Леся и Рус

Глава семнадцатая: Рус

Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь...

И вернуться в те места, где ещё горят сердца…

Dan Balan «Домой»

— В том, что я хотела тебя спасти…

Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.

Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.

— Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, — сглатывает, — не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и...ему был нужен ребенок.

Она немного молчит, обдумывая слова, собираясь с силами. А я глажу ее шрам, подыхая от осознания, что она могла умереть...тогда. И сейчас не лежала бы в моих руках и не исповедовалась мне, как священнику. И эти мысли сводят с ума. Я не спрашиваю, зачем Воронцову нужен был ребенок — я уже знаю. Хоть по Ксанке вижу, она ждет этого вопроса.

— Уже потом Игнату удалось вытащить меня и даже вернуть на работу.

Похоже, мне предстоит серьезный разговор с Крушининым.

— Как?

— Не знаю, — вздыхает. — Но я думаю, им просто понадобился козел отпущения. Планировали повесить собак на ту, кого не жалко. Тогда дело громкое было. Брата как раз внедрили в одну ОПГ[1]. У него, конечно, свои планы имелись, но и на нас он поработал. Тогда же я узнала, что он жив. Тогда же стала искать Богдану.

— Не нашла?

— Нашла, — выдыхает с тихим всхлипом. — Но я не смогла рассказать Виктории правду. Она любила нашу девочку. У Богданы было все…

Пока Виктория не решила самоубиться. И все, счастливое детство смыли в унитаз одним диагнозом. Ложным диагнозом. И зачем это понадобилось Воронцову, мне ещё предстоит выяснить.

— Нам не отдадут Богдану. По закону, усыновителем не может быть человек, который однажды был лишён родительских прав. Так что…

— Никто тебя ничего не лишал, — перебиваю. Она вскидывается и вся напрягается, словно тетива лука.

— Как это? Я сама лично подписала отказ.

— Тебя обманули.

Причем со всех сторон. Все эти годы ты жила во лжи, моя маленькая девочка. И мне уже неважно, почему ты отдала нашу девочку. Потому что только я виноват в этом. И сейчас я кое-что исправлю.

Аккуратно ссаживаю Ксанку с себя.

Она тут же закутывается в халат, но на мгновение я выхватываю темные линии рисунка на ее ноге. Сердце пропускает удар. Я знаю этот узор, но как он мог оказаться на коже Ксанки? Но она ничего не замечает, уткнувшись лицом в пушистый ворот. А я достаю из кармана домашних брюк смартфон, нахожу сканы документов, пролистываю, останавливаясь на важном, и протягиваю трубку Ксанке. Она смотрит внимательно, вчитываясь в каждую букву, беззвучно шевеля губами. А я думаю совсем о другом…

...Мрачный коридор с железными дверьми, за которыми гниют человеческие души. Когда-то я был художником...и на полотне сознания делаю широкие мазки...черные...совсем. Закрашивая ними краски жизни, что осталась за колючей проволокой. Мы проходим по длинным коридорам, минуем металлические ступени. Офицер впереди высок и молчалив. Он не знает, почему я здесь. Он только выполняет указания. А я пришел убедиться, что все сделал правильно.

В тюремном морге — туман резких запахов, которые тут же вгрызаются в тело, проникают под кожу, — и я точно знаю, что буду еще полжизни отмываться от них. Полумрак прячет под своим покрывалом старуху смерть, что таится в темных углах, не жалуя в своем царстве живых. Я не запоминаю дорогу, полностью доверившись проводнику. Чем меньше я запомню, тем меньше шансов бродить здесь в ночных кошмарах.

В комнате, где на столе лежит тело, накрытое простыней, неожиданно светло. Яркий свет режет глаза, и я невольно щурюсь. Низкорослый доктор заботливо предлагает нашатырь, но я лишь качаю головой. Мне не нужно прятаться от запахов — и не такое нюхал. Доктор лишь кивает. Здесь говорить кажется излишним. И только когда мне открывают лицо, врач не удерживается от ремарки:

— Вздернулся…

У него обескровленное лицо с посиневшими губами, а на белой коже шеи темная борозда, тонкая, как от струны. Нет, этот человек не повесился. Ему перерезали горло, а потом инсценировали самоубийство. Сделали все чисто и правильно. Не забыв напомнить, за что он подыхает.

Я смотрю в мертвое лицо человека, убившего мою сестру, и ничего не чувствую. Даже демоны не радуются свершившейся мести. Не урчат удовлетворенные видом трупа Кирилла Погодина. А я...передаю привет от Славки и ухожу, заколачивая гвоздями старый сундук с прогнившим прошлым…

— Я ничего не понимаю, — голос Ксанки вытягивает из коридоров морга. Растираю лицо, отгоняя мрачные мысли. На этот раз оставляя прошлое прошлому теперь уже наверняка. Я сделал то, что должен был, и ни о чем не сожалею. Моя маленькая сестренка теперь может спокойно жить в своем раю, а ее дочь никогда не упрекнет меня в том, что я позволил этой твари жить, пусть и в тюрьме.

— Руслан, — она вскидывает на меня совершенно потерянный взгляд и я рвано выдыхаю, потому что сердце бешено лупит по ребрам. — Здесь...здесь написано, что мой ребенок...умер?

И в глазах — тайфун, едва сдерживаемый. И яркая зелень потемнела.

— Я ничего не понимаю. Ведь Богдана...она жива. Или…?

— Богдана — наша дочь, — говорю твердо, едва ли не по слогам. Но, кажется, мои слова ее не убеждают. Похоже, у Ксанки с верой ещё хуже, чем у меня. Значит, будем убеждать фактами. — Во-первых, она похожа на тебя, как две капли воды, — вынимаю из ее рук телефон, нахожу фотографию нашей девочки, пьющей молоко на крыльце моего дома. Ксанка берет телефон дрожащими ладошками и едва не роняет, но я переплетаю наши пальцы, укладываю ее голову себе на колени. Она не сопротивляется, не отрывая взгляда от дочки. — Во-вторых, по анализу ДНК Богдана точно моя дочь. И твоя.

Ксанка молчит, принимая мои аргументы. А я запутываю пальцы в ее растрепанных и еще влажных после душа волосах. Медленно расчесываю, наслаждаясь их мягкостью и тем, как они тут же скручиваются в тугие локоны, едва стоит убрать пальцы. Сейчас, смыв с себя грязь и налет косметики, она такая теплая, родная и...кудрявая. А я уж было подумал, что за столько лет ее волосы потеряли свою прежнюю форму. Оказалось, еще вьются. И зачем она их обрезает вечно? Пытается убежать от себя? Так и подмывает спросить, получилось ли?

Но в голове неожиданно вспыхивает совсем другая мысль: как ее придурок-муж так легко смог отказаться от нее? Почему ни разу не пришел к следаку и не потребовал свидания? Почему не явился к Алексу? Почему, черт возьми, не сделал ровным счетом ничего, чтобы вытащить свою жену из СИЗО?

Не то чтобы меня беспокоит такая легкая капитуляция, но я видел взгляд Ксанки, когда она увидела подпись мужа на документах о разводе. Видел ее боль, притаившуюся на дне зеленых омутов. И не хотел, чтобы это сломало ее. А значит, придется встретиться с Корзиным снова и расставить все точки. Возможно, это прольет хоть какой-то свет на то, кто подставил Ксанку. Потому что пока в этом направлении глухо со всех сторон. И если ее бывший муж имеет хотя бы косвенное отношение к этой подставе, сама лично позабочусь, чтобы его жизнь превратилась в ад.

— Руслан, — погруженный в мысли, не замечаю, что Ксанка снова сидит и пытливо смотрит на меня.

Растираю ладонью лицо и тихо ругаюсь, потому что на ладони ее запах: немного мяты и ваниль. Она пахнет моим шампунем и собой. Той девчонкой, которая ворвалась в мою жизнь вместе с летней грозой. И так прочно в ней обосновалась, что выдрать ее из нее равно самоубийству. Я знаю точно, потому что пытался не раз.

Кажется, я снова выпадаю из реальности, потому что на плечо ложится холодная ладошка. Перевожу взгляд на настороженную Ксанку, кусающую губы.

— Расскажи мне… — она шепчет, прижимая к груди мой смартфон. — Пожалуйста.

Я понимаю, о чем она просит, без лишних вопросов. И не пытаюсь ни о чем спрашивать, как и забрать из ее рук телефон. В нем, как оказалось, вся ее жизнь. Я чувствую это, как и ее волнение, страх и даже панику.

Но я совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, с главного. С того, что мучило ее столько лет.

— Меня реабилитировали десять лет назад.

Она рвано выдыхает. Совсем растерянная, как потерявшийся в супермаркете ребенок. Черт! Хочется прижать ее к себе, успокоить, забрав все страхи. Я вынесу даже ее боль, что ширится на дне зеленых глаз, влажных от слез.

— Как? — все-таки срывается с ее искусанных губ.

— Твой брат, — и вижу, как она вздрагивает, словно от удара. Стояла бы — упала и разбилась к чертовой матери. Потому что именно сейчас я понимаю, что сломал ее своим признанием. Она закрывает глаза. Из-под дрожащих ресниц скатываются слезы. Две такие крупные, как в идиотских мелодрамах, вот только сейчас я верю каждой, и мои демоны скулят вместе с ней. — Он вытащил меня из психушки и дал...свободу. Только я совершенно в ней потерялся. Я свихнулся. Не мог жить среди людей. Пока однажды не обнаружил себя ночью на улице с разбитыми в кровь руками. Рядом сплевывал кровь какой-то пацан.

— Боже… — едва слышное в ответ.

Понимаю, да. У самого тогда такая паника была внутри, что хотелось трусливо сбежать. И, наверное, я бы так и сделал, если бы не наткнулся на шальной взгляд и абсолютно сумасшедшую улыбку.

— Его звали Стас. Много лет спустя выяснилось, что этот Стас – лучший и единственный друг Кота. А тогда мы напились вдрызг и разбежались после. А я сам пришел к Алексу и попросил вернуть меня обратно. Он вернул, а потом злился, что я семь лет отказывался от его помощи.

А три года назад пришел и потребовал вернуть долг.

— А открытки? — она забирается на диван с ногами, садится на колени.

— Открытки мне привозил Сварог. Некоторые присылал, а я… — придумывал сказку, где только ты и я. — Я хотел, чтобы ты была счастлива.

— Врешь, — неожиданно легко парирует она. — Если бы ты действительно этого хотел, то просто исчез бы из моей жизни раз и навсегда.

Бьет наотмашь словами и злостью, взвинтившейся в ней до запредельных цифр. Да, она права. Но я не мог исчезнуть, потому что слишком сильно нуждался в ней.

Тогда, когда я написал первую открытку, я понял чувства Стаса, который безумно любил чужую женщину. Я тоже любил чужую женщину. И сейчас люблю. И она по-прежнему не моя, хоть и носит вот уже несколько часов мою фамилию.

— Я этого хотела, очень сильно, — признается она. — И я боялась, что если ты вернешься, моя жизнь развалится.

И она развалилась, а я приложил к этому руку. Но, сожри меня все демоны ада, ни о чем не жалею.

— Зря боялась, — на ее дрожащих губах расцветает улыбка. Едва заметная, мечтательная. Она снова перевернула мой мир. Неужели она...рада?

— Тебе нужно поспать, — заталкивая поглубже собственную неконтролируемую радость, такую дикую и обжигающую. Окатываю самого себя простыми словами и мыслями, что не мне она рада, а дочери. Только тому, что я вернул Богдану в ее жизнь. И хоть я понятия не имею, чем обернется их встреча, я знаю одно: у нашей дочери огромное сердце и она найдет в нем место для своей матери, наделавшей кучу ошибок.

Мы оба их наделали. А теперь лихорадочно пытаемся исправить. Глупо, потому что прошлого не изменить. Зато в наших руках сотворить будущее. И я не упущу этот шанс. Даже если Ксанка никогда не полюбит меня. В конце концов, я давно научился любить за двоих.

— Мы не договорили, — упрямится моя рыжая Земляничка. — А я больше не хочу возвращаться к этому.

Что ж, я с тобой согласен, моя девочка.

— Ладно, — тру переносицу, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, где факты и только факты. — У ребенка Воронцовых была врожденная патология, несовместимая с жизнью.

— Я знаю. Воронцов поэтому искал ребенка. Я тогда у него спросила, почему он не возьмет ребенка из детдома, там же столько брошенных.

— Полагаю, он ничего не ответил?

— Да, мастерски сменил тему. А я не стала вдаваться в подробности. Тогда я решила, что он не хочет травмировать жену.

— Ты правильно решила, — киваю. — Только усыновление никак не прошло бы мимо Виктории. Поэтому он просто поменял детей, а врачи — заключение. И вышло, что ты родила мертвого мальчика, а Виктория — живую и здоровую девочку. Все просто.

— Просто, — эхом отзывается Ксанка. — У Воронцова уже тогда были деньги и связи. И я думала, он поможет мне. Он мог. Ведь мог?

— Мог, но не стал. Он получил свое, а потом сделал так, что ты поверила, что он выполнил свою часть сделки.

— Боже, — в который раз за этот разговор выдыхает Ксанка, — какая же я была дура, — отрывает от груди телефон, смотрит на фото, оглаживает его большим пальцем. — Прости меня, — поднимает на меня глаза, налитые слезами. — Прости. Я так перед тобой виновата. Я…

Я не даю ей договорить. Просто сгребаю ее в охапку, глажу спину, успокаивая, и мягко целую макушку.

— Тебе нужно поспать. И это не обсуждается.

— Вряд ли я смогу заснуть.

Хмурюсь. Мне совершенно не нравится ее настрой. Ей нужно отдохнуть, иначе к утру она будет похожа на зомби.

— Могу спеть колыбельную. Хочешь?

Она вскидывается и смотрит с таким удивлением, точно чудо увидела. Смеюсь тихо, наслаждаясь палитрой чувств на ее лице. Любуясь ее откровенностью.

— Давай, ложись.

Укладываю ее на зеленые подушки, которые я скинул с дивана, когда усаживался на него. Укрываю пледом, притащенным из спальни минуту назад. Беру гитару.

— Ты все-таки играешь, — улыбается.

У меня внутри все переворачивается от этой улыбки. Тает теплом по венам и нежностью впрыскивается в самое сердце. Точный удар и я снова живу. Пусть недолго, но сейчас я нужен ей.

Пальцы касаются струн. Неуверенно. Привыкая после долгой разлуки. Гитару приволок Кот в очередной из моих ночных кошмаров.

— Не хочешь рисовать — играй, — заявил он семь лет назад, когда я наотрез отказался рисовать. Он же и научил играть, восхищаясь, как быстро я схватываю.

— У тебя абсолютный слух, — изумлялся друг. — Какой же ты идиот, Пепел.

— Нет, я псих. У меня и справка есть, — ухмылялся я в ответ.

И играл…

На удивление меня затянуло. Ноты, аккорды, трепет струн. Это была не просто игра...магия. И если раньше моей магией были кисти и краски, то тогда ими стали голоса струн.

Голос звучит тихо, убаюкивая. Ксанка прячет под щеку ладошки, жмурится от удовольствия, а потом расслабляется, засыпая.

Откладываю гитару. Пальцы дрожат, когда я укрываю ее плечи, а тихий шепот окончательно усмиряет демонов.

— Спасибо, что ты вернулся…

И они покорно ложатся у ее ног, безнадежно прирученные простыми словами.

Сажусь на пол у дивана и ловлю себя на мысли, что подобное мое положение уже входит в привычку. Сперва у кровати Богданы, теперь вот с Ксанкой. Определенно, эти женщины вьют из меня веревки. Впрочем, я ничего не имею против.

Но в отличие от Ксанки, мне не удается заснуть. Что-то тревожит, холодом пересчитывает позвонки, превращает в хаос мысли. Встаю, подхожу к окну, всматриваясь в огни ночного города. Ищу в темных улицах ответ на свое предчувствие.

Он находится в телефонном звонке. Осторожно забираю телефон, который Ксанка спрятала под подушку, и отвечаю, чтобы через мгновение сойти с ума от короткой фразы:

— Рус, Богдану пытались похитить.

____

*Кирилл Погодин - персонаж книги "Перекрестки судеб. Стася и Тим"