Лесная обитель

Глава 10

– Как вы думаете, почему мы не раскрываем людям названия сильнодействующих целебных трав? – обратилась к сидящим под дубом девушкам старая Латис, держа в руке стебелек наперстянки. Она была самой старшей из жриц-наставниц, обучавших послушниц науке собирания трав.

– Чтобы они приходили за помощью к нам и уважали жриц? – предположила одна из девушек.

– Их уважение нужно заслужить, дитя мое, – строго заметила Латис. – Если люди не разбираются в травах, то это еще не значит, что их можно одурачить. Нет, причина гораздо глубже. Сильнодействующее снадобье способно не только излечить от болезни, но и навредить, если не уметь правильно им воспользоваться. Например, наперстянка помогает работать больному сердцу, но при неумеренном употреблении этого снадобья сердце пустится вскачь, словно напуганная лошадь, и в результате не выдержит такой нагрузки и разорвется. Целитель должен принимать верные решения.

Эйлан, наморщив лоб, слушала старую жрицу. Она никогда не думала, что растения могут нести в себе зло. Много лет спустя, перебирая в памяти годы, проведенные в Лесной обители, Эйлан не раз задавалась вопросом, какой жизни она ожидала для себя в этом святилище. Наверное, она предполагала, что будет проводить дни в тишине и покое, окруженная атмосферой таинственности, и даже была готова к тому, что иногда ей придется скучать. Она знала, что должна будет многому учиться, но никак не ожидала, что сами занятия окажутся настолько интересными.

Но вот ночи тяготили ее. Первые несколько месяцев она часто видела во сне Гая. Иногда ей снилось, что он скачет куда-то с отрядом всадников или упражняется в искусстве владения мечом. Временами она даже слышала посылаемые им гневные проклятия, когда его клинок врезался в деревянный столб, вытесанный в форме человеческой фигуры. «Это за Сенару, а это за Рею. А вот это за Эйлан!» К концу тренировки лоб его лоснился от пота, а по щекам текли слезы.

Эйлан просыпалась и плакала, терзаемая его страданиями. Теперь она поняла, что и ушедшие из этого мира тоже тяжко страдают, зная, как скорбят по ним живущие. Она хотела послать Гаю весточку, сообщить ему, что жива и здорова, но это было невозможно. А потом ее осенила догадка: Гай и в самом деле считает, что она умерла. Что ж, чем скорее он смирится с ее смертью, тем лучше для них обоих.

В те первые месяцы жизни в Лесной обители Эйлан была не единственной ученицей; вместе с ней занятия посещали и другие послушницы. Почти целыми днями она зубрила каноны учения друидов – ведь истины богов нельзя записывать. Это столь же кощунственно, как и поклоняться богам в храме, возведенном человеком. Правда, порой девушку одолевали сомнения. Она не понимала смысла подобного запрета – возможности человека не беспредельны, и память тоже. С другой стороны, она не раз поражалась тому, какими обширными знаниями обладают ее наставницы. Многое из того, что было известно предкам, кануло в небытие после гибели друидов на острове Мона, однако не все было утрачено навечно. Арданос, например, помнит до единого слова каждую строчку Закона древних.

Эйлан нравилось жить среди жриц. Ближе всех она сошлась с Эйлид и Миллин, с теми самыми девушками, которые по-доброму приветствовали ее в первый вечер, когда она с отцом приехала в Лесную обитель.

Эйлид была несколько старше, чем выглядела; она с детских лет жила в Лесной обители. Миллин была почти одного возраста с Эйлан. И еще она подружилась с женщиной по имени Селимон. Ей было около сорока лет. Она обучала молодых жриц, а также вела службу во время некоторых менее значительных ритуалов.

Эйлан должна была в первую очередь заучить последовательность исполнения обрядов, в которых участвовали девушки-послушницы. Если во время обряда кто-нибудь из учениц допускал ошибку, всю церемонию начинали сначала. Два или три раза заминка произошла по вине Эйлан. Девушка очень расстраивалась из-за своих промахов, но Миллин уверила ее, что ни одной послушнице не удавалось избежать ошибок.

Эйлан также изучала движения луны и звезд. Ночами она по многу часов лежала в специально отведенном уголке дворика между Миллин и Эйлид, наблюдая Большую Медведицу, покачивавшуюся возле Полярной звезды. Она видела торжественное шествие далеких светил, которые то появлялись, то снова исчезали с ночного неба, восхищалась вспышками северного сияния. Но больше всего Эйлан была изумлена, когда узнала, что Земля движется вокруг Солнца. Эти ночные бдения были самыми увлекательными из всех занятий, на которых она познавала мудрость жизни в течение первых лет своего пребывания в Лесной обители. Она испытывала необъяснимое блаженство, когда, тепло укутанная, лежала на сырой от росы траве и слушала плывущий над ними в темноте голос Кейлин, которая нараспев рассказывала им о звездах.

Иногда Эйлан охватывало желание научиться подыгрывать поющим на музыкальном инструменте. С Кейлин она виделась редко, но однажды, когда ей дозволили побыть немного со жрицей, та объяснила девушке, что женщины не играют на арфе во время обрядовых церемоний.

– Но почему? Ведь у нас есть женщины-сказительницы. Вот Дида, например? И ты тоже играешь на арфе, разве я не права?

Погода стояла теплая, и в Лесную обитель из рощи доносились звуки арфы. Это упражнялся кто-то из молодых жрецов, обучавшихся в школе друидов, которая находилась неподалеку, на другом краю поля. Струны арфы не подчинялись неудачливому музыканту. Но арфа такой инструмент, что звучит красиво даже в неумелых руках, думала Эйлан. Хотя молодому жрецу и не удавалось извлечь стройной мелодии, каждая нотка взлетала ввысь чистым и ясным звуком.

– У меня лира. Это был первый подарок, который сделала мне Лианнон. Я уже много лет играю на ней, так что никто не смеет возражать. А у Диды удивительные музыкальные способности. – В темных глазах Кейлин вспыхнули и тут же погасли яркие огоньки.

– Все равно это неразумно. Почему мне нельзя играть на арфе? – спросила Эйлан. Может, она и не стала бы виртуозной исполнительницей, но уж во всяком случае играла бы получше, чем тот бедняга-жрец, который даже не замечает, что за долгие часы упражнений у него совсем расстроился инструмент.

– Конечно, неразумно, – согласилась Кейлин. – Многое из того, что делают жрецы, противоречит здравому смыслу, и они это знают. Именно поэтому мне не позволят стать преемницей Лианнон. Арданос догадывается, что мне это тоже известно.

– А ты хочешь быть Верховной Жрицей? – поинтересовалась Эйлан, изумленно глядя на Кейлин.

– Да хранят меня боги, – с искренней горячностью воскликнула жрица. – Я не смогу заставить себя безропотно подчиняться воле жрецов. Я буду бороться с ними – а это все равно что пытаться лбом пробить стену. Мужчины не любят делиться властью. С приходом римлян, как мне кажется, они еще крепче стали держаться за власть. Они хотят, чтобы только им принадлежало право брать в руки оружие, играть на арфе и все остальные права. Вот только рожать в муках детей, потеть у кухонного очага и изнывать от усталости у ткацкого станка – эти привилегии они охотно предоставляют женщинам. Осмелюсь утверждать, что они готовы даже провозгласить, будто женщины не имеют права служить богам, только кто же им поверит? Но почему ты хочешь научиться играть на арфе?

– Потому что я люблю музыку, а петь не могу, – ответила девушка.

– Голос у тебя тихий, но очень приятный. Я ведь слышала, как ты поешь.

– Дедушка говорит, что по сравнению с Дидой я квакаю, как лягушка, – с грустью промолвила Эйлан. – У нас в доме всегда пела только Дида.

– Думаю, он ошибается, но на этот раз я не стану оспаривать его мнение. Даже я не могу не согласиться, что он один из величайших бардов. У Диды прекрасный голос; возможно, она унаследовала его от Арданоса. В сравнении с ней, дитя мое, мы все квакаем, как лягушки, так что не горюй. Пусть Дида поет лучше, но тебе никто не запрещает выучить сказания о богах. И мне кажется, ты без труда освоишь мастерство заклинательницы. Истинно красивые голоса – большая редкость, даже среди бардов.

Эйлан и в самом деле научили многим заклинаниям (их тоже пришлось запоминать наизусть), и еще ей доверили тайну самых простых Магических Заклинаний, хотя она не прожила еще и года в Лесной обители.

Однажды Эйлан разучивала песнопения под руководством Кейлин, и жрица вдруг спросила ее:

– Ты помнишь ту ночь в доме Маири, когда я испугала разбойников, швырнув в них горящие угли из очага?

– Конечно, такое забыть невозможно, – ответила девушка.

– А помнишь, я сказала, что и тебе это умение станет доступно, надо только научиться?

Эйлан кивнула. Сердце у нее заколотилось, но от волнения или от страха, этого она не знала.

– Давай покажу, как это делается. Главное, запомни: огонь не может причинить тебе вреда. Ты сама видела, как я держала его в ладонях, и поэтому внутренне осознаешь, что это возможно. – Кейлин взяла в свои холодные руки тонкие белые пальцы девушки и подула ей на ладонь. – Далее, – продолжала она. – Ты должна поверить в себя. Быстро сунь руки в огонь и возьми горсть горящих угольков. Если ты обжигаешься, то только потому, что убеждена: огонь жжет – такова его природа, и иначе быть не может. Но если ты познаешь истинную, духовную сущность огня, ты будешь держать в руках горящие угли, как будто это сухие листья. В твоей душе пылает тот же огонь, что и в очаге. Разве может одно пламя причинить вред другому пламени? Пусть искра жизни твоей души сольется с огнем в единое пламя!

Эйлан трепетала от страха, но ведь она собственными глазами видела, как Кейлин держала в ладонях огонь. И она полностью доверяла жрице. Девушка приблизилась к пылающему очагу и тут же ощутила, как ее лицо опалил нестерпимый жар, но Кейлин твердо напомнила ей:

– Не медли. Это нужно делать быстро! – И Эйлан резким движением сунула руку в огонь.

Щеки ее пылали от опаляющего жара, но, к своему удивлению, она не чувствовала жжения на руках; ей казалось, что она держит в ладонях не горящие угли, а холодный снег. Взглянув на изумленное лицо девушки, Кейлин приказала:

– Брось, брось сейчас же. – Эйлан разжала пальцы, и в лицо ей ударила струя горячего воздуха; угли покатились на каменный очаг. Девушка недоуменно разглядывала свои руки.

– Неужели я и вправду держала в руках огонь?

– Да, – подтвердила Кейлин. Один уголек упал возле тряпки, лежащей у очага на камне, и она стала тлеть. Комната неожиданно наполнилась резким неприятным запахом паленой материи. Кейлин тут же схватила тряпку и задула тлеющий край.

Эйлан изумленно смотрела на жрицу.

– Как ты догадалась, что угли обожгут мне руки, если бы я продержала их чуть дольше?

– Я прочла в твоем лице удивление, видела, что ты начинаешь сомневаться. А сомнение – враг волшебства. Мы учимся творить чудеса, чтобы изумлять народ своим могуществом и охранять себя от опасностей. Но ты должна помнить, – предупредила Кейлин, – что не следует демонстрировать свое умение лишь для того, чтобы удивлять простых смертных. Даже защищая себя, ты должна очень осмотрительно творить то, что на первый взгляд кажется чудом. Возможно, и я поступила не слишком благоразумно той ночью в доме Маири, но что сделано, то сделано. Теперь, когда ты сама убедилась, что можешь держать в руках огонь, ты должна научиться разумно применять свои способности и умение, и только тогда, когда это действительно необходимо.

Девушки-послушницы присутствовали на всех празднованиях, которые проводились в течение года, и, готовясь к ним, они познавали не только суть учения богов, которым посвящался тот или иной праздник, но и истинное значение древних преданий, многие из которых оказались просто небылицами, хотя и символизировали верные идеи. Молодые жрицы спорили о том, является ли богиня Арианрод непорочной девой, размышляли над судьбой ее сына, прекрасного, но для матери нежеланного. Они подробно обсуждали, какие изменения произошли в Гвийоне, когда он отведал из котла напиток мудрости. Послушницы познакомились также с тайным учением Священного Царя и Верховной Владычицы. А в самые короткие сумеречные зимние дни они размышляли о таинствах богинь мрачного мира призраков, – богинь, чьи налитые кровью лица и дряблая морщинистая плоть заставляли мужчин трепетать от ужаса.

– Но почему все-таки мужчины испытывают страх перед старыми женщинами? – спросила как-то Эйлид. – Ведь к старикам у них совсем иное отношение!

– Старцы – мудрые люди, а мужчины стремятся стать мудрецами, – объяснила Кейлин. – Старухи вселяют в них страх, потому что они не властны над ними. Девушка становится женщиной, когда у нее начинаются ежемесячные кровотечения. Только мужчина может подарить ей счастье материнства, и женщина нуждается в нем, потому что он – защитник и кормилец ее детей. А старым женщинам известны все тайны рождения и смерти. Их жизнь продолжается в детях. Им нечего больше желать. Мужчина, не достигший преклонных лет, только единожды в жизни испытал глубокую перемену – когда стал зрелым мужем. Поэтому его страхи вполне естественны.

Молодые послушницы вечерами любили посплетничать о старших жрицах, но имя Лианнон было для них священно. И все же, размышляя над рассуждениями Кейлин, Эйлан не могла понять, в ком же продолжится жизнь Верховной Жрицы. Лианнон уже достигла преклонного возраста, но трудно было представить, что она когда-то страдала или испытывала страсть. Она никогда не лежала в объятиях мужчины, не познала счастья материнства. Старая женщина в длинных свободных одеяниях, окутанная ароматом лаванды, с неизменной едва заметной любезной улыбкой на устах, она жила в своем отдельном мире, невидимом для других.

Но Эйлан знала, что Кейлин любит Лианнон всей душой. Она видела в Верховной Жрице какие-то особые добродетели, однако Эйлан не могла понять, что питает эту слепую привязанность. После той страшной ночи в доме Маири, когда они с Кейлин проговорили до утра, девушку не покидало чувство, что она обрела в своей наставнице родственную душу, и, видя, как беззаветно Кейлин любит Лианнон, она готова была согласиться, что Верховная Жрица действительно достойна поклонения.

Вскоре девушек стали обучать дисциплинам, знание которых должно было открыть для них глубины подсознания. При этом Эйлан проявляла особое усердие. Она часто видела вещие сны, ее нередко посещали предчувствия, хотя каждый раз это было неожиданно для нее самой. Теперь же она научилась усилием воли вызывать видения и в нужный момент освобождать от них свое сознание.

Она научилась гадать по чаше с водой, с помощью заклинаний воссоздавая картины событий, происходящих на большом удалении от нее. Гадая самостоятельно в первый раз, она увидела битву с разбойниками, которые сожгли ее дом.

– Вот это ветер! – тихо воскликнул Синрик, полной грудью вдыхая влажные струи воздуха, пронизанные туманом и запахами моря. – Да благословят боги Владычицу Вернеметона, если это ее деяние!

– Она сдержала слово, – отозвался рядом Бендейджид. – Этот ветер начал дуть уже на третий день после того, как они сожгли мой дом. Когда бандиты, разграбив наши земли, снова собрались на побережье, чтобы погрузить на лодки добычу, они увидели, что ветер дует с моря. – Он безжалостно усмехнулся. – Мы не дадим им уйти!

Неподалеку послышался размеренный топот подбитых гвоздями сандалий, затем последовала короткая команда, и звук шагов мгновенно стих. Синрик поморщился. Хорошо, что ветер дует от моря и разбойники не слышат топота римлян. Даже призывный клич боевого горна не вызвал бы среди них такого переполоха, как эта зловещая поступь. Британцы действовали менее организованно, но зато производили меньше шума.

Из тумана выползали шлемы легионеров. Синрик застыл в напряжении. Это с ним случалось всякий раз, когда он видел ненавистных завоевателей. Прежде он и предположить не мог, что ему когда-нибудь придется сражаться бок о бок с теми, кого он привык считать своими злейшими врагами. Но если уж Бендейджид ради священной мести сумел приглушить в себе ненависть к римлянам, значит, и он обязан смириться.

Бендейджид ухватил Синрика за рукав, и тот недвижно застыл, разглядывая прибрежную полосу сквозь ветки низкорослых деревьев, которые скрывали их от врагов. Ветер доносил до них запах дыма костров и зловоние из ямы, которая служила варварам отхожим местом. Верно говорят, что хищники смердят, и поэтому всегда можно учуять их приближение. Синрик снял с плеча щит и крепче сжал копье.

Сердце юноши заколотилось какой-то непривычной дробью, во рту пересохло. «Ты же мечтал испытать вкус настоящего сражения. Чего же ты испугался? – спрашивал он себя. – Неужели ты прятался бы под юбками Реи, если бы оказался дома в тот час, когда они напали на усадьбу?» При этой мысли внутри у него все закипело от ярости. Он уже не думал об опасности.

Взвыли трубы легионеров. Бендейджид издал гортанный клич, и Синрик неожиданно для себя тоже закричал. Британцы, истошно вопя, ринулись на врага. Синрик побежал вперед, с копьем наперевес продираясь сквозь ветки деревьев. Крики британцев тонули в оглушающем топоте римских воинов.

Легионеры железной стеной навалились на врага, британцы одновременно ударили в тыл. Вот один из варваров обернулся; в клубах тумана он был похож на чудовище. Он и есть самое настоящее чудовище! Недолго думая – сказалась военная выучка – Синрик подскочил к врагу, выбросил вперед руку с копьем и тут же почувствовал, как его отбросило назад при столкновении. Острие пронзило чью-то плоть, раздался душераздирающий вопль. Но переживать было некогда: на него надвигался другой разбойник. Щит зазвенел от удара меча. Боковым зрением Синрик успел увидеть строй легионеров, которые, с методичной четкостью рубя направо и налево, прокладывали себе дорогу сквозь толпу варваров. Синрик выдернул копье и ударил не целясь. Перед ним мелькали искаженные лица, и он знал, что убивает врагов.

Синрик не мог определить, сколько времени он сражается – полдня? А может, полжизни? Вдруг он с удивлением осознал, что на него больше никто не нападает. Все вокруг было устлано человеческими телами; между ними расхаживал Бендейджид, деловито и не торопясь добивая умирающих, чтобы положить конец их мучениям. Оглядев себя, Синрик увидел, что весь залит кровью, но, похоже, то была не его кровь. Во время боя он упал и думал, что это конец. Но на помощь к нему подоспел легионер. Он прикрыл британца длинным щитом, давая ему возможность встать на ноги.

Теперь Синрик знал, что можно ненавидеть человека и в то же время восхищаться им. Он никогда не воспылает любовью к римлянам, но у них есть чему поучиться. Сейчас он даже готов был смириться с тем, что в его жилах течет кровь римлянина. Синрик услышал треск вспыхнувшего пламени и, обернувшись на звук, увидел, как под руководством Арданоса несколько человек поджигают лодки варваров. Воздух наполнился смрадом горелого мяса, обтянутые кожей круглые бока лодок весело пылали. Синрик отвернулся, думая, что его сейчас стошнит.

Лишь одну лодку поджигать не стали. В нее посадили варвара, единственного, кому сохранили жизнь. Он был ослеплен, но судном управлять мог.

Воздев к небесам руки, Арданос стал что-то выкрикивать на языке древних, который знали только друиды. Ветер на мгновение стих и потом вдруг, резко изменив направление, задул в сторону моря. Арданос взялся за борт лодки, удерживая ее, чтобы судно не унесло в море.

– Я призвал тебе в помощь попутный ветер, – обратился он к слепому разбойнику. – Если боги будут благосклонны к тебе, ты еще раз ступишь на берег Эриу. Ты будешь нашим гонцом. И вот что ты должен передать своему народу, – зловеще проговорил Арданос. – Такая участь ожидает всех, кто решится когда-либо вновь осквернить нашу землю.

Видение исчезло, и Эйлан, содрогаясь всем телом, в изнеможении откинулась на спинку стула. Она никогда не видела кровавых сражений, и сейчас все ее существо было наполнено ужасом. Но, наблюдая, как гибнут разбойники, она испытывала бурную радость. Ведь один из них убил ее мать, а возможно, и сестренку тоже и поджег дом, в котором она родилась.

Девушка пристально вглядывалась в воду, пытаясь отыскать среди множества лиц дорогие ее сердцу черты Гая, но его не было среди сражавшихся. Может, он погиб в какой-то другой битве, так и не узнав, что она жива? Что ж, это лучше, чем знать, что она не умерла, но предала его любовь, успокаивала себя Эйлан. Мысль о возможной гибели Гая до сих пор причиняла ей мучительные страдания. В ту ночь, когда они вдвоем сидели у праздничных костров, ее не покидало ощущение, что их души слились в единое целое. Не может быть, чтобы его убили. Сердце подсказало бы ей, что его нет в живых.

Но жизнь в Лесной обители текла своим чередом, и вскоре девушка перестала вспоминать и мечтать об упущенном счастье, стерлась боль души.

Вместе с другими послушницами Эйлан собирала священные растения; некоторые нужно было срывать только при лунном свете, другие – в определенное время дня.

– Священное учение существует гораздо дольше, чем сами друиды, – сообщила ей как-то по секрету Миллин, когда они вдвоем собирали травы. Миллин жила в Лесной обители уже несколько лет, но по возрасту была немногим старше Эйлан, и поэтому двух девушек, самых юных из жриц, частенько посылали выполнять какую-нибудь работу вместе. Миллин решила стать жрицей-целительницей и уже накопила немалый опыт в науке врачевания. – Некоторые знания дошли до нас из древних времен. Они были известны еще до того, как наш народ пришел на эту землю.

Девушки собирали полынь на берегу ручья, который протекал по полям, прилегающим к стенам Лесной обители. Весна выдалась дождливая, ручей разлился, и из воды торчали макушки небольших кустиков. Сорванные со стебельков листья источали резкий дурманящий аромат, от которого у Эйлан кружилась голова. Жрицы использовали листья полыни, чтобы вызывать видения, а также готовили из них обезболивающий настой.

– Кейлин рассказывала мне об этом, – отозвалась Эйлан. – Она говорит, что в далекой древности в Британии друидов не было. Они приплыли сюда с другой земли и, покорив местные племена, поубивали всех жрецов, но жриц – служительниц Великой Матери – они не посмели тронуть. Жрицы нашего народа многому научились у них, прибавив к своим знаниям мудрость древних.

– Да, это так, – подтвердила Миллин, шагая вдоль берега. – Кейлин об этом знает больше, чем я. Она Жрица Оракула. А служительницы Оракула изучают даже историю глубокой древности. Тогда Лесной обители не было и в помине, и друиды еще не поселились в Британии. Говорят, что первые жрицы ордена друидов приплыли сюда с далекого острова, который давно исчез под водой. Он находился где-то в западной части Океана. С ними вместе на нашу землю пришли жрецы, которых звали мерлинами; им были известны тайны звезд и Каменных Столбов.

Несколько мгновений Эйлан и Миллин шли молча, размышляя о древних временах. Подул легкий ветерок, всколыхнув на них юбки. Девушки очнулись от задумчивости, с восхищением созерцая раскинувшийся вокруг прекрасный мир, утопающий в зелени.

– Это пиретрум или кервель? – спросила Эйлан, показывая на густо растущие низенькие кустики с мелкими резными листочками.

– Кервель. Видишь, какие тонкие стебельки? Совсем молоденькие, только что появились из-под земли. А пиретрум не отмирает на зиму, и стебель у него древесный. Но листья у этих растений похожи, это верно.

– Ох, сколько всего надо помнить! – воскликнула Эйлан. – Если наш народ не всегда жил здесь, откуда же нам все это известно?

– Люди по природе своей путешественники, – объяснила Миллин, – хотя, живя здесь, в Лесной обители, в это трудно поверить. В прошлом все народы время от времени переселялись с одного места на другое и, чтобы освоиться на незнакомой земле, были вынуждены учиться у местных жителей. Последние из наших племен поселились на этом острове всего лишь лет за сто до появления римлян, и пришли они примерно из тех же мест, что и римляне.

– Но если наши народы жили недалеко друг от друга, казалось бы, римляне должны лучше понимать нас, – заметила Эйлан.

– О наших воинах они знали достаточно и боялись их, – недобро усмехнулась Миллин. – Может быть, поэтому они и распространяют про нас всякие отвратительные небылицы. Вот скажи мне, Эйлан, ты когда-нибудь видела, чтобы на наших алтарях сжигали человека – мужчину или женщину?

– Нет. Казнят только преступников, – ответила девушка. – Как могут римляне говорить про нас такое?

– А чему тут удивляться? Они же невежды, – презрительно бросила Миллин. – Они полагают, что кусочки кожи, вощеные дощечки и каменные таблички, на которых изложено все, что им известно, – это кладезь мудрости. А зачем знания камню? Даже я, совсем еще молодая жрица, понимаю, что мудрость человека заключена в его сердце. Разве можно изучить травы по книжкам? И даже если тебе просто расскажут о травах – этого тоже недостаточно. Нужно самому научиться находить растения, ухаживать за ними, любить их, следить, как они растут. Только тогда растения раскроют тебе свою душу, и ты сможешь лечить людей.

– Возможно, женщины у них более мудрые, – сказала Эйлан. – Я слышала, что не всем римлянкам дозволено обучаться грамоте. Какую же такую мудрость, недоступную мужчинам, передают матери своим дочерям?

Миллин поморщилась.

– Наверное, они просто боятся, что если женщины научатся грамоте, то секретари и те, кто за плату пишет письма на базарных площадях, останутся без работы.

– Кейлин как-то тоже говорила мне об этом, еще в первые дни, когда я только поселилась здесь – Сказав это, девушка поежилась, хотя день стоял теплый. Она вспомнила, как замерзла, когда впервые присутствовала при гадании. – Правда, с тех пор я редко ее вижу. Иногда мне кажется, что я ее чем-то рассердила.

– Не следует особенно обращать внимание на слова Кейлин, – предостерегла девушку Миллин. – У нее нелегкая жизнь, и она… порой высказывается излишне резко. Но тут она права: римляне не высокого мнения о способностях женщин.

– В таком случае они просто глупцы.

– Это ясно мне. Ясно тебе, – сказала Миллин. – Но многие римляне этого не понимают. Будем надеяться, что скоро поймут. Среди мужчин-друидов тоже встречаются глупцы. Кто-то говорил мне, что ты хочешь научиться играть на арфе. Ты слышала, как Кейлин играет на лире?

Эйлан покачала головой.

– Всего несколько раз. – Она вдруг вспомнила, как Кейлин учила ее держать в ладонях огонь, и опять зябко поежилась.

– У Кейлин много странностей, – продолжала Миллин. – Тебя это не должно тревожить. Она по натуре очень замкнутая. Иногда по нескольку дней вообще ни с нем не общается, разве что с Лианнон. Я знаю, ты нравишься Кейлин. Она сама это говорила.

Эйлан посмотрела на Миллин и быстро отвела глаза. Ей тоже так показалось в ту ночь в доме Маири, когда после налета разбойников они с Кейлин не могли уснуть и проговорили до утра. Только теперь девушка поняла, что тогда жрица доверила ей самые сокровенные тайны своей души. Возможно, поэтому Кейлин и избегает ее.

Миллин углядела под деревом ползучий тимьян и маленьким ножичком с изогнутым лезвием стала срезать траву под корень. Эйлан, нагнувшись, подбирала за ней падающие на землю стебельки, источавшие резкий душистый аромат.

– Поговори с ней о ее арфе, – после некоторого молчания добавила Миллин.

– Ты же сказала, что она играет не на арфе…

– Да уж, Кейлин пришлось долго объяснять нам разницу… – усмехнулась Миллин. – У арфы струны закреплены по бокам корпуса, а в лире натянуты от основания до верхней перекладины, но звучат они почти одинаково. Кейлин знает много песен Эриу. Они очень необычные, напоминают шум моря. Она знает и много старинных песен. Правда, все мы, живущие здесь, помним больше, чем простые люди, – нас ведь этому обучают. Если бы раньше, до того как римляне убили многих жрецов, женщинам было позволено обучаться искусству бардов, Кейлин, несомненно, стала бы сказительницей. – Миллин не сдержалась и захихикала. – Она могла бы стать даже преемницей твоего отца – верховным друидом, да не сочтут мои слова за святотатство.

– Арданос – отец моей матери. Его дочь – Дида, а не я, – объяснила Эйлан, подбирая последние срезанные стебельки тимьяна.

– А твой молочный брат – один из тех, кто называет себя Священными Мстителями? – уточнила Миллин. – Выходит, в твоей семье сплошные священнослужители. Значит, и из тебя тоже попытаются сделать Жрицу Оракула.

– Об этом мне ничего не известно, – отозвалась Эйлан.

– Неужели ты стала бы возражать? – рассмеялась Миллин. – У каждого из нас свои обязанности. Я вот, например, счастлива, что собираю травы, изучаю их свойства. Но провидицы – самые почитаемые в народе. Разве ты не хочешь быть голосом Великой Богини?

– Она ничего не говорила мне об этом, – ответила Эйлан уже менее дружелюбным тоном.

Миллин незачем знать о ее заветных желаниях, о чувствах, которые вспыхивали в ней, когда она смотрела, как Лианнон, воздев руки к небу, взывает к луне. Жизнь в Лесной обители воскресила в ней мечты детства, день ото дня они все сильнее овладевали ее воображением, и каждый раз, принося свои дары к священному камню у источника, она пристально вглядывалась в воду в надежде еще раз увидеть в прозрачной глубине лицо Владычицы.

– Я буду делать то, что скажут мне старшие. Они лучше меня знают волю богов.

Миллин расхохоталась.

– Может, кто-то из них и знает, но я сомневаюсь, – проговорила она. – Кейлин, во всяком случае, не стала бы этого утверждать. Она как-то сказала мне, что учение друидов – это опыт и знания, ниспосланные в старину всем людям – и мужчинам, и женщинам.

– И все-таки к мнению Лианнон прислушивается даже Верховный друид, – заметила Эйлан, срезая несколько листиков с куста звездчатки, который зеленел у подножия большого камня с солнечной стороны.

– Или просто делает вид, – возразила Миллин. – Однако Лианнон и вправду необычная женщина, и мы все обожаем ее…

Эйлан нахмурилась.

– Я слышала, кое-кто из женщин говорит, будто даже мой дедушка не смеет перечить ей.

– Иногда я тоже задумываюсь над этим, – отозвалась Миллин, перебирая срезанные Эйлан листики. – Срезай только листья; стебли ни на что не годятся. А знаешь, говорят, что в старину тот, кто рубил дерево, обязательно должен был посадить вместо него другое. Так полагалось по закону – чтобы леса не редели. А с тех пор, как сюда пришли римляне, деревья сажать перестали. Только рубят и рубят, так что в один прекрасный день в Британии не останется ни единого деревца…

– По-моему, наши леса такие же густые, как и раньше, – сказала Эйлан.

– Некоторые деревья сами пускают корни. – Миллин повернулась к Эйлан спиной и стала укладывать травы и листья, которые они насобирали.

– А травы? – поинтересовалась Эйлан.

– Мы срываем их понемногу, вреда от этого никакого. Через день или два на месте срезанных стебельков вырастут новые. Так, достаточно. Похоже, собирается дождь; нам пора возвращаться. Жрица, научившая меня разбираться в травах, обычно говаривала, что девственная природа – это сад Великой Богини и люди не вправе пользоваться его дарами, ничего не давая взамен.

– Никогда не слышала этого изречения, но, по-моему, прекрасно сказано! – воскликнула Эйлан. – Рубить деревья столь же неразумно, как и убивать самок животных. Это очевидная истина, если думать о вечности бытия…

– И все же некоторые глубоко уверены – или специально убеждают себя в этом, – что имеют право поступать с теми, кто слабее, как им заблагорассудится, – продолжала Миллин. – Я не понимаю, как римляне могут оправдывать свои деяния.

– Среди них тоже есть хорошие люди, которые так же, как ты и я, отвергают насилие и несправедливость, – осторожно заметила Эйлан. В эту минуту она думала о Гае. Он был разгневан не меньше Синрика, когда услышал рассказ о трагедии на острове Мона. Она не верила, что Гай способен поднять руку на слабого. Но ведь он наверняка знает, как тяжко страдают люди, которых угоняют работать на рудники. Их кормят впроголодь, они ходят в лохмотьях, постоянно дышат ядовитой пылью. Поэтому они так быстро умирают. Эта медленная казнь – жестокое наказание даже для воров и убийц. Но ведь муж коровницы не совершил никакого преступления.

И несмотря на все это, Гай убежден, что римляне делают благое дело – несут варварам цивилизацию. Возможно, он просто никогда не задумывался о несчастной участи рабочих рудников, потому что среди них не было его знакомых. Для нее эта проблема тоже приобрела конкретный смысл только тогда, когда на рудники забрали людей из их клана. Она ни о чем не догадывалась, это верно, но ведь ее отец и дедушка, несомненно, знали, как живут рабочие на рудниках, и тем не менее, они никак не пытались помочь им.

Ветер вдруг сменился на восточный, и тяжелые облака сразу же разразились дождем. Миллин взвизгнула и быстро накинула на голову платок.

– Мы утонем, если сейчас же не уйдем отсюда! – воскликнула она. – Бери свою корзину и бежим! Мы не должны промокнуть, если поторопимся.

Но к тому времени, когда девушки добрались до большого дома жриц, они промокли насквозь. Эйлан видела, что Миллин была радостно возбуждена: бег доставил ей удовольствие.

– Ну-ка скоренько переодевайтесь в сухое, девушки. А то еще схватите насморк, и мне придется потратить на вас все свои лекарства! – со смехом закудахтала Латис, подталкивая послушниц к двери. Сама она была уже старая и не ходила в лес за травами. – Только потом возвращайтесь сюда. Травы нужно разложить и перебрать, иначе они сопреют, и получится, что вы просто погубили растения, да и трудились напрасно!

Вскоре Миллин и Эйлан вернулись в кладовую. Девушки раскраснелись, кожа горела после растирания. Кладовая находилась сразу же за кухней, где постоянно топились печи, и поэтому в помещении было тепло и сухо. Потолочные балки были унизаны пучками трав. Чуть ниже плетеные подносы лениво вращались в струях горячего воздуха, поднимавшегося к потолку. На подносах сушились корни и листья растений. Вдоль одной стены высились полки с глиняными кувшинами. Напротив стояли мешки и корзины, аккуратно помеченные знахарскими печатями; в них хранились готовые к употреблению травы. Воздух в кладовой был пропитан едким запахом растений.

– Так ты и есть Эйлан? – Латис пристально посмотрела на девушку. Какая старая, думала Эйлан, вся в морщинах, словно высохший корень. – Да поможет нам Великая Богиня, с каждым годом они все моложе и моложе!

– Кто моложе, матушка? – пряча улыбку, поинтересовалась Миллин.

– Девушки, которых посылают служить Жрице Оракула.

– Я тоже говорила, что ее скоро пошлют на обучение к Владычице, – сказала Миллин. – Ну что, Эйлан, теперь ты мне веришь?

– Я и тогда поверила, – ответила Эйлан. – Просто мне казалось, что я для этого слишком молода и еще очень мало знаю и умею.

– Кейлин объяснила бы это так: жрецы не хотят, чтобы рядом с Лианнон находилась слишком ученая жрица. Девушка, которая много знает и умеет, стала бы задавать вопросы, проявлять ненужное любопытство. А если Жрица Оракула начнет задумываться над тем, что она делает, то может случиться так, что откровения Оракула не всегда будут совпадать с интересами друидов.

– Замолчи, Миллин! – воскликнула Латис. – Ты же знаешь, что это нечестивые речи. Так нельзя говорить – даже шепотом!

– Я говорю правду, и, если жрецам это не нравится, я спрошу их, почему они заставляют меня лгать. – Однако Миллин понизила голос. – Осторожно, Эйлан, ты неровно держишь корзину. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы собрать эти листья, и я не хочу, чтобы ты их вывалила на грязный пол.

Эйлан поправила корзину, которую держала в руках.

– Есть вещи, о которых нельзя говорить даже шепотом, хотя это и правда, – строго продолжала Латис.

– Да, – отозвалась Миллин, – это я уже слышала. И обычно это относится к таким истинам, о которых нужно кричать на весь белый свет.

– Очень возможно, что боги сочтут твои слова верными, – ответила старая жрица. – Но ведь тебе прекрасно известно, что здесь мы подчиняемся мужчинам, а не богам.

– Если уж запрещено говорить правду в стенах, отстроенных друидами, – упрямилась Миллин, – тогда где же, скажи на милость, это дозволено?

– О том ведают только боги! – промолвила Латис. – Мне удалось дожить до старости, потому что я занимаюсь травами, а больше ни во что не лезу, и тебе советую делать то же самое. Травы, по крайней мере, не лгут.

– У Эйлан нет такой возможности, – сказала Миллин. – Следующие шесть лун она будет постоянно находиться при Верховной Жрице.

– Всегда оставайся верной себе, дитя мое. – Старая Латис взяла девушку за подбородок так, чтобы Эйлан смотрела ей прямо в лицо. – Сердце не станет лгать; оно – твой самый надежный друг, надо только уметь понимать его.

Жрица сказала правду. В начале следующего месяца Лианнон призвала Эйлан к себе. Девушку подробно знакомили со всеми правилами церемониального этикета, наставляя, как прислуживать Верховной Жрице, когда она выходила к людям, то есть каждый раз, когда Лианнон покидала свои покои. Эйлан научилась наряжать Верховную Жрицу для праздничных церемоний. Это было непросто: во время приготовлений к священному обряду никто не смел коснуться тела Верховной Жрицы, даже кончинами пальцев. Эйлан делила с Лианнон долгие дни затворничества и после преданно ухаживала за ней, так как каждая служба отнимала у старой женщины много сил.

Вот тогда-то Эйлан и узнала, какой дорогой ценой платит Лианнон за то почтение и благоговение, которое ее окружало. Боги не доверяют человеку свои откровения безвозмездно. Лианнон порой бывала рассеянной и забывчивой, но, когда она перевоплощалась в Богиню, земные силы теряли власть над ней. Эйлан поняла теперь, что Лианнон избрали прорицательницей Великой Богини не за какую-то необычайную мудрость или недюжинную силу воли – она была способна, когда это требовалось, отрешиться от собственного «я».

Только скинув с себя вместе с повседневным платьем и подлинную человеческую природу, Лианнон могла впустить в свою бренную оболочку дух Великой Богини и говорить от ее имени. В такие мгновения она становилась поистине Величайшей Жрицей – она казалась Эйлан почти неземным существом. Лианнон служила орудием могущественных сил и за это терпела огромные телесные и душевные муки, однако она не роптала. Эйлан ни разу не слышала от нее жалоб и день ото дня проникалась к старой женщине все большим почтением и уважением.

Вскоре Эйлан впервые ступила за стены Лесной обители и вышла за пределы леса, который окружал святилище. Она сопровождала Лианнон. Тогда-то девушка и осознала, как сильно изменилась за последние недели. Даже Дом Девушек казался ей теперь непривычно чужим. Она почти не обратила внимания на то, что новоприбывшие послушницы поспешно уступали ей дорогу, когда она проходила мимо, и лишь потом поняла, что в их глазах она была отмечена той же неземной одухотворенностью, которую сама видела только в Лианнон.

Это был один из многих праздников – день летнего солнцестояния. Проводились спортивные состязания, разжигали большой костер в честь солнца; неподалеку от места проведения праздника, как всегда, раскинулась ярмарка. Все это Эйлан видела уже не раз, но после долгих месяцев затворничества в Лесной обители невыносимо было слышать громкие вопли огромной толпы. Эйлан задыхалась от бившего в нос едкого запаха людских тел и лошадиных крупов. Даже яркие куски материи, которыми торговцы прикрывали от солнца свой товар, раздражали ее.

На празднике летнего солнцестояния мужчины состязались в силе и ловкости, чтобы поразвлечь людей, доставить удовольствие богам; считалось также, что это поможет вырастить богатый урожай. Мужчины соревновались в беге, боролись, но Эйлан наблюдала за схватками без интереса. Она отметила только, как безобразны огромные потные тела, и удивлялась, что когда-то мысль о близости с мужчиной не вызывала в ней отвращения.

Победителю состязаний надевали венок, сплетенный из летних цветов, и провожали на почетное место. К этому времени Эйлан уже многое знала о тайных обрядах, ей были известны их суть и значение, и поэтому девушка с новым интересом наблюдала за ходом церемоний. В самые тяжелые годы, а в некоторых племенах раз в семь лет Царя Лета приносили в жертву богам, предавая огню на глазах нового избранника. И этот победитель состязаний тоже был осенен святостью древнего обряда, хотя в данный момент жизнь его была вне опасности. Наследники царских семей Британии были истреблены римлянами или романизированы, но оставались еще люди, готовые принести себя в жертву во имя счастья народа. Каждый год Священные Цари рисковали своей жизнью ради тех, кто уже не понимал значения их высокой миссии.

Если в течение года страну постигнет великое бедствие и потребуется принести жертву богам, этот молодой человек будет предан огню, несмотря ни на какие запреты римлян. А в награду за его готовность к самопожертвованию из всех мужчин он единственный имел право овладеть любой женщиной, которая ему приглянулась, даже если его избранница – жрица Лесной обители.

Эйлан старалась держаться поближе к Лианнон. Участники состязаний стали выхватывать из костра пылающие головешки, подбрасывая их вверх как можно выше, как бы вымаливая у богов хороший урожай. Праздник был в самом разгаре. Толпа неистовствовала, опьяненная креплеными напитками и захватывающим зрелищем. Но рядом с Верховной Жрицей Эйлан чувствовала себя в безопасности. Еще не было случая, чтобы даже Царь Лета посмел злоупотребить своими правами.

Эйлан сидела между Кейлин и Дидой. Ей нечего было бояться под защитой Лианнон и ее огромного мускулистого телохранителя. Массивная фигура Хау грозно возвышалась позади женщин. Эйлан надеялась, что и остальным жрицам ничто не угрожает.

Лишь по прошествии нескольких недель девушка узнала, почему ее подружка Миллин была такой бледной и молчаливой, когда уходила с праздника, и с тех пор часто испытывала недомогание. Как-то Эйлан искала Миллин по всей Лесной обители, но нигде не могла найти. И тогда Эйлид ей объяснила, в чем дело. Правда, к этому времени уже все жрицы толковали о несчастье, постигшем Миллин.

– Она беременна, Эйлан, – шепотом поведала девушке Эйлид, в недоумении качая головой, словно все еще не могла поверить в случившееся. – Ее выбрал победитель состязаний. Лианнон очень расстроилась, узнав об этом. Она рассердилась на Миллин и приказала ей на некоторое время уединиться в хижине у Белой заводи и поразмышлять о своем поведении.

– Но это же несправедливо! – воскликнула Эйлан. – Он ведь выбрал ее. Как она могла отказать ему? Это же грешно. Разве жрецы забыли законы исповедуемой ими веры?

– Старшие жрицы говорят, что ей следовало держаться от него подальше. В этой части Британии нет недостатка в женщинах. Во всяком случае, я уж нашла бы возможность спрятаться, если бы заметила, что приглянулась ему!

Эйлан пришлось сознаться самой себе, что и она постаралась бы как-нибудь уклониться от чести стать избранницей победителя состязаний. Но у нее хватило ума и такта не заявить об этом Миллин, когда та вновь вернулась в стены Лесной обители. Миллин пополнела, ее выпирающий живот не могло скрыть даже свободное платье.

Летние дни текли один за другим. Эйлан жила в Лесной обители уже два года.

Последние пять-шесть праздников она неотлучно находилась при Верховной Жрице – прислуживала ей, помогала готовиться к церемониям – и теперь уже без прежнего воодушевления думала о том, что когда-нибудь может стать прорицательницей Великой Богини. Однако девушка понимала, что, если друиды решат избрать ее Жрицей Оракула, никто не станет интересоваться ее мнением. Эйлан не могла не заметить, что каждый раз перед очередной праздничной церемонией, на которой Лианнон должна была оглашать волю Великой Богини, ее навещали жрецы, чтобы, по их словам, помочь подготовить Верховную Жрицу к обряду. Но однажды дверь в комнату Лианнон прикрыли неплотно. Она неожиданно распахнулась, и Эйлан увидела, как Арданос что-то монотонно бубнит на ухо старой женщине, которая к этому времени уже погрузилась в глубокий транс.

В ту ночь, после того как вызвали дух Великой Богини, Эйлан с еще большим интересом наблюдала за действиями и движениями Лианнон. Она билась в судорожных конвульсиях, приглушенно бормоча себе под нос какие-то слова. Порой это бормотание сменялось четкой и ясной речью. Зрелище было не из приятных. Лианнон напоминала ей вставшую на дыбы лошадь, словно в Верховной Жрице проснулся некий неведомый ей самой дух и вступил в противоборство с могучими силами, которые заполнили ее телесную оболочку.

«Они оплели ее своими сетями, – с ужасом думала девушка, сидя в ту ночь подле Лианнон, когда все было кончено. – Они околдовали ее, чтобы она беспрекословно выражала только их волю!»

Возможно, именно по этой причине иногда случалось и так, что дух Великой Богини не вселялся в Верховную Жрицу, хотя она с точностью соблюдала весь обряд. Тогда Лианнон отвечала, как подсказывала ей собственная мудрость, а может быть, она просто произносила то, что накануне говорили ей жрецы. Эйлан казалось, что такие церемонии наиболее мучительны и изнурительны для старой женщины. Но даже когда она по-настоящему впадала в транс, Богиня давала ответы только на те вопросы, которые ей задавали. Со временем Эйлан начала догадываться, что друиды позволяют задавать вопросы только тем людям, которым они доверяют. Некоторые пророчества Лианнон действительно узнавала из откровений Оракула, но, как выяснила для себя Эйлан, это были ответы на несущественные вопросы. И даже если эти откровения сообщила Верховной Жрице сама Великая Богиня, они не могли серьезно повлиять ни на тех, кто спрашивал, ни на тех, кто слышал ответы.

Когда Эйлан наконец открылось коварство деяний друидов, она была возмущена до глубины души. Ей хотелось немедленно, сию же минуту выплеснуть свое негодование, но кому сказать об этом? Кейлин в это время не было в Лесной обители: Лианнон послала ее с поручением к новой царице какого-то племени. А Миллин девушка беспокоить не хотела – она и без того жила в крайнем волнении, так как скоро должна была родить. Когда же у Эйлан появилась-таки возможность поделиться своими открытиями с теми, кому она доверяла, девушка поняла, что вряд ли кого удивит своим сообщением. Во всяком случае, для Кейлин и Диды интриги друидов давно уже не были тайной. Теперь ей стало ясно, о чем порой так яростно спорили эти женщины и почему Кейлин опекала Лианнон с нежной заботливостью и в то же время часто злилась на нее.

Но ведь Лианнон наверняка понимает, что друиды используют ее в своих целях. Она пришла в Лесную обитель не по принуждению; она знала, что должна будет подчиняться власти жрецов. И если им удается выражать через нее свою волю, значит, это происходит с ее согласия.

Именно так и обстояли дела в Лесной обители, когда пришла пора праздновать очередной Белтейн, где Эйлан должна была прислуживать Лианнон во время церемоний. Почти три года миновало с того дня, как она впервые переступила порог святилища.