы ошибочно полагать, что создание военных формирований из представителей различных народов Советского Союза было абсолютно случайным и вызванным к жизни исключительно стечением обстоятельств, которые в основном для Германии были неблагоприятны. Оказывается, этот вариант обсуждался и продумывался в самом начале войны против СССР, правда, решения не получил и был отложен на неопределенный срок.

30 июня 1941 г. состоялось специальное заседание Министерства иностранных дел Германии под председательством посла Риттера. На заседании обсуждался вопрос о добровольческих соединениях и возможности их использования в борьбе против СССР. При этом было заявлено, что два соображения имеют значение для создания добровольческих соединений: количество желающих (вероятно, однако, что здесь желаемое выдавалось за действительное — «многих желающих» через неделю после войны еще явно не было, хотя, конечно, на совещании речь шла обо всех европейских странах) и политический, пропагандистский мотив воздействия на население европейских стран. Как видим, те мотивы, о которых мы уже сказали выше, продумывались германской верхушкой еще до того, как они действительно встали во всей своей остроте. На заседании обсуждались возможности создания соединений из представителей европейских стран, в том числе прибалтийских и СССР. МИД идею в целом одобрил, посчитав, что создание подобных соединений может быть осуществлено при ОКВ или же при Главном управлении СС, они будут носить закрытый характер и иметь немецкую униформу.[81] В начале июля этот вопрос был рассмотрен и одобрен также и заинтересованными военными инстанциями — ОКВ и Главным управлением СС — с уточнением, что подобные формирования могут находиться только в резерве, на территории соответствующих стран и под полным контролем немецких дипломатических представительств.[82] И здесь ответственные чиновники МИДа проявили особую осторожность по отношению к эмигрантам, в особенности из народов СССР: 2 июля 1941 г. государственный секретарь Эрнст фон Вайцзеккер ясно заявил официальную позицию: «русские (имеются в виду, конечно, не только этнические русские, а все выходцы с территории Советского Союза. — И. Г.) эмигранты заявили о своей готовности воевать против СССР в качестве добровольцев. Их желание надо приветствовать, но регистрировать их в таком качестве нельзя, так как создание таких соединений не предусмотрено. Мы не имеем никакого интереса в подобном представительстве русских эмигрантов».[83] Итак, вопрос о добровольцах обсуждался уже в самом начале войны, но он так и остался на стадии обсуждения, и никакого решения относительно создания вооруженных формирований, по крайней мере из народов СССР, тогда принято не было. Причина тому — общая установка на военную победу Германии, причем только своими силами.

Военные действия продолжались, в германском плену оказались сотни тысяч красноармейцев, десятки тысяч перебежчиков. Уже тогда в первую очередь командирам наступающих частей вермахта пришлось столкнуться с проблемой: что делать с той частью военнопленных, которые выразили согласие перейти на сторону немцев?[84] Никаких уточнений и директив сверху по этому поводу не было. Поэтому, как это ни удивительно, многие армейские командиры начали действовать на свой страх и риск, создавая из таких людей подразделения так называемых «хивис» (от немецкого Hilfswillige — «желающие помочь»). Конечно, не могло быть и речи о вооружении «хивис», речь шла об использовании их на различных вспомогательных работах: в роли, например, переводчиков, конюхов, подносчиков снарядов, помощников на кухне, ремесленников, возниц и т.п. Отдельные немецкие военачальники, например командующий группой армий «Центр» фон Браухич, даже выступили с инициативой создания из «хивис» специальных русских вспомогательных сил.[85] Инициатива не нашла ответа (и это, кстати, явилось одним из факторов, которые стоили Браухичу карьеры — Гитлер поначалу ни о каких «добровольцах» и слышать не желал), но все же количество «хивис» на Восточном фронте было очень значительным, достигая в некоторых частях до 10–15 % от их состава.[86] Со временем все же реалии жизни взяли свое, «хивис» были признаны официально, был даже установлен конкретный статус «хивис», что проявилось в назначении им денежного жалованья: такие лица подразделялись, видимо, по уровню доверия к ним, на три группы: представители первой группы получали 375 руб. или 30 рейхсмарок в месяц; второй — соответственно 450 или 36; третьей — 525 или 42 (данные марта 1943 г.).[87]

Стихийное возникновение подразделений «хивис» стало одним из первых шагов на пути создания военных формирований из восточных народов. Причем и в этом вопросе довольно долгое время официального соизволения не было. Гитлер и его окружение колебались и не могли отказаться от предвоенной доктрины, тогда как отдельные инстанции, особенно Министерство по делам оккупированных восточных территорий, а затем уже и ОКВ, начали в конце лета 1941 г. мероприятия по отделению тюрко-мусульманских военнопленных от остальных. На начальном этапе в этот вопрос активно вмешивалось и Министерство иностранных дел.[88]

Когда же началось отделение тюрко-мусульманских военнопленных, и когда были составлены комиссии по отделению? Точного ответа на этот вопрос нет, так как многое делалось при этом спонтанно и без официального разрешения.

Первым из крупных германских чиновников, кто заговорил о необходимости отделения тюркских военнопленных, был, как уже упоминалось, посол фон Папен, предлагавший это мероприятие 25 июля 1941 г. Турецкий политик Нури Киллигиль настаивал на этом 17 сентября 1941 г. во время своего визита в Германию: он высказал просьбу отделить всех тюркских военнопленных в особый лагерь по образцу лагеря в Вюнсдорфе в период Первой мировой войны, чтобы впоследствии использовать их как армию пантуранистского движения, союзного Германии (об этом также уже говорилось во второй главе).[89] Почти в те же дни сентября 1941 г. глава Восточного министерства А. Розенберг обратился к высшему командованию вермахта с аналогичной просьбой, также назвав в качестве образца лагерь в Вюнсдорфе. На это 24 сентября он получил ответ руководителя Отдела по работе с военнопленными ОКВ генерал-полковника Брайера о том, что ОКВ не в состоянии по-настоящему организовать такую работу, так как пленных скопилось неожиданно много. Брайер обещал, что в ближайшем будущем, как только такая возможность предоставится, ОКВ сразу же займется указанным вопросом.[90] 2 октября свою поддержку идее отделения мусульманских военнопленных высказал министр иностранных дел Риббентроп.[91] И именно в октябре 1941 г. под обсуждавшийся долго вопрос была подведена официальная база: 14 октября был дан приказ ОКВ № 6577/41 об отделении тюркских военнопленных от остальных плененных красноармейцев и размещении их в специально отведенных лагерях на территории Прибалтики, Украины и Польши. Одним из крупных сборных пунктов мусульманских военнопленных стал тогда шталаг (от немецкого Stammlager — основной лагерь) 1 Ц Хайдекруг (Восточная Пруссия). Для Восточной Пруссии при этом скорее всего делалось исключение, так как на территорию Третьего рейха ввозить военнопленных из оккупированных областей запрещалось, на этот счет существовало строгое указание Гитлера — они могли размещаться только на оккупированных территориях, например, на Украине или в Польше. Особенно строгим такой запрет был относительно пленных «азиатского происхождения». «Попадание азиатов (или монголов) для работ в рейхе должно быть абсолютно исключено», — такие слова Гитлера от 4 июля 1941 г. приводил один из высших германских чиновников доктор Круль впоследствии на заседании Нюрнбергского международного трибунала.[92] Правда, в ходе войны такой строгий запрет был, очевидно, снят. Известны многочисленные случаи транспортировки военнопленных на территорию Германии уже в начальный период войны. В военном дневнике германского Генштаба за 16 ноября 1942 г. есть запись: «Фюрер решил, что Восточные легионы, включая и предварительные лагеря, должны быть переведены из генерал-губернаторства на территорию рейха».[93] Возможно, что тем самым предполагалось усилить контроль за военной подготовкой и пропагандистской обработкой будущих легионеров, оторвать их от возможной на территории Польши «вражеской» пропаганды.

Сборных лагерей осенью 1941 — весной 1942 гг. вблизи передовой линии фронта было создано немало. К сожалению, наши сведения об этом далеко не полны, но можно привести некоторые данные о пунктах сбора нерусских военнопленных конца весны — начала лета 1942 г.: туркестанцы собирались в лагере Ромны (с 8 июня 1942 г.), грузины — в Гадяче (с 18 июня 1942 г.), азербайджанцы — в Прилуках (с 20 июня 1942 г.), армяне — в Лохвице (с 24 июня 1942 г.), представители северокавказских народов — в Миргороде (с 14 июня 1942 г.), а лагеря Хорол (дулаг 160, с 29 мая 1942 г.) и Лубны (дулаг 132, с 11 июня 1942 г.) являлись смешанными — в них доставлялись все военнопленные, которых затем разделяли по национальному признаку. Обратим внимание на то, что для удобства дальнейшей транспортировки военнопленных лагеря, как правило, располагались на крупных железнодорожных станциях. Большинство из размещенных на территории Украины военнопленных составили основу создаваемой 162-й тюркской дивизии. Хотя на тот момент еще не было приказа о создании Волго-Татарского легиона, татары также отделялись от остальных пленных, среди них уже тогда проводилась вербовка в легион: комендант всех указанных лагерей сообщал 20 июня 1942 г., например, что в лагере Хорол из 9450 пожелавших записаться в легионеры татар было 1043 человека.[94]

31 октября 1941 г. ОКВ докладывал о первых итогах работы, и это важно подчеркнуть, именно в МИД: число зарегистрированных военнопленных из тюркских народов на тот день доходило до 55 тысяч, из них около 5 тысяч — в Восточной Пруссии. Из зарегистрированных военнопленных комиссиями Восточного министерства уже было отобрано для сотрудничества 5600 человек (особенно в качестве пропагандистов).[95]

И все же работа эта была организована из рук вон плохо: вопросы размещения, обеспечения пленных не были улажены, так что положение отделенных мало чем отличалось от положения остальных, и в специальных лагерях пленные умирали сотнями и тысячами от голода и холода, о чем с определенной тревогой говорилось в указанном докладе ОКВ. Свое неудовлетворение организацией работы выражали и представители МИДа. 15 ноября 1941 г. уже знакомый нам Гросскопф сообщал своему шефу Риббентропу о первых итогах деятельности комиссий в лагерях. Серьезную ошибку он видел в том, что из директивных документов совершенно неясно, представители каких восточных народов должны целенаправленно отделяться от других военнопленных, «поэтому, например поволжские татары и узбеки остаются вне этого приказа». Гросскопф выражал недоумение по поводу того, что «директива ОКВ оперирует термином „азиаты“», а это, по его мнению имело «определенный оттенок пренебрежения». Он предлагал уточнить это название и употреблять либо общепринятые этнонимы, либо обобщающие термины вроде «тюркские народы СССР» или «мусульмане».[96]

Похожие трудности для немецкой стороны, связанные прежде всего с организацией этого мероприятия, имели место и позднее: например, 18 сентября 1942 г. ОКХ сетовало на них в справке, отправленной в Восточное министерство. Представитель министерства Отто Бройтигам в своем ответе призвал военные власти активизировать эту работу, учитывая ее «огромное политическое значение».[97]

Собственно же комиссии по работе с военнопленными начали свою работу в лагерях в конце августа 1941 г. Всего, по данным Патрика фон цур Мюлена, было создано от 25 до 30 комиссий общей численностью состава от 500 до 600 человек.[98] Возможно, более точная цифра — 25 комиссий, функционировавших в начале ноября 1941 г., приведена в справке по МИДу, составленной Эрнстом Вёрманном.[99] В комиссии входили вначале исключительно немецкие чиновники от Министерства Розенберга и многократно проверенные старые эмигранты, впоследствии в них начали включаться и согласившиеся на сотрудничество бывшие военнопленные. Задачи комиссий были довольно расплывчаты: посещение лагерей и составление списков тюрко-мусульманских военнопленных. Конечно, такие списки позже нашли свое практическое применение при организации Восточных легионов. Комиссии «должны были проверять отобранных военнопленных с точки зрения их благонадежности и определять, куда следует направлять каждого в отдельности. Для достижения этой цели после тщательнейшей проверки были назначены лица из эмигрантов, а наиболее надежным из них доверено руководство отдельными комиссиями». По мнению Арно Шикеданца, «будущего», но так и не состоявшегося «рейхскомиссара» Кавказа, «комиссии проводили значительную работу в смысле обеспечения и сохранения рабочей силы военнопленных и оказали большую помощь комендантам лагерей».[100] Однако с этим мнением соглашались далеко не все.

Проиллюстрировать работу комиссий можно на основании воспоминаний татарского эмигранта Ахмета Темира.[101] К началу войны он, как известно, уже успел защитить диссертацию в Гамбургском университете, и немецкое руководство сочло возможным привлечь его к работе с татарскими военнопленными.

27–28 августа 1941 г. в качестве члена комиссии А. Темир посетил два лагеря, расположенных неподалеку от Ганновера, в округе Фаллингбостель-Орбке (шталаг XI Д) и Берген-Бельзен (шталаг XI Ц). В первом из них находилось 60 военнопленных татар, 5 башкир и 5 чувашей, во втором — 135 татар, 4 башкира и 54 чуваша. В Орбке А. Темир побеседовал со всеми тюркскими военнопленными по отдельности, в Берген-Бельзене — с большинством. Какие вопросы выяснялись во время таких бесед?

1. Взаимоотношения между самими тюркскими народами. Темир замечал, что когда военнопленным задавались подобные вопросы, они — и татары, и башкиры — были удивлены и заявляли, что это фактически один и тот же народ, что нельзя отделять одного от другого. Подчеркивались и дружеские взаимоотношения татар с чувашами (об этом говорил, например, военнопленный Анатолий Казаков, 1922 г. рождения, из деревни Аксу Буинского района Татарстана).

2. Отношения тюркских народов к русским. В этом вопросе проверяющий оказался в затруднительном положении, потому что, на его взгляд, «почти 98 % военнопленных происходят из сельской местности, а 95 % процентов деревень этих военнопленных этнически однородны, поэтому трудно сказать что-либо ясное и определенное

06 отношении тюрко-татар к русским». Он считал, что большинство из пленных вообще не желает говорить на эту тему из чувства страха и неопределенности, хотя и отметил, что некоторые из пленных высказались недружески по отношению к русским. По наблюдениям А. Темира, и в самих лагерях военнопленных сложилась недружественная и напряженная атмосфера, которая приводила даже к дракам на национальной почве. При этом как будто русские военнопленные пренебрежительно относились к представителям других национальностей, называя их «нацменами и предателями» и заявляли, что немцы их повесят. Поэтому некоторые из пленных предпочитали скрывать свою национальную принадлежность и при составлении списков называли себя русскими. Из всего сказанного А. Темир делал вывод, что «вражда между русскими и тюрко-татарами в Поволжье является вечным законом жизни».

3. Отношение к земельным вопросам и экономическое положение. В данном вопросе А. Темир отмечал общую негативную оценку колхозной системы, которая привела к слому привычного уклада жизни, обнищанию и бесправию основной массы сельского населения.

4. Отношение к большевизму. В рапорте подчеркивается, что «большинство относится к большевизму отрицательно, а многие даже выражают свою ненависть к нему».

5. Религиозный вопрос. Отмечалось, что молодое поколение тюрко-татар уже успело отдалиться от религии и не соблюдает всех религиозных обычаев. Но все военнопленные заявляли во время бесед, что их родители очень религиозны. Так что, по мнению А. Темира, религиозная традиция продолжает жить в народе.

Кроме указанных моментов в рапорте обращалось внимание и на внешний вид военнопленных. По наблюдениям автора, в основной массе это были молодые и трудоспособные люди 1915–1922 гг. рождения. Уровень их образования довольно низок, только 3–4 человека имели высшее образование, но практически все умели читать и писать. Многие отмечали, что они добровольно сдались в плен. А. Темир выражал мнение, что «их легко можно будет привлечь к борьбе за их собственное национальное дело и тем самым противопоставить московскому большевизму».

В заключение автор рапорта привел пожелания военнопленных быть отделенными от русских, получить работу, а также лучшее обеспечение, одежду и пропитание.

Примерно в том же направлении велись беседы с военнопленными и в других лагерях на территории Восточной Пруссии, в которых побывал А. Темир:

• 6–7 сентября 1941 г. — лагерь Торн (шталаг 312, 35 татар и башкир, 10 чувашей, 5 марийцев);

• 10 сентября — лагерь Просткен (офлаг 56, 76 татар и башкир, 3 чуваша, 6 удмуртов);

• 12–16 сентября — лагерь Сувалки (офлаг 68, 637 татар и башкир, 8 чувашей, 6 марийцев, 25 удмуртов, 4 мордвина);

• 18–19 сентября — лагерь Ширвиндт (офлаг 60, 700 татар и башкир, 115 чувашей, 16 марийцев, 32 удмурта, 27 мордвы);

• 21 сентября — лагерь Матцикен (шталаг 331, 37 татар и башкир,

• 7 чувашей, 1 мариец, 2 удмуртов, 3 мордвина);

• 22 сентября — лагерь Погеген (302 татар и башкир, около 100 чувашей и представителей финно-угорских народов).

С 10 октября по 31 ноября А. Темир посещал лагеря на территории Западной Украины: Львов (шталаг 328), Ярослав (шталаг 327 А и 327 Д), Кохановка, Деба, Замощь (офлаг 325), в которых находилось 797 татар и башкир, 86 чувашей, 22 марийца, 12 удмуртов, 17 мордвы.

В общей сложности за указанное время Ахмет Темир посетил 14 лагерей для военнопленных.

Как видим, и график посещений лагерей у членов комиссий был довольно напряженный, и сведения о количестве представителей тюркских и финно-угорских народов собирались ими довольно точные.

Интересно, что в лагере Замощь А. Темир встречался с пленным генерал-майором Красной армии Ибрагимом Бикжановым, который родился в 1895 г. в Касимове. Здесь же он отметил, что, по словам Бикжанова, в Красной армии был еще только один татарский генерал — генерал Салихов. Это имя встретится нам еще в дальнейшем, но позднейшую судьбу генерала Бикжанова выяснить не удалось.

В результате пребывания комиссий в лагерях составлялись подробные списки военнопленных, в которых отмечались следующие данные: полное имя, год рождения, место рождения, образование, партийность, профессия, военное звание, социальное происхождение, национальность и домашний адрес. В списке особо выделялись лица с высшим и полным средним образованием — на них следовало обращать внимание в плане возможного привлечения их на сторону немцев. В тех фрагментах из списков, которые включены в книгу Ахмета Темира, отмечены, например, Каюм Халиуллин (1907 г. рождения из Казани), закончивший ветеринарный институт; Сагит Саидгараев (1911 г. рождения из Актанышского района), закончивший педагогический техникум; Габдулвахид Исмагилов (1920 г. рождения из Азнакаевского района), имевший среднее образование и работавший учителем.

В некоторых случаях, правда, составлялись сокращенные списки, в которых отмечались лишь имя и фамилия военнопленного, его лагерный номер и год рождения. Но и здесь в списках имелись своеобразные рекомендации к использованию: «для пропаганды и административной работы» или «для полиции».

В ходе работы комиссий осенью 1941 — зимой 1942 гг. явственно наметился один из первых серьезных конфликтов между германскими официальными учреждениями — между Министерством иностранных дел и Министерством по делам оккупированных восточных территорий (Восточным министерством). Вызвано это, на мой взгляд, не только тем, что полномочия, функции их по отношению к оккупированным территориям не были четко определены и разделены изначально, но и тем, что в Третьем рейхе с его возникновения шла непрерывная борьба за власть между отдельными «вождями», жестокая конкуренция между учреждениями. Война не смогла положить конец этим разногласиям, в отдельных случаях они даже еще более обострились. Два указанных министерства не являлись исключением: они постоянно бомбардировали высшее руководство просьбами придать им больше полномочий, обвиняя своих соперников в некомпетентности и вмешательстве в их дела. Упомяну один очень красноречивый документ: 25 февраля 1942 г. фон Хентиг докладывал Риббентропу о работе комиссий ведомства Розенберга: «Татарским вопросом занимаются и Восточное министерство и МИД. Если в уже занятых областях (например, около Вильны) есть татарские поселения, то это правомерно. А вот другими татарами пусть Восточное министерство не занимается — это прерогатива МИДа. Восточное же министерство создало свои комиссии, занимается пропагандой среди военнопленных. А эти комиссии в конечном счете только устанавливают, кто из военнопленных мусульманин. А ведь важно не только констатировать, что он Мустафа или Мухаммед, важно установить его способности, выяснить его прошлое, его готовность к сотрудничеству. (…) Восточное министерство уже делит портфели для незахваченных еще территорий, у них уже есть кандидат на пост ректора Казанского университета!».[102] Фон Хентиг отмечал, что он обращался в Восточное министерство с просьбой прояснить ситуацию, но никакого положительного ответа не получил. Он выразил мнение, что именно МИД — наиболее компетентный орган в решении судеб других народов, мотивируя это тем, что эти вопросы влияют на отношения Германии с Ираном, Афганистаном, Китаем, Индией и Турцией. Но и противоположная сторона в долгу не оставалась. «Шаги, предпринятые МИД, прекратили нормальное развитие нашей деятельности. Уже один факт вызова представителей старой эмиграции в Берлин для политических переговоров привел к волнению среди эмиграции. (…) Кроме того, Министерство установило связь между этими лицами и кавказскими легионами, находящимися на стадии формирования, в результате чего возникли сомнения и беспокойство в этих легионах в отношении политических целей империи. Предупреждения Восточного министерства остались безрезультатными», —- так уже от имени Восточного министерства оценивал ведомственные противоречия осени 1941 г. Арно Шикеданц на допросах в Нюрнберге.[103]

Несколько забегая вперед, отметим, что одно из первых противостояний закончилось поражением МИДа, который осенью 1941 г. проявлял особую активность в работе с тюрко-мусульманскими военнопленными: министерство было отстранено от этой практической работы и вообще от формирования национальных воинских частей в составе вермахта и СС. Этому, вероятнее всего, способствовали и фиаско с розыгрышем пантуранистской карты, и то, что Розенберг сумел в конечном счете предстать перед Гитлером в наиболее выгодном свете.

Своим путем осенью 1941 г. пошли абвер и командование отдельных военных частей. 6 октября 1941 г. генерал-лейтенант Вагнер (ОКХ) дал директиву командующим тылами в районах действий групп армий «Север», «Центр» и «Юг» в порядке опыта создать из военнопленных казачьи добровольческие сотни и использовать их в борьбе против партизан. Этот факт И. Хоффманн считает «днем рождения восточных отрядов».[104] Опыт этот, вероятно, германское командование удовлетворил, так как 16 ноября уже каждая дивизия в указанных областях получила приказ о создании при них кавалерийских казачьих сотен. А за день до этого в приказе конкретно были упомянуты и представители нерусских народов.

15 ноября 1941 г. ОКХ дало приказ командующему тылом группы армий «Юг» создать при каждой дивизии по одной сотне из «военнопленных туркестанской и кавказской принадлежности». Путаница в этнонимах в приказе была удивительна. К «кавказцам» были причислены: адыгейцы, анварцы (так в тексте приказа; речь, может быть, идет об аварцах. — И. Г.), азербайджанцы, осетины, башкиры (!), лезгины, ингуши, кабардинцы, карачаевцы, грузины, дагестанцы, тичинцы (?); к «туркестанцам» — калмыки, монголы, татары, туркмены, турки, узбеки, киргизы, эстонцы (!?), казахи и опять-таки башкиры (!). Созданные сотни были объединены затем при 444-й дивизии под Запорожьем в «туркестанский полк» (позднее переименован в «тюркский 444-й батальон»), командовал им обер-лейтенант фон Таубе. Это соединение упоминалось на охранной службе в районе устья Днепра и на Перекопе. Называя это одно из первых в составе германской армии подразделений, составленных из военнопленных представителей тюркских народов, следует согласиться с И. Хоффманном, который не переоценивает значения его создания, замечая, что «речь шла здесь о „диких“ формированиях, которые по своей организации существенно отличались от позднейших Восточных легионов».[105]

Более заметными и известными стали два других подразделения из кавказских и среднеазиатских народов, также сформированные осенью 1941 г., — это 450-й туркестанский пехотный батальон под командованием майора Андреаса Майер-Мадера и батальон «Бергман» («Горец») под командованием обер-лейтенанта Теодора Оберлендера.[106] Не буду слишком подробно говорить об этих соединениях, но некоторые моменты из их истории считаю важным упомянуть. А. Майер-Мадер, бывший в свое время военным советником Чан Кай-ши, владевший многими восточными языками, выдвинул перед командованием абвеpa чисто утопический план — подготовить из военнопленных целое боевое соединение, которое можно будет впоследствии десантировать с воздуха в Средней Азии, и поднять там восстание с целью отделения от СССР и создания независимого Туркестанского государства. При содействии одного из лидеров среднеазиатской эмиграции, Вели Каюм-хана, с 18 октября 1941 г. он создавал свой батальон на территории Польши, и к концу года неподалеку от Рембертова уже были подготовлены одна азербайджанская и шесть туркестанских рот. В состав батальона, судя по позднейшим косвенным данным, входили также поволжские татары (об этом можно судить по тому, что практически в любом батальоне, входившем позднее в состав Туркестанского легиона, были и поволжские татары). Что примечательно, почти все командные должности в 450-м батальоне Майер-Мадер доверил представителям самих народов — позднее в Восточных легионах на это не решились, и существовали строгие ограничения в этом вопросе. Весной 1942 г. батальон был направлен на борьбу против партизан в район Ямполя и Глухова (в настоящее время Сумская область Украины). По мнению немецкого командования, он проявил себя в деле не с лучшей стороны.

Представители военного руководства выражали недовольство самим Майер-Мадером за его терпение к «азиатским отношениям» в подразделении. Его план восстания в Средней Азии в вермахте был воспринят как авантюристический. В итоге Майер-Мадер был заменен другим, более покладистым командиром, чтобы позднее вновь появиться при создании Восточных легионов и 1-го Восточно-мусульманского полка СС.

Подразделение Т. Оберлендера начало формироваться под Полтавой и насчитывало поначалу 700 чел. К весне 1942 г. его численность достигла 2900 чел. Состояло оно в подавляющем большинстве из представителей северокавказских и закавказских народов. Поэтому история его к теме настоящей книги имеет лишь опосредованное отношение.

В любом случае мы должны отметить, что формирование таких единиц, как 450-й батальон или подразделение «Бергман», стали первыми реальными мероприятиями в организации Восточных легионов, хотя они, собственно, в состав легионов и не вошли, существуя в 1943–1944 гг. вполне автономно.

Таким образом, к концу 1941 г. и военно-политическая ситуация, и накопленный опыт привели руководство Германии к созданию Восточных легионов.

Если до поздней осени 1941 г. военные и политические руководители и в центре, и в действующей армии в этом вопросе действовали во многом произвольно, то в середине ноября они получили официальную директиву: Гитлер одобрил создание Тюркского легиона.[107] После этого, по-видимому, под влиянием Розенберга, который все-таки опасался тюркского (читай: туранистского) объединения, решение было уточнено и оформлено в виде конкретного приказа ОКВ от 22 декабря 1941 г. о создании четырех легионов из восточных народов — Туркестанского, Армянского, Грузинского и Кавказско-мусульманского (позднее был разделен на азербайджанский и северокавказский).[108] Это еще не означало, что все стороны практического решения вопроса были тогда же предусмотрены, эти нюансы разрабатывались еще довольно долгое время — почти до осени 1942 г. Таким образом, 1942 — первую половину 1943 г. можно считать вершиной германской активности по созданию военных соединений из нерусских народов СССР.

Хочу обратить внимание еще на один важный факт. Параллельно с созданием Восточных легионов на территории Польши почти аналогичные мероприятия проводились на территории Украины. Весной 1942 г. легионы из восточных народов начали создаваться при 162-й пехотной дивизии под командованием известного ориенталиста, профессора Оскара фон Нидермайера. В составе дивизии было организовано пять легионов — Грузинский (с центром в Гадяче), Северокавказский (Миргород), Армянский (Лохвица), Азербайджанский (Прилуки), Туркестанский (Ромны). С мая 1942 до мая 1943 г. в ее рамках возникли 25 походных батальонов, два усиленных полубатальона, семь строительных батальонов, три запасных батальона. Легионы в составе указанной дивизии не следует, таким образом, путать с Восточными легионами, созданными на территории Польши. В апреле 1943 г. дивизия получила статус полевой и состояла наполовину из немцев, наполовину — из представителей народов СССР. Это соединение принимало участие в карательных операциях против партизан на оккупированных территориях СССР, а в январе 1944 г. было переведено в Северную Италию.[109] Волго-татарского легиона в 162-й дивизии не было, но возможно, что поволжские татары входили в состав, например, Туркестанского легиона. В данной книге история этой дивизии подробно не рассматривается. Но некоторые из цитируемых мной документов немецкого командования имеют отношение и к Восточным легионам, и к легионам в составе 162-й дивизии. Кроме того, некоторые примеры из общей истории соединений вермахта из восточных народов также касаются 162-й дивизии.

Очередную попытку высказать свое мнение предприняло в январе 1942 г. Министерство иностранных дел — 17 января фон Хентиг, исходя из своих взглядов, выдвинул инициативу о несколько иной структуре Восточных легионов: «Необходимо создать один Татарский (читай: Тюркский. — И. Г.) легион, но не называть его Туркестанским. Необходимо создание также одного Кавказского легиона (из трех национальных батальонов)».[110] Мнение представителя МИДа, судя по всему, никого не заинтересовало.

Более точные указания о Туркестанском и Кавказско-мусульманском легионах последовали 13 января 1942 г., а о Грузинском и Армянском легионах — 8 февраля 1942 г. Штаб по созданию Восточных легионов был с 18 февраля 1942 г. размещен в Рембертове, летом этого же года под названием Штаб Восточных легионов переведен в Радом, получив 23 января 1943 г. наименование Командование Восточных легионов.[111]

Когда были даны все указанные предписания о Восточных легионах, соответствующие разъяснения получили и все воинские подразделения действующей армии, которым и поручалось в сотрудничестве с комиссиями Восточного министерства проводить первичное разделение военнопленных. Вот один из образцов подобных документов, который очень ясно показывает и военно-политические соображения немецкой стороны при создании Восточных легионов, и весьма приблизительные представления о народах, которые в них привлекались. Тюрками и мусульманами стали в приказе армяне и грузины; «более мелкими народностями» — иранцы (персы) и татары: 19 мая 1942 г. командующий группой армий «Юг» дал приказ о создании тюркских батальонов.[112] Он объяснял своим подчиненным: «Разрешено создание легионов из военнопленных туркестанцев, кавказцев, грузин, армян. Религиозно-политические настроения тюркских народов, их хорошие солдатские качества, напряженное положение с резервами для германских соединений, недостаток в соединениях, прикрывающих тыл, принуждают к тому, чтобы использовать пленных тюркских национальностей в борьбе против большевизма на германской стороне». Создание тюркских соединений объяснялось не как самоцель, оно должно было «сберечь немецкую кровь, служить привлечению восточных народов как союзников, разложению противника, а следовательно, быстрейшему успокоению в оккупированных восточных областях и привлечению восточных народов как союзников». Приказом предписывалось отделять в специальные лагеря представителей разных национальностей и уточнялось, о каких национальностях идет речь, — кроме уже упомянутых названы в качестве «более мелких народностей»: белуджи, дунгане, иранцы (персы), кашгарцы, таранчинцы, шугнанцы и татары (! — И. Г.). Сказано, как видим, вполне откровенно. Особо показательно, что командующий уловил и передал в приказе вынужденность «союзнических» отношений с восточными народами, знания о которых страдали явными пробелами, и которым было прежде всего предназначено «сберечь немецкую кровь», превращаясь на деле не в союзника, а в обычное «пушечное мясо».

Вопросы общей истории Восточных легионов: их статус, внутренняя структура и организация

Как уже было сказано, немецкая сторона проявила наибольшую активность в деле создания Восточных легионов в 1942 г. Развернутый план этого мастшабного мероприятия содержался в конкретном приказе, в приказе ОКХ № 6953/42 от 24 апреля 1942 г.[113]

Вербовка в легионы проводилась среди военнопленных в специальных переходных лагерях — дулагах. Описать сам процесс вербовки довольно сложно, конкретных документов об этом в моем распоряжении нет. Но понятно, что ее проводили члены комиссий Восточного министерства, подготовленные пропагандисты. Понятно, что проводилась она с использованием разных методов, с помощью «кнута и пряника»: военнопленным наглядно давалось понять, какие прежде всего материальные «блага» сулит им переход на немецкую сторону — лучшее обеспечение, обмундирование, более свободные условия содержания в лагерях. Пропагандисты из комиссий выступали с речами, делая при этом основной упор на национальную самобытность военнопленных, на их противоположность русским, на те гонения, которым подвергались религия и национальные языки в Советском Союзе.[114]

В отечественной публицистике бытует такое представление, можно его назвать штампом, что военнопленные в подавляющем большинстве случаев загонялись в Восточные легионы насильно.[115] На мой взгляд, такое мнение требует корректировки и является не совсем верным. Зададимся вполне логичными вопросами: зачем было немцам брать на свою службу, силой ставить под ружье десятки тысяч людей, которые хотя бы формально с этим были не согласны? Какой был им смысл создавать внутри своей же армии подразделения изначально ненадежные, созданные лишь с помощью насилия? Объяснение этого факта лишь возможным пропагандистским эффектом мне кажется слишком натянутым. Оружие, пусть его было мало, пусть оно было несовершенным, все-таки было выдано легионерам, оно в любой момент могло быть повернуто против самих же немцев, если бы создание Восточных легионов было основано только на насилии. Мне кажется вполне точным замечание немецкого дипломата Ханса фон Херварта по этому поводу: «Армия хотела иметь добровольцев, на которых можно было бы положиться и которые не перебежали бы при первой возможности».[116] Другое дело, что желаемого добиться все-таки не удалось. Примечательно и наблюдение X. Рашхофера, который также ставит вопрос о применении насилия при формировании соединений из восточных народов и ссылается на ряд юридических документов военной поры: весной 1942 г. при проведении вербовки в батальон «Бергман» в лагере под Полтавой, где содержались военнопленные и перебежчики из кавказских народов, «изъявило желание настолько много людей, что необходим оказался строгий отбор, и было отобрано до 700 молодых, годных для военной службы кавказцев».[117] Точность подобных сведений проверить не так легко, но совершенно очевидно, что о насилии в данном случае следует говорить с большой осторожностью, как, впрочем, также и о «добровольности», которая зачастую была вынужденной.

Но вернемся к конкретным фактам.

Изъявившие согласие перейти на немецкую службу в большинстве своем проходили следующий путь:

1. Начальный, первый лагерь (Auffangslager), с лета 1942 г. располагался в Острове-Мазовецком.

2. Предварительный лагерь (Vorlager) — Седльце Б (для татар — Седльце А, его комендантом некоторое время был бывший советский полковник Шакир Алкаев).

3. Основной лагерь легионов (Stammlager):

• для Азербайджанского легиона — Едлино под Радомом;

• для Армянского легиона — Пулавы;

• для Волго-татарского легиона — Едлино;

• для Грузинского легиона — Крушина;

• для Северо-кавказского легиона — Весёла;

• для Туркестанского легиона — Легионово под Варшавой.[118]

Надо сказать, что такое подразделение не было абсолютно строгим: татарские военнопленные оказывались, например, в лагерях и среди туркестанцев, и среди азербайджанцев. Названными пунктами, конечно, дело не ограничивалось — пленные нерусских национальностей концентрировались и в других лагерях.

Несколько забегая вперед, упомянем, какие еще лагеря имели значение при создании Восточных легионов в последующем и играли роль предварительных, начальных пунктов сбора. Это были лагеря, расположенные на территории Польши: Беньяминов (среднеазиатские и северо-кавказские народы), Бяла Подляска (грузины), Малкиня (азербайджанцы), Демблин-Заезерце (армяне), Кильце (общий), Конски (общий). Польский историк и публицист Шимон Датнер считает, что подобное выделение лагерей для одной национальности объяснялось лишь интересами безопасности, поэтому гитлеровцы избегали «смешивания» военнопленных.[119] Такая точка зрения мне представляется слишком суженной и не совсем логичной. Создание таких «национальных» лагерей в первую очередь и напрямую было связано с формированием Восточных легионов, на что Ш. Датнер внимания не обращает. В 1943 г. и на территории Германии были созданы центры, в которых собиралось пополнение для будущих легионов, строительных и саперных соединений или же лица, специально отобранные для пропагандистской работы. Многие из военнопленных, судя по справке для Восточного министерства от 7 мая 1943 г., вначале направлялись в лагерь Кильце в Польше общей вместимостью всего в 1000 человек, где проводилась «перепроверка лиц, отобранных комиссиями в оккупированных областях для предотвращения бесполезной транспортировки их в рейх».[120] Обитатели этого лагеря еще не лишались статуса военнопленных. Отсюда они могли быть направлены в специальные центры подготовки пропагандистов или же в легионы, на трудовые работы и т.п. На территории же Германии заслуживает упоминания лагерь Ринлух. Он делился на четыре части: Цитенхорст для русских, Вустрау-1 для украинцев, Вустрау-2 для кавказских, среднеазиатских народов и татар, Вутцец для белорусов и украинцев. Все они находились в ведении вермахта и имели главной задачей подготовку пленных для отправления в так называемый «свободный лагерь» Вустрау, о котором речь пойдет в следующей главе. Шварцзее и Тешендорф являлись лагерями для раненых, а лагерь Дабендорф — центром подготовки пропагандистов для Русской Освободительной армии и для прочих национальных соединений в составе германской армии.

Даже после того, как Восточные легионы были переведены во Францию, на территории Польши остались специальные пункты для сбора военнопленных из тюрко-мусульманских народов. На 30 марта 1944 г. это были следующие лагеря: Седльце Б (шталаг 366) и Нехрыбка (шталаг 327) — так называемые «предварительные лагеря легионов для представителей всех тюркских народов» (в первом из них на тот момент было 3200 военнопленных, во втором — 4000). В шталаге 355 Ольховце собирались пленные, которые «временно не были готовы к несению службы» (3500 человек), в шталаге 367 Петркув находился лазарет для больных и раненых тюркских военнопленных.[121]

В основных лагерях формировались сами легионы, и прибывшие в них военнопленные причислялись к так называемым дополнительным (запасным) ротам. Приказ от 24 апреля 1942 г. предписывал, чтобы после прибытия они обеспечивались как немецкие солдаты, при этом обращалось внимание на национальные особенности будущих легионеров (например, в питании). Они получали старое немецкое или же трофейное советское обмундирование. Военнопленные должны были как минимум один месяц находиться при таких дополнительных ротах под обязательным строгим контролем и проходить соответствующую подготовку. Исходя из степени их военной, политической и физической подготовленности решалась их дальнейшая судьба: наиболее подходящие с точки зрения германских командиров солдаты причислялись уже к создающимся полевым батальонам. Совершившие серьезные проступки или же те, кто проявил себя «политически неблагонадежным», по решению командования Восточных легионов могли быть отправлены обратно в лагеря для военнопленных. Лица, которые подходили по «характеру», но не были готовы физически, причислялись к так называемым «взводам выздоравливающих», здесь они могли использоваться для выполнения легких физических работ. Только после причисления к регулярным походным соединениям статус военнопленных с легионеров снимался, на них начинали распространяться следующие правила, которые были приняты Командованием Восточных легионов отдельно:

1. Общие направления о положении и обеспечении легионеров.

2. Положения о чинах, должностях и назначении на должности.

3. Положения о дисциплинарных взысканиях.

4. Правила принятия присяги.

5. Правила финансирования и обеспечения.

6. Правила обмундирования.

Наиболее крупным воинским подразделением для легионеров были батальоны, состоявшие из рот, взводов и отделений. Согласно апрельскому 1942 г. документу, командиры взводов в батальонах назначались из представителей самих народов, командиры рот частично немцы, частично «националы». Уточнялось при этом: так должно быть в переходный период, а позднее большинство командиров рот должно было назначаться из «националов», но одна рота обязательно должна руководиться немцем.

В одном из более поздних документов перечислялось, сколько немецкого персонала должно было быть в каждом восточном батальоне: три офицера, один чиновник, девять унтер-офицеров, шесть рядовых и два переводчика, итого 21 человек.[122] В памятке командующего Восточными легионами генерала фон Хайгендорфа от 1 сентября 1943 г. приводятся такие цифры: в восточном батальоне из немцев должны были быть командир батальона с адъютантом и офицером по особым поручениям, два командира рот, пять командиров взводов, пять фельдфебелей. Количество рядовых не упоминалось.[123] Но такой довольно жестко установленный порядок почти никогда не соблюдался, так как в большинстве случаев немецкое командование не устраивали национальные офицерские кадры, их «боевая и политическая» готовность. Выход в таких случаях был один — на вакантное место назначались опять немцы. Поэтому число немцев в восточных батальонах практически всегда доходило минимум до 50–60 человек, причем речь идет более о командных должностях. Отмечу также, что немецкий персонал в легионы попадал не добровольно, а назначался.[124] Это означало, что сослуживцами восточных легионеров становились люди, которые имели самые смутные представления о своих «союзниках», и не только об их целях, но и об их психологии, жизненных ценностях, обычаях, не говоря уже о языке. Это создавало основу для, мягко говоря, нестабильной внутренней обстановки в большинстве батальонов.

Вернемся к тексту приказа от 24 апреля 1942 г.

Уже при создании Восточных легионов было обращено повышенное внимание вопросу о внутренних отношениях в этих соединениях. Большую роль в развитии этих взаимоотношений играл, понятно, политический мотив. Немецкое руководство как бы предчувствовало, что это еще создаст для него немало проблем в будущем, так как политическая мотивация для легионеров и их немецких сослуживцев на бумаге была очень важна, в реальной жизни многое получалось совсем наоборот — немецкие офицеры и солдаты часто никак не желали видеть в легионерах своих равноправных союзников. О внутренних отношениях в легионах будет еще говориться особо, здесь же приведу эти правила:

Проблема внутренних отношений в легионах еще будет рассматриваться, но заметим сейчас, что изначально создатели легиона оказались перед сложной и так до конца и не решенной дилеммой: с одной стороны, легионеры — это вроде бы союзники, поэтому к ним необходимо относиться как к равным, с другой стороны — они представители «низших» народов, потому к ним как к равным относиться нельзя. Мне представляется, что данное противоречие, явно существовавшее на практике, пусть и в завуалированном виде, вполне прослеживается и в приведенной выше цитате.

В документе определялись чины и должности, которые определялись для легионов: рядовой, заместитель командира отделения, командир отделения, заместитель командира взвода, командир взвода, командир роты.[126] Строго предписывалось на эти должности назначать только «подходящих» лиц без учета их прежних регалий в Красной армии.

Для того чтобы распознать «подходящих», определялся испытательный срок: для заместителя командира отделения — один месяц, для командира отделения и заместителя командира взвода — два месяца, для командира взвода и командира роты — три месяца. При необходимости срок этот мог быть продлен.

После прохождения испытательного срока проводились назначения:

• заместителя командира отделения и командира отделения назначал командир легиона или немецкий офицер, которому командиром легиона даны соответствующие полномочия;

• заместителя командира взвода — командир легиона;

• командира взвода — командование Восточных легионов;

• командира роты — высшее германское командование (командующий военным округом в «генерал-губернаторстве»).

В специальном приложении № 3 определялась и величина жалованья, которое должны были получать ежемесячно легионеры:

• рядовой — 30 рейхсмарок или 90 злотых или 375 рублей.

• заместитель командира отделения — соответственно 36 РМ или 108 зл. или 450 руб.

• командир отделения — 42 РМ или 126 зл. или 525 руб.

• заместитель командира взвода — 45 РМ или 135 зл. или 564 руб.

• командир взвода — 54 РМ или 162 зл. или 675 руб.;

• командир роты — 72 РМ или 216 зл. или 900 руб.[127]

В заключение в документе шла речь о знаках различия: легионеры должны были носить униформу германского вермахта и иметь кроме официальных знаков и свои национальные знаки — на правой стороне каски, на правом рукаве кителя или шинели, на воротнике кителя на месте двойного галуна.[128]

Многие положения приказа от 24 апреля 1942 г. были впоследствии повторены в другом приказе ОКХ за подписью тогдашнего начальника Генштаба сухопутных войск Ф. Гальдера в августе 1942 г., который был размножен в виде брошюры «Вспомогательные силы из местного населения на Востоке» и распространен в войсках: здесь также объяснялось, в чем суть привлечения тюркских народов на сторону Германии, кто относится к тюркским народам, как проводить отделение военнопленных, их проверку, переобучение, как формируются полевые батальоны, правила их организации. Был приведен и текст, принимавшейся будущими легионерами присяги. Текст присяги со временем менялся, но вначале он выглядел следующим образом:

Некоторое время спустя последовало уточнение: вступающие в легионы представители восточных народов до принятия присяги должны были давать подписку о добровольности своего вступления и о своих обязанностях (этого требовала директива Генштаба от 22 ноября 1942 г.).[130]

Итак, подробные правила для Восточных легионов были приняты. Летом—осенью 1942 г. оформление их на территории Польши было фактически закончено. Были созданы:

1. Туркестанский легион. Согласно немецким предписаниям, к нему приписывались узбеки, казахи, туркмены, таджики, киргизы, белуджи, дунгане, иранцы, кашгарцы, шугнанцы, таранчинцы, курамины и восточные татары (?).

2. Кавказско-мусульманский (позднее — Азербайджанский) легион — азербайджанцы.

3. Северо-кавказский легион — абхазцы, адыгейцы, черкесы, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, кумыки, ногайцы, аварцы, ахвахи, андийцы, багулалы, ботлихи, хваршины, дидойцы, годоберийцы, каратинцы, тиндалы, чамалинцы, даргинцы, кайтаги, кубачинцы, лаки, лезгины, агульцы, цахурцы, рутульцы, табасаранцы, удины, курды, талыши, таты, северные осетины.

4. Грузинский легион — грузины, аджарцы, гурийцы, имеретинцы, кахетинцы, лазы, мингрельцы, сваны, южные осетины.

5. Армянский легион — армяне (преимущественно из Карабаха).

6. Волго-татарский легион — уфимские и казанские татары, башкиры, говорящие по-татарски чуваши, марийцы, удмурты, мордва.[131]

В сентябре 1942 г. командующий военным округом в «генерал-губернаторстве» (Польше) генерал фон Гинант дал указания, где подробно расписывались правила непосредственной организации полевых батальонов. Вся ответственность при этом ложилась на командование Восточных легионов. По указанию командования батальоны формировались командирами легионов. Устанавливались следующие сроки подготовки: первый этап — в легионе, индивидуально и в группах — 4 недели; второй этап подготовки полевых батальонов — в отделении, взводе или роте — 6–8 недель. Командир должен был составить общий план по всем направлениям: отработка таких тем, как «марш», «индивидуальная подготовка», «ближний бой», «метание гранат», «бег», «скачки», «уход за лошадьми» и пр. При каждом батальоне создавалась специальная боевая школа. Подготовка проводилась вначале во дворе казарм, а затем и на местности. Во время проведения занятий легионеры должны были делиться на учебные группы из немецкого обучающего персонала и учебные взводы из немцев и легионеров. Все командиры обязаны были присутствовать на занятиях. Учения батальонов проводились только при разрешении командира Восточных легионов, при этом по возможности учениями руководил он сам.[132]

Довольно долгое время проходило становление военного командования Восточных легионов. В зависимости от отношения к этим соединениям, в зависимости от конкретного опыта их использования менялись и статус, и структура этого командования. В целом же оно выглядело так.

Военное руководство легионами осуществлялось из Высшего командования сухопутных войск (ОКХ), а именно из ведомства шефа по поставке вооружений и командующего запасными (дополнительными) частями — Chef des Heeresrüstung und Befehlshaber des Ersatzheeres. Это была высшая инстанция, которая осуществляла руководство через командующего военным округом в «генерал-губернаторстве» — Militärbefehlshaber im Generalgouvernement. Одним из главных организаторов и инициаторов привлечения восточных народов на сторону Германии был руководитель организационного отдела ОКХ майор Клаус фон Штауффенберг, который, как известно, осуществил 20 июля 1944 г. неудачное покушение на Гитлера. Его вряд ли можно было именовать открытым противником режима, однако его взгляды на восточную политику Германии в нацистской верхушке по-своему выделялись: он выступал за человечное отношение к советским военнопленным, стремился придать более политический характер войне на Востоке. По мнению Иоахима Крамаржа, Штауффенберг, как представитель более молодого поколения немецкого офицерского корпуса, стремился в идеале к созданию «Русской освободительной армии», к превращению войны против СССР в русскую гражданскую войну. Но поскольку его мнение не совпадало с мнением гитлеровской верхушки, ему пришлось ограничиться работой с «восточными добровольцами». И он действительно многое сделал для разработки статуса «добровольца», стремясь видеть в лице восточных народов прежде всего союзников.[133]

Другим крупным персонажем в организации соединений восточных народов стал опытный дипломат генерал кавалерии Эрнст фон Кёстринг. Его имя в известных нам документах впервые встречается в связи с Восточными легионами 31 августа 1942 г. Военный дневник германского Генштаба сообщал в этот день, что ОКХ предложило генералу посетить Восточные легионы на территории Польши в качестве инспектора, а организационный отдел Генштаба высказался за придание ему статуса уполномоченного от ОКХ по решению этих вопросов, ссылаясь на его опыт и компетентность. С этим предложением согласился и Гитлер, после чего Кёстринга стали именовать специально уполномоченным генералом по кавказским вопросам,[134] а с 13 июня 1943 г. и «инспектором тюркских и кавказских соединений» (с задачей «следить за созданием, качеством подготовки легионеров, их вооружением, снабжением, дисциплиной»[135]). Кёстринг действительно имел значительный военный и дипломатический опыт.[136] По своим взглядам он был близок к бывшему послу Шуленбургу, который активно поддерживал генерала при назначении на должность.[137]

Как уже упоминалось выше, непосредственную работу по созданию легионов на территории Польши вел штаб по созданию Восточных легионов с 18 февраля 1942 г. в Рембертове. Летом этого же года под названием Штаб Восточных легионов он был переведен в Радом. 23 января 1943 г. этот штаб получил наименование Командование Восточных легионов (командир — генерал-майор Ральф фон Хайгендорф). Со стороны ОКХ было налицо стремление придать значительный вес этой должности: 22 апреля 1943 г. командир Восточных легионов получил полномочия командира дивизии,[138] хотя не все считали, что фон Хайгендорф — самая подходящая фигура на этом посту. Так, один из военных инспекторов в январе 1944 г. дал ему очень нелицеприятную характеристику: «Он военный без каких-либо политических установок по отношению к тюркским и кавказским проблемам. Очень мягок, в нем нет необходимой твердости. Проявляет удивительное равнодушие по отношению к случаям бегства легионеров, которые всё учащаются. До недавнего времени он вообще занимался лишь разработкой немецко-русского военного словаря. Теперь же, когда многие проблемы встают очень остро, когда они должны решаться очень энергично, им должно уделяться гораздо больше внимания, чем это делает генерал фон Хайгендорф. Рекомендую поэтому генерала с этой должности убрать».[139] Эта рекомендация была учтена: 5 февраля 1944 г. Хайгендорф был переведен в Берлин на одну из «почетных» должностей при ОКХ.[140]

К концу 1942 г. появились новая специфическая должность, чему в немалой степени способствовал К. фон Штауффенберг, — генерал Восточных отрядов при Генштабе и Высшем командовании сухопутных войск — General der Osttruppen.[141] Этот пост в январе 1943 г. занял генерал-лейтенант Хайнц Хельмих. Как это часто случалось в Третьем рейхе, и он впоследствии вызвал недовольство руководства, поэтому был заменен. С 1 января 1944 г. последовали структурные изменения — должности генерала Восточных отрядов и инспектора тюркских и кавказских соединений были ликвидированы, но учреждена должность генерала добровольческих соединений при шефе Генштаба — General der Freiwilligenverbände, на которую был назначен все тот же фон Кёстринг. Его функции в соответствующем приказе ОКХ от 28 декабря 1943 г. были определены очень туманно:

Как видно, генералу добровольческих соединений придавались скорее декоративные, чем реальные функции; он являлся больше консультантом, чем командиром. Этот приказ, казалось бы, должен был укрепить статус и положение «добровольческих соединений» вермахта, но он, на мой взгляд, явственно констатирует всю противоречивость создания этих военных формирований, кризис, который переживала в целом эта идея к началу 1944 г. 29 января 1944 г. было подписано более подробное описание функций генерала добровольческих соединений, явно не прибавившее ему реальных военных полномочий:

На генерала также возлагалось разработка основных положений статуса добровольцев, их подготовки, снабжения и пр.; формирование офицерского корпуса для добровольческих соединений. Он имел право делать запросы в различные военные и гражданские учреждения относительно своих подопечных.[143]

Каков же был результат описанной организационной, военно-политической работы всех занятых германских инстанций в 1942–1943 гг.? Наиболее точно на этот вопрос помогают ответить конкретные цифры. В документах военного времени, послевоенных мемуарах, исторических исследованиях таких цифр можно найти великое множество.

10 сентября 1942 г. ОКХ предлагало до конца 1942 г. закончить создание так называемой первой волны тюркских батальонов, предполагалось создание 25 батальонов из разных народов (т.е. речь идет примерно о 25 тысячах человек, уже включающихся в состав вермахта).[144] Но это был еще только план.

14 января 1943 г. ответственный за работу с военнопленными в «генерал-губернаторстве» сообщал в ОКВ о количестве людей в лагерях, согласившихся записаться в легионы. Речь здесь шла только о резервах, а не о количестве легионеров вообще. Такие люди распределялись по лагерям:

• Беньяминов — 10 000 туркестанцев и северо-кавказцев;

• Бяла Подляска — 5000 грузин;

• Малкиня — 4000 азербайджанцев;

• Демблин-Заезерце — 3000 армян;

• Седльце А — 12 000 поволжских татар;

• Седльце Б — 6000 туркестанцев и кавказцев;

• Остров-Мазовецкий — 10 000 азербайджанцев и туркестанцев (штрафной лагерь);

• Кильце — 1600 чел.;

• Конски — 1900 чел. (два последних лагеря являлись резервными лагерями для легионеров, которые временно не могли исполнять службу).

Итого насчитывалось 53 500 человек.[145]

2 февраля 1944 г. военный инспектор гауптман Дош сообщал в штаб-квартиру сухопутных войск общие цифры (это хронологически первое из имеющихся в моем распоряжении обобщений о легионах): на фронте или по пути на фронт, по данным автора, на тот день находилось 37 тюркских батальонов. Их число должно было возрасти в ближайшее время до 80 (т.е. около 80 000 легионеров). Инспектор подытоживал: значит, вскоре будет на стороне Германии 80 000 легионеров, 140 отдельных рот добровольцев — также около 80 000 чел., занятых в службе охраны порядка (Ordnungsdienst) — 60 000—70 000 чел., «хивис» — около 400 000 чел., итого — до 750 000 человек.[146]

В апреле—июле 1944 г. ответственный за работу с военнопленными в «генерал-губернаторстве» регулярно подавал общие сведения о военнопленных из восточных народов, которые заявили о готовности вступить в легион и находились в предварительных лагерях:

на 25 апреля — 12 306 чел. из кавказских, среднеазиатских и поволжских народов (из них татар — 1974 мусульманина, 629 немусульман — вероятно, под немусульманами подразумевались чуваши, марийцы, мордва и удмурты, которые нигде не учитывались отдельно);

на 25 мая: всего 6159 чел. (из них татар — 1042 мусульманина и 266 немусульман);

на 25 июня: всего 5278 чел. (из них татар — 773 мусульманина и 435 немусульман);

на 10 июля: 5222 чел. (из них татар 988 мусульман и 239 немусульман).[147] Всего на 26 мая 1944 г. официально числилось в «генерал-губернаторстве» 11 966 восточных легионеров (учтем при этом, что большинство восточных батальонов к тому времени уже были передислоцированы на Запад).[148]

10 октября 1944 г. имеющиеся сведения о восточных добровольцах и рабочих обобщил руководитель Татарского посредничества в Восточном министерстве Хайнц Унглаубе. Он еще тогда наметил проблему, которая, пожалуй, остается актуальной и по сей день: «Точные данные о численности добровольцев найти очень сложно, не установлено, сколько добровольцев не вернулось из Франции, в сборных лагерях еще заявляются новые люди». Унглаубе выражал мнение, что единственный человек, который располагает точными цифрами, — это генерал добровольческих соединений, но и из его ведомства он сведения получить не смог. Поэтому автору справки пришлось удовлетвориться теми данными, которые он получил в национальных посредничествах и которые он назвал предварительными, оценочными:

1. Поволжские татары:

добровольцев в полевых батальонах — 11 000 (12 батальонов), в других соединениях — 4000, в рабочих батальонах — 8000, среди восточных рабочих — 5000, в лагерях для военнопленных — 15–20 000 (Сделано примечание: «Очень много татар находится и в Русской Освободительной армии»);

2. Туркестанцы: в целом около 75 000, среди восточных рабочих — около 10 000.

(Сделано примечание: «Более конкретных данных нет»);

3. Крымские татары (официально в состав Восточных легионов не входили, имея отдельные формирования. — И. Г.):

в батальонах — 12 000,

в охранном соединении на территории Венгрии — 1200;

4. Азербайджанцы:

в батальонах — 20 000,

среди восточных рабочих — 200,

военнопленных — 8000;

5. Армяне:

в батальонах — 18 000,

среди восточных рабочих — 7000,

военнопленных — 8000;

6. Грузины:

в батальонах — 20 000,

среди восточных рабочих — 4000,

военнопленных — 8000;

7. Народы Северного Кавказа: в батальонах — 20 000,

среди восточных рабочих — 1000, военнопленных — 10 000;

8. Калмыки (также официально не входили в состав Восточных легионов):

в батальонах — 6000,

среди восточных рабочих — 500,

военнопленных—1500.[149]

Для более позднего времени приведу сведения только о поволжских татарах: 14 декабря 1944 г. руководитель отдела «Восток» Главного управления СС Фриц Арльт сообщал своему коллеге Райнеру Ольше: по его данным, татар в вермахте служит около 20 000, в качестве «хивис» и в Русской Освободительной армии — около 20 000.[150] В самом конце войны, 20 марта 1945 г., тогдашний руководитель Татарского посредничества Л. Стамати насчитывал татар в полевых батальонах, в основном легионе, в отдельных боевых и строительных соединениях — 19 300 чел., среди восточных рабочих — 4000, среди военнопленных — около 20 000 человек. В итоге цифра «людского резерва» достигала, по мнению Л. Стамати, 43 000 человек (без учета соединений СС и РОА).[151]

Примерно такие же цифры приведены и в послевоенной рукописи «Волго-татарский легион», но с несколько иным подразделением: в легионе и полевых батальонах 12 000 чел., в батальоне поволжских финнов и чувашей — 1000, в Восточно-тюркском боевом соединении СС — 1000, в девяти строительных батальонах — 10 000, в отдельных соединениях и группах — 16 000, итого — 40 000 человек. Причем здесь же приведены и не поддающиеся проверке сведения о том, что «в конце 1944 г. в ведомстве ответственного за военнопленных было зарегистрировано 15 000 идель-уральцев, из которых 10 000 добровольно заявили о своем желании служить в запланированной идель-уральской дивизии, среди них находилось до 150 бывших советских офицеров».[152]

Очень скрупулезно подсчитал цифры, связанные с Восточными легионами, Иоахим Хоффманн. К так называемой «первой волне» он относит 15 батальонов, созданных до поздней осени 1942 г., среди них шесть туркестанских — 450, 452, 781, 782, 783, 784; два азербайджанских — 804, 805; три северокавказских — 800 (черкесский), 801 (дагестанский), 802 (осетинский); два грузинских — 795, 796 и два армянских — 808, 809. Эти батальоны были отправлены на Восточный фронт, но, судя по всему, их боевые качества оказались для немцев неудовлетворительными, поэтому сроки подготовки последующих соединений увеличились. До весны 1943 г. были сформированы батальоны «второй волны» (всего 21): пять туркестанских — 785, 786, 787, 788, 789; четыре азербайджанских — 806, 807, 817, 818; один северокавказский — 803; четыре грузинских — 797, 798, 799, 822; четыре армянских — 810, 811, 812, 813 и три волго-татарских — 825, 826, 827. Во второй половине 1943 г. было создано 17 батальонов «третьей волны»: три туркестанских — 790, 791, 792; два азербайджанских — 819, 820; три северокавказских — 835, 836, 837; два грузинских — 823, 824; три армянских — 814, 815, 816 и четыре волго-татарских — 828, 829, 830, 831. Таким образом, всего на территории «генерал-губернаторства» в 1942–1943 гг., по мнению И. Хоффманна, было создано не менее чем 14 туркестанских, 8 азербайджанских, 7 северокавказских, 8 грузинских, 9 армянских и 7 волго-татарских батальонов, общей численностью около 53 тысяч человек.[153] Эти сведения, как мы еще увидим, не охватывают все восточные батальоны периода Второй мировой войны. В своей монографии немецкий историк учел только соединения, созданные до конца 1943 г. и только под эгидой командования Восточных легионов. Существовали также соединения в составе 162-й тюркской дивизии на Украине, отдельные подразделения в составе действующей армии в Крыму. И после этого, несмотря на все разочарования германского руководства, восточные батальоны продолжали формироваться. В документах нам встречаются, например, батальоны, номера которых в приведенной классификации И. Хоффманна не упомянуты.

Приведем и некоторые обобщающие данные, которые характеризуют феномен советского коллаборационизма. Обратимся к сведениям человека, который являлся непосредственным участником событий и, возможно, самым компетентным свидетелем по этому вопросу — генерала добровольческих соединений Эрнста фон Кёстринга. В своих послевоенных воспоминаниях он приводит такие цифры: «На лето 1944 г. общее число восточных добровольцев в вермахте составило 700 тысяч человек. Позднее, вследствие деятельности генерала Власова, оно возросло минимум до 800–900 тысяч» (речь при этом идет не только о тюрко-мусульманских или кавказских народах, но и о русских, украинцах, белорусах, народах Прибалтики и др. — И. Г.).[154] Герхард фон Менде, также весьма информированный специалист, считал, что во время войны число восточных добровольцев на германской стороне доходило до одного миллиона.[155]

Примерно такие же цифры фигурируют и в большинстве опубликованных позднее мемуаров (например, Р. Гелен, П. Кляйст, X. фон Херварт)[156] и исследований (например, А. Алексиев, О. Каро, Дж. Фишер, Э. Хессе).[157] Соглашаются с цифрой в один миллион Михаил Геллер и Александр Некрич: «Остается фактом, что в военных формированиях вермахта к концу войны находилось более миллиона советских граждан различных национальностей, в том числе и несколько сот тысяч русских».[158] Приводит цифры от 0,7 до 1 млн советских граждан, служивших в германских вооруженных силах, без комментария и без выражения своего мнения, но скорее соглашаясь, и авторитетный отечественный исследователь А. О. Чубарьян.[159] В результате анализа работ зарубежных авторов Н. М. Раманичев пришел к выводу, что «число советских граждан, служивших в вооруженных формированиях вермахта и полиции, колебалось в пределах 900 тыс. — 1,5 млн человек».[160] Цифры, приведенные в исследовании СИ. Дробязко, несколько отличаются от названных. Он приводит данные о численности тюркских и кавказских народов и казаков в рядах германской армии в 1941–1945 гг.: «Казахи, узбеки, туркмены и другие народности Средней Азии — около 70 тыс., азербайджанцы — до 40 тыс., северокавказцы — до 30 тыс., грузины — 25 тыс., армяне — 20 тыс., волжские татары — 12,5 тыс., крымские татары — 10 тыс., калмыки — 7 тыс., казаки — 70 тыс.». По мнению историка, это составляло примерно четверть от общего числа представителей народов СССР, служивших в вермахте, войсках СС и полиции (1,2 млн).[161] Гораздо более осторожен С. В. Кудряшов, разграничивая «пассивный и активный военный коллаборационизм». Он считает, что «даже если сознательно делать самые высокие допуски, доля активного (вооруженного) военного коллаборационизма не могла превышать 250–300 тысяч человек».[162]

П. фон цур Мюлен в своем специальном исследовании подытожил сведения многих источников и исследований: «В середине 1943 г. восточных добровольцев насчитывалось более 300 000 чел., через год оно удвоилось и почти достигло одного миллиона. Число кавказцев среди них почти по единодушному мнению считается 110 000 чел., поволжских татар от 35 до 40 000, туркестанцев от 110 до 180 000 чел. Поскольку здесь не учтены снабженческие и строительные соединения, особые подразделения (…), то эти цифры можно увеличить и дальше».[163]

Ясно, что с абсолютной уверенностью утверждать, что цифры эти точны и заслуживают полного доверия, нельзя. Сомневаться в них заставляют два момента.

Во-первых, обобщались эти сведения в Берлине на основании справок нижестоящих чиновников и учреждений, которые по понятным причинам желали предстать перед начальством в лучшем свете и, очевидно, приукрашивали итоги своей деятельности. Реальные документы показывают, что, например, некоторые восточные батальоны, упомянутые как сформированные, по существу оказывались фантомами, созданными только на бумаге (например, под эгидой Восточных легионов было реально создано только 7, а не 12 батальонов поволжских татар, упоминаемых в справке X. Унглаубе).

Во-вторых, германская военная статистика, особенно в последние годы войны, явно имела серьезнейшие пробелы, и это следует учитывать при характеристике ее данных (в соответствующих документах можно найти свидетельства подобных серьезных недостатков, вспомним опять цитированную выше справку X. Унглаубе от 10 октября 1944 г.).

Поэтому осторожность в оценках приведенных цифр можно считать вполне уместной.[164]

Но если соглашаться даже с самыми осторожными цифрами, то они, безусловно, впечатляют. Десятки тысяч советских граждан в годы войны перешли на сторону немцев, что заставляет очень серьезно задуматься о причинах, мотивах их действий.

Задачи Восточных легионов, их оценки и характеристики германской стороной

Созданием национальных военных формирований из народов СССР Германия преследовала вполне четкую цель, пыталась решить свои конкретные задачи, имела для того определенные военные и политические мотивы. Попытаемся теперь осветить этот важный момент. Сформулируем дополнительно и следующий вопрос: как и с какой точки зрения оценивались Восточные легионы в период создания и позднее? Такие наблюдения и обобщения делались немецкими военными чиновниками разного ранга и во время войны, и позднее в многочисленных мемуарах. Попытаемся найти ответ на поставленные вопросы.

Вслед за появлением соответствующего приказа о формировании Восточных легионов 28 марта 1942 г. был подписан меморандум (своеобразные директивы) А. Розенберга, в котором он вполне откровенно высказался о целях и задачах германской стороны.[165] Составитель особо подчеркнул, что первичное значение при создании национальных частей играли политические мотивы, а вторичное — военные. На его взгляд, «использование кавказских воинских частей великогерманской империей произведет глубочайшее впечатление на эти народы, в частности, когда они узнают, что только им и туркестанцам фюрер оказал эту честь». Рейхсминистр здесь явно лукавил: политико-пропагандистский момент в создании Восточных легионов, конечно, присутствовал, но играл далеко не главенствующую роль. Прав О. В. Романько, отмечавший, что «большинство батальонов Восточных легионов готовилось именно как фронтовые формирования, и применять их собирались соответствующим образом».[166]

Для подтверждения этой мысли вспомним вновь цитировавшийся выше приказ командующего группой армий «Юг» от 19 мая 1942 г. — он объяснял своим войскам, что национальные части создаются в первую очередь из-за недостатка резервов, недостатка прикрывающих (тыловых) соединений, с целью «сбережения» немецкой крови. Говоря об этих проблемах, командующий явно говорил о вынужденности этого мероприятия. Политический его эффект упоминался в последнюю очередь.

И Розенберг в меморандуме уделил немалое внимание военной стороне дела: национальные воинские части должны были быть дислоцированы на оккупированной территории с таким расчетом, чтобы углубить противоречия между народностями в целях господства над ними. Главными условиями для военно-политического успеха Восточных легионов он считал следующие:

Итак, в данном документе нашло отражение одно из важнейших противоречий, которое при создании легионов присутствовало изначально и которое никогда не было преодолено, — противоречие в военной и политической мотивации их существования. С военной точки зрения употребление Восточных легионов было, по существу, необходимо для немцев, но тут же ограничивалась их численность, назначением на командные посты только немцев подчеркивалась их несамостоятельность, что могло задевать и задевало самолюбие самих «восточных добровольцев». С политической точки зрения, немцы вроде бы должны были нарисовать перед восточными добровольцами радужную картину их будущего, но радужности в рамках национал-социалистической идеологии никак не получалось.

То же самое мы можем обнаружить и в материалах обсуждений интересующего нас вопроса в ставке Гитлера. Во второй главе уже упоминалось, что Гитлер 12 декабря 1942 г. высказал «высочайшее доверие» тюркским, мусульманским народам, призывая своих подчиненных при создании восточных соединений быть очень осторожными и называя эту затею рискованной.[167] Наиболее подробно вопрос о Восточных легионах рассматривался в ставке Гитлера 8 июня 1943 г.[168] В общем, привлечение на немецкую сторону солдат противника, местного населения, усиление пропаганды в этом направлении (но без лишних обещаний) было одобрено. Однако Гитлер и здесь проявил просто маниакальную подозрительность во всех вопросах касательно военного сотрудничества с народами СССР, призывая своих подчиненных «различать между пропагандой, которую мы делаем „там“ (т.е. на Восточном фронте, против советских войск. — И. Г.) и тем, что мы в конце концов сами делаем», чтобы вдруг привлеченные на немецкую сторону украинцы, прибалтийские народы, народы Кавказа не повернули оружие против самих немцев. Генерал Цейцлер доложил, что на тот момент имелось 78 добровольческих батальонов, 1 полк и 122 роты, кроме них около 220 тысяч «хивис». На совещании эти цифры вновь пробудили опасения Гитлера, особенно в отношении объединения их друг с другом, объединения в более крупные соединения, даже в «национальные армии». Поэтому было строжайшим образом заявлено: «Батальоны — это наибольшее соединение» (Цейцлер); «Привлечение батальонов к борьбе на фронте или использование эмигрантов или вождей старой интеллигенции остается строжайше запрещенным» (Кейтель). Бросается в глаза, что руководители рейха очень хотели использовать «восточных добровольцев» в значительно более широком масштабе. Но они же сами этого очень сильно страшились. Этот документ — наглядное свидетельство метаний высшего германского руководства в попытке разрешить возникшую проблему, его стремления сделать трудный выбор между двумя полюсами.

Такого рода наблюдения делались уже в ходе войны отдельными инспекторами и командирами. Поначалу тон лиц, изучавших опыт создания легионов, был весьма оптимистичен. Например, 2 февраля 1944 г. гауптман Дош в объемном отчете в штаб-квартиру сухопутных войск делал промежуточные итоги и давал рекомендации по этому поводу.[169] Два фактора, на его взгляд, стали решающими для создания легионов: во-первых, величина территорий на Востоке, а значит, сложности в проведении здесь германской политики; во-вторых, людские потери вермахта. Дош считал, что для работы с военнопленными и перебежчиками на первый план выходит политический момент. Причем получалось, что трудность в этой сфере основывалась на самой национал-социалистической идеологии — ей было невозможно признать русских, славян своими союзниками. Поэтому главное внимание должно быть обращено на тюркские народы, «с ними легче работать, их мы вполне можем считать своими равноправными союзниками, и они могут поддержать и сражающиеся на фронте части и быть использованы в борьбе против партизан». Очень ясно отмечены в документе те колебания, которые были присущи руководству Германии при обсуждении возможностей военного сотрудничества с восточными народами: «ОКХ имеет соображение, что с одной стороны важно использовать население России в общей борьбе, но с другой — в этом таится очень серьзная психологическая опасность. Невозможно сразу отправлять против Красной армии солдат, так как они 20 лет воспитывались в большевистском духе, в них была уничтожена всяческая связь с народом, семьей и землей». Автор справки отметил те трудности, с которыми приходилось сталкиваться организаторам легионов: проблема военного переобучения тюркских легионеров, нехватка кадров переводчиков. Но он считал эти трудности преодолимыми в случае, если правильно будут поставлены политические цели: борьба с большевизмом и «пробуждение естественных национальных чувств народов». Хотя гауптман Дош и вспомнил о происходящей уже в те месяцы передислокации Восточных легионов на Запад, тон его справки достаточно оптимистичен.

Гораздо более сдержан тон другой справки о состоянии легионов, составленной неким гауптштурмфюрером (подпись его на документе неразборчива) примерно в то же время, что и отчет Доша (отложился в архиве среди документов января—февраля 1944 г.).[170] Вначале в справке приведены общие сведения обо всех легионах и их подразделении. Автор не сомневался в боевых качествах легионеров: «Тюркские и кавказские народности хорошо готовы к борьбе на Востоке, в особенности в борьбе против бандитов (партизан. — И. Г.). Они надежнее, чем русские или украинцы, которые в Советской Армии составляют большинство и противостоят остальным. (…) Они должны составить основу действенной вооруженной силы…» Он считал, что перед ними необходимо поставить ясную политическую перспективу, а при этом уже есть повод для оптимизма — «фюрер как будто высказался за определенную форму государственности татарского, туркестанского и кавказского пространств». Последнее было абсолютной выдумкой, слухом, и об этом уже шла речь во второй главе настоящей книги. Наиболее «надежными» в документе назван был Туркестанский легион, так как среднеазиатские народы «мало что связывает с Советским Союзом», и «они как мусульмане враждебно настроены не только к большевикам, но и к русским».

Но выводы инспектора, опирающиеся не на предположения, а на реальную практику, оказались совсем неутешительными: налицо была явная конкуренция между Восточными легионами, тюркским соединением СС и 162-й тюркской дивизией фон Нидермайера; легионеры были очень восприимчивы к «вражеской пропаганде», совсем не умели хранить военную тайну, часты были случаи дезертирства. Дальнейшее существование Восточных легионов в той форме в итоге он назвал бессмысленным и опасным. Как оказалось, генерал Хелльмих вообще предлагал распустить Восточные легионы, но это предложение поддержки не нашло. Фриц Заукель, ответственный за трудовую повинность в Третьем рейхе, предложил привлечь 10 000 легионеров к трудовым работам в Германии. И автор справки в итоге посчитал наиболее приемлемым вариантом использования восточных добровольцев направление их на трудовые работы в Германию. Этим легионеры в понимании германского эксперта были бы оторваны от пресловутой «вражеской пропаганды», которой в Польше они избежать не могли, уменьшился бы риск дезертирства. Но тут же высказан «серьезный» контраргумент: после передислокации тюркских легионеров на территорию рейха может возникнуть проблема «кровосмешения». И теперь, как видим, когда речь идет даже не об отправлении на фронт, а о гораздо более беспроблемном использовании легионеров в качестве рабочей силы, все равно находится повод для сомнений и колебаний.

Два упомянутых отчета начала 1944 г. вряд ли были единственными и основными для решения судьбы Восточных легионов; скорее всего, они были одними из многих подобных документов. Но им присуще то общее, что характеризовало отношение германской стороны к сотрудничеству с восточными народами: есть доводы для использования восточных добровольцев в каких-либо акциях — военных или цивильных, но всегда находятся и очень веские контраргументы. Постоянная непоследовательность — характерная черта этого отношения — очень ярко прослеживается в цитированных отчетах.

Теперь обратимся к очень важному вопросу: как же немецкому командованию представлялись Восточные легионы в идеале, какими оно хотело их видеть? Ответить на этот вопрос помогает целый ряд очень своеобразных источников, подписанных командиром Восточных легионов генералом Р. фон Хайгендорфом весной—осенью 1943 г. — это так называемые «памятки» (Merkblätter), отпечатанные в виде брошюр. Эти документы помогают довольно зримо воспринять атмосферу внутри всех легионов, взаимоотношения между легионерами и немецким персоналом, основные проблемы, которые пыталось решить германское командование и которые стояли перед рядовыми легионерами. В какой-то мере памятки генерала фон Хайгендорфа отражают так и не сбывшиеся надежды нацистской Германии на успех акции с Восточными легионами. Поэтому вполне возможно более подробно остановиться на содержании ряда этих любопытных источников.[171]

Памятка № 1 от 1 июля 1943 г. обращена к немецкому персоналу легионов и касается проблемы взаимоотношений с легионерами. Фон Хайгендорф выступает здесь в роли тонкого «психолога», «аналитика», подробно объясняя своим соотечественникам особенности характера и привычки восточных народов. Очевидно, что он опирался в своих «теоретических изысках» не только на свой опыт, у него получилось своеобразное обобщение немецкой позиции. В его объяснениях явно чувствуется оттенок пренебрежения. На что же он обращает внимание?

Своим немецким подчиненным генерал сразу заявляет: «Тюркские легионеры очень восприимчивы к чужому влиянию, поэтому воспитание их — задача очень важная, и в случае успеха они будут с нами до конца. Важно не допустить влияния на легионеров извне — со стороны враждебно настроенного населения, со стороны вражеских агентов изнутри». Он призывал немецкий персонал видеть в восточных добровольцах «равноправных союзников»: «Следует забыть, что это бывшие военнопленные, нельзя видеть в них людей, которые по моральным, расовым, культурным качествам ниже немецкого солдата». Понимая, что немецкий персонал, который прислан был служить в легионы, не имеет никаких знаний о народах СССР, генерал объяснял: «Восточные добровольцы очень различны даже по своей географической принадлежности: частью это чистые азиаты, частью — примитивные горские народы Кавказа или южного Туркестана, частью — обитатели степей из областей между Волгой и Уралом. Они преимущественно дети природы с простейшими потребностями — голод и любовь. Среди них можно встретить и много образованных и интеллигентных людей, 25 лет воспитывавшихся в большевистском духе, поэтому настроенных к нам очень критически». Автор особо останавливается на жизненных привычках и представлениях легионеров: «Их жизненные привычки примитивнее, чем наши. Гигиена, чистота, порядок — о многих таких вещах они и не слышали. У них нет понимания бережливости, пунктуальности, живут они „от руки до рта“, неторопливо, не зная даже порой деления времени. Также отличаются и их моральные качества. Долг, ответственность — это выглядит для них дико и примитивно. Они склонны к воровству, мести, разбою. Тяжело давит на них воспоминание о плене (воспоминания о голоде, о пережитом духовном унижении)».

Таковы размышления представителя «высшей расы» — в легионерах он видит не обычных людей, которые волей судьбы стали «союзниками» немцев, а примитивных «детей природы», обуреваемых лишь низменными страстями, которых немцы должно терпеливо перевоспитывать. Даже допущенные легионерами ошибки (неизвестно, правда, о каких ошибках идет речь), автор памятки объяснял «недисциплинированностью примитивных детей природы».

Если фон Хайгендорф явно не преуспел в психологических характеристиках, занявшись развешиванием ярлыков, то в рассмотрении внутренних взаимоотношений немцев и легионеров он гораздо более точен. Точен он, на мой взгляд, уже в определении мотивов перехода красноармейцев на немецкую сторону: «Основной их мотив для сотрудничества с нами — материальный. Немаловажен и идеальный момент — речь идет о тех, кто переходит к нам из внутренних побуждений, ненавидит НКВД, хочет мстить. Другими же движет желание хорошего обеспечения, одежды, размещения, тоска по свободе». Очень важным представляется перечисление конкретных конфликтных ситуаций, которые вызывали недовольство легионеров:

Немецкий персонал, по мнению командира Восточных легионов, должен был пересмотреть свое отношение к восточным легионерам. «Немецкие солдаты должны быть образцом: никакого пьянства в присутствии легионеров, никакой непунктуальности, никакого обсуждения приказов вместе с легионерами, никаких унижений немецкого персонала перед легионерами», — так поучал их фон Хайгендорф. Но жизнь вносила свои коррективы: столь желаемого взаимопонимания не было. В данном конкретном документе приведено лишь несколько примеров таких «образцовых» взаимоотношений: как немецкие солдаты грубо отчитывали легионеров, как «ради смеха» одному легионеру за шиворот забросили горячую картофелину Призывы к справедливости, к человечным отношениям на таком фоне выглядят, конечно, не очень убедительно. Тем более что «удачная» психологическая характеристика легионеров сама по себе уже во многом перечеркивает такие призывы.

Вопросы дисциплины стали основными для памятки № 2 от 25 мая 1943 г., которая требовала выявлять все случаи ее нарушения, предусматривала конкретные штрафные санкции к нарушителям.

Памятка № 3, датированная 1 июля 1943 г., посвящена вопросам духовного воспитания легионеров и обращена к немецким офицерам Восточных легионов. Генерал ставит перед ними три цели политического образования:

Далее приводятся рекомендации, как лучше организовать работу по достижению таких целей. По мнению фон Хайгендорфа, «легионеры к любой пропаганде относятся с определенным недоверием, поскольку уже имеют опыт с советской пропагандой, с армейской пропагандой». Поэтому он считал нецелесообразным проведение «занудных лекций и нравоучений», лучше было провести разговор по поводу какого-либо события, личную беседу по конкретному вопросу. Одним из важных средств пропаганды генерал считал «пропаганду делом», что включало организацию ознакомительных поездок легионеров по Германии, их знакомство с жизнью немцев; в конечном итоге «германская победа» стала бы решающим фактором для «духовной победы». Более подробно о том, как ковалась эта «духовная победа», будет рассказано в следующей главе книги.

Памятка № 4, также от 1 июля 1943 г., посвящена вопросам военной подготовки легионеров и вновь адресована немецким офицерам. Поскольку степень боеготовности восточных добровольцев для немецкой стороны приобретала особо актуальный характер, то повышенное внимание фон Хайгендорфа этому вопросу понятно. Его рекомендации в документе довольно точны и конкретны. Он отмечал сильные стороны легионеров: исходя из своего умозаключения, что «тюркские народы — это дети природы», он делал вывод, что они легко свыкаются с обстановкой, осваиваются на новом месте, физически хорошо подготовлены, имеют острый глаз, наблюдательность, охотно изучают военную технику. Но он предупреждал своих немецких подчиненных и об их явных «слабостях»: «солдаты различны по уровню знаний, не любят индивидуальную воспитательную подготовку. Они любят общие военные игры, но у них нет фантазии, они ограничены. Кроме того, у них слаба воинская дисциплина».

Памятки № 5 и № 6 датированы 1 сентября 1943 г. Первая из них обращена к врачам Восточных легионов и утверждает среди прочего, что такие понятия, как чистота и гигиена, чужды для восточных добровольцев. Вторая же затрагивает целый комплекс вопросов руководства и

воспитания легионеров Восточных легионов. Генерал полон оптимизма в оценке боевых качеств своих подразделений: «Добровольческие соединения на фронтах Востока и Запада, в борьбе с бандитами на внутреннем фронте показали ясно, что создание их было правильным и целесообразным». (Так было заявлено тогда, когда уже встал вопрос о передислокации Восточных легионов на Западный фронт из-за их «ненадежности»!) Он ставит четыре вопроса, которые, на его взгляд, являлись наиболее актуальными при руководстве легионами:

1. Какие народы представляют восточные добровольцы?

2. Какие качества имеют тюркские солдаты?

3. Какова боеспособность легионеров?

4. На что следует обращать внимание при работе с добровольцами?

Фон Хайгендорф объясняет, что представляют из себя «хивис», что такое «Русская добровольческая армия», «Украинская освободительная армия», Восточные легионы. При характеристике последних он уже избегает столь категоричных суждений о тюркских народах, которые встречались в первой памятке. По-видимому, учитывалось, что настоящий документ может быть прочитан не только немецкими офицерами, но и представителями самих народов при штабах легионов, которые могли бы счесть себя оскорбленными из-за вышецитированных откровений командующего. Здесь тюрки — «это старые культурные народы, которые на основе своего своеобразия, связи с прежними своими достижениями, религии и обычаев отрицали большевизм и поднимали восстания против большевиков. (…) Они не военнопленные, они по своему желанию перешли на нашу сторону и после принятия присяги будут иметь все права и обязанности немецкого солдата». Все это, по Хайгендорфу, необходимо было постоянно объяснять немецким солдатам, ибо «добровольцы не чужие для нас и не солдаты второго сорта. Они сражаются за свою родину, за ее освобождение».

Совсем иной тон документа и при перечислении качеств легионеров. При том подчеркивается лишь сильное восточное, мусульманское влияние на их мироощущение и делается «глубокомысленный» вывод: «Никогда, конечно, из тюрков не удастся сделать немцев или же превратить их в прусских гренадеров». Об их недисциплинированности генерал уже не распространяется, ссылаясь на свою же памятку № 2, в которой он уже давал пояснения об этом.

Боевой потенциал легионеров оценен им так: «В тяжких боях они показали себя достойно, их боевые качества очень высоки». Автор памятки рекомендовал: «При подключении легионеров к боевым действиям следует сначала применять их на более легких участках, а в тяжелых же ситуациях обязательно перемешивать их с немецкими войсками. Батальоны более приспособлены к задачам обороны и несения охраны, чем для активных наступательных действий. Они особенно хороши для проведения разведывательных мероприятий, борьбы в лесу, в условиях плохой видимости. Со временем их можно применять в составе немецких соединений и для решения более сложных боевых задач, особенно если они показали свою боеспособность». Фон Хайгендорф, правда, не преминул указать: «Во время боевых действий легионеры всегда должны быть вместе, так как восточные народы имеют стадное чувство — вместе они ощущают себя сильнее, а поодиночке теряются».

В памятке вновь обращено внимание на проблему взаимоотношений между немецким персоналом и восточными легионерами: «Любое оскорбление, физическое или моральное, может привести к серьезным неудачам, поэтому таковые строго запрещаются! В подобных случаях виновные могут быть привлечены к военному суду», — предупреждал генерал и обращался к командованию немецких частей с просьбой: «Заботиться о тюркских легионерах так же, как и о немецких солдатах. Раз тюркские легионеры борются на нашей стороне, проливают за нас кровь и погибают, то они должны иметь такие же права и привилегии, как и немецкие солдаты».

Итак, в памятках генерала фон Хайгендорфа, как мне представляется, налицо своеобразная смесь из вполне здравых, точных наблюдений и надуманных, фальшивых заключений, которые, безусловно, восходят к высокомерным общегерманским стереотипам того времени, к требованиям национал-социалистической теории и, наконец, к обычному невежеству. Тем не менее они действительно позволяют нам лучше понять общее отношение немецкой стороны к созданным и создаваемым соединениям восточных народов, хотя реальность была довольно далека от пожеланий и стремлений командира Восточных легионов. Это сказывалось во всем: во взаимоотношениях в легионах, в общей дисциплине, в участии легионеров в отдельных военных операциях.

Не на пустом месте возникли увещевания и запреты фон Хайгендорфа к немецкому персоналу относительно их отношений с сослуживцами. Эти отношения так и не стали не то чтобы дружескими, но даже, по-видимому, и терпимыми. Некоторые примеры таких «дружеских» отношений уже были приведены выше. Упомянем еще некоторые (неясно, правда, о каких легионах идет речь): адъютант батальона заставил многократно «лечь-встать» обер-муллу, который опоздал на парад по случаю принятия присяги; то же самое проделал батальонный врач с другим муллой, который из-за свершения религиозных обрядов опоздал к медицинскому осмотру; третьему мулле отрезали бороду, когда он потерял сознание в стоматологическом кресле.[172]

Легионеров крайне задевало откровенное неравноправие их с немцами: на железнодорожных вагонах на территории Польши стояла надпись: «Поляки, евреи, легионеры — в последний вагон!», они изгонялись порой из бомбоубежищ во время воздушных налетов, им не разрешалось посещать немецкие солдатские дома, немецкие солдаты не обязаны были отдавать честь офицерам и унтер-офицерам из восточных народов, а должны были только «приветствовать» их.[173] В источниках даже есть сведения о том, что любой приказ идель-уральского офицера легиона мог быть оспорен немецким солдатом, а любой доброволец по заявлению представителя немецкого персонала без проведения следствия мог быть отправлен в штрафной лагерь (в том же источнике, правда, отмечено, что с осени 1943 г. во взаимоотношениях немцев с восточными добровольцами был наведен определенный порядок).[174] Обращение немцев с восточными рабочими, с которыми легионеры поддерживали контакты, также оказывало свое влияние на настроение последних: восточные рабочие должны были носить специальные значки, им было вообще запрещено пользоваться железными дорогами и трамваем, гостиницами и почтой, посещать кино и пр.[175]

Очень ясно проблема взаимоотношений легионеров с немецкими сослуживцами раскрыта в памятной записке упоминавшегося уже майора Майер-Мадера, человека в этих вопросах куда более сведущего, чем генерал фон Хайгендорф. «Немцы воспринимали мусульман не как таковых, а как большевиков, как бывших военнопленных. Исходя из этого строились их взаимоотношения. (…) В ротах было около 150 мусульман и 8–15 немцев, которые из-за противоречий и незнания языка составляли два лагеря. До осени 1943 г. пропасть между лагерями стала такой глубокой, что недовольство тюрков начало проявляться активно, и они стали совсем беспомощны перед лицом вражеской пропаганды. (…) Проявления недовольства наказывались строго, а причины его практически не изучались», — очень точно констатировал Майер-Мадер одну из острейших проблем Восточных легионов.[176]

Проявления протеста в легионах и реакция немецкой стороны

Недовольство легионеров существующим положением дел проявлялось по-разному: как в элементарном виде — в нежелании их далее воевать на немецкой стороне, так и на более серьезном уровне — многие легионеры при возможности перебегали к партизанам, другие же готовились к масштабным вооруженным выступлениям. Отмечу, что проявления протеста и «нарушения дисциплины» легионерами не всегда носили политический характер или являлись следствием действий подпольных групп (как бы ни хотелось некоторым исследователям ограничиться исключительно подобным толкованием, хотя таких случаев было немало), — иногда они приобретали даже характер обычных уголовных преступлений. «Проступки» легионеров были вызваны различными причинами, поэтому, очевидно, правильнее по-разному характеризовать каждый случай отдельно. При этом такие проявления имели место почти с самого создания легионов: 15 мая 1943 г. генерал фон Хайгендорф отмечал в особом приказе наиболее серьезные «нарушения дисциплины»:[177] армянский легионер изнасиловал 16-летнюю польскую девушку и военным судом был приговорен к семи годам тюрьмы; азербайджанский легионер публично критиковал Гитлера — был приговорен к смертной казни; в одном из легионов имела место массовая пьянка; в Северокавказском легионе было отмечено проявление кровной мести; из Грузинского легиона сбежало несколько легионеров; почти во всех легионах имелись случаи совершения разбоев и мародерства. Но самый серьезный «проступок» в декабре 1942 г. был зафиксирован в Волго-татарском легионе. Тогда здесь была раскрыта «подрывная коммунистическая группа». К ней принадлежали один командир роты, один заместитель командира роты и один командир взвода, которые «пытались распространять среди легионеров коммунистические идеи, чтобы поднять их в подходящий момент против германского вермахта». В документе отмечалось, что «в кругу товарищей они делали критические замечания о вооружении германских солдат, ругали обеспечение в армии, распространяли листовки с мыслями о том, что немецкая военная сила заметно ослабла, при этом преувеличивая якобы имевшие место советские успехи». Командир роты обвинялся и в том, что он заставлял командиров взводов избивать легионеров, чтобы они лучше познакомились с «немецкой палочной дисциплиной». «Таким образом, — делался вывод, — они должны были подстрекаться и возвращаться к пролетарским идеалам коммунизма». Одного из переводчиков как будто специально заставляли переводить неправильно высказывания легионеров, которые лояльно относились к Германии: «Их высказывания сознательно переводились неправильно, чтобы вызвать к ним недоверие со стороны немецких представителей, чтобы они предстали предателями в их глазах». 27 марта 1943 г. состоялся военный суд, который решил судьбу арестованных. Имена осужденных участников этого первого в Волго-татарском легионе заговора, к сожалению, неизвестны. Командир роты, его заместитель и командир взвода «за подрыв обороноспособности» были приговорены к шести годам каторжной тюрьмы каждый. Относительно приговора фон Хайгендорф подытожил: «Приговор по третьему случаю представляется мне слишком мягким, поэтому легионеров о нем извещать не следует. Устрашающего воздействия на соответствующий походный батальон, который перед объявлением приговора был отправлен на фронт, не получилось. Батальон оказался не готовым к решению боевой задачи».[178] Речь здесь идет о первом из сформированных татарских батальонов — 825-м, о котором будет рассказано ниже.

Таким образом, мы видим, что противоречия, переходившие в настоящее противостояние, не только на бытовом уровне, но и на идейном, имели место в Волго-татарском легионе уже осенью 1942 г. Трудно сказать, была ли связана эта первая группа с более известной группой Мусы Джалиля или нет, данных об этом не имеется.[179] Однако знаменательно, что уже до раскрытия и ареста Джалиля и его соратников в легионе существовала довольно активная подпольная организация, которая вела пропаганду против Германии. Деятельность группы Мусы Джалиля в историографии, а еще более в публицистике, представлена очень подробно, поэтому в данном случае не будем останавливаться на этом сюжете, тем более что каких-либо принципиально новых документов об этом в немецких архивах мне обнаружить не удалось.

«Нарушения дисциплины» в Восточных легионах понятным образом очень беспокоили германское командование. Но выход ему виделся не в кардинальных изменениях внутренней атмосферы, политических установок или в чем-то подобном, а лишь в обыкновенном усилении штрафных санкций против «нарушителей».

Система штрафных лагерей и наказания проштрафившихся легионеров начала складываться уже с лета 1942 г., хотя уже в цитировавшемся выше приказе от 24 апреля 1942 г. речь шла о «совершивших серьезные проступки» или «политически неблагонадежных» лицах, выявленных в период формирования легионов. Таких людей предполагалось отправлять обратно в лагеря для военнопленных. О специальных же штрафных лагерях речь зашла впервые в приказе командующего округом в «генерал-губернаторстве» от 1 августа 1942 г. — тогда при шталаге-333 в Острове-Мазовецком было создано «особое отделение», куда должны были отправляться все «штрафники» из тюркских народов.[180] Этот лагерь был разделен на две части: одна для сбора будущих легионеров, другая — для «нарушителей дисциплины». По статусу «штрафники» приравнивались к советским военнопленным (т.е. становились фактически бесправными), их предписывалось использовать на трудовых работах. По-видимому, нарушений не только дисциплинарных становилось все больше и больше, поэтому в документах от декабря 1942 г. уже упоминается и специальный лагерь для «политически неблагонадежных» — шталаг-307 в Демблине (он еще именовался «У-лагерь Демблин»). В него направлялись «бывшие тюркские офицеры и солдаты, которые не совершали штрафных проступков, но вследствие своей политической неблагонадежности не могут быть зачислены в легион». При этом решение о направлении в тот или иной лагерь принималось ответственным за работу с военнопленными в Люблине, куда вначале прибывали «нарушители». На сопроводительных документах заключенных в лагерь Демблин обязательно ставился штамп «Политически неблагонадежен». И в том и в другом лагере офицеры и солдаты содержались отдельно.[181] «Штрафников» во всех легионах было явно немало: выше цитировался документ с цифровыми данными по лагерям на территории Польши от 14 января 1943 г. — тогда в штрафном лагере Остров-Мазовецкий находилось 10 тысяч легионеров.

Указанные два лагеря являлись основными штрафными центрами для восточных добровольцев. Такой статус они сохранили по крайней мере до конца лета 1943 г. (они упоминаются, например, в приказах генералов Хелльмиха и Хайгендорфа от 18 и 25 марта, 20 апреля, 22 июня[182]). 28 июня 1943 г. ответственный за работу с военнопленными в «генерал-губернаторстве» Виттас дал подробные указания по «особым» лагерям Остров и Демблин. Согласно указаниям, все бывшие легионеры, отправленные в эти лагеря, считались исключенными из вермахта. Кто до легиона был военнопленным, тот вновь получал статус военнопленного, остальные же в лагере Остров именовались «заключенными», в Демблине — «интернированными». Снабжались, однако, все по нормам военнопленных. Каждый из лагерей делился на два отдела — «проверочный» и «постоянный». Все прибывшие поступали в «проверочный отдел», и те, кто признавался «неспособным измениться к лучшему» переводились в отдел «постоянный» или же в какой-либо иной лагерь для военнопленных красноармейцев. В «постоянных отделах» заключенные находились под строжайшим контролем и применялись на самых тяжелых работах. В редких случаях, если провинность «штрафника» считалась не такой «серьезной», дело его могло быть пересмотрено. Из документа не совсем ясно, что ждало его при благоприятном исходе пересмотра. А самым обычным итогом для заключенных в этих «особых» лагерях являлся перевод в иной лагерь для военнопленных. Офицеров, например, отправляли, как правило, в лагерь Ченстохово.[183]

В сентябре 1943 г. в системе лагерей Восточных легионов в целом были произведены некоторые перемены. Это коснулось и штрафных лагерей: лагерь Остров был расформирован, а заключенные в нем распределялись по лагерям Седльце-А, Демблин, Демблин-Цитадель.[184] Лагерь Седльце (шталаг-366) с 6 октября 1943 г. стал именоваться «лагерем для исключенных» (там же находился и предварительный лагерь всех легионов). Несколько туманный термин «исключенный» заменил ранее употреблявшийся «политически неблагонадежный».[185]

Одной из самых распространенных форм протеста и фактически одним из главных показателей «ненадежности» становилось бегство легионеров из своих соединений, т.е., по немецким понятиям, — «дезертирство», и, как правило, переход их на сторону партизан, отрядов Сопротивления в той или иной стране. Такие случаи происходили часто и повсеместно: уходили легионеры и по отдельности, и целыми группами. Общие показатели «дезертирства» в 1943 г. колебались от 8 до 10 % от численности состава, до 1945 г. цифра эта уменьшилась на 2–3 %.[186] По мнению Х.-В. Нойлена, уменьшение относительного числа «дезертиров» в последние годы войны было не в последнюю очередь связано с некоторым улучшением статуса легионеров, так как теперь они именовались «восточными добровольцами», были приравнены к немецким солдатам в униформе, в правилах награждения и солдатского жалованья.[187]

Не совсем верным было бы представление, что кроме штрафных санкций германское командование не предпринимало никаких иных мер, чтобы изменить в положителную сторону внутреннюю ситуацию в Восточных легионах. Оно использовало не только «кнут», но и «пряник». Попытки к тому, конечно, делались. Сюда можно отнести и цикл «памяток» генерала фон Хайгендорфа, направленных прежде всего на улучшение общей атмосферы и взаимопонимания в легионах, и проведенную реорганизацию командования Восточных легионов, и установленную систему поощрений и наград для восточных добровольцев. Еще 14 июля 1942 г. была учреждена специальная медаль для восточных добровольцев двух степеней — «знак за храбрость и заслуги»,[188] в последний период войны восточных легионеров усилиями генерала добровольческих соединений Кёстринга начали награждать даже Железными крестами.[189] Такие награды, как правило, вручались публично, в торжественной обстановке: например, сообщения об этом регулярно публиковались в газете Волго-татарского легиона «Идель-Урал». В начале августа 1943 г. командир легиона майор фон Зеккендорф вручил медали шести легионерам за участие в борьбе против партизан, а 10 сентября на праздновании годовщины легиона различные награды были вручены уже 60 легионерам (газета без особых подробностей перечисляет некоторых награжденных: Галлямов, Сабитов, Хусаинов, Батыршин, Алкин, Зайнетдинов, Шамиев, Исмагилов, Галимов, Лутфуллин и др.).[190] 30 марта 1944 г. для обобщения положительного опыта генерал Кёстринг приказал улучшить информированность легионеров обо всех «достижениях».[191] Для этого предусматривалось: давать более подробную информацию в его ведомство о каждом «достижении» соединения или отдельных добровольцев, минимум раз в месяц отправлять в Берлин краткие сообщения с обобщением положительного опыта, подчеркивая и указывая при этом совместные боевые действия, проявления храбрости, награды, примеры проведения досуга, спортивные достижения, успехи в изучении немецкого языка, примерное поведение вне службы, спасение раненых и т.п.

Однако и штрафные санкции, и создание особых лагерей, и награждение «отличившихся» легионеров, и прочие организационные мероприятия изменить ситуацию с Восточными легионами коренным образом не смогли. Большинство батальонов так и не стало по-настоящему боеспособными соединениями. Это показывают случаи конкретного подключения их к военным операциям.

Восточные легионы в военных операциях на Востоке

Было бы все же заблуждением и крайностью считать, что создание Восточных легионов привело к абсолютному краху. Вероятно, правильнее говорить, что во многом и в силу разных причин эта идея оказалась невыполнимой и не выполненной. Но необходимо также учитывать, что определенная и немалая часть восточных легионеров перешла на немецкую сторону и пошла в легионы вполне осознанно. Среди них были и подлинные противники советской власти. Поэтому, видимо, следует сказать и о тех примерах, когда некоторые из таких соединений оправдали в глазах немецкой стороны свое предназначение.[192]

В ноябре 1941 г., т.е. еще до создания Восточных легионов, принимал участие в боевых действиях упоминавшийся выше 444-й тюркский батальон (в районе Перекопа и устья Днепра). Летом 1942 г. на фронт было отправлено соединение «Бергман» («Горец»), батальоны которого позднее, осенью 1943 г., отмечались германским командованием как «особо отличившиеся» в боях на Крымском полуострове.[193]

Ответственный германский чиновник Ханс фон Херварт, который очень много ездил с инспекционными целями по частям, отмечал, что в каждом немецком соединении на Восточном фронте от 10 до 15 % составляли восточные добровольцы.[194]

По данным Олафа Каро, три туркестанских батальона принимали участие в боях на сталинградском направлении, при этом большинство легионеров погибло; а шесть батальонов уже в самом конце войны были задействованы в обороне Берлина.[195]

По меньшей мере шесть туркестанских, три северокавказских, пять азербайджанских, четыре грузинских и два армянских батальона участвовали в наступлении германской армии на Кавказ в 1942–1943 гг.[196]

836-й северокавказский батальон участвовал в боях под Харьковом, а азербайджанские батальоны привлекались к подавлению Варшавского восстания в сентябре—октябре 1944 г.[197]

С сентября 1942 по январь 1943 г. в зоне действий групп армий «А» и «Б», в составе различных военных подразделений вермахта было задействовано 25 полевых батальонов Восточных легионов. В направлении Туапсе наступали 452, 782-й туркестанские, 796-й грузинский, 800-й северокавказский и 808-й армянский батальоны. В районе Нальчика и Моздока действовали 805, 806-й азербайджанские, 795-й грузинский и 809-й армянский батальоны[198].

Начальник штаба группы армий «А» генерал-лейтенант Грайфенберг довольно высоко оценивал боевой потенциал некоторых восточных батальонов. Он, например, отмечал, что 804-й и 805-й азербайджанские и 809-й армянский батальоны «действовали в крупных лесных районах часто полностью самостоятельно, успешно боролись с бандами и отрядами противника и внесли большой вклад в дело обеспечения умиротворения этих районов».[199] В приказе командования 16-й моторизованной дивизии от 7 января 1943 г. отмечались заслуги 450, 782 и 811-го туркестанских батальонов, завоевавших «почетное право носить немецкую форму».[200]

Но далеко не все из задействованных на фронте восточных батальонов оправдали надежды германского командования. Поэтому в течение 1943 г. их чаще стали применять в тыловых областях — для борьбы против партизан, для охраны железных дорог и населенных пунктов, для несения таможенной службы и т.п. Такое их применение оказалось гораздо более масштабным; к подобным мероприятиям были привлечены и батальоны Волго-татарского легиона.

Одно из первых упоминаний об этом относится к 24 апреля 1943 г., когда командующий военным округом в «генерал-губернаторстве» приказал выделить до 500 тюркских легионеров для несения таможенной пограничной службы. Из них 300 человек направлялось на восточную границу «генерал-губернаторства» а 200 — на границу Украины с Венгрией.[201] Весной—летом 1943 г. на Украину прибыло также несколько азербайджанских, волго-татарских, грузинских и туркестанских батальонов, которые предполагалось использовать и для борьбы против партизанского движения. И к середине августа 1943 г. общее число восточных легионеров в районе Львова уже составляло 31 тысячу.[202] Падение дисциплины, откровенное нежелание воевать, учащающиеся факты перехода легионеров на сторону партизан, усиливающееся влияние «вражеской пропаганды» заставляли немецкое командование убирать наиболее «ненадежные» части, присылая на их место новые. Вновь прибывшие, однако, демонстрировали те же качества. Поэтому с Украины Восточные легионы постепенно начинают убираться вообще. Численность их в этом районе колебалась, но неуклонно сокращалась: на 17 сентября 1943 г. легионеров в районе Львова насчитывалось, по военным сводкам, 17 202 человека, на 18 октября — 26 267; на 20 ноября — 13 514; на 17 декабря — 10 325; на 18 января 1944 г. — 12 796; на 20 февраля — 10 876.[203] Летом 1944 г. заметных по численности соединений восточных легионеров на Западной Украине не осталось — они либо были передислоцированы на Запад, либо расформированы, либо им были приданы другие, небоевые функции.

Но уже намного раньше, в конце 1943 г., существовавшая было поначалу эйфория у некоторой части германских политиков и военных по поводу создания легионов сменилась недоумением, а затем и вовсе разочарованием. Во всей остроте вставал вопрос: что же делать с этими соединениями дальше, поскольку возлагавшихся на них функций они в целом не выполнили? Успешное наступление Красной армии оказывало серьезное влияние на «боеспособность» Восточных легионов и приводило германское руководство к идее отдаления восточных легионеров от этой военной и идеологической «опасности». В итоге было принято поистине «соломоново» решение: раз уж легионы на Востоке сделать по-настоящему ничего не смогли, попадали под влияние советской пропаганды, «коммунистических агентов», местного населения, то следует перевести их подальше, а именно на западный театр боевых действий, на защиту так называемого Атлантического вала. Как будто авторы этой идеи не понимали: если уж на Востоке идея «борьбы с большевизмом», за «освобождение родины» оказалась для многих легионеров призрачной целью, то на Западе почва из-под их ног и вовсе уходила. За что они должны были проливать кровь на Западном фронте?

Восточные легионы во Франции

События этого последнего периода войны и последнего этапа в истории Восточных легионов в источниках отражены еще более отрывочно и неполно, чем предыдущие. Тем не менее в общих чертах они выглядят примерно так.

29 сентября 1943 г. Гитлер отдал распоряжение о переводе всех восточных добровольцев с Востока на Запад,[204] и это нашло отражение в приказе германского Генштаба от 2 октября 1943 г. (№ 10570/43) о переводе Восточных легионов с территории Польши во Францию в распоряжение командующего группой армий «Запад» в городе Нанси.[205] Передислокацию полагалось осуществлять в следующем порядке:

1. Грузинский легион; 2. Северокавказский легион; 3. Командование Восточных легионов; 4. Офицерская школа в Легионово; 5. Волго-татарский легион и школа переводчиков; 6. Армянский легион; 7. Туркестанский легион; 8. Азербайджанский легион. Речь шла, таким образом, не об абсолютно всех восточных батальонах, часть из них оставалась на месте несения службы. Переводились во Францию все структуры командования Восточных легионов, так называемые основные лагеря, и часть батальонов.

Для осуществления этого масштабного мероприятия был создан специальный ликвидационный штаб под командованием полковника Мёллера, который в Едлино создал временный предварительный лагерь, где и решались все вопросы передислокации. Вначале все отбывающие соединения и структуры прибывали именно сюда. Ликвидационный штаб проверял «надежность и годность» соединения и принимал решение: отправлять его далее во Францию или расформировать. В последнем случае бывшие легионеры приписывались к отдельным строительным или саперным соединениям.[206] Впоследствии, в феврале 1944 г., ликвидационный штаб, выполнивший свои функции, был переименован в «командование восточных отрядов в генерал-губернаторстве», поскольку, как уже было сказано, часть батальонов еще оставалась в Польше и на Украине.[207]

Порядок, предусмотренный приказом, в целом соблюдался: например, основной лагерь и командование Волго-татарского легиона покинули Едлино 19 октября 1943 г., а командование и штаб Восточных легионов отправились в путь 24 октября.[208] Транспортировка осуществлялась специальными военными эшелонами и очень поспешно: полевая комендатура-225 сообщала 21 октября, что «транспортировка Восточных легионов создает большие сложности, огромное количество легионеров скопилось в Варшаве».[209] И все же в первой половине ноября 1943 г. передислокация была в основном завершена: на 1 марта 1944 г. в распоряжении командующего группой армий «Запад» находилось, по официальным данным, 61 439 иностранцев и восточных добровольцев.[210]

Командование Восточных легионов во Франции в октябре 1943 г. находилось в г. Нанси (Восточная Франция), но уже в конце ноября было переведено далее на юг в г. Мийо: на 21 ноября в Мийо кроме штаба находились все шесть легионов (т.е. их командование и основные лагеря), офицерская школа и школа переводчиков — общая численность легионеров составляла 10 500 человек (сюда явно не включена численность отдельных батальонов, которые находились в отдельных районах Франции, Голландии и Бельгии).[211] Скорее всего, в связи с неблагоприятным для немцев развитием военной ситуации 15 марта 1944 г. командование восточными соединениями из Мийо вновь вернулось в Нанси (речь идет именно о бывшем командовании Восточных легионов, а не о командовании всеми соединениями добровольцев).[212]

В начале 1944 г. во Франции произошла серьезная реструктуризация соединений из восточных народов, которая, вероятнее всего, имела целью усилить контроль за ними и добиться их максимальной боеготовности.[213] Здесь в феврале 1944 г. была сформирована новая структура, названная Основной добровольческой дивизией (Freiwilligen Stamm Division) с центром в Лионе и под командованием сначала полковника Хольсте (генерал фон Хайгендорф,как уже упоминалось, был отозван в распоряжение ОКХ в Берлин). В конце марта 1944 г. Хольсте заменил генерал-майор фон Хеннинг. Названная дивизия делилась на ряд полков по национальному признаку, включая соединения из русских, украинцев и казаков. Волго-татарский легион, командование которого расположилось в городе Ле Пюи, относился ко 2-му полку, и соединение продолжало именоваться и Волго-татарским легионом в составе 2-го полка. К этому же полку относились Азербайджанский и Армянский легионы. Численность легионов, по констатации генерала фон Хайгендорфа, к тому времени уже не возрастала, она даже начала неуклонно сокращаться.[214]

Возможно, что параллельно и на территории Германии создавались командные инстанции некоторых легионов. Так, автор рукописи «Волго-татарский легион» сообщал, что он «с ноября 1943 по июль 1944 г. находился во Франции (хронологические рамки не совсем понятны. — И. Г.), и включительно до января 1945 г. — в Нойхаммере».[215]

Дислоцированные в разных странах и районах Западной Европы восточные батальоны предназначались не только для обороны Атлантического вала, но и так же, как и на Востоке, для борьбы против партизан. Так, например, в немецкой акции против французских маки в департаменте Шанталь в начале июня 1944 г. принимали участие три роты из Волго-татарского легиона, в начале августа подразделения Волго-татарского легиона участвовали в таких же акциях в районах населенных пунктов Иссуар и Рошфор (в районе города Клермон-Ферран).[216]

Восточные легионы во Франции в целом продемонстрировали те же самые качества, что и раньше на Украине: некоторые из них немецким командованием были отмечены как «прекрасные, боеспособные соединения» (грузинский батальон 795 при обороне Шербура от войск союзников), другие же воевать больше не желали, переходили на сторону партизан (например, грузинский батальон 797 оказался абсолютно недееспособным и фактически распался; из северокавказского батальона 800 только за один день боев под Брестом убежали 203 человека). По сведениям Х.-В. Нойлена, только во Франции войсками союзников было пленено около 30 000 восточных добровольцев.[217] Крупнейшим событием стало восстание грузинского 822-го батальона против немцев на голландском острове Тексель в ночь с 5 на 6 апреля 1945 г., когда грузинские легионеры попытались с оружием в руках перейти на сторону союзников. Восстание стоило жизни 565 грузинам, 117 голландцам и около 800 немцам. Немецким войскам понадобилась неделя для подавления восстания и возвращения острова под свой контроль.[218]

Стабильную «ненадежность» демонстрировали подразделения Волго-татарского легиона. 13 июля 1944 г. полевая комендатура 588 в Клермон-Ферране явно с горечью констатировала в своей сводке: «Разведывательная группа татарского легиона не смогла добиться ничего большего, чем поймать нескольких ранее сбежавших армянских легионеров».[219] В ночь с 29 на 30 июля 1944 г. один русский офицер и 78 легионеров Волго-татарского легиона, по сообщению той же комендатуры, перебежали к партизанам, а оставшиеся были тут же возвращены в казармы.[220] Таких примеров, когда восточные легионеры перебегали к партизанам в последний период войны, известно множество. Некоторые из них еще будут упомянуты при более подробном рассказе о волго-татарских батальонах, многие такие случаи стали уже широко известны по публикациям в нашей печати.[221]

Большинство батальонов восточных добровольцев на Западном фронте было разделено и распределено по разным районам и придано более крупным немецким соединениям. Эта оторванность друг от друга, бесспорно, еще заметнее усиливала чувство растерянности, подавленности среди большинства легионеров. Так что в целом использование Восточных легионов и в Западной Европе желаемых для немцев результатов не принесло. Многие из легионеров очень боялись оказаться в плену наступающих советских войск, предпочитая в конце концов оказаться в плену у союзников. Но и у последних судьба оказалась незавидной: по соглашениям между СССР и союзными державами, все советские граждане, оказавшиеся в руках английских и американских войск, впоследствии были переданы советской стороне. Они возвращались на родную землю, где в большинстве случаев их ожидало суровое наказание.[222]

Волго-татарский легион — легион «Идель-Урал»

Как было показано выше, определенный интерес к поволжским татарам в Германии намечался еще в довоенные годы. После начала войны против СССР татарских военнопленных начали отделять в специальные лагеря почти одновременно с военнопленными из других тюркских народов. Тем не менее Волго-татарский легион (или легион «Идель-Урал») был создан позже всех остальных.[223]

Фактически представителей народов Поволжья отделяли в специальные сборные лагеря уже осенью—зимой 1941/42 г. Впервые же в имеющихся в нашем распоряжении документах о создании Волго-татарского легиона речь идет 1 июля 1942 г. — в этот день были разосланы в разные инстанции сведения о формирующихся легионах, среди которых упоминался и Волго-татарский.[224] 1 августа 1942 г. из штаб-квартиры Гитлера был дан приказ, подписанный начальником штаба Кейтелем, о создании в дополнение к существующим легиона, состоящего из поволжских(казанских) татар, башкир, говорящих по-татарски чувашей, марийцев, удмуртов и мордвы.[225] Приказом предписывалось отделить представителей названных народов в специальные лагеря, активизировать работу с вербовкой военнопленных. Отмечалось, что статус Волго-татарского легиона точно такой же, как и у прежде созданных подобных соединений, что применение легиона предусмотрено в областях военных действий, но особенно в районах действия партизан.

Приказ Кейтеля явился как бы указанием сверху, а практический приказ ОКХ был подписан 15 августа 1942 г. (с него было изготовлено 110 копий, разосланных по всем инстанциям). В нем уже содержались более конкретные указания:

Практическая работа по созданию Волго-татарского легиона началась 21 августа 1942 г.: местом его формирования был избран лагерь в Едлино под Радомом, куда поступали обмундирование и оружие для легиона. Сюда же прибывал немецкий ответственный персонал. Лагерь Седльце, расположенный близ Едлино, уже раньше стал сборным пунктом для военнопленных из тюркских народов. Он был разделен на две части: Седльце-А и Седльце-Б — именно первая часть была предназначена для сбора татарских военнопленных. Известно, что к концу июля 1942 г., т.е. еще до появления приказа о создании легиона, татар в лагере было уже 2550 человек.[227]

Знамя Волго-татарскому легиону было вручено 6 сентября 1942 г., поэтому сами легионеры считали именно этот день датой окончательного формирования соединения.[228]

8 сентября 1942 г. Волго-татарский легион был передан под командование штаба Восточных легионов и командующего военным округом в «генерал-губернаторстве».

Военнопленные татары концентрировались в основном в лагере Седльце-А, откуда их и направляли для подготовки в легион в Едлино. Впоследствии роль предварительного лагеря играл также лагерь в Демблине (шталаг-307), где, например, на 1 сентября 1943 г. находилось 1800 татарских военнопленных. Кроме татар здесь собирались также азербайджанцы и представители северокавказских народов.[229] А в начале 1944 г., уже после перевода Восточных легионов во Францию, общий предварительный лагерь был в Легионово под Варшавой,[230] с марта 1944 г. — вновь и в Седльце-Б (шталаг-366), и в лагере Нехрыбка (шталаг-327).[231]

Первые статистические сведения от командующего военным округом в «генерал-губернаторстве» о Волго-татарском легионе поступили в середине сентября. Сведения эти были следующими: на 8 сентября 1942 г. «изъявили желание» записаться в легион в туркестанском лагере Беньяминов — 135 татар, Бяла Подляска — 27, Заезерце — 152, Седльце — 2315, всего — 2629 человек (из общего числа заявившихся в Восточные легионы 12 130 чел.). Кроме того, из оперативных районов в Польшу было направлено 7370 военнопленных татар. Всего же, по официальным данным, в пути находилось до 100 транспортов с представителями разных народов СССР. На 11 сентября 1942 г. к легиону были приписаны первые немецкие представители: один офицер, двое служащих, 54 унтер-офицера, 18 солдат. С 15 сентября начали функционировать курсы переводчиков для легионеров. Начиная с 1 октября 1942 по 1 января 1943 г. планировалось полностью сформировать два первых татарских батальона (этот план был выполнен с небольшим опозданием).[232]

Командиром Волго-татарского легиона был назначен уже довольно пожилой и опытный военный, майор Оскар фон Зеккендорф. Родился он 12 июня 1875 г. в Москве, хорошо говорил на русском, английском, французском, китайском; похуже владел украинским и испанским языками.[233] Позднее он был произведен в подполковники.[234] Конкретных документов об его деятельности в архивах сохранилось немного. Трудно даже сказать, как долго он оставался в должности командира легиона. Сведения об этом не совсем ясны. 12 мая 1944 г. фон Зеккендорф дал приказ по легиону, поясняя, что его переводят в штаб Восточных легионов и он передает командование легионом ротмистру Келле.[235] В то время фон Зеккендорф был назначен командиром школ восточных соединений — тюркской школы офицеров и переводчиков (находилась вначале в Рорбахе, затем — в Ордруфе, в конце войны — в Нойхаммере); школы офицеров и переводчиков для восточных народов (сначала в Конфлане и Сен-Минеле, затем — в Графенвёре, в конце войны — в Мюнзингене).[236] Известно также, что 17 ноября 1944 г. представитель Главного управления СС Р. Ольша выступил с поддержкой фон Зеккендорфа, которого, судя по его данным, командование вермахта с 1 января 1945 г. собиралось отправить в отставку со ссылкой на его возраст. Однако в справке не указано, с какой должности хотели убирать подполковника Зеккендорфа. Р. Ольша, ссылаясь на опыт, знания и желания самого Зеккендорфа, рекомендовал не отправлять его в отставку, а перевести в Главное управление СС, в Восточный отдел. 9 декабря 1944 г. в справке штандартенфюрера Шпаармана вновь упоминалась перспектива перевода фон Зеккендорфа в СС: «Дня боевой группы „Идель-Урал“ (о ней будет говориться ниже. — И. Г.), которая состоит из татар и финно-угров, имеется лишь один специалист, знающий Восток, а также понимающий язык и менталитет людей. Речь идет в данном случае о подполковнике фон Зеккендорфе, который с 1 января 1945 г. согласно календарю будет уволен из вермахта и который прекрасно подошел бы для организационной работы в боевой группе».[237] Сведений о дальнейшей судьбе первого командира Волго-татарского легиона найти не удалось.[238]

По имеющимся документам можно судить, что Зеккендорф, несмотря на свой возраст, довольно энергично взялся за дело, более всего уделяя внимание вопросам боевой подготовки легионеров. Пожалуй, одной из самых серьезных проблем для него (как и для прочих немецких организаторов Восточных легионов) стала проблема подготовки национальных офицерских кадров, которая, кстати говоря, так и не была решена до конца войны, хотя не раз поднималась. Поэтому представляет интерес подробный аналитический документ, подготовленный фон Зеккендорфом 25 января 1943 г., в котором рассматривается эта проблема.[239] Она фактически являлась общей для всех Восточных легионов, но идеи фон Зеккендорфом реализовывались именно в Волго-татарском легионе.

Вначале командир легиона ставит вопрос: из кого могут быть выбраны будущие офицеры? И сам же отвечает: из бывших офицеров Красной армии, из рядов простых легионеров или из интеллигенции. Для перевоспитания в немецком духе самым трудным «материалом» являлся, по Зеккендорфу, простой легионер: на него легко оказать политическое влияние, но он «приносит с собой так мало интеллигентности и образованности, что его переформирование в офицеры сопровождается неимоверными сложностями: или же он оказывается полностью неспособным, или же он превращается в невежественного кровавого деспота, который наносит гораздо больше вреда, чем приносит пользы». Немногим «лучше» были кандидатуры интеллигента и бывшего советского офицера, так как они «в силу своего возвышенного в СССР положения подавлены в мировоззренческом отношении». Но все же бывший офицер имеет преимущество: он имеет военный опыт, тактические знания, какое-то образование. Поэтому, считал фон Зеккендорф, оставалось «наименьшее зло», с которым и надо было работать, — бывшие офицеры Красной армии. Для их «перевоспитания» были сделаны вполне конкретные предложения, которые, очевидно, учитывались в реальной практике Волго-татарского легиона:

Офицеры, признанные «непригодными», отправлялись обратно в лагеря. После окончания школы унтер-офицеров (т.е. низшего офицерского состава) при легионе офицеры командировались в Легионово, где существовала общая офицерская школа. Фон Зеккендорф обращал особое внимание на психологический момент в подготовке будущих офицеров легиона: на сохранение дистанции между солдатами и офицерами, на развитие их честолюбия и уверенности в себе. Он сетовал, что способных офицеров в Волго-татарском легионе не хватает, поэтому считал необходимым работу эту активизировать.

Мне представляется, что этот документ не только показывает остроту проблемы подготовки офицерских кадров в конкретном легионе, но позволяет примерно представить внутреннюю психологическую атмосферу этого соединения. Фон Зеккендорф — человек старой, прусской выучки — пытался по-своему распространить свой опыт среди поволжских татар, в конкретном деле подготовки пригодных для вермахта военных кадров. Попытки эти явно закончились неудачей, так как даже в конце войны почти все командиры легионов постоянно жаловались на отсутствие «пригодных» офицеров. К чему это приводило? К тому, что на место отсутствующих назначались офицеры немецкие, что означало отступление от первоначальных принципов комплектования Восточных легионов. Немецкие офицеры ни русского, ни тем более других языков народов СССР не знали, психологии своих подчиненных зачастую вообще не понимали. В итоге получался совсем неожиданный для немцев эффект: даже те представители восточных народов, которые действительно добровольно перешли на сторону Германии, начинали от этого испытывать психологический дискомфорт, замечая в факте назначения немецких офицеров проявление недоверия к легионерам. И из этого замкнутого круга германскому военному руководству также не удалось найти выхода.

Но не будем отвлекаться. Проследим далее историю Волго-татарского легиона.

Согласно плану, первый из батальонов Волго-татарского легиона, получивший номер 825, должен был быть создан к 1 декабря 1942 г., но его сформировали даже чуть раньше — 25 ноября. Сроком формирования 826-го батальона было установлено 15 декабря 1942 г., 827-го — 1 января 1943 г. Фактически же это произошло, соответственно, 15 января и 10 февраля 1943 г.[240] Впервые же все три первых номера батальонов в сохранившихся документах упоминаются 3 ноября 1942 г. в качестве создающихся.[241]

Татарские батальоны, которые создавались в Польше, в Едлино, под контролем и юрисдикцией командования Восточных легионов в германских вооруженных силах, и о которых подробно рассказывается на основании имеющихся документов, не были единственными. Вероятнее всего, при отдельных армиях или группах армий параллельно или же позднее, например, в течение 1944 г., создавались и другие татарские соединения. Среди них были и боевые, и строительные, и снабженческие подразделения. О них в источниках мы можем найти только отрывочные сведения, которые все-таки дополняют наши представления.

825-й батальон

Это самый известный из всех созданных татарских батальонов. При формировании каждого соединения в вермахте составлялся конкретный документ — Stammtafel (можно перевести как «родословная»). В «родословной» 825-го батальона было записано: «Создан как Волго-татарский 825-й пехотный батальон в следующем составе: штаб, штабная рота, четыре роты. Номер полевой почты 42683А-Е. Находится в распоряжении командующего военным округом в генерал-губернаторстве. Войсковое подразделение. Запасное место расположения в Радоме (лагерь Едлино). Для немецкого персонала — гренадерский запасной батальон 304, Плауэн».[242] Командиром батальона был назначен майор Цек. Точное число татарских легионеров в этом батальоне в сохранившихся документах не указано, но, сравнивая его с другими подобными соединениями, можно считать, что в нем находилось примерно 900 человек.

Известен 825-й батальон прежде всего своим вооруженным выступлением против немцев в конце февраля 1943 г. Факт этот широко известен и в отечественной публицистической литературе.[243] Это произошло следующим образом.

Судя по всему, 14 февраля 1943 г. батальон торжественно был отправлен на фронт: «Перед отъездом батальона на борьбу с партизанами в с. Едлино из Берлина для доклада прибыл профессор, фамилия которого неизвестна. Доклад был сделан на иностранном языке. В своем докладе докладчик призывал легионы к уничтожению большевиков, (говорил) о создании Гитлером „татарского государства“, о создании новой прекрасной жизни», — сообщал о проводах источник из среды белорусских партизан.[244] 18 февраля ночью батальон прибыл в Витебск, после чего был направлен в сторону деревни Белыновичи по Суражскому шоссе. Затем основная часть его была расположена в деревне Гралево на левом берегу Западной Двины. 21 февраля представители легионеров связались с партизанами. По данным М. Гараева, это происходило следующим образом. Четверо парламентеров от легионеров отправились для переговоров, причем они заявили партизанам, что они действуют от имени и по заданию подпольной организации, созданной в легионе. Партизаны поставили легионерам свои условия. Во-первых, они потребовали, чтобы батальон перед переходом уничтожил не только немецких офицеров, но и немецкий гарнизон в деревнях Сеньково, Гралево и Сувары. Во-вторых, чтобы легионеры начали переход, разделившись на три группы. В-третьих, после перехода легионеры должны были сложить оружие и сдать боеприпасы. Последние условия были поставлены явно для обеспечения большей безопасности для партизан.[245]

В результате переговоров была достигнута договоренность о том, что 22 февраля в 23 часа будет поднято общее восстание легиона и он перейдет с оружием на сторону партизан. Очевидно, немцам стало известно о планах подпольщиков, и за час до запланированного выступления были произведены аресты и схвачены руководители восстания Жуков, Таджиев и Рахимов. Тогда инициативу принял на себя командир штабной роты Хусаин Мухамедов. Был подан сигнал почти во все подразделения батальона, расположенные в разных населенных пунктах по соседству — началось восстание. Известить, согласно источнику, не удалось два взвода второй роты.

Командир бригады Бирюлин в своем донесении в штаб партизанского движения, написанном в ту же ночь, сообщил о том, что на их сторону перешли 506 человек, имея с собой три 45-мм пушки, шесть станковых пулеметов, четыре батальонных миномета, 22 ручных пулемета, 430 автоматов, 76 пистолетов, 26 лошадей и «много военного имущества». Перешедшие легионеры были распределены в партизанских бригадах, которыми командовали Захаров и Бирюлин.[246] Некоторое сомнение вызывает большое количество автоматического оружия, упомянутого в донесении, так как восточные легионеры никогда не вооружались автоматами. Если сведения источника верны, то можно предположить, что повстанцам удалось отобрать вооружение у немцев или же перевезти к партизанам немецкий обоз.

Согласно более поздним данным — сообщению ответорганизатора Витебского обкома КП(б) К. Шемялиса секретарю Витебского обкома КП(б) И. Стулову от 30 марта 1943 г., был уничтожен немецкий штаб, немецкий персонал в количестве 60–70 человек и на сторону партизан перешло 930 человек с тремя 45-мм пушками, около 100 ручными пулеметами, одним станковым пулеметом, около 550 винтовками, патронами, лошадьми и т.д. Данные, как видим, значительно отличаются отданных предыдущего документа: не упомянуты автоматы, зато есть винтовки, количество ручных пулеметов вдруг выросло до ста, а станковых уменьшилось до одного, не упомянуты и минометы.

Восстание 825-го батальона довольно подробно описано в документальных книгах P. A. Мустафина. В одной из них приведено и сообщение партизанского командира Бирюлина (процитировано выше), но делается не совсем понятный вывод: «Таким образом, из фашистской неволи вырвалось более 900 человек, которые принесли с собой до тысячи винтовок, автоматов и пистолетов (? — И. Г.), двенадцать (? — И. Г.) станковых и более ста (? — И. Г.) ручных пулеметов, несколько орудий и минометов, одну грузовую автомашину (? — И. Г.) и двадцать шесть подвод с боеприпасами и амуницией».[247] Возможно, у автора были дополнительные сведения для того, чтобы настолько увеличить и без того противоречивые цифровые данные двух партизанских сообщений, но, к сожалению, никаких ссылок в публикации P. A. Мустафина нет.

Любопытно теперь взглянуть на то, как описывается это событие в источниках немецкой стороны.

Операция против партизан в районе Витебска, проводившаяся с 22 февраля до 8 марта 1943 г., в немецких военных планах носила кодовое название «Kugelblitz» («Шаровая молния»).[248] Общее командование операцией осуществляли генерал-майор Якоби и генерал-майор фон Вартенберг. В то время при всех армиях и группах армий, особенно где были задействованы восточные батальоны, вводилась должность командира восточных отрядов, как раз фон Вартенберг и исполнял его обязанности. Задействовано было четыре немецких полка 201-й дивизии, казачья часть 631 и 825-й татарский батальон. Переход татарских легионеров на сторону партизан в самом начале запланированной операции явился неожиданной неприятностью для немецкого командования. В результате был полностью оголен на некоторое время правый фланг немецкого наступления по берегу Западной Двины: «Наступление 601-го полка было осложнено и ослаблено переходом части Волго-татарского батальона на его правом фланге на сторону бандитов непосредственно перед началом наступления», — так записал Якоби в дневнике боевых действий 12 марта 1943 г. И здесь же он стремится представить, что ущерб от восстания татарских легионеров был минимален: «С помощью быстрого энергичного броска полка в направлении Буево и его присоединения к группе Биккеля волго-татарский батальон был исключен из боевых действий и возникшая прореха была ликвидирована».[249] Почти сразу же после восстания легионеров специальный отряд абвера провел расследование случившегося. В материалах расследования отмечалось: «Батальон после полугодовой подготовки впервые вступил в бой. В составе его было около 900 человек, из них около 60 немцев. Он был очень хорошо вооружен — три противотанковые пушки, пулеметы, легкие и тяжелые гранатометы. Командир батальона майор Цек высказал в разговоре мнение, что идейное воспитание легионеров в результате недостатка времени оказалось слабым. Когда отряды прибыли на опорные пункты, расположенные далеко друг от друга, и оказались лицом к лицу с сильным противником, они стали легкой добычей советской пропаганды. Насколько известно, отдельные интеллигентные татары принимали участие как руководители мятежа, который начался ночным нападением на немецкий персонал». 14 марта отделение полевой полиции уточнило, что к партизанам ушло 557 легионеров, они «сдались руководителю бригады Бирюлину на торфяной фабрике, затем перебрались в северном направлении, а позднее в район озера Козловичи. Их встретили с недоверием, поэтому разделили на группы в 20–30 человек по отрядам бандитов».[250] Татарские легионеры упоминаются еще раз в цитировавшемся выше дневнике боевых действий, когда речь идет о потерях в ходе операции «Кугельблиц», — было убито 252 партизана, из них два татарина в немецкой форме, в плен было взято девять партизан, из них один татарский легионер. В сообщении полевой полиции, однако, было отмечено, что точное число убитых неизвестно.

Итак, первый ввод в бой первого подразделения Волго-татарского легиона закончился провалом для немецкой стороны. В указанных документах, пусть и в завуалированной форме, ясно видны причины этого: во-первых, бесспорно сказалась деятельность «отдельных интеллигентных татар» среди легионеров, которые и организовали переход батальона на сторону партизан. Возможно, речь идет или о деятельности группы Мусы Джалиля, или его предшественников, но в любом случае выступление легионеров было заранее организовано и подготовлено. Во-вторых, несмотря на все-таки длительную идеологическую обработку, немцам действительно не удалось по-настоящему привлечь татарских легионеров на свою сторону, — не зря майор Цек сетовал на «недостатки идейного воспитания». Чувство советского патриотизма в них оказалось сильнее — немцы вопреки их усилиям так и остались «чужими» для татарских легионеров, «своих» они видели в белорусских партизанах.

Несколько слов о приведенных выше цифрах. В первом партизанском сообщении говорится о перешедших на их сторону 506, во втором — о 930 легионерах. Вторая цифра представляется чрезмерно завышенной. Немецкие данные — 557 человек — и данные партизанского командира Бирюлина — 506 человек — кажутся более близкими к истине. Элементарный расчет позволяет прийти именно к такому выводу. Всего в батальоне было чуть более 900 человек (из них около 60 немцев). В самом партизанском сообщении говорится о том, что два взвода (т.е. около 60–70 человек) предупредить о восстании не удалось. Примем во внимание, что до восстания были произведены аресты части легионеров; очевидно, что кто-то из легионеров к восстанию не примкнул и остался в стороне, что часть восставших погибла во время боя в первую ночь и во время перехода к партизанам. Поэтому цифра в 930 человек, перешедших на сторону партизан, предстает, понятно, оптимистичной, но все-таки сомнительной.

Те бывшие легионеры, которые перешли на сторону партизан, судя по всему, практически сразу же приняли участие в боях против немецкой армии — особенно интенсивными они были 28 февраля 1943 г. и имели целью прорыв блокады. Впоследствии и советская контрразведка СМЕРШ провела свое расследование описанного выше эпизода. В конце июня 1943 г. заместитель начальника отдела контрразведки спецлагеря-174 (г. Подольск) майор Кирсанов и начальник отделения контрразведки того же лагеря капитан Сизов отправили в Белорусский штаб партизанского движения, находившийся в Москве, отчет о переходе на сторону партизан 825-го батальона. В этом документе они отметили, что «в Подольском лагере спецназначения содержится группа бывших военнослужащих Красной Армии, по национальности татары, которая, находясь в плену у противника, перешла на службу в созданный немцами „Волго-Татарский легион“, предназначенный для ведения борьбы с партизанами».[251] Можно полагать, что часть бывших легионеров в то время проходили процедуру фильтрации. Другая же часть, по-видимому, продолжала оставаться в составе партизанских соединений в Белоруссии. Это подтверждается, например, данными письма Белорусского штаба партизанского движения от 2 июля 1943 г.: «После перехода батальона к партизанам личный состав его действительно был рассредоточен по партизанским бригадам, принимал участие в боевых действиях против немецких оккупантов, показал себя с положительной стороны. Некоторая часть личного состава батальона и до настоящего времени находится в партизанских бригадах».[252]

Оставшиеся на стороне немцев легионеры 825-го батальона были после этих событий немедленно отправлены в тыл, причислены к другим соединениям. Георг Тессин, составитель капитального справочника обо всех подразделениях вермахта и СС в годы Второй мировой войны, упоминает, что впоследствии (не указано, когда) часть 825-го батальона была приписана к 3-й танковой армии и дислоцировалась в Померании.[253]

Восстание 825-го батальона стало холодным душем для германского командования. Это событие сыграло далеко не последнюю роль в дальнейшей судьбе Восточных легионов.

826-й батальон

Запланированная на 15 декабря 1942 г. организация 826-го батальона не состоялась — он был сформирован в Едлино 15 января 1943 г. Судя по его военной «родословной», организация его ничем не отличалась от других восточных батальонов: штаб, штабная рота, четыре роты. Номер полевой почты батальона — 42 935А. Командиром батальона являлся капитан Шермули.

Об этом, как, впрочем, об остальных татарских батальонах, сведений в источниках сохранилось немного. В марте 1943 г. после восстания 825-го батальона 826-й «от греха подальше» был переведен на территорию Голландии в район города Бреда[254]. Здесь, судя по всему, он нес охранную службу, привлекался и к другим работам: 15 июля 1943 г. он упомянут в одном из донесений генерала фон Хайгендорфа. «Как прекрасное пропагандистское средство была оценена здесь организованная батальоном отправка отдельных групп легионеров в рейх для помощи в сборе урожая. При размещении в деревнях у крестьян достигается гораздо больше пропагандистского эффекта, чем при ознакомительных поездках или кратких экскурсиях по городам. Легионеры обращали очень большое внимание на те мелочи, которые нам кажутся само собой разумеющимися: забота Красного Креста во время поездки по железной дороге, реальные отношения к собственности и условия жизни простых работающих людей», — писал умиленный генерал о батальоне.[255] К каким-то реальным военным операциям 826-й батальон привлечь явно не решились.

На 1 сентября 1943 г. батальон, возможно, находился во Франции (более точного указания нет),[256] а 2 октября 1943 г. был передислоцирован вновь в Голландию — в район монастыря Тетеринген (северо-восточнее города Бреда).[257] На 18 декабря 1943 г., судя по военным картам, батальон переместился чуть на запад, в район города Влаардинген западнее Роттердама.[258] Военные карты от 1 января, 12 и 26 февраля, 11 и 25 марта 1944 г. подтверждают, что 826-й батальон нес охранную службу в Голландии, к северо-западу от Роттердама вблизи населенного пункта Воорнс. Но уже на карте от 8 апреля 1944 г. это соединение здесь не указано.[259]

По данным Г. Тессина, 19 апреля 1944 г. он был включен в состав 723-го гренадерского полка 719-й пехотной дивизии вермахта,[260] однако, по другим источникам, батальон входил в указанный полк уже в конце января 1944 г. — он упоминался уже как «бывший 826-й», имеющий номер IV/723.[261] Вероятно, в конце октября 1944 г. батальону был возвращен его прежний номер. Г. Тессин отмечает, что после отступления 719-й дивизии 826-й батальон в качестве «самостоятельной боевой единицы был придан к 25-й армии», этот факт подверждается картами от 31 октября и 4 декабря 1944 г. — находился батальон на прежнем месте на побережье Голландии, к западу от Роттердама.[262]

10 марта 1945 г. 826-й батальон с численностью около 750 человек был упомянут как еще существующий и дислоцированный на Западном фронте (к вопросу о качестве немецкой статистики конца войны: в том же документе Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала отдельно упомянут и 723-й татарский батальон, что, как уже отмечалось, являлось неточностью — это был лишь временный номер 826-го батальона в течении нескольких месяцев 1944 г.).[263]

21 марта 1945 г. 826-й батальон с побережья вновь был переведен во внутренний район Голландии и вновь дислоцировался в монастыре Тетеринген. А конец войны батальон встретил в Голландии в районе г. Родрехт (карта от 7 мая 1945 г.).[264]

P. A. Мустафин связывает с историей 826-го батальона и такой красноречивый факт — в соединении было подготовлено восстание, однако немецкой контрразведке удалось сорвать планы подпольщиков. 26 членов подпольной организации после этого были расстреляны, двести человек переведены в штрафной лагерь.[265] Документов об этом мне обнаружить не удалось.

827-й батальон

Батальон был создан 10 февраля 1943 г. в Едлино по знакомой нам схеме. Номер полевой почты его был 43645А-Е. Командиром батальона являлся капитан Прам.

По данным Г. Тессина, он уже в июле 1943 г. якобы был направлен в Бельгию — Северную Францию, а в конце войны в составе 176-й дивизии находился в районе упорных боев у города Ахена (на стыке границ Германии, Бельгии и Голландии).[266] На поверку сведения Г. Тессина оказываются неточны.

Взглянем на источники.

На 22 июня 1943 г. 827-й батальон, явно отправленный на борьбу с партизанами, находился в г. Дрогобыч (Западная Украина) в распоряжении полевой комендатуры 365.[267] Там же, скорее всего, он был и в начале июля: во всяком случае, 1 июля был подписан приказ фон Хайгендорфа о присвоении чинов по легионам: среди прочих в приказе упоминались Сагит Мифтахов и Николай Сибгагуллин, назначенные командирами взводов в 827-й батальон.[268]

В то время, как известно, немцы вели на Западной Украине активные действия против партизан Ковпака, и сюда перебрасывались и отдельные национальные батальоны: в том числе и 827-й татарский батальон. 27 июля 1943 г. он прибыл в город Надворна. После этого, по сообщению полевой комендатуры 365, партизаны были окружены, но после серьезных боев им удалось из окружения вырваться в районе населенных пунктов Крыжовка и Чарна Клева. 10 и 11 августа произошли столкновения разведгруппы батальона 827 с партизанским отрядом примерно в 50 человек в районе Зеленицы, во время столкновения двое легионеров были убиты, трое ранены.[269]

28 августа штаб батальона, располагавшийся в Стрые, был переведен в город Станислав (в настоящее время Ивано-Франковск), при нем находилась штабная рота. 1 — я рота на тот день находилась в городе Долина, 2-я в Надворне, 3-я и 4-я — в Станиславе. На следующий день батальон был собран в населенном пункте Радзихов.[270] И только через месяц, 28 сентября 1943 г., на место 827-го на Западную Украину прибыл 828-й батальон.[271] Но из Станислава 827-й батальон ушел только 10 октября — он переводился на Запад.[272] 13 октября 1943 г. батальон прибыл в г. Ланьон во Франции и был передан в распоряжение 7-й армии. 16 октября началось его развертывание в районе к юго-востоку от Ланьона.[273]

В действиях против партизан на Западной Украине 827-й батальон разочаровал немецкое командование. Более того, пребывание батальона на этой территории усилило партизанские отряды, так как многие легионеры перебежали к ним: «Положение южнее Долины очень неспокойно, и, по-видимому, здесь останутся зимовать очень сильные банды. Эти банды получили подкрепление около 50 человек из татарского батальона 827, которые перебежали к ним, и их можно считать очень боеспособными», — с беспокойством констатировала полевая комендатура 365 в записи от 18 октября 1943 г.[274]

Р. Мустафин пишет, что в июле 1943 г. в 827-м батальоне было подготовлено восстание, во главе которого встал старший лейтенант Мифтахов.[275] Двум взводам штабной роты удалось перейти к партизанам, но Мифтахов позднее был схвачен и казнен. Побеги же продолжались, что в итоге оказало серьезное влияние на решение о передислокации соединения.[276]

Но и после перевода батальона во Францию он так и не стал для немцев «надежным» соединением.

18–20 октября 1943 г. командир 266-й дивизии, которой был придан 827-й батальон, приказал провести тщательную проверку боеготовности соединения. Вот какие результаты она принесла: итоговый документ проверки сообщал, что легионеры являются бывшими военнопленными и перебежчиками, перед которыми поставлена цель «освобождение родины и борьба с большевизмом», но поскольку этот довод на Западном фронте звучал по меньшей мере неубедительно, то добавлялось: «Это должно быть достигнуто через победу над „плутократами“ — союзниками большевиков». Многие легионеры не говорили по-русски, только по-татарски. Средний их возраст составлял 23–25 лет. Большого военного опыта батальон не имел. Уже после прибытия во Францию сбежали к партизанам командиры штабной и второй рот, вместе с ними по одним данным — 13, по другим — 28 человек (расследование еще не было начато). В содействии побегу подозревался и командир третьей роты. Боевые навыки легионеров — умение обращаться с оружием, стрелять, тактическая подготовка — считались удовлетворительными. О настроении легионеров документ умалчивает, отмечая, что «серьезные выводы сделать еще невозможно, так как прошло слишком мало времени после их прибытия». В документе упоминалось и намерение командира 266-й дивизии отобрать у легионеров радиоприемник «из-за опасности иностранной пропаганды». В конце документа сделано примечание: «Легионеры имеют лишь по одной паре обуви. В результате часть людей, чья обувь находится в ремонте, вынуждена ходить босыми». Вспомним, что речь идет о второй половине октября. Документ, как мне кажется, очень красноречив в передаче состояния одного из татарских батальонов как духовного, так и материального.[277]

Буквально через день, 20 октября 1943 г., был составлен еще более подробный отчет о состоянии 827-го батальона, который содержит и важные цифровые данные.

Итак, во Францию в составе 827-го батальона должны были прибыть: штаб — 32 человека; 1, 2 и 3-я роты — в каждой по 191 человеку; 4-я рота — 194 человека. На тот день прибыли: штаб, четыре роты, всего: 6 офицеров, 1 служащий, 40 немецких унтер-офицеров, 23 немецких солдата и 661 легионер. Отсутствовала штабная рота, которая должна была прибыть только через 8 дней. Состав штабной роты: противотанковый взвод с тремя 45-мм пушками и одним пулеметом, один саперный взвод с тремя пулеметами, один пропагандистский взвод (Nachrichtenzug), имеющий только телефонный аппарат. Отсутствовали также два татарских офицера и 115 легионеров (часть из них были еще в пути, но часть сбежали в оккупированных районах. Обмундирование легионеров находилось в плачевном состоянии, «унизительным для носящих немецкую форму» называет его документ: «Брюки большей частью рваные со многими дырами. Обувь, по одной паре на человека, многократно разорвана. Отсутствует материал для заплаток и кожа для починки обуви. Каждое подразделение не может выставить по 20–25 человек, поскольку их обмундирование и обувь находятся в столь жалком состоянии, что их появление на людях становится невозможным». Батальону были приданы лошади — всего 215, хотя должно было быть 225. Немецкий персонал в ходе проверки был оценен как удовлетворительный, хотя, как отмечалось, «перед ним в легионе стоят очень сложные задачи». Одна из них — элементарное непонимание друг друга немцами и татарскими легионерами — в батальоне было всего пять переводчиков, по одному в штабе и при каждой роте. Командир батальона считал, что численность немцев в батальоне должна была быть увеличена до 92 человек, а переводчиков — до 17. В качестве примечания на этот раз дана характеристика легионеров: «Происходят в основном из областей Казани и Уфы, а также и других местностей России. Примерно с февраля 1943 года служат в легионе, частично служили короткое время до этого в русской армии. Возраст — от 18 до 41 года, в основной массе 23–33 года. Коренастые, здоровые, крепкие, выглядят молодо, частью имеют выраженные азиатские черты. Эпидемий не было».

Автор документа стремился, по всей видимости, не завершать свой труд на пессимистической ноте, поэтому отметил: «Если верно руководить и обходиться с легионерами, они имеют хороший настрой. Солдатскую деятельность предпочитают жизни и работе в лагере военнопленных. Около 30 % из них — настоящие борцы против большевизма».[278] Но все это было очень далеко от реальности, это было только желаемое.

19 ноября 1943 г. из 266-й дивизии 827-й батальон был оттранспортирован в распоряжение командующего группой войск Бельгия/Северная Франция, где и находился по крайней мере еще в феврале 1944 г.[279] Судя по военным картам, на 18 декабря он располагался в Бельгии, в местности севернее Льежа и восточнее Антверпена, возможно, в населенном пункте Кодиль, выполняя охранные функции.[280] 15 февраля 1944 г. на картах он отмечен там же.

827-й батальон был переведен в район г. Монса 25 февраля 1944 г., где и отмечен на картах 29 февраля, 25 марта, 22 апреля и 26 июня 1944 г.[281]

Последний раз в имеющихся документах батальон упомянут как существующий 10 марта 1945 г. в справке Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала.[282]

828-й батальон

Этот батальон создавался в период с 1 апреля 1943 г. и был окончательно сформирован 1 июня 1943 г. по образцу предыдущих в Едлино. Номер полевой почты — 43 895А. Командиром батальона был назначен капитан Гаумиц.[283]

В нашей публицистике встречаются мнения, что батальонов Волго-татарского легиона было сформировано всего четыре, и 828-й батальон (или четвертый) являлся этим последним и почему-то еще назывался «штабным» (а штабными в Восточных легионах были только роты, но никак не батальоны).[284] Все это далеко от истины: 828-й батальон не был ни штабным, ни последним.

После формирования батальон довольно долгое время находился в самом Едлино — по крайней мере на 1 сентября 1943 г. (в этот день в нем насчитывалось 890 человек).[285]

28 сентября 1943 г. соединение было направлено на Западную Украину взамен оказавшегося «ненадежным» 827-го батальона.[286] Надежды немцев на вновь прибывших легионеров оказались тщетными.

20 ноября полевой комендатурой сообщалось, что к партизанам перебежали даже двое командиров рот, а к дисциплинарным штрафам за истекший месяц было привлечено 25 татарских легионеров (тогда как по другим восточным батальонам, находившимся там же, эта цифра была значительно меньше — от трех до пяти «штрафников»)[287].

Дисциплина в 828-м батальоне расшатывалась все больше и больше:

• на 17 декабря 1943 г. «штрафников» в нем было 37 человек; в период с 7 по 9 января к партизанам перебежали 8 легионеров;

• на 18 января 1944 г. 51 легионер был привлечен к дисциплинарной ответственности; с 14 по 17 января перебежали к партизанам 9 легионеров.[288]

А 27 января 1944 г. произошел и вовсе обескураживающий для немцев инцидент: довольно большая группа татарских легионеров (около 30 человек), которая несла охрану таможенного поста, после дежурства не вернулась в свой сборный пункт (Стоянов в 75 км к северо-востоку от Львова), а, застрелив своего командира отделения и тяжело ранив другого, перебежала к партизанам.[289]

Пять легионеров были взяты в плен партизанами 31 января 1944 г. в деревне Павельце (в 10 км северо-западнее Станислава); то же самое произошло 24 февраля в Беднарове (в 17 км северо-западнее Станислава), где татарские легионеры охраняли мост; 25 февраля — в Завое, где в плену оказалось 20 татар.[290]

Подобных сообщений содержится в немецких военных дневниках множество:

• на 20 февраля (за истекший месяц) — 62 легионера привлечено к взысканиям;

• 26 февраля несколько татарских легионеров ограбили своих немецких сослуживцев и перебежали к партизанам в Павельце;

• 27 февраля опять несколько легионеров разоружили немецкого командира взвода и бежали к партизанам в Долине;

• 2 марта партизаны напали на Беднаров — 9 легионеров пропали без вести;

• на 20 марта (за истекший месяц) наказан был 31 легионер, официально было зарегистрировано 50 случаев бегства;

• 28 марта опорный пункт Голынь (40 км к юго-востоку от Стрыя) подвергся нападению партизан, многие немецкие солдаты погибли или были ранены, а татарские легионеры с поля боя бежали;

• 19 апреля командованию сообщалось, что за прошедший месяц перебежал к партизанам 21 татарский легионер.[291]

Вероятно для того, чтобы помешать оставшимся легионерам связываться с партизанами, немецкое командование перемещало подразделения из одного населенного пункта в другой: 15 апреля 1944 г. штаб и две роты 828-го батальона были переведены из Станислава в Комарово, одна рота — в Остров, 20 апреля — четвертая рота в Вышков.[292]

Ничего, по-видимому, не помогало: уже четвертый из татарских батальонов Волго-татарского легиона демонстрировал свою «ненадежность». Обеспокоено было не только руководство батальона и легиона, но и «высокое руководство» в центре. Поэтому в 828-й батальон из Берлина приехали с инспекцией представители Восточного министерства руководитель Татарского посредничества Хайнц Унглаубе и член Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала Гариф Султан. Это произошло 20–22 апреля 1944 г. По возвращении, 5 мая, X. Унглаубе предоставил подробный отчет со своими соображениями о состоянии 828-го батальона, который можно рассматривать как общий отчет по состоянию всех почти восточных батальонов к тому времени, ибо сама идея эта по-настоящему трещала по швам.[293]

Что же, по мнению X. Унглаубе, являлось причиной для неудач? Таких он видит немало:

1. Введение в бой легионеров против партизан было неправильно — «совершенно не учтены были особый характер и особая ситуация, в которой сейчас находятся подобные соединения».

2. Легионеры были разделены на группы примерно по 10 человек и поставлены на охранные пункты на общем фронте в 250 км — они не имели связи друг с другом, не было никаких возможностей оказать влияние на их психологическое состояние.

3. Батальон был организован очень поспешно, к тому же к нему было присоединено около 200 человек из ранее распущенного соединения.

4. Свою роль играла плачевная для немцев ситуация на фронте.

5. Партизаны превосходили батальон в силе (Унглаубе даже замечает: в десять раз), у них было лучшее вооружение, а у легионеров имелись только винтовки и очень мало амуниции.

6. Активную пропагандистскую работу проводили украинские партизаны.

7. «Легионеры стали свидетелями беспорядочного отступления немецких и венгерских частей, грабивших даже склады, которые должны были охранять легионеры. Но дисциплина в батальоне осталась на высоком уровне, о чем извещало немецкое командование и ставило себе это в заслугу». Последнее наблюдение явно не соответствовало действительности.

8. «Легионеры сами объясняли: они все могли бы перебежать, а те, кто считается убежавшим, просто попали в плен на своих позициях из-за численного перевеса врага и где в силу моральной неустойчивости они не могли сопротивляться».

Судя по всему, в батальоне к тому времени господствовали абсолютно пессимистические настроения: «Легионеры выглядят разочарованными в своих надеждах вновь увидеть родину Они боятся мести Сталина, боятся за своих родственников и за себя. Вражеская пропаганда советует им перебегать к партизанам, чтобы потом не оказаться в их плену в качестве легионера. Будущее кажется легионерам безнадежным. Они не знают, как они будут приняты в Германии, если не смогут вернуться домой (…). Очень сильно задевает легионеров общее отношение к ним со стороны солдат, которые не относятся к их соединению. Как должны поступать легионеры, если им запрещено даже входить в солдатские дома (Soldatenheim)? Потому они и попадают в руки враждебного населения». Несмотря на такую в целом безрадостную картину, Унглаубе пытался сделать все-таки оптимистические выводы: «Я уверен, что любой другой батальон с представителями любой другой страны в такой ситуации, как батальон 828, выглядел бы так же. Ни в коем случае нельзя говорить о непригодности татар, наоборот, надо стараться поднять их дух, из-за таких ошибок нельзя сбрасывать их преждевременно со счетов. Татары вообще, как и грузины, превосходные солдаты, когда для этого есть моральные предпосылки». По мнению Унглаубе, 828-й батальон выглядел в смысле дисциплины куда предпочтительнее 818-го азербайджанского батальона, дислоцированного в том же районе, который «уже в первые дни имел более 10 перебежчиков». С учетом приведенных выше данных комментарии здесь представляются излишними.

Небезнадежным в изложении Унглаубе были выводы Г. Султана, который преимущественно говорил с легионерами: «Оставшаяся часть легионеров может быть рассмотрена как вполне надежная, они противостоят всем попыткам их привлечь. Ошибкой является единообразное представление обо всех, под одну гребенку Легионеров задевает, когда им не доверяют».

Если обрисованную картину психологического состояния легионеров можно считать вполне правдоподобной, то с оптимистичными выводами инспекторов согласиться очень трудно: следует учитывать, что оба берлинских эмиссара являлись сотрудниками Восточного министерства, которое несло свою долю ответственности за Восточные легионы. Признание их полностью недееспособными (что на тот момент уже было реальностью) означало бы автоматически и признание краха своей работы. И Унглаубе, и Султану, которые татарам явно симпатизировали, не хотелось, чтобы по отношению к этому конкретному батальону, а значит, и Волго-татарскому легиону в целом, немецким командованием были предприняты решительные меры. Они оставляли возможность для надежды, которая была тщетной.

После посещения батальона X. Унглаубе и Г. Султаном в имеющихся документах и на военных картах 828-й батальон больше не встречается, за исключением упоминания о нем в уже цитированном выше отчете Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала от 10 марта 1945 г. Возможно, он был убран с территории Западной Украины, или же ему могли быть приданы другие функции. Г. Тессин приводит данные о том, что в 1944–1945 гг. 828-й татарский батальон уже именовался строительно-саперным и находился в Западной Пруссии в распоряжении 2-й армии.[294]

Если принять точку зрения Ю. Карчевского, Н. Лешкина и Р. Мустафина о том, что именно 828-й батальон являлся «штабным», то можно привести еще один пример из его истории: батальон этот в августе 1944 г. будто бы находился во Франции и 17 августа на пути из Ле-Пюи в Сент-Этьенн поднял восстание, в результате которого он фактически перестал существовать: большинство легионеров перешло к французским партизанам, оставшиеся были рассредоточены по другим соединениям вермахта.[295] Документальных свидетельств об упомянутом факте в моем распоряжении, однако, нет.

829-й батальон

Был создан 24 августа 1943 г. в Едлино по прежней схеме. Номер полевой почты 44 547. Командиром батальона являлся капитан Рауш. На 1 сентября 1943 г. в нем насчитывалось 874 чел. Скорее всего, под воздействием неудач с первыми батальонами, 829-й довольно долгое время оставался в Едлино (упомянут он, например, в справке от 26 октября 1943 г.).[296] Но впоследствии батальон также был перемещен на Западную Украину, и 15 февраля 1944 г. он находился в населенном пункте Скавина.[297] В следующий раз в официальной документации он упоминается только 27 июля 1944 г. в числе соединений, «не способных вести боевые действия», — тогда он находился в распоряжении полевой комендатуры 829 в населенном пункте Мурована (на Западной Украине?).[298]

Финал для 829-го батальона наступил довольно скоро: приказом командующего военным округом в «генерал-губернаторстве» от 29 августа 1944 г. он был распущен.[299] По этому приказу батальон должен был прибыть в Краков, все его военнослужащие оставались в подчинении командира восточных отрядов (командование Восточных легионов к тому времени уже находилось во Франции), а территориально — в подчинении военного коменданта Кракова. По прибытии в Краков командир батальона должен был провести тщательное расследование по всем случаям нарушения дисциплины, всем случаям бегства и «разлагающей деятельности». Он должен был индивидуально проверить всех легионеров и составить списки, подразделив их на:

При необходимости командиру батальона предписывалось соответствующим образом наказать всех виновных. О судьбе оставшихся должен был последовать приказ, но предполагалось, что батальон будет использован как саперное или снабженческое подразделение. Отдельно следовало ожидать приказа и относительно немецкого персонала батальона. Все эти мероприятия должны были быть проведены до 18 сентября 1944 г.

На этом история 829-го татарского батальона закончилась.

830-й батальон

Точных данных о дне формирования 830-го батальона нет. Хотя он и упоминается уже в документах от 1 сентября 1943 г.,[300] существование его на тот день сомнительно, поскольку даже в документе от 26 октября он упоминается как «формирующийся».[301]

4 декабря 1943 г. 830-й батальон из Едлино был переведен в населенный пункт Конски, где он находился несколько месяцев (во всяком случае, до конца февраля 1944 г.).[302]

Использовать батальон против партизан немцы уже не решились: он нес охранную службу в разных населенных пунктах Западной Украины и Польши: в начале мая 1944 г. — в Каменна, 10 мая частично был переведен в Радом, Белобжеги и Томашов (известно, что в те дни вторая рота батальона охраняла железнодорожный перегон Каменна—Радом—Демблин). Переводы эти были осуществлены для проверки «надежности» и боеспособности батальона, которые у немцев вызывали подозрения, и не без основания.

В июне 1944 г. отделению гестапо в Радоме удалось выйти на одного из унтер-офицеров 830-го батальона, который искал связи с «коммунистическими бандами». Он, судя по всему, сумел организовать 20 человек легионеров, чтобы в ночь с 17 на 18 июня убить людей из немецкого персонала, вскрыть склад оружия, захватить автомобили и с оружием бежать к партизанам — но 12 и 15 июня инициаторы заговора, всего более 20 человек, были арестованы. 17 человек из них из-за отсутствия доказательств были впоследствии освобождены военным судом. Представители тайной полиции посчитали, что юридически это решение обосновано, но его последствия могут быть непредсказуемыми, поэтому рекомендовалось ситуацию подробно обсудить с командиром восточных отрядов.[303]

Отделение гестапо беспокоилось вовсе не зря: уже 24 июня часть легионеров, захватив с собой ручной пулемет, пять автоматов, ручные гранаты и амуницию, сбежали во время транспортировки с вокзала в Каменна.

Еще раз 830-й батальон уже в качестве строительно-саперного упомянут в справочнике Г. Тессина: вероятно, из-за нехватки людей к нему 24 октября 1944 г. были присоединены некоторые подразделения из 791-го туркестанского батальона.[304]

Дальнейших сведений об этом батальоне у меня нет. Опять-таки в справке Союза борьбы тюрко-татар от 10 марта 1945 г. он упомянут как еще существующий, а Г. Тессин приводит сведения, что на заключительном этапе войны 830-й батальон существовал как строительно-саперный в составе 2-й армии, в начале 1945 г. дислоцировался в излучине Вислы, а позднее — в Померании.[305]

831-й батальон

Был сформирован осенью 1943 г. в Едлино. Подтверждается его существование во второй половине октября — в одном из документов-справок он упомянут в качестве охранного соединения (или обеспечения охраны, прикрытия) — Sicherungsbataillon. Он, насколько можно судить по тексту документа, обеспечивал охрану основного лагеря Волго-татарского легиона в Едлино.[306] Примерно то же самое пришлось делать соединению в феврале 1944 г., когда оно находилось в Легионово под Варшавой (здесь был предварительный лагерь тюркских легионеров и офицерская школа).[307]

Других упоминаний о 831-м батальоне в источниках я не встретил. Г. Тессин отмечал, что в конце войны он находился в г. Бауцен (в Восточной Германии, на р. Шпрее), и в военных документах определяется как «тюркский 831-й батальон» (поэтому можно предполагать, что на последнем этапе войны он был переформирован или объединен с другими частями из тюркских народов).[308]

Создание батальонов Волго-татарского легиона за порядковыми номерами 832, 833, 834 было запланировано на осень 1943 г. В цитировавшемся выше документе от 1 сентября 1943 г. отмечено, что эти соединения создаются, но сведений о них еще нет. Скорее всего, они так и не были сформированы, и Г. Тессин также замечает, что формирование их «находится под вопросом, так как присвоенные им номера полевой почты уже в декабре 1943 г. были снова стерты».[309] Каких-либо упоминаний, которые реально подтверждали бы существование этих татарских батальонов, мне найти не удалось.[310]

Прочие татарские формирования в составе вермахта

627-й батальон — об этом соединении сохранилось несколько очень любопытных документов, показывающих, что и здесь перед немецким командованием стояли те же проблемы, что и в подразделениях, относящихся юридически к Волго-татарскому легиону. Г. Тессин сообщает, что он был сформирован в конце 1942 г. при группе армий «Центр» (т.е. еще на Восточном фронте), как восточный батальон 627. В октябре 1943 г. был переведен во Францию в распоряжение 7-й армии, и с декабря 1943 г. именовался в военных документах Волго-татарский батальон 627. 1 июля 1944 г. в соединении произошло восстание, во время которого был ранен его командир. После этого инцидента батальон был передвинут с передовой в тыл, но распущен не был. В конце войны он находился в распоряжении 15-й армии и дислоцировался в Голландии, на нижнем Рейне.[311]

Расследование происшедшего с 627-м батальоном проводили и генерал Оскар фон Нидермайер, командир 162-й тюркской дивизии, одновременно инспектор восточных добровольческих соединений на Западном фронте, и по поручению Татарского посредничества корреспондент газеты «Идель-Урал» Г. Ямалиев.[312]

Батальон, по мнению фон Нидермайера, в период подготовки отличался высокой дисциплиной, хорошей обученностью и боеготовностью, и его можно было считать чуть ли не образцовым добровольческим подразделением. Все эти «достижения» считались заслугой командира батальона, «свежего и энергичного человека», так как «от татар в целом не ждали каких-либо боевых качеств». Но выдвижение татарских легионеров на передовую против американцев привело к плачевным для немцев результатам: «Один из татарских постов, стоявший в ста метрах от американских позиций, своего оружия не применил, другой — просто потерял». Один из немецких командиров рот сообщил инспектору: «Офицеры моей роты криками просили американцев не стрелять. Страх татар был удивительно велик, поведение несолдатским. Большей частью они были пьяны, они покинули свои места. На обратном марше они опять напились, воровали, насиловали». Командование 7-й армии подтверждало эти печальные сведения: «Брожение среди татар началось уже при приближении к фронту. Муллы были среди первых, кто начал двигаться назад, а первые перебежчики появились уже тогда, когда батальон еще даже не имел серьезных столкновений. Когда командир батальона был ранен и покинул свой пост, это убрало последний барьер с их пути». Немецкое командование было очень удивлено тем, что после передвижения батальона в тыл с передовой он, как и раньше, стал дисциплинированным и управляемым.

После указанных событий батальон в военных действиях уже не применяли. Он был дислоцирован южнее населенного пункта Кутанс и занимался строительством укреплений. Фон Нидермайер был немногословен в заключительной части своего отчета: «Недееспособность этого соединения основывается на трусости. Сейчас я не знаю ни одного восточного батальона, который я мог бы считать подготовленным к решению любой боевой задачи». Очень красноречивое малословие: если уж на Восточном фронте, где все-таки впереди была родная земля, которую надлежало «освобождать от большевиков», большинство восточных батальонов особого рвения не проявило, то на Западном фронте, во Франции, Бельгии или Голландии для них уже не существовало вообще никаких стимулов — ни национальных, ни политических, ни военных. Непонятный для легионеров лозунг борьбы против союзников большевиков — «плутократов», естественно, никого увлечь не мог.

Если фон Нидермайер констатирует факты и даже его малословная оценка боеспособности восточных батальонов явно негативна, то Ямалиев по-своему пытается объяснить ситуацию с точки зрения татарских легионеров и Татарского посредничества, оправдывая их провал в военной кампании. Его доводы таковы:

1. При 627-м батальоне не было ни одного пропагандиста со стороны «Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала» или Татарского посредничества. И вообще Союз борьбы не имел никаких сведений об офицерах и солдатах батальона, в котором не проводилось никакой пропагандистской и воспитательной работы.

2. Батальон в национальном отношении был неоднороден: в его составе были татары, узбеки, киргизы, украинцы, русские и др. Поэтому, как считал Ямалиев, не совсем верно было определять его как только Волго-татарский, хотя татары в нем и составляли большинство.

3. Ямалиев считал, что представление о татарах как о трусах в корне неточно, так как один татарский лейтенант и трое унтер-офицеров были награждены за мужество Железными крестами 2-й степени, а некоторые добровольцы имели также и другие награды. Проблема была, на его взгляд, скорее в недостаточном количестве национальных офицеров. Унтер-офицер Сайфуллин, награжденный железным крестом, якобы заявил Ямалиеву, что он предупреждал командира батальона о «просоветских» настроениях командира взвода первой роты Рахматуллина. На это, однако, реакции не последовало. А Рахматуллин между тем стал «подстрекателем» бегства 102 добровольцев.

4. Немецкие офицеры и унтер-офицеры не знали языка, не понимали менталитета своих подчиненных, и они сами открыто говорили об этом Ямалиеву.

5. Отношения между немецким персоналом и татарами в батальоне, судя по всему, были очень напряженными. Последние имели ощущение, что к ним относятся как к «унтерменшам», и особенно их задевало, например, что кухня для немцев и для татар была раздельной. Ямалиев приводил услышанные им в батальоне слова: «Вместе воевать мы можем, а вместе есть — нет».

Ямалиев в итоге предложил осуществить основательную чистку соединения от «неблагонадежных» элементов и активизировать пропагандистскую работу с помощью «подготовленных и проверенных» пропагандистов.

К мнению Ямалиева присоединился и руководитель Татарского посредничества граф Л. Стамати, который высказал точку зрения, что на татарские соединения при определенных условиях вполне можно положиться: «Оба татарских батальона, которые вновь сформированы сейчас в Ордруфе (неясно, о чем конкретно идет речь. — И. Г.), показали свою боеспособность в действиях в Южной Франции. Как сообщил мне обер-лейтенант Бенц, командующий генерал выразил им свою благодарность за храбрость. Даже из этого можно заключить, что суждение о неспособности татар к боевым действиям — неверны».

Сопоставим теперь два документа на одну тему. Даже если считать, что Г. Ямалиев старается представить своих соплеменников в благоприятном свете и поэтому, вероятно, что-то преувеличивает или недоговаривает, становится ясным, что не только трусость стала основанием для «недееспособности» татарского 627-го батальона, и даже далеко не она. Дело, значит, не только в отсутствии стимула к борьбе: легионеров очень задевало и отношение со стороны немецкого персонала — офицеров и солдат, которые вроде бы должны были воспринимать их как союзников, но комплекс «сверхчеловеков» оказался очень живучим.

Если в 627-и батальоне, как констатировал Ямалиев, были не только татары, но и украинцы, русские, узбеки, киргизы, то надо отметить, что и татары входили в состав прочих военных соединений восточных народов, еще до формирования собственно татарских батальонов. Приведу лишь некоторые примеры.

В справке от 26 ноября 1942 г. о состоянии туркестанского батальона I/370 приводятся и статистические данные: в соединении насчитывалось немцев — четыре офицера, один служащий, 20 унтер-офицеров, 11 солдат; тюрков — семь командиров рот, 164 командира взводов и отделений, 757 солдат. Подразделялся батальон на две роты узбеков, одну роту киргизов, одну роту татар и одну смешанную роту (казахи, туркмены, таджики и каракалпаки).[313] Известно дополнительно об этом батальоне, что в конце апреля 1943 г. он находился на Восточном фронте в районе Херсона, и в нем считалось 650 туркестанских легионеров и 100 поволжских (идель-уральских) татар.[314]

На 18 марта 1943 г., по сообщению командования группой армий А, в составе туркестанского походного батальона 11 находилось 361 человек (явный недостаток): 109 узбеков, 71 грузин, 55 армян, 34 казаха, 25 осетин, 23 азербайджанца, 7 татар, 7 киргизов, 3 туркмена и др.[315]

3 апреля 1943 г. в туркестанском батальоне 811, находившемся на Восточном фронте в районе Керчи, насчитывалось 350 человек: 150 туркестанцев, 130 поволжских татар, 60 представителей северокавказских народов, 10 грузин и др.[316]

После формирования Русской Освободительной армии генерала Власова в конце 1944 — начале 1945 г. определенная часть татарских военнопленных, вне сомнения, оказалась и в ее составе: в марте 1945 г., по данным Татарского посредничества, в РОА было около 1 тысячи поволжских татар. Посредничество настойчиво пыталось перевести их в национальные военные формирования.[317]

Указанные факты позволяют полагать, во-первых, что даже те приблизительные данные о численности татарских легионеров в составе вермахта, которые были приведены выше, неточны и могут дополняться; во-вторых, что не только азербайджанцы и представители среднеазиатских народов все-таки направлялись немцами на Восточный фронт — в составе их соединений находилось определенное количество легионеров и других национальностей; в-третьих, можно предполагать, что и в состав татарских батальонов кроме представителей народов Поволжья и Приуралья входили и другие.[318]

Учитывая конкретный опыт с подразделениями Волго-татарского легиона, с 627-м батальоном, германское командование приходит к мысли, что использование татарских легионеров (как в общем и представителей остальных народов) в боевых действиях к ожидаемому результату не приводит. В последний период войны неоднократно делались попытки оживить идею Восточных легионов. При этом предлагались некоторые новые варианты, порой самые фантастические. Например, весь комплекс мероприятий с целью оживления активной деятельности по созданию Восточных легионов с учетом уже имеющегося опыта вновь обсуждался на нескольких совещаниях у генерала фон Вартенберга 21–24 октября 1944 г. в гг. Гота и Ордруф. Новым в них было то, что теперь идее военного сотрудничества пытались придать более значительный политический характер. Поэтому в этих совещаниях принимали участие представители национальных комитетов от азербайджанцев, армян, поволжских татар (их на совещании представлял Г. Султан), среднеазиатских и северокавказских народов.[319]

Просто удивительными, учитывая реальную военную ситуацию, кажутся предложения военных мероприятий со стороны «Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала», датированные 20 марта 1945 г. (!) и подписанные руководителем Посредничества Л. Стамати.[320] Предложения эти были следующими:

1. Создать идель-уральскую дивизию, тем более что численность татарских добровольцев в вермахте и военнопленных в лагерях позволяет это сделать.

2. Абсолютно всех военнопленных идель-уральцев собрать в одном переходном лагере и только в нем проводить с ними политическую работу и вербовку в создающуюся дивизию. «Без такой подготовительной работы вербовка будет давать незначительные результаты, так как настроения в лагерях военнопленных не очень хорошие».

3. Все татарские соединения предлагалось подчинить татарскому генералу (за основу явно взят случай с генералом А. Власовым). Для этой должности предполагался полковник на немецкой службе, бывший советский генерал-майор Салихов.[321] Как полагал Стамати, «этим будет поднят боевой дух идель-уральцев, они перестанут себя чувствовать денщиками на немецкой службе, будут видеть в своем командире олицетворение своей национальной идеи».

4. Активизировать подготовку национальных офицерских кадров.

5. Стамати понимал, что объединение разбросанных татарских подразделений не может последовать моментально, но считал, что об этом по крайней мере надо объявить и начать первые мероприятия. Он выражал сожаление, что генерал добровольческих соединений не оказывает содействия поволжским татарам, «относится к ним с пренебрежением». По мнению Стамати, проведение в жизнь указанных мероприятий резко поднимет боевой дух татарских добровольцев.

Трудно полагать, что и члены «Союза борьбы», и сам граф Л. Стамати были настолько оторваны от реальности, чтобы в конце марта 1945 г. со стопроцентной серьезностью выдвигать и воспринимать приведенные предложения. Поэтому этот документ можно представлять скорее как акт отчаяния, как желание найти утешение в составлении таких бессмысленных прожектов. Вместе с тем он отражает общие стремления некоторых лидеров татарских коллаборационистов в годы войны.

Предложениями и обсуждениями подобные попытки и ограничились, иначе и быть не могло в тех условиях. В заключительный период войны легионеров, вначале предназначенных для полевых батальонов, начали использовать на строительных, саперных работах, формируя из них строительные, саперные или снабженческие соединения, причем чаще уже не батальоны, а более мелкие единицы. Хотя история татарских строительных подразделений в составе вермахта началась все же почти параллельно с историей Волго-татарского легиона.

Уже в приказе от 24 апреля 1942 г. была предусмотрена возможность использования тех легионеров, которые по тем или иным причинам не могут нести полноценную военную службу, в «рабочих целях». Эта идея приобрела реальные очертания в начале осени 1942 г.: 9 сентября командующий военным округом в «генерал-губернаторстве» подписал приказ о создании строительных и снабженческих соединений из тюркских народов. В приказе отмечалось, что это осуществляется по особому требованию ОКХ. Основная комиссия была составлена в Рембертове в составе: гауптман Мюллер из штаба Восточных легионов, штабной врач Дростек и обер-врач Венцель из 522-го батальона. Она собралась в полном составе 15 сентября и 16 сентября уже начала работу по отбору военнопленных.[322] Вначале предполагалось, что, например, из поволжских татар будет создано 12 строительных рот и 12 рот снабжения.[323] Однако со временем эти цифры возросли: свою роль сыграли и необходимость подобных соединений, и фактический провал с использованием восточных народов в военных операциях. Поэтому легионеров из походных батальонов начинали использовать в иных целях, на более «безопасных» участках.

Еще более широко развернулась деятельность немцев в этом направлении с начала 1943 г. 14 января 1943 г. Генштаб ОКХ отдал приказ № 15285/43 о создании на территории Польши татарских строительных и снабженческих соединений.[324] Все это предполагалось осуществлять в лагере Седльце и включать в них представителей тех же национальностей, что и Волго-татарский легион (правда, в списке «поволжские татары» и «казанские татары» почему-то упомянуты отдельно). В строительные соединения записывались только лица до 45 лет, прошедшие медицинское освидетельствование. При этом особо разыскивались среди военнопленных те, кто имел рабочие специальности. Понятно, что к строительным соединениям могли быть приписаны и те легионеры, которые в боевых условиях, в составе походных батальонов проявили свою «ненадежность». Статус «строительных», как мы уже увидели выше, мог быть придан и бывшим походным соединениям.

В этот же день, 14 января 1943 г., для координации всех действий в Седльце был сформирован Штаб волго-татарских строительных рот общей численностью 27 человек (почти все немцы, за исключением двух переводчиков, двух шоферов и шестерых возниц). 24 мая штаб был переведен в лагерь Крушина и функционировал до 30 ноября 1943 г., когда был распущен, по-видимому, в связи с переводом Восточных легионов на Запад.[325] Создаваемые строительные соединения не находились в прямом подчинении командира Восточных легионов — они руководились специально назначенным офицером при командовании Восточных легионов. По правилам в создающихся строительных восточных батальонах должно было быть следующее число немецкого персонала: три офицера, один служащий, девять унтер-офицеров, шесть рядовых и два переводчика.[326]

Создаваемые татарские строительные (или саперные) соединения занимались ремонтом и строительством военных укреплений, дорог, мостов, разминированием; снабженческие соединения поставляли в действующие части различное военное оборудование, питание. Они, как правило, приписывались к более крупным немецким соединениям. Так, например, 20 июля 1943 г. по одной татарской строительной роте было приписано к следующим строительным батальонам — 80-му в Брянске, 214-му в Городке и 523-му штрафному в Конотопе.[327]

Первые из имеющихся статистических данных, которые включают сведения о строительных, снабженческих соединениях поволжских татар, относятся к 1 сентября 1943 г.[328] На этот день существовали:

• 8-й волго-татарский строительный батальон, номер полевой почты 42 683, командир батальона майор Деккерт, дислоцирован был на Восточном фронте, более точного указания об этом нет;

• 522-й снабженческий батальон под Варшавой общей численность 3411 человек (1220 туркестанцев, 1061 поволжских татар, 425 грузин, 352 азербайджанца, 242 армянина, 111 представителей северокавказских народов);

• 2-й тюркский рабочий батальон, общей численностью 7144 человек (большинство туркестанцы), в его составе четыре роты поволжских татар: в Деба (под Краковом) — 637 чел., в Воланове — 713 чел., в Радоме — 621 чел., в Кильце — 303 человека;

• 3-й тюркский рабочий батальон общей численностью 6153 чел. (подавляющая часть из них — грузины и армяне), в его составе три роты поволжских татар во Львове, имеющих соответственно по 637, 860, 982 человека.

Как видим, последние «батальоны» и «роты» по своей численности явно не соответствовали своим названиям, поэтому, вероятно, позднее эти «батальоны» стали именоваться «тюркскими рабочими бригадами». Командиром всех строительных (рабочих) батальонов (бригад) являлся полковник Боллер.[329]

Осенью 1943 г. командование Восточных легионов переводилось во Францию. При этом была решена, как уже упоминалось, и судьба штаба по созданию татарских строительных рот в Польше — он был распущен. Восемь татарских рот, которые в конце октября 1943 г. находились под его командованием, были приписаны к тюркским рабочим батальонам или же к строительным ротам под Минском.[330]

Татарские и тюркские рабочие соединения не обязательно выводились с территории Польши. 15 января 1944 г., например, командир тюркского рабочего батальона 2/IV сообщал, что его батальон располагается в г. Радоме и имеет в составе 735 поволжских татар (из них 120 христиан), что 8 декабря мусульмане дружно отметили праздник Курбан-байрам.[331]

В сообщении от 2 февраля 1944 г. упоминаются мелкие татарские строительные, саперные и снабженческие подразделения, находившиеся тогда на Южной и Северной Украине и в Белоруссии: на Южной Украине: татарская строительная рота 1004 и снабженческая рота 6/562; на Северной Украине — строительно-саперные роты: 4/18, 3/214, 4/523, 4/306, 3/306, 2/108, 3/108 и 11/100; роты снабжения 3/47, 5/144. В центре (в Белоруссии) — рота снабжения 1/825 (вполне может быть, что это один из остатков походного батальона 825, поднявшего восстание), строительные роты 1002, 1003 и строительно-саперная рота 4/78.[332]

Очевидно, что подобные татарские соединения существовали до самого конца войны. В справке Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала от 10 марта 1945 г., которая выше уже неоднократно цитировалась, упоминаются следующие татарские роты: 3/78, 4/100, 5/144, 4/214, 4/806, 4/523, 4/562, 4/677, 4/786, 1/825, 1001, 1002, 1003, 3/592, 2/314, 3/314, 2/862, 4/18, 2/14. Считалось, что в каждой из них в среднем по 200 человек, итого, значит, в них находилось 3800 человек. В тюркских же рабочих бригадах, как отмечено, «перед отступлением» насчитывалось 6000 татар.

В рукописи «Волго-татарский легион» содержатся следующие статистические данные о татарских строительных подразделениях: 9 строительных батальонов в составе тюрко-кавказских строительных бригад, около 45 рот в составе немецких и национальных соединений.[333]

Как мы уже убедились, это были не обязательно вновь завербованные лица, это, скорее всего, люди из той же «обоймы» — из прежних расформированных, распущенных соединений, бывшие легионеры Волго-татарского легиона и т.п. Но в любом случае не вызывает сомнений, что и в строительных, саперных, снабженческих соединениях в ходе войны на стороне Германии кроме представителей других народов служили и тысячи поволжских татар.

Итак, мы рассмотрели на основании имеющихся источников известные факты из истории Восточных легионов в целом, и Волго-татарского легиона в частности. Как уже говорилось, этим не исчерпывается история советского коллаборационизма в годы Великой Отечественной войны: была Русская Освободительная армия, были соединения украинские, белорусские, из представителей прибалтийских народов, была 162-я тюркская дивизия и другие соединения. Каждое из них имеет свою историю, которую при желании можно представить и изучить, опираясь на архивные материалы (которых, несмотря на значительные пробелы, сохранилось все-таки немало), на специальную историческую литературу (к сожалению, больше на западную, хотя в последние годы и в отечественной историографии наметился серьезный интерес к запретной ранее теме).

В данной книге при характеристике военного сотрудничества тюрко-мусульманских народов, в том числе и поволжских татар, с Германией представляется важным кроме истории Восточных легионов рассмотреть еще одну сторону этого сотрудничества, а именно историю Восточно-тюркского боевого соединения СС. Этот сюжет в нашей историографии и публицистике не изучался, и даже почти не упоминался. «Восточная политика» СС, как оказывается, имела и свои особенности: например, в понимании предпосылок сотрудничества с восточными народами, в методах и мотивах его осуществления. Однако финал и в том и в другом случае оказался абсолютно одинаковым — и Восточные легионы вермахта, и Восточно-тюркское боевое соединение СС оказались в реальности соединениями, которые надежд немцев не оправдали.

Восточнотюркское боевое соединение СС (ВТБС)

Данная глава книги была начата с цитаты из выступления Гитлера, которая позволяет представить, насколько резко под давлением обстоятельств изменилась политика руководства Германии по отношению к восточным народам уже в первое военное полугодие. В этом разделе речь пойдет об организации, которая в национал-социалистическом государстве занимала особое место и имела порой свое представление о происходящих событиях и проводимой политике, в том числе также по указанному вопросу — я имею в виду СС. И вначале также приведу цитату.

14 октября 1943 г. рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер заявил: «Господин Власов начал высказывать чрезмерную гордость, присущую русским и славянам. Он заявляет, что Германия не может завоевать Россию, что Россия может быть завоевана русскими. Осторожнее, господа, в этой сентенции таится смертельная опасность… У германской армии может быть только одна молитва — утром, днем и вечером: мы победили врага, мы, немецкая пехота, победили всех врагов в мире. И если вдруг появляется какой-то русский, дезертир, который позавчера, может, был подручным мясника, а вчера — сталинским генералом, и читает нам лекции с чисто славянским высокомерием, утверждая, что Россия может быть завоевана только русскими, то я вам скажу, что уже по одной этой фразе видно, какая он свинья».[334] Итак, высказывания Гиммлера, одной из самых страшных фигур Третьего рейха, как видим, звучат в унисон с известными мыслями Гитлера. Но не прошло даже и года, однако Гиммлер, автор и ярый проповедник теории «недочеловеков», принимал генерала Власова и, вежливо выслушав его, пообещал ему свое содействие в создании независимой русской армии.

Итак, и здесь налицо резкий, удивительный поворот со стороны СС по отношению к русским, к славянам, к которым вообще гитлеровское руководство относилось с особой ненавистью. С чем же связано такое изменение на этот раз? А как в таком случае СС относился к тюркским народам? Так же, как к славянам, или же иначе? Проследим за всем этим по порядку.

СС — почти государство в государстве, и его шеф рейхсфюрер Гиммлер очень ревниво и внимательно относился к деятельности всех властных структур Третьего рейха, находясь с большинством из них в откровенном соперничестве. Когда Германия начала войну против СССР, когда было создано Восточное министерство и первые рейхскомиссариаты, СС в процессе разделения власти на Востоке как-то остался в стороне. Самолюбие эсэсовского начальства было задето — началось серьезное противостояние. Летом 1943 г. эта настоящая тихая война между ведомствами Гиммлера и Розенберга достигла своего апогея — в итоге усилиями СС из Восточного министерства был удален шеф Главного отдела «Политика» Георг Ляйббрандт и на его место Розенберг назначил обергруппенфюрера СС, руководителя Главного управления СС Готтлоба Бергера, который тут же провел реорганизацию вновь подчиненного ему отдела, назвав его по-своему «Ведущий штаб — „Политика“».[335] Это был успех Гиммлера в сфере политической, административной, но что же происходило в сфере военной?

СС внимательно следил за процессом создания Восточных легионов, параллельно проводя свою политику рекрутирования и привлечения восточных народов, которая по времени почти совпадала с деятельностью вермахта в этом направлении. Как оказывается, свое «добро» на появление «русской армии» Гиммлер дал Власову уже после того, как СС сформировал свои подразделения из прибалтийских народов и украинцев. В мае 1942 г. было дано позволение на создание соединений СС из латышей, литовцев и эстонцев, которым в конце 1943 г. Гиммлер даже пообещал политическую автономию. Весной 1943 г. около 30 000 украинцев были объединены в дивизию СС «Галиция».[336] Примерно в то же время появились и планы относительно тюркских народов.

И все это бесспорно являлось свидетельством того, что политика СС на Востоке меняется. Этому способствовали многие факторы: соперничество между руководящими фигурами и учреждениями Германии (в данном случае — особенно Восточного министерства и СС); неудачный для Германии ход войны, в которой после Сталинградской битвы уже наметился коренной перелом; явная неудача вермахта с созданием и применением Восточных батальонов. В такой сложной ситуации Гиммлеру очень хотелось сыграть роль спасителя, который сможет изменить ход событий в благоприятную для Германии сторону. Положительные результаты создания в рядах СС соединений из восточных народов должны были укрепить нацию и фюрера именно в таком мнении. Т.е., если для создания Восточных легионов одной из основных предпосылок военно-политического плана стал провал «молниеносной войны», то для СС, пожалуй, более важную роль играл провал мероприятий по формированию Восточных легионов. Хотя, конечно, военные неудачи Германии на Восточном фронте свое влияние на политику СС оказали.

Кроме того, существовала для СС и несколько иная, чем в случае с вермахтом, идеологическая предпосылка. Вспомним, что для Восточных легионов вермахта в качестве основного политического мотива предлагалась «борьба с большевизмом». Совершенно прав С. Цвиклински, который подчеркивал, что «тот факт, что теперь представители советских тюркских народов боролись на немецкой стороне, имел для вермахта меньше идеологическое, а гораздо больше конкретное военное значение».[337] В политике же СС по отношению к тюркским и мусульманским народам на первый план выдвигалась идея их «революционизации», «фанатизации».[338] Заключалась эта идея в том, что по представлениям эсэсовских теоретиков, создание тюркского военного соединения в рамках СС должно было привести «к постепенному притягиванию на сторону Германии всего мусульманского мира», с конечной целью «внешнего развала СССР». Такое соединение виделось к концу 1943 г. как «единственная платформа для фанатизирования восточных тюрков в борьбе против большевистской России».[339] Рассмотрим вначале, как же представлялось в СС достижение этой «революционизации».

В основу «идеи» были положены еще предвоенные изыскания двух ученых: Георга Кляйнова и Райнера Ольши.

Р. Ольша родился в 1912 г., медик по образованию, в 1936 г. защитил диссертацию о системе советского здравоохранения в Средней Азии. Одновременно он учился в Берлинском университете на факультете изучения зарубежных стран и стал ассистентом у востоковеда Г. Кляйнова, который в том же 1936 г. скончался. Впоследствии Р. Ольша подготовил к печати монографию «Туркестан — политико-исторические и экономические проблемы Центральной Азии», увидевшую свет в 1942 г.[340] В сентябре 1941 г. он был призван в СС и получил чин унтерштурмфюрера, занимаясь на первых порах исключительно санитарными и хозяйственными делами. Только в 1944 г. уже в чине гауптштурмфюрера СС (это звание он получил 1 сентября 1944 г.), он смог заняться осуществлением своих политических идей, возглавив в Главном управлении СС отдел «Туран-Кавказ». Несколько забегая вперед, скажу, что он был арестован после окончания войны и в 1947 г. скончался в советском плену. Находясь в плену, Ольша составил объемное письменное изложение своей деятельности.[341] По вполне справедливому замечанию П. фон цур Мюлена, в СС он сыграл примерно такую же роль, что и профессор фон Менде в Восточном министерстве.[342]

В понимании Р. Ольши «тюрко-татары или восточные тюрки являются сильнейшим неславянским и нехристианским меньшинством в СССР, которых следует воспринимать в единстве». Из «этнических, культурных, религиозных причин они издавна противостоят русским», поэтому считалось, что «их легче всего использовать в сепаратистском движении». Ольша признавал, что «чувство общности у восточных тюрков развито не очень сильно, и все же они чувствуют себя близкими по крови, языку и религии и осознают свою враждебность русским». В работе с тюрко-мусульманскими народами, которая проводилась в первые годы войны против СССР, эсэсовский теоретик видел немало изъянов: «Проводилось не объединение, а разделение их, (…) германской стороной тюркские народы рассматривались не как единое целое, они были сгруппированы по региональному принципу на туркестанцев, поволжских татар, крымских татар и т.д.»; «немецкая политика была корыстолюбива, поэтому разочарованные лидеры тюрко-татарской эмиграции тянулись в сторону Турции»; к сотрудничеству привлекались «совсем неподходящие фигуры» (особенно отмечалась «негативная роль» президента Туркестанского национального комитета Вели Каюм-хана); «деятельность ОКВ в тюркских добровольческих соединениях исходит из чисто военных моментов, опирается на пропаганду, которая не дает резонанса, (…) в полной мере не используются ни внешнеполитический, ни военный сектор возможностей». Ольша считал, что поскольку линия фронта постепенно удаляется от основных территорий проживания тюркских народов, то необходимость в соблюдении политического принципа их разделения, группировки отпадает. Поэтому «настает момент использовать всех восточных тюрков как единый в расовом и языковом отношении блок против русских», причем «еще более усилить его возможно через исламский фактор».[343] Единственной инстанцией, которая до того времени не участвовала в решении указанных вопросов и могла бы принять на себя руководство восточными тюрками и была наиболее приспособлена для этого, являлся, по мнению Ольши, СС.

Итак, как видим, стараниями Райнера Ольши вновь появлялась на свет уже раз опробованная, но эффекта не давшая и явно нежизнеспособная идея тюркского единства (об этом упоминалось во второй главе этой книги). В то же время обратим внимание на то, что СС в отличие от вермахта с самого начала рьяно взялся за разработку теоретической, политической базы «сотрудничества» с тюркским народами.

По поручению Главного управления СС в конце 1943 — начале 1944 г. своими мыслями по поводу создания ВТБС поделились и другие специалисты, которые имели дело с тюркским народами. Это упоминавшийся выше майор А. Майер-Мадер и профессор Г. фон Менде. Майер-Мадер в специально написанной памятной записке от 15 декабря 1943 г. обобщал накопленный с Восточными легионами опыт. Он отмечал как одно из главных требований на будущее: «активизирвать пропаганду, чтобы совсем не потерять наших союзников». Лучшим средством для привлечения мусульманских военнопленных и мусульманского мира в целом на сторону Германии он считал создание тюрко-мусульманской дивизии с собственными офицерами до командиров батальонов включительно. Эта дивизия, по Майер-Мадеру, должна была стать «для тюрко-мусульман родиной до тех пор, пока собственно родина для них закрыта. Каждый из них должен знать, что есть в Германии место, где он будет иметь все права, где в чужой стране он не будет чувствовать себя чужим. Он уже не будет рассматривать Германию как чужую страну, в которой он не имеет никаких прав, кроме одного — права проливать за нее кровь. Дивизия должна стать полем накопления сил, чтобы воздействовать на всех тюрко-мусульман, охватывая и мусульман России». В этом Майер-Мадер видел «глубокий смысл» создания тюрко-мусульманской дивизии СС.[344]

В начале февраля 1944 г. свои «политические направления» для всех тюркских военных соединений, в том числе и в рамках СС, разработал и Г. фон Менде, который в целом придерживался точки зрения Р. Ольши о единстве тюркских народов, хотя и был более осторожен в формулировках. Он выразил мнение, что создание Восточномусульманского соединения СС (так поначалу планировалось его назвать) требует изменения проводимой до сих пор политической линии. Тюркские народы должны были прийти к мысли, что «объединение их в мусульманское военное образование должно с германской стороны означать поддержку их общетюркских устремлений». Фон Менде, который хорошо понимал, что пропаганда тюркской идеи среди различных народов (среди туркестанцев, азербайджанцев и поволжских татар) будет иметь сложности, все же считал ее плодотворной и реалистичной. Пропаганда «объединяющих основ тюркских народов» могла, по фон Менде, привести к такому «положительному результату», как «создание мощной неславянской группировки численностью до 20 миллионов человек, которая противостояла бы русским на востоке». На первый план пропаганды такой тюркской идеи должны были быть поставлены связи тюркских народов Туркестана и Идель-Урала, но без упоминания Турции, «учитывая отношение к этому нетюркских народов Кавказа и будущую германскую политику в этом регионе».[345]

Для реализации изначально неосуществимого проекта и задумывалось создание в рамках СС Восточнотюркского боевого соединения СС, которое, по мнению его руководителя штандартенфюрера СС Харуна эль-Рашида (о нем еще будет сказано ниже), должно было стать не чисто военной единицей, а скорее носителем указанной идеи, «местом сбора и формирования политического мышления с целью последующего военного применения». Основной лозунг соединения должен был гласить: «Мусульманские восточные тюрки, живущие в советском пространстве, объединяйтесь при поддержке Германии, помогайте друг другу в достижении национальной свободы». Харун эль-Рашид довольно ясно понял, что большинство легионеров в вермахте ощущают себя в качестве «пушечного мяса», поэтому он настойчиво предлагал, чтобы тюркские солдаты имели собственное руководство и ясную цель — борьбу за национальную свободу.[346]

Кроме «теоретического» обоснования создания ВТБС в СС была проведена и заметная организационная работа, созданы специальные структуры для осуществления идейного руководства и практического осуществления задуманного.

В январе 1944 г. в Дрездене было создано «Рабочее объединение Туркестан» («Arbeitsgemeinschaft Turkestan») во главе с Райнером Ольшей, подчиненное Главному управлению СС.[347] Это было фактически научно-исследовательское учреждение с девятью отделами: страноведение, транспорт, геология и полезные ископаемые, сельское хозяйство, климатология, этнография и фольклористика, ислам, медицина, литература.

Для работы в объединении привлекались научные силы из многих университетских центров Германии. Оно должно было разрабатывать в целом все проблемы, связанные с тюрко-мусульманским миром.[348]

Организационные изменения были проведены и в самом Главном управлении СС. В конце весны — начале лета 1944 г. был создан специальный отдел «Руководящий отдел — восточные добровольцы» («Freiwilligen Leitstelle Ost»), который к концу 1944 г. получил следующее оформление: он делился на четыре подотдела — русский, украинский, казачий и «Туран-Кавказ» (шифр Д 1/5к). Подотдел «Туран-Кавказ» в свою очередь подразделялся на отдельные «рефераты» (из них упомяну лишь некоторые):

Рабочее направление «Политика»:

• реферат 1 «Тюркские народы» (руководитель оберштурмфюрер Северин Шия),

три отделения: а) Туркестан (Шия); б) Идель-Урал (Хайнц Унглаубе); ц) Крым (Гогартен);

• реферат 2 «Кавказ» (Штойервальд),

четыре отделения: а) Азербайджан (Штойервальд); б) Северный Кавказ (Орт); ц) Грузия (Хорстманн); д) Армения (Хорстманн).

Рабочее направление — «Добровольческие соединения»:

• реферат 6 «Восточнотюркское боевое соединение СС» (обершарфюрер Вольф);

• реферат 7 «Кавказское боевое соединение СС» (Вольф).

Рабочее направление «Наука, пресса, пропаганда»:

• реферат 11 «Ислам» (Ольша);

• реферат 12 «Буддизм»;

• реферат 13 «Пресса и пропаганда» (Шефер).[349]

Впервые в точно датированных документах вопрос о Восточно-тюркском боевом соединении мне встретился в справке по Главному управлению СС от 14 октября 1943 г.[350] В документе оно называется еще «мусульманским легионом СС». Поскольку, согласно справке, созданные вермахтом Восточные легионы оказались «недееспособными в военном отношении и недостаточно ориентированными политически», создавалась новая военная единица. Для нее предназначались: «начальный контингент» в 300 человек, небольшой отряд майора Майер-Мадера, около 30 000 военнопленных в лагерях и восточных рабочих. Как отличие от вермахта отмечалось, что немецкий персонал будет использоваться меньше, так как предполагалось воспитание собственных офицерских кадров. Другим отличием считалось то, что представителей тюркских народов планировалось назначать на офицерские должности, вплоть до командиров батальонов, и они должны были по правам быть полностью приравненными к немцам. Особо подчеркивалась необходимость привлечения для ВТБС «особо ценного специалиста» майора Майер-Мадера, который «не прижился в вермахте, оказавшись там чужаком».

На следующий день, 15 октября 1943 г., Г. Бергер обратился к Гиммлеру с просьбой дать ему «возможность составить мусульманскую дивизию из представителей тюркских народов», уточняя, что речь идет о процессе «всего развития ее до полного создания». Начальник Главного управления СС пожаловался, что еще не все должностные лица осознают в полной мере «политическую ответственность и важность» происходящего. Бергер обещал, что в случае успеха проекта отношения Германии с исламским миром улучшатся, и считал немаловажным, что появится новая, хорошая боевая единица, «несмотря на то, что она составлена из диких народностей».[351]

Еще в одном из документов явственно заметно стремление представить СС как спасителя ситуации с восточными добровольцами, что будто бы выгодно отличало его от вермахта — 24 ноября 1943 г. Г. Бергер сообщал в адъютантуру Гиммлера: «Мне стало известно, что вермахт одним махом объявил все тюркские батальоны ненадежными и решил их распустить и использовать только на трудовых работах. Все это неверно, так как это мужчины, и они должны быть солдатами. Их использование на работах успеха иметь не будет. Вопрос тюркских батальонов имеет чрезвычайную важность. Если мы сможем поставить рядом с западномусульманским дивизионом (имеется в виду соединение СС из боснийских мусульман. — И. Г.) и восточных мусульман, то это подействует на 220 миллионов мусульман в мире как сигнал».[352]

Осенью 1943 г. началось осуществление практических мер по реализации указанных планов. Специально подобранные люди отправлялись в лагеря для военнопленных, в батальоны Восточных легионов, к восточным рабочим для проведения вербовки. Сценарий при этом был практически тот же, что и в случае организации Восточных легионов. Для примерного представления о том, как проводилась такая деятельность, приведу документ с соображениями по этому поводу представителя Азербайджанского посреднического штаба (национального комитета) майора Або Фаталибейли-Дудангинского.[353] Каждый национальный комитет (речь о них пойдет в следующей главе) создавал специальные комиссии по вербовке. Комиссии отбирали людей, которых затем перемещали в предварительный лагерь. А. Фаталибейли-Дудангинский предлагал создать два таких пункта — один на востоке, другой на западе, чтобы избежать потерь времени и не загружать транспорт. Но фактически такой предварительный лагерь существовал только один — в Вене.[354] Здесь осуществлялись прием завербованных, дезинфекция, врачебный осмотр, устанавливалась «годность к боевым действиям или вспомогательной деятельности». Тут же проводилась первичная пропагандистская «обработка» с разъяснением целей тюркских народов и конкретных задач, стоявших перед тюркским подразделением СС. В лагере создавались так называемые маршевые соединения, которые отправлялись в установленное место — город Капошвар в Венгрии. Здесь уже должно было происходить окончательное оформление ВТБС, подразделявшегося на четыре полка или, согласно эсэсовской терминологии, «боевые группы» (Waffengruppe) — Туркестан, Идель-Урал, Крым, Азербайджан, которые в свою очередь планировалось делить на батальоны. В перспективе же считалось, что ВТБС вырастет до тюркской дивизии СС, состоящей из нескольких полков или бригад. Как уже упоминалось, в отличие от вермахта большинство офицерских чинов должны были занять представители тюркских народов: по крайней мере, имелись в виду все офицерские должности от командира рот и ниже, но на посты от командиров батальонов и выше в этом документе предлагалось назначать только немцев, но обязательно с заместителями из тюрков. Заместителей должны были предлагать национальные комитеты, в их компетенцию входили бы все вопросы «национально-политического воспитания» солдат соединения. В представлении А. Фаталибейли-Дудангинского ВТБС имело бы свою символику: общее тюркское знамя — с полумесяцем и пятиконечной звездой на голубом фоне, что означало бы: «голубой цвет — цвет тюркской крови, полумесяц и звезда — исторические символы тюркских народов, пятиконечная звезда — пять тюркских государств — Туркестан, Азербайджан, Идель-Урал, Северный Кавказ и Крым».

Несколько иное мнение об организационном устройстве ВТБС имел Харун эль-Рашид. Он также считал, что соединение будет подразделяться на полки, а те, в свою очередь, на батальоны, но батальоны в каждом полку должны были быть смешанными, т.е. представлять три разных народа. Такое «смешивание, — как считал эсэсовский офицер, — необходимо, чтобы осложнить вражескую пропаганду, и чтобы предотвратить возможную измену». Полки же не должны были иметь тяжелое вооружение и опять-таки больше употребляться в борьбе против партизанского движения. Чувствовалось, что неудачный опыт вермахта в СС в какой-то мере был учтен, и это особенно заметно в указаниях офицерскому корпусу соединения, данных Харуном эль-Рашидом. Как отмечал автор, «весь менталитет и настрой восточных тюрков (прежде всего у выходцев из Центральной Азии) настолько чужд и далек от нас, что немецкие офицеры должны быть в первую очередь не великолепными тактиками, а в состоянии понять и разобраться в особенностях характера тюркских солдат». И он же не преминул показать себя «знатоком» этого характера, отмечая такие особенности: «отсутствие у тюрков пунктуальности во времени; постоянное стремление к преувеличениям и фантазированию (что проявляется и в составлении донесений, сообщений и пр.); невероятно большая радость от речей, разговоров, от официальных вознаграждений и поощрений (некоторые из них носят не соответствующие их чину знаки различия); высокая чувствительность (туркестанцы, которые чувствуют себя задетыми или оскорбленными, могут тут же залиться слезами); гордость; небоеспособность поодиночке, но удивительные качества в группе». «В силу своего характера, — подытоживал штандартенфюрер, — восточные тюрки не приспособлены к большим сражениям, но по физической подготовленности, находчивости, непритязательности, живости и ловкости они лучше могут быть использованы в небольших боях и борьбе с партизанами».[355]

Это были, однако, только наметки. Как же осуществлялись реальные мероприятия по созданию ВТБС?

В основу тюркского соединения СС лег 450-й тюркский батальон майора А. Майер-Мадера — в январе 1944 г. его приписали к СС, сам майор получил чин штурмбаннфюрера. Батальон был переименован в 1-й Восточномусульманский полк СС, который тогда планировалось превратить в дивизию «Новый Туркестан».[356] Именно эта дивизия, которая объединила бы туркестанцев, азербайджанцев и татар, по мнению Майер-Мадера, должна была, как уже упоминалось выше, высадиться в Средней Азии и поднять там антисоветское восстание, опираясь на остатки прежних формирований басмачей. Против идей Майер-Мадера и против его соединения выступил лидер Туркестанского национального комитета Вели Каюм-хан, очевидно, имевший на то свои основания. Началась очередная склока, завершившаяся довольно странно: во время отсутствия Майер-Мадера в создающемся соединении был раскрыт заговор, его «зачинщики» Абдуллаев и Сулейманов были немедленно расстреляны. После этих событий не совсем ясная участь постигла и самого командира полка — он погиб весной — в начале лета 1944 г. в Белоруссии, свидетельства документов о его гибели глухи: по одним данным, он пал от рук партизан во время одной из карательных акций, по другим — в результате заговора внутри самого СС.[357] Восточномусульманский полк, так и не созданный до конца, был фактически распущен.

Этими событиями усилия СС по созданию тюркского соединения, понятно, не ограничились и не завершились.

2 мая 1944 г. Гиммлер отдал приказ о создании в течение года восточномусульманской дивизии, в основу которого и должен был быть положен существовавший полк.[358] После приказа практическая работа явно активизировалась — с приказом ознакомили лиц, ответственных за военнопленных, за восточных рабочих, представителей вермахта и Восточного министерства. Уже 8 мая 1944 г. ответственный за выполнение четырехлетнего плана Тримм дал указание своим подчиненным освобождать всех восточных рабочих из туркменов, таджиков, узбеков, киргизов, казахов, татар казанских и крымских, которые изъявят желание служить в СС.[359] Взаимопонимание между инстанциями и в данном случае получалось не всегда — 1 июня 1944 г. Р. Ольша сообщал в «Руководящий отдел — восточные добровольцы», что по вопросам вербовки в СС нет единства в национальных комитетах и между ними, что процесс этот идет вообще очень вяло, сами представители восточных народов проявляют мало энтузиазма. Он сообщал также, что для активизации сотрудничества с вермахтом он провел 22 мая встречу с генералом Кёстрингом, на которой было заявлено о необходимости постоянной координации действий, чтобы не вызвать недовольства среди самих добровольцев из-за несогласованности политической линии СС и ведомства генерала добровольческих соединений.[360]

В начале лета 1944 г. впервые в документах встречается и имя будущего руководителя ВТБС штандартенфюрера Харуна эль-Рашида. Так же как и майор A. Майер-Мадер, это был человек весьма своеобразной судьбы. Настоящее его имя было Вильгельм Хинтерзац, родился он в 1886 г. В годы Первой мировой войны он был прикомандирован к турецкому Генеральному штабу, стал майором, затем полковником турецкой армии. Он близко сошелся с известным нам по второй главе этой книги Энвером-пашой, являлся его военным советником и после войны руководителем его штаба. Несмотря на то, что отец B. Хинтерзаца был евангелическим священником, он сам в годы Первой мировой войны принял ислам, «полностью осознавая, какие конфликты вследствие этого ждут меня как немца» (из автобиографии Харуна эль-Рашида от 7 июня 1944 г.). Кстати говоря, и оба его сына по желанию отца имели исламское вероисповедание.

Хотя имя Харуна эль-Рашида в официальной документации начинает упоминаться в качестве предполагаемого командира ВТБС уже в начале лета 1944 г., соответствующий приказ Гиммлера последовал только 20 октября 1944 г.[361] По мнению Р. Олыии, эта была самая подходящая кандидатура на этот пост: «Рашид имеет ценные связи в исламском мире и является превосходным связующим звеном с тюркским мусульманским национализмом».[362]

По вполне понятным причинам, связанным, конечно, с развитием ситуации на фронте, формирование ВТБС шло исключительно медленно. Г. Бергер, например, в своем сообщении Гиммлеру от 14 июля 1944 г. все еще пишет о планах создания, о предположениях и перспективах соединения (вспомним, что почти о том же он отписывал рейхсфюреру еще в октябре 1943 г.). Бергер, правда, добавил в новый документ пассаж, явно позаимствованный из теоретических «достижений» Р. Ольши о том, что «восточные тюрки или тюрко-татары являются самым сильным неславянским меньшинством в СССР, которые издавна боролись с русским и большевистским государственным мышлением». Не мог он не оценить приказа Гиммлера от 2 мая, назвав его «единственной платформой для политической фанатизации восточных тюрков против большевистской России». Появились в сообщении и некоторые новые моменты: ВТБС планировалось не как закрытое соединение, т.е. его полки и батальоны предполагалось дислоцировать и использовать в разных местах, а не все вместе одновременно в одном месте; соединение именуется «скорее политико-пропагандистской единицей для текущего политико-пропагандистского обеспечения восточнотюркских соединений», т.е. в планах эсэсовского начальства намечался все более заметный крен в сторону усиления политического, пропагандистского эффекта ВТБС, чем ожидание его военных успехов. Возможно, что тем самым Бергер как бы оставлял место для маневра — в случае военного краха ВТБС можно было бы оправдаться и сослаться на исключительно политические мотивы его формирования. А завершил генерал свое сообщение и вовсе оптимистичным заявлением: «Племянник египетского короля принц Дауд уже выразил пожелание участвовать в реализации этой идеи в качестве простого солдата. Можно полагать, что и офицеры из турецкого резерва выразят желание быть в составе восточнотюркского корпуса».[363] Это заявление, бесспорно, также делалось в расчете на пропагандистский успех.

При формировании ВТБС представители Главного управления СС постоянно пытались опереться на опыт Восточного министерства с легионами, привлечь для своего мероприятия чиновников и пропагандистов, имеющих конкретный опыт. Неоднократно они обращались в Восточное министерство с просьбой выделить для СС людей с опытом политической и пропагандистской работы из представителей тюркских народов. На это, например, 16 июля 1944 г. был получен ответ от Г. фон Менде, что министерство уже отправило в распоряжение СС 12 туркестанцев, что сейчас с подготовкой кадров пропагандистов имеются серьезные проблемы, работоспособных людей мало, а вермахт очень неохотно отпускает своих людей для министерства. Так что фон Менде с сожалением констатировал, что его учреждение подготовить необходимые кадры для Главного управления СС не в состоянии.[364] В августе 1944 г. рассматривались кандидатуры на пост «шеф-имама» ВТБС, поскольку исламу в данном случае отводилась далеко не последняя роль (об этом речь еще пойдет в четвертой главе).[365] В сентябре 1944 г. СС серьезно заинтересовался руководителем Татарского посредничества Восточного министерства Хайнцем Унглаубе: 8 сентября 1944 г. Р. Ольша писал как о решенном деле о переводе «этой компетентной персоны» в распоряжение своего ведомства в течение ближайших 48 часов. Поскольку Унглаубе не был членом СС, его предлагалось использовать в качестве «делопроизводителя».[366] Такой перевод Унглаубе в СС действительно состоялся, однако несколько позднее. При этом он не потерял своих функций и в Восточном министерстве. Р. Ольша был достаточно разборчивым в подборе кандидатур для своего учреждения. Когда 13 сентября его посетил руководитель Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала Шафи Алмас со своими помощниками, чтобы получить информацию о состоянии дел и «протолкнуть» в СС своих кандидатов, Ольша достаточно трезво разобрался в ситуации. Шафи Алмас, человек тщеславный и обидчивый, выразил недоумение и недовольство, что привлеченные к работе в подразделениях Главного управления СС татары выбирались Ольшей без согласования с ним, как с татарским «вождем». Поэтому он заявил, что все принятые татарские сотрудники являются «непригодными болтунами, которые не смогут вести полезную работу», и рекомендовал на замену своих «лучших сотрудников» юриста и лингвиста Исламгулова, юриста Мичурина и бывшего полковника Красной армии, коменданта г. Баку Алкаева. Хотя Ольша прямо и не отказал Шафи Алмасу, но в справке прямо высказал свое мнение, назвав татарского «вождя» интриганом и самолюбом: «Исключено, что Главное управление СС ограничится в работе только людьми Шафи Алмаса, так как в татарском секторе именно его режиссура создала такое положение, когда проведенная работа явно недостаточна, и необходимость ее интенсификации является очевидной».[367]

В сентябре — октябре 1944 г. работа по вербовке тюркских военнопленных шла все же довольно интенсивно. 20 сентября на совещании у генерала Кёстринга этот вопрос обсуждался специально. Было заявлено, что на 1 августа 1944 г. в плену считалось 36 406 мусульман (в большинстве своем из тюркских народов). При обсуждении вопроса Кёстринг и Ольша пришли к договоренности, что 10 тысяч из этих пленных будут переданы в распоряжение СС. Это, скорее всего, не означало, что все названные военнопленные изъявили желание перейти на сторону немцев. Речь шла о количестве военнопленных, с которыми разные ведомства планировали продолжение своей пропагандисткой «обработки».[368] На двух других совещаниях, состоявшихся вновь у генерала Кёстринга 23 и 24 сентября, уже обсуждалась передача в распоряжение СС по 500 человек из числа восточных добровольцев — из азербайджанцев, туркестанцев, поволжских и крымских татар.[369] Вопрос, как видим, решался долго. Можно предполагать, что передача персонала вновь вызвала заметные межведомственные трения и осуществлялась с трудом.

Как видим, и при создании ВТБС не обошлось без таких противоречий, о возможности которых Р. Ольша сообщал еще в начале июня. 25 сентября 1944 г. Г. Бергер откровенно сообщал о наличии «недопонимания» между Восточным министерством и подразделениями СС, в первую очередь с отделом «Туран-Кавказ».[370] Но суть такого «недопонимания» в документе не разъясняется. Бергер приказал своим подчиненным как можно скорее прийти к взаимопониманию. Поэтому в тот же день состоялось совещание двух ведомств, на котором обсуждались наиболее острые на тот день вопросы: Восточное министерство предлагало, чтобы азербайджанцы в ВТБС не включались, так как они желают создания «кавказского блока» и будто бы войдут в будущее Кавказское соединение СС (оно создано не было, и азербайджанцы, хотя и с опозданием, вошли в ВТБС — по имеющимся документам это произошло в январе, но по данным К. — Г. Клитманна — лишь в марте 1945 г.[371]). СС обещал, что у генерала добровольческих соединений не будут переманиваться восточные легионеры, а СС своими силами будет проводить вербовку, — этот пункт, пожалуй, до сих пор вызывал самые сильные трения. Оба ведомства согласились с тем, что необходимо усилить роль национальных комитетов и их авторитет в формировании соединений вермахта и СС. И в конце совещания вспыхнул любопытный спор вокруг предложения Розенберга убрать из названия ВТБС понятие «восточнотюркский». Это было явно вызвано давним опасением рейхсминистра перед «пантуранистским» объединением. Участники совещания сослались на уже появившиеся приказы о создании ВТБС и при поддержке профессора фон Менде оставили его название без изменения. Наметившиеся противоречия были в какой-то степени преодолены.

Главными исполнителями в деле создания ВТБС осенью 1944 г. являлись кроме Харуна эль-Рашида оберштурмбаннфюрер Антон Циглер — ответственный за проведение вербовки и руководитель предварительного лагеря в Вене и оберштурмфюрер Фюрст — ответственный за подготовку офицерского состава соединения.[372] Эти офицеры широко организовали вербовку в лагерях военнопленных в самых различных районах — в Германии, Польше, Австрии и даже Норвегии. 15 октября 1944 г. отправленный в Норвегию Циглер сообщал Харун эль-Рашиду об итогах своей поездки: 234 военнопленных изъявили согласие служить в СС, среди них было 70 туркестанцев, 31 азербайджанец и 131 татарин (без уточнения, о каких татарах шла речь — крымских или поволжских).[373] Штандартенфюрер Шпаарман в своей справке в Главное управление СС от 9 декабря 1944 г., похоже, чрезмерно оптимистично отмечал, что «в боевой группе „Идель-Урал“ уже изъявили желание служить 8000 добровольцев», но, по его мнению, все дело тормозилось из-за отсутствия у боевой группы настоящего командира.[374]

К вербовке широко привлекались и национальные комитеты. Так, 18 октября 1944 г. руководитель Татарского посредничества Л. Стамати сообщал в Главное управление СС, что усилиями его сотрудников составлено три списка татар из восточных рабочих, которые согласились служить в СС, общее число их составляло 107 человек. Кроме того, специальными комиссиями Посредничества, которые посещали лагеря военнопленных, было взято на учет еще 400 человек, которые потенциально могут подойти для службы в ВТБС, но выражалось сомнение, что состояние их здоровья позволит им это сделать.[375]

Наконец после длительной и медленной подготовительной работы 20 октября 1944 г. рейхсфюрер Гиммлер отдал приказ о создании Восточнотюркского боевого соединения СС, которое, согласно приказу, должно было «служить сбору всех годных восточных тюрков — туркестанцев, поволжских и приуральских татар, крымских тюрков, азербайджанцев и др., осуществлять их политическое и военное разделение в отдельные военные единицы, а также решать культурные и пропагандистские задачи». Официально, как сказано в документе, ВТБС существовало с 1 октября 1944 г.[376]

Приказ этот далеко не означал, что вопросы вербовки военнопленных, а тем более реального формирования соединения, тем самым были закончены. И всё же 1 ноября командир ВТБС сообщал, что уже существуют три «боевые группы» — туркестанская, татарская и крымско-татарская, что, судя по документации того периода, все же было не констатацией реальности, а лишь выдачей желаемого за действительное.[377] Однако на 5 ноября в составе соединения числилось всего 37 офицеров, 308 унтер-офицеров и 2317 солдат, что было далеко от запланированных представлений о тюркском полке и тем более дивизии.[378] Тюркские военнопленные и рабочие не особенно стремились записываться в войска СС, и проблема военной и пропагандисткой подготовки кадров оставалась для ВТБС самой острой и далее. Поэтому представители комитетов, высшие офицеры соединения постоянно находились в разъездах, стремясь быстрее разрешить существующие сложности. Такое поручение было дано в конце октября и известному представителю предвоенной татарской эмиграции Абдул-Гани Усману, который направлялся к восточным рабочим с пропуском от Главного управления СС.[379] В середине декабря 1944 г. в шталагах XIIIа и XIIIд два представителя Татарского посредничества собрали около 150 военнопленных татар и провели с ними беседу, во время которой большинство из них как будто «выразило желание перейти на германскую службу», были составлены списки и предписано, разделив их на группы по 30 человек, с 1 января начать их перемещение из лагерей.[380] 2 января 1945 г. А. Циглер сообщал Ольше о достигнутых результатах: военнопленные, которые предназначались для службы в СС, прибывали в Австрию, и в предварительном лагере, согласно сообщению, на тот день находилось 2227 туркестанцев, 1622 азербайджанцев, 1427 татар (вероятнее всего, крымских) и 179 татар и башкир. Здесь же было упомянуто, что комиссией Татарского посредничества по вербовке военнопленных руководил некий Темирбулат.[381]

Когда комиссии устанавливали в лагерях военнопленных или среди восточных рабочих лиц, которые подходили для службы по всем параметрам, на каждого индивидуально направлялся запрос-требование от Главного управления СС об освобождении. Этот вопрос лично контролировал Р. Ольша. Так, 24 октября 1944 г. он предписал освободить от трудовой повинности троих татарских рабочих — Хака К., Мансура К. и Ахата Б., 9 декабря из шталага-2В Хаммерштайн — военнопленных Абдулхая Г. и Салиха Ш., в декабре же последовал приказ о прикреплении к Главному управлению СС в качестве переводчиц трех татарок из восточных рабочих — Ханифы И., Рашиды Ш. и Нурии Р.[382]

В декабре 1944 г. среди поволжских татар в ВТБС появились и первые офицеры. Одним из первых в документах встречается имя Гайсы К., который 17 декабря предлагался Ольшей в качестве кандидата на роль командира первого татарского батальона СС. До того времени он служил в Волго-татарском легионе, закончил офицерскую школу в Позене (Познани), получив чин обер-лейтенанта, затем работал в Татарском посредничестве и отовсюду получил рекомендации для службы в СС. Ольша отметил, что Гайса К. в легионе не получил назначения на ответственную должность, а исполнял обязанности офицера по поручениям, поэтому он был не удовлетворен таким положением и перешел на работу в Посредничество. В ВТБС Гайса К. был причислен 9 декабря в чине гауптштурмфюрера.[383]

В тот же день, 9 декабря, оберштурмфюрером ВТБС стал Ахун Тагиров, а унтерштурмфюрерами — Шихап Нигмати и Бари Ф.[384] Возможно, что именно эти четыре татарских офицеров стали слушателями первых офицерских курсов ВТБС, организованных гауптштурмфюрером Фюрстом с 27 декабря 1944 г. в населенном пункте Поради (к сожалению, я не смог уточнить его местонахождение, возможно, в Словакии). Там же находились 23 туркестанца, 10 азербайджанцев и 8 крымских татар.[385]

Первые татарские офицеры ВТБС были сразу же подключены к активной работе. Уже в конце декабря 1944 — начале января 1945 г. А. Тагиров был отправлен в специальный лагерь Татарского посредничества Кринке на острове Узедом, где он должен был проводить проверку и подготовку будущих офицеров соединения. Туда было прислано 17 кандидатов, из которых Тагиров отобрал 11 человек и с которыми он проводил занятия по собственной методике.[386] Забегая вперед, отмечу, что Тагиров был подключен к подготовке татарских офицеров вплоть до самого конца войны и, что удивительно, судя по текстам документов, не терял оптимизма даже в марте 1945 г.

Вообще вопрос подготовки офицерских кадров и связанные с ним проблемы постоянно беспокоили немецкое начальство. Свои соображения по этому поводу высказывали и привлеченные к сотрудничеству татары. Так, А. Тагиров в цитированном выше документе — письме Р. Ольше от 2 января 1945 г. — одним из первых высказал серьезные опасения. Он считал, что подготовленные им кадры офицеров не могут сразу отправиться в соединение, поскольку там вообще еще не было татарского руководства. Тагиров сообщал, что «он получил оттуда очень плохие вести — там главенствуют узбеки. Все было бы не так плохо, если бы у самих туркестанцев были настоящие офицеры. Но татары вообще не хотят воевать под командованием туркестанцев, а лишь под командованием немецким или своим собственным». Он предлагал срочно отделить в соединении татар и представителей среднеазиатских народов, направить туда нескольких татарских офицеров, создать с их участием первую роту, затем постепенно вторую. Если бы татары и далее находились под командой узбеков, то, по мнению Тагирова, дела пойдут «еще хуже», констатируя тем самым, что татарская «боевая группа» СС создавалась с большим скрипом. Он отмечал, что X. Унглаубе может отправить к нему до 100–150 военнопленных, из которых 40–50 % могут стать настоящими офицерами. На подмогу он просил также около 20 человек из состава Волго-татарского легиона, знакомых с немецкой тактикой. Обращает на себя внимание следующая фраза: «При ВТБС должна быть немедленно создана татарская рота» — очевидно, что до того дня этого так и не произошло. Поражает оптимизм А. Тагирова, граничащий с наивностью и твердолобием: «Если всё это будет проделано, то мы получим прекрасное татарское соединение СС», — заключил он.

Тот же вопрос, связанный с офицерскими кадрами, был поднят и в обращении представителя Союза борьбы тюрко-татар Идель-Урала, руководителя военного отдела союза капитана Вафина к Р. Ольше от 11 января 1945 г.[387] Кроме обязательных приветствий и пожеланий успеха татарскому соединению СС, заявлений о том, что Союз борьбы до сих пор имел «очень большие надежды на развитие военного вклада поволжских татар», «с особой радостью узнал, что татары при этом будут руководиться своими собственными офицерами», в обращении выявлены острые проблемы, которые очень волновали и в чем-то разочаровывали руководство татарских коллаборационистов: «Несколько сотен татар призваны уже в ВТБС, поставлены под командование представителей чужих народов, в особенности узбекских офицеров. Эти чужие офицеры не приспособлены для руководства поволжскими татарами. Уже известны случаи, когда они унижали и избивали наших людей». Союз борьбы по-своему пытался найти выход: обращался к командиру ВТБС не ставить татар под командование офицеров из других народов; заявил протест в Главное управление СС по поводу случаев унижения татар узбекскими офицерами; выявил 150 бывших советских офицеров-татар среди военнопленных, которые будто бы согласились служить в СС. Высказывалось предупреждение, что если допущенные ошибки не будут исправлены, если обхождение с татарами не изменится, то это приведет лишь к негативным последствиям и скажется на боеспособности татарской боевой группы. Капитан Вафин предлагал: объединить татар в роты только под командованием татарских офицеров; резко активизировать пропагандистскую работу среди солдат соединения и среди военнопленных; улучшить качество подготовки офицеров; привлечь в качестве офицеров соединения татарских офицеров вермахта, имеющих уже военный опыт. Он выразил обиду, что в Русской Освободительной армии бывшие советские офицеры тут же получают соответствующие их подготовке и прежним регалиям чины, а с татарами этого не происходит — они остаются на положении рядовых, «несмотря на то, что они хорошо знакомы с германской военной тактикой, которые давно борются в германских соединениях», хотя есть и списки подходящих людей, и желающие выучиться на офицера. Как видим, и Вафин констатировал, что офицерский состав татарской боевой группы в начале января 1945 г. не был сформирован вообще, более того, настоящей татарской боевой группы также не существовало.

25 декабря 1944 г. в ВТБС произошло происшествие, которое повлияло на всё дальнейшее его развитие, на общую атмосферу вокруг соединения, на настроения солдат, причисленных к нему. Командир туркестанского полка оберштурмфюрер Гулам Алимов, доверенное лицо Вели Каюм-хана, с 458 своими подчиненными у Миявы перешел на сторону словацких партизан (часть из них, правда, в первых числах января вернулась обратно).[388] Случай этот оказался очень болезненным для всего проекта создания крупных тюркских формирований в рамках СС, он долго обсуждался всеми ответственными лицами и инстанциями и во многом способствовал падению активности в дальнейшем развитии ВТБС. Это полностью относилось и к «боевой группе Идель-Урал».

Тревоги немецкой стороны и представителей самих поволжских татар были не беспочвенными. Уже 12 января 1945 г. Харун эль-Рашид срочно телеграфировал Циглеру в Вену: «Как это ни тяжело, но из-за неблагонадежности пришлось разоружить роту поволжских татар. Причина тому — плохой контроль и проверка в лагерях. Я слышал, что они приходят оттуда полностью в большевистской убежденности, поэтому происшедшее не удивляет».[389] Все более растущее недоверие эль-Рашида к татарам отражено в одном из документов начала 1945 г. Он писал: «Я обращаю внимание на то, что у поволжских татар, большинство которых вообще не владеет своим собственным языком и говорит только по-русски, русификация прогрессирует в значительной степени. Я не могу видеть в них ни нерусских, ни мусульман (некоторый процент их вообще определяет себя как христиан). В религиозном отношении они полностью негативны, в остальном сильно инфицированы большевизмом».[390] Вряд ли можно принимать на веру утверждения штандартенфюрера об отношении татар к родному языку или мусульманской религии, но для понимания общей ситуации в становлении татарской «боевой группы» ВТБС документ очень красноречив.

Хотя 16 января еще 10 идель-уральцев (не только татар) были произведены в офицеры СС (среди них оберштурмфюрерами стали Ахмат Н. и Салих Ш., унтерштурмфюрерами Энвер Е., Ахмат Ш., Ахмат Г. и Василий А.),[391] создание татарской боевой группы становилось все более и более проблематичным. В тот же день стали известны подробности о разоружении с таким трудом собранной татарской роты. Харун эль-Рашид в телеграмме в Главное управление СС сообщал, что им в Сенице[392] было разоружено и отправлено в лагеря военнопленных 187 идель-уральских татар. А. Циглер предоставил Р. Ольше еще более конкретные данные: все разоруженные татары, по всей видимости, были отправлены в лагерь Кайзерштайнбрух (возможно, на территории Австрии). Поводом для разоружения стало то, что «в татарской роте находились политруки». В воспоминаниях X. Унглаубе говорилось даже о том, что в «боевой группе Идель-Урал» произошло восстание, во время которого многие командиры были убиты.[393] Циглер предложил усилить пропагандистскую работу в лагерях, более тщательно проводить «просеивание и проверку каждого» в предварительном лагере в Вене, но сетовал, что это не даст стопроцентной гарантии, так как «политруки очень хорошо обучены», что добровольцы легко попадают под влияние «русских агентов»; туманно замечая, что местное словацкое население «делает больше, чем нужно». Факт разоружения татарской роты оценивался им как «очень печальный». Немаловажным в событии было и то, что в роте не было ни одного татарского офицера. Итог по Циглеру: «На сегодня штандартенфюрер может положиться только на две боевых группы — крымских татар и азербайджанцев».[394]

По-видимому, своеобразной реакцией на случившееся стало письмо гауптштурмфюрера Гайсы К., написанное 17 января 1945 г. на русском языке и адресованное Р. Ольше.[395] Он высказал свои предложения для улучшения ситуации с татарской боевой группой:

1. «По старой традиции татары есть народ воинственный и они вечно способны враждовать с другими живущими по соседству национальностями. Поэтому следует их (татарские подразделения) отделить от туркестанцев, азербайджанцев и т.д. Кроме того, учитывая их чрезмерную гордость и обидчивость, не мешало бы поставить на командную должность для татарских подразделений исключительно офицеров из числа татар».[396]

2. С учетом опыта легиона и «особенностей данного периода» (очень обтекаемая формулировка! — И. Г.) татарские подразделения СС, по мнению Гайсы К., должны были быть размещены на территории самой Германии, а не на оккупированных территориях.

3. При отделе «Туран-Кавказ» ввести должности советника из татар, а еще лучше — организовать татарский штаб связи (по образцу Союза борьбы тюрко-татар).

4. Чтобы не повторялись уже имевшие место «неприятности»: в отношениях татарских солдат и туркестанских офицеров, перехода на сторону партизан и т.д., следовало бы, по мнению Гайсы К., «немедленно обеспечить своим командным составом татарских СС-подразделений».

5. Присваивать офицерские звания по «заслугам», «не засорять офицерский состав всякими самозванцами».

6. Очень любопытное предложение: «обеспечить просьбу добровольцев-девушек-татар. Не мешало бы не только добровольцев, но и всех татарских девушек собрать в СС и устроить их на работу при татарских подразделениях и частях в качестве помощниц и на подсобные работы (посудницы, повара, уборщицы, медсестры, ординарцы и т.п.)».

7. Поднять вопрос о возможном объединении крымских татар с поволжскими, учитывая пожелания самих татар. К такому предложению, по-видимому, привело наметившееся внутри ВТБС противостояние татар представителям среднеазиатских народов.

8. «Организовать курсы командного состава без ограничения срока обучения».

Все эти предложения Гайса К. считал своевременными и очень актуальными, замечая в конце: «Прошу вас считаться с вышеуказанными моментами и по возможности скорее реагировать на них, так как это диктует сегодняшняя ситуация». Но подобные документы мало что могли изменить в реальности, авантюра СС катилась к бесславному финалу.

События конца декабря 1944 — начала января 1945 г. очень сильно задели Р. Ольшу как главного идеолога создания ВТБС. 18 января он обратился к своему начальству с примечательным заявлением.[397] Он почувствовал, что мероприятие трещит по швам, и постарался во всех грехах обвинить Харуна эль-Рашида. Прежде всего, Ольша отметил невнимание командира соединения, «несмотря на постоянные замечания», к вопросу подготовки национальных офицерских кадров, что он считал его главной ошибкой. «Только в последние дни удалось призвать способных татарских офицеров, проверенных комитетом и Посредничеством. (…) Командир же, несмотря ни на что, пытается получить все новых и новых военнопленных, на что отдел Д 15к согласия не давал из-за отсутствия собственных офицерских кадров». Получалось, что все дело в том, что Харун эль-Рашид противодействовал указаниям сверху, считая, что после сбора завербованных военнопленных они сами выберут себе офицеров. Ольша при этом «энергично противостоял такому бессмысленному и авантюристическому плану». В результате «даже то малое число татар, которое находится в ВТБС, теперь показало свою ненадежность». Последствия Ольша констатировал очень красноречиво: «Это практически конец. Командир не мог предъявить более явственного заявления о своем банкротстве, чем отправить всех своих добровольцев обратно в лагерь для военнопленных». Какое-то место для надежды все-таки оставлено: Ольша сознается в «банкротстве» командира, но не всего мероприятия, что, очевидно, было бы намного правильнее. Это подтверждается тем, что даже 18 февраля 1945 г. Харун эль-Рашид телеграфировал в Главное управление СС, что «боевая группа Идель-Урал в настоящее время состоит всего из 74 человек, командира у них еще нет, поэтому они пока придаются к группе крымских татар, а шесть офицеров, подготовленных для нашего объединения, еще не объявились». А разоруженные до этого татары были действительно приданы группе крымских татар, это «единство», в понимании командира ВТБС, «должно было создать основу для создающейся боевой группы Идель-Урал».[398]

Трудно привести более красноречивое подтверждение тому, что идея создания Восточнотюркского боевого соединения СС (по крайней мере в части привлечения на службу поволжских татар) привела к еще более серьезному провалу, чем создание Восточных легионов вермахта. Ведь даже туркестанцы, которые, например, в Восточных легионах считались самыми надежными из всех добровольцев, в данном случае полностью разочаровали немцев. Поэтому не случайно немецкий историк К. — Г. Клитманн замечал: «Дальнейшая судьба этого соединения затонула в неурядицах последних месяцев войны».[399] Когда война быстро приближалась к своему закономерному концу, мало кто из германского высшего руководства по-настоящему интересовался судьбой малочисленного, до конца не сформированного соединения, которое, даже будучи созданным, вряд ли смогло бы решить какую-либо проблему Третьего рейха. И все же нельзя сказать, что каких-либо попыток выйти из создавшегося тупика в ВТБС не предпринималось. Приведу лишь некоторые связанные с этим любопытные факты из событий января—марта 1945 г. в хронологической последовательности. Основное внимание при этом уделялось подготовке национальных офицерских кадров.

В январе—феврале 1945 г. по поручению Харуна эль-Рашида пытался организовать подготовку офицеров в лагерях Татарского посредничества Хайнц Унглаубе — в упоминавшемся уже лагере Кринке на острове Узедом и лагере Даргибель. Унглаубе к тому времени перебрался в свой родной город Анклам в Померании и организовал там так называемое Волго-татарское бюро, как своеобразный филиал Татарского посредничества. Он фактически работал на два фронта, выполняя и поручения СС. Унглаубе жаловался на то, что вермахт никого не выделил из восточных добровольцев (понятно, что вермахту было не до таких «мелочей» в тот момент), и поэтому ему и его подчиненным пришлось ограничиваться работой с военнопленными. Настроение среди курсантов было явно подавленным: их угнетало отсутствие надежной связи и информации, побывавший в ВТБС А Фаталибейли-Дудангинский сообщил им, что «татары в соединении чувствуют себя плохо, а их офицеры все еще не прибыли». Унглаубе несколько раз сообщал о своих проблемах и Главному управлению СС, и Татарскому посредничеству: никто из аппарата германских местных властей интереса и заботы к его курсам не проявлял, поэтому он просил подкрепления. Основным помощником Унглаубе сначала являлся все тот же А. Тагиров, обладавший, по словам «шефа», «чрезвычайным педагогическим талантом». Впоследствии к нему на «подмогу» прибыли Гайса К. и Шихап Нигмати. Первая группа «будущих» офицеров состояла из 24 человек, из которых наиболее «подходящими» были признаны 10 человек и которые во главе с Тагировым в конце февраля 1945 г. наконец прибыли в соединение.[400] Тагиров произвел очень благоприятное впечатление и на Харуна эль-Рашида, который выразил уверенность, что «в его лице я буду иметь доброго товарища и надежного помощника» и 24 февраля 1945 г. пообещал в телеграмме Унглаубе извещать его, как будет продвигаться создание «боевой группы Идель-Урал».[401] Любопытно, что личность «доброго товарища и надежного помощника» А. Тагирова вызвала серьезные нарекания со стороны Татарского посредничества и некоторых его «соратников», когда вдруг возникла идея произвести его в оберштурмбаннфюреры (что соответствовало подполковнику в вермахте): Ш. Алкаев обвинил его в том, что он украл сумку с продовольственными карточками у его жены, а позднее даже заявил, что он — «советский агент». Ш. Нигмати также начал утверждать, что Тагиров — «большевистский шпион». После таких заявлений руководитель посредничества Л. Стамати был вынужден провести проверку. Судя по всему, самое «суровое» обвинение не подтвердилось, и все же Стамати в справке для Главного управления СС дал Тагирову весьма нелицеприятную характеристику: «Он вступил в легион, когда он только создавался, но из-за злоупотреблений шнапсом и из-за женщин был арестован. Из-под ареста вышел как ни в чем не бывало. Посещал офицерские курсы, но и там из-за указанных причин у него возникали проблемы. Затем Тагиров работал в управлении одного из лагерей для восточных рабочих, но и там из-за шнапса и женщин проявил свою полную недееспособность». Стамати подытожил: «В общем как офицер он неплох, но в случае употребления алкоголя становится полностью неуправляемым».[402] Такие склоки и грызня для конца войны вполне характерное и понятное явление.

Офицеров в лагерях Кринке и Даргибель продолжали готовить и фактически отправлять в «никуда» в марте 1945 г. (основным местом дислокации ВТБС в то время стала Северная Италия, район г. Вероны): например, 7 марта оберштурмбаннфюрер Ф. Арльт из Главного управления СС обращался в Татарское посредничество с просьбой принять на себя заботы о прибывших из Даргибеля 18 офицерах во главе с Гайсой К.[403] 14 марта из Вены в Северную Италию, были отправлены 11 бывших советских офицеров-татар.[404]

Продолжался даже отбор «подходящих» людей в лагерях военнопленных, но этот механизм уже основательно разладился: 9 марта 1945 г., например, из лагеря Штеттин (Щецин) были отправлены «добровольцы» для присоединения к СС, среди них назывались и «татары» со странными фамилиями: Арутюнов, Саносян, Зарваев, Решко и др.[405]

«Оптимизм» до конца продолжал проявлять А. Тагиров, который 22 марта 1945 г. обращался к С. Шия из Вены. «Я получил приказ организовать боевую группу Идель-Урал — люди есть, но недостаточно. Просьба — освобожденных из лагерей направлять сразу ко мне. Пропагандная (так! — И. Г.) работа, которая велась в Вене со стороны гауптштурмфюрера Гайсы К., показала паршивый результат. Люди были разосланы не по своему назначению и поэтому прошу вас, по силе возможности этих людей направить ко мне, а также направить ко мне оберштурмфюрера Нигмати. Люди хотят бороться против большевизма, но нужна умелая работа (и это пишется в конце марта 1945 г.! — И. Г.)», — в таком сумбурном стиле излагал свои мысли на русском языке оберштурмфюрер Тагиров.[406]

Последний известный мне документ относительно «боевой группы Идель-Урал» ВТБС датирован 24 марта 1945 г. — X. Унглаубе сообщал в Главное управление СС, что командировка Гайсы К. в лагерь Даргибель, где он руководит курсами офицеров, продлена до 1 апреля. Он просил увеличить ее срок еще на несколько недель.[407]

Все сказанное наглядно свидетельствует о том, что начинание СС, заявленное с таким апломбом и с такими надеждами, осуществлявшееся вроде бы и несколько иными методами, чем это было организовано вермахтом, завершилось полным провалом. Какие-то составные части Восточнотюркского боевого соединения СС, вроде командования, штаба, некоторых военных подразделений действительно были сформированы и даже участвовали в некоторых военных операциях в Словакии и Северной Италии, но ВТБС в целом так и не превратилось в организованную, боеспособную единицу. А «боевая группа Идель-Урал», несмотря на многочисленные попытки, практически не была создана вообще.

Одна страница из истории ВТБС осталась в данной главе нерассмотренной — речь идет о политико-пропагандистской работе СС с восточными добровольцами, о религии, прессе, подготовке пропагандистов (учтем, что все-таки с самого начала было декларировано, что СС обращает больше внимание именно политическому фактору), но об этом речь пойдет в следующей главе.