Ленин - Сталин. Технология невозможного

Ну, во-первых, не в четыре, а несколько раньше. Первые бомбы упали на советские города в 3 часа 30 минут ночи. Впрочем, не суть.

Почему сказку о «неожиданном нападении» поддерживают официальные военные историки и генералы — понятно. Большинство из них до последнего времени, как и вся страна, были не в курсе реальных событий начала июня 1941 года и ориентировались в основном на мемуары маршала Жукова. Правильно, в общем-то, ориентировались — партия велела. Мемуары прославленного маршала на самом деле есть просто озвучивание официальной версии войны, появившейся в результате супружеского союза идеологического отдела ЦК КПСС и историков из министерства обороны. Отсюда и потрясшее Виктора Суворова «посмертное» редактирование данного текста — когда уже после смерти автора выходили всё новые исправленные и дополненные издания жуковских мемуаров.

Те же из военных, кто знал реальную историю, предпочитали молчать или отделываться намеками — надо ли объяснять почему? А если были такие, кто не молчал, — то ведь у нас имелась ещё и цензура…

Официальная советская история войны, конъюнктурная от начала до конца и насквозь лживая, когда речь заходит о предвоенном периоде, в «перестройку» дополнилась еще и ложью «с того берега», запущенной в обращение Суворовым и подхваченной уже нашими доморощенными диссидентами. Коктейль в результате получился совершенно эксклюзивный: тухлый кремовый торт вперемешку со свежим дерьмом, усиленно взбиваемый по ходу всяческих обсуждений… О-о, ну и амбре!

Добравшись до телевидения, все эти сказочки уже насмерть вросли в массовое сознание. Между тем история — это не то, что пишется в диссертациях и монографиях, это представление, которое имеет о событиях прошлого средний человек — как говорили в старину, обыватель.

А обыватель, судя по телефильмам, до сих пор пьет прежний коктейль. Даже в самом главном поздравлении ко Дню Победы, прозвучавшем перед минутой молчания, трагически провещали о солдатах, «потерявших родных и близких в сталинских лагерях», но как-то забыли упомянуть, кто был Верховным Главнокомандующим в той войне.

Так что не надо обольщаться — мы идем прежним курсом, товарищи! Или господа, не знаю… но если все господа — то над кем? Ведь обращение «господин» автоматически предполагает наличие рабов…

Чьи мы рабы? Чьи рабы мы[4]?

Ладно, перейдём к делу!

Операция «Ледокол»

Сюжет данной байки укладывается в несколько слов: Сталин хотел напасть на Гитлера, а Гитлер его упредил. Миф этот придуман лично фюрером и озвучен им в декларации от 22 июня 1941 года.

Ну и чтобы «послужить делу мира в этом регионе» (тоже из декларации), фюрер и двинул на Советский Союз не иначе как из воздуха возникшие по его испуганному жесту 170 полностью отмобилизованных и развернутых дивизий. Чего тут неясного-то?

Потом эту тему старательно развивала геббельсовская пропаганда. После 1945 года она, естественно, заглохла, а в начале 90-х годов была реанимирована в ходе операции «Ледокол» — проведенной, судя по почерку, той же пиар-конторой, которая режиссировала XX съезд КПСС. (Наверное, англичане — американцы работают грубее. Впрочем, не важно…) Её можно назвать и операцией «Суворов», по имени разведчика-перебежчика, несомненные литературные способности которого были в ней использованы.

Суть операции проста, и сам Суворов говорит о ней открыто.

Единственное, о чем он не говорит — так это о том, зачем это делает. Почему — дает понять: типа из любви к правде. А вот зачем?

В 90-е годы память о войне действительно была последней святыней нашего народа. Однако началось уничтожение святынь значительно раньше. И здесь имеют место быть весьма интересные совпадения — попробую объяснить просто, без заумных терминов: пусть специалисты смеются, но их писания цитировать не стану.

Итак, в комплексе наук, именуемых социологией, существуют, кроме прочих, два временных промежутка: 40 и 80 лет. Период, за который практически полностью обновляется дееспособная часть населения, и период, за который обновляется население вообще. Используются эти промежутки, наверное, в разных областях — я, в силу профессии, интересовалась лишь теми, что имеют отношение к информационной и психологической войне.

Что за это время происходит с господствующей в обществе идеологией? Если она постоянная — то ничего. Но если наносится идеологический удар — вбрасываются новые идеи или уничтожаются старые, — то чтобы он достиг цели, через сорок лет его надо подтвердить. Иначе возможен реванш старой идеологии, поскольку детям свойственно подвергать ревизии верования отцов. Ну а когда пройдет восемьдесят лет, отмененная, проигравшая идеология становится «плюсквамперфектум» — давно прошедшим. И тогда можно выпускать на свет любую правду — она уже будет представлять лишь чисто научный интерес, не имеющий никакого отношения к реальной жизни. Ну кого сейчас волнует заговор против Николая II или участие англичан в развязывании Первой мировой войны, даже если нам поведают об этих событиях наичистейшую правду?

Ну так вот: Хрущёв, придя в 1953 году к власти, нанес сокрушающие удары по двум опорным столпам народного духа — в 1956 году по культу Сталина (первый удар) и в начале 60-х по Православию (второй удар: первый был нанесен в начале 20-х годов — обратите внимание, все те же сорок лет). В конце 80-х годов в стране началась настоящая вакханалия антисталинизма, которая поднималась примерно до второй половины 90-х, а потом стала спадать (пик второго удара спустя сорок лет после первого).

Что касается Православия, то ему вроде бы милостиво позволили существовать и даже одно время рекламировали — в 80-е годы использовали всё, что можно было заложить в пушку, развернутую против коммунизма. Но восьмидесятилетний срок был уже на исходе, и к тому времени, как новый российский президент впервые перекрестился в кадре, прошло полных 80 лет со времени начала войны с религией. Православие возрождается, но очень медленно и трудно, несмотря на заинтересованную поддержку со стороны государства[5]. По сути, здесь надо почти все начинать заново, так что на роль основной народной идеологии оно, увы, не тянет.

Я не придумываю врагов и не ищу заговор «мирового правительства». Я просто обращаю внимание читателя на занятное совпадение сроков нанесения идеологических ударов с определенной теорией (не факт, что верной, но реально существующей). А если мы рассмотрим удар по Сталину еще и как антимонархическое действо, совершенное спустя 39 (а по сути, все те же сорок) лет после 1917 года… правда, уже совсем интересно становится? Особенно если вспомнить о российской «знаковой» триаде: Православие, самодержавие, народность. Или, как это иначе формулировалось: «За Веру, Царя и Отечество!» С Верой и Царём разобрались ещё при Хрущёве. Оставалось Отечество — в советские времена данной частью триады являлась память о Великой Отечественной войне.

В 60-е на эту тему замахнуться не посмели, слишком много в обществе было фронтовиков, людей тогда достаточно молодых. К 70-м общество подгнило, однако теперь сказать что-либо оскорбительное о войне не позволяла личность главы государства. Кто бы посмел при Брежневе, бывшем комиссаре с Малой Земли, о личной храбрости которого ходили легенды[6]!

Едва ли кто-то в мире способен дирижировать революциями, но вот хрущёвский переворот — явление вполне рукотворное, и тут могли манипулировать со сроками в угоду заказчику и буржуазной науке социологии. Зачем это делалось — тоже ясно. Войны всегда ведутся из-за денег, да и цели остались прежние — растащить страну на кусочки и колонизировать. Это стало ясно, когда началась так называемая «гласность» — кампания информационной войны, обеспечивавшая процесс, который у нас назвали «перестройкой». В чём он заключался, всем известно, и был проведён при полном попустительстве со стороны государства, общества и народа. Именно это попустительство и призвана была обеспечить информационная война. А то вылезет ещё какой-нибудь нижегородский мясник — был, знаете ли, такой прецедент, Кузьмой Мининым звали…[7]

Ну вот: наука там или не наука — но в результате этих процессов в начале 90-х страна оказалась практически без идеологии. Единственной точкой опоры оставалась Великая Отечественная война, деяние несомненно колоссальное и несомненно справедливое. По ней-то и был нанесен последний, добивающий удар — по третьему элементу «знаковой» триады — народности. Причем нанесён расчётливо и с полным знанием особенностей народного духа. Мол, да, героизм имел место — но эта война ни в коей мере не была справедливой, освободительной, отечественной. Гитлер всего-навсего упредил Сталина, который намеревался сам напасть на Германию.

Причём удар был, если исходить из целей кампании, бессмысленный — страна уже повержена, социализм ликвидирован, имущество поделено, так зачем? Просто так, чтобы знали, чье место у параши? А вы знаете, чье место у параши в тюремной камере?

Если рассматривать с позиций информационной войны, то это опускание уже не партии и строя, а страны и народа было актом геноцида, вроде гитлеровских расовых забав, только в идеологической области. И память о войне действительно вышибали из-под ног, как палач табуретку. А вот последствия оказались весьма неожиданными.

Нам сейчас даже не понять, почему так болезненно было воспринято тогдашним обществом это весьма небрежно приготовленное блюдо. Мы стали другими. Загнанный в абсолютный идеологический тупик, со всех сторон окруженный стенами, народ российский нашел традиционный выход — вверх (или вниз, не берусь точно определить, что это было — подкоп или перелёт) и, сквозь все напластования идеологий, возвращается к историческим нашим национальным корням.

А если к вопросу о вершках-корешках… то можно и вспомнить, из каких компонентов смешивался коктейль под названием «русский народ». Славяне, из которых все окрестные «цивилизованные» народы традиционно набирали самых безбашенных воинов, варяги (морские разбойники), татары (степные налетчики), финские племена — народ упертый и принципиально неуправляемый никем, кроме своих вождей. Как вы думаете, какие у такого народа, да еще имевшего огромную границу с азиатской степью, могут быть святыни? Ленин, что ли, с партией, или приснопамятное право жрать клубнику в январе в шесть часов утра? Ага, конечно!

И Ленина, и партию народ российский сдал легко и весело, поскольку они давно уже не являлись для него весомой ценностью. Это была выморочная идеология вконец разложившегося режима. А замахнувшись на войну, нечаянно или же нарочно попали по настоящей святыне (собственно, именно в защите Отечества и заключается в России народность). Вышло совсем никуда: хотели вышибить табуретку из-под ног приговоренного, и в результате вся полувековая идеологическая война псу под хвост. А вот нечего переть поперек менталитета!

Кажется, и западники начали понимать, что, неосмотрительно ликвидировав советский менталитет, они оказались лицом к лицу с менталитетом русским, который соотносится с «совком», как бульдозер с легковушкой. Сталин, обращаясь накануне войны к русской истории, знал, что делал — используя эту точку опоры, Советский Союз попросту сгреб режим, бывший кошмаром всей Европы, как бульдозер сгребает мусорную кучу.

Я говорю не о придуманном сусальном образе русского человека, который типа незлобивый, жертвенный, начинает креститься раньше, чем ходить, и пр. Я о реальных русских, тех, о которых писал Солоневич в своей «Народной монархии»:

Примерно то же самое сказал безымянный начальник русского бюро какого-то немецкого завода в беседе с нашим специалистом.

Сюда можно добавить пару слов о русской изворотливости, прагматизме, византийском коварстве и еще некоторых милых качествах, до недавнего времени скованных сперва Православием, а потом советской идеологией. Последствия их раскрепощения и нам, и миру еще предстоит осознать… Судя по сайту ИноСМИ, на Западе осознавать уже начали. Впрочем, как говорят в народе: поздно пить боржом, когда почки отвалились…

Виктор Суворов много сделал для того, чтобы это сбылось, за что огромное спасибо ему и британской (наверное!) разведке. Без их помощи нам пришлось бы труднее, а они выполнили как раз ту работу, которую надо было сделать грязными руками…

Сказка о «превентивной войне»

…Однако возвратимся к сказкам. Аргументов сторонники теории «ледокола» приводят множество, да только все с одним и тем же комментарием: «Вы что, не понимаете, что это значит?» Типа: если Сталин выдвигал войска к границе, то вовсе не для защиты, и коли ты этого не понимаешь, то дурак ты, батенька, лопоухий. А кому охота дураком быть? Поэтому все и «понимают»…

Информация — штука многозначная. Рассмотрим подробно, к примеру, один из основных аргументов «ледокольцев» — выступление Сталина 5 мая 1941 года на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий, на котором он будто бы озвучил свои военные планы. Стенографисток туда не пригласили, так что речи, произнесенные на приеме, существовали лишь в воспоминаниях присутствующих.

Что же они вспоминают?

Самая подробная запись сталинской речи принадлежит некоему майору Евстифееву. Он утверждал, что излагает ее содержание почти дословно.

Всё это очень мило, если бы не один нюанс… Впрочем, о нюансе потом. Все это очень мило, если бы не некая неуловимая странность данной речи. Какая-то она… не наша, что ли? Дело в том, что проблема «раздвижения границ» и проблема «земли» ни в коей мере не были в ходу в СССР. По той чрезвычайно простой причине, что, цитируя Шолохова, «земли у нас — хоть заглонись ею». Советский Союз никогда не стремился к приобретению территорий как таковых, поскольку и своими-то был отягощен сверх всякой меры. В 1939 году он вернул отобранные поляками по мирному договору 1921 года земли, населенные украинцами и белорусами — вопрос международного престижа и стратегии (отодвинуть как можно дальше стартовую точку грядущей войны). А в 1940-м так называемые «приобретения» диктовались уже чисто стратегическими соображениями: отодвинуть границу от Ленинграда и ликвидировать удобный прибалтийский плацдарм для наступления германской армии[10]. «Земля» — это не наша мотивация, как её ни крути!

А теперь о нюансе. Дело в том, что воспоминания свои майор Евстифеев диктовал в немецком плену, и трудно понять, что реально говорил Сталин, что ему приписали проводившие допрос немцы, сообразно своим представлениям, а также где кончаются факты и начинается геббельсовская пропаганда. Да и вообще не совсем понятно, существовал ли этот самый майор — ну уж никак не по чину и не по должности было ему присутствовать в тот день в Кремле. Может статься, герры из ведомства Геббельса его попросту придумали?

В. А. Малышев, будущий знаменитый нарком танковой промышленности, также присутствовавший на приеме, в своем дневнике писал по поводу этой речи:

Ещё аналогичное свидетельство некоего К. В. Семенова (к сожалению, не знаю, кто это такой):

Это уже совсем другой коленкор, не правда ли? Что же касается вектора воспитания армии… Вообще-то любая нормальная армия всегда воспитывается в духе наступления. Иначе она просто обречена на поражение. А если уж говорить о конкретном сталинском сценарии начала войны, то он предполагал отступление в глубь советской территории с последующим контрнаступлением до самого Берлина — как оно в итоге и вышло. Ну и как вы представляете себе движение от Москвы до Берлина в порядке обороны? Повернуться и, пардон, филейной частью вермахт толкать?

И наконец, последнее свидетельство — некоего Э. Муратова. Он тоже излагает историю с тостом за мир, однако уже совершенно по-иному:

А вот это уже похоже на то, чему нас учили в школе! Мы мирные люди, но наш бронепоезд, и далее по тексту… (И, кстати, отсюда совершенно точно видно, что товарищ Сталин по поводу немцев никоим образом не обманывался.)

Как видим, агрессивные намерения Сталина по отношению к Германии звучат только в речи, записанной в немецком плену, которая, скорее всего, сделана в угоду ведомству пропаганды Третьего рейха. Не говоря уже о том, что в грубой исторической реальности, кто бы чего ни «хотел», а напал все-таки Гитлер. Ох уж эта реальность, как с ней тяжко!

Но самое пикантное во всей этой истории другое. Маршал Жуков вспоминал, что в связи с данной речью у них с наркомом обороны Тимошенко появилась идея упреждающего удара по Германии. Однако Сталин сразу резко оборвал их: «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?» А когда авторы идеи сослались на его же выступление 5 мая, тот ответил: «Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии»[12].

Как говорится, немая сцена…

Сказка о разведке, которая «доложила точно» не пойми что

Что касается разведки, то по этому поводу существуют разные версии. Не то разведка докладывала лишь то, что хотели слышать в Кремле; не то она сообщала верные сведения, да Сталин им не внимал; не то сведения были верные, но разные, из которых нельзя было сделать определенного вывода. ё Но и здесь есть свои пикантные нюансы. Дело в том, что в доказательство всех этих версий приводят исключительно сообщения закордонных нелегалов НКГБ и ГРУ. Да, конечно, с ними все было именно так.

Однако реальная разведка имеет много уровней. Кроме известных по многочисленным романам и фильмам глубоко законспирированных нелегалов, в то время относившихся к наркомату госбезопасности или Разведуправлению Красной Армии, свою разведку имели каждый приграничный военный округ, каждое управление наркомата внутренних дел и госбезопасности — они занимались отслеживанием ситуации в сопредельных государствах и слали в Москву сводные донесения. Если, допустим, какое-нибудь отделение милиции пограничного городка по ходу борьбы с обменом нашего самогона на ихний ширпотреб узнавало о том, что на станцию прибыл немецкий эшелон с танками — вы что ж думаете, начальник отделения говорил: «Не наше дело?» Ничего подобного, докладывал куда надо. Кстати, весной 1941 года в региональных управлениях НКГБ появились свои разведотделы — по крайней мере, в Ленинградском управлении таковой был организован.

Каждый погранотряд имел свою службу наблюдения и осведомителей в приграничной полосе — а пограничники подчинялись НКВД. Кроме того, любой советский человек, работавший за границей, автоматически выполнял функции наблюдателя — Кремль информировали наркомат иностранных дел, торгпредства, промышленные наркоматы. Свои структуры были у ВКП(б) и у Коминтерна. Данные в центр шли не сводками, а километрами.

Вот всего лишь несколько выдержек из подлинных документов НКВД и НКГБ. Ещё в ноябре 1940 г. ГУГБ НКВД докладывало:

Да, да, знаю — в то время у нашей границы и в помине не было такого количества войск. Но ведь миф-то состоит в том, что разведка преуменьшала угрозу войны, а тут угроза явно преувеличивается, и эти преувеличенные данные ложатся на стол Сталину.

Не считая небольшой экскурсии части войск на Балканы, сосредоточение продолжалось следующие полгода. Гитлер, правда, пытался обернуть дело таким образом, что он не то маскирует грядущий удар по Англии, не то собирает войска для нападения на нее — у наших границ… Верил ли ему Сталин? Забавный вопрос. Ни один нормальный политик в такой ситуации вообще не верит. Он допускает, что это может быть так. А поскольку это может быть и не так, то, естественно, проводит все необходимые мероприятия по подготовке к войне. Почему же у нас они не были проведены? Терпение, об этом чуть ниже…

И всё время, вплоть до самого 22 июня, в Москву шли донесения. Из докладов последнего предвоенного месяца:

Гитлер требовал абсолютной секретности — чтобы никто не знал, для нападения на СССР он собирает войска у восточной границы или для маскировки удара по Англии. Но в реальности даже немецкие солдаты, при всей своей образцовости, тоже живые люди, а не дуболомы Урфина Джюса. Поэтому перед тем, как кидать их в бой, им приходится как-то объяснять цели войны, и проводить эту подготовку надо не накануне вторжения, а заблаговременно. Судя по тому, что они вступили на нашу территорию психологически вполне готовыми к тому, чтобы истреблять «унтерменшей», подготовка проводилась задолго до «дня X» и на совесть. Естественно, эта составляющая тоже отслеживалась.

На календаре 2 июня. Еще не подписан приказ о начале кампании, через двенадцать дней будет опубликовано сообщение ТАСС о нерушимости советско-германского пакта — а немецким солдатам внушают, что СССР уже порвал мирный договор. Стало быть, ждать остается совсем недолго.

Кажется, готовясь к отражению нападения, мины принято ставить, а не снимать? Кстати, в соответствующей нашей директиве, о которой пойдет речь впереди, говорилось как раз о подготовке к постановке минных заграждений… Да и деревянные мосты из предыдущего сообщения явно свидетельствуют о том, куда немцы собираются идти — вовсе не в Англию. Делать деревянные мосты с той целью, чтобы их заметили английские шпионы — это как-то уж слишком круто.

…Отпуска военнослужащим из частей германской армии запрещены.

Это к вопросу о том, на каком уровне проводилась разведка. Так выглядят реальные донесения — в виде микроскопических фактиков, которые суммируются, проверяются и перепроверяются, а не в виде телеграмм, типа: «Война начнется 22 июня!» А потом наши типа историки начинают трагическим голосом вопрошать: «Ах, почему Сталин не поверил Рихарду Зорге?» Да потому и не поверил, что такие предупреждения так не делаются.

Впрочем, и телеграмма Зорге была придумана журналистами в 60-е годы…

И такие вот данные слал каждый погранотряд!

Ага, ещё одна немецкая версия происходящего! Кстати, обратим особое внимание на машину для перешивки железнодорожной колеи. Процесс рождения механизма таков: на него дают задание, потом его придумывают, проектируют, изготавливают — даже при самой фантастической организованности на это уйдет не один месяц. По условиям договора о ненападении, наши технические специалисты паслись на германских заводах, как у себя дома — и неужели никто из прокоммунистически настроенных рабочих, которых там и при Гитлере было полно, не шепнул советскому инженеру об этом задании? Конечно, шепнул, и эта информация тоже в свое время легла на стол Сталину.

Кстати, ещё о колее. Готовя нападение на СССР, Гитлер неизбежно должен был думать о снабжении своих войск на нашей территории. Это задача куда более сложная, чем кажется, поскольку железнодорожная колея в СССР несколько шире, чем в Западной Европе. Вагоны переделать легко, а вот паровозы пришлось бы перебирать полностью. Не зря же Сталин в своей речи 3 июля особенно отметил: «…угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона…».

Но Гитлер и не мог позволить себе рассчитывать на захваченный советский подвижной состав, это было бы совершенно непростительной авантюрой. Следовательно, заводы должны были получить заказы на паровозы широкой колеи. Если работы по изготовлению машин для перешивки колеи еще можно было как-то спрятать, то массовый заказ на паровозы… сами понимаете! Одна эта информация неоспоримо свидетельствовала, против кого собирается воевать Гитлер, а сроки изготовления локомотивов — когда примерно ждать войны[20].

…А вот цитата из спецсообщения НКГБ БССР от 19 июня. Тут уже всё по-простому, открытым текстом: «В связи с проведением подготовительных мероприятий к войне с Советским Союзом…»

Кстати, Гитлер должен был информировать о надвигающейся войне и дипломатов, хотя бы своих и союзнических. По этим каналам тоже шли донесения.

Надо понимать: это были не отдельные разведсообщения, это был вал информации, отовсюду — из управления внешней разведки НКГБ, из НКГБ и НКВД союзных республик, из областных управлений, с погранзастав. Все они имели за границей колоссальное количество осведомителей, которые отслеживали перемещения немецких войск, вплоть до номеров частей, настроения, разговоры. Сообщения присылали дипломаты, работники разнообразных загранпредставительств, шли они и по линии ВКП(б), и по линии Коминтерна. И никакое германское ведомство не могло, технически не способно было противопоставить этому потоку подобный по напору вал дезинформации. На этом фоне знаменитая кампания Геббельса выглядит жалкой отмазкой.

Да, мы ведь еще не говорили о военной разведке. Дело в том, что НКГБ и НКВД все-таки больше занимались делами политическими. А у военных отслеживание перемещения войск являлось основной задачей. И вот как они это делали. Я приведу еще одно разведсообщение — читать его не надо, на него достаточно просто взглянуть…

И так далее, по всему участку границы, относящемуся к ведению Прибалтийского округа. Говорить после этого о том, что кто-то не верил — попросту нелепо. Не поверить было нельзя, Германия готовилась к войне слишком откровенно, да немцам и прятаться-то особой нужды не было — уверенность в мощи немецкой армии, опыт побед над достаточно сильным противником, казалось бы, делали ненужной конспирацию. Тигр собирался напасть, и будет жертва знать об этом или не будет — роли не играло. До сих пор, по крайней мере, это было именно так…

Очень невредно было бы, кстати, разобраться еще с одним мифом — пресловутой непечатной резолюцией Сталина на одном из предупреждений о грядущем нападении. Текст ее, кажется, скоро войдет в школьные учебники:

Источник, кстати, хороший — это знаменитый агент НКГБ «Старшина» (обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, сотрудник управления связи германского министерства авиации). Любимая забава историков — гадать, что в этом документе могло так разозлить Сталина. Грешат все больше на пункт второй — типа вождь обиделся, что немцы иронично отнеслись к его заверениям о мире. Притом, что сам в таких случаях любил съязвить, да посолонее…

Однако резолюция резолюцией, а неплохо бы прочесть и текст сообщения. Он датирован примерно 16 июня и гласит:

Что же в этом сообщении могло вызвать столь эмоциональную реакцию Сталина? Пункты 1 и 2 никакой новой информации не несут («сталинскую обиду» вынесем за скобки). По пунктам 4 и 5 также потрясающих открытий не сделано — здесь просто не на что реагировать. Ну а что касается пункта 3 — м-да! Конечно, высочайшее оборонное значение именно электростанции «Свирь-3» оспаривать трудно, при том, что неподалеку находилась еще и Волховская ГЭС, а также Ленинград. Но как можно себе представить процесс бомбежки московских заводов при том, что: а) немецкие самолеты от границы до Москвы элементарно не долетят; б) при точности бомбометания с высоты, на которой будут действовать бомбардировщики при этих налетах — как источник представлял себе возможность разбомбить не что-нибудь, а именно авторемонтную мастерскую? Неудивительно, что эта хрень вызвала соответствующую реакцию Сталина, и он недвусмысленно высказал наркому госбезопасности товарищу Меркулову пожелание — не спихивать свои обязанности по сортировке информации на главу государства.

Кстати, матерная резолюция относилась только к первой части сообщения. Во второй части, переданной «Корсиканцем» (доктор Арвид Харнак), другим знаменитым агентом, говорилось:

И эту информацию Сталин матерно не комментировал.

Сказка о Геббельсе великом и могучем, или борьба за союзника

Итак, в Кремле знали, не могли не знать о том, что война будет, и будет скоро. Тем не менее — как дружно утверждают многие мемуаристы, да и факты говорят о том же — Сталин категорически запрещал все, что могло бы вызвать обострение обстановки на границе — он почему-то очень боялся спровоцировать немцев.

Так, за первую половину 1941 года немецкие самолёты нарушали границу 324 раза, вели аэрофотосъемку, однако войска получили строжайший приказ — огня по ним не открывать. А за 10 дней до войны были отменены полёты наших самолётов в приграничной полосе.

Типичным для традиционной истории образом об этом периоде рассказывает московский историк Г. Куманев. Честное слово, не жаль места, чтобы привести этот отрывок целиком.

Если отделить факты от эмоций, то произошло следующее. В начале июня не то нарком обороны Тимошенко позвонил в Киевский округ и приказал войскам занять укрепления предполья, не то сам генерал Кир-понос проявил инициативу… Наверное, нервы не выдержали — о худшем думать не будем, нет оснований. Ведь что такое предполье? Это линия окопов и других легких укреплений перед укрепрайоном. По опыту Первой мировой войны ввод войск в предполье расценивался как объявление войны. С момента появления там наших солдат Гитлеру уже не нужна была никакая провокация, он мог напасть в любой момент на вполне законных основаниях.

К счастью, в НКВД не спали. Чекисты мгновенно донесли Берии о происходящем в округе, тот, по всей видимости — поскольку прекрасно понимал, что происходит, — именно прибежал к Сталину и… В общем, досталось всем так, что генералы впредь и думать не могли о том, чтобы бежать впереди паровоза и делать что бы то ни было без приказа. А товарищ Жуков попросту вводит легковерную аудиторию в заблуждение.

Да, но если Гитлер совершенно точно решил напасть, то не всё ли равно? Пусть он впоследствии будет кричать о провокации, зато мы сохраним жизнь десятков, а то и сотен тысяч людей.

Если б было все равно, уж верно Сталин не стал бы отменять приказ. Если б было все равно, можно и упреждающий удар нанести. В том-то и дело, что далеко не все равно было в тот момент, и слишком многое ставилось на карту.

У нас много говорят, что работе советской разведки Гитлер противопоставил свою кампанию дезинформации: мол, сосредоточение войск у границы СССР — это маскировка удара по Англии. И Сталин, мол, не то чтобы этой кампании поверил — но не знал, что об этом думать, понадеялся, что, может быть, это на самом деле так, и войну проворонил.

На самом деле так оно и было — в первой части, естественно. В конце мая министерство пропаганды Геббельса начало большую игру, запуская в оборот всевозможные слухи о предстоящем нападении Германии на Англию, возможно даже в союзе с СССР. На начало июня была задумана достаточно примитивная, но эффектная провокация. Геббельс должен был написать и опубликовать в «Фелькишер беобахтер» статью «Крит как образец», посвященную состоявшемуся незадолго до того германскому десанту на этот остров — параллели Крита и Британских островов в ней были проведены чрезвычайно прозрачные. После чего весь тираж газеты предполагалось конфисковать, кроме нескольких экземпляров, которые должны были попасть в соответствующие посольства.

И вот вопрос: а кого, собственно, министр пропаганды Третьего рейха предполагал таким образом обмануть? На подобную удочку могли попасться разве что журналисты. И в СССР, и в Англии, и в других странах, имевших мало-мальски серьезную разведку, судили о надвигающейся войне уж никак не по газетным публикациям, а по источникам более достоверным. Максимум, на что мог рассчитывать «король пропаганды» Третьего рейха, — это на газетный шум а западных странах.

Шум, действительно, получился — но зачем он понадобился?

А вот для этого надо знать кое-какие малоизвестные у нас факты. А именно: позицию Англии и США в июне 1941 года.

Англия формально находилась в состоянии войны с Германией. Однако Гитлер активно искал с ней мира, да и английское правительство вовсе не было настроено поддержать в этой войне СССР по причине давней и стойкой неприязни к нашей стране. У нас мало об этом говорится, но весной 1940 года Англия и Франция собирались вступить в войну с СССР на стороне Финляндии — забавно, но помешали правительства Дании и Норвегии, отказавшиеся пропустить экспедиционный корпус. В порядке той же «помощи» страдающим от агрессии финнам тогда же, буквально за месяц до удара вермахта по Франции, они всерьез обсуждали планы нанесения бомбовых ударов по бакинским нефтепромыслам, что, мягко говоря, странно — где Баку и где Финляндия. (Зато этот удар, лишающий Советский Союз основного источника нефти, был очень выгоден Германии.) А финны, между прочим, практически сразу после окончания советско-финской войны вступили в союз с Гитлером.

Так что это еще очень большой вопрос, до какой степени европейцы были «против» Германии. Гитлер, начиная с времен «Майн кампф», всячески декларировал любовь к Англии. И никто не мог гарантировать, что завтра Лондон не примирится с Берлином — а может быть, и не вступит в войну на его стороне.

Кроме того, у нас на восточных границах существовала Япония, связанная с Германией тройственным пактом. Правда, японцы, которые вовсе не горели желанием воевать с СССР, имели лазейку: они обязаны были безоговорочно поддержать союзника, только если тот подвергнется нападению.

Но пикантнее всего получилось с США. Да, Гитлера на пути к власти поддерживал американский капитал — но с американским правительством все обстояло куда сложнее. Конечно, президенты США являются выразителями интересов капитала — однако не обязательно это одни и те же группировки. Когда Гитлер шел к власти, президентом был Гувер, а потом его сменил Рузвельт, имевший несколько иные политические взгляды. Но власть президента достаточно ограничена, так что еще неясно, поддержат Соединенные Штаты Советский Союз или предпочтут не вмешиваться. Президент США вынужден был лавировать между тремя группировками: поклонниками нацизма, которых имелось в США предостаточно, сторонниками участия в той или иной мере в европейском конфликте против Германии и самой сильной группой «изоляционистов», заявлявших, что война идет далеко и нечего в нее вмешиваться.

В декабре 1940 года Рузвельт стал проталкивать через конгресс закон о ленд-лизе. Этот закон давал право президенту передавать в заем или аренду правительству любой страны, оборона которой признается жизненно важной для безопасности США, военную технику, оружие, боеприпасы, снаряжение, стратегическое сырье, продовольствие и т. д. Безопасность — дело хорошее, но широким массам малопонятное, когда война идет за океаном. Поэтому по ходу пиар-кампании нового закона все время говорили о высоких материях — что ленд-лиз предназначен странам, являющимся жертвами агрессии.

Изначально закон предназначался для помощи Англии, у которой закончились деньги для оплаты военных поставок. Однако к тому времени намерения Гитлера пойти войной на СССР были уже настолько явными, что сам собой возник вопрос: можно ли распространять закон на Советский Союз, если он тоже станет жертвой германской агрессии?

Не надо забывать, что союзниками мы стали только после 22 июня. До того в глазах американского обывателя Гитлер и Сталин были явлениями одного порядка. Их государства считались в равной мере «империями зла» — тем более что были связаны пактом о ненападении, то есть являлись почти союзниками. Гитлер воевал с дружественной США Англией, поэтому был чуть-чуть более «плохим», но и только.

Обсуждение данного вопроса в конгрессе вылилось в поправку, исключающую Советский Союз из числа государств, которые вправе претендовать на ленд-лиз. Поправка, правда, была отклонена — однако весьма незначительным большинством: против нее проголосовали 66 % депутатов палаты представителей и 61 % сенаторов. Закон о ленд-лизе был принят 11 марта 1941 года.

Давайте попытаемся перенестись в ту весну. Мы не знаем, что случится позже, будущее, лежащее перед нами, полно самых разнообразных возможностей, и их надо учитывать всё.

Нам известно, что 10 мая 1941 года ближайший сподвижник Гитлера Рудольф Гесс прилетел в Англию на военном самолёте и выбросился с парашютом. Сейчас усиленно стараются представить дело так, будто он не то сошел с ума, не то изменил Гитлеру. Но вот что докладывала советская политическая разведка Сталину 22 мая 1941 года:

В том же самом мае внезапно обострились советско-американские отношения. Заместитель наркома иностранных дел Лозовский 13 июня докладывал Сталину:

Если экономические меры еще хоть как-то объяснялись применением к СССР прокламации президента Рузвельта об экспортном контроле, то остальные мероприятия можно было расценить одним-единственным образом: как подготовку американского общественного мнения к тому факту, что США не вступит в войну на стороне СССР. Это с одной стороны, но с другой — у Америки все же имелась официальная позиция по отношению к международным конфликтам. Заместитель госсекретаря С. Уэллес определил ее так:

А теперь давайте поиграем в альтернативную историю — представим себе два несбывшихся (но вполне возможных) события. Первое — Гессу удаётся прийти к соглашению с Лондоном. Британия, у которой нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы, заключает с Германией мир. Второе — война начинается таким образом, что у Гитлера будут основания представить себя жертвой агрессии. Между тем в США уже развёрнуто мощное военное производство. Кто, в таком случае, получит помощь по ленд-лизу?

Учитывая неустойчивость намерений американского правительства и неопределенность в отношениях с Англией, немецкому фюреру очень важно было не позволить СССР получить статус страдающего от агрессии государства, чтобы дать США, где началась демонстративная антисоветская кампания, повод не вступать в войну на нашей стороне, а Японию, наоборот, заставить вступить.

Схема чрезвычайно простая: Германия накапливает силы на границе, одновременно создавая впечатление, что на самом-то деле готовится удар по Англии. Естественно, силы накапливает и СССР. Затем происходит нечто такое, что можно представить «агрессией» с нашей стороны, и Германия наносит «ответный удар». Типа, мы собирались воевать с Британией, а эти русские сами на нас напали. В крайнем случае, если Советский Союз спровоцировать не удастся, немцы могли и инсценировать нападение, подобно тому, как они это проделали в Польше.

Для обслуживания этого сценария и была разработана кампания ведомства Геббельса. Ясно, что обмануть такой дешевой дезой удалось бы разве что журналистов — но именно их и надо было ввести в заблуждение. Во-первых, в отличие от Германии и СССР, правительства Англии и США, как старые демократии, были чрезвычайно зависимы от общественного мнения. А общественное мнение, как известно, делает пресса. А во-вторых, следовало дать повод, отмазку, чтобы правительства Англии и особенно США могли, опираясь на газетную шумиху, не вступать в войну.

Конечно же, это отлично понимал и Сталин и принимал свои меры, одной из которых было знаменитое: «на провокации не поддаваться».

Второй мерой стало показное, нарочитое игнорирование угрозы войны, обставленное так, чтобы обязательно попасться на глаза как иностранным дипломатам, так и иностранным шпионам. СССР демонстрировал «непонимание» ситуации на всех уровнях, официальных и неофициальных.

10 июня фюрер наконец назвал дату начала кампании: 22 июня. В тот же день начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер издал соответствующее распоряжение, которое передали в войска. Британский центр радиоперехвата в Блечли поймал одно из этих сообщений, расшифровал и отправил «наверх»[30]. Естественно, попала эта информация и в британскую разведку, а там, на самом «верху», сидели товарищи из «кембриджской пятерки» — резидентуры НКВД. Не позднее 12 июня сведения оказались в Москве. 13 июня Сталин получил доклад Лозовского. Все складывалось так, как и было предсказано: Запад стравит Германию и СССР, подождет окончания войны и добьет ослабевшего победителя.

И всё же Сталин придумал ответный ход. 13 июня в 18 часов было передано по московскому радио и в тот же день по дипломатическим каналам вручено министрам иностранных дел заинтересованных государств то самое знаменитое сообщение ТАСС. На следующий день оно было опубликовано в центральных советских газетах.

Отменная вышла ловушка для Гитлера. У него имелось три варианта реагирования: либо предъявить претензии СССР — расписавшись тем самым в подготовке войны; либо ответить аналогичным заявлением — тогда в случае нападения фюрер выставлял себя не просто агрессором, но еще и агрессором вероломным; либо промолчать, неявно выразив несогласие со Сталиным и признав, что «похолодание» в отношениях существует и идет из Германии. Этим блестящим политическим ходом Сталин выставлял щит против фехтовальных комбинаций Гитлера и Геббельса. Теперь как бы ни повел себя фюрер, в случае начала войны он выходил агрессором. У него оставалась одна надежда — что на границе все же произойдет нечто такое, что можно будет расценить как провокацию.

Кстати, данное сообщение ТАСС в условиях дезинформационной кампании Геббельса лучше всего доказывало: Сталин ни на мгновение не повелся на эту дезу. Потому что когда по всему миру ходят слухи о тайном союзе СССР и Германии, делать подобное заявление можно было лишь в одном случае: если советское правительство точно знало, что Гитлер не собирается нападать на Англию и через несколько дней слухи будут опровергнуты самим ходом событий.

Берлин никак не прокомментировал сообщение ТАСС, что доказывало: война начнется в ближайшие дни. Теперь главное было — избежать слишком резких движений, и тогда Гитлеру не останется ничего, кроме как напасть на СССР без всякого повода и без объявления войны. А может быть, в такой ситуации он, взвесив все обстоятельства, и не решится напасть, оставив в тылу формально воюющую с ним Англию? Это был совсем крохотный, но все же шанс. В конце концов, переносил же он сроки нападения на Францию, в конечном итоге начав вторжение на полгода позже, чем предполагалось изначально.

Игра, действительно, велась очень большая. Ситуация была сложнейшая, стрелки весов застыли в неустойчивом равновесии на нулевой отметке, и сдвинуть их могло любое дуновение ветра. Потому-то Сталин категорически запрещал военным любые движения на границе. Но вот делиться с ними секретными соображениями он был не обязан.

…Как известно, Англия и США вступили в войну на стороне Советского Союза. Сколько лет войны и сколько жизней наших солдат сберегло это достижение Сталина, предоставляю подсчитать писателям-фантастам.

Сказка об армии, убитой в казармах

Военные, естественно, поняли, что к реальному положению вещей сообщение ТАСС отношения не имеет — поскольку оно не было подкреплено для армии приказом «Вольно!» Напротив, их стали еще больше торопить с приведением войск в боевую готовность.

В армии все шло так, как и должно было идти, сообразно правилам и условностям того времени. Все приказы были отданы точно и в срок. Как они выполнялись — это уже другой вопрос. Мы сейчас говорим о правительстве, а не о порядках в РККА.

Не будем залезать в дебри, а ограничимся лишь последним предвоенным годом. Итак, в феврале 1940 года Гитлер, пока еще в узком кругу, назвал следующую после Франции цель — Советский Союз. Летом 1940 года началась разработка плана «Барбаросса» и одновременно переброска войск к советско-германской границе. 18 сентября нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Мерецков направили Сталину соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы. Взгляните, как выглядит первый раздел этого документа.

Это документ, на базе которого будет идти дальнейшая работа по подготовке к войне. Одновременно с немецкими к границе подтягивались и наши войска. Другое дело, что их нельзя было полностью отмобилизовать, поскольку мобилизация тоже расценивалась как объявление войны. Немцы-то воевали уже два года, и вермахт находился в боевом состоянии. Нашим пришлось труднее — они были вынуждены рассчитывать на то, что есть в наличии, и на скрытую мобилизацию. Самый распространенный ее вариант — учебные сборы, которые могут длиться месяц, максимум два. Имелись и ещё некоторые возможности, но для этого надо было не слишком промахнуться с определением даты нападения. Тем более что Гитлер имел обыкновение подписывать приказ о начале боевых действий за очень короткий срок до старта кампании.

Ясно, что нападение едва ли произойдет позднее середины июля. Гитлеру надо успеть решить поставленные им задачи до наступления — нет, не зимы, а осени! Как только пойдут осенние дожди, сработает одно из основных естественных оборонных сооружений России — грунтовые Дороги. Конечно, танки по ним пройдут, но конному обозу уже будет трудно, грузовикам ещё труднее, а пехоту просто жалко, хоть и враги — кто ездил в совхоз убирать картошку, сразу меня поймет.

А уж та байка, что Сталин, не приводя войска в боевую готовность, надеялся выиграть полгода, ничего, кроме смеха, не вызывает. Ну какой нормальный завоеватель попрётся в Россию зимой?!!

Ясно было также, что нападение произойдет не раньше середины мая: во-первых, должны просохнуть дороги после весенней распутицы, во-вторых, надо дать крестьянам завершить сев — едва ли Гитлер захочет потерять урожай 1941 года. Разведка также называла даты, начиная с 15 мая, но в апреле Германия влезла в конфликт на Балканах[32] и стало ясно, что выступление против СССР будет несколько отложено.

В мае в РККА было призвано 800 тысяч резервистов.

13 мая Сталин санкционировал выдвижение войск из внутренних округов в приграничные.

14 мая командующие округов получили приказ разработать детальный план обороны границы. Срок: 20–25 мая.

27 мая был отдан приказ о срочном строительстве полевых фронтовых командных пунктов…

12 июня Генштаб дал указание о выдвижении войск к государственной границе.

В общем, читайте «Ледокол», там всё сказано…

С другой стороны советско-германской границы 14 июня Гитлер подтвердил свое решение о нападении на СССР, о чем тут же доложила в Москву советская разведка. Таким был его ответ на сообщение ТАСС.

Совпадение дат идет и дальше. Так, наша разведка донесла, что гитлеровцы приказали населению покинуть приграничную полосу к 4.00 утра 18 июня. Это означало, что немецкие войска начинают выдвижение на исходные позиции. Той же датой отмечена очередная советская директива.

У нас очень любят с придыханием говорить о войсках, которых были застигнуты началом войны в казармах, о лётчиках, отправленных накануне войны в отпуска, о танках и самолетах без топлива и без боекомплекта. В результате этой полной неготовности армии немцы на пятый день войны взяли Минск и вышли на московское направление, так что война приобрела катастрофический характер. Вот только при этом почему-то молчаливо опускается один ма-а-аленький нюансик: все сказанное почти полностью относится к одному военному округу — Западному, расположенному в Белоруссии. И очень, например, не любят обсуждать документы Прибалтийского военного округа. Почему — сейчас станет ясно.

Тут надо понимать вот что: сам собой командующий округом такую директиву родить не имел полномочий. Она могла появиться на свет только во исполнение соответствующей директивы Генштаба. Которая, естественно, была послана не одному лишь Прибалтийскому округу, а всем приграничным округам 17 или 18 июня 1941 года. Скорее всего, 18 июня и, возможно, даже в 4 часа утра, чтобы уж точь-в-точь.

Следы этой директивы мы находим в протоколе судебного процесса над командованием Западного военного округа:

Значит, все-таки 18-е…

Как действовало командование Прибалтийского округа — увидим на примере книги Е. Дрига «Механизированные корпуса РККА в бою». Итак, 3 МК:

12 МК начал даже раньше:

Ещё один след той же телеграммы проскользнул в донесениях особистов.

Судя по последнему сообщению, у нас знали даже час нападения!

…Обратите внимание: практически все мероприятия в директиве ПрибВО — оборонительного характера, о наступлении речи нет. Иначе зачем готовиться к подрыву мостов не только на границе, но и в тылу? Подозрителен по части наступательного характера разве что пункт в) — насчёт устройства переправ. Но тут достаточно просто взглянуть на карту того времени. Все эти реки находились на советской территории, самое близкое — километров в 50 от границы, да и Неман не являлся пограничной рекой, а пересекал линию границы почти под прямым углом. Так что командование округа готовилось явно не к наступлению — как-то странно в ходе наступления наводить дополнительные переправы через собственные реки.

Конечно, нет никакой гарантии, что директивы в прочих округах были тоже чисто оборонительными. Но надо ведь учитывать и советскую военную доктрину того времени, которая предусматривала отражение нападения и перенос войны на территорию противника. Нас интересует не столько характер этих директив, сколько сам факт их появления. Раз они существовали, значит, никакой неожиданности не было.

Практически все мероприятия по подготовке к войне должны были быть закончены к 21 июня. Это неудивительно, учитывая, что кроме Рихарда Зорге имелось ещё множество осведомителей в самых разных кругах, в том числе и агент в немецком посольстве в Москве[35], который регулярно оповещал о распоряжениях, отдаваемых дипломатам, так что не было у Сталина никакой нужды в предупреждениях посла Шуленбурга.

Вот ещё один документ:

По сути, 18 июня стал для Красной Армии первым днем войны. В этот день составлялись и исполнялись приказы, подобные тому, который подписал командир 12-го мехкорпуса Прибалтийского военного округа Шестопалов:

Это «для жизни и боя» для получивших приказ командиров, если они имели глаза и голову, означало войну.

И на этом фоне знаменитая «Директива № 1» выглядит уже не отчаянной и запоздалой попыткой в последний момент все же предупредить ничего не подозревающие войска, а вполне логичным и закономерным итогом всей предшествующей подготовки.

Эта директива ушла в войска в 0 часов 30 минут, и означала она войну — хотя бы уже одним своим номером, говорившим о новом отсчете времени. Ну и содержанием, конечно, тоже. В первую очередь пунктом 3а: «занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе». Дело в том, что на многих участках укрепрайоны были расположены практически рядом с границей, так, что пограничные реки простреливались пулеметным огнем, и занятие огневых точек расценивалось так же, как занятие предполья. Поэтому в предыдущих директивах и говорилось: занимать огневые точки только после того, как немцы перейдут границу.

И все же существовал пока исчезающе малый шанс, что Гитлер взвесит сложившиеся обстоятельства и передумает. Поэтому требовалось провести все мероприятия с ювелирной точностью. Нельзя было подставить наших солдат неподготовленными под немецкий огонь, но нельзя было и дать немцам малейшего повода для какой бы то ни было провокации. И уж коли дела обстояли таким образом, то лучше было подставить под огонь несколько десятков тысяч бойцов пограничных укреплений, зато сберечь сотни тысяч, а то и миллионы жизней советских людей впоследствии.

Той же ночью в Кремле получили последнее предупреждение: советский военный атташе в Германии Тупиков прислал сообщение, состоявшее всего из одного слова, которое не нуждалось ни в какой расшифровке:

Из политической программы А. Гитлера «Майн кампф»:

Наше государство прежде всего будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий, с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в нашем государстве.

Здоровой пропорцией мы можем считать лишь такое соотношение между указанными двумя величинами, которое целиком и полностью обеспечивает пропитание народа продуктами нашей собственной земли. Всякое другое положение вещей, если оно длится даже столетиями или тысячелетиями, является ненормальным и нездоровым… Чтобы народ мог обеспечить себе подлинную свободу существования, ему нужна достаточно большая территория.

…

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.

Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам — превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы… В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории.

…

…Неизменный политический завет в области внешней политики можно формулировать для немецкой нации в следующих словах:

— Никогда не миритесь с существованием двух континентальных держав в Европе! В любой попытке на границах Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной военной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию. Раз создается такое положение, вы не только имеете право, но вы обязаны бороться против него всеми средствами, вплоть до применения оружия. И вы не имеете права успокоиться, пока вам не удастся помешать возникновению такого государства или же пока вам не удастся его уничтожить, если оно успело уже возникнуть. Позаботьтесь о том, чтобы наш народ завоевал себе новые земли здесь, в Европе, а не видел основы своего существования в колониях. Пока нашему государству не удалось обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли, вы не должны считать, что положение наше прочно. Никогда не забывайте, что самым священным правом является право владеть достаточным количеством земли, которую мы сами будем обрабатывать. Не забывайте никогда, что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю.

…

Нам нужна не западная ориентация и не восточная ориентация, нам нужна восточная политика, направленная на завоевание новых земель для немецкого народа.

Да, но если нападение не было неожиданным, если о войне знали и к ней готовились, если приказы были отданы вовремя, то почему же все вышло так, как оно вышло? Необходимость отвечать на этот вопрос чрезвычайно смущала тех, кто после войны писал ее официальную историю. Броня крепка, танки быстры, воздушный флот даст ответ на любой ультиматум, партия наш рулевой — а немец к октябрю оказался возле Москвы. По ходу ответа чуть-чуть, разика этак в четыре-пять, преуменьшили количество наших танков и самолетов, из чего впоследствии Суворов слепил очередную сенсацию. Ну и, само собой, все, что можно, свалили на глупенького и доверчивого товарища Сталина.

При социализме эта версия катила, но после 90-х годов Россия утратила официальную историю, а партия больше не могла охранять секретность «неудобных» документов. Поэтому данный вопрос по-прежнему занимает историков. Почему все вышло именно так, что можно было сделать… и возможно ли что-то было сделать вообще?

Разбор полётов: мы в штопоре

…Ощущение такое, словно у нас не историю войны пишут, а играют в солдатики. Солдатики — они все одинаковые, лишь мундирчики на них разного цвета, а все остальное зависит исключительно от мастерства кукловода.

Даже Виктор Суворов этим грешит, хотя ему и неприлично: все-таки бывший военный, и даже (если не врет) танкист. Между тем он пишет о двадцати тысячах танков в Красной Армии, совершенно не упоминая, что танк — это лишь одна из составляющих танковых войск. А танковые войска — это танк + экипаж + пехота + снабжение топливом + ремонтная база + тактика танковых боёв + ещё столько же разных слагаемых и ещё пол столько…[38] Без этих плюсиков танк становится, как говорила фронтовая поговорка, «братской могилой четырех». И в грубой не оловянной, а полевой реальности вчетверо меньшая по количеству танков, но обладающая остальными слагаемыми немецкая армия перещелкала наши железные коробочки как орешки. Впрочем, большинство и щелкать не потребовалось — сами сломались…

…Первое же серьезное испытание Красной Армии, финская война, показала, что ее организация и боеспособность — из рук вон никуда. После окончания войны произошли крупные кадровые перестановки. Нарком обороны Ворошилов сам попросил снять его, посчитав себя виновным в плохом состоянии армии. 7 мая 1940 года он был назначен заместителем председателя Совнаркома, а его место занял маршал Тимошенко. На следующий день Политбюро и Совнарком приняли решение назначить сдачу и приемку дел. Завершилась она лишь через семь (!) месяцев — ничего себе сдача-приемка! По сути это была всеобъемлющая ревизия состояния войск, увенчавшаяся соответствующим актом. Читаешь его, и спустя почти 70 лет становится холодно. Полностью документ приведен в приложении, а здесь лишь отрывки.

Дальше идут такие же разгромные отчеты по родам войск. Единственный оазис здесь — конница, только ее подготовка признана удовлетворительной. Как говорится, честь и слава Семену Михайловичу Будённому! А остальные?

И это — за полгода до войны с самой сильной армией мира!

Что должны были испытывать те, кто знакомился с этим документом, предоставляю вообразить читателю. Как должен отреагировать новый нарком — тоже. Что-то можно было успеть, конечно, но в целом картина ясная.

А вот как должен был отреагировать Сталин — если, конечно, всего этого не знал раньше?[41]

Известно, чего он не сделал — он не применил никаких оргвыводов к Ворошилову. Не за что было. Ворошилов сумел главное: в самые опасные годы он обеспечил лояльность армии режиму — не дал ей сдетрнировать в 1930 году, когда приходилось бросать бойцов против восставших крестьян, не дал сорваться в военный переворот в 1937-м. Что же касается прочего — то он работал, как мог. Во многом обвиняли Ворошилова, но в халатности — никогда. И не факт, что кто-то другой смог бы сделать намного больше, ибо объективные обстоятельства есть объективные обстоятельства.

А они таковы. Кроме вышеприведенных организационных проблем… Организационные проблемы в СССР были везде одинаковыми. Даже в своей знаменитой речи 3 июля Сталин первым пунктом того, что надо сделать, сказал:

Короче говоря: товарищи, кончайте бардак, шутки кончились!

Но кроме этого были и другие обстоятельства, объективные и непреодолимые. Например, накануне машинной войны призывник Красной Армии в среднем имел четыре класса образования и сплошь и рядом крестьянское происхождение[42]. Нет, конечно, его можно было обучить, и это делалось, — но ведь культуру обращения с техникой на курсах не привьешь, это вопрос не обучения, а среды обитания. Да, у нас имелось пятнадцать или там двадцать тысяч танков — но при этом квалификация механиков-водителей была такова, что они часто бросали машину, не в силах исправить пустяковую поломку.

Начиная с 1939 года армия бурно росла и одновременно реформировалась. Наложившиеся друг на друга трудности роста и трудности реформы привели к тому, что в ней катастрофически не хватало офицеров, а те, которые были, не имели не только боевого опыта — откуда его взять в армии мирного времени? — но и опыта службы, что уже совсем плохо. Соответственно, некому оказалось и обучать солдат. Красная Армия в начале 1941 года если и не представляла собой просто толпу людей, одетых в военную форму, то была к этому близка.

Репрессии 1937 года привели к массовым подвижкам по вертикали, когда офицеры получали новые должности раньше, чем были к тому готовы. С одной стороны, новые кадры — это хорошо, тем более что старые были товарищами весьма специфическими (опять же читайте Суворова, например «Очищение»). С другой, произошел разрыв преемственности, что плохо. Да и нарком внутренних дел Ежов, работавший на немцев[43], истреблял не самых худших. В результате испытывало проблемы и высшее звено.

Наконец, РККА была армией мирного времени. Не зря руководители государств стараются обкатать свое войско во всех возможных конфликтах. У СССР, при его масштабах, конфликтов было явно недостаточно. А если у армии нет боевого опыта — значит, его нет.

Противостояла же нам на западных границах лучшая армия мира — и не потому, что имела много танков и самолетов. У немецкой армии была высочайшая культура ведения боевых действий, возглавлялась она потомственным прусским офицерством и воевала к тому времени уже два года. Немцы брали не грубой силой, а в первую очередь феноменальной организацией, взаимодействием войск, тактическими находками. Против любой силы они выставляли мастерство — и побеждали, в точном соответствии со словами Суворова: «Бить не числом, а умением». Поэтому, несмотря на количество танков, самолетов и пр., в комплексе немецкая армия намного превосходила нашу.

Нет, конечно, был один шанс из десяти, что Красная Армия все же справится с поставленной задачей. Такой шанс всегда есть, и Сталин дал армии возможность его реализовать. Но в целом едва ли у него имелись какие-то иллюзии. Неплохо было бы сохранить их у военных, для поднятия боевого духа, и вождь делал, что мог — пользуясь своим авторитетом, говорил на приемах о наступлении, о том, что «Красная Армия всех сильней». Магия слова есть магия слова. Офицеры, конечно, имели представление о состоянии дел, но все же невольно верили — Сталин ведь говорит! — и близлежащий участок бардака уже воспринимался как «отдельный недостаток». Может быть, и Жукова поставили на пост начальника Генштаба просто потому, что это был человек-таран, который будет орать, материться, но при этом никогда не скажет: «Всё погибло!» Сейчас нужен такой, а потом заменим…

Последние часы мира

…И все же до самого конца оставался крохотный шанс избежать столкновения. В предыдущих кампаниях Гитлер не раз и не два отменял уже назначенное выступление.

21 июня наркоминдел Молотов виделся с послом Германии в СССР Шуленбургом. Формально — чтобы обсудить вопрос о нарушениях границы германскими самолетами, фактически — попытаться выяснить хоть что-нибудь относительно начала войны.

Однако ещё накануне было получено донесение заместителя наркома иностранных дел Богдана Кобулова. Выглядит оно несколько странно — но это обычная практика того времени. Чтобы не информировать посторонних людей, подобные документы на машинку отдавали без указания фамилий, которые потом вписывались от руки. Судя по содержанию, речь, скорее всего, идет о том же Шуленбурге или о ком-то из его заместителей.

Впрочем, и без того ясно, что Гитлер собрался воевать с СССР — но КОГДА?!

…Вечером 21 июня все уже было ясно. Фактически именно этот день стал для советского правительства первым днем войны. По крайней мере, именно этой датой отмечены решения о преобразовании округов во фронты и первые военные назначения. Когда они были оформлены — это уже не суть. Директива № 1 с новым отсчетом времени тоже была принята 21 июня.

Тем вечером у Сталина в Кремле собралось совещание — точнее, несколько совещаний. По журналу посетителей легко определить их темы. Итак, в 18.27 к Сталину пришел Молотов. Затем, в 19.05, подошли остальные — Берия, Вознесенский, Маленков, нарком обороны Тимошенко, Кузнецов (вероятно, нарком ВМФ), начальник мобилизационно-планового отдела Комитета обороны при Совнаркоме Сафонов и военно-морской атташе в Германии Воронцов (военный атташе Тупиков и посол Деканозов находились в Берлине).

В 20.15 ушли Вознесенский и Сафонов — стало быть, экономическая часть совещания закончилась и можно было приступать к работе по мобилизации промышленности. Тогда же удалились Тимошенко и Кузнецов — впрочем, первый через полчаса вернулся вместе с начальником Генштаба Жуковым. Одновременно пришли Буденный и Мехлис. Началась вторая, военная часть совещания. Военные округа были преобразованы во фронты, Будённый назначен командующим армиями второй линии, Мехлис получил должность начальника политуправления РККА[44], Жукову поручили общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами. Все четверо и Маленков, курировавший армию, покинули сталинский кабинет в 22.20. Куда они отправились — догадаться нетрудно. Естественно, в наркомат обороны, ждать сообщений с западной границы.

Трое остались в сталинском кабинете — слушать четвертого, который, по-видимому, ещё раз до самых мелочей рассказал все, что смог увидеть и разузнать в Берлине. Что они делали потом? В одиннадцать часов кабинет опустел. Молотов вроде бы вспоминает, что они разошлись, и его снова вызвали в Кремль около двух часов. Однако его рассказ о той ночи вообще не согласуется с записями — сталинский соратник то ли забыл ее хронику, то ли подредактировал, чтобы не упоминать строго табуированного в советской верхушке имени третьего человека. Последнее вернее — трудно поверить, что такое можно забыть.

А вот чего Сталин не мог сделать — так это, как «вспоминает» маршал Жуков, лечь спать. Подумайте сами — кто в таких обстоятельствах сможет уснуть? Да и час ночи для него время не позднее, самый разгар работы. Логично предположить, что те, кто до конца оставался в кабинете, отправились к Сталину на квартиру, находившуюся тут же, в Кремле, — обедать. Возможно, там к ним присоединился кто-нибудь ещё — тот же Маленков например, если он успел закончить свои дела, может быть Мехлис, который был еще большим полуночником, чем Сталин. Это уже область чистых предположений. Но, вне всякого сомнения, им мгновенно докладывали все новости.

В 3 часа 10 минут УНКГБ по Львовской области передало по телефону в НКГБ УССР сообщение.

Судя по времени, эту телефонограмму принесли Сталину вместе с сообщением о начале войны.

А что в это время происходило на границе?

Хроника первой военной ночи известна нам по трем источникам: воспоминаниям маршала Баграмяна, служившего в Киевском Особом военном округе, маршала Захарова, который был начальником штаба Одесского военного округа и допросу командующего Западным военным округом генерала армии Павлова. Первый пишет:

Что же творилось в Красной Армии со связью, если на то, чтобы принять и расшифровать такой на самом-то деле небольшой текст, потребовалось два часа? И по какому, интересно, плану (если это не был план прикрытия границы) выдвигались войска после телеграммы Генштаба от 18 июня?

Впрочем, командующий Западным округом генерал Павлов рассказывал следователю армейской контрразведки несколько иное. В час ночи его вызвали по приказу наркома обороны в штаб фронта. Тимошенко спросил по телефону: «Ну, как у вас, спокойно?» Павлов доложил обстановку. Тимошенко сказал: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните». Обратите внимание, нарком не дает никаких конкретных указаний по телефону, который может прослушиваться — вся конкретика в зашифрованной директиве.

Затем командующий округом приказал всем командующим армиями прибыть в свои штабы, привести войска в полную боевую готовность и занять все укрепления — стало быть, либо условный сигнал все-таки существовал, либо за это время уже успели получить и расшифровать директиву, и «будьте поспокойнее» Тимошенко относилось именно к ней. В 3.30 — время начала войны — снова позвонил нарком и спросил: что нового? Ничего нового. Первые донесения о боевых действиях получили в Минске примерно в 4 часа 20 минут.

Не факт, что в Белоруссии на самом деле все обстояло так, но Павлов наверняка рассказывает, как все должно было быть. Так что мы имеем и схему той ночи и видим, что все приказы были отданы в срок.

И наконец, маршал Захаров, со скрупулезностью штабного работника, рассказывает интереснейшие мелочи. Вечером 21 июня он находился в Тирасполе…

Обратите внимание: начальник штаба Одесского округа начинает действовать за два часа до получения директивы. Он, по сути, не нуждался в приказе — порядок действий ему диктовали предшествующие мероприятия и вся обстановка на границе. Поэтому странный двойной запрос из штаба округа (явно последовавший за двойным запросом из Москвы) он воспринял как сигнал к действию.

Ещё раз обращаю внимание: все это было сделано до получения директивы из Москвы.

Дальше он подробно рассказывает, на каких участках и когда армия противника перешла границу. Да, вот ещё важный момент:

По всей видимости, это и есть нормальная хроника той ночи. Самое любопытное здесь — двойное предупреждение о том, что вскоре будет передана телеграмма особой важности. Генерал-майор Захаров ни в коей мере не относился к воякам авантюрного склада, тем не менее он воспринял это сообщение как сигнал к действию и отреагировал соответственно — вывел войска по плану прикрытия границы. А директива сыграла роль очередного предупреждения: на провокации не поддаваться.

«Преступные» директивы и военная доктрина

Так каким же был предварительный план ведения боевых действий на начало войны?

Ответы на этот вопрос, конечно, есть, причем прямые и однозначные. Они в военных архивах. Там содержатся разного рода стратегические соображения, оперативные планы с полным обоснованием и прочие весьма лакомые документы. И как только среди историков появится хотя бы один, кто сумеет к ним прорваться, мы получим эти прямые и однозначные ответы.

Не раз и не десять мне приходилось слышать, что войска на границе были изготовлены не для обороны, а для наступления. Иначе почему… и дальше идёт более или менее пространное рассуждение об особенностях расположения войск. (Хотя кто может точно сказать, какой загиб военной мысли привёл к той или иной диспозиции? Помните у Толстого: «Дер эрсте колонне марширт…» Чтобы понять, какая «колонне» и куда «марширт», надо влезть в голову тому генералу, который это придумал.) А потом выступающий плавно переходит к советской военной доктрине.

Военная доктрина государства — это комплекс политических и стратегических воззрений на будущую войну. В современной России она — вполне официальный документ, подписанный президентом. Да, но вовсе не факт, что так же было в 1941 году. Сталинская военная доктрина больше всего напоминает фамильное привидение, которое, несомненно, существует, и которое даже кое-кто видел — но вот, к сожалению, никто из присутствующих не удостоился… Короче говоря, какая-то доктрина, безусловно, была — но то ли она на бумаге не оформлялась, то ли ее так засекретили, что до сих пор раскопать не могут…

Считается, что военная доктрина СССР образца 1941 года была следующей: после нападения Германии разгромить вермахт в приграничных сражениях, перенести войну на территорию рейха — и победить! Об этом говорилось в «настольной книге каждого командира» — повести Шпанова «Первый удар», для выполнения этой задачи были расположены войска на границе. Вроде бы даже существовала идея нанести упреждающий удар…

Только не надо путать это с агрессией. К вопросу об агрессоре, «превентивной войне» и вообще о том, кто на кого хотел напасть… Намерения Гитлера четко зафиксированы планом «Барбаросса». Как только будет найден и опубликован аналогичный план политического руководства Советского Союза, можно будет говорить: да, строился «ледокол» или там асфальтовый каток, не знаю уж… Но поскольку не существует ни одного документа с архивным номером, хотя бы косвенно подтверждающего это, ни даже косвенных доказательств, а только смутные «соображения» и «аналитические разработки»… Ну да, есть такая виртуальная гипотеза — а есть и еще гипотезы, например что это все мировой жидо-масонский заговор…

Итак, об идее упреждающего удара. Недавно был найден в архивах и опубликован документ под названием «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками», датируемый 15 мая, где содержится план такого удара. Документ сей, составленный заместителем начальника Оперативного управления Генштаба Василевским, носит все признаки черновика. Где находится чистовик и существовал ли он вообще — неизвестно. Может, Василевский этот план для тренировки оперативного мышления составлял, а может, компенсировал обиду по поводу сталинского требования «на провокации не поддаваться». А может, это было поручение Жукова, а потом стратеги из армейской верхушки, услышав сталинское: «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?», больше к этому плану не возвращались. Что это было, мы не знаем, но бумажка такая все же существует.

В чем разница между упреждающим ударом и превентивной войной? Война, даже превентивная — есть всё-таки деяние политическое, поскольку предполагает хотя бы какую-то политическую инициативу. Вот, Гитлер хочет на нас напасть, у него уже разрабатываются планы, а давайте-ка мы нападем на него сами. И в случае удачи война все списывает, а в случае неудачи начинается долгий гнилой базар на тему, хотел на самом деле или не хотел напасть Гитлер (в нашем варианте гнилой базар идет на тему — хотел или не хотел напасть Сталин).

А упреждающий удар — понятие чисто военное. Гитлер уже сосредоточил войска на границе, он совершенно точно нападет в 20-х числах июня, так давайте числа пятнадцатого врежем по его почти уже готовым к нападению войскам (кстати, удар по чуть-чуть недоизготовленной к наступлению армии — вещь чрезвычайно болезненная и часто даже фатальная). В таком духе и был составлен план от 15 мая, где предусматривалось нанесение упреждающего удара по немецким войскам.

В июне сорок первого года делать это было нельзя по причинам чисто политическим: в этом случае юридические крючкотворы из «мирового сообщества» тут же объявили бы СССР «агрессором» со всеми вытекающими последствиями. Но то в частности, а вообще-то ничего агрессивного здесь нет. Используя эту тактику, и мышь иной раз бросается на кошку и таким образом ухитряется спастись. Что же, мышь — тоже агрессор?

Так что сам факт разработки пресловутого плана от 15 мая абсолютно ничего не доказывает, будь он даже подписан Тимошенко и Жуковым — кстати, опубликование черновика совершенно не означает, что не существовало оформленного начисто и подписанного плана. Но даже если он и существовал, то принят не был, поскольку при точном знании даты нападения Красная Армия никакого упреждающего удара не нанесла.

Что же касается собственно военной доктрины… то с ней тоже все неясно, ибо ее никто не видел. На совещаниях в наркомате обороны не произносилось никаких громких формул, типа «могучим ударом» и так далее, более того, в армии открытым текстом говорили, что это все лозунги для домохозяек, а на самом деле война будет долгой и жестокой. Так что попробуй разбери, что там было с этой самой доктриной…

(Кстати, по поводу наступательных планов Алексей Исаев, который знакомился не только с советским военным планированием, но и с иностранным, ответил кратко: «А у кого они были оборонительными?» И несколько далее: «Вы будете смеяться, но у Финляндии в 30-е годы тоже был наступательный план: предусматривалось наступление в глубь территории СССР»[45]. Правда, финны благоразумно не пытались реализовать эти планы — но согласитесь, в июне 1941 года соотношение сил у сторон было все же не таким, как в декабре 1939-го…)

Если судить не по лозунгам, а по совещаниям высших военных кругов и по действиям советского командования, то громкие фразы как-то сразу выцветают. Потому что настроены были наши генералы на войну долгую и жестокую, и это видно. Что же касается приграничных сражений, тактических ошибок и прочего… то до сих пор европейские армии сыпались перед вермахтом с такой скоростью, что получить представление о его мощи и тактике было затруднительно. Германская армия была объективно лучше, да, но насколько лучше — это оказалось для советских генералов сюрпризом.

…Итак, продолжим прерванную хронику первой военной ночи. В 3 часа 30 минут начались бомбежки наших городов — само собой, Сталину и тем, кто был с ним в эту ночь, доложили об этом мгновенно. Какое самое естественное движение главы государства? Самое естественное — тут же отправиться в наркомат обороны, куда стекалась вся военная информация. Скорее всего, туда они и поехали. Косвенно это подтверждается тем, что Молотов, Берия, Тимошенко, Жуков и Мехлис пришли в сталинский кабинет одновременно — в 5 часов 45 минут, по всей видимости вместе со Сталиным, присутствие которого в журнале посетителей не фиксировалось.

В 7 часов 15 минут в войска отправилась Директива № 2, подписанная, кроме Тимошенко и Жукова, еще и Маленковым, которого не было в то время в сталинском кабинете — значит, её успели составить и подписать еще в наркомате обороны, а стало быть, составлена она была не позднее 5 часов 30 минут утра[46].

Вот она — та доктрина, которая была в головах у военных. Приказы, отправленные сразу же после получения сообщения о нападении, отражают, естественно, не реальное состояние дел, а предвоенное планирование. Но в целом абсолютно нормальный документ. Какие приказы, спрашивается, следует давать армии через час после нападения? Драпать до Москвы? Тогда зачем вообще размещать войска у границы, надо сразу очищать территорию.

А вот директива № 3 поначалу ставит в тупик.

Однако если чуть подумать, недоумение объясняется просто: мы-то знаем, что на самом деле происходило в то время на границе, а главное, что произойдет в ближайшие месяцы. А они-то не знали!

Давайте возьмём карту. О каких районах идет речь? Сувалковский выступ — это юг Литвы. Замостье, Владимир-Волынский — Украина. Там противник «достиг небольших успехов» — а каких, спрашивается, «больших успехов» можно достичь за несколько часов, при том, что советская армия все-таки сопротивляется? «На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими дли него потерями». На каких-то участках границы их и вправду отбили, а откуда-то не получили информации. Простая логика говорит, что информации, скорей всего, нет из тех мест, где все плохо. Но та же простая логика заставляет вспомнить уровень бардака в Красной Армии, а также состояние её связи.

В общем, судя по донесениям, все обстояло прилично. И тогда военное начальство распорядилось, в точном соответствии с довоенными планами, переходить в наступление. П.2 — это фланговые удары в основание наступающих немецких группировок. Такие удары — совершенно нормальная вещь, ничего ни особо выдающегося, ни особо крамольного они собой не представляют. И я совершенно не понимаю, почему по этому поводу надо воздевать руки и кричать: «Преступление!» Ошибка — возможно, но ошибаются все, в том числе и Гитлер с Наполеоном. А скорее, даже не ошибка, а просто недооценка противника. Ну не дали ни поляки, ни французы возможности получить представление об уровне немецкой противотанковой обороны!

В наркомате обороны не знали, что на самом деле все обстоит несколько не так, как докладывают. В первую очередь они не знали и знать не могли (это выяснилось лишь впоследствии), что в Западном военном округе приказ от 18 июня о приведении войск в боевую готовность вообще не был доведён до командиров частей. Кое-где те все же успели отреагировать на Директиву № 1 до наступления немцев. Чудеса оперативности проявил командир 6-го мехкорпуса генерал-майор Хацкилевич — получив директиву, он объявил боевую тревогу в 2 часа 10 минут и успел до начала войны вывести части в район сосредоточения, так что немецкие бомбовые удары пришлись по пустым городкам[47]. Но это, к сожалению, было исключением, а как правило, в ночь перед наступлением войска сплошь и рядом мирно спали в казармах, накануне войны летчиков отпустили в увольнение, а самолеты оставили в куче на аэродромах, без горючего и боекомплекта. И еще многое, многое другое — короче говоря, армия там была попросту подставлена под удар немцев. Об этих катастрофах не сообщали по одной простой причине — не было связи.

По поводу командующего Западным военным округом генерала Павлова мне лично, невзирая на пол, столько раз приходилось ломать копья, что их обломками можно год печку топить. За что расстреляли эту жертву сталинизма? Кто свалил на него свои ошибки — Сталин или Жуков? И почему именно его, если на соседних фронтах было то же самое?

Да, на соседних фронтах тоже отступали. Но, во-первых, Сталин никогда и никого не карал за то, что человек не справился. Например, после чудовищного керченского поражения его виновники генерал Козлов и представитель Ставки Мехлис были всего лишь понижены в звании и отправлены на другой участок работы. Никто их не сажал и не расстреливал — не за что было. Козлов попросту не справлялся с управлением фронтом, а Мехлис, пытавшийся его заменить, — тоже не справился[48]. Сталин, как хороший кадровик, в этом случае просто нашел провинившимся дело по силам. А во-вторых, еще неизвестно, как сложилась бы судьба командующего КОВО генерал-полковника Кирпоноса, если бы тот не погиб, а вышел из окружения.

Что же касается генерала армии Павлова, то за ним числятся особые подвиги. Кроме того, что он бросил свои сражающиеся части на произвол судьбы — за одно это по законам военного времени полагается пуля, — он еще и игнорировал директиву о приведении войск в боевую готовность, не доведя ее до частей округа. Из книги в книгу кочует трогательная история о том, как товарищ Павлов настолько не ждал ничего плохого, что накануне войны пошел в театр. И лишь в последнее время выяснилось: в театр он пошёл, точно зная, что через несколько часов начнётся война, для подготовки к которой он ничего не предпринял. (Чтобы дальше не плодить сущности, отсылаю читателя к книгам Марка Солонина, который великолепнейшим образом собрал и скомпоновал свидетельства о предательской деятельности генерала Павлова: большинство солонинских душераздирающих примеров относится к его хозяйству.) Интересно, кто-нибудь хотя бы попытался исследовать, как сложился бы начальный период войны, если бы командующий Западным округом даже не проявил чудеса героизма, а просто выполнял приказы?

Если искать ответа на классический вопрос: «Глупость или измена?», то я лично не могу представить себе крупного руководителя, любой степени глупости или разгильдяйства, который в такой ситуации вел бы себя подобным образом — это уже что-то запредельное. И кстати, в 1937 году, после дела Тухачевского, немцы открытым текстом заявляли, что в Красной Армии у них осталось еще достаточно «друзей»…[49]

На предварительном следствии генерал Павлов признался в том, что был участником военного заговора[50], а на суде от своих признаний отказался. Трибунал не стал с этим вопросом особо разбираться — заседание началось в 0 часов 20 минут, а руководство Западного фронта заработало себе высшую меру и без 58-й статьи. В приговор факт заговорщической деятельности тоже не вошел, по совершенно понятной причине — вспомним, какое время стояло на дворе. Наши войска отступали, и совершенно незачем было провоцировать среди них крики: «Измена! Генералы предали!» — и без того кричали. А прочим товарищам генералам надо было просто и четко объяснить, что с ними будет, если они проявят трусость и разгильдяйство. Это не значит, что измены не было — это значит, что трибунал не счёл нужным её озвучить.

А то, что потом их всех реабилитировали, — так это уже совсем другая история.

Несколько слов о цене баварского пива

Есть такой очень популярный жанр — фильм-катастрофа. Суть его в том, что перед затаившим дыхание зрителем разворачивается картина страшного бедствия, стихийного или рукотворного, а он, сидя на мягком диване и жуя что-нибудь вкусненькое, наблюдает, как хороший-прехороший главный герой всех спасает, действуя в точном соответствии с моралью, принятой в мире мягких диванов. Потому что если бы зрителю показали, как это происходит на самом деле, он очень бы обиделся, а фильм кинокритика признала бы неправильным фильмом.

Не кажется ли вам, что у нас пытаются из реальной истории войны сделать фильм-катастрофу? Который будет признан правильным только в том случае, если главный герой, то есть Сталин, всех спасет, при этом соблюдая мораль, принятую в мире мягких диванов? А поскольку это не всегда получается, то наши доморощенные моралисты признают эту войну неправильной войной.

В последнее время у нас стали говорить, что в Великой Отечественной войне погибло слишком много людей. Да, много, кто же спорит — но почему это ставят в вину нашему правительству? Почему, оценивая его действия с моральной точки зрения, забывают, что в этой войне нам противостояла сила, у которой морали не было вообще. Никакой.

Больше всего они напоминают марсиан из «Войны миров» Герберта Уэллса.

Ещё в начале 20-х Гитлер в «Майн кампф» сформулировал свои будущие геополитические устремления и на редкость последовательно придерживался их впоследствии, углубляя и развивая. К началу 40-х годов это была уже законченная, теоретически обоснованная политика.

Ладно, допустим, это теория. В России власть имущие тоже много чего декларировали, но далеко не все делали. А как насчёт практики[51]?

Это они разминаются перед большим делом. А вот так развлекаются.

А так злятся на неуступчивость противника.

А вот уже политика в действии — уменьшение числа славян.

Между прочим, с взятыми в плен европейскими военнослужащими обращались согласно Женевской конвенции. Их не гоняли пешком, а возили на машинах, нормально кормили, позволяли писать письма домой и пр. И условия оккупации для европейцев были совсем-совсем другими.

Иногда они пытались экономить патроны…

Впрочем, много ли могут войска? Планы «обезлюживания» разрабатывались организованно, как государственная политика.

Не зря они заговорили про Европу. К ней отношение было совсем другое. Например, оккупация Франции лишила Германию половины стратегических запасов зерна — французов надо было кормить.

Фото: какая-то небольшая воинская часть. Офицеры сидят, нижние чины стоят сзади. Перед ними вытащенная из класса доска, на которой написано: «Русский должен умереть, чтобы мы жили».

Это не сорок второй, не сорок третий год, когда немцы уже озверели от неудачной войны. Это первые недели. Они — победители, торжественно марширующие по захваченной земле. Мы ещё ничего им не сделали.

Война жестока сама по себе, и говорить о том, что одна сторона лучше, а другая хуже — некорректно. Как правило, некорректно — но не в этом случае. Есть ведь рассказы и иного рода. Вспоминают немецких солдат, делившихся своим пайком с русскими детьми, защищавших местное население от собственных сослуживцев. Есть и рассказы о жестокости наших по отношению к немцам. Но, во-первых, пропорции — один к ста, к тысяче… А во-вторых, само понятие жестокости было разным. Очень жестко и наглядно это показано в интервью петербургского священника о. Вячеслава Харинова, который всерьез занимается историей войны.

Это тоже разница между нами и ими. Русский священник, который отлично знает, что творили оккупанты на нашей земле, не задаётся вопросом: что увидели наши бойцы перед тем, как вырезать санитарный батальон? Выжженные деревни с заживо сожжённым населением? Порезанные из пулемёта семьи комсостава? Замученных женщин и расстрелянных детей? Он не обращает внимание собеседника на то, что наши солдаты зарезали немецких раненых, а не замучили — не вспарывали животы, не выкалывали глаза, не жгли живыми. Он чувствует вину даже за это. Но потом…

Прервёмся немного. Когда гитлеровцы на оккупированной территории уничтожали мирное население, они любили такой изыск: выпустить приговоренному четыре пули в живот и оставить умирать. Это называлось «эсесовский квадрат».

Продолжим читать интервью:

Этот рассказ не так невероятен, как может показаться. Естественно, если бы на баржу сбросили фугасную бомбу, она бы мгновенно затонула. Но у немцев имелись легкие противопехотные разрывные бомбочки для поражения живой силы противника, а судя по времени и месту налета, это были как раз такие самолеты. На самом деле немецких асов очень можно понять: бомбить войсковую колонну опасно. Там есть зенитки, да и солдаты палят по пролетающему самолету из всего, что имеют, а винтовочная пуля, влепленная в бензобак… Кстати, часто ли наши самолеты в Германии обстреливали из пулеметов колонны беженцев? Если кто слышал — откликнитесь…

Но дальше о. Вячеславу его прихожанин рассказывает вещи, понять которые я уже не могу.

Нет, и в рассказах тех, кто побывал в Германии, встречаются случаи, когда немцы помогали русским пленным, подкармливали их. В основном это касалось тех, кто работал вместе с немцами на производстве, особенно в женских цехах. Есть совершенно замечательный рассказ об одном заводе, где немецкие женщины приносили русским еду, одежду, а надзирательница относилась к ним скорее как пионервожатая в отряде, чем как немка-охранница. Один рассказ. Типичные же воспоминания выглядят так:

Найдите мне хоть один случай, когда немецкие матери посылают детей кидать хлеб за проволоку — и я возьму все свои слова обратно, мне тоже не нравится писать о том, что хотя все люди произошли от Адама, но народы все-таки разные…[52]

В конце концов это признал и Сталин, до того не устававший повторять, что немцы — народ высокой культуры. Уже 6 ноября он перестал отделять их от фашистов. Выступая на митинге в честь годовщины Октябрьской революции, Сталин иногда употребляет слова: «немецко-фашистские захватчики», но в основном в этой мало цитируемой речи звучит: немцы, немцы, немцы…

Перед Сталиным стояла задача, которая едва ли часто выпадала главе государства в мире людей: война с противником, велениями своего руководства полностью лишенным какой бы то ни было морали, чести, этики[53]. Обычно в войнах командование и руководство устанавливают некие правила: кого и при каких обстоятельствах надо щадить, а солдаты нарушают их в ходе всяческих эксцессов. Здесь — наоборот: политическое руководство дает установку на тотальное истребление, а эксцессы заключаются в том, что кого-то щадят.

Действительно, война миров… Впрочем, героям Уэллса было проще. Марсианин до конца оставался марсианином, а немцы, попадая в руки наших солдат, моментально превращались в людей, к которым, несмотря ни на что, приказано было относиться так, как принято на цивилизованной войне.

Нет, сами они в воспоминаниях, конечно, пишут, что отношение было ужасным и варварским. Но и факты, к счастью, приводят. В «страшном сибирском лагере», на самом деле расположенном в Коми АССР, немцы-заключенные имели отдельные кровати (это где в наших лагерях была такая роскошь?), а нормы питания устанавливались для них такие же, как и для русских зэков. В другом случае они получали 600 граммов хлеба в день, не считая всего остального. Исключением был разве что 1946 год — но тогда голодали все. Охранник мог ударить пленного[54], но систематических издевательств не было, и уж точно никого не вешали, не жгли живьем, не распинали в наказание на столбах лагерного ограждения, не проводили медицинских опытов… А то, что при общем голоде и разрухе их кормили и содержали не лучше, чем местное население… а почему, собственно говоря, в Советском Союзе был голод? Или немецкие солдаты тут совсем уже ни при чём?

А уж когда наши вступили на территорию рейха… До сих пор не существует вразумительного объяснения тому, что произошло тогда. Когда наша армия, которая четыре года шла по выжженной земле своей страны, добралась наконец до территории противника… Чем объяснить тот факт, что Германия до сих пор существует? Какие слова нашли наши комиссары, и что творилось в душах наших солдат — потому что если бы они захотели расправиться с немцами так, как те делали это у нас — от стариков до младенцев, — никакие приказы и никакие трибуналы их бы не удержали.

Илья Эренбург писал о сцене, которую видел в Восточной Пруссии в городке Растенбурге: советский солдат колол штыком манекен в витрине магазина. «Я сказал: „Брось! Немцы смотрят…“ Он ответил: „Гады! Жену замучили…“ — он был белорусом». И это отнюдь не проявление варварства: лишь психологическая невозможность вогнать штык в тело живой немки заставила его отыгрываться на манекене. А кухонные болтуны по этому поводу могут заткнуться.

Тот же Дюков приводит пример, когда нашего солдата за убийство пленного трибунал подверг самой страшной каре, которая только существовала в Красной Армии, страшнее расстрела — у него отобрали награды. Подтекст был один: ты не смеешь походить на этих!

Кстати, ещё касательно мемуаров. Любопытно — наши, побывавшие в плену, вспоминают немцев по-разному, но неизменно как людей. А немецкие пленные воспринимают русских как виртуальные фигурки, или просто некую силу. Даже оказавшись в плену, они так и не смогли увидеть в нас существ, подобных себе. И это не единичный случай, а система. В любом положении мы оставались для них недочеловеками…

Это всё к вопросу о русском варварстве и европейской культуре. Пора уже завязать с этими баснями — ну сколько можно-то? Один мерзавец сказал, сто дураков повторили, и все население поверило. Культура — это не люстры с пианинами, и не мостовую с мылом мыть, культура — это совсем другое. А на мой варварский взгляд, те, кто делит человечество на «оберменшей» и «унтерменшей», о культуре лучше бы вообще помалкивали. Как говорится в известном анекдоте: или снимите крестик, или наденьте трусики…

Но вернемся в 1941 год. Перед тем как рассуждать о цене победы, надо очень хорошо понимать, что никакая цена не была чрезмерной. Нелепо противопоставлять Жукова и Рокоссовского, который берег солдат: Рокоссовский был один, а фронтов — много[55]. И сколько бы наших людей ни заплатило жизнью за победу, все равно цена не была слишком высока, потому что нам нечего было терять и не на что надеяться.

Есть такой анекдот: сидят два фронтовика, пьют жигулевское пиво. Потом один вздыхает и говорит: «А вот если бы не воевали так героически, пили бы баварское».

Что, в самом деле?

Ну вот мы и подошли наконец к основной теме первой части. А именно — странному поведению Гитлера и Сталина. Был ли июнь сорок первого года на самом деле авантюрой одного и ошибкой другого, или же они имели какие-то иные, до сих пор неупомянутые планы?

И здесь надо отметить один важный момент — ни тот, ни другой не были военными. Несмотря на то что оба имели вполне реальный боевой опыт, а затем командовали своими армиями — военными по духу, по спинномозговым рефлексам они не были. А главное — оба по-другому мыслили, и для обоих армия была не абсолютной ценностью, как для нормального генерала, а всего лишь орудием, средством для воплощения своих планов.

У Сталина изначально был совершенно иной, не генеральский подход к военным делам. Еще в мае 1920 года по поводу польской кампании он писал:

Генерал мыслит от фронта к обеспечивающему его тылу. Сталин — с точностью до наоборот, тыл у него является фундаментом, на котором стоит армия. Этот фундамент он сколачивал всеми возможными способами все годы своего пребывания у власти и сумел найти объединившую страну идеологию — такое сочетание коммунистических идей и русских традиций, в котором оба эти фактора усиливали друг друга. Только поэтому он смог сделать то, что сделал: в ответ на агрессию превосходящих в военном отношении сил врага Сталин объявил народную войну.

Но нелепо думать, как писал некогда ошарашенный хрущевским докладом Эренбург, что наш народ одержал победу «несмотря на Сталина» — потом и эту байку тоже запустили в широкое обращение все те же провокаторы и подхватили кухонные сидельцы. Был народ, и было руководство. Командовали, как умели — но нелишне вспомнить, что далеко не самую слабую французскую армию вермахт разнес за несколько недель. Да и польская армия тоже не считалась такой уж бессильной — до второй половины 30-х годов ее всерьез опасались и наши, и немцы.

По сути, большинство предъявляемых Сталину претензий можно обобщить следующим образом: его упрекали за то, что он не был Господом Богом.

Ну, не был, что уж тут поделаешь…

…Втаскивание вождя во власть

Конечно, то, что я пишу в этой главке, — вещь шокирующая, но только таким образом можно объяснить откровенное запоздание совершенно необходимых преобразований. Почему, например, Государственный комитет обороны был образован лишь 30 июня, а не сразу же после начала войны?

Ответ: потому что в этом не было острой необходимости. Страной управляла команда, и в какие организационные формы она выльется — будет ли это Политбюро, Совнарком или что-то еще, значения не имело. А острая необходимость появлялась в тех случаях, когда возникал кризис власти. А подобные кризисы в СССР имели в то время одну причину — упорное сопротивление Сталина увеличению объема своей власти. Отчаянно упираясь, вождь время от времени доводил ситуацию до такого состояния, когда тянуть дольше становилось нельзя. В этом, кстати, он был прямой противоположностью своему немецкому противнику. Гитлер еще в самом начале, став главой государства, скромненько объявил себя заодно и фюрером (вождем) нации. Сталин был озабочен совершенно обратным — он все время старался спихнуть с себя лишние полномочия.

Ещё со школьной скамьи мы помним, какой пост взял себе в 1917 году Ленин — председателя Совнаркома, то есть главы исполнительной, сиречь реальной власти. А что творилось с этим постом после него? В 1930 году, когда отстранили от власти Рыкова и место Предсовнаркома стало вакантным, Молотов считал, что этот пост должен занять Сталин. Тот отказался, предпочитая неявное руководство, хотя уже тогда отсутствие формальных полномочий у реального главы государства создавало для СССР проблему. Тем не менее руководство Советского Союза еще десять лет оставалось коллегиальным, установленным лишь на такой зыбкой платформе, как моральный авторитет вождя. В 1939 году, после окончания репрессий и с началом новых преобразований государства, снова настал удобный момент получить власть — и опять Сталин им не воспользовался. Председателем Совнаркома он стал лишь 6 мая 1941 года, когда уже ясно было, что война начнется прямо сейчас и неявная власть вождя становится попросту опасной. Строго говоря, именно от этой даты мы должны отсчитывать официальные полномочия Сталина, а до тех пор он всё ещё оставался неформальным лидером Советского Союза[56].

Бредовая система управления СССР щелкнула колесиками и уселась в некую более удобоваримую позицию. По крайней мере, власть хотя бы перестала быть коллегиальной. Сталин наконец-то получил рычаги воздействия на того же Молотова, который был чудовищно упрям и если уж имел о чем-либо свое мнение, так имел… Даже вождь иной раз не мог ничего с ним поделать. Об их взаимоотношениях существуют разнообразные свидетельства, например такое: иной раз в спорах у них доходило до того, что Сталин, потеряв терпение, выскакивал из комнаты, а улыбающийся Молотов оставался сидеть за столом при своем мнении. А ведь председателем Совнаркома был он.

Теперь Сталин, по крайней мере, мог Молотову приказывать. И то хлеб…

Единоличного главы государства в СССР по-прежнему не было — однако хоть какой-то сдвиг. Но если кто думает, что вождь сделал из этого факта какие-либо выводы… И очередной кризис власти не замедлил разразиться.

…Среди многочисленных рассуждений о расположении войск как-то совершенно потерялся один крохотный вопросик — а кто, собственно, был командующим РККА? Считается, что вождь руководил всем — так оно, в общем-то, и происходило в нормальной обстановке. А формально Сталин был председателем Совнаркома, то есть премьер-министром — но не главой государства. По советской конституции главой государства являлся председатель президиума Верховного Совета товарищ Калинин (смех). Да, все, конечно, очень весело, не спорю — но кто все-таки обладал в СССР всей полнотой военной власти? У нас сейчас главнокомандующий — президент, а никоим образом не премьер-министр. Тогда президента не было, Совнарком — власть исполнительная, а военные устроены так, что должны точно знать, кто им может приказывать, а кто не может. Так что вопрос о формальной власти далеко не праздный, и приведенный в качестве эпиграфа диалог замечательно это иллюстрирует. В нем показана разборка двоих генералов в критической ситуации: один ссылается на явную власть, другой — на неявную. Как вы думаете, кто из них сейчас отправится под арест и на кого в итоге будет возложена вина за беспорядки?

Именно в вопрос подчиненности упирается и другой вопрос: имел ли Сталин право вмешиваться в распоряжения чисто военного характера? Например, оперативные? Допустим, приказать изменить расстановку войск на границе? Или командующий РККА мог ответить ему что-то вроде: «Товарищ Сталин, это вопросы не вашей компетенции»?

Говорите, невозможно? Между тем широко известна история, как Сталин, уже будучи Верховным Главнокомандующим, а не каким-то там штатским премьер-министром, попытался через голову командующего фронтом генерала Жукова отвести войска Рокоссовского не туда, куда приказывал Жуков[57]. На это Жуков отреагировал коротко: «Фронтом командую я!» (и был, кстати, абсолютно прав). В переводе на средневековые понятия это означает: мой вассал — не ваш вассал. А ведь Сталин был Верховным, да еще в военных условиях!

Пример совершенно аналогичной разборки приведен в воспоминаниях бывшего командира пулеметного взвода Валентины Чудаковой. Командир роты приказал выделить в разведку боем пулемет и сам выбрал расчет, который пойдет с разведчиками. Однако бравая восемнадцатилетняя взводная с его выбором не согласилась. Результатом стал нижеприведенный обмен любезностями между младшим лейтенантом и капитаном — разница в званиях весьма ощутимая.

В армии на всех уровнях очень четко оговорено, кто, кому, при каких обстоятельствах и в каких пределах подчиняется. А если какой-либо начальник выйдет за рамки своих полномочий, то его приказ могут, конечно, выполнить, если связываться неохота, а могут и проигнорировать.

И до тех пор, пока наши замечательные историки не разберутся хотя бы в разграничении полномочий, надо вообще очень осторожно соотносить Сталина и военные вопросы. Его ведь и послать могли, причем конкретно и далеко. По слухам, именно туда послал Сталина Жуков 29 июня 1941 года. Они тогда крупно поругались, и начальник Генштаба в непечатной форме предложил председателю Совнаркома идти на… (вариант: идти к…) и не мешать работать.

Рыбин, многолетний телохранитель Сталина, приводит историю и похлеще:

И как, вы думаете, поступил вождь?

А ведь он, повторяю, тогда был уже Верховным Главнокомандующим и имел над генералами формальную власть, в отличие от первых дней войны.

А вы говорите — диктатор…

…На второй день войны, 23 июня, маршалы Жуков, Шапошников и Кулик отправились на фронты: первый — на Юго-Западный, на Украину, второй и третий — на Западный, в Белоруссию. И к этому времени на фронте произошло то, что неизбежно должно было случиться. А именно — пропала связь.

В Красной Армии связь в основном шла по проводам. Это, конечно, неудобно, особенно когда армия движется — но страна у нас большая, дальность действия тогдашних средств радиосвязи была не так уж велика. Плюс к тому техническая отсталость РККА, ненадежность самих раций, которые то и дело выходили из строя, низкое качество связи, помехи в эфире, возможности радиоперехвата… Вспомните фильмы о войне — там сплошь и рядом фигурируют не рации, а полевые телефоны. Но то, что связь шла по проводам — это еще полбеды. В начале 1941 года даже близ границы провода военной связи не были проложены под землей, а висели на столбах! Немцы, конечно, не дураки — накануне войны отправили диверсантов их рубить. Да и на фронте творилось черт знает что, с соответствующими последствиями для связи.

Но весь парадокс в том, что в случае наступления должно было произойти то же самое! Ведь на территории Польши наших линий не проложено. В общем, там, где войска вроде бы наступают, связи нет, там, где вроде бы обороняются, ее тоже нет, командование фронтов ничего толком не знает, а по поводу того, о чем докладывает, возникает неизбежный вопрос: говорят ли они правду или врут? И вообще: наступает наша армия или отступает, в конце-то концов?

Впрочем, прояснить этот вопрос, сидя в Киеве и Минске, где находились штабы округов, тоже было не самой легкой задачей. Тем более что Шапошников, прибыв на фронт, почти сразу заболел, Кулик оказался в окружении. Жуков вернулся в Москву 27 июня. К тому времени была потеряна связь не только с войсками, но и со штабом Западного фронта. И почти сразу, 29 июня, произошло то самое непонятное по лексике объяснение в наркомате обороны, результатом которого и стало создание ГКО.

Мы уже обсуждали такую замечательную тему, как подчиненность армии. Вещь, в большинстве государств предельно ясная, в СССР была очередной проблемой. До войны армия подчинялась наркому обороны Тимошенко, а тот, в свою очередь, Сталину как председателю Совнаркома, так что все было в порядке. Но в первый день войны, 22 июня, было принято положенное в этом случае решение о создании Ставки Главного командования. В нее вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Будённый, Жуков, Кузнецов. Председателем Ставки стал нарком обороны, который ставил под своими приказами совершенно замечательную подпись: «От Ставки Главного командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко». Это был уже бред, и бред опасный. Мало того, что в армии во время войны устанавливалось очередное коллегиальное руководство, так ещё и сразу же возникает вопрос: а кому теперь подчинялся Тимошенко в качестве председателя Ставки? Ответ: вообще-то говоря, никому. Получалось эдакое семейное распределение власти: армия воюет, а страна во главе с товарищем Сталиным создает ей все возможные условия.

Идиллия продержалась неделю, и причиной ее краха стало все то же отсутствие связи. В Генштабе не знали обстановки на фронтах. Но это не значит, что положение на них вообще не было известно. Докладывали ведь не только военные — информация шла из партийных и советских органов, от НКВД и НКГБ, из наркоматов. Говорят, например, что о взятии Минска у нас узнали из сводок новостей иностранного радио: НКГБ, естественно, доложил, это его функции — следить за мировой прессой.

Или, например, узнавали так… Рассказывает бывший нарком связи И. Т. Пересыпкин:

…Сталин, сколько мог, выдерживал разделение власти на гражданскую и военную — не стоило раньше времени деморализовывать военных, надо было дать им шанс выправить положение.

Гроза разразилась 29 июня. Микоян оставил об этом инциденте широко известные воспоминания:

Микояну верить можно с очень большими оговорками, и лишь когда речь не идет о людях, с которыми у него или его команды личные счеты. С Жуковым такие счеты были, поэтому Анастас Иванович вполне мог и слегка «опустить» неприятного ему человека. А вот что рассказывал Молотов писателю Ивану Стаднюку:

Вторая версия больше похожа на правду. Во-первых, она соответствует характерам и лексике как товарища Сталина, так и товарища Жукова. А во-вторых, в первом случае совершенно непонятно, почему в тот же вечер было принято решение о создании ГКО. А вот если военные послали наоравшего на них штатского председателя Совнаркома известно куда, и тот внезапно осознал, что ему следует туда пойти, потому что власти над ними он не имеет…

В тот же вечер и было принято озвученное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как председатель ГКО, становился единоличным правителем СССР. И все это наверняка происходило под аплодисменты членов Политбюро, которым не могла нравиться практикуемая товарищем Сталиным «размазанность» власти в Советском Союзе[61].

Впрочем, есть еще одна версия событий того замечательного дня. Её по крупицам собрал, проверил и перепроверил московский историк Юрий Жуков. Основывался он на воспоминаниях Микояна — но не тех, которые написаны, а на тех, что Анастас Иванович поведал ему лично, — и проверял по журналам передвижений членов Политбюро. Картинка, может быть, в этой книге и излишняя, но по части психологии совершенно очаровательная. По Жукову, дело было так…

После инцидента в наркомате обороны Сталин уехал на дачу. Вообще-то ничего странного тут нет. Он был человеком очень эмоциональным (кто-то даже назвал его «кипящим»), но скованным железной самодисциплиной, и лишь время от времени, очень редко, его прорывало. Подобные люди переживают такие моменты очень тяжело, и нет ничего удивительного, что Сталин отправился на дачу, возможно, бросив в сердцах что-то вроде той самой знаменитой фразы о наследии Ленина, которое они прос…ли. Зачем поехал? Да просто успокоиться. Все равно в таком состоянии он едва ли смог бы работать — и уж всяко ему самому виднее, как быстрее всего привести себя в порядок.

Но в его окружении был опытнейший аппаратчик, которого еще в 20-е годы за это качество прозвали «каменной задницей» — Молотов, сделавший из происшедшего свои выводы. И, как рассказывал Юрий Жуков, именно Молотов придумал ГКО. Когда у него появилась эта идея, он позвонил Берии и Маленкову, они трое встретились в кабинете Берии в Кремле, окончательно обсудили новый орган, затем позвали Микояна и все вместе отправились на Ближнюю дачу, к Сталину. По-видимому, там же договорились о распределении ролей — но об этом позже.

Кстати, к вопросу о Микояне… По поводу его присутствия там у меня возникают серьезные сомнения — не преувеличивает ли он свою значимость? Например, в воспоминаниях о начале войны он пишет:

ну и так далее. Но дело в том, что сообщение о перебежчике было передано только в 3.10, и то по линии НКГБ. Пока оно дойдет до военных, пока те соберутся и приедут к Сталину… В общем, появиться в сталинской квартире они должны были уже с двумя известиями: о перебежчике и о начале войны — и услышать от вождя, что, вообще-то говоря, он уже все это знает от Берии. Микоян явно что-то путает, да и никакими документами его присутствие возле Сталина вечером 21 июня не подтверждается.

То же самое и с 29 июня — почему те, кто принимал решение о создании ГКО, позвали именно Микояна, который даже не вошел в его состав? При том, что Ворошилов, например, остался «за бортом» этого блиц-совещания? Похоже, Анастас Иванович несколько преувеличивает свою реальную роль в государстве. Никакого особого криминала в этом нет, так делают многие, и это не дает оснований отметать его рассказ (он мог узнать обо всем от того же Маленкова или Берии).

Юрий Жуков пишет:

Со второй фразой согласиться сложно — ничего себе ограничение! А вот с первой… Да, это и вправду был переворот — вождя буквально впихнули во власть, заставив стать наконец и формально тем, кем он все эти годы являлся фактически — верховным правителем СССР.

…И всё равно с военной властью творилось черт знает что. Достаточно быстро выяснилось, что Тимошенко не справляется с обязанностями главкома. Но другой кандидатуры не было — точнее, была, однако данный товарищ, судя по его действиям, очень сильно этого назначения не хотел. Для начала он попытался снова спустить вопрос о власти «на тормозах». 10 июля Ставку Главного командования преобразовали в Ставку Верховного командования. От предыдущего этот орган отличался тем, что председателя у него не было вообще, а первым в списке упоминался Сталин. Однако Тимошенко оставался наркомом обороны, то есть формально руководил армией, и как такая властная структура могла функционировать, вообще непонятно.

19 июля Сталин сменил Тимошенко на посту наркома, так что армия получила хотя бы призрак единого командования. Оставался последний шаг, на преодоление которого ушло, тем не менее, три недели. В качестве промежуточной меры 29 июля начальником Генштаба был вновь назначен маршал Шапошников. А 8 августа в СССР появилась должность Верховного Главнокомандующего.

На этом посту Сталин еще раз показал, что может справиться с любым делом. Но нам интересно другое. Для него всегда была абсолютным приоритетом экономика, и в первую очередь он был именно руководителем экономики: стратегом, хозяйственником, кадровиком… Однако став Верховным Главнокомандующим во время тяжелейшей войны, он уже физически не мог совмещать эти две функции — скорее всего, именно в этом причина того, что он до последнего не хотел брать на себя управление армией. Вынудила его только смертельная опасность, нависшая над страной.

Да, но на чьи плечи он перегрузил экономику? Война не терпит коллегиальности, и, чтобы стать главнокомандующим на фронте, Сталин должен был опереться на «главнокомандующего» в тылу. Пусть это будет не абсолютный руководитель, а хотя бы «первый среди равных» — но такого человека он должен был иметь.

Однако в истории войны его существование никак не отмечено.

Странная склонность к суициду, или На что рассчитывал Гитлер?

Это так общеизвестно, что неприлично даже вспоминать — не вступать в войну с Россией завещал еще Бисмарк. Ему принадлежит знаменитая фраза: «На Востоке врага нет!»

Пресловутый «Дранг нах Остен» был магнитом, вектором германской политики, частью их менталитета уже не менее тысячи лет. Понять немцев нетрудно. Германия чем дальше, тем более остро нуждалась в земле, хлебе, ресурсах. Собственно, это была общая проблема европейских государств — но не у всех под боком маячили такие колоссальные и столь дурно обрабатываемые пространства, которые словно бы просили хозяйской руки. К началу XX века идея колонизации Украины, судя по всему, стала в определенных кругах Германии настоящей шизой. Иначе зачем предупреждение Бисмарка? Ну кто нормальный, скажите, сюда сунется?

Нет, теоретически выиграть войну по европейским стандартам — то есть взять столицу и даже заключить какой-то мир — было возможно. Но проблема в том, что настоящие трудности у победителя начались бы только потом, после внезапного осознания того факта, что у русских, оказывается, другие правила ведения войны.

…Вскоре после подписания пресловутого пакта 1939 года германский генштаб заказал эмигранту генералу Краснову аналитический обзор: «Поход Наполеона на Москву в 1812 году. Теоретический разбор вопроса о возможности такого похода в XX в. и возможные последствия подобной акции».

Естественно, изучая вопрос, просто невозможно было пройти мимо мемуаров графа Армана де Коленкура, приближенного Наполеона. Тот приводит короткую, но выразительную сценку: разговор Александра I с послом Наполеона де Нарбонном о войне и мире, который завершился следующим образом: раскрыв перед французом карту России, русский царь указал на самые далекие окраины и сказал:

В разговоре уже с самим Коленкуром Александр более детально раскрыл русскую стратегию ведения войны на своей территории:

Александр не открыл никаких потрясающих секретов — он всего лишь изложил французу обычный русский способ ведения войны, с опорой на главное оборонительное сооружение России — её самое.

До середины XX века Россия сама по себе являлась неприступной крепостью. Ее колоссальные пространства были непреодолимым препятствием для армии, идущей со скоростью лошадиного шага, осенняя распутица активизировала главные оборонные сооружения страны — чудовищные грунтовые дороги, а потом приходила зима и добивала все, что еще шевелилось на месте армии вторжения, как это было с Наполеоном. Или же просыпались, наконец, русские люди, осознавали, что пришли какие-то… … и вышибали их вон, как это было в 1612 году. Лейтмотив всегда был один и тот же: «Как бы мы ни жили, но вас сюда не звали!»

Нет, Гитлер мог полагать, будто бы русский народ воспримет немцев как освободителей от большевистского ига. Однако странно думать, что он способен был сделать серьезную ставку на предположение. В конце концов, в рейхе имелось полно репатриантов из СССР, из них выкачивали всю информацию, которой они хоть как-то располагали, и те наверняка рассказывали о характере народа, среди которого жили. В числе прочего поведав и о том, что русские, выбирая из двух зол, никогда не выберут чужаков и что предстоит война не только с армией, но и с народом.

По всей видимости, он это все же знал, потому что еще в самом начале войны отдал глубоко ошибочное решение о максимальной жесткости обращения с населением оккупированных территорий[64] — по-видимому, исходя опять же из европейского менталитета. Если бы он знал, что русские, когда им нечего терять, не впадают в ступор, а звереют…

Гитлер мог разгромить Красную Армию, но все равно это стало бы всего лишь передышкой, поскольку в мире нет силы, способной пройти всю Россию, от Украины до Камчатки. Завоевателю неизбежно придется устанавливать какую-то границу, а за этой границей тут же начнет собираться новая армия, недвусмысленно готовясь к реваншу. А уж если что и погубит эту страну, так никоим образом не недостаток упорства. Только очень упертый народ может растянуть свое государство на десять тысяч километров. И где бы Гитлер ни провел новую границу, за ней осталось бы достаточно России, чтобы вскоре дать ему бой — особенно если во главе этой России оставался бы Сталин. (И когда немцы подходили к Москве, советское правительство действительно переехало в другой город — Куйбышев, никоим образом не собираясь прекращать войну.)

Ещё раз вспомним характеристику, данную немецким производственником:

Мог ли Гитлер этого не знать?

…В плане «Барбаросса», в разделе «Общие задачи» записано:

Допустим. Если Гитлер судил о предстоящем противнике, исходя из предшествующего опыта, когда он одним рывком прошел не только Польшу, но и куда более сильную Францию — да, он мог рассчитывать на что-то подобное. Особенно если переоценить нашу организованность и полагать, что ко времени начала войны «основные силы русских сухопутных войск» окажутся именно там, где они должны быть согласно оперативным планам, а не на железнодорожной станции в Урюпинске в ожидании эшелона или вообще черт знает где…[66] И если он не слышал о знаменитом высказывании Фридриха Великого, что русского солдата нужно два раза застрелить, а потом еще толкнуть, чтобы он, наконец, упал. Можно было считать это лирикой, и считали — до тех пор, пока не столкнулись с этим солдатом в реальности, и оказалось, что на самом деле «запад есть запад, восток есть восток», и сравнивать их не стоит…

Но все же допустим, что Гитлеру удалось выполнить эту задачу. А что, интересно, собирался он делать с войсками, не находящимися в западной России[67]? В приграничных округах наших военных в то время было 2.9 миллиона[68]. Численность всей армии — около 5 миллионов. А в случае мобилизации, согласно обычным расчетам, страна может поставить под ружье около 10 % населения — для Советского Союза это было 15–17 миллионов человек (в реальности же число мобилизованных с 1941 по 1945 год составило 34 миллиона). По всей видимости, двухмесячный срок, отведенный Гитлером на восточную кампанию, был связан именно с мобилизацией: чтобы призвать пополнение, хотя бы кое-как обучить, сформировать в воинские части и отправить на фронт, как раз и требуется два с половиной — три месяца, и он хотел разгромить существующую армию до того, как на фронт начнут поступать новые части, собранные из мобилизованных.

Но даже если вермахту и удастся за предписанный срок выполнить задачи, изложенные в плане «Барбаросса», — то что Гитлер собирался делать потом? Быстрее ли или медленнее, миллионом больше или миллионом меньше, но мобилизация все равно когда-то и как-то произойдет. Не говоря уже о том, что Красная Армия ведь и воевать постепенно подучится — а учатся русские быстро?!

И когда немецкая армия, пусть даже очень хорошая, но уставшая и поредевшая от боев, оторванная от Германии, снабжаемая по нескольким железнодорожным веткам, страдающим от горячего внимания диверсантов, окажется в настоящей (а не по Днепру) глубине России лицом к лицу с такой махиной — что она будет делать? Особенно если это произойдет зимой — а что такого, мы здесь живем круглый год, не только летом (финская война, например, изначально была зимней). При наших размерах и темпах как раз к декабрю и раскачаемся… В первый год войны немцы не имели даже зимнего обмундирования, да и антифриза тоже, что еще неприятнее — а морозы стояли под сорок градусов…

Мог ли Гитлер не понимать, что даже если он возьмет Москву, на него все равно неизбежно обрушится отмобилизовавшаяся наконец остальная советская армия. И что тогда?

Так что даже блицкриг решал какие-то частные задачи, но не решал общих. Нелепо думать, что Гитлер этого не понимал. Вот и вопрос: на что он рассчитывал?

И, кстати, почему мы все-таки не ответили на нападение немцев традиционным образом — отступая в глубь России, чтобы спасти армию, как это сделали в 1812 году и повторили в 1942-м? Почему наши, не считая потерь, цеплялись за каждый камень и каждый куст, почему правительство бросало в эту мясорубку все, что было под рукой, вплоть до курсантов офицерских школ — лишь бы затормозить продвижение немцев?

Да, неотвратимо наступала осень или зима — но это лишь часть ответа. Тут явно должно быть что-то еще, что понимали оба вождя.

Так в чем был расчёт Гитлера и ответ Сталина?

…Генерал Ганс фон Сект, командовавший рейхсвером[69] в 20-х годах, слыл русофилом, хотя таковым и не являлся. Его стремление наладить контакт с Советским Союзом было вынужденным следствием Версальского мира. А вообще-то он был патриотом Германии и, как и положено патриоту, прокручивал разные варианты войн, в том числе проводил и оперативно-стратегические игры, моделируя войну с СССР. То же самое делал несколько позднее командующий вермахтом фельдмаршал фон Бломберг. В 1937 году данные об этих играх добыла наша разведка и положила на стол Сталину

Вот что пишет по этому поводу Павел Судоплатов:

Как отреагировал на эту информацию Сталин? Продолжим цитировать Судоплатова:

Москва, Ленинград и Киев нужны были немцам не только как крупные города, центры промышленности и железнодорожные узлы. План «Барбаросса» предусматривал создание на оккупированной территории нескольких государств, с которыми Германия собиралась заключить мирные договоры, создав таким образом некое подобие буферной зоны между собой и остатком СССР. (Что забавно, среди многочисленных германских планов есть и такие, которые предполагали сделать эти государства… социалистическими. Это ещё раз доказывает, что «крестовый поход против большевизма» к целям войны отношения не имеет.)

Но на самом деле даже выполнение и этих планов ничего не решало — с конкурирующими правительствами Сталин мог без труда разобраться в рабочем порядке. Русские — народ с очень хорошей памятью, и если выбирать не между жизнью и смертью, а между тем, за кого умирать — за великую империю или за каких-то немецких холуев… Как вы полагаете, долго ли продержится против РККА армия буферного государства с русским населением?

Сталин не увлекался игрой в солдатики, так что он сразу ухватил суть, вычленив в завещании Секта единственную настоящую угрозу — на нее и ответил. «Военно-промышленная база на Урале» была блефом — но именно этот блеф показывает, что на самом деле работало козырной мастью в игре.

Действительно, если отрешиться от логики дивизий и корпусов и применить к делу обычные житейские соображения, сразу видно, что Гитлер мог выиграть эту войну, и даже без особого труда. У Советского Союза, в целом непобедимого, имелась одна роковая особенность. Большая часть его индустриальной базы, и в частности военной промышленности, была сосредоточена в европейской части страны. И если Гитлер сумеет быстрым ударом захватить эту промышленную базу (или, на худой конец, уничтожить — лишь бы не работала на СССР) — то после этого Советский Союз может выставить не то что пятнадцати-, а хоть стомиллионную армию — что она сможет без оружия, без техники?

Это Гитлер писал в заметках к плану «Барбаросса» еще на начальной стадии его разработки. В этом, а вовсе не в патриотизме или идеологии был смысл выражения «Советский Союз — колосс на глиняных ногах». Захватив в ходе блицкрига расположенную недалеко от границ промышленную базу, немецкая армия подсекала эти самые ноги и выигрывала войну. Дальнейшее было уже вопросом времени.

Как видим, стратегия победы Гитлера чрезвычайно проста: захватить промышленные районы Советского Союза, затем разделить оккупированную территорию на несколько протекторатов, а остальную страну отрезать от морей, ввести жесткие ограничения на поставки, чтобы невозможно было провести вторую индустриализацию — и предоставить Россию ее собственной судьбе: реванша в обозримом будущем уже не будет.

Так что разгром армии — далеко не самое худшее, что ожидало Советский Союз в случае, если гитлеровские планы сбудутся. Перспективы оказывались куда более мрачными. Странно было бы думать, что Сталин их не понимал.

Главный удар и главный отпор

…Ни для кого не было секретом, где находятся важнейшие промышленные центры Советского Союза. Это Москва, Ленинград и Украина. Соответственно разрабатывалась и грядущая кампания. В подписанном Гитлером 18 декабря 1940 года плане «Барбаросса» говорится:

Можно спорить о том, действительно ли план «Барбаросса» уже спустя две недели лежал на столе у Сталина, или же нет — но 11 марта на том же столе лежал план Генштаба Красной Армии о стратегическом развертывании, а 20 марта — отчёт начальника Разведуправления Красной Армии.

Как показали реальные события, верным являлся третий вариант.

С точки зрения военной науки план Гитлера был жутко авантюрным — удар на фронте огромной протяженности по трем расходящимся направлениям. Даже при том, что противостояла ему рыхлая и плохо организованная, хотя и многочисленная армия. Но это если не учитывать специфики данной конкретной ситуации. А если учитывать, то план сразу становится надежным и единственно верным.

Итак, как уже говорилось, основной расчет Гитлера был на то, чтобы захватить или уничтожить основные центры советской военной промышленности, а потом спокойно ждать, когда у Красной Армии кончатся оружие, боеприпасы и техника. Как показала практика, ожидание продлилось бы примерно до Нового года.

Планируя разгром, авторы плана «Барбаросса» наверняка были осведомлены обо всех уязвимых местах противника — даже после «тридцать седьмого года» в РККА у немцев было достаточно «друзей», в том числе и на самом «верху». Не знали они только об одном ее свойстве — о боевых качествах советского солдата. Возможно, о них не были осведомлены и советские генералы — за последние двадцать лет Красной Армии почти не приходилось воевать, а немногочисленные военные кампании проходили на чужой территории. При разработке плана «Барбаросса» его авторы судили о солдате противника по Первой мировой войне, не сообразив, что у противостоящих им общества и армии совершенно другая социальная структура, породившая и другого бойца. Почему — долгий разговор, примем это как факт, который в конечном итоге стал для немцев роковым.

Украина, расположенная у самой границы, была у Гитлера, что называется, в кармане. Войска нашего Юго-Западного фронта не могли использовать основной козырь российских войн — отойти в глубь своей территории, поскольку должны были прикрывать промышленные районы. Они были обречены схватиться с немцами в приграничных сражениях, в которых не имели шансов.

Украину Гитлеру даже не обязательно было захватывать всю сразу — на первом этапе достаточно было взять часть её, а на остальной территории бомбежками дезорганизовать работу заводов и транспорта, нарушив тем самым связность советского оборонного комплекса. Простой пример: в то время дизеля для танков выпускал один на всю страну завод в Харькове. Разбомбить его — и танковая промышленность СССР парализована на много месяцев.

Ленинград тоже не обязательно брать — он расположен в углу, образованном Финским заливом и границей, так что его легко блокировать. Блокады, в общем-то, вполне достаточно — главное, чтобы город не мог отправлять оборонную продукцию на Большую Землю.

Основную проблему для Гитлера представлял московский промышленный район, расположенный в глубине советской территории. Суть проблемы предельно проста — до него дольше всего идти, солдаты устанут, да и погода испортится. Вместе с тем брать его надо, причем желательно в первый год войны. При любом нормальном правительстве вывод из строя предприятий Украины и блокада Ленинграда уже означали бы победу — но советское правительство и советское общество никто и никогда не назвал бы нормальными. Кто их знает, что они придумают за год, имея в своем распоряжении Москву и Урал? Лучше было перестраховаться. И Гитлер — возможно, получив известие, что вермахту откроют фронт в Белоруссии — рисует еще одну стрелочку на карте и ставит на это направление побольше танковых дивизий, чтобы скорее покончить и с Москвой тоже. Получится — хорошо, нет — надо подойти к советской столице на расстояние бомбёжки, определяемое дальностью действий истребителей, чтобы спокойно и со вкусом долбить ее с воздуха, приближая момент, когда противнику будет нечем стрелять.

Что мог противопоставить этому плану Сталин? При том, что он наверняка понимал: Красная Армия неспособна отразить немецкий удар у границы, а значит, как минимум Украину он потеряет? По всем расчётам — практически ничего. Любое сопротивление лишь продлевало агонию.

Впрочем, в жизни всегда есть место чуду, и был какой-то минимальный шанс, один из десяти или из ста, что Красная Армия все же сумеет отбить врага. Такой шанс всегда есть. Но Сталин и его использовал плохо, промахнувшись с оценкой направления главного удара.

…Что бы ни доносили закордонные нелегалы, все их сведения поверялись донесениями разведки приграничных округов, которая постоянно отслеживала сосредоточение войск. Немецкое командование могло скрыть оперативные планы, но не общее количество находящихся на границе солдат и техники, тем более что сосредоточение шло на территории оккупированной страны, население которой не питало к немцам ни малейшей симпатии.

Разведка до самых последних недель сообщала о том, что против Киевского Особого и Западного военных округов находятся примерно одинаковые группы войск.

Вот как выглядел расклад сил первого эшелона немецких и наших войск на 22 июня[72].

Несмотря на кажущееся превосходство группы армий «Юг» в абсолютном исчислении, на самом деле, во-первых, у нее был гораздо более протяженный фронт, во-вторых, девятнадцать дивизий из общего числа — союзнические, а это войска даже не второго, а третьего сорта. Направление же главного удара легко вычисляется по количеству танковых (и моторизованных) дивизий. Знаменитые немецкие танковые клинья родились не в июне сорок первого, о них знали и, по идее, должны были учесть. Гитлер явно сосредоточивал основные силы на севере. И тем не менее командование Красной Армии держит большинство войск на Украине.

Как видим, на Украине сосредоточено почти в два раза больше войск, чем в Белоруссии. Тем самым наше командование совершило роковую ошибку, в результате которой немцы на направлении главного удара — именно в Белоруссии, — на пятый день войны взяли Минск, а к середине октября, несмотря на сопротивление наших частей, дошли уже до Москвы. Считается, что не то маршал Жуков продавил свое ни на чем не основанное убеждение в том, что направлением главного удара станет именно Украина, не то сам Сталин повелел так считать — и советское правительство вкупе с генералами, словно загипнотизированные, покорно пошли этим путем. Данные тезисы стали уже общим местом.

Но, с другой стороны, ведь на Украине даже удвоенное количество наших войск все равно не смогло сдержать немцев! И что толку, если бы их расположили «правильно»? Ну, может быть, Западный фронт рухнул бы немного позже, а Киев Гитлер бы взял немного раньше. В чем разница-то?

Так почему же такой перекос? Здесь существует два варианта ответа. Первый мы знаем — не то ошибка, не то преступление тех, кто планировал войну. Но есть и другой ответ. Кто сказал, что расположение наших войск было связано именно с гитлеровскими планами? А если не с ними, а со сталинскими?

Да, можно понять Гитлера, который был полностью уверен в победе. В каком страшном сне ему могло присниться, что русские окажутся способны на такое?!

Давайте повернемся на 180 градусов и посмотрим на ситуацию со стороны Кремля. Войсковые операции — это не выход. Полагаться на армию не приходилось бы, даже если бы она была на порядок приличнее того, что имелось в наличии — мало ли какая неожиданность может произойти? Остается найти какой-то «левый» вариант, который сработал бы даже в случае военного поражения Красной Армии, при внешнем успехе немцев на полях сражений разрушив стратегические планы Гитлера. Планы эти заключались в ликвидации советской оборонной базы. Это был единственный способ победить СССР — в любом другом случае, какую бы территорию ни захватили немцы, Германия неизбежно ввязывалась в войну ресурсов, в которой она не имела шансов.

О войне ресурсов у нас говорят много, но крайне редко поясняют, что это такое. Гитлер ведь ставил на блицкриг не от хорошей жизни, а по необходимости. Как раз ресурсов-то у Германии было мало. Да, на нее работала промышленность всей Европы, но что толку, когда недостает сырья и горючего? Население Германии было в три раза меньше, чем в СССР, а население оккупированных территорий можно было заставить работать, но не воевать.

В Советском Союзе дело обстояло с точностью до наоборот. У нас было практически все свое: сырье, нефть, уголь в количествах, превышающих всякое разумение, плюс к тому двести миллионов абсолютно неприхотливого населения, готового терпеть любые лишения и работать столько, сколько нужно (хотя и не столько, сколько работали члены ГКО — это лежало уже за гранью возможного). Единственной проблемой СССР было то, что его оборонная промышленность ещё не реализовала свой потенциал — просто не успела. Возможности были колоссальными. Если Сталин сумеет их осуществить хотя бы частично, то никакое великолепие вермахта не спасет Германию — её просто задавят. Ну не может даже олимпийский чемпион по борьбе побороть слона[75]! И отсюда с помощью простой логики приходим к выводу: спасение оборонной промышленности и является главной операцией Великой Отечественной войны.

Но вышла я на эту тему с другой стороны. Задумавшись: а в чем заключалась стратегия Сталина как главы государства? — я рассуждала следующим образом. Что делает хороший руководитель, если у него ограниченные ресурсы? Правильно: лучшее, что имеет, он не станет размазывать по всей территории, а бросит на выполнение самой важной задачи.

А у Сталина был колоссальный дефицит умелых организаторов. Значит, если удастся в хаосе первых недель войны найти операцию, которая была выполнена хорошо — она-то и является главной. Такая операция нашлась: летом сорок первого года только одно дело было сделано не то что хорошо, а блестяще — это эвакуация промышленных предприятий. Стало быть, сюда и был кинут главный организационный ресурс страны, а значит, в ней и заключалась сталинская стратегия победы.

Итак, основными промышленными районами СССР в угрожаемой зоне были, как мы уже знаем, Украина, Ленинград и Московская область. Но до Москвы и Ленинграда еще надо дойти, а расположенный возле границы украинский промышленный район предстояло спасать с первых же дней войны. Значит, нашей главной задачей в первые недели и месяцы являлось: подготовить эвакуацию военных предприятий и запасов, расположенных на Украине.

Сказать, что это сложная задача, — значит ничего не сказать. Она была заведомо невыполнима в полном объеме, и надо было постараться выполнить ее хотя бы частично. То есть, до последнего сдерживая немцев войсками Юго-Западного фронта, успеть вывезти как можно больше. Соответственно, там была и самая большая группировка наших войск — чтобы прикрыть эту операцию, всячески тормозя продвижение немцев.

Логично, и получается, что никакой ошибки не было! Просто сталинский расчет не имел отношения к плану «Барбаросса» и его ударам, а лишь к тому, что надо было дать время вывезти в глубокий тыл как можно больше заводов и запасов, а также постараться перекрыть немцам дорогу на Северный Кавказ, к нефти, если они станут туда прорываться.

И знаете, что выходит? А то, что направление главного удара на Москву Советскому Союзу, как это ни парадоксально, было даже выгодно. В Белоруссии особой промышленности не имеется — вот пусть Гитлер и бросит самые крупные свои силы перемерять ее поля, леса да болота. Арифметика предельно простая: чем больше танковых дивизий идет на Москву, тем меньше их остается на долю Киева. Россия — страна большая, до Москвы еще надо дойти, и пока вермахт станет туда прорываться (а ведь никто не мог предугадать, что Западный фронт рухнет практически мгновенно), наши на Украине будут делать свое дело.

Был ли риск потерять столицу? Был, конечно. Однако еще пример Наполеона говорил, что взятие Москвы, кроме чисто морального эффекта… ну, может быть, решало какие-то частные задачи, но никоим образом не решало общей и не означало победу (И Гитлер, если помните, говорил довольно сдержанно: «Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношении решающий успех». В контексте плана «Барбаросса» это означало, что вместе с захватом Украины и Ленинграда взятие Москвы будет означать победу. А то, что сие деяние означает победу само по себе — это ещё не есть факт.) По крайней мере, наше правительство считало именно так, поскольку велело подготовить запасную ставку в Куйбышеве, явно собираясь даже в случае сдачи столицы продолжать войну.

Есть одно совершенно замечательное высказывание Сталина, которое приводит в своей книге авиаконструктор Яковлев:

«Мне очень хотелось задать ему один самый важный для меня вопрос. Но я все не решался, однако, уже прощаясь, все-таки не вытерпел:

— Товарищ Сталин, а удастся удержать Москву?

Он ответил не сразу. Прошелся молча по комнате, остановился у стола, набил трубку свежим табаком.

— Думаю, что сейчас не это главное. Важно побыстрее накопить резервы. Вот мы с ними побарахтаемся еще немного и погоним обратно…»

То есть Сталин не связывал с потерей Москвы поражение в войне, отнюдь. И даже разгром советской армии не означал победу Гитлера. И даже мирный договор ее не означал. Если у СССР будут заводы, рано или поздно он, с его чудовищными ресурсами, все равно победит. А вот если заводов не будет, то не будет ничего — ни столицы, ни армии, ни страны. В немецких воспоминаниях иной раз прорывается некоторое удивление: русские предпочитали положить полк ради того, чтобы успеть вывезти завод. В этом и была стратегия победы Сталина как главы государства, которую он и реализовал: любой ценой, любыми жертвами сохранить оборонный комплекс.

А ведь у нас выстраивается совсем другая война!

Выступление Сталина по радио. 3 июля 1941 г.

«Товарищи! Граждане!

Братья и сёстры!

Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!

Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу родину, начатое 22 июня, — продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперёд, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей родиной нависла серьёзная опасность.

Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?

Конечно, нет! История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало. Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период первой империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражения от русских и англо-французских войск и, наконец, была разбита англо-французскими войсками. То же самое нужно сказать о нынешней немецко-фашистской армии Гитлера. Эта армия не встречала ещё серьёзного сопротивления на континенте Европы. Только на нашей территории встретила она серьёзное сопротивление. И если в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией, то это значит, что гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма.

Что касается того, что часть нашей территории оказалась всё же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск. Дело в том, что войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было ещё отмобилизоваться и придвинуться к границам. Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключённый в 1939 г. между ней и СССР, не считаясь с тем, что она будет признана всем миром стороной нападающей. Понятно, что наша миролюбивая страна, не желая брать на себя инициативу нарушения пакта, не могла стать на путь вероломства.

Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном непременном условии — если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между Германией и СССР является именно таким пактом.

Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определённый выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии.

Что выиграла и что проиграла фашистская Германия, вероломно разорвав пакт и совершив нападение на СССР? Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск в течение короткого срока, но она проиграла политически, разоблачив себя в глазах всего мира, как кровавого агрессора. Не может быть сомнения, что этот непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьёзным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные военные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией.

Вот почему вся наша доблестная армия, весь наш доблестный военно-морской флот, все наши лётчики-соколы, все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии — клеймят вероломные действия германских фашистов и сочувственно относятся к советскому правительству, одобряют поведение советского правительства и видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить.

В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом. Наши войска героически сражаются с врагом, вооружённым до зубов танками и авиацией. Красная Армия и Красный Флот, преодолевая многочисленные трудности, самоотверженно бьются за каждую пядь Советской земли. В бой вступают главные силы Красной Армии, вооружённые тысячами танков и самолётов. Храбрость воинов Красной Армии — беспримерна. Наш отпор врагу крепнет и растёт. Вместе с Красной Армией на защиту Родины подымается весь советский народ.

Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага?

Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, га онеме-чение, их превращение в рабов немецких князей и баронов. Дело идёт, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными, или впасть в порабощение. Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили всю свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу.

Необходимо, далее, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникёрам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу отечественную освободительную войну против фашистских поработителей. Великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что основным качеством советских людей должны быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей родины. Необходимо, чтобы это великолепное качество большевика стало достоянием миллионов и миллионов Красной Армии, нашего Красного Флота и всех народов Советского Союза.

Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, всё подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине, обеспечившей, всем трудящимся свободный труд и благосостояние. Народы Советского Союза должны подняться на защиту своих прав, своей земли против врага.

Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и сёла, проявлять смелость, инициативу и смётку, свойственные нашему народу.

Мы должны организовать всестороннюю помощь Красной Армии, обеспечить усиленное пополнение её рядов, обеспечить её снабжение всем необходимым, организовать быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым.

Мы должны укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам этого дела всю свою работу, обеспечить усиленную работу всех предприятий, производить больше винтовок, пулемётов, орудий, патронов, снарядов, самолётов, организовать охрану заводов, электростанций, телефонной и телеграфной связи, наладить местную противовоздушную оборону.

Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникёрами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всём этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитёр, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать всё это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникёрством и трусостью мешают делу обороны, невзирая на лица.

При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.

В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.

Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами. Наша война за свободу нашего отечества сольётся с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера. В этой связи историческое выступление премьера Великобритании г. Черчилля о помощи Советскому Союзу и декларация правительства США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, — являются вполне понятными и показательными.

Товарищи! Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою родину — в нашей отечественной войне с германским фашизмом.

В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы

Все наши силы — на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота!

Все силы народа — на разгром врага!

Вперёд, за нашу победу!»

Независимо ни от каких стратегических раскладок, ни от каких теорий, эвакуация промышленности в первые месяцы войны признана во всем мире деянием грандиозным, беспримерным, уникальным и пр. У нас тоже, впрочем, она признается таковой — но как-то между делом. Едва ли можно найти книгу по истории войны, где бы не уделялось несколько абзацев этой беспрецедентной операции. Едва ли можно найти работу по истории войны, где этой операции уделялось бы более, чем несколько абзацев. Исключением стала книга Г. Е. Куманева «Проблемы военной истории отечества» — там данной теме уделена целая глава из 18 страниц! Кое о чем повествуется в собранных им же рассказах сталинских наркомов. И на этом — все! Если и есть еще какие-нибудь работы, то уж в таких недрах, куда без отбойного молотка не попадешь.

Странное, очень странное пренебрежение, вы не находите? Создается такое впечатление, что кто-то в свое время направил поток исторических работ в обход этой темы, а потом, когда протопталась колея, про неё и вовсе забыли. Кстати, и работ по экономическому развитию СССР после 1941 года тоже практически не существует.

И что любопытно — на той тоненькой тропиночке, которую протоптала в этой теме официальная история, тоже больше вопросов, чем ответов…

Чудеса от Кагановича и К°

Самая первая странность не заставляет себя долго ждать. Она появляется сразу же, за порогом. По официальной версии, не имеющее аналогов в мировой истории перемещение миллионов (!) людей и колоссальных материальных ценностей… производилось экспромтом. Планы эвакуации заранее не составлялись, а разрабатывались в рекордные сроки уже после 22 июня.

Историк Юрий Горьков пишет, излагая общепринятую версию:

И сразу возникает вопрос: кто и перед кем ставил такие задачи? Какое ведомство и что именно пыталось предусмотреть? Автор ссылается на Косыгина, и даже не заглядывая в Косыгина, можно сказать, что тот также не конкретизирует: были поставлены, и все! Товарищ Косыгин в 1941 году был зампредом Совнаркома, а стало быть, речь идет о каких-то совнаркомовских структурах. Даже в 70-е годы ему очень неудобно ссылаться на Сталина — однако между строк прочитывается, что задачи ставил Сталин. Но это совершенно не есть факт. Мало ли кто в советской верхушке мог накануне войны озаботиться этой темой?

Не будем верить в тотальную осведомленность всех и обо всем. К 1941 году режим секретности в СССР соблюдался должным образом, и даже иной раз сверхдолжным. Так что просто отметим для себя: человек, бывший зампредом Совнаркома по легкой промышленности, утверждает, что ничего о предварительных планах эвакуации не слышал.

Дальше Юрий Горьков пишет:

О каких специальных органах идет речь — известно. 24 июня совместным постановлением СНК и ЦК ВКП(б) был создан Совет по эвакуации. Его состав: Л. М. Каганович (председатель), А. Н. Косыгин (зам. председателя), Н. М. Шверник (зам. председателя), Б. М. Шапошников, С. Н. Круглов, П. С. Попков, Н. Ф. Дубровин и А. И. Кирпичников.

Вам ничего тут не кажется странным? А именно — подбор персоналий? Почему в органе, ведавшем такой сверхважной вещью, как эвакуация, нет ни одного человека из тех, кто впоследствии вошел в ГКО? Во главе всех более или менее важных начинаний всегда оказывался кто-нибудь из «руководящей пятерки», а здесь начальствовал Каганович, не справившийся толком даже с руководством одними лишь железными дорогами[77]. Микоян впоследствии пытался объяснить это назначение следующим образом: мол, тогда считалось, будто главным в этих вопросах должен быть Наркомат путей сообщения. Но эвакуационными перевозками ведал не НКПС, а Управление военных сообщений, абсолютно не подчинявшееся штатскому наркому. А из высокопоставленных военных в Совет входит один лишь маршал Шапошников, который перед войной отвечал за строительство укрепрайонов, а в первые дни войны занимался и вовсе непонятно чем — но уж никак не руководством перевозками[78].

Ладно, примем за версию: возил грузы УВОСО, а общее руководство возложили на НКПС. Г. А. Куманев в своей работе «Война и эвакуация в СССР» приводит свидетельство о том, как готовились к эвакуации в ведомстве товарища Кагановича. В частности, бывший заместитель наркома путей сообщения и начальник Грузового управления НКПС Н. Ф. Дубровин вспоминал:

Ну, если эвакуация на самом деле проводилась так… чу, колокольчик! Бросайте книжку, немецкий барон зовет русских холопов пятки ему чесать! Не зовет? Ну, стало быть, не так все это было… И либо лукавит товарищ Дубровин, либо говорит лукавую же правду: не было в НКПС этих планов. Но не более того.

…Продержался Лазарь Моисеевич в качестве председателя данного органа недолго. 26-го, 27 июня и 1 июля в Совет по эвакуации были введены Микоян, в качестве первого заместителя председателя, Берия и Первухин, тоже в качестве зампреда, то есть в нем появились наконец серьезные люди. 3 июля 1941 г. председателем Совета по эвакуации был назначен кандидат в члены Политбюро ЦК, секретарь ВЦСПС Шверник — с какого перепугу на эту должность поставили профсоюзника, вообще непонятно. 16 июля Совет переименовали в Комитет по эвакуации. Теперь в него входили Шверник (председатель), Косыгин (зам. председателя), Первухин (зам. председателя), Микоян, Каганович, Сабуров и Абакумов (НКВД). Берия, как видим, из данной структуры уже испарился, так что снова в ней не оказалось ни одного члена ГКО. Исчез и Шапошников, вскоре назначенный, как мы помним, начальником Генерального штаба.

Ну, и что мы имеем в итоге? А в итоге мы имеем не комитет, а форменный карнавал. Председатель — многолетний профсоюзник, в заместителях два зампреда Совнаркома, но каких! Косыгин — в недавнем прошлом нарком текстильной промышленности, Первухин — нарком электростанций. По этой логике, могли бы назначить и председателя Союза писателей… Далее: Микоян — нарком внешней торговли, о Кагановиче мы уже говорили, Сабуров — зампредседателя Госплана, самое время, конечно, планы размещения заводов составлять, до войны не успеть было… А в целом ощущение такое, словно бы мобилизовали людей из советской верхушки, кто меньше других загружен, и отправили командовать эвакуацией. Разве что Абакумов — но сами понимаете, до каких «параллельных» поручений было руководителю особых отделов в начале войны. Нет, может статься, он и приходил на заседания — поспать немного…

Тщетно пыталась я выловить и какую-то конкретную информацию о том, чем занимался Совет. Нашлась, правда, парочка «боковых» поручений. С 5 июля, например, на железных дорогах начали работать эвакопункты, которые организовывали питание и медицинское обслуживание эвакуируемых, к 22 августа их насчитывалось 128 штук. Дело, конечно, хорошее, но перед тем как обеспечивать питанием, всех этих людей надо было собрать, посадить в вагоны, привезти эти вагоны на данные станции… Или, скажем, 11 июля Косыгин возглавил группу инспекторов при комитете, которые контролировали проведение эвакуации предприятий. Контроль — дело опять же хорошее — но кто проводил саму эвакуацию?

Молчат господа историки, молчат насмерть…

…Так, согласно официальной версии, выглядели организаторы той операции, которая во всем мире признана беспрецедентной. Без предварительных планов, в пожарном порядке, во главе с председателем советских профсоюзов, которому помогали люди, никаким боком не соприкасавшиеся с тем делом, коим были призваны руководить. А вот начальник Управления военных сообщений, которое реально занималось эвакоперевозками, в их число не вошёл.

В общем, трудно найти структуру, которая бы так откровенно кричала о своей декоративности, как Комитет по эвакуации.

А теперь посмотрим, как выглядела эта никем заранее не подготовленная эвакуация. 27 июня было подписано постановление ЦК и Совнаркома «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» и определены приоритеты: кого и что вывозить в первую очередь. В тот же день приняты решения о вывозе из Ленинграда ценностей и картин ленинградских музеев, из Москвы — государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля. Немцы еще до Минска не дошли! А постановлением от 11 июля определяется порядок эвакуации предприятий из Ленинграда и Москвы! Едва ли стоит лишний раз называть имена людей, которые одни только могли принимать такие решения (и товарищ Шверник в их число не только не входил, но даже и права совещательного голоса там не имел). Ну и какие, спрашивается, планы были у советского правительства на грядущую войну, какая была у нас военная доктрина? Малой кровью на чужой территории?

А теперь кое-что о порядке эвакуации. Планы были разработаны детальнейшим образом.

Или, скажем, 13 июля 1941 года ГКО постановил организовать в глубоком тылу производство бронебойных и зенитных снарядов. Для этого надо было вывезти из Ленинграда и Москвы 2800 станков. Срок выполнения — 10 дней. Из Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы следовало перебросить 5 тысяч рабочих и специалистов. Сроки исполнения — два дня.

Ещё пример — уже упоминавшийся нами Харьковский дизельный завод. Его сумели перебазировать в Челябинск, практически не прерывая производства. В тот день, когда из Харькова ушел последний эшелон, в Челябинске выпустили первые дизеля.

А для того чтобы станки и рабочие прямо с колес вступали в бой, для них должны были заблаговременно подготовить площадки. Уже не в книге, а в интервью Г. А. Куманев говорит:

И все без предварительных планов! Все экспромтом! За какие-то две недели была составлена та самая «простыня», которую видел господин Куманев, детальнейший план перемещения промышленной базы в восточные районы страны! При этом надо было учитывать множество самых разнообразных вещей: наличие площадок для производства, удобство путей сообщения, близость смежников и поставщиков, чтобы не гонять поезда за тысячи километров, и многое другое. В общем, если Госплан за полгода справится с такой задачей, то ему можно давать премию за ударную работу, а в целом такие схемы создаются и отлаживаются годами, а еще вернее, десятилетиями, корректируясь и увязываясь с народнохозяйственными планами…

Кстати, насчёт площадок. В декабре 1940 года в Москве состоялось совещание высшего командного состава РККА, посвященное проблемам современной войны на базе анализа немецких военных операций. Завершилась она игрой на картах, моделирующей грядущее нападение.

А практически сразу после этой игры состоялась XVIII Всесоюзная конференция ВКП(б), на которой было принято решение «О форсировании темпов роста оборонной промышленности». В соответствии с этим решением предполагалось начать в глубоком тылу строительство тысяч новых предприятий. Это не оговорка: до июня 1941 года было введено 2900 так называемых предприятий-«дублёров».

Что можно сделать за четыре месяца, да еще когда строятся одновременно сотни заводов? Максимум — возвести коробки цехов да забор с воротами. Смешные, глупые, утопические планы, Гитлер, наверное, очень веселился… а впоследствии именно на этих площадках разместились предприятия, вывезенные с оккупированной территории. И, естественно, планы этого строительства составлялись не после партконференции — иначе все время, оставшееся до войны, как раз и ушло бы на составление планов.

Ещё один совершенно дивный документ, и даже с архивной ссылкой приводит Г. А. Куманев. 18 июля 1941 года в письме, направленном в Совет по эвакуации, Генеральный штаб Красной Армии отмечал:

И вы знаете, что предложил в связи с этим Генштаб Совету по эвакуации?

Особенное очарование данному документу придает дата — через неделю после того, как постановлением правительства каждому эвакуируемому московскому и ленинградскому заводу была выделена конкретная площадка для размещения.

Для западной границы и в самом деле эвакоплана могло не быть — данная территория вошла в состав СССР лишь в 1939 году, да и оборонных предприятий там было не густо. Но то, что об остальных эвакопланах Генштаб как бы не знал ни сном ни духом, заставляет кое о чем задуматься. А именно — кто тот агент немецкой разведки, которому должен был попасться на глаза данный документ?

Инициативных людей в СССР было много, планы они составляли и предложения присылали активнейшим образом. Сталин регулярно их осаживал, как осадил кого-то из работников московского обкома при попытке составить планы эвакуации Москвы. Мол, придет время, вам скажут. Пришло время — и сказали, и организовали в считанные дни.

О чём говорят все вышеприведенные свидетельства? О том, что об эвакопланах не имели понятия НКПС, Совнарком, московский обком (чуть не сказала — Совет по эвакуации, ха-ха!) и т. д. Однако это не значит, что их не было. И в этом вопросе я более чем тенденциозна. Почему?

Представим себе, как выглядит выполнение постановления об эвакуации на конкретном заводе. Любая работа состоит из мелочей, вот и давайте попытаемся себе эти мелочи уяснить. Даже самые элементарные вещи — сколько времени в условиях войны займёт процесс добывания нужного количества досок, брезента, веревок для упаковки грузов и оборудования? Между тем очевидцы вспоминают, что на Ижорском заводе, например, станки грузили не просто так, а сколачивали ящики. А составление расписания работы автотранспорта? А режим погрузки, чтобы грузы не забивали станции? А очередность вывоза станков, запасов, оборудования, рабочих, чтобы по мере их прибытия можно было сразу налаживать производство?

Кстати, вторая очередь для Ижорского и Кировского заводов наступила осенью, 4 октября, когда уже было замкнуто кольцо блокады. При этом пять тысяч рабочих и служащих вывезли самолетами! Оборудование и остальной заводской персонал везли по железной дороге и затем через Ладогу. Эвакуация должна была начаться в тот же день и завершиться к 1 ноября, но уже в октябре на новом месте следовало развернуть производство танков с производительностью 1–2 штуки в сутки, а в декабре выпустить 210 танков KB, то есть по семь штук в сутки. Что это значит? А значит это, что порядок вывоза заводов был продуман до последнего ящика болтов и набора инструментов, чтобы на новом месте, ничего не добывая, тут же разворачивать производство. Сколько времени нужно на один лишь расчет графика вывоза танкового завода?

Однако ведь это была далеко не вся эвакуация. На восток вывозили не только «оборонку», но и другие важные заводы, оборудование электростанций, запасы сырья и готовой продукции, трактора и комбайны с МТС, продовольствие, зерно, угоняли скот. Представьте себе движение гуртов в десятки и сотни тысяч голов, которые надо кормить, а главное, поить, доить вовремя, не допустить инфекционных заболеваний. Уезжали на восток сотни вузов и научно-исследовательских институтов, вместе с сотрудниками, документацией и оборудованием, уезжали театры и киностудии.

Совершенно потрясающая вещь — эвакуация Москвы. Около семидесяти наркоматов, комитетов, главков, банков и прочих общегосударственных учреждений за один день, 15 октября, выехали в 28 городов. Если бы дело происходило в Российской империи, на этом в истории государства можно было бы ставить точку. (Это, кстати, объясняет, почему Сталин до последнего оставался в Москве — даже если в Куйбышеве к тому времени была подготовлена новая, запасная столица, все равно на отладку связи потребовалось бы некоторое время, а тогда дорог был каждый день.) То, что при данном перебазировании руководства удалось сохранить управление страной — само по себе вещь фантастическая.

И вот, наконец, итоги эвакуации, которые приводит Юрий Горьков:

Знаете… у меня, слава Богу, не гуманитарное, а техническое образование и определенный опыт работы на заводе, и я представляю себе, как функционирует промышленность. Вывезти промышленную базу из-под носа у немцев было невозможно, поэтому Гитлер и не учел этот вариант. А вот вывезти ее без предварительного плана — невероятно.

Мы еще обратимся к тем случаям, когда решения о вывозе производства принимаются во время войны. Пока что только один отрывок из воспоминаний авиаконструктора Яковлева, где он приводит диалог с другим конструктором, Поликарповым, как раз на эту тему.

А что же Совет по эвакуации? Насчет этого органа у меня есть одна забавная версия, в которую хорошо вписывается и лихорадочная активность руководства НКПС по подготовке эвакуации, и «неосведомленность» Генштаба, и персональный состав Совета. Если Сталин и вправду делал ставку на вывоз из-под носа у гитлеровцев промышленной базы, то ему жизненно необходимо было сохранить эти планы в секрете от гитлеровской агентуры, которой в СССР, несмотря на все репрессии, оставалось еще достаточно на всех уровнях. А значит, надо было позаботиться о прикрытии. И в этом качестве было бы очень удобно в первые недели войны начать судорожные движения по подготовке эвакуации. Неплохо было бы и создать какую-нибудь структуру, посадить в нее людей известных и в немалых чинах, и пусть поднимают шум и развивают бурную деятельность. Задача всего этого действа — убедить Гитлера, что разговоры о вывозе заводов — не более чем болтовня. Пусть вермахт спокойно наступает главными силами на Москву, в полной уверенности, что Украина никуда не денется — а между тем под прикрытием всей этой катавасии некие люди, спокойно и без лишнего шума, станут делать дело. Пока Гитлер спохватится, поймет, что происходит, можно будет отыграть на Украине несколько сотен, а то и тысяч эшелонов.

А что тут, собственно, невероятного? Операция-то простенькая — всего-навсего небольшое количество грубо упакованной дезы. Разве наши спецслужбы такие игры закручивали?

…И это, в общем-то, всё, что можно рассказать про эвакуацию в её базовом варианте. Механизм этой беспримерной операции не изучал никто и никогда. Сказано же — гениальный экспромт, чудо, возникшее из ниоткуда, само собой, по мановению длани Кагановича и Шверника…

Так где же были планы эвакуации?

Да там они были, где и должны были быть — в мобилизационных планах.

Вот он передо мной — документ, помеченный 1928 годом, с жутко громоздким названием: Постановление распорядительного заседания Совета труда и обороны «О вывозе из угрожаемых неприятелем районов ценного имущества, учреждений, предприятий и людских контингентов» — первый нормальный советский эвакоплан (были и до него, но на звание «нормальных» не тянули). Где черным по белому написано:

«Для каждой угрожаемой зоны и каждого сектора… разрабатывается план разгрузки и отдельно план эвакуации…» И детальнейшим образом перечисляется, кто и что разрабатывает, какие структуры за что отвечают и где сходятся все нити. Забегая вперёд, скажу: эта точка схождения нитей абсолютно объясняет невнимание советских историков к процессу эвакуации и попытку представить её гениальным экспромтом. А также многое другое в предвоенной советской истории.

Но, впрочем, не будем забегать вперёд. Начнём с начала…

Война огня и металла

…Научно-техническая революция стремительно меняла мир. И первым делом она все больше совершенствовала средства уничтожения людей. Соответственно, должны были измениться и сами войны. Они становились тотальными: воевали не только армии, но и страны.

Мыслить от тыла к фронту начал не Сталин — идея, что называется, носилась в воздухе, то и дело высказывалась военными теоретиками. Но, впрочем, Россия начала века никак не относилась к числу государств с гибкой и мобильной политикой, и пока не грянула мировая война, конкретными действиями на экономическом поприще никто всерьез не озаботился. Мобилизационного планирования экономики в Российской империи не было. Это уже потом, когда немцы перепахивали русские позиции артиллерийским огнем, а наши пушки молчали, потому что не было снарядов… Только тогда, слишком поздно стало приходить какое-то — впрочем, весьма ограниченное — понимание того, что современные войны ведутся не столько армиями, сколько военными заводами.

Зато после Гражданской войны советское правительство и Красная Армия, на собственной шкуре ощутившие, как выглядит война без патронов и снарядов, озаботились военно-промышленными вопросами чрезвычайно серьезно. Уже в 1925 году главный военный журнал СССР «Война и революция» писал:

Естественно, пятилетка, развитие новой техники лили воду все на ту же мельницу. К концу 30-х годов эти усилия принесли плоды. Я уже упоминала о «настольной книге командира» — повести Николая Шпанова «Первый удар». Знаете, чему посвящена эта повесть? Первой операцией Красной Армии после того, как гитлеровская Германия перешла советскую границу (напоминаю, книга напечатана в 1939 году), стал удар не по вермахту, отнюдь — а по немецким военным заводам.

И далее:

Повторюсь: это художественная литература, рассчитанная на непритязательного читателя, от лейтенанта Красной Армии до подростка школьного возраста. Одна из популярнейших книг того времени, «Первый удар» отражает, как видим, вполне определенное мышление и полное понимание значимости военной промышленности для ведения войны. Многие ли нынешние подростки, даже увлекающиеся военной историей, могут ответить, что такое мобзапасы? А не подростки? А из историков — многие могут?

И снова вернемся к разговору о военной доктрине. Как бы уже общепринято, что 20-е годы прошли в атмосфере ожесточённых споров между сторонниками двух основных стратегических направлений в советской военной науке: стратегии «сокрушения» (то есть блицкрига) и стратегии «измора» (название говорит само за себя). Лидером первого направления был Тухачевский, а второго — бывший офицер российского генштаба Свечин. В 30-е годы, когда с подачи Тухачевского Свечин был арестован, конфликт решился сам собой, и в советской военной науке возобладала стратегия «сокрушения», вылившаяся в концепцию войны «малой кровью на чужой территории», которая привела к роковым последствиям в июне 1941 года. Так считается.

В реальности, как оно обычно и бывает, все выглядело несколько по-иному. Начать с того, что знаменитый диспут может служить великолепной иллюстрацией расхождения между теорией и практикой, потому что Тухачевский был сторонником стратегии, связанной с его именем, очень недолгое время и лишь в теории. Сокрушительное поражение под Варшавой, а пуще того работа в должности начальника Штаба РККА, каковую он занял в 1925 году, быстро вылечили «красного Бонапарта» от иллюзий. На практике он поступал как настоящий коммунист, четко отделяя светлый идеал от грубой реальности, в которой оценивал будущую войну как тяжелую и длительную — по крайней мере после того, как в 1926 году сделал горький, но честный вывод, что «в современном состоянии Красная Армия небоеспособна».

Что же касается конфликта между Тухачевским и Свечиным, то каждый из этих военачальников обладал настолько скверным характером, что им не нужен был предлог для ссоры — они грызлись потому, что терпеть друг друга не могли. По-видимому, в РККА просто существовали две группировки — Тухачевского и Свечина. Причем вторые все время пинали Тухачевского за поражение под Варшавой, и тот отбивался, используя в том числе и концепцию блицкрига, по какой причине и решили, что он является сторонником этой стратегии.

И вообще у нас слишком много обсуждают таланты Тухачевского-полководца, но никто, кажется, не пытался изучать его деятельность как организатора армии. А ведь он начинал в Красной Армии не как командир, а как военный комиссар, то есть организатор — и проявил себя в этом качестве достаточно хорошо. У нас опять же много зубоскалят по поводу того, что Тухачевский был сразу назначен командармом, забывая, что его мандат выглядел так:

То есть сначала он должен был сформировать армию, а уж потом стать ее командующим, а вовсе не был назначен командиром готового соединения, как молчаливо предполагается.

Об этом мало кто говорит, но именно Тухачевский (хотя не исключено, что с подачи руководства Кировского завода) впервые озвучил идею тех перетекающих друг в друга гражданских и военных предприятий, которая потом будет блестяще реализована на практике. Это, с одной стороны, военные заводы, в мирное время выпускающие гражданскую продукцию, а с другой — гражданские производства, легко приспосабливаемые к военным нуждам. И даже его идея произвести 40 тысяч танков, над которой столько изгалялся Виктор Суворов, на практике выглядела так: наладить производство танков на базе производства автомобилей и тракторов, и выпустить 40 тысяч машин по мобилизации, а вовсе не для армии мирного времени, как писал об этом господин Суворов.

Надо ли объяснять, что стратегия блицкрига с мобилизацией промышленности несовместима никак?

Несколько ранее, ещё находясь на посту начальника штаба РККА, Тухачевский инициировал принятие нового положения о подготовительном к войне периоде. В это же время, по любопытному совпадению, всерьёз начинается работа по мобилизационному планированию. Ну не мог штаб РККА быть тут совсем уж ни при чем!

Те заводы, которые нигде

Частью мобилизационных планов для промышленности как раз и были планы эвакуации из угрожаемых районов.

Впервые об эвакуации военных заводов заговорили в 1915 году, когда неудачно действовавшая на германском фронте русская армия отступала из Польши. Тогда это действо на самом деле проводилось без предварительного плана — и давайте посмотрим, как оно выглядело[83].

…Первый блин, как водится, вышел комом: на железных дорогах схлестнулись два грузопотока — воинские и эвакуационные перевозки — и успешнейшим образом дезорганизовали и без того не блестяще организованное движение. В итоге и армии помешали воевать, и большинство заводов досталось немцам. Руководили эвакуацией начальники снабжения войск — и, естественно, все грузы, идущие в тыл, были у них на положении падчерицы. Потом дело на железных дорогах более-менее наладилось — например, из одной только Риги было вывезено около 30 тысяч вагонов различных грузов. Зато сработал другой элемент хаоса — систему демонтажа и вывоза производства придумывали на ходу, а в реальности просто кидали в вагоны, что придется.

Во второй половине года об эвакуации задумались всерьёз. Выглядело это… нет, такое надо цитировать дословно:

Да уж, если описанная законотворческая деятельность была сильным звеном… Слабое выглядело так: кое-как погруженные и с трудом пропихнутые по железной дороге заводы везли куда попало. Часть предприятий из Риги вывезли в Петроград, при том что из-за нехватки угля другие предприятия из Петрограда вывозились. Через год после эвакуации в строй вступило 20–25 % вывезенных заводов.

В Гражданскую войну этот подвиг попытались повторить большевики. В феврале 1918 года, когда немцы подошли к Петрограду, было принято решение о перебазировании из столицы 126 крупных предприятий. Полностью или частично удалось вывезти 75 из них. Говорят, какие-то вроде бы смогли где-то восстановить. Но в целом результаты оказались таковы, что председатель чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии Л. Б. Красин в декабре 1918 года на II съезде Совета народного хозяйства говорил:

Это не говоря о тех грузах, которые были украдены в пути, вывалены на неустановленных станциях или просто сброшены под откос. А самое пикантное в этой ситуации то, что Петроград так и не был взят.

Алексей Мелия приводит в своей работе историю злоключений Петроградского подковного завода, судьба которого, в общем-то, может считаться благополучной. В 1918 году часть Подковного завода вывезли из Петрограда. Оборудование погрузили на баржу и отправили водой на Урал. В Череповце баржа дала течь. Ее разгрузили, оборудование спустили на берег, где местные власти тут же дали добро на «усиление» им собственных заводов. То, что осталось после этой операции, перегрузили в вагоны и все-таки довезли до Урала, где все это попало на Юрюзанский завод. Конец первой серии.

К тому времени запас подков в армии закончился. Половина завода странствовала по российским просторам, но ту часть, что осталась в Петрограде, удалось как-то запустить. После чего заводчане отрядили людей на поиски эвакуированной половины. В конце 1923 года представители основной площадки добрались до Юрюзани и обнаружили, что эвакуированные станки около года простояли в вагонах, затем их свалили на заводском дворе и лишь в 1922 году начали затаскивать в цеха. На этом закончилась серия вторая.

В третьей, продолжительностью около двух лет, шёл долгий гнилой базар между предприятиями и ведомствами: возвращать ли станки обратно в Питер или же пытаться производить подковы на Урале. Наконец в ВСНХ взглянули на карту страны, прикинули, что если везти завод обратно, то в случае войны придется всю бодягу начинать заново, и решили все же производить подковы и в Юрюзани тоже. Много ли к тому времени осталось от станков — история умалчивает.

Как видим, эвакуация на деле обернулась дезорганизацией промышленности в чистом виде. Так бывает в тех случаях, когда комитет по эвакуации создается после начала войны, причём бывает неотвратимо.

Мобилизационный план — так это называется

Советский Союз, при всей разрухе и общей слабости, имел одно колоссальное преимущество — плановую экономику. В полной мере она проявила себя в годы войны, но даже в 20-е годы позволяла строить далеко идущие расчёты.

Уже 3 августа 1923 года Советом труда и обороны было принято положение «О вывозе из угрожаемых неприятелем районов ценного имущества, учреждений, предприятий и людского контингента». Затем началась долгая и трудная работа по составлению первого плана эвакуации. Занимался этим Центральный мобилизационный отдел НКПС на основании заявок наркоматов. Уже тогда приграничные территории были разбиты на три зоны и установлен порядок вывоза людей и материальных ценностей из каждой зоны. Уже тогда эвакуационные перевозки тесно увязывались с воинскими.

Первый план был утвердили 7 мая 1926 года. Он был еще очень несовершенный, плохо продуманный — но он был! Следующий план, датируемый 1928 годом, оказался уже вполне приличным и его приняли за основу дальнейшего эвакуационного планирования. Сводился он так же, как и первый, в Центральном мобилизационном отделе НКПС на основе заявок наркоматов, но прогресс был налицо. Например, в этот раз до разработчиков плана дошло, что работу по эвакуации надо как-то финансировать — немалое достижение для ведомств тех времен, — поэтому в тексте появился Наркомфин, который отвечал за составление сметы перевозок. Масштабы эвакуации хорошо характеризуют состояние советской промышленности: должно было быть вывезено 352 предприятия, 141 тыс. человек и 111 тыс. т грузов. Чувствуете разницу?

ВСНХ отвечал за эвакуацию предприятий — правда, план совершенно не предусматривал налаживания производства на новом месте — станки и оборудование предполагалось просто хранить где-нибудь на складах (впоследствии этот недостаток был исправлен). НКТорг отвечал за вывоз товарных запасов, НКЗем — племенного скота, НКЗдрав — ценного медицинского оборудования и т. п., каждый в своей области. За перемещение людей отвечал НКВД.

В 1928 году было утверждено новое «Положение о вывозе из угрожаемых неприятелем районов ценного имущества, учреждений, предприятий и людских контингентов». Согласно ему непосредственно составлением плана по-прежнему занимался НКПС, но при штабе РККА и штабах приграничных округов создавались межведомственные эвакуационные совещания, то есть военные также были вовлечены в эту работу.

Вот каким образом в 1930 году мыслилась подготовка так называемого «великого экспромта».

Как видим, за подготовку мобилизации отвечали вполне конкретные органы — мобилизационные отделы или управления соответствующих ведомств. Там хранились мобпланы, они же отвечали и за проведение эвакуации. И если столь подробные планы существовали уже в 1930 году — то куда они, спрашивается, могли деться в 1941-м? А никуда они не делись — как и положено, составлялись и корректировались. Исчезли они не из советской практики, а из исторической науки, причем исчезли полностью и отовсюду: из учебников, научных трудов, мемуаров. Неужели зампредсовнаркома товарищ Косыгин или член Политбюро товарищ Микоян и вправду не знали об этой работе? Знали, конечно. Но тогда почему никто никогда об этом не вспоминал? Причин этой странной забывчивости мы еще коснемся, а пока что радостно отметим отсутствие невероятной составляющей в процессе эвакуации. Это было деяние не невероятное, а всего лишь невозможное. К тому времени у сталинского руководства уже имелся опыт невозможных свершений. А когда есть опыт — работать легче…