Гала лежала в шезлонге с подушками на веранде дома Фармингемской фермы. Она вытянула ноги и закрыла глаза, но не спала. Она была так счастлива и не хотела упустить этот прекрасный полдень. Она слышала взволнованный голос Джона, который доносился со стороны конюшни, где Харрисон и Маркус давали ему первый урок верховой езды на его новом пони, и она могла уловить запахи чего-то очень вкусного, готовящегося на кухне.
Она жила здесь уже два месяца, восстанавливая силы после падения. Наконец сняли гипс, и она начала приходить в себя. Но не совсем — поправила она сама себя. Она чувствовала себя новой Галой.
Сквозь прикрытые веки она видела бледную картину Гартвейта. Его мрачные серые террасы, груды шлака и сланцев, типичная картина городка, где добывают уголь. Она с печалью подумала о своей матери. Она только теперь поняла, как была привязана еще совсем молодой к такому непоседливому ребенку… Она снова вспомнила этот случай в школе с Вейном Брейсуэллом. Все прошло. Ушло сознание вины, что она не оправдала надежды матери, не поймала Вейна за руку, когда он падал. Все последующие годы юности, когда она плутала в поисках самой себя. Теперь она покончила с этим. Она была сама собой, независимо от того, звали ли ее Хильда, или Гала, или в будущем миссис Маркус Ройл.
Открыв глаза, она посмотрела на сад, полный цветов, чудесный старый итальянский фонтан, который Харрисон и Джесси-Энн купили в Италии во время второго медового месяца, как они говорили. Это была скульптура переплетенных в объятиях любовников с русалками и морскими раковинами внизу, через которые бежали тонкие струйки воды, как освежающий дождь в жаркий полдень. Недалеко от конюшни она видела, как Маркус седлал элегантную арабскую кобылу, которая была гордостью Джесси-Энн, Джона в плетеном седле на своем пони: шлем, небрежно отброшенный назад, новые кожаные сапоги, настоящие, ковбойские, с которыми он не расставался, надетыми на босые ноги.
Слава Богу, что Джон не пострадал в этой ужасной пытке с Лориндой. Но она никогда не привыкнет к длинному шраму на красивом лице Джесси-Энн, хотя казалось, что ни она, ни Харрисон не замечают его. Гала знала, что со временем он превратится в белую линию. Конечно же, счастье Джесси-Энн проистекало не от сознания ее собственной красоты, а от любви к Харрисону, к ее собственному сыну и новому ребенку, которого она ждала.
Да, это ее новая семья, думала Гала с удовольствием. Она любила этих людей, и они любили ее такой, какой она была. Это Джесси-Энн, та, на которую она старалась быть похожа с самого раннего детства, которая всегда вдохновляла ее, Каролина, которая помогла ей оценить саму себя, это была Даная, дорогая, чудесная Даная, которая и создала образ Галы-Розы, модели, чьи фотографии украшали обложки не менее шести основных журналов года… Хотя для Данаи это было не таким уж успехом. Она была всегда впереди, опережая всех в мире, со своим фотоаппаратом и Виком Ломбарди. Открытия Данаи — фотографии Галы, показанные повсюду, — были выдающимся успехом, завоевали похвалу своих собратьев фотографов, а также критиков и публики. Выставка ее фотографий побывала во многих больших городах, привлекая огромные толпы. Но Даная даже не остановилась оглянуться, что происходит. Она навещала Галу вместе с Виком в госпитале, и они поплакали друг у друга на плече, говоря, что это была ее вина, и обвиняя себя в случившемся, пока эта боль не покинула их. А затем Даная исчезла, ища счастье где-то.
— Привет, соня, — окликнул ее Маркус, тихонько подергивая за русые волосы. — М-м-м, я чувствую запах чего-то вкусного!
— Я тоже, — поддакнул Харрисон, следуя за ним.
— Я тоже! — воскликнул Джон, бросаясь за ними на веранду.
— Мне кажется, что что-то подгорает, — сказал Харрисон появившейся в дверях Джесси-Энн с виноватой улыбкой на губах. Фартук подчеркивал ее округлившийся животик, щеки пылали, и волосы были растрепаны.
— Это яблочный пирог, — сказала она. Они уже явственно чувствовали запах.
— Я забыла сказать вам, что раньше никогда не пекла.
И Гала подумала, что это смех ее семьи — самый приятный звук, который она когда-либо слышала.