Ленка-пенка

Глава 30

— …Саш, а я помню, каким он был тогда. У него по углам такие вроде как цветочки были сделаны, а посередине две единички вылеплены. Мне же одиннадцать лет исполнилось.

— А мы с Вовкой тогда тоже тебе подарок сделали на День Рождения. Только ты не заметила ничего.

— Вы? Подарок? Какой ещё подарок? Не ври, не дарили вы ничего.

— Дарили. Говорю же, ты не заметила просто.

— И что же вы подарили мне такого?

— Как, что? Мы с ним за весь день, за всё 9 мая, ни одной пакости не сделали тебе. Это и был наш подарок, поняла?

— Нда. Что ж, спасибо. Знатный подарок.

— Какой смогли. Давай перевернём его? А то неудобно стало.

— Давай. Точно, тут больше.

— Вкуснотища.

— Не говори. Хорошо, что баба Таня забыла про него.

— Угу. А может, она всё же жива? В госпитале где-нибудь.

— Вряд ли. Ты же сам видел, каким почерком последняя запись сделана.

— Да. Ну, а вдруг?

— Не надо, Саш. Я уже поплакала. Не надо.

— Фу, у тебя пальцы керосином воняют. Как ты ешь такими руками?

— Других у меня нет. Устала я, Саш. Не пойду сейчас на колонку. А воды в чайнике только на утро нам осталось, ты выдул всё за день. Нечем руки помыть.

— Хочешь, я тебя покормлю?

— Ты?

— Да. Ты же кормила меня.

— Ты сам то, когда руки мыл в последний раз?

— Давно. Врать не буду, давно. Но у меня они хотя бы не в керосине.

— Ладно, уговорил. Корми. А то действительно какой-то странный привкус во рту. Наверное, это от керосина.

— Тихо, Лен! Сводку передают!

Я полулежу в своей кровати, опираясь о подушку спиной. Рядом, в этой же кровати, Сашка. На коленях у нас, поверх одеяла, лежит грязный противень. Сашка пальцами отковыривает от него засохшие сладкие комочки и попеременно вкладывает их то в свой, то в мой рот. Но сразу мы не глотаем их, конечно. Мы медленно сосём их. Так вкусно!

Сладкие комочки — это всё, что осталось от большого пирога с джемом, который баба Таня испекла в мае на мой последний День Рождения. Я случайно этот противень нашла в самой глубине комода на кухне. Вообще-то, я там спички искала. Со спичками как-то плохо стало. В магазинах пропали они. Не зря дедушка Кондрат советовал спички запасать, ой не зря.

Я так думаю, тогда, в мае, баба Таня, убирая со стола, задвинула противень подальше, намереваясь помыть его на следующий день. Но на следующий день, 10 мая, они с дедушкой приезжали в гости к нам. И остались у нас ночевать. Домой они вернулись лишь вечером воскресенья, 11 мая. Баба Таня, видно, закрутилась, да так про противень и забыла. А сегодня я нашла его. Какое счастье!

Ой, по радио только что передали, наши станцию Войбокало заняли. А это ведь тут, у нас, на Ленинградском фронте! Не только под Москвой наши наступают, у нас тоже! Под Москвой же из Волоколамска фашистов выгнали. Бегут, бегут они, сволочи!

А дедушка Кондрат умер. Сердце не выдержало. Он вечером двенадцатого декабря умер, в тот самый день, что и Вова. Может быть даже, в тот самый час. Радио говорит, пять тысяч трупов сук фашистских насчитали под Войбокало. Ну и правильно. Мало ещё их набили.

Баба Таня письмо мне написала. Вернее, не мне, а родителям. Она не знала, что мамы и папы уже нет в живых. Из этого следует, что папа до них тогда не дошёл. С ним что-то по пути туда случилось. Бедный папочка. Я ведь как чувствовала, так не хотела его отпускать. А он ушёл. С палочкой своей. У него ножка болела, холодно было. Но он пошёл. Суки. Ненавижу!!

Всё нормально, Саш. Это я папу вспомнила. Извини, я больше не буду реветь. Спасибо.

Сашка слезу у меня на щеке заметил. Утешает. Самый вкусный комочек отковырял мне, с кусочком засохшего джема. Добрый он, Сашка. И как я раньше не замечала этого?

Баба Таня тоже умерла, наверное. Только не дома, а где-то на улице. Письмо она в комнате на столе оставила. Знала, что рано или поздно кто-нибудь придёт к ним. Только она маму или папу ждала, письмо для них. Не думала она, что я приду.

Это письмо — что-то вроде завещания. Еды у них никакой не было, но кое-что ценное имелось. Баба Таня прощалась в письме со всеми нами и писала, что очень нас любит. Просила обязательно сберечь Леночку. То есть, меня. И ещё она написала, куда спрятала всё ценное. Только она так это написала, чтобы понять мог лишь кто-то из нас. Вдруг, чужие такое письмо нашли бы? Но я её прекрасно поняла. В каком месте у них в квартире до войны стоял глиняный котёнок, я помнила.

Мне достались спрятанные для меня двести сорок рублей денег, золотые кольца бабы Тани и дедушки Кондрата, золотые серёжки, а также дедушкин золотой зуб, который баба Таня сама вырвала ему пассатижами после его смерти. В письме было написано, что серёжки она дарит мне на Новый Год и просила без крайней необходимости их не продавать. Это серёжки её прабабушки.

Дедушку баба Таня похоронить смогла. В смысле, отвезла его на моих саночках к пункту сбора трупов. Такие вот сейчас в Ленинграде похороны. Наверное, при перевозке и надорвалась. Самая первая запись в письме-завещании сделана 13 декабря. Баба Таня, похоже, чувствовала, что умирает. И каждый раз, когда выходила куда-то из дома, обязательно приписывала на листочке с письмом, куда она пошла и когда. В последний раз она вышла из дома в 11 часов 17 декабря. Пошла хлебные карточки отоваривать. А я в это время дома поила Сашу чаем с молоком и ждала дядю Игоря, который пошёл за водой на колонку.

Я недолго пробыла в квартире дедушки. Чего мне там делать? Ценных вещей, помимо тех, что спрятала бабушка, у них не было. Спички только забрала, а то дома два коробка всего осталось. Спичек и соли дедушка запас много. И сдавать спички, как продовольствие, никто от него не требовал. Соли же у нас и своей хватает. Зато спичек я целую упаковку взяла. От души дедушка запасся ими, ничего не скажешь.

Пока спички искала на кухне, противень с остатками пирога случайно обнаружила. А там много на него налипло! Никто ведь даже не пытался его чистить. Как покушали пирог в мае, так и отставили противень.

Нужно было трогаться в обратный путь. Сколько сейчас времени, я не знала. С собой часов не было у меня, а в квартире дедушки все часы, конечно, давно встали. По ощущениям, что-то около двух. Скоро и темнеть начнёт. Стала думать, как всё унести.

У меня был противень, упаковка спичек да плюс моя котомочка, в которой я принесла хлеб и горох. И тащить мне это предстоит через весь город. Пока раздумывала, про витамины вспомнила. Я когда в гости приходила, баба Таня всегда мне витаминку давала из баночки. Она и сама их кушала. У неё обязательно запас был. Конечно, а нам с Сашей витамины ой как нужны сейчас. Саша говорит, что с нашим питанием цингой заболеем запросто.

Витамины я нашла быстро, знала ведь, где лежат. Две полных баночки и одна почти пустая. Её я сразу открыла и одну витаминку съела немедленно. С баночками вещей у меня стало ещё больше. Особо не тяжело, но идти далеко больно.

А потом я про санки вспомнила. Ну, конечно, санки ведь есть! Они специально для меня санки купили. Я когда зимой в гости приезжала, иногда ночевать оставалась. И ходила на горку кататься. Вот, чтобы мне из дома свои санки не тащить, баба Таня ещё одни и купила. Они в кладовке должны стоять.

Зашла в кладовку, сняла с крюка висящие на стене санки. Хотела уже уйти, как заметила кое-что интересное в углу около двери. Неужели там…

Точно. Так и есть! Ну, дедушка и хомяк! Запасся. Спасибо тебе, дедушка Кондрат. Спасибо. Очень пригодится. Я керосин нашла. Почти полную канистру! Это, конечно, не еда. Но керосин тоже нужен. Освещение. А то у нас всего пара литров осталась дома. А тут целая канистра. Наверное, ещё с июня стоит.

Да, керосин нужен. Но как я попру его? Двадцатилитровая канистра почти полна. Я её поднять не могу даже двумя руками. Но о том, чтобы бросить тут такое богатство и речи не было. Наверное, во мне что-то есть от дедушки Кондрата. Я такой же жадный хомяк, как и он.

Канистру из квартиры я вытягивала волоком. Хорошо ещё, квартира на первом этаже была. Потом полчаса, если не больше, крепила свой груз на санках. Ветер ещё поднялся. А я такая неуклюжая в своей шубе. И руки замёрзли сильно. В варежках неудобно ведь узлы завязывать.

Домой я шла долго-долго. Целую вечность. Всё время хотела скушать шоколадку, но держалась. Шоколадка — это на крайний случай. Пока ведь держусь я. Тем более, прежде чем в обратный путь трогаться, я кусочек хлеба грамм на сто скушала. Дедушке с бабушкой хлеб больше не нужен, вот я и отрезала от той буханки, что для них принесла. А шоколадку лучше поберечь. Мало ли, когда ещё пригодится.

Самое сложное же испытание сегодня ждало меня уже в нашем подъезде. Эту чёртову канистру с керосином предстояло как-то затащить на третий этаж. Ух, как я намучалась с ней! Долго-долго, по одной ступеньке, поднималась. Два раза падала. Ступени-то все во льду. Тут нередко воду проливают, когда несут домой с колонки. Я тоже однажды с чайником упала в подъезде, разлила всё.

Ну и, измазалась вся в керосине, конечно. Там крышка у канистры не слишком плотно закрывалась. Руки вымазала, Сашка верно заметил. Шуба, что Толик дал, тоже в керосине, хотя и не очень сильно. Пожалуй, нужно будет с Толиком керосином поделиться. Нам двадцать литров не надо. Это слишком много.

Буржуйка давно остыла. Холодно стало. Явно заметно ниже нуля уже температура в комнате. Зато мы с Сашей сытые. Нет, по довоенным меркам мы очень голодные. Но сейчас в Ленинграде мало кто может себе позволить такой обильный ужин, какой у нас сегодня был. Мы съели полную кружку гороховой каши с тушёнкой (одну на двоих), грамм по сто хлеба и выпили по кружке чая с соевой конфеткой. Саше я ещё и кусочек сахара в чай положила и молока капнула. А потом мы вкусный майский противень от остатков пирога чистили. Там ещё даже осталось немножко, не всё съели.

Воздушную тревогу объявили. На улице сирены воют. Саша предлагает спать. Завтра противень дочистим. Он поставил его на стул, надел шапку и улёгся. Я погасила коптилку, надела свою шапку и легла рядом. Мы хорошо накрылись. У нас четыре толстых одеяла, да плюс пятое под нами, на матрасе. Чтобы снизу холод не пробрался. Поверх одеял ещё и пальто. И всё равно в шапках спим, а то голова мёрзнет.

Но едва устроилась я поудобнее за Сашиной спиной, как тот недовольно сказал:

— Лен, вот что хочешь со своими руками делай, но убери их от моего лица. Керосином же воняет!..