Летним вечером

ПРИЯТЕЛИ

Илья, худенький темноглазый мальчуган лет двенадцати, сидел под навесом ветхого сарайчика и уныло ковырял носком ботинка мокрую землю. Рядом сидели его приятели Сережка и Витька и тоже невесело посматривали друг на друга.

Уже целую неделю моросил мелкий нудный дождь. Серое небо затянуло такой плотной и мутной пеленой, что во дворе наступили сумерки, хотя был всего пятый час. Порывами налетал ветер, гремел железным листом на крыше, шевелил голые ветки деревьев, и казалось, что деревьям тоже грустно и они печально шепчутся, вспоминая ушедшее лето.

Нет, невесело жить на свете в такую погоду, особенно когда уроки уже сделаны, пионерский сбор перенесли на будущую неделю и заняться решительно нечем.

Открылась дверь подъезда, вышла из дома старая бабка Мануйлова, которую мальчишки называли Мануйлихой, и, согнувшись, прошаркала по двору калошами, как всегда ни на кого не глядя. Должно быть, пошла в магазин. Жила Мануйлиха с дочерью в четвертой квартире. Летом дочь неожиданно заболела и умерла, и осталась старуха одна-одинешенька и еще больше сгорбилась и согнулась.

Илья проводил ее взглядом и кивнул на груду поленьев, беспорядочно сваленных возле забора:

— Мануйлихе сегодня дров привезли.

— Знаем, — нехотя отозвался Сережка, и снова под навесом воцарилось молчание.

Илья задумчиво почесал подбородок, и лицо его оживилось. Он повернулся к приятелям:

— Давайте, ребята, распилим дрова Мануйлихе.

— Верно! — подхватил Витька, и глаза его загорелись. — Видел я сегодня из окна, как она дрова колола. Тюкнет топором, а топор из рук вываливается.

Сережка презрительно сощурился и поглядел на друзей с откровенной насмешкой:

— Вы спятили, что ли, оба? Мануйлихе дрова пилить! Да я лучше умру десять раз, чем распилю ей хоть полено.

— Как хочешь, — сказал Илья. — А мы будем. Верно, Витя?

— Конечно, распилим, — согласился Витька и тут же побежал за пилой и топором.

Сережка недовольно нахмурился и отошел в сторону. По правде говоря, и он согласился бы помочь кому угодно, но только не Мануйлихе. По его твердому убеждению, вредней и злее этой старухи не было в целом свете. Многим мальчишкам доставалось от нее, но это были сущие пустяки по сравнению с тем, что вытерпел из-за Мануйлихи Сережка.

Летом, например, он сделал из фанеры планер. Очень красивый получился планер. Сережка выкрасил его красной краской и запустил во дворе. Планер взмыл вверх, но то ли ветер на него подул сбоку, то ли руль отогнулся, но планер вдруг сделал красивый разворот и ткнулся в Мануйлихино окно.

Стекло разбилось вдребезги, Мануйлиха пожаловалась сережкиной матери, и Сережка пережил много неприятных минут.

Странный народ эти взрослые. Как будто он нарочно разбил стекло!

А в конце августа случилась новая неприятность, которую Сережка до сих пор не мог вспомнить без горечи и обиды.

Он с мальчишками играл тогда во дворе в футбол и так сильно ударил по мячу, что тот перелетел через забор в огород и упал между грядок с морковью.

Сережка перелез за ограду и выбросил мяч, но как раз в это время во дворе появилась Мануйлиха. Увидев Сережку возле своих заветных грядок, она замахала руками и побежала к нему, отчаянно ругаясь и не слушая никаких объяснений. Сережка успел перескочить через забор, но это не спасло его.

За ужином мать сказала с укором:

— Что ж это ты, милый сын, старушкиной морковкой надумал полакомиться? И не совестно тебе! Ведь большой уже! Или голоден?

Отец длинных разговоров не любил. С шумом отодвинув пустую тарелку, он отрубил коротко и внушительно:

— Еще раз обидишь старуху — выпорю как Сидорову козу.

Сережка был так ошеломлен этим чудовищным несправедливым обвинением, что даже не стал оправдываться. Да и к чему? Все равно ему не поверили бы. Он вылез из-за стола голодный и с тех пор окончательно невзлюбил Мануйлиху.

И вот теперь ему предлагают пилить ей дрова!

Угрюмо смотрел он, как Илья с Витькой положили на самодельные козлы полено и как из-под зубьев пилы тонкой струйкой полетели желтые опилки. Скоро ему стало нестерпимо скучно. Когда Илья взмахнул топором и ударил по полену, Сережка не вытерпел:

— Ну, кто так колет? — хмурясь, сказал он. — Зачем ты поперек сучка бьешь? Ты коли вдоль. Видишь, вот тут трещина есть. Дай покажу.

Илья отдал топор и незаметно подмигнул Витьке. Сережка поставил полено, ловко расколол его пополам и затем принялся раскалывать надвое каждую половину. Скоро работа захватила его, и Илья с Витькой едва поспевали за ним.

Когда все дрова были распилены и расколоты, друзья сложили их под навес. Управились они вовремя.

Едва Сережка положил последнее полено, как во двор с улицы с кошелкой в руке вошла Мануйлиха. Она прошла в подъезд и тут же вышла обратно с топором, но увидев под навесом ровную поленницу, выронила в замешательстве топор. Догадалась сразу.

— Мальчики… сыночки мои, — тихо сказала она, и голос ее задрожал.

Совсем близко Сережка увидел ее впалые щеки, покрасневшие глаза, окруженные сеточкой морщин, седые волосы и вдруг понял, что она совсем не злая, а только очень старенькая и лиха всякого перевидела, должно быть, немало. И неожиданно для приятелей и для самого себя он пробормотал смущенно:

— Мы вам теперь всегда помогать будем. Вы не беспокойтесь.

Опять налетел ветер, загрохотал железным листом, прогнал по лужам мелкую рябь. Стало еще темнее, но друзьям, разгоряченным работой, осенний вечер уже не казался таким хмурым и сумрачным. Мутное небо не нагоняло больше ни уныния, ни тоски. Нет, совсем неплохо жить на свете даже тогда, когда с утра до вечера накрапывает мелкий, противный дождь и дали затянуты серой пеленой тумана.