- Что ж, помолимся, что бы все-таки сладилось все у них, - сказала Наталья. И помолчав, добавила:
- Я тоже замуж выхожу... за князя Мстиславского.
...Отдав вольную на сохранение отцу Сергию, Павел и Наталья, не мешкая, отправились в Петербург.
Глава двенадцатая
Дело не завершено
Несчастное дело Лопухиных было кончено. Главных заговорщиков приговорили к плетям и ссылке. Но подозреваемым было еще о чем печалиться. Рьяный Лесток и подозрительный Ушаков готовы были продолжать розыск.
...Александр в который раз мерил шагами свою камеру. Как не пытался он отогнать от себя это чувство, но оно было – чувство зверя, загнанного в клетку. Его бросили сюда совершенно неожиданно, без предъявления чего-либо, доказывающего законность ареста. Устного распоряжения Андрея Ивановича вполне хватило.
...Теперь, когда юный Вельяминов был у него в руках, Ушаков позволил себе слегка расслабиться и спокойно подумать.
Кириллу Прокудина, сидящего под стражей, допрашивать было бесполезно – граф впал в полное уныние, едва ли не в слабоумие, и рта ни с кем не раскрывал. Обвинений против него не было никаких, кроме перехода в католичество, о чем свидетельствовали несколько человек. Мотивы доноса на Прокудина, как и свидетельств против него были самые заурядные – боязнь «недоносительства», личная неприязнь некоторых сотрудников, желание выслужиться перед грозным генералом, ожидание награды за «правый донос»... Прокудин был Андрею Ивановичу неинтересен. Что можно узнать от него? Что рылся в секретных бумагах Коллегии иностранных дел? Это и так ясно, и это дело Бестужева. Ушакова смущало другое: именно его-то, Бестужева, какова роль во всей этой путанице? Ведь есть еще одно более чем странное обстоятельство: католический священник, по всей видимости, отвративший графа от Православия, и юный Фалькенберг, агент Лестока, исчезли. Оба. А Фалькенберг был одним из главных свидетелей в Лопухинском деле... Искать их сейчас - как иголку в сене. Но Вельяминов, весьма вероятно, в сем исчезновении замешен. В петербургском доме Александра по приказу Ушакова устроили обыск, но не нашли ничего интересного, только пара записочек от некоей Н. легла на стол Андрея Ивановича. Любовных записочек... И наконец, из светской, ничего не значащей переписки Вельяминова Ушаков выудил черновик письма к некоей особе, которую Александр называл Наденькой. После короткого размышления Ушаков пришел к мысли, что Наденька – это Надежда Кирилловна Прокудина. Это было что-то, хотя, вроде бы, – и ничего ровным счетом. Генерал не знал, как пригодится ему это открытие, но чувствовал, что пригодится.
Александра он решил потомить несколько деньков, пусть и он голову поломает, подумает, куда вляпался, и стоит ли шутить с Ушаковым...
И вот, наконец, однажды ранним утром Александр Вельяминов услышал:
- К допросу!
Это по-человечески не могло его не встревожить, но в то же время почти что и обрадовало: сейчас хоть что-то проясниться, неизвестностью он был уже достаточно измучен. Предполагать юноша что-то мог, конечно, но чего стоят все его предположения, когда за него взялась, по-видимому, сама Тайная канцелярия?
В кабинете, куда привели Александра, его встречал Ушаков. При виде полной фигуры в генеральском мундире Александр невольно поежился – сам генерал-аншеф, значит, дело серьезное...
Ушаков очень приятно улыбался.
- Присаживайтесь, Александр Алексеевич, - сказал он так любезно, словно дело происходило в светской гостиной, а не в кабинете Тайной канцелярии. Александр молча сел на указанный ему стул. От Ушакова, конечно, не укрылось его страшное напряжение, хотя и старательно Александром скрываемое за внешней непринужденностью. Не укрылся и немой вопрос - «в чем дело?» - в воспаленных от недосыпанья глазах: в тюрьме спалось не очень сладко. В ответ Андрей Иванович вновь мило улыбнулся. Чуть поодаль сидел Шешковский – тише воды, ниже травы. Больше никого в кабинете не было.
- Прошу прощения, сударь, - сказал Ушаков, - за некоторые... хм… неприятности, которые мы были вынуждены вам доставить. Надеюсь, что сейчас мы разрешим кой-какие недоумения, и вы, вполне возможно, будете свободны.
Александр в свою очередь любезно улыбнулся на это «вполне возможно», но ничего не ответил. Он ждал. Ушаков решил, что затягивать молчание смысла нет.
- Александр Алексеевич, - продолжил он таким тоном, словно был давним добрым знакомым Александра. – Ведь не пустяшный разговор у нас с вами, да... Дело о покушении на жизнь Ее Императорского Величества – не шуточки! Слава Богу, виновные повинились и наказаны. Но дело сие, скажу я вам, столь запутанное, что до сих пор работы остается непочатый край. Так уж прямо и хочется попросить: ну уж пожалейте вы нас, убогих, господа подозреваемые!
В ответ на эту неожиданную издевку Александр усмехнулся. «Ничего, - довольно подумал генерал, - скоро посмиренней глядеть станешь!»
- Поэтому прошу вас не тянуть с ответами на предлагаемые вопросы, - закончил он. – Так, - имя, звание...
Шешковский, вновь заменивший на сегодняшний день секретаря, - ввиду совершенной тайности взятого на себя самовольно Ушаковым дела, старательно записывал ответы Вельяминова на первые формальные вопросы.
- Так, - сказал генерал, когда с этим было покончено. – А теперь не угодно ли вам будет объяснить, Александр Алексеевич, какое касательство имел родной дядя ваш, полковник Василий Вельяминов к государевой преступнице Наталье Лопухиной?
- Никакого.
- Будто бы? Однако ж его довольно часто видели в кругу Натальи Федоровны.
- У нее многие бывали.
- Да, но откровенностью ее пользовались немногие. Господин Фалькенберг, вам близко знакомый...
- Простите, ваше превосходительство, - прервал Александр бегло текущую речь Ушакова, - я не имею чести знать господина Фалькенберга.
Андрей Иванович неприязненно поморщился, - конечно же, Фалькенберг был упомянут им вот так, вскользь, недаром, но он не ждал, что Вельминов осмелиться перебить его на полуслове. «Отметает всякий намек на знакомство с немцем, - подумал Андрей Иванович, - однако ж слишком поспешливо... Продолжим».
- Прошу дослушать, будьте любезны. Так вот, господин Фалькенберг, как и многие другие общие знакомцы Лопухиной и дяди вашего, подтверждает, что в обществе сей особы не раз слышал крамольные речи от господина Вельяминова. Так откуда же такая нелюбовь к священной Царской особе? Александр Алексеевич, вы, находясь на своей должности, кажется, должны были бы построже наблюдать за вашими сродниками. Или же... может быть, ваше особое положение и послужило причиной некоего соблазна?
Яснее выразиться было нельзя. Генерал смотрел теперь Александру прямо в глаза, и взгляд его уговаривал: «Произнеси одно имя! Мне пока что его произносить не с руки. Только имя и подпись под именем, - и ты свободен. И не просто свободен: мы отныне – друзья».
- Я не понимаю, ваше превосходительство, что вам угодно от меня, и чем могу я помочь в деле, к которому не имею не малейшего касательства.
- Советую понять, - промурлыкал Ушаков. – Может быть сейчас вы просто несколько растеряны? У вас будет достаточно времени для раздумий. Подпишите.
Ушаков взял у Степана допросные листы и протянул их Александру. Тот подписал после того, как пробежал их глазами.
Когда Саша вновь водворен был в камеру, она показалась ему еще мрачнее прежнего. «Я погиб! – думал Александр. – Он решил потрясти меня насчет вице-канцлера, копает под Бестужева! Просто так я не отделаюсь...»
А в это время Ушаков раздумывал: прав ли он или нет в своих рассуждениях? И нужно ли продолжать эту игру против вице-канцлера? Отправив на дыбу родственницу Бестужева по мужу, Анну Гавриловну, Ушаков долго прикидывал и так, и сяк, и наконец решил, что – вздор: Бестужев не при чем, и эта бабья крамольная болтовня вряд каким боком касается главы внешней политики. Теперь же генерал-аншеф вновь засомневался. По крайней мере... этот мальчишка Вельяминов... Нет, надо из него как следует все выжать. Сегодня он, Ушаков, виделся с Лестоком. Лейб-медик, старый друг Государыни, мрачен и надут – подкоп под Бестужева не удался. Вот бы ему, Лестоку, Сашку Вельяминова в руки, тот бы живым его не отпустил, это как пить дать, пока не вырвал бы заветное имя! Имя нужно одно – Бес-ту-жев... А может и впрямь перепоручить Сашеньку Лестоку, и дело с концом? Да, а ходатайство Разумовского за семейство Вельяминовых, а близость мальчишки к вице-канцлеру, которая может совсем другим – чем-нибудь весьма неприятным для него, Ушакова, обернуться?.. Нет, надо тайно... А потом... ежели крамолы не сыщется (в чем Андрей не был уверен), неплохо было бы мальчишку у Бестужева перетащить под свое руководство. Из него можно сделать что-то очень даже путное.
Несколько допросов прошли в том же духе, так что Александра стала тяготить кажущаяся непритворной любезность грозного генерала. В иные моменты, например, когда Андрей Иванович мило приглашал его присесть, Александр ловил себя на мысли, что ему просто хочется отвесить его превосходительству оплеуху. «Может быть, он этого и добивается?» – думал Саша. Наконец Ушакову самому надоела эта игра. И однажды Вельяминов проснулся среди глубокой ночи от грубого толчка, его стянули с постели и объявили:
- К допросу!
«Кажется, начинается», - подумал Александр, с трудом разлепляя ресницы. Его проводили (можно сказать – протащили) в знакомый кабинет, где освещенные средь ночного мрака скудным светом сальных свечей Ушаков и подручный его Шешковский смотрелись очень впечатляюще и грозно. Поблескивала звезда на мундире генерал-аншефа. Александр тупо уставился на нее – он не совсем еще проснулся, хотя сердце уже заколотилось так, что остатки сна должны теперь быстренько улетучиться. На этот раз Андрей Иванович не пригласил его присесть.
- Где Фалькенберг? – спросил он слету, едва Александр переступил порог.
- Не знаю.
- Так... «не знаю». Повторите ж еще раз, что вы не знакомы с ним, что вы никогда не интересовались человеком, ведущим игру против вашего начальника, который к тому же, как поведал нам граф Прокудин, собирался жениться на... Ну, об этом позже. Может быть, вы еще скажете, что и имя отца Франциска никогда не слыхали? Где и он-то, кстати? Не припомните, а? А может, вы и графа Прокудина никогда не встречали?.. Отвечайте, коли спрашивают на допросе! – рявкнул Ушаков.
- Но ваше превосходительство, - вяло улыбнулся Александр, - вы задали слишком много вопросов...
- На все – по порядку! Память должна быть, коль у Бестужева служишь. А?
- Ничего не могу сказать.
- Не можешь или не хочешь? Не отвечаешь? Значит, соглашаешься с тем, что причастен к исчезновению немца?
- Нет.
- И не знаешь его?
- Не было повода к знакомству.
- Не сомневаюсь. К явному. А невесту он у тебя все-таки отбил!
Александр вздрогнул.
- Что? Вспомнил?
- Нечего вспоминать.
- С Надеждой Прокудиной амуры разводил?
- Вы путаете, господин генерал. - Александр пожал плечами. – Из моих писем, что вы взяли у меня дома, вовсе не следует, что моя Наденька – это непременно девица Прокудина.
- Да? Может быть... Ну а полушалок-то нянюшке удалось передать? – Андрей Иванович удовлетворенно улыбнулся. Еще когда Александр только вошел, Шешковский переставил все подсвечники так, чтобы свет их падал прямо на подследственного, и теперь Ушакову было заметно любое движение в его лице, тогда как сам он оставался в тени. - Вы удивлены, Александр Алексеевич, неужели? Так вот, извольте убедиться, каждое ваше слово нам известно, тем паче – каждое движение. А потому, попрошу прекратить бессмысленное запирательство. Итак, что известно вам о секретных сношениях заговорщицы Анны Бестужевой с ее высокопоставленным сродником, и с чьего голоса дядюшка ваш поносил Государыню в собрании Лопухиной?
«Приехали!» – у Александра все сжалось внутри. Вслух же он произнес:
- Не понимаю, о чем вы, генерал.
- Вы, впрочем, могли всего этого не одобрять, я это вполне понимаю, но долг верного служащего, конечно... Александр Алексеевич, я попрошу не бояться нас, потому как мы хотим помочь вам выпутаться из сетей, в которые вы, по неразумию вашему, попали.
- В сети я не попадал, Андрей Иванович, потому как их не было, а сети вы мне сейчас расставляете. Если бы вам каждое слово мое было известно, вы знали, что вопросы, ныне мне вами предлагаемые – бессмысленны.
- Ваша сестра показала на вас, - спокойно ответил Ушаков. – Без всякого пристрастия. Потому так быстро и была отпущена на свободу. Если угодно, могу предъявить собственноручную подпись вашей сестрицы...
- Натальи?! Не стоит трудиться, ваше превосходительство, ибо я твердо знаю, что сестра моя добровольно никогда бы не возвела на меня напраслину. Если есть ее подпись, значит, вы или пытали ее, или подпись подделали. Однако теперь я понимаю, откуда вы знаете про полушалок. Кто-то из ее слуг случайно нас услышал, а потом, после ареста сестры, вы всех их допросили, спрашивали, где я...
- Так трепаться не надо так, чтоб слуги слышали, - прошипел генерал, всем корпусом подаваясь к допрашиваемому. – Ты умника-то не строй, Сашенька... Способы есть тебя разговорить, да погодим пока с этим. Покамест вот что скажи мне: австрийский посланник Ботта, в заговоре участвовавший, отношения с вице-канцлером поддерживал дружеские. А откуда у австрийца-то такая к нашей Государыне пресветлой нелюбовь? А? Тут уж не просто сплетни бабьи, не понимаешь, что ли?!
- Нет! – Александр чувствовал, что напряжение его все возрастает, а сил, чтобы сохранять спокойствие, уже нет.
- Нет? Сашенька, да ты не дергайся. Ты ж Отечеству служишь у Бестужева, али как? Так и мы здесь – тако же! Должны ж мы беречь спокойствие Державы нашей и здоровье драгоценное Ее Величества? Иль не согласен?
- Государыне и Отечеству служить – долг каждого первейший.
- Верно. А ты от сего долга уклоняешься. А ведь нам известно, что отношения с Австрией вице-канцлер и через тебя поддерживал. Что ты делал в Вене?
Вот тут Александр вспыхнул.
- О том говорить не могу по долгу службы!
- Нам ты по долгу службы говорить не просто можешь, а и обязан. Ну, так как?
Александр молчал.
- Молчишь? Хорошо. Значит, есть, что скрывать. Запиши Степан, что повинился.
- Ну уж нет, - вскрикнул Саша. – Этого я не подпишу! Я ни в чем виновным себя ни признаю...
- Значит, помоги нам...
- ...и ничего больше сказать вам не имею!
- Это последнее слово твое?
- Да.
- Но, думаю, что только на сегодня, - задумчиво проговорил Ушаков. – Что ж... Ты сам себе враг. Но время-то еще не истекло – подумай. Подпиши уж листы, сделай милость – нет там о том, что повинился. А там – посмотрим...
Когда Александра увели, Андрей Иванович еще долго смотрел в задумчивости на закрывшуюся за ним дверь. Шешковский притих за его спиной, не смея нарушать тайные думы начальства. А думы были вот о чем: сколько не приглядывался генерал к Вельяминову, не мог он заметить в нем ничего, что указывало бы на то, что он лжет. Нет, кое в чем он, конечно же, привирает, но в главном – нет. На это у Андрея Ивановича было особое чутье. А если так, тогда – плохо. Отпускать его теперь нельзя. А держать без вины – неприятности можно навлечь, все-таки бестужевский человечек. Значит, как угодно, а признания надо добиться, хоть какого, хоть в чем бы то ни было. В конце концов, быть того не может, чтобы, будучи на службе столь секретной, юноша не знал такого, о чем ему, Андрею Ивановичу послушать было бы весьма интересно. А там бы и впрямь отпустить можно. Или же... Ушаков вздохнул и обернулся, наконец, к Шешковскому:
- Степушка, ступай, распорядись там, чтобы с завтрашнего дня Вельяминова – на хлеб и воду. И - в другое помещение.
- Понял.
- И... вот что еще. Не давать ему спать.
Шешковский поклонился.
...Едва Александра втолкнули обратно в камеру, он, как не был взволнован и обескуражен, сразу же упал на свою лежанку и уснул. Но сон его оказался недолгим, его разбудили, снова подняли, куда-то повели... Он ничего не понимал. И вот перед ним двери другой камеры. Переступив ее порог, Александр поежился, так как сразу же дала о себе знать промозглая сырость, и вообще, ничего хорошего в этом переводе в другое помещение не было. Крошечная каменная клеть, сырая и темная, с ворохом соломы вместо кровати. Александр перекрестился, тяжело вздохнул и опустился на солому. Стоять у него не было сил. Но едва стали слипаться его тяжелые воспаленные веки, как резкий удар по щеке заставил его сильно вздрогнуть и открыть глаза. Перед ним стоял один из охранников, который повторял:
- Спать не велено, сударь!
Этого Александр никак не ожидал, только и смог переспросить:
- Как так не велено?! Кем?
- Его превосходительством.
«О Боже! – подумал молодой человек. – Что ж меня еще-то ждет?»
Эта ночь стала для него настоящей пыткой. Были минуты, когда Александру казалось, что сон, наваливающийся на него, особенно в часы раннего утра, преодолеет все, и он откидывался на солому, но его тут же рывком поднимали на ноги. Охранник, приставленный Ушаковым, отхлестал себе ладони о его щеки... Когда лязгнула дверь, Александр едва удержался, чтобы не застонать.
- К допросу!
«Как, опять?!»
Ноги не слушались и заплетались. Ему казалось, что он задыхается. И вот перед ним те же лица, только Ушаков еще мрачнее, чем был, когда они расстались, а его помощник имеет утомленный вид.
- Ну, подумал? – вопросил генерал. Жгучий взгляд Александра, полный ненависти, был весьма красноречивым ответом. И взгляд этот очень Андрея Ивановича обрадовал, он даже лицом просветлел.
«Эге! – провертелось у него в голове. – С одной ночи как... Да и ночи-то неполной. Скоро кидаться на меня станет. Да, все будет проще, нежели я думал. Хрупкий, изнеженный барчук, а туда же – политика, игры тайные. Ну, ничего...»
- Не смей молчать, когда я вопросы задаю! – прикрикнул он на Александра, как на нашкодившего ребенка. – Понял, что нужно Отечеству послужить?
Молчание.
- Так, значит? Не соизволите со мной словом перемолвиться? – генерал улыбнулся и философски протянул: - Да-а, вот ведь как бывает... Меня-то из бедности, из нищеты, можно сказать, вынули, одно и было, что имя дворянское, а к сему - именье – един двор крестьянский. А ты, вон, Вельяминов урожденный... А вот стоишь сейчас передо мной, и вся жизнь твоя от одного шевеления мизинца моего зависит.
- Не только, - прошептал Александр запекшимися губами. – Еще и от воли Божией...
И так сказано это было, - даром, что шепотом, - что вновь помрачнел Андрей Иванович.
«Ого! – подумалось, - а не поспешил ли я его в слабаки записывать...»
Но мысли сей никак нельзя выказывать!
- Не дрожи, - покровительственно бросил Ушаков, хотя Александр вовсе и не дрожал. – Я тебе зла не желаю. Напротив, сына роднее станешь... Переходи ко мне на службу. Я-то о будущем твоем получше, чем Бестужев твой, позабочусь. Тут карьера такая для тебя... Степан вон уже погрустнел, завидует. А за ночь сегодняшнюю не взыщи, больше сего не повторится. Подписывай – и свободен.
Степан уже поглаживал бумагу, которую должен был подписать Вельяминов.
- Больше ничего я подписывать не стану! – заявил Александр.
Андрей Иванович сдвинул брови и с минуту глядел на него, поглаживая подбородок. Потом медленно поднялся со своего кресла и подошел к юноше едва ли не вплотную.
- Вот как? А чем же, скажи на милость, наша служба хуже твоей? Или никого еще на дыбу не отправил? Так отправишь, - генерал-аншеф рассмеялся, - дело времени... Ты же, как и я, - на страже спокойствия государственного...
- Я, может, службу свою поначалу иначе представлял, - тихо сказал Александр, - но другой мне не нужно, тем паче – в Тайной канцелярии. Я дипломатом хотел быть...
- Теперь уж не будешь, - перебил Ушаков, возвращаясь на место. – Вот это я тебе обещаю. Ох, и дурень ты, даром, что в дипломаты метил. Ладно... Дадим тебе маленько передохнуть, да, Степан? Понял ли, что ты даже спать теперь не сможешь без моего на то соизволения? А у меня было раз так, что один вот такой же после нескольких ночек, подобных твоей сегодняшней, - нескольких, слышь! - прям на дыбе уснул. Вот. Так что, умнеть пора...
Когда Александра увели, Ушаков обернулся к Шешковскому.
- Ну, что скажешь, Степан Иванович?
- Да чего ж сказать, - с трудом сдерживая зевоту, пробормотал Шешковский, - сломается скоро... Построже бы с ним только, ваше превосходительство.
- Да трудненько, - пробормотал генерал, - все ведь тайком, и разрешения нет у меня ни на что. Как хорошо бы, кабы сам упрямиться прекратил, баран этакий... Э, ты-то бодрее гляди, раззевался!
- Меня-то за что мучаете, ваше превосходительство? - жалобно пробормотал Шешковский. – И домой не отпустили, и всю ночь за бумагами просидеть заставили.
- Но-но! Привыкай. Тебе еще не то предстоит – несколько ночей кряду спать не сможешь вот с этакими. Вот помру я, станешь начальником сего учреждения...
- Да что вы... Да куда ж мне...
- Именно – тебе. Это уж я знаю, предрекаю, людей я, голубчик, насквозь вижу. Ладно, ступай домой, сосни. Но к вечеру чтоб вновь у меня был! Тебе сегодня еще одна ночь бессонная предстоит. Да не тебе одному...
Александр надеяться уже перестал, а смириться с безысходностью не мог. Все в нем возмущалось и рвалось при мысли о чудовищной несправедливости, допущенной по отношению к нему. Он был уверен, что Бестужев не знает о его аресте, что ни он, никто другой не предпринимает ничего, чтобы вызволить его отсюда. А если бы Бестужев знал? Рискнул бы он ходатайствовать за своего сотрудника, обвиняемого вообще не пойми в чем?
Дни тянулись мучительно. Ушаков периодически вытягивал его на многочасовые допросы, становясь с каждым разом все грубее и настойчивее, доводя подследственного едва ли не обморока. Этим, впрочем, пока дело и оканчивалось, хотя каждый раз угрозы дыбы и кнута становились все красноречивее в устах грозного генерала. И постоянное ожидание мучений тоже изнуряло. Постепенно исчезли все «барские замашки» Александра, как издевательски выражался Ушаков. Можно было есть раз в день непропеченный кислый хлеб и пить мутную воду, можно было спать на гнилой соломе, и просыпаться, когда уже зуб на зуб не попадает от холода. Здесь Александр научился молиться, не так, как упрашивала его каждые утро и вечер нянюшка в детстве («скорее, скорее, отделаться б от нее побыстрей!»), а так, когда осознаешь, что Тот, к Которому ты сейчас обращаешься - есть твой, не главный даже, а единственный Источник спасения. И лишь с Ним можно говорить обо всем, что разрывает сердце...
Пробуждение среди ночи, в любое время, - в начале ее, в середине, или уже к рассвету, – давно стали для Александра привычными. Вот и сейчас он с трудом поднялся и его повели на допрос. Прошли знакомый коридор, и у молодого человека екнуло в груди. Путь их нынче лежал не в кабинет Ушакова.
«Господи! – взмолился Александр. – Ведь на пытку ж ведут! Помоги, дай силы... не выдержу я».
И действительно, еще не раскрыли перед ним низенькую дверь, а Александр уже знал, что увидит сейчас...
Андрей Иванович ждал его. Неизменный Шешковский, неизменно же тихий и скромный, поглядывал из темного угла на вновь вошедшего. Кроме них, здесь еще были люди...
- Милости просим, - прошептал, усмехаясь, генерал, и, схватив Александра за локоть, протянул его в неосвещенный угол, где смиренно примостился на лавке Степан Иванович. Вельяминова генерал почти силой усадил рядом.
- Попрошу потише, Александр Алексеевич! – в ухо говорил Ушаков. – До вас еще очередь дойдет. Ждите...
Ждите?! «Чего?» – захотелось отчаянно крикнуть Александру. Тут он почувствовал на запястье пальцы Шешковского, железно стиснувшие его руку. Саша едва подавил возглас.
Меж тем картина перед ним разворачивалась страшная... Он и хотел бы не смотреть, но не мог, словно приворожило его. Он смотрел на дыбу, на которую вот-вот вздернут какого невысокого изможденного человечка, а Шешковский пристально, не отрываясь смотрел на него. И когда раздался вопль, эхом усиленный, Александр дернулся, рванулся, сам было вскрикнул, но плотно, - не продохнуть, - легла на его рот ладонь Шешковского, другой рукой Степан Иванович перехватил его за талию и потянул на себя. Дернувшись еще пару раз, Александр затих. Ему ничего не оставалось, как смотреть, слушать, ибо не видеть и не слышать было невозможно...
Его мутило и руки слегка подрагивали, но вот перед ним вновь возник грозный генерал.
- Да очнись ты, - услышал Вельяминов его почти брезгливый негромкий окрик. – Степушка, водой его, что ли, сбрызни...
- Не стоит! – сказал Александр и поднялся с лавки. Сделал несколько шагов на генерала. Не ожидал Андрей Иванович от полубесчувственного, казалось, юноши ни такого жеста, ни такого тона, так что даже невольно отступил.
- Теперь моя очередь, я полагаю? – спокойно осведомился Александр.
Неожиданная пощечина отбросила его к стене, он вновь плюхнуться на лавку.
- Щенок, здесь распоряжаюсь я! – прошипел генерал.
Александр вытирал текущую из носа кровь. Глаза его упрямо горели, и отчаянно-решительное выражение лица зоркий как кошка Ушаков разглядел даже в тени.
- Что, не проняло? Добавь ему, Степан.
Второй удар в лицо заставил Александра вскрикнуть.
- Так-то лучше, - сказал Андрей Иванович. – Ну, понравилось ли, что увидел? Молчишь? А ведь для тебя-то я кое-что посильнее приготовил...
Александр молчал, но в напряженном молчании его почему-то не чувствовал Андрей Иванович никакого трепета. Злиться начал сам генерал, да едва ли и не нервничать, – а виданное ли это дело для грозного начальника Тайной канцелярии? Но нечто вроде уважения к подследственному все сильнее проступало сквозь все неприятные ощущения. Ушаков взял молодого человека за подбородок и прошептал почти ласково:
- Ну что упрямишься-то? Ведь не сдюжишь, мученика-то не строй из себя! Ослабеешь. Потолкуем по-хорошему, наконец, а?
- Не о чем, - усмехнулся Александр разбитыми губами.
- Вот как? А ну как сам умолять станешь? А ведь станешь, станешь непременно! Ты ж еще и не знаешь, что такое боль. Да и от позора избавь себя – будешь ведь в ногах у меня валяться и ноги мои целовать...
- Мне Господь поможет, - прошептал Александр. – Начинайте...
Андрей Иванович успокоился и разглядывал юношу уже с интересом.
- Да ведь сказано же, - на этот раз беззлобно проговорил он, - что сие я решаю, когда начинать, а когда... Думаю, и завтра поздно не будет. Есть время подумать еще, слышишь? Запомни, Вельяминов, ты мне нужен. Эй, вы там, уведите...
Когда Александра уводили, он пошатывался.
Оставшись наедине с помощником, Ушаков покачал головой.
- Не понимаю я что-то, Степан... Какой-то он... скользкий, что ли. Чего ждать-то от него?
- Уж если вы не понимаете... – Степан Иванович развел руками. – Однако ж, по разумению моему скудному, он сейчас, кажись, и впрямь крепко на Господа надеется. А коли так... не нам с Божьей силой-то бороться, Андрей Иванович.
- Ну, - поморщился Ушаков, - ты у нас святоша известный. А чего ж ты тогда ко мне на службу пошел, а не в послушники монастырские заделался?
- В послушники, ваше превосходительство, простить прошу, не заделываются... туда сам Господь приводит, а меня вот... к вам судьба привела.
- Ладно. – Ушаков все-таки суеверно перекрестился. – Хватит языком-то молоть. Так сколько лет ему, а? Девятнадцать?
- Да, ваше превосходительство.
- Все ж молод. Не оперился до конца. А опериться у меня должен, я сие сегодня твердо решил. Бестужев плохих не держит. Да еще девицу эту проворонили, сестру его... Ну, ничего, от баб морока одна, и одного Вельяминова с лихвой хватит, двух обламывать утомительно... Совсем не в дядю нравом сестра и брат... А дыбы Сашеньке все ж завтра не миновать. Право, жаль. Хотя... может, еще одумается...
И в том, что одумается, уже через час не сомневался Андрей Иванович. А дело было так...
Наденька Прокудина, привезенная Павлом Мстиславским в монастырь отца Ионы, стосковалась в затворничестве. Проживала она теперь в крохотном домике возле келий монастырских и носа не казала за порог. Приходилось довольствоваться обществом одной лишь Дашеньки, что очень скоро Наде прискучило. Тем паче, что она понять не могла, почему ее сюда запрятали, и никто вот уже сколько времени не приезжает за нею... Наталья не то, чтобы о ней забыла, но, погрузившись в свои дела и переживания, как-то не подумала о том, что мужской монастырь не лучшее место для барышни, ей казалось, что если сейчас Надя под крылышком у отца Ионы, то лучшего и желать не приходится.
Однако же совсем стосковавшись, Надежда принялась день и ночь напролет проливать слезы: и по арестованному отцу, и по милому Сашеньке, о котором ничего не ведала, и по себе самой... А когда слезы кончились, Надя в первый раз в жизни осмелилась ослушаться своего духовника. У нее были при себе средства, чтобы добраться до Петербурга, что она и решила безрассудно предпринять.
Путешествие барышни и горничной прошло без приключений, но едва лишь Надежда появилась в своем петербургском доме, как агенты Ушакова не преминули доложить начальству, что дочь Прокудина вернулась. Разозленный упорным сопротивлением Александра, Андрей Иванович едва не подпрыгнул от радости. Это была удача! - теперь Вельяминов как миленький распишется в том, что было, и чего не было...
...Александр стал надеяться на Чудо. Жадно и упорно. И когда в очередной раз повели его ночью на допрос, лишь на Чудо он и надеялся. И то, что вели по знакомому пути в кабинет Ушакова, а не в пыточную камеру, уже ободряло...
Едва он переступил порог, генерал так и впился в него взглядом.
- А мы тут вам, Александр Алексеевич, подарочек приготовили, - пробормотал он, через силу усмехаясь – Андрей Иванович скорее бы собственной персоной под кнут пошел, чем признался бы, что ему самому становится мерзко от того, что он намерен совершить.
Александр оцепенел. Возле генерала сидела бледная, заплаканная Надя. Увидев своего любимого, она вскрикнула: - Саша, Сашенька, откуда ты здесь?! – и бросилась к нему. Никто ее не удерживал. Александр, ошеломленный, молча обнял девушку, - хрупкую, перепуганную, беззащитную, - прижал к себе. Она плакала, уткнувшись ему в грудь.
- Надюша, ты-то, ангел мой... - выговорил Александр наконец, чувствуя, что сердце заходится, - ты как здесь?..
- Я домой вернулась... а тут – они... Я думала, из-за отца меня... Сашенька, чего от тебя хотят?
Александр, не отвечая, целовал ее лоб, глаза, волосы...
- Ну-ну, довольно! – раздался голос грозного генерала. – Уведите ее!
- Нет! – закричала Наденька, накрепко вцепившись в Александра. Ее грубо от него оторвали и силой вытянули за дверь. Александра тоже пришлось удерживать, чтобы он не бросился вслед за девушкой...
Когда дверь закрылась, и Вельяминов почувствовал, что хватка насевших на него стражей ослабла, он отчаянным рывком высвободился из их рук и кинулся на Ушакова. Генерал отреагировал мгновенно, от его ловкого удара в челюсть Александр отлетел к противоположной стене.
- Задушить меня хотел? – усмехнулся Андрей Иванович. – Ну, куда тебе справиться со мной? Не гляди, что я старик... Так что? Надо ли что-то объяснять, сударь? Потолкуем по-хорошему?
Александр поднимался с трудом. В глазах его стояли слезы.
- По-хорошему? Никогда!
- Думаешь, просто так любовь твою привезли сюда? Дабы тебя порадовать? Молчишь? Хорошо. Так уж и быть, еще малое время подарю... Отведут тебя сейчас в обиталище твое, ложись, спи, - если спать сможешь, зная, что красавица твоя ночь в таких же проведет «покоях»...
Александра увели. Он стискивал зубы, чтобы не разрыдаться...
Генералу нравилось все это меньше и меньше. Он не ожидал, что будет столько хлопот с этим мальчишкой. «Дипломат... твою мать!!» – выругался про себя Андрей Иванович. Вслух – не по чину.
Глава тринадцатая
Наконец - завершено
Степан Иванович Шешковский сильно задержался в учреждении. Шел он пешком домой по темноте, тросточкой помахивая, и вспоминал дела и делишки, которые в обилии навалил на него начальник. Только головой крутил, вспоминая. И Вельяминов не шел из головы. Да, сложное дельце досталось, но Андрей Иванович умен. Если только скажет мальчишка слово против Бестужева, прибавление к лопухинскому делу будет весьма увесистым, кстати, и благодарности от графа Лестока можно ожидать немалой. Но генерал-аншефу благодарность такая не к чему, он в усердном исполнении дела уже награду видит, а вот ему, Степану Ивановичу, вовсе и не помешает...
В этих приятных мыслях Шешковский забылся. Он уже не видел растворявшейся в сумерках Невской першпективы, по которой легко вышагивал, размахивая тростью. Славное обеспеченное будущее под теплым крылышком грозного для всех и милостивого для усердных подчиненных начальника Тайной канцелярии ярко рисовалось в сладких мечтаниях Степана Ивановича. Он не заметил, как остановилась чуть обогнавшая его карета, и очнулся только, когда кто-то крепко стиснул его локоть, а затем ему наглухо зажали рот. Степан забился в руках злоумышленников, пытался что-то промычать, взывая к Богу, к милосердию нападавших, а также к состраданию мимо проходящих (он не видел, что таковых, увы, не было), но уста его зажали еще крепче, так что он едва не задохнулся. Меж тем другой нападавший связывал ему руки за спиной. В таком неприглядном виде бедного Степана Ивановича поволокли к ожидавшей карете. Здесь его кинули на подушки сидения, причем какая-то дама быстренько придвинулась к окну, давая пленнику место, складки ее черного платья, колыхнувшись, задели колени Степана. Лицо дамы скрывала густая вуаль. Человек, кинувший Шешковского в карету, спокойно уселся рядом с ним, и Степан Иванович оказался между ним и таинственной дамой. О том, куда делся второй нападающий, Шешковский не задумался, а этот второй был уже на козлах и что было силы погнал лошадей. Степан открыл рот, который уже никто не затыкал, хотел произнести что-то страстное, исполненное достоинства и презрения к своим похитителям, но вместо этого у него вдруг вырвалось громкое:
- А-а-а-а!!
Женская ручка в перчатке тут же вынырнула из складок платья, и зажатый в ней пистолет уперся прямо в висок бедного Степана Ивановича.
- Замолчите! – было сказано одно слово лишь приглушенным женским голосом.
Степан мгновенно повиновался. Заговорил мужчина, у которого шляпа была надвинута на глаза так, что тень от широких полей скрывала лицо:
- Степан Иванович, не бойтесь и не кричите. Зла мы вам не желаем.
В этот миг Шешковский вспомнил наконец что он агент грозного государственного учреждения и начал делать то, с чего должен был начать с самого начала: он попытался вернуть себе утраченное хладнокровие и принялся лихорадочно соображать, что бы все это значило. Но все его усилия вылились в полувнятное бормотание:
- Кто вы и что вам угодно?
Дама лихорадочно дернулась, пистолет описал полукруг перед носом Степана Ивановича, что отнюдь не способствовало возвращению ему бодрости, и тут же ее молодой страстный голос прерывисто произнес:
- Нам угодно знать, где Александр Вельяминов.
Степан вздрогнул.
- Кто это такой, не знаю... – забубнил он.
С другой стороны сжали локоть так, что Степан вскрикнул.
- Отвечайте на вопрос, сударь, - было сказано Павлом Мстиславским. – Мы, конечно, не имеем чести состоять на службе в вашем родимом учреждении, а потому не будем применять к вам хорошо известных вам способов развязывания языка, однако, ежели я вам сейчас просто морду набью... Прошу прощения, сударыня!
Степану такая возможность очень не понравилась, однако отвечать он не спешил. Он переводил разговор с мужчины на даму, и вдруг широко ухмыльнулся.
- Значит, вы не подумали о том, что придется отвечать перед его превосходительством, Наталья Алексеевна Вельяминова? Да-да, это – вы, как бы вы не закрывали лицо и не изменяли голос! Больше просто не кому. А вас, сударь, я не имею чести знать, но, думаю, для Андрея Ивановича не окажется слишком трудным...
- Погоди, Андрею Ивановичу твоему еще призраки с того света являться будут! – прервал его Павел Дмитриевич. – И тебе того ж не миновать, славный ты ученик. Но сейчас, запомни, не на твоей стороне сила! Сейчас я буду тебя допрашивать. Слышал? Отвечай – куда запрятали Александра Алексеевича? И – за что?
Шешковский нервно заерзал на сидении. Ему было страшно. Но мысль о том, что, если он сейчас выкупит свободу ценой откровенности, то завтра ему придется объясняться с прямым начальством, была еще страшнее. Он молчал. И разглядывая в полумраке кареты через вуаль его лицо, Наталья усмехнулась.
- Александр у них – теперь сие ясно как день.
- Я этого не говорил! – взвился Шешковский.
- Считайте, что сказали, - усмехнулся, в свою очередь Павел. – Да, да, сказали, и генерал-аншеф обратному явно не поверит.
- Да я вас сейчас... – эх, руки-то связаны. – Трое на одного! Разбой, безззаконие... ох! благородные господа, да еще дама – слабый пол... Какое бесстыдство, Бога не боитесь...
- Кажется, сейчас он начнет проповедовать Христовы заповеди, - пожала плечами Наталья. – Степан Иванович, да очнитесь, наконец. Ведь вы даже не знаете, куда мы вас везем.
- А куда вы меня везете? – боязливо поежился Шешковский.
- А везем мы вас к вам же домой, - ответил Павел. – И, уверяю, обижать вас не желаем.
- Да врете вы все, - отчаянно махнул рукой Степан Иванович.
«Эх, ведь утопят сейчас в Неве, да и дело с концом, - тоскливая мысль прочно утвердилась в сознании Степана Ивановича. – И дернул генерала лукавый связаться с этим мальчишкой бесноватым!»
- Так значит, Александра Вельяминова тайно похитили по приказу генерала Ушакова из села Горелово... – начал Павел.
- А если знаете, чего мучаете? – буркнул Степан.
- Мучаем! – вышла из себя Наталья. – Мы – вас?! Или не вам лучше иных знать, как мучают людей?! Как вы мучили Александра? Что с ним сделали в вашем проклятом учреждении? Нет, вы не поняли, что пистолет мой заряжен, да я сейчас просто!..
- Да жив он, этот ваш проклятущий Сашка Вельяминов! – Степан Иванович тоже сорвался на крик, и, рванувшись, попытался разорвать веревки, впившиеся в кисти рук. Тщетно. – Жив и здоров, вроде...
- Вроде?!
- А я вам, сударыня, не лекарь!! Я бы на месте генерала его давно заживо зажарил! Не по-ло-же-но... Тайное следствие... Сподручный вице-канцлера... Эх, да руки хоть развяжите, говорю: беззаконие, душегубство.
- Кажется, он достаточно сказал, - изрек Павел. Шешковский понял это по-своему:
- Не убивайте меня! – завопил он. – Я все вам расскажу, все...
И из него полилось потоком чистосердечное признание.
Наконец, он замолчал, откинулся, как мог, на спинку сидения и закрыл глаза. Вид его красноречиво говорил: «Все, а теперь я не желаю больше знаться с вами, и слова больше не скажу, что бы вы ни делали!»
- Достаточно? – спросил Павел Наталью.
Она взволнованно кивнула, и Павел чувствовал, что она едва сдерживается.
- Ну что ж, - у Павла оказалась в руках рюмка, появилась бутылка красного вина, которое тут же было предложено Степану Ивановичу.
- Нет!! – закричал Шешковский, и сделал резкое движение, пытаясь толкнуть рюмку.
- Вот вам крест, - серьезно сказал Павел Мстиславский, - что мы вас не отравим, и вообще ничего плохого не сделаем... Однако выпить придется.
- Нет!
- Он мне надоел! – шевельнулась Наталья, и вновь, в который раз увидел несчастный Степан Иванович пугающий его пистолет. Он по долг у службы прекрасно умел разбираться, серьезно ли настроен человек, или только так, стращает. Наталья не стращала.
- Так вы клянетесь, что... – пробормотал Шешковский.
- Вот вам крест! – повторил Павел.
Со слезами на глазах, бормоча молитву, Степан Иванович втянул в себя крепко-сладкую жидкость. «А ничего винцо...» - подумал он, засыпая.
Очнулся Шешковский в своей постели. Долго смотрел в потолок. А потом позвал слугу.
- Я... ты... откуда... – забормотал он. – Откуда... меня... взяли?
Старый слуга не удивился столь нескладному вопросу.
- Да-а... ничего подобного уж и не припомнится за вами, Степан Иванович! Однако нашли вас прямехонько возле дома, где вы под забором валяться изволили.
- Я?! – едва не задохнулся Шешковский. – Под забором?!
- Так, барин. Чего ж, с каждым случиться может... Дело такое...
- Ну... пошел.
И Степан вновь уронил голову в подушку. Вот и доказывай теперь, что тебя похитили, когда вон, люди подтвердят, что в скотско-пьяном виде непотребном ночь под забором провел!
В эту ночь вице-канцлеру поспать не удалось. Он засиделся допоздна за бумагами, сидел бы, может быть, и до рассвета, кабы не вторжение нежданных гостей. Именно вторжение, потому что незваных гостей сих никак не хотели пускать, но князя Мстиславского трудно было куда-то не пустить. Бестужев, оторванный от государственной важности дел, молча переводил взгляд с Павла на Наталью и ждал объяснений. Сегодня вид у Вельяминовой был куда более уверенный, чем в первую встречу с вице-канцлером.
- Ваше сиятельство, - сказала она. – Нам нужна ваша помощь...
Очень внимательно слушал Бестужев, и старался, чтобы недипломатическое волнение на лице его не отражалось. А волноваться было о чем. Ведь, судя по рассказу этой парочки, его сотрудник Вельяминов арестован - из-за него! Дурацкий дутый заговор! Бестужев перепугался. Перепугался еще и оттого, что после нападения на Шешковского эти красавцы ни куда-нибудь, а прямехонько к нему пожаловали.
- Так, - изрек он, выслушав до конца. – Господа, остаетесь у меня, и до моего возвращения за порог ни ногой! Вы понимаете, любезные, во что ввязались?
- Прошу прощения, Алексей Петрович, - перебила Наталья, - мы не ввязались, нас втянули.
- А вы-то что так переживаете, граф? – невиннейшим тоном осведомился Мстиславский. – Волноваться, кажется, нужно Вельяминову, ведь это ему пытка грозит. И Наденьке Прокудиной...
Бестужев метнул в него негодующий взгляд.
- Я понял, князь, - сухо ответил он. – А посему еще раз попрошу оставаться здесь и ждать. И кучер ваш... если разболтается...
- Сенька не болтлив, ваше сиятельство!
- Надеюсь... Так что, ждать, господа... Ждать!
Павел и Наталья переглянулись...
...Вице-канцлеру сопутствовала удача. Государыня и граф Разумовский находились в столице, до Разумовского Бестужев быстро добрался и на удивление легко к нему пробился. Очень удивлен был Алексей Григорьевич ночным визитом своего друга.
- Что случилось, Алексей Петрович? – в бархатистом красивом голосе с украинскими нотками слышалось почти изумление, а прекрасные темные глаза выражали сейчас смесь тревоги, любопытства и добродушного желания непременно помочь.
- Коли смерти моей не хочешь, ваше сиятельство, помоги! – Бестужев опустился на предложенный стул и вытер кружевным платком взмокший лоб.
- Аль опять Ушаков-генерал наседает? – поинтересовался Разумовский.
- Ох, да... Да и... Алексей Григорьевич! Делай что хочешь, а завтра утром Государыня должна меня принять. Да и не меня одного.
- Ишь, быстрый какой! А повременить?
- Тогда гроб готовь.
- Тебе, что ли? Ох, ну и дела. Чего ж... Попытаюсь Ее Величество уговорить, авось, примет. Ладно... а покамест, может, по маленькой, вон каков ты – лица на тебе нет.
- Да уж... – проворчал Бестужев. – У тебя-то во всем тишь да гладь, а тут надрываешься в служении Отечеству, да тебя ж еще и давить желают, как клопа негодного! Ну, наливай, что ли, ваше сиятельство... премного благодарен...
...Генерал Ушаков был в ярости. Трясущийся Степан Иванович сидел, как пришибленный в уголке, а его превосходительство ходил в раздражении по кабинету.
- Все, Степа, ты все провалил! – наконец заключил он.
- Так я... Андрей Иванович... уж никому б на моем месте не оказаться!
- Ты на Сашку Вельяминова посмотри, - процедил генерал, - у него на глазах невесту пытать готовы, а он... Да! – вновь повысил Андрей Иванович голос. – И прикажу! И ни на кого не посмотрю! И плевать, что нет разрешения! Сегодня же – девчонку в пытошную, распорядись, понял? А Сашенька пусть полюбуется, баран упрямый... Мне теперь во что бы то ни стало показания его нужны! Признание – в том, на что я укажу! Потому как у меня самого теперь неприятности выйти могут, раз уж знают... Эх, Степка, я б тебя, слышь ты, живьем зажарил!
- Что ж, - болезненным стоном отозвался Степан Иванович, - ваша воля... Только я... Вольно ж вам было с мальчишкой связываться! А я, ваше превосходительство...
- Ладно, молчи, - проворчал генерал, остывая. – В одном хвалю – что скрывать не стал, а мог бы и промолчать, - мол, все скажут, что пьяный был, не узнает, чай, Ушаков, какой язык у меня длинный... Ладно. Выкрутимся. Ну, давай. Девчонку Прокудину, графинечку, и впрямь жаль, а ничего не поделаешь...
Прежде чем вести Александра на допрос, юноше сковали руки. Он понимал, почему, и в тоске решил, что все же, пока неясно как, но на тот свет он сегодня кого-нибудь отправит. Если надо будет – даже Надю... О себе он уже не заботился.
На этот раз Надежду к нему не подпустили. Она, дрожащая, измученная проведенной в крепости ночью, сидела на той же самой скамье, на которой не так давно мучился Александр, наблюдая допрос с пристрастием.
- А вот и женишок ваш, сударыня, пожаловал! – объявил Андрей Иванович, деланно усмехаясь. – Можем помолвку прямо здесь устроить – место вполне подходящее. После того, как потолкуем, конечно...
Надя плакала.
- Сашенька... – шептали ее бескровные губы.
Александр старался не глядеть на нее – ничего бы она в его взгляде, кроме отчаяния, не увидела. Генерал вновь выдавил усмешку. Он тоже глядел куда-то в сторону.
- Надоели вы мне, господин Вельяминов. Заканчивать пора с делом сим. Вы уж подпишите сейчас бумаги, что я вам дам, не ломайтесь, так и девушка тотчас же домой отправится, а с вами... тоже строго не поступят. Спрашиваю, теперь уж в последний раз добром – подписать согласны?
- Нет!
- Ну и дурак, - пожал плечами генерал, и сделал знак палачам. Александр и опомниться не успел, как его оковы прикрепили цепью к железному кольцу в стене.
То, что творил Ушаков, было беззаконие, права он на то не имел, но он никаких прав и не признавал, кроме собственного – охранять спокойствие государства, как почитал нужным. И все же Александр не мог до конца поверить. «Но ведь этого же не может быть! Господи! – отчаянно прокричал он про себя в Небо всем своим существом. – Сделай что-нибудь, умоляю! Помоги!»
Когда же Надя закричала, грубо схваченная палачом, и забилась в его руках, а палач принялся срывать платье с ее плеч, Александр не выдержал.
- Да, да, да! – вырвалось из него.
Андрей Иванович едва сдержал победную улыбку.
- Давно бы так...
Он сам поднес к нему бумаги и перо.
- Прошу вас, Александр Алексеевич...
Надо было поставить подпись. На мгновенье Александр заколебался, и генерал, чутьем уловив его колебание, нахмурился. «А что потом?» – подумал вдруг Вельяминов. Волна негодования поднялась в сердце, захлестнула сознание, он рванул листы из рук Ушакова, и, скомкав, яростно швырнул ему прямо в лицо, насколько позволяли скованные руки.
- Не будет по-вашему! – вскрикнул он, и дыхание вдруг стеснилось в груди – Александр рухнул без сознания.
- Только этого не хватало! – воскликнул Ушаков, не в силах подавить досаду. – Ну что стоите, приведите его в чувство!
Дверь отворилась, пропуская Шешковского. Наткнувшись на лежащего без чувств Александра, Степан Иванович от неожиданности перекрестился, и тут же перевел преданный взгляд на начальника.
- Андрей Иванович, там... От самой Государыни... Ее Величество желает видеть вас. Незамедлительно.
- Ох! – генерал в сердцах долбанул по стене кулаком, так что Степан Иванович вновь перекрестился. – Ладно. Этих - назад, вернусь – продолжим.
Через пару минут он отбыл во дворец...
- Ваше Императорское Величество...
Елизавета только лишь рассеянно повернула хорошенькую головку с роскошной копной чуть припудренных светлых волос в сторону вице-канцлера. Она явно думала о чем-то своем.
- Да, да, Алексей Петрович, я слушаю...
- Боюсь прогневать вас.
- Да? – на круглом лице Государыни отразилось что-то вроде интереса. – Что же вы натворили, господин вице-канцлер?
- Не я, Ваше Императорское Величество. А католический священник Франциск, о котором я вам только что имел честь сказывать.
- Агент короля Людовика, как вы его назвали?
- Он таков и есть. А доказательства – сии бумаги, изъятые у него моими людьми. Не желая лишний раз утруждать Ваше Величество, я сделал некоторые выписки, к сему же прилагаю сами бумаги, дабы вы удостоверились, что...
- Оставьте, - прервала Елизавета. – Я потом посмотрю.
Бестужев помолился про себя.
- Но, Государыня, вы - уверяю! - заинтересуетесь. Соизвольте обратить ваше драгоценное внимание на эту переписку, умоляю вас! Сие вовсе вас не утомит.
- Ну хорошо, - Елизавета сделала гримаску и взяла протянутые листы. После первых же прочитанных строчек ее начерненные, идеально изогнутые брови удивленно приподнялись, а на румяном свежем лице отразился сильнейший гнев.
- Что за мерзость?! – она в раздражении кинула бумаги на стол.
Бестужев знал, чем взять Елизавету. В бумагах покойного Франциска встречались выражения, оскорбляющие Елизавету лично, а этого самолюбивая Императрица простить не могла никому.
И тут из вице-кацлера полилась страстная обвинительная речь против отца Франциска и сумасшедшего Фалькенберга. Причем, было упомянуто, что оба они – совратители графа Прокудина в католичество (еще одна струнка, на которой умело можно было сыграть), и за это Господь наказал обоих. Одного - смертью, другого - безумием.
- Впрочем, - прибавил Бестужев, - сего последнего вразумил Господь в напасти, и отныне немец Иоганн лечится духовно и телесно в святом монастыре православном, откуда попрошу нижайше его не забирать, дабы не мешать исполнению Господних замыслов.
Елизавета кивала.
- Далее, Ваше Величество... Покойный отец Франциск посягнул не только на душу графа Кириллы Матвеевича, но и на свободу его дочери, девицы Прокудиной, он дерзнул насильно обвенчать ее со своим духовным чадом – с упомянутым уже Иоганном Фалькенбергом.
- Ка-а-ак?! – тут уж возмущению Елизаветы не было предела. – Бедняжка! Сие и вправду насильно было над ней совершено?
- Истинная правда, Государыня.
- Так - брак сей богопротивный разъять, девушку выдадим замуж за доброго православного христианина.
Бестужев почтительно поклонился.
- Жених уж есть, Ваше Величество, и я осмелюсь выступить сватом. Это мой чудесный сотрудник, преданный вам всей душой, Александр Алексеевич Вельяминов.
- Вельяминов? Что-то я слышала... Постой! Дело Лопухиных...
Тут выступил вперед находившийся здесь же, но до того скромно молчавший Разумовский. Его великолепная крупная фигура склонилась перед Царицей, он взял ее пухлую ручку и с обожанием поднес к губам.
- Так, Государыня, и я сам просил тебя о них, ибо оклеветали их безбожно. А батюшка покойный Вельяминовых, Алексей Иванович, верным слугой был отца твоего – Великого Петра.
- Постой... Помню! Как же... Ты мне говорил... Алексей Иванович - да он же меня маленькой на руки брал с отцова позволения. Ай да дела! Ах, конечно же, граф, сын доброго слуги моего батюшки сможет стать опорой и защитой обидимой девушке. Быть по сему.
Вот тут Бестужев принял вид грустный, даже мрачный.
- Увы! – развел он руками. – И с этим тоже шел я к вам, Государыня, дабы просить милостивого Высочайшего заступничества. Дело в том, что Александр Вельяминов исчез, и есть у меня подозрения, что связано сие с раскрытием юношей всех козней зловредного католика. Здесь со мною ныне девушка – сестра его, дочь покойного Алексея Ивановича Вельяминова... сиротка. Она приехала, дабы у вас, ласковой матери нашей, просить покровительства и помощи в своей беде...
- Так чего ж тянешь-то, Алексей Петрович! – воскликнула Елизавета. - Дочь Вельяминова здесь... Она уж давно должна быть мне представлена. Ну-ка, зови ее скорей.
Явилась Наталья, тихая и заплаканная, в наряде черном, покроя строгого. Елизавета окинула девушку быстрым взглядом. Ревнивая до чужой прелести, Государыня однако находила удовольствие в созерцании красоты отличного от ее типа, поэтому Наталья чрезвычайно ей понравилась. А девушка, увидев, наконец, так близко саму Императрицу, упала ей в ноги.
- Ваше Величество... помилосердствуйте... мой брат... – голос ее сорвался, и непритворные горькие слезы полились из глаз. Прижимаясь лбом к белой руке Елизаветы, девушка омачивала слезами юбку Царицы, и растрогала впечатлительную Государыню тоже едва ли не до слез.
- Дитя мое, - ласково проговорила Елизавета, - не плачьте. Брат ваш будет найден... живым и здоровым.
Бестужев напомнил о себе деликатным кашлем.
- Я, Ваше Величество, - словно смущаясь, заговорил он, - осмелюсь напомнить, что Александр Вельяминов – преданнейший мой сотрудник, вернейший слуга Ваш и любезного нашего Отечества. Он посвящен во многие тайны моей службы. Поэтому розысками такого человека должен заниматься никто иной, как сам начальник Тайной канцелярии...
- Так и поручим ему сие, - ласково пропела Елизавета. – Ну-ну...
Наталья забилась в безудержных рыданиях.
- Бедная девочка, не мучайте себя, все будет хорошо – ваша Царица обещает вам! Алексей Григорьевич!
Разумовский поклонился.
- Распорядись от моего имени, чтобы Андрея Ивановича немедленно, слышишь, голубчик – немедленно! - вызвали ко мне.
Граф вновь поклонился и скрылся за дверьми.
- Вот увидите, генерал-аншеф разыщет вашего любезного брата в один день. А пока, голубка, - Елизавета усадила юную Вельяминову рядом с собой на роскошное канапе, - в ожидании Андрея Ивановича расскажите мне о себе, бедная сиротка...
Приободряемая ласковым взглядом серо-голубых глаз Императрицы, Наталья успокаивалась. Поначалу она тихо и коротко отвечала на вопросы Государыни, а потом оживилась и принялась рассказывать о своем отроческом житье-бытье, ничего не утаивая. Елизавета весело смеялась, слушая о ее проказах, рассказ находил в ее сердце живой отклик – нравом она в юности была совсем такая же.
Бестужева никто не выгонял, он слушал и ликовал про себя. С самого начала он был уверен, что Наталье удастся очаровать Государыню – так оно и случилось.
Время прошло незаметно, и вот уже докладывают о прибытии генерал-аншефа...
Войдя к Ее Величеству, Ушаков оценил обстановку мгновенно. Но если что-то и екнуло у него внутри – виду не подал.
- Андрей Иванович, - произнесла Императрица, когда генерал почтительнейше склонился над ее рукой. – Видите эту милую девушку, мою славную гостью? У нее исчез брат.
- Исчез, Ваше Величество? – спокойно переспросил Ушаков.
- Вице-канцлер говорит: похищен.
Андрей Иванович метнул взгляд на Бестужева, тот учтиво поклонился.
- Так вот тебе мое высочайшее повеление, - продолжала Елизавета, - разыщи сего молодого человека в кратчайший срок. В кратчайший! Ежели жив, конечно... Я обещала, я Царское слово дала. И ты без щедрого вознаграждения не останешься.
- Будет исполнено всенепременнейше, Ваше Императорское Величество!
- Ты слышала? - ласково обратилась Елизавета к Наталье. – Коли сам Андрей Иванович обещает – все хорошо будет. А то, что брат твой жив, я чувствую...
Наталья улыбнулась сквозь слезы.
- А теперь можете удалиться, господа. Граф, объясните господину генералу суть дела. А ты, Наташа, оставайся, кататься сейчас вдвоем поедем.
«Вот это да!» – изумился Ушаков, почти никогда ничему не удивляющийся. Это, положим, каприз Государыни, но каков каприз...
Опасения его разрушил Бестужев, когда оба очутились за дверьми.
- Андрей Иванович, друг любезный, - сказал вице-канцлер, - оно, конечно, тяжеловато - за один день... да все ж попытайся, сыщи. Оно, конечно, ясно всем, что ты не знаешь, где Вельяминов... а все ж попытайся. Государыня про награду не так просто говорила, а?
Они пристально поглядели друг другу в глаза, и рассмеялись оба.
- Не волнуйся, Алексей Петрович, сыщу. Да только... дело непростое.
- Непростое, согласен. Видать, еще какие особы замешаны... Может быть, дамы?
- Может быть, - Андрей Иванович, загадочно улыбаясь, поглаживал подбородок.
- А и пусть. Это никому не повредит, - отчеканил Бестужев. – Не должно повредить!
- Верно ли?
- Обещаю.
- Ну, будь по-твоему.
Раскланялись, как наилучшие друзья. Бестужев радостно потирал руки.
Когда Александр услышал от Ушакова, что он – свободен, то сначала решил, что это новое издевательство, а потом совершенно перестал что-либо понимать. Он стоял и большими глазами смотрел на своего мучителя, пока тот выговаривал ему:
- Вы должны благодарить Бога и Государыню, что так счастливо отделались. Доброта и милосердие Ее Величества безграничны. Ваша невеста освобождена тоже. Вас обоих мой экипаж доставит, куда прикажете, и – помните! - лучше бы вам в ближайшее время воздержаться от любых визитов. Кстати, поклон от меня сестрице, она сейчас здесь, в столице... И если хоть одно слово о том, что здесь происходило... госпожи Прокудиной это тоже касаемо... ну, вы поняли.
Теперь Александр действительно понял. Понял, что молитвы его услышаны, что произошло нечто, связавшее руки грозному генералу. Ему захотелось расплакаться и расхохотаться одновременно...
Всю дорогу Надя, уткнув нос в плечо Александра, не проронила ни слова, а он только гладил мягкие волны ее волос. Приехали в прокудинский дом, и девушка попросила не оставлять ее сейчас. Александр и сам не мог бы этого сделать, он остался с Надей, отослав лакея с запиской к сестре. Невыносимо хотелось спать, глаза закрывались сами, и он уснул, сидя рядом с Наденькой на диване, а она, опустив ему голову на плечо, старалась не шевелиться, чтобы не потревожить его, и сама задремала. Разбудило обоих шумное появление Вельяминовой. Еще с лестницы раздался ее ликующий возглас:
- Сашка!
Наталья, вбежав в комнату, и повисла у брата на шее.
Следом за ней появился Павел. Он улыбался светлой, почти мальчишеской улыбкой...
Через пару дней Вельяминова вызвал Бестужев.
- Как ты? – поинтересовался заботливо.
- Все хорошо, ваше сиятельство.
- Ну и слава Богу. Отдохни, сил наберись. Потому как дело тебя уже ждет. В Берлин поедешь.
- В Берлин? – Александр не смог скрыть огорчения.
- Не ты ли желал настоящей работы? Вот и начнешь, благословясь.
- Но я... думал...
- Да знаю я. Жениться ты надумал. Понимаю теперь, отчего так часто к Прокудину таскался. Что ж... женись. Чего тянуть-то? Благословлять вас некому, дядюшка твой давно уж деру дал из столицы, перепугался, ищи его теперь. Было чего перепугаться... Ну а невесты твоей отец – католик! – решения ожидает участи своей. Так что благословляю тебя заместо отца и велю с венчанием не тянуть. Жену молодую в Берлин возьмешь с собой.
- Стало быть – надолго?
- Там видно будет, - пробурчал вице-канцлер.
После сего имел Бестужев долгую беседу с князем Мстиславским. Павел передал Наталье пожелание его сиятельства: они оба должны как можно скорее покинуть столицу.
- Не иначе с Ушаковым договорился, - заключил Павел.
- Не иначе. Ну и слава Богу, Паша. Будь моя воля, я б в Петербург больше ни ногой...
- Так и мое желание такое же. А как муж, так и жена. Будешь слушаться меня, когда повенчаемся?
- Ничего иного мне и не остается, - улыбнулась Наталья...
Глава четырнадцатая
Вот и развязка
Одно за другим сваливались на Машу известия. Первой пришла весточка через отца Сергия от Антипки, что померла старая бабка. Никак не успевала Маша на похороны Авдотьи, но все-таки поехала... Остановилась у батюшки в Знаменке, там и узнала дивную новость, что отныне она не беглая холопка, теперь она – вольная. Не понимая, как это сталось, поспешила Маша благодарить Любимова. Зная о его несчастии, никакого зла девушка на бывшего барина не держала.
Во все глаза глядели любимовские дворовые на вчерашнюю крепостную, прибывшую в Любимовку в карете с лакеем, – сплетни о перемене в ее судьбе уже по всей деревне распространились с разнообразными прибавлениями. Кто с завистью глядел, кто со страхом, иные – и с радостью, но таковых было меньше всех. Маша выглядела теперь совсем барышней – в светло-синем платье, отливающем перламутром, украшенном легкими пенистыми кружевами, густые волосы убраны в высокую куафюру. А Митенька только такой и привык ею любоваться – «кузиной господ Вельяминовых». Ждал он ее, как ждал…
Любимов, увидев Машу, взволновался не меньше Мити. Сделал знак, что надобны бумага и чернила. Начертал нетвердой рукой: «За грех перед тобой покарал меня Господь!», и протянул это начертание Маше. Девушка с состраданием погладила дрожащую живую руку и произнесла негромко:
- Помоги вам Бог, Степан Степанович! А в поджоге дома вашего я не виновата...
Любимов сделал знак: «Верю!»
…Тихий стук в дверь заставил Машу встрепенуться. Она сидела за столом, глубоко погрузившись в свои думы – воспоминания, одно за другим, наплывали на нее в этой комнате. Просторная, светлая горница, где размещал Любимов гостей – именно сюда прибежала однажды Маша к Петру Григорьевичу, ища заступничества. Когда это было? Ведь не так уж давно, а кажется – жизнь прошла. И все теперь по-другому. Свободная она, и Петруша – жених ее. Жених… как странно. А она… нет, она не может сбросить с себя тягостей прежних лет. Любимова простила искренне, но здесь, в этом доме, горечь прошлого вновь назойливо липла к душе, как обильная паутина…
Стук повторился – еще тише. Маша, не двигаясь с места, пригласила незваного гостя войти, мимолетно подумав о том, как легко привыкла она вести себя по-барски – не так давно сама бы дверь открывать кинулась.
Вошел Митя, немного смущенный, как всегда при ней и бывало. Все тот же старый подрясник был на нем, только тщательно выстиранный, длинные волосы аккуратно зачесаны назад. Странным показался вид его Маше без свободно падающих на высокий лоб черных прядей. Меньше стал он на монашка похож.
- Счастлив вас видеть снова, Марья Ивановна… - заговорил юноша, сбиваясь, улыбаясь и краснея, - простите, Мария Павловна. Вот не утерпел… слава Богу, что вы со Степан Степанычем…
- Мария Павловна?! Что ты хочешь сказать этим, Митя?
- А-а… разве не так вас нынче величают? Что же – по старому, по привычному, Марья Ивановна? Ох, простите!
- Митя, вообще ничего не понимаю.
- Как же… Вы не знаете? – он почти перепугался. Что же делать-то? Неужто самому теперь все ей рассказывать? О таком деле-то? Ох! И кто его за язык тянул?
- Да о чем не знаю, Митенька? – Маша начинала волноваться.
- Отец ваш… - пролепетал юноша.
- Отец! – Девушка привстала. – О чем ты?
- Князь Мстиславский… Тот, с которым Наталья Алексеевна уехала… она замуж за него собирается… Эх, не то все говорю.
- Так я слышу уж, что не то. Ах, Митя, не томи! Нечто об отце моем известно стало? Князь Мстиславский знал его?
- Он и есть отец ваш, Марья Павловна, - прошептал Митя и опустил глаза.
Маша прижала стиснутые руки к груди.
- Князь? Отец мой? Боже милосердный! Нет…
Некоторое время стояла так молча, потом вновь упала на стул и неожиданно прегорько расплакалась.
- Что же вы, Машенька… это ж счастье – отца обрести! – бормотал бедный Митя, не замечая, что называет «Марию Павловну» Машенькой. – Он уж был тут, это он вам вольную вытребовал, он княжной вас сделать хочет!
- Нет-нет, - рыдала девушка. – Не хочу ничего, не надо… Ой! Совсем я безумная. Чего хочу, сама не знаю. Радоваться надо – вольная я теперь, да еще и дочь княжеская, и, видать, уж скоро и свадьба моя...
- Конечно же, радоваться, и Бога благодарить, - утешал ее Митя. – Все ж вон как славно сошлось...
Девушка решительно вытерла слезы.
- Прости, Митя! Спаси Бог за добрую весть. Вернется из столицы князь… отец мой… рада буду ему. А все ж таки… странная судьба… после всего, что пережито, княжеской дочерью нежданно сделаться.
«Что я теряю?» – подумал вдруг Митя совсем не по-монашески и, соскользнув вниз, очутившись перед Машей на коленях. Странно – не удивилась она совсем, будто ожидала, и даже в лице не изменилась. Задумчивей только еще сделалась.
- Что-то тяжело на сердце... вот как... – тихо было сказано, так что юноша едва слова разобрал. - Может, наваждение какое.
- Верно оттого все, что слишком много приключилось разного, устали вы, Марья Павловна. Ну да ничего, скоро вздохнете спокойно, все устроится. Не грустите, Машенька.
- Ты в сад любимовский гулять ходил? – неожиданный вопрос застал Митю врасплох, он даже не сразу понял, о чем это она.
- Ах, в сад, - вновь покраснел, чувствуя себя дурачком – как есть. – Не…нечасто. Все больше дома, со Степаном Степановичем…
- Малинник там хороший. Густой, мы с барышней Катериной Степановной в детстве прятаться любили. Сейчас не тот он, осень, а все ж… Помню, малину там собирала… Петр Григорьевич подошел тогда, спас меня от… Тогда уже я поняла, что сердце его ко мне потянулось. И ясно мне все было. Тяжко, не пересказать, но – ясно.
- А что ж теперь? – осмелился на вопрос Митя. Он все еще стоял на коленях, и Маша положила ему на голову ладонь. В ней боролись какие-то странные чувства. Девушка пыталась зацепиться за что-то, за какую-то неосознанную мысль, смутное ощущение, нечто понять… Митя не мог этого знать, но неким чутьем воспринимал происходящее в ней боренье.
- Мне все кажется, что не то я делаю, Митенька, - ответила она на вопрос, на сей раз невысказанный, но почувствованный. - Не так… И не будет Петруша счастлив со мной.
- Петр Григорьевич души в вас не чает!
- Знаю. Потому и мучаюсь. Любит он меня, а ведь я ему не пара. Нет, гостей принять барыней сумею, и на Марию Павловну скоро откликаться стану, Да только… все-таки Лукерьиной дочкой была я и останусь, хоть и князь мой отец, и мать – сего имения госпожа. Нет… опять не то говорю… не умею рассказать, Митя…
Ее рука скользнула с его волос, погладив их, и повисла безвольно. «А ведь и впрямь мучается, Господи, помилуй! Что же с тобой, Машенька, радость моя невозможная?»
Хоть разок припасть к бледной нежной руке, а потом – прочь от мира, в монастырь, в келью, на веки вечные. «Да какой из меня теперь монах?» - отдалось горечью. Взял в свою ладонь Машину руку, а губами коснуться не решился. Но безжизненная кисть ее вдруг стала сильной, девушка сама сжала Митины пальцы, потянула вверх.
- Не мужицкая у тебя рука, - сказала. – Пальцы тонкие, белые как у девицы. Кисти да уголек держать – в самый раз. Не смеялись над тобой деревенские?
- Да как же нет, - Митя смотрел на Машу как завороженный. - И дядька колотил не раз на дню. Понятно, не работник, не иное что, хлеб даром ел. Пустое все, Господь пусть будет со всеми. Дядька-то о сыне мечтал сильном и спором, да жена бездетной рано умерла. Ну теперь-то может быть…
- Добр ты, послушник Божий, зла не таишь. Спаси тебя Бог, Митя, за все. На свадьбе моей гостем будь непременно. В Любимовке пока остаешься?
- Остаюсь, Марья Павловна. Письмо вот пришло нежданно-негаданно. Приезжает княгиня Катерина Степановна, слава Богу! Заждался ее Степан Степанович.
- Хорошо, - сказала Маша. – Жаль мне его... Знаешь… а ведь и я ничуть на него нынче не в обиде...
После Машиного отъезда затосковал Митя не на шутку. Пришел к отцу Сергию, кинулся ему в ноги.
- Что с тобой?! – перепугался батюшка, глядя в заплаканное юное лицо.
- Батюшка, благословите! Сил моих нет... о монастыре мечтал, а теперь мне монастырь и на ум нейдет. Люблю я... Машеньку люблю.
Поднял его отец Сергий, усадил с собой, принялся утешать.
- Что же делать-то, Митенька? Лютая напасть – такая хвороба сердечная!
- Ох! Лютее нет! Кабы в Господа не верил... руки б на себя наложил...
Отец Сергий аж рот ему ладонью прикрыл, перекрестил юношу.
- Что ты! Что ты! Молчи. В мыслях сего и в шутку держать не смей, не то, что на язык пускать!
- Да я-то что... конечно...
- Смирись, милый. Все перемелется. А что делать тебе? Мне сын, когда вот приезжал, жаловался... Он тоже священник, в Новгороде. Помощник ему нужен, тяжело одному. Вот я и думаю, кто лучше тебя на сие дело подойдет.
- Батюшка! Вы меня благословляете?
- Благословляю, чадо. И на то благословляю, чтоб к храму попривыкнув, и к жизни сына моего приглядевшись, и сам ты в пастыри готовился.
- Батюшка!
Отец Сергий вновь перекрестил Митеньку.
- Поезжай в Новгород. А там как Господь изволит...
Едва Павел Дмитриевич увидел Машу, сразу понял: она знает все. Молча смотрел на нее, она – на него. Под пристальным, глубоким взглядом темно-карих глаз столь на них похожие девичьи очи стали медленно наполняться слезами. Но сдержалась княжна Мстиславская, не заплакала. Павел взял тоненькую руку, нежно и трепетно поднес к губам – странное чувство, очень странное – женскую руку без страсти целовать, с иной любовью. Никогда, ни к кому не испытывал Павел Дмитриевич отцовской любви, да и нынче не мог бы сказать, что полностью открыл в себе эту любовь. Просто не чужой была ему стоящая перед ним девушка – это познавал он не умом, но душой, и с каждой минутой все больше нежности и сострадания рождалось к дочери в его сердце. Маша все поняла. Сиротская жажда родителей сотворяет душу чувствительной ко всему, что покажется ей схожем с отеческой любовью, и все это она готова принять без рассуждений. Девушка осторожно коснулась мягких волос отца, тихо погладила его по щеке...
Тем временем Наталья Вельяминова и Петр Белозеров сидели в соседней комнате на широком кривоногом диванчике, изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Наталья, напряженная, тщетно придавала лицу непроницаемо-равнодушное выражение. Петруша по-доброму усмехнулся:
- Уж не ревнуешь ли отца к дочери, Натальюшка?
Девушка ответила негодующим взглядом. Под рукой ее очутился синий веер, она жадно схватила его, обмахнулась несколько раз и бросила в угол дивана.
- Ведь она, похоже, падчерица твоя будущая... – продолжал Белозеров. - Вот судьба! Так откуда ж взялся он, князь твой распрекрасный? Где ж раньше был?
- Ах, Петруша, сделай милость, помолчи, - бросила ему Наталья.
Помолчали вместе.
- Не нравится мне все это, - вздохнул Петр. Молчать ему сейчас явно не хотелось.
- Что не нравится?
- Да все, Натальюшка. Машенька сама не своя была все эти дни. Ей роль твоей сестры двоюродной уже невмоготу, а тут еще батюшка родной объявился...
- Они поладят, - но по голосу Натальи ясно было, что она в этом не вовсе уверена. Скорее напротив, и бедный веер вновь стал жертвой этой неуверенности – теперь девушка, протянув к нему руку, принялась безжалостно трепать изящную вещицу. Волновалась она не менее Петруши, не за Машу, конечно, – за возлюбленного князя своего. Но у Петра не было ее сомнений.
- Машенька поладит с кем угодно. Я о другом. Теперь он ее княжной сделать решил законной...
- Чем же плохо сие? Да и не важно, все одно она скоро Белозеровой будет...
- Не плохо... - Петруша совсем запутался в своих чувствах, и по старинке взъерошил свои длинные светлые волосы, как делал, бывало, мальчишкой, когда волновался.
- Да не отнимет он ее у тебя, - поняла его тревогу Наталья.
- Нет. Ее у меня теперь никто не отнимет. Зачем только спрашивал он меня нынче с таким подозрением о дядьке моем, Бахрушине?
- Есть у него на то причины.
- Да. Сплошь загадки… Тревожно у меня на душе что-то, Наташа. Машенька мне свою тяготу передала.
- Не тревожься. И грустить сейчас – грех, не грустить, но Бога благодарить надобно.
Вошел Мстиславский.
- Она ушла к себе, - сказал про Машу.
- Бедная моя... – одними губами вымолвил Петруша.
Павел присел между ними.
- Счастлив познакомиться с вами вновь, Петр Григорьевич, как с будущим супругом дочери моей.
Петруша хотел что-то ответить, но нахмурился и промолчал.
- Понимаю ваши чувства ко мне, - продолжал Мстиславский. – Столько лет невесть где пропадал, и вот объявился, и ныне словно власть какую-то над любезной вашему сердцу девушкой приобретаю. Что же сказать-то мне вам?
- Да нет, Павел Дмитриевич, говорить ничего не надобно... Столь замысловатый поворот фортуны, бесспорно, не может не взволновать, однако не нашею волей все свершается.
- Не стоит видеть во мне нечто, с чем необходимо примириться, как с капризом фортуны, друг мой. Несомненно, ваша свадьба – дело решенное, смешно и глупо было бы, если б я замыслил вдруг вам препятствовать. Однако же, не могу не сознаться – меня беспокоит нечто... – Павел замялся.
- Я понял, князь. Вы уже спрашивали меня о дяде моем, Артамоне Васильевиче Бахрушине. Думаю, что вправе в свою очередь полюбопытствовать: вам-то что до него за дело?
- Дело мое до него самое прямое. Видите ли, Петр Григорьевич, при Царице Екатерине ваш покорный слуга был по доносу отправлен на дыбу и в Сибирь за предерзостные слова, реченные против самой Государыни Императрицы. А донос составил никто иной, как Артамон Бахрушин, приятель мой, что в тот вечер злосчастный, когда я слова сии произнес, одним из гостей моих был.
- Вы это наверное знаете? – изумился Петруша.
- Вернее не бывает.
- Боже мой! Так он, стало быть, в делах-то сих руку набил. Вас при Екатерине на дыбу отправил, меня – при Анне.
- Неужели? – в свою очередь удивился Мстиславский.
- Да, истинно так, а то, что я племянник его... Так в этом-то все и дело, сударь. Отец мой боярином не был, дворянство ему Государь Петр Алексеевич за верную службу пожаловал. А на ассамблее однажды приглянулась батюшке моему будущему боярышня Бахрушина, Царь Петр, не долго думая, и сосватал их. Перечить самому Царю Бахрушины не могли, но ненависть затаили. Даже то, что родители мои жили душа в душу, их не смягчило, неровня де отец мой их доченьке любимой, и все тут. Когда матушка умерла в родах, меня на свет произведя, Бахрушины слух распускали, что отец мой свел супругу в могилу. Пуще всего братец ее старался, Артамон Васильевич. Ну, вскоре старики Бахрушины померли. А дядюшку моего в столицу принесла нелегкая. Ох! До сих пор не прознал, как случилось сие, - Петр вновь теребил волосы, не замечая. - Отца принесли умирающим... Мне тяжко вспоминать, простите, князь, и ты, Наталья. Никого он не обвинил, и все подумали – разбойники. Их и сейчас в Петербурге, как воронья, а уж тогда-то...
Петр остановился, перевел дух.
- В Петербурге, - продолжил он вскоре, - будучи сержантом гвардейского Преображенского полка, сблизился я с кружком Царевны Елизаветы, нынешней Императрицы царствующей. В то время она в соперничестве своем с Царицей Анной опиралась на простых людей, попасть к ней было нетрудно. Я любил дочь Петра, коему верой и правдой служил мой родитель, мне казалось, что Елизавета Петровна несправедливо обижена своей царственной родственницей. Когда Анна Иоанновна оказалась при смерти, все взволновались. Многие уже видели дщерь Петрову на российском Престоле. Меня Царевна жаловала, и я в сей смутный час предложил ей свою преданность, умолял – позвольте мне бросить клич... Силой военной возведем Вас на трон, Ваш по праву. Она боялась. В то время Бахрушин жил в столице, узнав, что я посещаю собрания в Смольном у Царевны, он перепугался из-за нашего родства, да, думаю, и рад был от ненавистного племянника отделаться, ибо с отца моего ненависть на меня перенес. Вот и прибегнул к способу, однажды, как я понял, уже успешно им испытанному. А может, князь, и не однажды...
Павел кивнул.
- А спас меня герцог.
- Бирон?
- Он самый. Поверьте, в морду дам всякому, кто при мне про регента бывшего слово дурное скажет! Когда Анна преемником своим назначила малолетнего Иоанна Антоновича, а регентом при нем – Бирона, герцог, думаю, уже предполагал, чем сие может закончиться. Уж больно ненавидели его. А за что? За то, что Царица жаловала? За то, что на глазах был у всех? Верно, всем глаза намозолил, плохого однако ж не делал. Может, в казну руку и запускал, а кто сим из вышестоящих не грешит? А герцог и сам своим положением тяготился, говорят. Так вот, правителем соделавшись, он первым делом государевых преступников помиловал. И я под милость его попал. Из крепости меня выпустили, когда уж со светом Божиим навсегда распрощался... Мне ли не быть герцогу благодарным? Я сразу же в деревню уехал, от греха подальше, не было меня в столице, когда Бирона свергли. И когда свергли Анну Леопольдовну с сынком, крошкой-Государем, – тоже. Елизавета воцарилась. Друзья обо мне напомнили. Вызвала в Петербург, обласкала, в поручики произвела. Вот такова моя история нехитрая.
- Я все понял, - отвечал Павел.
- Да это не все еще, князь... Я никогда дяде зла не желал. Помириться с ним хотел, хотя уж и знал, кто меня предал. Ну, оправдывал его, и впрямь он мог решить, что вслед за племянником потянут, коли тот крамолу какую затеял... Даже приехал к нему о делах толковать. Тогда... тогда и произошло все. И слава Богу, что произошло, потому что иначе я бы Машеньку не встретил... А дело было так. Дядюшка мой всю жизнь неженатым прожил, а домом у него без стыда дворовая девка Василиса заправляет. И красива же! Черноволосая, зеленоглазая, юркая как цыганка... Что-то мне в ней даже змеиное почудилось. Ей, видать, Артамон Васильевич, который в отцы годится, давно наскучил, и вот – на меня в тот мой приезд глаз положила. Зовет в сад, в укромное местечко, встревоженная, чуть ли не в слезах, дескать – случилось что-то, поговорить надо. Пошел как дурак. А она – на шею мне. Я ее, понятное дело, оттолкнул, очень захотелось мне ей оплеуху закатить, слабостью пола не смущаясь. И тут пристыл, потому как местечко - сада уголок – и впрямь было укромное, и кое-кто еще для тайной беседы его облюбовал. А именно - дядя мой с приказчиком, который у него, как я понял, разбойным делом заправляет. И что я услышал! Дворовые дяди моего по ночам истинным разбоем занимаются, а дядя прикрывает, потому как – прибыль ему от того. И про меня меж делом речь зашла, что тошен я, скорей бы меня спровадить в столицу обратно, коли нельзя за батюшкой моим вслед послать... на тот свет, стало быть, как его когда-то... Слышу я это из-за кустов и дерев и... Василиса спасла меня, повисла на мне, рот мне обеими руками зажимает, так и не пустила к ним, а они и ушли вскоре... Василиса опять ко мне... Ну, что там, отшвырнул я ее, ушел... Думал – убить дядюшку, что ли, прямо сейчас, шпагой заколоть? Отец покойник припомнился. Нет, не по нраву бы ему это было. Так и прошел в свою комнату, вещи забрал, и тайком от дяди уехал. А по дороге на меня разбойники напали, и если б не выходила меня Машенька, мне б в живых не бывать. Ну а разбойники, уверен, бахрушинские... Василиса, что ли, на меня обидевшись, что отверг, наплела чего, испугался ли дядя из-за отъезда моего внезапного, не знаю... Только, думаю, не рад он был известию, что меня в доме его друга Любимова выходили. Вот теперь, Павел Дмитриевич, - все.
Павел молча пожал ему руку...
Дождались приезда Александра с Надеждой, и стали готовить в один день две свадьбы. Наталья шептала Павлу на ушко:
- Почему же не три?
Он целовал ей руки в ответ.
- Не спрашивай пока.
Маша очень хотела, чтоб обвенчал ее с Петрушей отец Сергий, у Александра с Надей возражений не было.
В назначенный день отец Сергий в радостно-приподнятом настроении готовился к предстоящему венчанию. Обстоятельства не располагали к пышному торжеству: Надя страдала из-за отца, которого присудили к вечному заключению в монастыре, Александр, как ни мечтал о дипломатической работе, очень не хотел уезжать так скоро с молодой женой за границу. Предстоящая разлука угнетала всех. Но все верили, что самое страшное уже позади.
И вот подъехали кареты к Знаменскому храму. Обе невесты в этот день казались во сто крат красивее, чем обычно, Наталья втайне завидовала им, и молила Божию Матерь, чтобы Она поскорее приблизила час и ее свадьбы. Митя, скромно пристроившись в любопытствующей толпе, не мог подавить грусти, что бы ни делал, как бы себя ни ругал... Он ревновал, и это было сильнее его. Еще немного, и он уже никогда не увидит ее... Машеньку... Он уезжает в Новгород, ибо вернулась дочь Любимова, княгиня Катерина Степановна, и не пожелала нового человека, его то есть, Митю, в доме терпеть. Да и Степану Степановичу получше, доктора говорят – может, и отойдет. Да... с Машей он, Митя, вряд ли уже увидится. Он знал, что сразу же после свадьбы его возлюбленная с законным супругом отбудет в столицу, в дом своего мужа...
А вот и он шествует в храм – молодой офицер, счастливец... Митя вздохнул, подавляя завистливые чувства, тихо прошептал молитву о здравии раба Божия Петра, но... закончить ее не успел. Вскрикнул в ужасе Митя вместе с любопытствующими, потому что случившееся в этот миг было столь страшно-нереальным, что только на кошмарный сон походило... Петр Белозеров, сдерживая переполнявшую его радость, спокойно и уверенно поднимался по ступеням храма, и в этот-то миг... Вот он уже лежит на этих самых ступенях лицом вниз, кровь течет по ступеням, а из спины Петруши торчит пущенный чьей-то меткой рукой нож... Кто это сделал, как... Никто ничего не понял. Всеобщий ужас, крики, слезы... Толпа задвигалась: кто-то в страхе убегал прочь от храма, кто-то, напротив, подался вперед к лежащему. Маша без сознания упала на руки отца. Александр Вельяминов был уже возле своего любимого друга. Подбежала к Петру и Наталья. Она дрожала, едва сдерживая рыдания. Александр приподнял Петрушу, тот что-то прошептал, и голова его упала. Александр тихо расплакался. Павел Дмитриевич нес Машу домой к отцу Сергию на руках...
...- Как же это, Господи? – шептал в эту ночь отец Сергий, стоя на коленях перед Божницей, в тусклом свете свечи всматриваясь затуманившимися глазами в Спасителев лик. – Ведь венчать я его должен был, а теперь отпевать буду... Но на все воля Твоя, Господи! Мы слепцы на земле временной сей, роптать не вправе...
...- Как она? – тихо спросила Наталья Павла, подходя к нему сзади, и кладя руку ему на плечо. Павел смотрел на спящую дочь. Обернулся к невесте.
- Ей лучше, - прошептал он. – Я даже удивился, как скоро она смирилась с его потерей. Но бредит по ночам, во всем обвиняет себя -– это ужасно...
- Бедная, - покачала головой Наталья. – Ах, Петруша, Царствие ему Небесное. Иди, усни, Пашенька, сам, ты измучался.
- Я не хочу спать.
Наталья поцеловала его в лоб.
Находились они в доме отца Сергия. Он наотрез отказался отпускать куда-либо Машу, которая, не вынеся этого последнего удара, заболела. «Как бы рассудком не повредилась», - сокрушался про себя батюшка.
Через несколько дней после похорон Петруши он обвенчал Александра и Надежду. Настроение у всех присутствующих на этой свадьбе не отличалось от похоронного. Вскоре после венчания молодой Вельяминов, распростившись со всеми, увез заплаканную невесту в Горелово, а оттуда им почти немедля надлежало выехать в Берлин...
К изумлению всех Маша, придя в себя после нескольких дней горячечного бреда, перво-наперво позвала Митю...
Однажды заглянув в комнату дочери, Павел Дмитриевич нашел постель ее аккуратно убранной. Поначалу все подумали, что девушка отправилась погулять, она уж начинала понемногу выходить из дому. Нет, так и не вернулась к ночи.
Павел поцеловал невесту, оседлал коня, и, ничего не объясняя Наталье, куда-то умчался...
...Артамону Васильевичу плохо спалось: кошмары мучили. И то, что чья-то крепкая длань легла ему на уста, а вторая – за ворот потянула, он воспринял в первую секунду как продолжение кошмара. И тут же сильно вздрогнул: «Не сплю!»
- Не кричи, - шептали ему на ухо, - не то плохо будет! Не будешь орать?
Бахрушин в ужасе замотал головой.
- Да ты не узнаешь меня? – вопросил Артамона Васильевича стянувший его с постели человек. И Бахрушин, забыв о предупреждении, громко вскрикнул: узнал! И тут же Павел вновь зажал ему рот.
- Я же предупреждал...
Бахрушин забился, потом сник. Павел ослабил хватку.
- Ты... убивать меня надумал, Павлуша? – пробормотал Артамон Васильевич, дрожа.
- Надумал... несколько лет назад, когда из Сибири вернулся. Стоял тогда вот под этими окнами... Тебя, Артамоша, Господь спас, до сих пор не пойму, как же я тогда убежал от дома этого – своего! – его не подпалив? Как? Не иначе, воли Господней не было на то.
Бахрушин поежился.
- Так неужто теперь, сюда как тать прокравшись, – да не как тать, мой дом-то! – да все равно... неужели я теперь тебе, с постели тебя подняв, горло безоружному перережу?
Бахрушин приободрился.
- Как ты сюда попал? Сторожат дом-то...
- Знать, есть чего сторожить. Да все я знаю. Разбойник... Хуже, чем я когда-то был.
- Ты о... о чем?
- Ни о чем. А как пробрался... Смешно мне на тебя! Я еще мальчишкой шестнадцатилетним по ночам из дома сего выбирался к Палашке на свидание, и обратно возвращался, никто, ни единая душа углядеть за мной не могла. Ладно... Пора и о деле потолковать. Ты Белозерова убил?
- Паша... ты... что ты?
И вновь оказался Артамон Васильевич в крепких Павловых руках.
- Убить не убью, - жутко шептал князь Мстиславский, - коли обещал... так... придушу слегка... Или руки выламывать начну. Это не больнее будет, Артамоша, чем мне – в Тайной канцелярии, мне было хуже. И Петруше покойному – тоже. – Встряхнул Бахрушина. - Отвечай, сволочь, душа разбойничья... ты подослал племянника убить?
- Я! – с решимостью отчаянья выкрикнул Бахрушин.
- Зачем?
- За тем... за тем, что он жениться собрался на этой... холопке Степановой.
- На моей дочери!
- Да. Степан знал, что она – дочь твоя, и я знал... А что с того... хоть какой ее теперь княжной сделай, а была она и будет – незаконная, а в Петрушке хоть на малость, а была кровь наша, Бахрушинская... Лучше убить его было, чем позор такой терпеть, сын Бахрушиной – на холопке женится! Все вокруг только об этом языки и чесали! Да и давно ему была туда дорога, жаль, его на виске не доделали. Да и тебя тоже!..
Все это он выкрикивал, дрожа, но уж не запинался, теперь он не сомневался, что Мстиславский убьет его, и никто не спасет, он жаждал выплеснуть ему в лицо как можно больше мерзости. Но не успел, Павел вновь затряс его:
- А где дочь моя теперь, говори!
- Не знаю! – заорал Бахрушин. – Мне она даром не нужна, дочь твоя! Да... отпусти. Не знаю. Вот те крест!
Непонятно почему, но Павел ему поверил. И сразу потерял к нему всяческий интерес.
- Живи дальше, - пробормотал он, - если сможешь...
И спокойно покинул комнату через окно. Бахрушин рухнул на кровать как подкошенный...
...Наталья с нетерпением ждала Павла.
- Где ты был? – воскликнула, целуя в щеку.
- Не спрашивай, - махнул рукой Павел.
- Вот, смотри, - Наталья нетерпеливо протянула ему исписанный лист бумаги. Это была записка от Маши, которую Наталья нашла у себя в комнате. Маша просила прощения за тайный поспешный свой отъезд (куда, не написала), объясняла его тем, что боялась уговоров со стороны отца, на которые она, чувствуя себя перед ним виноватой, могла бы поддаться. «Но должна уехать, - продолжала Маша, - как появилась, так и исчезну. Живите в мире и согласии, мои родные, низкий поклон вам за все. За меня не бойтесь, я своего покоя ищу, а может, Господь даст и радости...»
Долго Павел читал и перечитывал записку, а потом ушел с ней к себе, и даже Наталья не решилась его беспокоить.
На утро Наталья обнаружила, что Митя тоже исчез. Бросилась разыскивать отца Сергия.
- Батюшка, как же так? – сразу же выпалила. – Они бежали? Вместе?! И вы... знали?
- Знал, - спокойно кивнул головой священник.
- Да... как же? И благословили?
- А без благословения они и не решились бы.
- Да как же… как…
- А дела-то, что от Бога, они просто делаются. Вроде как случайным образом события соединяются, глядь, а не случайность сие вовсе, но промысел Божий. Машенька, когда вставать начала, первым делом к матери своей названной пошла на могилку да к бабке Авдотье…
Священник рассказывал, и Наталье казалось, что все это она видит перед собой въявь… Скромное кладбище сельское, березки и рябинки, словно тихие плакальщицы на погосте. Свежая могила, грубо сколоченный крест. Маша идет к ней неспешно и плавно, ее походка выдает человека, только недавно поднявшегося с одра болезни, слабости еще не осилившего. Она сильно исхудала, и шубка кажется на ней велика. Она смотрит не вперед, но в землю, а может быть – в себя. И только подойдя ближе к могиле, замечает юношу, недвижно стоящего возле осеняющей Авдотьину могилу осинки.
- Машенька, я знал, что ты придешь сюда, - говорит он, не дожидаясь приветствия. - Уж который день жду тебя здесь, с того дня, как узнал, что вставать ты начала.
Губы Маши дрогнули.
- Неужто каждый день приходил?
- Приходил и был здесь часами, бродил меж могил, Богу молился. За молитвой время быстро проходит, а когда на сердце камень, что ж делать, как не молиться?
- Значит знал, что первым делом не к Петруше отправлюсь на погост, но сюда, к мамке моей названной и бабушке? – Машины губы едва шевелились, но Митя все расслышал, а что не расслышал, то сердцем понял. - Все-то ты знаешь про меня, Митенька.
- Все, княжна!
Он опустился на колени, прямо в подтаявший снег и слякоть, головой припал к Машиным рукам.
- Нигде иначе попрощаться бы так не вышло. Здесь, у могил, тебе дорогих, хочу слово дать, что до смерти не забуду тебя, княжна, молиться о тебе стану, и не успокоюсь, пока радость вновь не войдет в твое сердце. А как станется сие, ты уж мне знак подашь. Какой-никакой, а подашь, да может, и сама о том не узнаешь.
- Странное говоришь ты что-то, Митя. А потом… с чего ты прощаешься-то вдруг?
- Завтра на заре в Нижний уезжаю с отцом Михаилом, сыном батюшки Сергия. Кто знает, свидимся ли теперь. Боялся я, что не увижу тебя перед отъездом. А вот… так ведь я ж о том и молился, не могло быть иначе.
- Уезжаешь? – Маша смотрела теперь куда-то вверх, в серое небо. – Не свидимся?
И вдруг вырвалось стоном:
- Забери меня с собой!
- Что?! – даже вздрогнул Митя и поднялся с колен.
Маша, сама потрясенная, закрыла лицо руками.
- И сама не ведаю, отчего так сказала вдруг. Словно и не я… словно изнутри меня что-то… А теперь вот сказала и знаю – не будет мне жизни тут. Княжеская дочь… дом отцов чужой… и мысли вечные о Петруше, которого я погубила.
- Не говори так!
- Сил моих нет, Митенька! – она заплакала и доверчиво прильнула мокрым лицом к его плечу. – Говорила я – не будет от любви его добра! И ты ведь также любишь меня, я знаю. И тебя заставляю терзаться – да что ж за судьба моя такая? Что делать мне, Митенька? Нам что делать?
- Как - что делать? – осенило юношу. – Да ведь проще нет ничего – пойдем к отцу Сергию. Мудрый батюшка, Бог молитвы его приемлет. Ведь не от себя присоветует – волю Божью скажет. Идем же к нему, Машенька, княжна моя ясноглазая!
- Не зови меня княжной, Митенька. Не княжна я.
Отец Сергий положил руку на плечо Наталье.
- Пойми, деточка, не все, что нам правильным кажется, правильно и есть. Отец, понятное дело, хотел бы, что б Машенька с ним оставалась. Да только... видел я тогда, что после гибели жениха не в себе она была. Еще немного – и горячка невесть во что могла б перейти. А теперь Маша то, что ей нужно, получит, буду о том Бога молить. Не княжной ей быть надлежит, которую, поди, еще за глаза и высмеивать за прошлое станут, а - матушкой, женой священника. Едва увидел я их вдвоем на пороге, так мне Господь словно глаза открыл – так друг же для дружки созданы они! И не говори больше, что они бежали. Не бежали, а уехали для иной жизни. На месте и обвенчаются сразу, как приедут. С ними и Антипка, я его у Любимовых на волю выкупил.
- Так почему же нам ничего не сказали? – растерянно пробормотала Наталья. – Не попрощались ведь даже...
- Да вредны ей нынче всякие прощанья, Натальюшка! А князь твой горяч. Мне еще с ним говорить, растолковывать, да просить, что б Машу не разыскивал. Когда захочет – сама даст знать о себе.
...После нежданного визита Мстиславского несколько ночей не спал Артамон Васильевич. Что-то приключилось с ним. То племянник-покойник представляется, едва глаза закроешь, то вдруг... Как это он сказал-то? Дом поджечь хотел, как вернулся? Несколько раз с криком вскакивал Бахрушин – явственно видел он во сне огненные языки, находящие на него: только огонь среди черноты, и он в этом огне... Не выдержал, беспомощно плача, рассказал все другу сердечному – дворовой девке Василисе. Василиса нахмурила тоненькие стрелки черных бровей, намотала в задумчивости на палец прядь смоляных волос.
- Эх, видать, молится кто-то за вас, барин, - вымолвила очень серьезно, искоса на барина поглядывая. Она-то знала, чем занимается ее покровитель в тайности, и откуда к нему богатство течет. Просто так сказала, не зная, конечно, что еще давным-давно просил Павел Дмитриевич Мстиславский в монастыре игумена Ионы молитв за своего давнего врага - по слову Христову...
...А самое страшное случилось, когда вдруг сестра-покойница на рассвете привиделась.
«Что ты сделал, брат? Я за жизнь его свою отдала, а ты жизнь эту отнял!»
Да, отнял! Все было сделано ловко, что ни случись, а он, Бахрушин, чист останется. И жизнь чужая уж дано ему ни в грош... даже племянника родного. Особливо его. Но вот – кротко-укоряющее лицо сестрицы:
«Мужа моего жизни лишил, лихих людей подослал, а теперь сынка единственного...»
И вдруг исчезла она, и огненные язычки заплясали кругом... все сильнее, все бешеней. Растут они, и становятся огромными, и пламя поглощает Артамона Васильевича.
Страшно заорал он, и вскочил с постели. Весь дрожа, в ледяном поту, принялся одеваться. Выскочил – глаза огромные, руки трясутся. И приказал запрягать.
Скоро он уж мчался в город, и боялся хоть на мгновение глаза прикрыть... стояла перед ним сестра, как живая. А так все Пашка чудился, и голос его: «Да не стану я тебя убивать...»
Прилетев в город, сам заявился куда следует, на колени грохнулся:
- Я убийца, берите меня!
Поначалу, естественно, решили все, что тронулся умом господин Бахрушин. А он вдруг спокойно и связно поведал, как уже много лет содержал в своем доме разбойничье гнездо, а сколько жизней на его совести, и сказать не мог – никогда не считал. Вот тут и ужаснулись, руками развели вершители закона, и аккуратно упрятали Артамона Васильевича в острог. А потом, по слову его, перехватали всех его холопов-разбойничков.
Слух об этом деле разлетелся далеко, все изумлялись, думали-гадали, что ж теперь ждет Бахрушина. Но так и не угадали. В один прекрасный день нашли Артамона Васильевича в тюрьме бездыханным – сердце не выдержало. Так и завершилась эта история.
А через некоторое время в опустевший Бахрушинский дом торжественно въехал новый, вернее – старый хозяин. Не зря Павел Дмитриевич в последнюю встречу долго беседовал с вице-канцлером, выхлопотал Бестужев все через того же Разумовского возвращение князю Мстиславскому конфискованного имущества. Нелегко это было, узнай Елизавета, за что судили Мстиславского, не стала бы она благотворить давнему оскорбителю своей покойной матери. Но на то Бестужев и был дипломат. А главным козырем стало ловко высказанное мнение, что нельзя юной Вельяминовой, которая так полюбилась Елизавете, замуж выходить за человека, у которого ни кола, ни двора. Елизавета решила быть милостивой до конца...
После сего Павел и Наталья тихо обвенчались в Знаменской церкви, пожили немного в возвращенном доме, но там им показалось неуютно после Бахрушина, и они перебрались в Горелово...
Скоро объявился где-то прятавшийся дотоле дядя Василий Иванович, полковник Вельяминов, и попросился жить с молодыми. С ним стало веселее...
Время проходило, плохое забывалось. Александр аккуратно писал из Берлина – и писал только о хорошем. Но в каждой строчке явственно проскальзывала грусть. И хотя из Сашиных посланий явствовало, что юный дипломат доволен работой – как весьма доволен им самим и господин посол, – но все же было ясно и то, что Саша, как и Наденька, жена его, сильно скучают по России...
- Ты сам хотел этого, Саша, - вздыхала Наталья.
Единственное, чего брат не скрывал, так это того, что не может забыть о страшно-нелепой смерти своего любимого друга Петруши, до сих пор скорбит, и постоянно о нем молится. Наталья это понимала, она сама постоянно молилась об упокоении души убиенного Петра...
В один чудесный день, когда Павел читал письмо от Бестужева (с благодарственного письма Мстиславского завязалась их частная переписка), а Наталья сидела рядом, вышивала, и, то и дело отрываясь от работы, с тихой улыбкой прислушивалась к бойким движениям ребенка у себя во чреве, доложили, что прибыли до их сиятельств купцы новгородские.
- Новгородские, Паша? – негромко вскрикнула Наталья, просияв. Ей давно уже удалось выяснить, куда уехали Маша и Митя.
У Павла гулко забилось сердце.
Вошли купчины, поклонились почтительно.
- Мы проездом, князь, до вашей милости с подарочком. Отец Димитрий передать вам просил... вот... Сам написал...
Старший купец бережно развернул холстину, и вынул большую, прекрасного письма икону святого первоверховного Апостола Павла, перекрестился, благоговейно чмокнул икону, и передал Мстиславскому с поклоном.
- И велено от матушки Марии поклон передать.
- Как... они? – только и сумел вымолвить Павел, приняв икону и поцеловав ее.
- Хорошо живут, дружно. Знакомцы ваши, барин? Славно живут, бедненько только... Но люди батюшку свово да супругу его не дадут в обиду, помогают всегда им, коли чего, потому как любят...
- Что еще передать просили? Нет ли письма?
- Ничего, князь, только образ сей...
Когда ушли купцы, Павел в волнении вновь опустился на стул. Наталья подошла, обняла его за плечи, поцеловала в висок.
- Я поеду в Новгород, Натальюшка, разыщу их. Как же это я не спросил купцов, где их там, в городе, искать!
- Знать не зря не спросил. Чувствую я... не время еще, Паша. Погоди, потерпи. Мы потом вместе разыщем их... непременно.
И она прижалась щекой к его щеке.
Павел ласково провел ладонью по ее животу, глаза его вдруг заблестели от слез, но одновременно губы тронула тихая, светлая улыбка.
Наталья, растрогавшись, принялась сцеловывать слезы с глаз мужа...
Апостол Павел с новописанной иконы глядел на них задумчиво, но не строго. Благословляюще...
Конец
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги