Легко ли быть праведным?

ГРОМ И МОЛНИЯ

Директор некой киностудии Илья Захарович Паркетов пригласил к себе штатного сценариста Смирно-Смирновского и сообщил ему приятную новость:

— Так вот, Цезарь Львович, познакомился я с вашим сценарием комедии «Гром и молния». И должен откровенно признаться — поражен. Поражен, голубчик. Гроздья смеха! Каскад выдумок! И проблема взята этакая, гвоздевая — борьба с бюрократизмом. Веселая, умная комедия. Такое, знаете ли, редко кому удается. Ну, поздравляю, голубчик, поздравляю.

Цезарь Львович, растроганный столь хвалебной директорской рецензией, умиленно проворковал:

— Весьма признателен вам, Илья Захарович. Весьма и весьма. И даже очень. Ах, как я волновался за судьбу своего сатирического чада — с таким чадом, вы знаете, волнений всегда хватает. Так, значит, удалась моя «Гром и молния», Илья Захарович?

— Удалась, голубчик, удалась, — еще раз подтвердил директор.

— Если я только вас правильно понимаю, Илья Захарович, то, выходит, что «Гром и молния» будет принята к постановке? — весьма к месту поинтересовался автор сатирического чада.

— Ну, разумеется, голубчик, разумеется. Тем более, что, должен сказать вам, имеется установочка расчистить дорогу киносатире. Допустить на широкий, так сказать, экран. На всеобщее, так сказать, обозрение. Чтоб критика, так сказать, дрянь косила. И не иначе! Так дерзайте же, голубчик, и впредь. Действуйте на благо. Двигайте. А я вам, голубчик, всегда помочь готов. Подсказать где надо. Посоветовать.

— Спасибо, Илья Захарович, я всегда с благодарностью приму ваши советы и рекомендации, — заверил пунцовый от сладких переживаний сценарист.

— Вот и хорошо, — отозвался директор, — и даже отлично. Кстати, голубчик, я бы хотел обратить ваше внимание на одну деталь. И даже не деталь, а так — деталечку. В вашей комедии действует директор пансионата «Терем-теремок» — этакий зажимщик, перестраховщик и так далее. Но, голубчик, директор-бюрократ — это же такая пошлая банальность. Ну, неужели в окружающей нас жизни нельзя найти объекты, более достойные осмеяния? Нет-нет, не объясняйте, голубчик, я понимаю, что выбор персонажа сделан вами без умысла, что дело не в должности, а в явлении. Согласен. И все же! И все же бросать тень на институт директоров — это не помогает. А надо, чтобы помогало. Подумайте, подумайте, голубчик.

Цезарь Львович пообещал подумать и откланялся, бережно унося с собой заветную папку с завизированным сценарием. Хотя и против своей внутренней убежденности и не разделяя сомнений директора студии, Цезарь Львович все же внял высказанному замечанию. Он был так безумно рад своей творческой удаче и ему не хотелось омрачать себе настроение полемикой с Паркетовым, спорить по поводу, право же, не столь и существенному. Действительно, так ли уж это важно, кем будет отрицательный герой. Ведь дело не в должности, а в явлении. И вот, подумав так, Смирно-Смирновский сделал своего отрицательного героя, от греха подальше, председателем месткома все того же «Терема-теремка». В таком виде сценарий был подготовлен к запуску в производство. Все шло хорошо.

Но вот однажды Цезарь Львович повстречался с председателем профкома студии товарищем Непоседовым.

— Это что же такое получается, товарищ Смирно-Смирновский! — обрушился на сценариста профсоюзный деятель. — Сами вот уже два месяца членские взносы не платите, лекции на моральные темы не посещаете, в культвылазках не участвуете — здесь вас не видно! А вот как наводить карикатуру на профсоюзный актив — здесь вы мастак. Еще бы — «Гром и молния»!

— Но, позвольте, — пытался было объясниться Цезарь Львович, однако Непоседов его и слушать не хотел.

— Нехорошо, товарищ Смирно-Смирновский, нехорошо. Как что случись, так в профком — нельзя ли путевочку на теплые моря, нельзя ли ребеночка в садик устроить и так далее. Здесь вы профком признаете. Так за что же тогда, спрашивается, вы меня на весь Союз ославить задумали, в комедию вставили?

Цезарь Львович опешил:

— Помилуйте, Ермак Тимофеевич, я вовсе и не думал ославить вас. С чего вы это взяли? Комедия совсем не про вас.

— А о ком же тогда, позвольте полюбопытствовать?

— Ну, о неком условном бюрократе. Обычный собирательный художественный образ. Только и всего.

— Все понимаю, товарищ Смирно-Смирновский. Но вот зритель может и не понять. Не разобраться что к чему. Невесть что подумать. Нет, вы уж лучше разберитесь со своим бюрократом, товарищ Смирно-Смирновский. Разберитесь! — многозначительно произнес предпрофкома и исчез, как дурное наваждение, оставив сценариста в полнейшем расстройстве чувств.

«Да, черт возьми, — думал он, — какая скверная петрушка получается. И что за упрощенный подход у людей к искусству, нелепые опасения. Нет, нельзя идти на поводу у таких неверных субъективных воззрений… М-да, а с другой стороны, действительно, — путевочка, садик. И вообще… А почему бы и не уважить человеку? К тому же, какая разница, кем будет отрицательный герой, ведь дело не в должности, а в явлении. Вот и сделаю его, ну, хотя бы главным бухгалтером «Терема-теремка». Э-э, нет. Лучше… м-м, а если… м-да…

В конце концов Цезарь Львович внес необходимые изменения в сценарий и вскоре комедия была запущена в производство. В день начала съемок Смирно-Смирновский еще засветло поспешил на студию. У проходной будки он бодро поприветствовал знакомого охранника:

— Привет, дядя Фома!

— Кому дядя Фома, а кому и товарищ Орлов при исполнении служебных обязанностей. А ну, покажь пропуск! — грозно потребовал он у оторопевшего сценариста.

— Дядя Фома, то есть, извиняюсь, товарищ Орлов, ну, конечно, конечно, пропуск. Сейчас предъявлю, я понимаю — дружба дружбой, а служба службой. Да, а где же он у меня? Неужели забыл? Так и есть. Дядя Фо… извиняюсь, — товарищ Орлов, понимаете какое дело — я так спешил, что, увы, кажется, забыл пропуск. Но ведь вы меня знаете столько лет, прошу вас — пропустите, меня ждут. Ну, войдите в положение — такой день. Не будьте же формалистом, дядя Фома, то бишь товарищ Орлов. Вы же знаете меня, знаете, — чуть не плача, умолял Цезарь Львович.

— Знаю, да только знать больше не хочу. Тоже мне комик нашелся. Некого другого ему было в комедию всунуть — так он нашего брата охранника на посмешище выставил. Стрелочника нашел. А ну, двигай отсюда, — размахивал ружьем дядя Фома.

— Товарищ Орлов! Товарищ Орлов! Вы не правильно понимаете существо дела. И я с удовольствием дам вам исчерпывающее разъяснение, но только в другое время. Сейчас я очень спешу, меня ждут на съемочной площадке. Прошу, пропустите меня, — буквально рыдал сценарист.

— А я говорю, без пропуска не пущу и все, — стоял на своем сердитый страж.

— Ах так! Ну, тогда я лезу через забор, — решился на последнюю крайность обезумевший сатирик и действительно полез на ограду.

— Ладно же, ну и покажу я тебе сейчас «Гром и молнию»! — обрадованно вскричал дядя Фома, вскинул ружье, и… час расплаты настал! Тело бедного сценариста, отягощенное в своей задней части зарядом соли крупного помола, глухо шмякнулось о грешную землю…

Гром грянул!