Лев Гумилев

Лев Николаевич Гумилёв написал множество книг – одна лучше другой (о статьях или художественных произведениях я уже и не говорю). Но есть среди них главная, которая сегодня входит в «золотой фонд» современной науки. Ее название известно любому культурному человеку — «Этногенез и биосфера Земли». Эта книга из тех, что создавалась автором на протяжении всей его сознательной жизни. А когда пришла пора сесть за письменный стол, чтобы написать первую страницу, в голове давно уже сложилось почти всё произведение целиком. Потому-то так легко и радостно было трудиться Гумилёву над своим детищем. За каждой строкой по существу стоял опыт всей его жизни. Написать книгу легко — было бы время да желание! Гораздо труднее сломать устоявшиеся научные стереотипы, преодолеть идеологические догмы и инерцию мышления псевдоученых и патологический страх издательских работников, боящихся брать на себя малейшую ответственность за публикацию крамольного труда гонимого автора.

У этой книги Льва Николаевича Гумилёва оказалась нелегкая судьба. Печатать ее запретили сразу же. Разрешили депонировать. Существовала в те времена такая хитрая форма обнародования научных работ: один машинописный экземпляр сдавался на хранение в специально созданный для этого Всесоюзный институт научной и технической информации (ВИНИТИ), где ксерокопию работы в принципе имел право заказать любой желающий. По утвержденному положению, если заказы на депонированную работу становились массовыми, ее обязаны были напечатать типографским способом. Но на книгу Гумилёва сие правило не распространилось, и ее ожидала совершенно иная участь: спустя некоторое время эпохальный труд вообще перестали размножать и пересылать заказчикам. Как результат репрессивной политики властей — на «черном» книжном рынке цена успевших разойтись экземпляров достигла астрономической цифры. Гумилёву же по-прежнему продолжали чинить препятствия по всем направлениям. На его голову обрушился очередной вал разнузданной критики. Но Лев Николаевич как истый пассионарий не привык без боя сдавать позиции. Он обстоятельно (устно и письменно) отвечал своим многочисленным оппонентам и завистливым недругам, обращался в официальные инстанции, искал (и получал) поддержку и у известных ученых, и у скромных подвижников науки.

Высокую оценку монографии Гумилёва дал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906—1999). Вместе с другими именитыми учеными он обращался непосредственно в ЦК КПСС. В своей официальной рецензии он утверждал: «<…> Книга Л. Н. Гумилёва "Этногенез и биосфера Земли" (защищенная автором как вторая докторская диссертация и депонированная в ВИНИТИ), в которой он дает систематическое изложение своих представлений об этносе как связующем звене между природой и человеком, уже почти десять лет привлекает к себе пристальное внимание самого широкого читателя. Причина тому — необычайная постановка проблемы, широта обобщения огромного фактического материала всемирной истории и географии, необычайная эрудиция автора, соединение исторического, географического и биологического взглядов на предмет исследования на базе системного подхода. Как специалист по истории культуры, объединяющий филологию, искусствоведение и историю, я приветствую такое расширение научного видения в сторону естествознания, и в частности, в сторону географии.

Л. Н. Гумилёв вводит в науку новое понятие, психологическую доминанту — пассионарность. Слово это уже прочно обосновалось в лексиконе русского научного языка, поэтому я не считаю необходимым на нем специально останавливаться. Благодаря своему нововведению Л. Н. Гумилёву удалось ответить на фундаментальный вопрос: почему возникают и исчезают народы (этносы)? Ответом на него явилось учение о пассионарных толчках и процессах этногенеза, вызываемых этими толчками и протекающих в биосфере Земли.

Описание пассионарности и открытие пассионарных толчков — одно из крупнейших достижений отечественной науки, которое ставит имя Л. Н. Гумилёва в один ряд с именами замечательных ученых-натуралистов В. И. Вернадского, К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского, Н. И. Вавилова. Впро­чем, окончательную оценку трудам Л. Н. Гумилёва должны вынести ученые-естественники, хотя, я думаю, что моя оценка ученого-гуманитария недалека от истины. Со своей, гуманитарной стороны не могу не отметить глубокого профессионализма Л. Н. Гумилёва как историка, обладающего к тому же удивительным талантом облекать полные строгости исторические доказательства в форму живого неутомительного повествования.

Книга «Этногенез и биосфера Земли» читается захватывающе, как роман с детективным сюжетом. Первый выпуск (Звено между природной средой и обществом) — это интригующая завязка, из которой мы узнаем, что этнос — это на самом деле не совсем то, что мы о нем думали до сих пор. Это не язык, и не раса, и не общество… Более того, оказывается, что ни одна из нам известных его характеристик не может быть абсолютной отличительной его чертой. Здесь же мы узнаем, почему не состоятельны взгляды на всемирную историю Арнольда Тойнби и академика Н. И. Конрада. Обезоружив таким образом читателя, автор во втором выпуске (Пассионарность) предлагает пока в качестве гипотезы идею о пассионарности как таинственном факторе Х — причине этногенеза, а затем в третьем выпуске с криминалистической точностью проводит доказательство того, что у этносов как и у всего живого на Земле есть возрасты. Финал работы — драматическая развязка, из которой читатель узнает об этнических антисистемах и об обновляющей этносферу силе — пассионарных толчках <…>».

Каждый, кто хотя бы однажды держал в руках «Этногенез и биосферу Земли», прекрасно знает, как легко читается эта в целом очень серьезная монография. На сей счет Лев Николаевич говаривал: «Я убежден, что история должна быть интересной, а не скучной». В книге Гумилёва непривычно всё — язык, стиль, подача материала, аргументация. Один зачин чего стоит! Видел ли кто-нибудь подобное начало научного трактата?

«ВВЕДЕНИЕ: О ЧЕМ ПОЙДЕТ РЕЧЬ И ПОЧЕМУ СИЕ ВАЖНО, в котором обосновывается необходимость этнологии и излагается взгляд автора на этногенез, без аргументации, коей посвящена остальная часть трактата, где автор поведет читателя через лабиринт противоречий.

Боязнь разочарования. Когда читатель нашего времени покупает и открывает новую книгу по истории или этнографии, он не уверен, что прочтет ее даже до середины. Книга может показаться ему скучной, бессмысленной или просто не отвечающей его вкусу. Но читателю-то еще хорошо: он просто потерял два-три рубля, а каково автору? Сборы сведений. Постановка задачи. Десятилетия поисков решения. Годы за письменным столом. Объяснения с рецензентами. Борьба с редактором. И вдруг все впустую – книга неинтересна! Она лежит в библиотеках… и ее никто не берет. Значит, жизнь прошла даром.

Это так страшно, что необходимо принять все меры для избежания такого результата. Но какие? За время обучения в университете и в аспирантуре будущему автору нередко внушается мысль, что его задача – выписать как можно больше цитат из источников, сложить их в каком-либо порядке и сделать вывод: в древности были рабовладельцы и рабы. Рабовладельцы были плохие, но им было хорошо; рабы были хорошие, но им было плохо. А крестьянам жилось хуже.

Все это, конечно, правильно, но вот беда – читать про это никто не хочет, даже сам автор. Во-первых, потому, что это и так известно, а во-вторых, потому, что это не объясняет, например, почему одни армии одерживали победы, а другие терпели поражения, и отчего одни страны усиливались, а другие слабели. И, наконец, почему возникали могучие этносы и куда они пропадали, хотя полного вымирания их членов заведомо не было. <…>

Автор данной книги поставил вопрос о степени нашего знания, а точнее – незнания предмета, которому исследование посвящено. То, что на первый взгляд просто и легко, при попытке овладеть сюжетами, интересующими читателя, превращается в загадку. Поэтому обстоятельную книгу писать надо <…>».

Фундаментальная монография «Этногенез и биосфера Земли» представляла собой основу еще одной диссертации — на сей раз на соискание ученой степени доктора географических наук. Изредка отдельные ученые решаются на подобный шаг, руководствуясь самыми невероятными мотивами — от появляющейся возможности заниматься исследованиями в каких-либо смежных областях до, так сказать, «куража ради». Прибавки к зарплате вторая диссертация не давала, но душу подчас согревала… Льву Николаевичу, однако, она принесла очередную порцию неприятностей. Сама защита, состоявшаяся в 1974 году, прошла успешно. Из 21 члена ученого совета 19 проголосовали за присуждение искомой степени. Творческая дискуссия и традиционный в таких случаях банкет порадовали всех их участников. А на берегах Невы (да и по Москве тоже) о гумилёвской защите ходили легенды. Однако Высшая аттестационная комиссия (ВАК) заняла деструктивную позицию и отклонила диссертацию Л. Н. Гумилёва.

Наталья Викторовна Гумилёва вспоминала: «Как ни смешно, к решительным шагам подтолкнула его я.

– Знаешь, Лёв, что-то стало скучно, – сказала я. – Что бы это нам придумать, как бы оживиться, все-то одни огорчения.

А он мне брякнул:

– Хочешь, я вторую докторскую защищу?

– Хочу, – сказала я.

И тут на меня навалилась тяжелая работа. Машинистка, которая всегда перепечатывала его рукописи, отказала, другой не нашлось. Пришлось мне осваивать новое ремесло. За семьдесят рублей мы купили допотопную машинку “Континенталь”. Ей сто лет, зато вся железная! И вот я двумя пальцами начала «грохать» диссертацию.

В университете очень доброжелательно отнеслись к затее Л.Н. Сергей Борисович Лавров, Борис Николаевич Семевский, сотрудники кафедры быстро организовали оформление документов. Оппоненты были приглашены из Москвы, – доктор географических наук Э.М. Мурзаев, доктор биологических наук Ю.П. Алтухов и доктор географических наук A.M. Архангельский.

И вот в мае 1974 г. состоялась защита. Это был замечательно интересный спектакль в большом зале Смольного (там в ту пору помещался географический факультет). Публики собралось огромное множество. Лёв вышел на кафедру и воскликнул: «Шпагу мне!» Ему подали палку-указку. Он выступил прекрасно. <…> Очень лестной для Льва была речь этнографа Ю.А. Маретина, чьи выступления всегда были яркими и дельными. (Как ни печально, с работы, его выгнали.) Но ВАК отказал Л.Н. в присуждении степени доктора географических наук – «за хорошее знание истории» (!)».

По указанию сверху ВАК вынесла отрицательное заключение, навсегда запятнавшее его репутацию. С этого момента в научной жизни Льва Николаевича наступила новая «черная полоса». Работы Гумилёва (за исключением узкоспециальных) перестали печатать. Центральные издательства одно за другим и под надуманным предлогом отклоняли рукописи его книг и статей. В научной и околонаучной периодике регулярно организовывались показательные проработки крамольных идей. Некоторые борзописцы даже сумели составить себе имя на огульной критике опального ученого. Иных маститых авторов ныне вспоминают (и впредь будут вспоминать) только потому, что они в свое время «отметились» злобными нападками на Л.Н. Гумилёва. В особенности преуспел в огульной критике ученого-пассионария академик Юлиан Владимирович Бромлей (1921— –1990) (получивший от Гумилёва удачное и вполне оправданное прозвище — «Бармалей»[47]), который возглавлял Институт этнографии Академии наук СССР. Академик являлся типичным представителем бесплодного схоластического теоретизирования , процветавшего в те времена — особенно в гуманитарной и обществоведческой сфере. Однажды Бромлей получил предложение от московского телевидения выступить одной из познавательных передач в дискуссии с Гумилёвым, академик отказался, заявив, что он, дескать, тугодум, а его оппонент соображает быстро и, не задумываясь, отвечает на любые вопросы. Встреча «один на один» не состоялась[48].

О зловредной деятельности Ю. В. Бромлея и его окружения в отношении Льва Николаевича наглядно свидетельствует и факт, приводимый в воспоминаниях Натальи Викторовны Гумилёвой: «<…> Тем временем на кафедре Ленинградского университета освободилось место заведующего отделением этнографии, и тут возникла возможность, наконец, назначить на эту должность доктора наук, коим только и являлся в Ленинграде Гумилёв. Будь это так, развитие советской этнографии пошло бы иным путем. Но Бромлей, директор Института, персона важная во властных структурах, поставил на это место Рудольфа Фердинандовича Итса, который и был-то тогда кандидатом наук. Но ему быстро присвоили звание доктора наук, а далее отделение этнографии постепенно превратилось в поле социальных химер неудачников от науки, не случайно отсюда вышли политики-демагоги, разрушившие через много лет СССР, люди без знаний, но с умением решать во властях национальные проблемы России, приведшие к крови. Последствия были самые печальные. Подчиненные обязаны были выполнять предписания Бромлея. Он нанес огромный вред нашему государству своими безграмотными советами и советами со своими друзьями, не знавшими нашей страны. Ибо ни истории, ни географии, ни этнологии они глубоко не знали, но упорно лезли в политику. Афганистан – на совести Бромлея и всей советской этнографии <…>».

«Академик В. Г. Трухановский объяснил мне, почему меня там (в АН СССР. — В. Д.) ненавидят, — вспоминал Лев Николаевич. — Три причины. Причина первая. "Вы пишете, — сказал он, — оригинальные вещи, но это не страшно, все равно мимо нас вы не пройдете, нам же их и принесете! Хуже другое (второе. — В. Д.) вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают. Кто же это может вынести <…>». Тогда же с подачи недругов, партийных и научных бюрократов в стране вошел в обиход придуманный ими ярлык «гумилёвщина», с помощью которого не раз расправлялись с другими нетривиально мыслящими учеными.

Впрочем, не все высокопоставленные партийно-государственные чинуши занимали обструкционистскую позицию в отношении учения Л.H. Гумилёва. Приятным исключением явился известный общественный деятель (и тоже поэт) Анатолий Иванович Лукьянов, работавший в то время в Президиуме Верховного Совета СССР. В силу своих административных возможностей, которые укреплялись по мере его карьерного роста, Лукьянов активно защищал Льва Николаевича от нападок разного рода научных и иных чиновников, а став в конце 1980-х годов Председателем Верховного Совета СССР, активно содействовал публикации его книг. Познакомились они в 1968 году, когда Гумилёв приезжал в Москву по делам, связанным с литературным наследством А. А. Ахматовой, предстоящей судебной тяжбой, — он пытался в очередной раз остановить разбазаривание и распродажу ахматовского архива. Опытный юрист по основной своей специальности, Лукьянов выступил на одном из заседаний, что не в последнюю очередь повлияло на частичное изменение судебного решения в пользу Гумилёва. Во время очередной встречи в неформальной обстановке А.И. Лукьянов записал на магнитофонную ленту воспоминания Льва Николаевича об отце и матери (ныне опубликованные).

Сам Гумилёв также боролся со своими хулителями и недругами как мог. Используя все возможные и допустимые средства, он пытался разорвать образовавшееся вокруг него кольцо форменной блокады. Неоднократно пробовал достучаться до самых высоких инстанций, но там принимали половинчатые или уклончивые решения. Он обращался в ЦК КПСС, другие управленческие структуры. Сложившуюся нетерпимую обстановку вокруг него самого и его работ оценивал следующим образом: «В науке споры неизбежны. Благодаря спорам наука развивается. Но полемика может быть научной и антинаучной. Научная полемика — это возражение против выводов, которые представляются оппоненту противоречащими факту и логике; антинаучная полемика — это осуждение личности оппонента, ради чего привлекаются разные сведения, порочащие противника, причем это делается часто вопреки логике и с привлечением не всех фактов, а только тех, которые полезны полемисту. Лимит научной полемики — уточнение выводов и прогресс науки; лимит полемики антинаучной — хулиганство, а иногда и преступление <…>».

Сам Гумилёв предпочитал не обивать пороги официальных кабинетов. Чиновничью камарилью он на дух не пере­носил, хотя и воспринимал как неизбежное и неискоренимое зло, своего рода раковую опухоль, пустившую глубокие метастазы в теле человечества. Чиновники были всегда, в любые времена и при любой формации. По своей неэффективности и невероятной прожорливости современное чиновничество мало чем отличается от бюрократических структур Древнего Египта, Вавилона или Китая. При этом антигуманная сущность чиновника не меняется от того, в каком обличье он выступает и в какой сфере процветает — в науке ли, в государственно-партийном ли аппарате или в жилищной конторе.

Партийные инстанции, судя по всему, считали себя выше всякой науки — раз им вменялось вершить судьбы ученых (Гумилёв отнюдь не был одинок) и по дремучему наитию решать, что есть истина (вопрос, занимавший еще Понтия Пилата). Но в отличие от последнего партийные и околонаучные бонзы не слишком мучились проблемой абсолютной истины, наивно полагая, что цековские и иные кабинеты автоматически делают их носителями таковой. На запросы и письма следовали, как нетрудно догадаться, обычные в таких случаях отписки – образцы словоблудия, вполне достойные того, чтобы на самом почетном месте в кунсткамере города Глупова: «<…>В ЦК КПСС обратился с письмом доктор исторических наук, научный сотрудник НИИ географии Ленинградского госуниверситета т. Гумилев Л.Н. Он просит оказать содействие в публикациях его трудов, которые, по его мнению, без достаточных оснований отвергаются издательством "Наука", редакциями ряда журналов, в том числе редакцией журнала "Вопросы истории", Он считает также необоснованным прекращение копирования его рукописи "Этногенез и биосфера Земли", депонированной во Всесоюзном институте научной и технической информации ГКНТ и АН СССР (ВИНИТИ) в 1979 году.

В поддержку публикации работ т. Гумилева высказываются также в письме в ЦК КПСС академик Лихачев Д.С., член-корреспондент АН СССР Янин В.Л. и др.

Тов. Гумилев Л.Н., автор пяти монографий и большого числа статей по истории и этнографии Средней Азии и Китая. В работах, написанных в 1960-1970 годах, в том числе в статьях, опубликованных в "Вестнике ЛГУ" и других журналах, т. Гумилевым развивалась т.н. биолого-географическая концепция происхождения народов. По его мнению, различные этносы (племена, народности и нации) являются продуктом не социального, а биологического развития, связанного с приспособлением групп людей к определенным природным условиям. В основе его концепции лежит так называемая теория "пассионарности", т.е. способности отдельных выдающихся личностей стать ядром этнического объединения. Во взглядах т. Гумилева нашли отражение идеи о биологической несовместимости различных этносов, о вреде смешанных браков, о трудности и бесперспективности объединения различных национальностей в рамках одного государства и т.п. (справка отделения истории АН СССР прилагается). Следует отметить также, что ряд положений т. Гумилева широко используется, например, некоторыми писателями и публицистами Казахстана для всякого рода националистических построений, обоснования превосходства кочевого образа жизни и кочевников по сравнению с другими народами (А.Сейдимбеков "Поющие купола", Алма-Ата, 1986 г.; К.Салгарин "Предки и потомки", Алма-Ата, 1986 г., на казахском языке и др.)

Концепции т. Гумилева неоднократно подвергались серьезной критике академиками Рыбаковым Б.А., Бромлеем Ю.В., членами-корреспондентами АН СССР Григулевичем И.Р., Чистовым К.В. и другими видными учеными. Его работы "Феномен этноса" (Предмет и методика исследования)" (1977 г.), "Народоведение" (1981 г.), представленные в издательство "Наука" и издательство Ленинградского госуниверситета, получили резко отрицательные отзывы рецензентов-ученых Академии наук СССР и Академии общественных наук при ЦК КПСС. В связи с этим, они были исключены из издательских планов. Статья т. Гумилева "Некоторые малоизученные аспекты истории "кочевников", направленная им в журнал "Вопросы истории", дважды обсуждалась на редколлегии и не была рекомендована к печати в связи с игнорированием научных данных и безосновательным преувеличением роли кочевников в истории мировой цивилизации. Статья возвращена автору для доработки.

Новые работы т. Гумилева, перечисленные в письме в ЦК КПССС, в издательство "Наука" и издательство Ленинградского госуниверситета им не предлагались. Рукопись т. Гумилева "Тысячелетие вокруг Каспия" принята с согласия автора к депонированию редакционно-издательским отделом Ленинградского госуниверситета.

Что касается прекращения копирования рукописи т. Гумилева "Этногенез и биосфера Земли", то исполняющему обязанности директора ВИНИТИ т. Болошину И.А. рекомендовано возобновить копирование данной работы по мере поступления запросов от учреждений историко-географического профиля и специалистов.

Директору издательства "Наука" т. Чибиряеву С.А., ректору Ленинградского госуниверситета т. Меркурьеву С.П., главному редактору журнала "Вопросы истории" т. Трухановскому В.Г. поручено внимательно и объективно рассматривать представляемые т. Гумилевым работы.

По поставленным в письме вопросам автору даны соответствующие разъяснения зав. отделом науки и учебных заведений Ленинградского обкома КПСС т. Денисовым Ю.А. Результатами рассмотрения письма т. Гумилев удовлетворен. Тов. Лихачеву Д.С. и др. ответ на их письмо сообщен по телефону

Зав. Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС В.Григорьев

Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Ю.Скляров».

Понимали ли высокопоставленные партийные функционеры, какую «бомбу замедленного действия» заключают в себе труды Л. Н. Гумилёва? Ясное дело — понимали! Только вот никаких существенных контраргументов, кроме привычного казуистического словоблудия, предложить не могли. Что же именно вызывало в научных позициях Гумилёва столь решительное неприятие и противодействие? Прежде всего, разумеется, партийным и научным ортодоксам не давал покоя самоочевидный факт: историко-социологическая концепция Гумилева очень слабо корреспондировалась с господствующими в то время теоретическими схемами и научно-философскими парадигмами. И хотя Лев Николаевич не уставал подчеркивать, что этнолого-исторический аспект проблемы, который он углубленно разрабатывал, никоим образом не противоречит, скажем, историческому материализму, это только еще больше распаляло и раззадоривало его неуемных и по большей части — неумных критиков. Их не устраивало всё, но прежде всего — утверждение, что этнос не социальное явление, а чисто естественно-научный феномен , и закономерности его следует искать не в системе абстрактных социологических категорий, а в природе, более того – в глобально-космической сфере. Именно поэтому на данных проблемах уместно остановиться более подробно[49].

КОСМОС

Куда же в таком случае отнести столь любимые философами и историками определенного направления производительные силы и производственные отношения и как быть с досконально разработанным национальным вопросом ? Эти традиционные и незыблемые проблемы действительно оказывались где-то за скобками, а на разного рода каверзные вопросы сам Гумилёв отвечал загадочно и уклончиво: дескать, одно другому не противоречит и не мешает. В исходных же и фундаментальных основаниях своей концепции этногенеза и пассионарности Лев Николаевич предпочитал опираться на теорию биосферы, разработанную великим русским ученым и мыслителем-космистом Владимиром Ивановичем Вернадским (1863—1945).

Как известно, человек является частью биосферы (подробнее о ней — ниже), которая представляет собой не толь­ко биомассу всех живых существ, включая вирусы и микроорганизмы, но и продукты их жизнедеятельности — почвы, осадочные породы, свободный кислород воздуха, трупы животных и растений, которые задолго до нас погибли, но обеспечили нам возможность существования. Все это — энергия, активно нас питающая. По Вернадскому, максимальное количество энергии, которую потребляет Земля, – это энергия Солнца. Она аккумулируется путем фотосинтеза в растениях, растения в свою очередь поедают животные, и солнечная энергия переходит в плоть и кровь всех живых существ, которые есть на Земле. Избыток же энергии создает тепличные эффекты, то есть условия, очень неблагоприятные для живой и органической природы.

Второй вид энергии — энергия распада внутри Земли радиоактивных элементов. Когда-то давно этих элементов было много. Постепенно идет радиораспад внутри планеты, планета разогревается, и когда-нибудь, когда все эти элементы распадутся, считают ученые-специалисты, она либо взорвется, либо превратится снова в кусок камня. Радиоактивные элементы действуют на наши жизненные процессы весьма отрицательно (каждому известно, что такое лучевая болезнь). Тем не менее эти явления внутри Земли оказывают на людей, растения и животных большое воздействие, хотя и локально. Дело в том, что скопления урановых и прочих руд распределены по Земле неравномерно. Есть большие пространства, где радиоактивность ничтожна, а там, где руды близко подходят к поверхности, она очень велика; поэтому воздействие этого вида энергии на животных и людей совершенно различно.

Есть еще третий вид энергии, который поступает небольшими порциями из Космоса, — это пучки энергии, приходящие из Солнечной системы, иногда пробивающие ионосферу и ударяющие нашу Землю, как, скажем, ударяют плеткой шарик, обхватывая какую-то часть ее, молниеносно производят свое энергетическое воздействие на биосферу, иногда большое, иногда малое. Приходят они неритмично, а время от времени, но не учитывать их, оказывается, тоже невозможно. Этот последний вид космической энергии стал исследоваться сравнительно недавно, и поэтому те ученые, которые привыкли представлять Землю как совершенно замкнутую систему, не могут привыкнуть к тому, что мы не оторваны от всего Мира, а живем внутри огромной Галактики, которая тоже воздействует на нас, как и все другие факторы, определяющие развитие биосферы.

Гумилёв рассуждал следующим образом. Представим себе поверхность Земли в виде экрана, на который падают космические лучи. Большая часть этих лучей задерживается ионосферой, но некоторые достигают поверхности Земли, чаще всего ночью, ибо ионосфера и космическая радиация нестабильны даже в суточном цикле. Однако космические импульсы будут деформированы магнитным полем Земли и примут облик геодезических линий, не зависящих от наземного ландшафта. Время каждого облучения не должно быть продолжительным, но оно должно быть и достаточным для того, чтобы произошла микромутация, изменяющая еще в зародыше психические свойства небольшого числа особей, рождающихся в облученном ареале.

Разумеется, не все плоды в утробах матерей приобретают после мутации признак пассионарности. Исход любой мутации в большинстве случаев детален. Некоторые из затронутых мутацией проявляют себя после рождения как субпассионарии или просто рождаются физически неполноценными особями, но они быстро устраняются естественным отбором. Так появляется первое пассионарное поколение, распространяющее свой генофонд по популяции и образующее оригинальные биосоциальные коллективы — новые этносы. Остальное понятно: пассионарность, как признак, устраняется медленно, за 40—50 поколений либо в результате внутрисистемной аннигиляции, либо естественного географического рассеяния, с вытеснением за границы этнического ареала.

Ряд естествоиспытателей, сочувственно относившихся к концепции Гумилёва, уточняли его предположения относи­тельно источников и возможных причин мутаций. Вокруг Земли не пустота, а поток плазмы, он непрерывно обтекает планету и постоянно на нее влияет. Астрофизики называют этот поток «солнечным ветром», он доходит до Плутона — последней планеты Солнечной системы — и там встречается с другими «ветрами», идущими от ближайших и удаленных звезд. Идущие навстречу друг другу потоки создают вихри, которые, в свою очередь, взаимодействуют с энергетическими полями нашей Галактики и бессчетного числа рассредоточенных во Вселенной других галактик…

Валерий Иванович Скурлатов (физик по базовому образованию), на протяжении многих лет сохранявший дружеские и творческие отношения с Гумилёвым, рассказал мне, как в конце 1960-х годов он посвящал Льва Николаевича в таинства квантовой механики и электродинамики, предлагая свое объяснение феномена пассионарности — на основе энергетического резонанса: постоянно возникающие во Вселенной космические конфигурации в виде своеобразных мегалинз способны фокусировать энергию, рассеянную в Космосе, в генах, что, в свою очередь, приводит к пассионарным вспышкам. Иллюстрировался сей возможный эффект на примере модели, изложенной в научно-фантастическом произведении Станислава Лема «Глас Божий» (в новом переводе — «Глас Господа»), Лев Николаевич соглашался со многими доводами физика, но чувствовалось, что ему недоставало чего-то еще.

Как известно, в философско-фантастической притче польского писателя собственно научная «фактура» опирается на положения нейтринной физики, согласно которой частицы, именуемые «нейтрино», лишены массы покоя и обладают магнитным моментом, в 1600 раз меньшим, чем магнитный момент электрона. Нейтрино — наиболее проникающие из всех известных элементарных частиц. Они падают на Землю со всех сторон. Некоторые из них рождаются в звездах (стало быть, и на Солнце) в результате естественных процессов — в ходе реакции бета-распада и других ядерных реакций; другие же возникают при столкновении первичных нейтрино с ядрами элементов в земной атмосфере и земной коре. Их энергия колеблется от десятков тысяч до миллиардов электронвольт. Все нейтрино, в особенности низкоэнергетические, одинаково легко пронизывают галактические просторы и материальные тела, включая планеты и звезды; материя для них несравненно прозрачнее, чем стекло для света. Объяснить феномен пассионарности на данной основе представлялось весьма заманчивым, но Гумилёв предпочитал иные подходы.

Ему постоянно не давала покоя мысль: каким образом космические поля (физические по своей природе) связаны с этническими процессами? В конечном итоге Гумилёв высказал предположение, что биохимическая энергия живого вещества трансформируется в особое этническое поле . Если принять эту энергетическую модель и применить ее к проблеме этноса, то и сам этнос допустимо представить как систему колебаний определенного этнического поля. Если это так, тогда можно сказать, в чем различие этносов между собой. Очевидно, в частоте колебаний поля, то есть в особом характере ритмов разных этнических групп. Это значит: когда ритмы попадают в унисон или складываются в гармонию, каждый человек начинает чувствовать своего (как обычно говорят в подобных случаях). Если же в унисон ритмы не попадают, рядом ощущается чужой, не свой человек. Высказанная гипотеза на современном ей уровне знаний удовлетворительно объясняла все наблюдаемые этнические коллизии. В приведенной интерпретации представления Гумилёва об этническом поле фактически совпадает с современным пониманием ноосферы в расширенном смысле данного понятия (во всяком случае, я так его понимаю).

В обозначенном плане вполне можно конкретизировать космистские размышления Гумилёва. Физические тела и живые организмы только в самом первом и грубом приближении представляются изолированными друг от друга объектами.

В действительности все они являются материальными структурами, состоящими из молекул и атомов, которые в свою очередь распадаются на субатомные частицы, неразрывно связанные с разного рода полями и так называем физическим вакуумом. По существу, любой структурный элемент и все вместе взятые элементы допустимо рассматривать как проявление единого космического информационно-энергетического поля. Отсюда следует простой и вывод, известный еще древним мыслителям: всё взаимодействует со всем, Макрокосм неотделим от Микрокосма. А посему и этногенез Земли обусловлен энергоинформационными закономерностями безграничного Космоса…

Согласно главному биохимическому принципу Вернадского, биогенная миграция атомов космических элементов в биосфере всегда стремится к своему максимальному проявлению; все живое вещество планеты служит источником свободной энергии и оказывает непосредственное воздействие на социальные процессы. Гумилёв доказал, что под влиянием природных законов этносы как устойчивые формы объединения людей проходят в своем развитии несколько обязательных стадий: от рождения — через расцвет — к угасанию. Источником данного естественно-исторического процесса как раз и является энергия живого вещества Земли, по-космически запрограммированным каналам она-то и воздействует на этносы. Гумилёв лишь наметил основные направления в познании взаимосвязи биокосмических и социальных закономерностей. Конкретный механизм их взаимодействия, позволяющий прогнозировать близкие и отдаленные результаты, остался во многом невыясненным, что, в свою очередь, обусловлено многими нераскрытыми и ждущими специального исследования сторонами процесса образования и функционирования биосферы и ноосферы.

Земля не переполнена живым только потому, что эта энергия разнонаправлена, и одна система живет за счет другой, одна погашает другую. В данной связи Лев Гумилёв вспоминал стихи отца Николая Гумилёва: «Убивая и воскрешая, / Набухать вселенской душой, / В этом валя земли святая, / Непонятная ей самой ». И пояснял: теперь название для этой «вселенской души» совсем другое; с точки зрения современной науки это — биогеохимическая энергия живого вещества биосферы. По Гумилёву, наша Земля получает какие-то удары из Космоса, которые проходят по ней очень странным образом – полосками. В I веке новой эры эта полоска прошла от Южной Швеции через Малую Азию и Палестину. А в VIII веке до новой эры полоска прошла в широтном направлении — через Рим, Южную Грецию, Сирийскую пустыню, мимо Персии, аж до Индии. А последний толчок, который нам известен, шел примерно от Пскова через Западную Турцию и Сахару и коснулся почти половины Земли. По Земле как будто плёткой ударили, планету словно облучили, и на этой базе появились мутанты среди людей.

По Гумилёву, такие толчки явно неземного происхождения. Уже то, что оси зон толчков располагаются на поверхности планеты, как линии, концы которых ограничены кривизной планеты, а перпендикуляры к ним проходят через центр Земли, указывает на зависимость оси толчка от магнитного поля планеты. Предположение, что эти энергетические удары по Земле идут не от Солнца, а из рассеянной энергии Галактики, было уточнено. Американский астроном Джон Эдди обнаружил, что деятельность Солнца варьирует настолько, что даже 11-летний цикл активности солнечных пятен не прослеживается. На основе этих выводов Джон Эдди составил график солнечной активности за пять тысяч лет. И оказалось, что все датированные пассионарные толчки хронологически совпадают с минимумами солнечной активности либо с периодами ее спада. Это уже закономерность, позволяющая интерпретировать явление. При уменьшении солнечной активности защитные свойства ионосферы снижаются и отдельные кванты или пучки излучения могут достигать земной поверхности. А жесткое излучение, как известно, вызывает мутации… В данной связи Л. Н. Гумилёв заключает: «Мы не одиноки в мире! Близкий Космос принимает участие в охране природы, а наше дело — не портить ее. Она не только наш дом, она — мы сами».

Но если двигатель событий — энергия, то она должна вести себя согласно всем энергетическим законам и прежде всего — отвечать энергетическому эквиваленту, то есть переходить в другие формы энергии, например в механическую, тепловую или электрическую. Где же в таком случае эта энергия содержится, в каких органах человеческого тела? Физиологи, пожалуй, со временем смогут ответить на такой вопрос. Очевидно, сама живая личность создает вокруг себя какое-то напряжение, обладает каким-то реальным энергетическим полем или сочетанием полей, подобно электромагнитному, состоящему из каких-то силовых линий, которые находятся не в покое, а в ритмическом колебании с разной частотой.

Закономерен вопрос: какое отношение имеет энергетическое поле человека к проблеме этноса и этногенеза? Чтобы ответить на него, вспомним, что в основе этнического деления лежит разница поведения особей, составляющих этнос. Поэтому интерес представляет прежде всего то влияние, которое оказывает наличие поля особи на ее поведение. Так как особи нового настроя взаимодействуют друг с другом, то немедленно возникает целостность — однонастройная эмоционально, психологически и поведенчески, что, очевидно имеет конкретный физический смысл. Скорее всего, здесь наблюдается одинаковая вибрация биотоков этих особей иными словами, единый ритм (частота колебаний). Именно он воспринимается как нечто новое, непривычное, не свое. Но как только такое пассионарное поле возникло, оно тут же оформляется в социальный институт, организующий коллектив пассионариев: общину, философскую школу, дружину, полис и т. д. При этом охватываются особи не пассионарные, но получившие тот же настрой путем пассионарной индукции. Консорция (см. ниже) преображается в этнос, который при расширении покоряет (политически или морально) другие этносы и навязывает им свой ритм. По­скольку ритм накладывается на иные ритмы, полной ассимиляции не происходит и возникает суперэтнос .

Гумилёв определял суперэтнос как этническую систему, состоящую из нескольких этносов, возникших одновременно в одном ландшафтном регионе, и проявляющуюся в форме определенной целостности. Современная Россия (впрочем, как в прошлом и Российская империя) по мозаичному составу и богатству своего населения — суперэтнос , объединяющий привыкшие жить рядом и вместе большие и малые народы, связанные единой территорией и традициями. В данном смысле словосочетание «российский суперэтнос» вполне допустимое понятие. Однако суперэтнос может сформироваться и на религиозной основе: например, христианский, мусульманский, буддийский суперэтносы объединяют разные народы соответствующих вероисповеданий.

Все вышесказанное позволяет более углубленно и всесторонне понять центральную категорию учения Льва Гумилёва — пассионарность . Колебания биохимической энергии

Под воздействием главным образом космопланетарных факторов обусловливают непосредственное поведение индивидов в рамках конкретных этнических систем. Отдельные личности в способны получить избыточный энергетический импульс, в результате чего становятся активным организующим началом больших и малых этнических групп. Такой избыток биохимической энергии живого вещества, позволяющий преодолеть инстинкт самосохранения и приводящий к физиологическому, психическому и социальному сверхнапряжению, и есть пассионарность.

Как уже говорилось, люди, наделенные соответствующим энергетическим зарядом и обладающие повышенной тягой к действию, становятся пассионариями. Именно они, когда в их поле притяжения оказываются массы людей, являются главными двигателями истории. Пассионарность — это биологический признак; а первоначальный толчок, нарушающий энергию покоя, — это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей. Они самим фактором своего существования нарушают привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без увлекающей их цели.

Механизм связи между пассионарностью, подпитываемой биохимической энергией живого вещества биосферы, и поведением пассионариев очень прост. Обычно у людей, как у животных организмов, энергии столько, сколько необходимо для поддержания жизни. Если организм человека способен «вобрать» энергии из окружающей среды больше необходимого, то человек создает вокруг себя отношения и связи, позволяющие применять энергию в любом из выбранных направлений. Это может быть и создание новой религиозной системы или ереси, и разработка научной теории или изобретения, и строительство храма, и реформирование консервативной системы. При этом пассионарии выступают не только как непосредственные исполнители, но и как непосредственные организаторы. Вкладывая свою избыточную энергию в организацию и управление соплеменниками на всех уровнях социальной иерархии, они, хотя и с трудом, вырабатывают новые стереотипы поведения, навязывают их всем остальным и создают таким образом новый этнос, видимый для истории.

Пассионарная энергия, рожденная в Космосе или огненных планетарных недрах, подпитывает живые организмы непосредственно через клеточные структуры, выступающие своего рода аккумуляторами и преобразователями космической (биосферной и ноосферной) энергии. Но зарядив однажды конкретный этнос или индивида, она дальше живет уже в некотором роде самостоятельной жизнью — то вспыхивая, то затухая, как звезды на небе. При этом надо помнить, что максимум пассионарности, равно как и минимум ее, отнюдь не благоприятствует процветанию жизни и культуры. Пассионарный перегрев ведет к жестоким кровопролитиям как внутри системы, так и на границах ее, в регионах этнических контактов. И наоборот, при полной инертности и вялости населения какой-либо страны, когда уровень пассионарности приближается к нулю, теряется сопротивляемость окружению, этническому и природному, а это всегда — кратчайший путь к гибели.

Без дополнительной подпитки пассионарность начинает снижаться, происходит рассеяние энергии (диссипация) присущее системе в момент создания, и тогда начинается степенный возврат к предыдущим, уже пройденным фазам. И Гумилёв наглядно пояснял, что происходит с людьми в подобных случаях. Военные (в отличие от пассионарных полководцев прошлого, а также отчаянно смелых солдат и офицеров) становятся пассивными службистами, которых, кроме карьеры и зарплаты, мало что интересует. Вместо великих писателей, художников, композиторов — повсюду сплошная «серость», озабоченная высокими гонорарами и тотальной критикой себе подобных. На месте грамотных и добросовестных чиновников — патриотов и государственников — процветают взяточники и развратники. Недаром эта фаза этногенеза именуется надломом …

Пассионарность, как тоже уже отмечалось, может проявляться и с положительным, и с отрицательным знаком, порождая как подвиги, созидание, благо, так и преступления, разрушение, зло. Данные феномены имеют естественные биохимические и биофизические причины и в конечном счете коренятся в космических закономерностях. Отсюда вытекает проблема, требующая философского и общенаучного осмысления: взаимообусловленность нервно-биотических и физико-космических процессов, установление лежащих в их основе пока еще не выявленных онтологических закономерностей. Говоря же о соотношении пассионарности и культуры, Гумилёв отмечал: «Пассионарность этноса — это двигатель корабля, а культура — это руль. Кораблю необходимо и то и другое». Безусловно, живая теория пассионарности плохо увязывалась с абстрактными социологическими схемами и моделями, зато прекрасно дополняла и конкретизировала концепцию ноосферы…

Гумилёв не просто развил идеи Вернадского, но и наметил пути их дальнейшего развития. Согласно главному биогеохимическому принципу Вернадского биогенная миграция атомов космических элементов в биосфере всегда стремится к максимальному своему проявлению: всё живое вещество планеты является источником свободной энергии и может производить работу. Отсюда Гумилёв делает вывод: наша планета получает из Космоса больше энергии, нежели необходимо для поддержания равновесия биосферы, что ведёт к эксцессам, порождающим среди животных явления вроде перелётов саранчи или массовых миграций грызунов, а среди людей – пассионарные толчки (взрывы этногенеза). Следовательно, пассионарность (как способность к целенаправленным сверхнапряжениям) с природно-космической точки зрения – это врождённая способность организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать её в виде работы.

Углубляя энергетическое обоснование феномена пассионарности, Гумилёв не мог не задаться вопросом и о конкретных механизмах воздействия космического излучения на поведение людей в рамках выявленных этапов естественного развития этносов. Особые надежды он возлагал на успехи развивавшейся генетики. Гумилёв вовлек в активное обсуждение данной проблемы крупнейшего отечественного генетика Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского (1900—1981)[50].

Льву Николаевичу заказали статью о пассионарности и этногенезе в авторитетном научно-популярном журнале «Природа», и он, в свою очередь, решил привлечь в качестве соавторов Н. В. Тимофеева-Ресовского и его ученика Н. В. Глотова. Между тремя учеными быстро установились творческие связи и завязалась научная переписка. Однако отношения двух выдающихся ученых складывались далеко не гладко. Оба — люди трагической судьбы. Оба — несгибаемые борцы за истину. Оба — трудные в об­щении с окружающими и друг с другом. Нижеприводимые фрагменты из писем лучше всего свидетельствуют о возник­шей коллизии. В одном из них Тимофеев-Ресовский писал: «Дорогой Лев Николаевич! Только что узнал от Николая Васильевича, что я Вас перед Вашим отъездом в воскресенье очень, и совершенно бессознательно, обидел. Это результат возбудимости моего характера (почти пассионарности), блинов с водкой, попытки еще раз попробовать выжать из Вас определение этноса в нашем (естественно-историческом) стиле и установившихся у нас с Вами, мне кажется, очень дружеского типа споров и взаимных пикировок. Поверьте, дорогой Лев Николаевич, что у меня и в мыслях не было, особенно после столь благополучного завершения манускрипта, хоть в какой-то степени Вас обидеть или нарушить нашу, для меня столь ценную и, по человечеству, столь приятную кооперацию. Очень прошу Вас – простите меня, хотя бы ради Прощеного Воскресения! Бог с ним, с этим проклятым определением! И без него манускрипт сейчас в прекрасном состоянии.

Дорогой Лев Николаевич! Простите меня грешного и давайте считать "все бывшее не бывшим". Поверьте, что для меня работа и статья с Вами – большая честь. Мой вклад в нее – невелик; но, я думаю, что нам, биологам, удалось, к обоюдостороннему удовольствию выправить ряд чисто естественно-исторических неправильностей в приводившихся Вами вначале примерах и интерпретациях. На это, будучи чрезвычайно заинтересован Вашей проблемой и желая ей "зеленой улицы" не только среди историков и этнологов, но и среди естественников – я и потратил максимум своей пассионарности в спорах с Вами. Еще раз повторяю – мой последний наскок в воскресенье был ненужен, полусознателен, и, очень прошу Вас, не рассматривайте его всерьез. Опять прошу Вас и умоляю – простите! <…>

Не следует нам с Вами обижаться друг на друга и ссориться. Мы с Вами оба пассионарии, но Вы тихий и сдержанный, а я – громкий и несдержанный. В основе же мы с Вами люди близкие, "одного поля ягоды" и, несмотря ни на что, любим друг друга. Так давайте же похороним конфликт тихо и доведем дело, на которое потратили много сил, споров и в котором, думаю, достигли, наконец, в основном, взаимопонимания – до победного конца. Конечно, если это Вам приятнее, печатайте всю статью под одним своим именем, хотя мы с Колей Глотовым с удовольствием примкнем к Вам в качестве соавторов.

Еще раз – простите меня грешного, похороните инцидент, и доведем дело до победного конца! Не будем радовать врагов!

Простите, не сердитесь, я люблю Вас и уважаю, крепко обнимаю, целую

Ваш Н. В. Тимофеев-Ресовский».

Гумилёв отвечал с горьким осадком на душе: «Дорогой Николай Владимирович!

Ваше искреннее и теплое письмо меня весьма тронуло, и возможность возобновления отношений, как личных, так и научных, обрадовала и утешила. За этот год Вы стали мне близким другом, а потеря друга – это почти ампутация руки. Но второе Ваше предложение – "счесть бывшее небывшим" вряд ли целесообразно. То, что Вы обидели меня "полусознательно", еще более грозно, чем если бы это было сознательным, продуманным шагом. Ведь из всех наших совместных бесед с очевидностью вытекает, что подсознательная стихия, слабо контролируемая разумом, есть источник поступков, того самого этологического момента, который не только порождает этносы, но и доминирует в отношениях между отдельными людьми. Те нотки, которые меня неожиданно резанули, видимо, возникли по какой-то причине, мне неизвестной. Но я не могу их оставить без внимания именно потому, что об источнике Вашего необъяснимого раздражения против меня Вы мне ничего не сказали. Следовательно, и впоследствии, когда работа наша будет обсуждаться (а это неизбежно, ибо что за новая концепция, если ее все примут как трюизм!), возможна несогласованность между нами. А она, в свою очередь, может принести вред и правильной плодотворной научной идее, и нам обоим, и, наконец, редакции журнала, где нас приняли очень хорошо, по-товарищески. Я привык за мою мятежную жизнь заботиться не только о себе, но и о своих друзьях <…>».

Уже при первой их встрече обнаружились существенные расхождения по многим проблемам и, в частности, в истолковании ключевого понятия «этнос»: Тимофеев-Ресовский и Глотов придерживались традиционной точки зрения, Гумилёв, естественно, — новаторской. Лев Николаевич составил подробный перечень вопросов, по которым он расходился со своими потенциальными соавторами. Работа над совместной статьей застопорилась. Личные контакты также застопорились. Одновременно начались бюрократические осложнения и с редакцией самого журнала. В результате статья, которая несомненно могла бы стать настоящей научной сенсацией (или даже переворотом в естествознании), так и не увидела свет.

С точки зрения генетики пассионарность — это мутация. Пассионарии-мутанты — и древнеегипетские, и римские, и монгольские, и русские — были одинаково активны, что генетически объясняется рекомбинацией (или разрывом) фрагментов хромосомы как определенной, повторяющейся от толчка к толчку химической реакцией, происходящей «весьма быстро и необратимо под воздействием неизвестного пока излучения в оптической части спектра». Известно, что подобные перестройки на генном уровне легко стимулируются лучом лазера, что давно уже нашло применение в сельском хозяйстве для получения высокоурожайных сортов полезных растений. По Гумилёву, характер «пассионарного излучения» должен быть близок по своей природе к подобным лучам. Испускают ли их Солнце и звезды или же какие-то неизвестные пока источники в глубинах Галактики – покажет дальнейшее развитие науки.

Если высказанная гипотеза о возможных источниках пассионарных толчков подтвердится, прогнозирует Гумилёв, то наука получит неопровержимые данные о состояниях ближнего Космоса и «его контактах с поверхностью Земли в эпохи, строго фиксируемые абсолютной хронологией». «Допуск в плюс-минус 50 лет — величина ошибки для определения длины инкубационного периода — невелик, а практическая ценность данных об энергетических вариациях в ближнем Космосе за 4—5 тысячелетий несомненна», – заключает автор.

«Ну, а если найдется талантливый психолог, — спрашивает ученый, — который откроет физиологический механизм пассионарности и свяжет его не с вегетативной нервной системой организма, а с гормонами или влиянием микроорганизмов, живущих в симбиозе с их носителем? Или если он объяснит повышенную активность пассионариев не как выброс излишней биохимической энергии живого вещества, а как способность выдавать эту энергию целенаправленно, наподобие электрического разряда? Или генетик уточнит способ передачи пассионарности как признака? Что изменится в описании феномена этногенеза? Ничего! Потому что этногенез — явление, наблюдаемое не на молекулярном и даже не на организменном уровне, а на популяционном, имеющем особенности, присущие только этому уровню».

По Гумилёву, космические и планетарные вариации стоят на несколько порядков выше конкретных этногенетических процессов, влияют на всю биосферу, включающую не только совокупность живых организмов, но и почвы (а это не что иное, как «трупы» растений) и свободный кислород воздуха. Хотя этносы — мельчайшие капли в бескрайнем океане биосферы, они не могут не реагировать на ее флуктуации, число которых бесконечно и неисчерпаемо. Именно поэтому Гумилёв иногда называл Космос Бездной, следуя традиции, заложенной еще Ломоносовым: «Открылась Бездна звезд полна…»

Гумилёв непрерывно искал те «зацепки» в новейших открытиях науки, которые, как ему казалось, могли существенно прояснить этот животрепещущий вопрос. Так, одно время (в конце 1980-х годов) он пытался увязать собственную концепцию с входившей в моду теорией «биополя», которое, по Гумилёву, представляет собой некую биофизическую реальность. Оно возникает вследствие мутационного толчка, а толчок возникает вследствие жесткого облучения из ближнего Космоса – в пределах Солнечной системы. Космические явления на Земле банальны. Луна вызывает приливы и отливы, Солнце влияет на пути циклонов. А солнечный ветер – это явление, хорошо известное физикам. Но вот оказывается, что эти биополя возникают постоянно. Что такое этнос? Это носитель биополя. Но на какой энергии он работает, ведь самосознание не может создать энергию? И тут нас вновь выручает Владимир Иванович Вернадский, описавший этот вид энергии. Это – биохимическая энергия живого вещества биосферы. Та самая энергия, которая заставляет саранчу летать, а муравьев ходить в походы и т.д.

И далее Л.Н. Гумилев поясняет: «Эта энергия того же порядка, той же природы, она толкает людей на походы, на создание культур, миграции, реадаптацию и т. п. За 1200— 1500 лет, которые реально исторически существует этнос (плюс еще 150 лет инкубационного периода и 150 лет полной эскалации), энергия успевает закончить свой цикл. А циклы развития разных этносов накладываются один на другой. Это форма движения. Все движется, но не все движется прямолинейно. Прямолинейное движение — это, в общем-то, абстракция, есть она или нет, но она очень удобна для системы отсчета. Мы ею пользуемся. Циклическая — мы ее наблюдаем в реальности. Год сменяется годом, век веком. Двенадцатилетие двенадцатилетием у восточных народов (кстати, очень удобный календарь), неделя — неделей. Это тоже искусственный подсчет. А вот реальный подсчет, он был открыт и сформулирован в шестом веке одной китайской царевной из дома Чен. Ее захватили в плен представители дома Сунь и затем продали ее в жены тюркскому хану. Она очень скучала там и написала стихотворение, которое имеет большое научное значение:

Смысл в последней строчке — это колебательное движение, которое дает импульс биополю и, естественно, затухает, "звенит и смолкает". Поэтому переходы от подъемов энергетической пассионарности к спадам – процесс естественный».

Энергетическое поле — это продолжение предмета за его пределами. Колебания, которые окружают каждого из нас. И если эти колебания настроены в данном ритме, в данном темпе, то человек чувствует себя среди своих. Если они «звучат» как-то иначе и у них другой ритм, он чувствует себя среди чужих. И его не признают за своего. Вот это физическое явление и лежит в основе этнической диагностики. Этнос является системной целостностью и возникает в определенном историческом времени (в том или ином веке), существует, как только что было сказано, примерно от 1200 до 1500 лет и потом распадается в результате неубывающей энтропии — закона всего сущего. Каждая система должна работать на той или иной энергии. Тепловоз — на тепловой, электричка — на электрической, атомная бомба — на энергии радиораспада. А на какой энергии работает система этноса, этническая система? На этот вопрос еще предстоит ответить науке будущего…

Общеизвестно, что каждый человек — член этноса. Этнос же входит в биоценоз своего географического региона, являющегося фрагментом биосферы планеты Земля, которая, в свою очередь, входит в состав Солнечной системы – конкретного астрономического участка Галактики и Метагалактики. Тем самым все мы сопричастны Вселенной, путем пересечения и соединения Макрокосма и Микрокосма, или, другими словами, — при помощи иерархической совместимости макромира с микромиром, от которого людей отделяют клетки их тела, молекулы, атомы и субатомные частицы. Любая научная задача может быть корректно поставлена и решена на своем уровне.

Безусловно, «жесткое космическое излучение», о котором много думал и говорил Л. Н. Гумилёв, способно привести к пассионарным мутациям на любом иерархическом уровне и даже повлиять на ход земной эволюции. Но вряд ли подобное излучение является единственным и решающим космопланетарным фактором этногенетического и социального прогресса. Современная наука вообще неспособна пока что однозначно указать на действительные причины энергетических всплесков, приводящих к эффектам пассионарного напряжения или разрядки. Кроме того, естественно и неизбежно возникает вопрос о сопряженности и конкретном характере взаимодействия энергии живого вещества с суммарной энергией бесконечного Космоса. Для положительного решения отмеченных и других проблем одних только естественно-научных методов заведомо недостаточно. Разгадать тайну космического бытия и закономерностей появления жизни во Вселенной, возможно, лишь опираясь на всю целокупность общенаучных методов, включая, как особо подчеркивал Гумилёв, и всесторонне обоснованный в рамках русского космизма философский принцип всеединства .

БИОСФЕРА И НООСФЕРА

Биосфера и ноосфера неотделимы от Космоса, ибо представляют собой его важнейшие аспекты (наряду с физической, космологической и энергоинформационными сторонами). Вернадский и его последователи определяли биосферу как оболочку Земли, состав, структура и энергетика которой обусловлены совокупной деятельностью живых организмов. Впервые похожая дефиниция встречается у Жана Батиста Ламарка (1744—1829), определявшего ее как «область жизни». Однако биосферные и ноосферные идеи были известны и раньше — просто скрывались они под другими именами, если говорить о философии, богословии или теоретическом естествознании. Особенно чувствительны были к космическому зову ноосферы поэты, писатели, художники, композиторы. Это и неудивительно: ведь творческое озарение, охватывающее немногих избранных (к тому же и в не столь частые минуты вдохновения), — во многом результат воздействия биосферы и ноосферы.

Биосферные и ноосферные феномены во все времена непрерывно вторгались в жизнь и практику обычных людей. Неразрывно спаяны они с повседневной действительностью и по сей день. Ибо такие явления, как творческое воображе­ние, житейская интуиция и даже сон, имеют отчасти биосферную, отчасти ноосферную природу. Потому-то громадный задел в разработке биосферно-ноосферной проблематики существовал уже задолго до того, как были придуманы и введены в научный оборот сами термины. Честь их изобре­тения принадлежит зарубежным ученым. Понятие биосферы (от греч. bios — «жизнь» + «сфера») впервые в современном значении данного термина употребил австрийский геолог Эдуард Зюсс[51] (1831—1914), а научный неологизм ноосфера (от греч. noos — «ум», «разум» + «сфера») впервые прозвучал во Франции благодаря философам Эдуарду Леруа (1870— 1954) и Тейару де Шардену (1881—1955).

Именно с ними активно общался В. И. Вернадский во время научной командировки в Париж в 1922-1925 годах. Сходные идеи формулировал также Павел Александрович Флоренский (1882-1937) в концепции пневматосферы (от греч. pneuma – первоначально «дыхание», позднее «дух»), где упор делался не столько на разум, сколько на душу.

Независимо от Вернадского, Флоренского, Леруа и Шардена (и почти что одновременно с ними) глубокие биосферные и ноосферные идеи в русле философского космизма были сформулированы крупнейшим ученым и мыслителем XX столетия Константином Эдуардовичем Циолковским (1857-1935). В дальнейшем они были развиты в трудах его ученика и идейного наследника Александра Леонидовича Чижевского (1897-1964). Удивительный парадокс: называя Циолковского отцом космонавтики и считая его чуть ли не олицетворением теоретической мысли XX века, официальная и официозная (академическая) наука никогда не признавала его вклад в развитие философии. Его гениальные открытия-озарения именно в данной области, во многом опережающие уровень современной науки, объявляются фантастическими измышлениями изобретателя-самоучки. Имени Циолковского не найти и в опубликованных при жизни трудах академика Вернадского, даже в тех случаях, когда, казалось бы, обойти и не упомянуть его никак нельзя, ибо оба практически одновременно писали и говорили об одном и том же.

Впрочем, история (история науки в том числе) всё и всегда расставляет по своим местам. Многое изменилось со времени первого издания эпохальной книги В. И. Вернадского «Биосфера» (1926 год), где на высочайшем теоретическом уровне подытоживались научные достижения того времени и давался мощный толчок для дальнейших изысканий в различных областях знания. Здесь же содержались главные отправные точки для разработки ноосферной проблематики. С тех пор только на русском языке на данную тему появились сотни книг и тысячи статей. Чуть ли не ежегодно проводятся конференции и симпозиумы, возникли целые институты и академии соответствующего направления. Кроме того, по био– и ноосфере защищено множество диссертаций. Во многих из них содержатся дефиниции основных понятий, причем каждый автор, как правило, пытается выйти вперед в терминологическом соревновании.

Так что предложить читателю какое-то одно устоявшееся определение (такого попросту нет!) очень и очень трудно. Сам Вернадский дает определение биосферы , опираясь на единственно правильный, космистский подход, который предусматривает признание существования особой жизненной оболочки – биосферы – в ее тесной взаимосвязи с Космосом и его совокупными закономерностями: «По существу биосфера может быть рассматриваема как область земной коры, занятая трансформаторами, переводящими космические излучения в действенную земную энергию — электрическую, химическую, механическую, тепловую и т. д. Космические излучения, идущие от всех небесных тел, охватывают биосферу, проникают всю её и всё в ней».

Интересное уточнение, касающееся содержания понятия биосфера», сделал Н. В. Тимофеев-Ресовский, один из та­лантливых продолжателей дела Вернадского. Он образно назвал биосферу энергетическим экраном между земным и космическим (при этом, естественно, «экран» следует понимать не только в отражательном, но и в связующем плане): «Биосфера — существеннейшая составная часть общей жизни Земли как планеты, энергетический экран между землей и Космосом, та пленка, которая превращает определенную часть космической, в основном солнечной энергии, поступающей на Землю, в ценное высокомолекулярное органическое вещество».

Аналогичного подхода в понимании биосферы придерживался и Л. Н. Гумилёв, целиком и полностью доверяясь мнению Вернадского, считавшего, что биосфера — это не только пленка «живого вещества» на поверхности планеты, но и все продукты ее жизнедеятельности за геологическое время: почвы, осадочные и метаморфические породы и свободный кислород воздуха. Мы ходим по трупам наших предков; мы дышим жизнью тех, кто давным-давно умер, и мы сами войдем в эту стихию, чтобы нами дышали наши потомки. «Все живое представляет непрерывно изменяющуюся совокупность организмов, между собою связанных и подверженных эволюционному процессу в течение геологического времени. Это динамическое равновесие, стремящееся с ходом времени перейти в статическое равновесие. <…> Чем более длительно существование, если нет никаких равноценных явлений, действующих в противоположную сторону, тем ближе к нулю будет свободная энергия».

Для того чтобы понять этот принцип, надо усвоить еще одно обстоятельство. Косное вещество планеты подчинено закону возрастания энтропии. А живое вещество, наоборот, обладает антиэнтропийными свойствами. И всё это многообразие живого и косного связано «биогенной миграцией атомов» или «биохимической энергией живого существа биосферы». Эта форма энергии столь же реальна и действенна, как и прочие, изученные физиками. И она, подобно им, подчиняется закону сохранения энергии, то есть может быть выражена в калориях и килограммометрах. За геологическое время наша планета обогащалась энергией, поглощая: 1) лучистую энергию Солнца; 2) атомную энергию радиоактивного распада внутри Земли; 3) космическую энергию рассеянных элементов, исходящую из нашей Галактики и эта форма энергии заставляет организмы размножаться до возможных пределов, подобно тому, как достаточно одного лепестка ряски, появившегося в пруду весной, чтобы к осени затянуло всю его поверхность до естественной границы — берегов. Тот же закон предельного распространения действителен для всех живых существ биосферы, а значит и для людей. Подчас биосферные откровения Гумилёва достигают высочайшего пафоса: «Благодаря оболочке из живого вещества (биосфера) наша планета принимает разные виды космической энергии (фотосинтез) и делает Землю разнообразной и прекрасной. Слава биосфере!»

Действительно, биосфера должна работать на каком-то известном виде энергии, потому что закон сохранения энергии для этнологии так же обязателен, как для физики и химии. Откуда же она получает энергию? Представьте, в холодном помещении вы положили в печь дрова, которые у вас есть, а больше нет, затопили и ждете, пока не произойдет выравнивание температуры внутри печки и температуры воздуха. Печь остывает, и остывает воздух. Это процесс энтропии, процесс замкнутой системы. Так что такое этнос? Какая система — открытая или закрытая? Отвечаю совершенно неожиданно: это система закрытая. Этнос получает один раз свою энергию, с помощью которой он начинает существовать, и, растратив ее путем рассеяния, при инерции он ее теряет и распадается, или приходит в равновесие со средой, то есть в гомеостаз. Историческое его существование, формообразование укладывается, как уже говорилось, в 1200—1500 лет, как это ни странно. А если бы это была открытая система, то этносы существовали бы вечно. И, с одной стороны, сейчас можно было бы встретить, к примеру, этрусков или шумеров. А с другой стороны, не было бы ни французов, ни англичан, этих сложных систем, которые возникли из-за энтропийного импульса и, теряя его, должны исчезнуть.

Одним словом, с биосферой при всем разнообразии подходов и обилии дефиниций более-менее ясно. Что касается ноосферы , то здесь разноголосица ничуть не меньше. Не подлежит сомнению лишь одно: исходя из сути самого по­нятия, речь идет о разуме . Но о каком? Существует узкое и широкое толкование разумности . В узкой трактовке единственным ноосферным субъектом выступает человек во всем многообразии своей деятельности с окружающей действительностью. В данном смысле ноосфера выступает высшим этапом эволюции биосферы и человечества, когда природа, естественная и искусственная среда становятся управляемыми под воздействием разумных преобразований. Многие так и представляют: сначала возникла биосфера, затем в результате ее эволюции и последовавшего на определенном этапе качественного скачка возникла ноосфера. Тем самым ноосфера смешивается и отождествляется с антропосферой , связанной исключительно с человеческой деятельностью. Применительно к планете Земля данный вывод вполне понятен, но стоит только его экстраполировать на бесконечную и неисчерпаемую Вселенную, как, казалось бы, совершенно бесспорный тезис начинает пробуксовывать.

В достаточно узком смысле понимал ноосферу и сам Вернадский, ибо именно об этом писал незадолго перед смертью: «Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перед его мыслью и трудом, ставится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого. Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся, и есть ноосфера».

Вернадский не абсолютизировал подобное истолкование био– и ноосферы. Мысль великого ученого-космиста была постоянно устремлена к неизведанным и недостижимым пока что глубинам Вселенной. Он прекрасно осознавал, что Универсум можно правильно понять лишь в его целостности, и проблемы разумной жизни в бесконечной Вселенной отнюдь не ограничиваются ее далеко не совершенными проявлениями на Земле — одной из бесчисленного множества небесных тел. Сам Вернадский формулировал данную мысль следующим образом: «Научно понять — значит установить явление в рамках научной реальности — Космоса».

Вот почему наряду с узким существует иное, широкое, понимание разумности в целом и ноосферы в частности, когда они выводятся далеко за рамки одного лишь человеческого бытия и многообразной деятельности Homo sapiens . Если намеренно обострить постановку вопроса, то он прозвучит так: существовала ли ноосфера до человека ? Ответ на него возможен только положительный, поскольку в данной интерпретации разумность и сознательность распространяются и на безграничную Вселенную (Космический разум), и на отдельные формы движущейся материи – как известные, так и гипотетические: информационно-энергетическое поле, астральная среда, четвертое и последующие измерения пространства, физический вакуум, атомные и субатомные структуры. В соответствии с таким подходом вся разумная сторона Вселенной (Космоса) — это и есть ноосфера.

При этом неизбежно и вполне естественным образом размываются на первый взгляд казалось бы непреодолимые границы между наукой и мистикой, философией и богословием. Сказанное, однако, следует понимать лишь в том смысле, что религиозная и оккультная эзотерика затрагивают те же самые проблемы, из коих сложилась концепция био– и ноосферы. Именно таких взглядов придерживался и Циолковский: если перевести его научные откровения – иначе их не назовешь — на современный био– и ноосферный язык, то получается, что биосфера и ноосфера существовали и будут существовать всегда.

По проблеме ноосферы Л. Н. Гумилёв высказывался неоднократно, однако достаточно осторожно и обтекаемо, понимая, что в изучении данного важнейшего аспекта объективной реальности наука делает пока что первые и к тому же пробные шаги. Гумилёв в основном ограничивал проблему ноосферы вопросом об антропосфере и техносфере. Но такой подход не снимает и по-прежнему оставляет открытым целый ряд немаловажных вопросов, например, следующих: 1. Идет ли речь при истолковании ноосферы только о людском разуме или допустимо существование и иных его форм (включая внеземные)? 2. Существует ли ноосфера исключительно в границах планеты Земля или же она разлита по всему Космосу, допустим, в виде информационно-энергетического поля? 3. Имеется ли в космических масштабах общий (централизованный, так сказать) источник объективной ноосферной реальности, естественным и закономерным образом связанный с земным? И т. д. и т. п. Разумеется, в своих печатных работах Лев Николаевич подобных вопросов не ставил, но из этого вовсе не следует, что он над ними не размышлял…

Однако у ноосферы имеется еще один важный аспект. По своей сущности она является Божественной средой (если воспользоваться терминологией Тейара де Шардена). Как проявление Космического Разума ноосфера, вне всякого сомнения, есть Божественная ипостась. И в этом смысле различие между научной и теологической картинами мира не столь существенно. В ноосферном плане они тождественны. Как известно, Лев Гумилёв был православным, молитвенным человеком. По словам журналистки Л. Д. Стеклянниковой, когда ему было 24 года, он даже собирался стать священником и обратился за советом к своему духовному отцу, но тот ответил, что у нас много священников-мучеников, а нам нужны светские апологеты. И «я стал светским апологетом», — сказал Гумилёв. Но ведь он всю жизнь занимался своей наукой. В чем же тогда заключалась его апологетика? Она была в этой самой науке: нет никакого сомнения, что за всей этой энергией из Космоса стоит, конечно, Господь Бог[52]…

ЭТНОСФЕРА

Гумилёв пользовался всеми родственными терминами для обозначения народонаселения в его исторически меняющихся аспектах: «человечество», «народ», «народность», «нация», «национальность» и др. Однако в центре его учения находится понятие «этнос», определяемое как «естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как энергетическая система (структура), противопоставляющая себя всем другим таким же коллективам, исходя из ощущения комплиментарности». К этому можно еще добавить: этнос — не просто природное, а космопланетарное явление, аккумулирующее в себе совокупность мировых энергий — биосферную, ноосферную, геофизическую, геохимическую и пр. Всякий этнос образует определенную целостность и именно в таком виде подвергается воздействию ноосферы.

Понятию комплиментарности отводилась важная роль, ибо люди всегда объединяются на основе данного принципа — неосознанной симпатии к одним и антипатии к другим. Иными словами, есть положительная и отрицательная комплиментарность. Когда создается первоначальный этнос, то инициаторы этого возникающего движения подбирают себе активных людей именно по этому, комплиментарному признаку — выбирают тех, кто им просто симпатичен. «Иди к нам, ты нам подходишь» — так отбирали викинги юношей для своих походов. Они не брали тех, кого считали ненадежными, трусливыми, сварливыми или недостаточно свирепыми. Все это было очень важно, ибо речь шла о том, чтобы взять их к себе в ладьи, где на каждого человека должна была пасть максимальная нагрузка и ответственность за собственную жизнь и за жизнь своих товарищей. Так же основатели Древнего Рима — Ромул и Рем — отбирали себе в помощь крепких парней, когда они на семи холмах организовали группу, способную терроризировать окрестные народы. Эти ребята, по сути бандиты, потом стали патрициями, основателями мощной социальной системы.

Точно так же поступали и первые мусульмане; они требовали от всех признания веры ислама, но при этом в свои ряды старались зачислить людей, которые им подходили. Надо сказать, что от этого принципа мусульмане довольно быстро отошли. Арабы стали брать всех и за это заплатили очень дорого, потому что как только к ним попали лицемерные люди, те, которым было в общем абсолютно безразлично – один Бог или тысяча, а важнее были выгода, доходы и деньги, то к власти пришли последние — именно эти лицемеры. Их возглавил Моавия ибн Абу-Суфьян — сын врага Мухаммеда. Он добился власти, но как только принцип отбора по комплиментарности заменился принципом всеобщности, система испытала страшный удар и деформировалась.

Принцип комплиментарности на уровне этноса обычно именуется патриотизмом , находясь в компетенции истории, так как нельзя любить народ, не уважая его предков. Внутриэтническая комплиментарность, как правило, полезна для этноса, являясь мощной охранительной силой. Но иногда она принимает уродливую, негативную форму ненависти ко всему чужому; тогда она именуется шовинизмом. Комплиментарность на уровне культурного типа всегда умозрительна. Обычно она выражается в высокомерии, когда всех чужих и непохожих на себя людей называют «дикарями».

Принцип комплиментарности не относится к числу социальных явлений. Он наблюдается у диких животных, а у домашних известен каждому как в позитивной (привязанность собаки или лошади к хозяину), так и в негативной форме. Если у вас есть собака, то вы знаете, что она относится к вашим гостям избирательно — почему-то к одним лучше, к другим хуже. На этом принципе основано приручение животных, на этом же принципе основаны семейные связи. Но когда этот феномен рассматривается в исторически больших масштабах, то эти связи вырастают в очень могучий фактор – на комплиментарности строятся отношения в этнической системе. Так что рождению любого социального института предшествует объединение какого-то числа людей, симпатичных друг другу. Начав действовать, они вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Как бы ни сложилось их будущее, общность судьбы – условие, без которого нельзя выжить.

Такая группа может стать разбойничьей бандой викингов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, буддийской общиной монахов, школой импрессионистов и т.п., но общее, что можно вынести за скобки, – это подсознательное взаимовлечение, пусть даже для того, чтобы вести споры друг с другом. Такие зародышевые объединения Гумилёв назвал консорциями . Консорции объединяют людей с общей судьбой. И тут уже не имеет никакого значения ни половая принадлежность, ни возрастная. Люди начинают тянуться друг к другу, они нуждаются друг в друге. Как наша Могучая кучка или школа «Мир искусства». Именно это общение поднимало их творчество. Иногда это бывает разбойничья банда. Иногда политическая партия. Иногда религиозная секта. Но это люди, связанные одной судьбой, это консорция. У них большая энергия. Они стараются расширить свою систему как только возможно. И часто им это удаётся! Консорции — это когда землепроходцы идут через всю Сибирь до Аляски. Шли казаки, шли устюжане из Великого Устюга. Там не смотрели — из Вологды ты или из Вятки, или из Москвы. Если хочешь в ватагу — берем! В Сибири без женщин жить нельзя — это все знают. Поэтому они женились на местных аборигенках — бурятках, якутках — и хорошо уживались. И вот создался новый субэтнос. Сибиряки, по Гумилёву, — не этнос, это — субэтнос. Это то, что ниже этноса. По старинке их называют челдонами, но они не обижаются, только не знают, откуда это странное слово. И никто не знает. Но они не считают своими «самоходов» — тех, которые пришли в Сибирь в XX веке, чтобы колонизовать ее. Это уже не свои. Не то что они не русские. Нет, русские, но уже другой субэтнос. Так же поморы отличаются от подмосковных крестьян или донских казаков. Однако как только наступает такая гроза, как 1812 год, Наполеон надвигается, они все объединяются и осознают, что они русские. Но вместе с тем они видят свою взаимную непохожесть.

Не каждая из консорций выживает; большинство при жизни основателей рассыпается, но те, которым уцелеть, входят в историю общества и немедленно обрастают социальными формами, часто создавая традицию. Те немногие, чья судьба не обрывается ударами извне, доживают до естественной утраты повышенной активности, но сохраняют инерцию тяги друг к другу, выражающуюся в общих привычках, мироощущении, вкусах и т. п. Эту фазу комплиментарного объединения Гумилёв наименовал конвиксией . Она уже не имеет силы воздействия на окружение и подле жит компетенции не социологии, а этнографии, поскольку эту группу объединяет быт. В благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и тогда они рассыпаются среди окружающих консорций.

Еще одним этногенетическим образованием, диаметрально противоположным комплиментарным структурам, является химера — сосуществование двух и более чуждых суперэтнических этносов в одной экологической нише. Механизм образования этнической химеры, по Гумилёву, следующий. Возникшая вследствие толчка, суперэтническая система тесно связана с природой своего региона. Ее звенья и подсистемы — этносы и субэтносы — обретают каждый для себя экологическую нишу. Это дает им всем возможность снизить до минимума борьбу за существование и обрести возможности для координации, что, в свою очередь, облегчает образование общественных форм. Но если в эту систему вторгается новая, чужая этническая целостность, то она, не находя для себя экологической ниши, вынуждена жить не за счет ландшафта, а за счет его обитателей. Это не соседство и не симбиоз, а химера, то есть сочетание в одной целостности двух разных несовместимых систем. В зоологии химерными конструкциями называются, например, такие, которые возникают вследствие наличия глистов в органах животного. Животное может существовать без паразита, паразит же без хозяина погибает. Но, живя в его теле, паразит соучаствует в его жизненном цикле, диктуя повышенную потребность в питании и изменяя биохимию организма своими гормонами, вводимыми в кровь или желчь хозяина или паразитоносителя. В этом отличие химерности от симбиоза. При симбиозе, например, рак-отшельник носит на своей скорлупе актинию, защищающую его от врагов; актиния же, передвигаясь на раке, находит больше пищи.

При симбиозе на суперэтническом уровне оба компонента питаются дарами природы и сосуществуют, что не исключает эпизодических конфликтов. Но все ужасы суперэтнических столкновений при симбиозе меркнут перед ядом химеры на уровне суперэтноса. А вот метисация на уровне этноса или субэтноса может породить либо ассимиляцию, либо реликтовый субэтнос, что летальных результатов не дает.

С позиций предложенной Л. Н. Гумилёвым концепции этнического поля, колеблющегося с определенной частотой или ритмом, химера представляет собой наложение двух различных ритмов, создающее какофонию. Эта какофония воспринимается людьми на уровне подсознания и создает характерную для химеры обстановку всеобщей извращенности и неприкаянности, а также порождает антисистемные умонастроения.

Естественно, что крепкие, пассионарно напряженные этнические системы не допускают в свою среду посторонние элементы. Поэтому до XII века в Западной Европе химерные конструкции встречаются редко. Зато они появляются в начале XIII века. В качестве примера можно привести государство, созданное орденом меченосцев в Прибалтике, проводившим военные операции при участии воинственных ливов и кормившимся за счет закрепощенных леттов и куров. Ни ливам, ни леттам не была нужна кровавая война с псковичами и литовцами, но они оказались в системе, где чужеземцы ими помыкали, а деваться было некуда. Поэтому приходилось класть головы за чужое дело.

Другие примеры химер: контакт хуннов и китайцев в III веке новой эры (после захвата большей части Ханьского Китая хуннами). Контакт привел к гибели почти всех включенных в него этносов; Арабский халифат в X веке новой эры, где арабы путем создания гаремов смешались с другими суперэтносами (на этом фоне возникла антисистема исмаилитов). Аналогичные процессы протекали в Оттоманской Порте, но химера была безвредной (антисистем до XIX века не возникало). Химерой было Болгарское царство (созданное болгарами на славянских землях в 660 году новой эры). Здесь распространилась антисистема богумилов. Существовали химеры также в доколумбовой Америке (государства инков и муисков). Они были разрушены испанскими конкистадорами.

Большинство перечисленных химер сложилось за счет вторжения представителей одного суперэтноса в области проживания другого, после чего агрессор стал жить не за счет использования ландшафта, а за счет побежденных. Результатом в конечном итоге всегда бывает распад и гибель химер, так как победители деградируют не в меньшей степени, чем их жертвы. Для России эта проблема в целом оказалась исключительно болезненной, так как ни один этнос не соглашался признать себя «паразитирующей структурой». Кое-кто даже прямо обвинял Л. Н. Гумилёва в ксенофобии, но от приводимых ученым аргументов просто так отмахнуться было невозможно…

Перенеся акцент исследования на природное содержание понятия и увязав его с конкретно-историческим материалом, Гумилёв открыл перед своими последователями и читателями воистину безбрежные перспективы. Сама тема действительно оказалась неисчерпаемой и захватывающе интересной. В самом деле, разве может кого-нибудь оставить равнодушным вопрос о его собственной этнической принадлежности, которая к тому же изменяется в пространстве и во времени? Какие природные закономерности создают «лицо народа»? Почему этносы рождаются и умирают? Почему в их истории активные периоды жизнедеятельности сменяются пассивными? Отвечая на эти и другие поставленные вопросы, Гумилёв приводит замечательные слова Пришвина, представляющие собой подлинный гимн природному началу этнических явлений: «<…> Этногенезы — природные процессы, и потому они, "как иволги, поют на разные лады". М. М. Пришвин, отметив это в своей дивной поэме "Фацелия", вспомнил мысль Гёте о том, что природа создает безличное, а только человек личен. Нет, писал М. М. Пришвин, "только человек способен создавать… безликие механизмы, а в природе именно все лично, вплоть до самих законов природы: даже и эти законы меняются в живой природе. Не всё верно говорил даже и Гёте"».

По Гумилёву, этнос отличается от общества и от общественной формации тем, что он существует параллельно обществу, независимо от тех формаций, которые оно переживает и только коррелирует с ними, взаимодействует в тех или иных случаях. Причиной образования этноса, как мы знаем, Гумилёв считал особую флуктуацию биохимической энергии живого вещества, открытую Вернадским, и дальнейший энтропийный процесс, то есть процесс затухания толчка от воздействия окружающей среды. Каждый толчок рано или поздно должен затухнуть. Таким образом, исторический процесс представляется мне не в виде прямой линии, а в виде пучка разноцветных нитей, переплетенных между собой. Они взаимодействуют друг с другом разным способом. Иногда они бывают комплиментарны, то есть симпатизируют друг другу, иногда, наоборот, эта симпатия исключается, иногда это идет нейтрально. Каждый этнос развивается как любая система: через фазу подъема к акматической фазе, то есть фазе наибольшего энергетического накала, затем идет довольно резкий спад, который выходит плавно на прямую — инерционную фазу, и как таковой он затем постепенно затухает, сменяясь другими этносами. К социальным соотношениям, например, к формациям, это не имеет прямого отношения, а является как бы фоном, на котором развивается социальная жизнь.

Раздел о фазах этнического развития — важная и детально разработанная часть учения Л. Н. Гумилёва. Начало этногенеза он, как известно, связывает с механизмом мутации, в результате которой возникает этнический «толчок», ведущий затем к образованию новых этносов. Вследствие мутации возникает уже многократно упоминавшаяся пассионарность, образующая внутри популяции некоторое количество людей-пассионариев, обладающих повышенной тягой к действию. Пассионарии хотят изменить окружающее и способны на это (многочисленные примеры на сей счет уже приводились выше). Пассионарность — внутреннее стремление к действию, которое сильнее самого человека и с которым он не может ничего поделать. Если пассионарных людей в этносе много, система становится агрессивной и неуправляемой. Оптимум пассионарности в этносе приводит в конечном счете к процветанию, а дефицит ее — к нежизнеспособности, нежизнестойкости. При этом очень важны для любого народа связи с родным ландшафтом. Они определяют привычную среду жизни и систему хозяйства. Этнос приспособлен к своему ландшафту, ему удобно в нем. Если же он изменяет ландшафт радикально, то радикально меняется и сам. Иными словами, появляется новый этнос. Поэтому «жизнь порознь» подразумевает возможность для каждого этноса жить на привычной ему земле, работать так, как он считает нужным, на базе опыта своих предков, а не чужих. Исторический опыт показывает, что смешение народов, особенно с сильно отличающимися традициями, на пользу не идет…

Уровень пассионарности в этносе не остается неизменным. Этнос, возникнув, проходит ряд закономерных фаз развития, которые можно уподобить различным возрастам человека. Первая фаза — фаза пассионарного подъема этноса, вызванная пассионарным толчком. Важно отметить, что старые этносы, на базе которых возникает новый, соединяются как сложная система. Из подчас непохожих субэтнических групп создается спаянная пассионарной энергией целостность, которая, расширяясь, подчиняет территориально близкие народы. Так возникает этнос. Группа этносов в одном регионе создает суперэтнос (так, Византия — суперэтнос, возникший в результате толчка в I веке новой эры, состоял из греков, египтян, сирийцев, грузин, армян, славян и просуществовал до XV века). Продолжительность жизни этноса, как правило, одинакова и составляет от момента толчка до полного разрушения около 1500 лет, за исключением тех случаев, когда агрессия иноплеменников нарушает нормальный ход этногенеза.

Наибольший подъем пассионарности — акматическая фаза этногенеза — вызывает стремление людей не создавать целостности, а, напротив, «быть самими собой»: не подчиняться общим установлениям, считаться лишь с собственной природой. Обычно в истории эта фаза сопровождается таким внутренним соперничеством и резней, что ход этногенеза на время тормозится.

Постепенно вследствие резни пассионарный заряд этноса сокращается, ибо люди физически истребляют друг друга. Начинаются гражданские войны, и такую фазу мы назовем фазой надлома. Как правило, она сопровождается огромным рассеиванием энергии, кристаллизующейся в памятниках культуры и искусства. Но внешний расцвет культуры соответствует спаду пассионарности, а не ее подъему. Кончается эта фаза обычно кровопролитием; система выбрасывает из себя излишнюю пассионарностъ, и в обществе восстанавливается видимое равновесие. Этнос начинает жить «по инерции», благодаря приобретенным ценностям. Эту фазу мы назовем инерционной. Вновь идет взаимное подчинение людей друг другу, происходит образование больших государств, создание и накопление материальных благ.

Наконец, пассионарность иссякает. Когда энергии в системе становится мало, ведущее положение в обществе за­нимают субпассионарии — люди с пониженной пассионарностью. Они стремятся уничтожить не только беспокойных пассионариев, но и трудолюбивых гармоничных людей. Наступает фаза обскурации, при которой процессы распада в этносоциальной системе становятся необратимыми. Везде господствуют люди вялые и эгоистичные, с психологией потребителя. А после того как субпассионарии проедят и пропьют все ценное, сохранившееся от героических времен, наступает последняя фаза этногенеза — мемориальная, когда этнос сохраняет лишь память о своей исторической традиции. Затем исчезает и память: приходит время равновесия с природой (гомеостаза), когда люди живут в гармонии с родным ландшафтом и предпочитают великим замыслам обывательский покой. Пассионарности людей в этой фазе хватает лишь на то, чтобы поддерживать налаженное предками хозяйство.

Новый цикл развития может быть вызван лишь следующим пассионарным толчком, при котором возникает новая пассионарная популяция. Но она отнюдь не реконструирует старый этнос, а создает новый, давая начало очередному витку этногенеза — процесса, благодаря которому Человечество не исчезает с лица Земли. Этот повторяющийся и фактически неуничтожимый процесс Л. Н. Гумилёв изобразил в виде графической схемы, которая неоднократно публиковалась в различных книгах ученого. Этой схемой Лев Николаевич очень гордился, она всегда висела на стене радом с его письменным столом.

Так происходило и происходит всегда и везде на длинных отрезках времени. История любого этноса укладывается в рамки описанной схемы: толчок — подъем — перегрев — упадок — затухание. Схему Гумилёва нетрудно наполнить конкретным этнологическим содержанием, привязав к хорошо узнаваемым историческим эпохам, событиям и фактам. Эпизодически Гумилёв проделывал такой научный анализ практически во всех своих работах и лекциях, где затрагивался вопрос о фазах этногенеза, и посвятил специально данной проблеме две книги — «Конец и вновь начало» (М., 1990) и «От Руси к России» (М., 1992). Предлагаемые Гумилёвым интерпретации, как правило, вызывали бурную негативную реакцию — в особенности те, что касались деградации, распада и гибели этносов в прошлом, и тем более относящиеся к современной ситуации на пространственно-временном этническом поле. Представители народов и наций, и поныне населяющих Землю, но находящиеся в так называемой мемориальной фазе своего развития (а то и на стадии вырождения или депопуляции), относились крайне негативно к некоторым выводам историка, хотя он старался быть предельно корректным, рассуждая следующим образом: «Все народы стареют. Все! Без исключения! И римлян не стало, и эллинов! И когда-нибудь не будет французов, как не стало франков! И когда-нибудь не будет англичан, как не стало кельтов короля Артура!» О народах, населяющих Россию, он готов был сказать то же самое…

Гомеостаз же (в данном контексте — «равновесие») – это еще не конец этноса и его представителей. Люди в этой фазе подобны подавляющему большинству трудящихся инерционной фазы, и не только крестьян и ремесленников, а исполнительных чиновников, работящих инженеров, добросовестных врачей и педагогов. Ведь пассионариев отличает не умение, честность и приспособленность к выполняемой работе, а честолюбие, алчность, зависть, тщеславие, ревность, которые толкают их на иллюзорные предприятия, а те могут быть иногда полезными, но крайне редко.

Человек фазы этнического гомеостаза чаще всего хороший человек, с гармоничным складом психики. Он, как правило, честен, потому что его не терзают страсти и не соблазняют пороки. Он доброжелателен, ибо ему нет необходимости отнимать у соседа то, что для него было бы не необходимостью, а излишком. Он дисциплинирован, так как воспитан в уважении к старшим и их традициям, но все это делает его природным консерватором, непримиримым к любым нарушениям привычного порядка. Короче говоря, гармоничные личности, или, точнее, гармоничные особи – фундамент каждого этноса. Но в критические моменты фундаменту нужны опоры, нужно возведение крепкого строения над собой — «башен», «зданий». С потерей их пассионарной заряженности этноса быть не может. Так и этнос покоится на среднем гармоничном уровне, пока не происходит перестройка его.

И ведь гармоничный человек неглуп. Он умеет ценить подвиги и творческие взлеты, на которые сам неспособен. Особенно нравятся ему герои и гении времен минувших, так как покойники не могут принести никакого беспокойства. И он вспоминает о них с искренним благоговением, что дает право назвать описываемую фазу — «мемориальной». Услужливая память опускает все эпизоды, огорчающие человека, да и этнический коллектив. Не то чтобы тяжелые и позорные события полностью забываются, но вспоминать предпочитают события приятные, тешащие самолюбие. История постепенно становится однобокой, а по­том перерастает из науки в миф. Но и это еще не предел упрощения этнической системы. Память – груз тяжелый, а отбор воспоминаний требует некоторой, пусть небольшой затраты пассионарной энергии. И если этнос-изолят доживает до очередной фазы — глубокой старости, то его члены не хотят ничего ни вспоминать, ни любить, ни жалеть. Их кругозор во времени сокращается до отношений с родителями или, редко, дедами, а в пространстве – до тех пейзажей, которые мелькают перед их глазами. Им все равно, вертится ли Земля вокруг Солнца, или наоборот. Да и вообще, им удобнее жить на плоской Земле, ибо сферичность утомляет их воображение

Обильный материал по этой фазе, которую можно назвать «мемориальной», сохранился в фольклоре и пережитых обрядах так называемых «отсталых племен». Замечательные произведения устного творчества есть у алтайцев, киргизов и, вероятно, у амазонских индейцев и австралийских аборигенов, хотя языковые трудности мешают разобраться в последних случаях детально. Но это не беда. Главное то, что эти этносы отнюдь не «отсталые», а чересчур передовые, то есть уже достигшие глубокой старости. По сути дела, их память — памятник, столь же подверженный разрушительному влиянию времени, как и их наряды, некогда прекрасно сшитые и украшенные, их деревянные дома, называвшиеся «хоромами», их бронзовое оружие, окислившееся и рассыпающееся при прикосновении. Но это еще не конец, ибо воспоминания тоже сила.

Описанные здесь люди мемориальной фазы еще имеют кое-какую пассионарность, мучающую их от сознания безнадежности. А их ближайшее окружение неспособно даже на отчаяние. Им уже ничего не надо, кроме насыщения и тепла от очага. У них идеалы, то есть прогнозы, заменены рефлексами. Они не могут и, хуже того, не хотят бороться за жизнь, вследствие чего длительность этой фазы очень мала. Их подстерегает вымирание при любых изменениях окружающей среды, а так как она изменяется постоянно, то неуклонное однонаправленное развитие, будь оно возможно, привело бы вид homo sapiens к депопуляции. Но поскольку этого не происходит, то следует заключить, что пассионарные толчки происходят чаще, чем финальные фазы этногенезов. Новый пассионарный взрыв — мутация, или негентропийный импульс, зачинает очередной процесс этногенеза прежде, чем успеет иссякнуть инерция прежнего. Вот благодаря чему человечество еще населяет нашу планету, которая для людей не рай, но и не ад, а поприще для свершений, как великих, так и малых. Так было и так будет во всех регионах Земли.

Итоговый вывод ученого исключительно важен для истинного понимания направленности и перспектив этногенетического развития — при всем при том, что Гумилёв отрицал цикличность в биосферных процессах (видообразование) и этногенезе. Возвышенной и плодотворной идее «вечного возвращения » он предпочел постулат «инерции эксцесса », при котором изменение потенциала описывается сложной кривой подъемов, спадов и зигзагов. Это кривая сгорающего костра, вянущего листа, взрыва порохового погреба. Разница здесь лишь в продолжительности процесса, а этногенез длятся от 1200 до 1500 лет, если их не нарушают экзогенные воздействия, например, геноцид при вторжении иноплеменников или эпидемия.

Но кроме отвергнутых форм движения времени (поступательной и вращательной) есть еще колебательная, затухающее звучание струны после щипка и маятника после толчка. Растрата энергии импульса от сопротивления вмещающей среды и ее рассеивание — это диссипация[53], которую мы наблюдаем в биосфере Земли. Биоценозы, да и этносы, возникают внезапно, образуют экосистемы и медленно рассеивают биохимическую энергию живого вещества, описанную Вернадским. В этом аспекте этническая история (в отличие от истории социальной, движение коей спонтанно) составляет часть биосферы.

И в древности были этносы — творцы антропогенных ландшафтов, ибо руины городов Месопотамии, Египта, Юкатана и курганы Великой степи — это следы былых диссипаций, так же как пустыни и солончаки в свое время завершали попытки древних людей бороться с их праматерью — биосферой. Победа была недостижима принципиально, ибо лимит диссипации — равновесное состояние этнической системы со средой (гомеостаз), то есть утрата устойчивости, для которой не остается энергетических ресурсов. Вот почему большая часть этносов, живших и творивших в исторический период, уже не существует. Этносистемы развалились на части, на обломки и на пылинки, то есть отдельных людей, которые затем интегрировались в новые системы, в обновленных ландшафтах с новыми традициями.

Для каждой фазы этногенеза Л. Н. Гумилёв выявил доминирующий императив — безусловное требование, повеление, которым руководствуется вся этническая масса в данный период своего развития. Суммарно это выглядит так:

Лев Николаевич по роду научных интересов всегда предпочитал исторический анализ древней и средневековой эпох. (В шутку даже говорил, что мировая история после XVIII века его не интересует). В действительности все обстояло не столь просто. Во-первых, с точки зрения разработанной ученым методологии выявленные им принципы и сделанные теоретические выводы, на первый взгляд относящиеся к далекому прошлому, свободно проецируются и на современность, и на будущее. Во-вторых, в последние годы жизни, когда в Советском Союзе наступила переломная эпоха, получившая название «перестройки» и закончившаяся распадом великой страны, Л. Н. Гумилёв стал открыто и смело высказываться по поводу происходящих социальных и этнических процессов, наглядно подтверждавших его мысли и ранее составленные прогнозы. Достаточно показательно в этом плане откровенное интервью, данное Гумилёвым незадолго перед смертью давнему другу и в скором времени издателю собрания его сочинений Айдеру Куркчи:

«<…> Я вам скажу: в России ученый должен жить очень долго, лет до ста, чтобы успеть дойти до читателей, минуя правительство. Тысячи моих современников, не менее одаренных и даже более гениальных, не могут повторить моих слов. Но вы, я уже заметил, хотите меня осовременить. А я живу в истории, там, где тени, не в загробном мире, надеюсь, не там, где нечисть и черти, я гораздо ближе к вам, живым. Ваши вопросы все время подводят меня к мысли, что я был обречен дожить до этих событий: либерализации и тощей демократизации правления. Но я скажу две вещи: эти события меня совершенно не интересуют, все это даже не пена, пена хоть радует глаз. Все эти ваши правые, левые, желтые, непьющие, пьющие — это не пена, это — планктон, который заглатывает морская пучина. Кто их разберет, какие они на самом деле — эти люди, я не занимаюсь политической историей, для этого есть молодые, которые всегда ошибаются, но тем ценнее то, что они отвергают. А они отвергают основные, фундаментальные начала этнических отношений в стране и тем ставят себя вне истории, так что я современен тем, что я уже не живу в вашей истории, но знаю, чем она закончится. А второе: как этнолог я ждал событий, которые являются для России тем, чем явилась битва при Акциуме[54] для Римской империи. Эта битва означала поворот от бесконечного насилия сильных и гнусных личностей к мирной гражданской буржуазной жизни, к расцвету невзрачного нэпманства в меценатство, когда у воротилы позади ничего нет, а впереди — искусство <…>».

ЕВРАЗИЙСТВО

Л.Н. Гумилёв всегда считал себя евразийцем до мозга костей. Более того, учитывая русско-украинские-татарские корни рода, о его евразийстве можно говорить, так сказать, на генетическом уровне. Соприкосновение с теоретическими основами евразийского учения пришло позже, хотя уже в студенческие годы он имел представления о движении евразийства и даже успел пострадать из-за него. Послушаем однако самого Льва Николаевича: «Когда я был молод, точнее, когда я еще только поступил на первый курс

исторического факультета Ленинградского университета, меня уже тогда интересовала история Центральной Азии. Со мной согласился поговорить "заслуженный деятель киргизской науки" Александр Натанович Бернштам, который начал разговор с предостережений, сказав, что самое вредное учение по этому вопросу сформулировано "евразийством", теоретиками белоэмигрантского направления, которые говорят, будто настоящие евразийцы, то есть кочевники, отличались двумя качествами — военной храбростью и безусловной верностью. И на этих принципах, то есть на принципе своего геройства и принципе личной преданности, они создавали великие монархии. Я ответил, что мне это, как ни странно, очень нравится и мне кажется, что это сказано очень умно и дельно. В ответ я услышал: "У вас мозги набекрень. Очевидно, вы — такой же, как и они". Сказав так, он пошел писать на меня донос. Вот с этого и началось мое знакомство с евразийством <…>».

Приведенный рассказ Льва Николаевича относится к его юношеским годам. В зрелую пору он постепенно познако­мился с основными трудами евразийцев, солидаризируясь с их основными историко-методологическими выводами, а с двумя из них — Г. В. Вернадским и П. Н. Савицким — вступил в научную переписку. Особенно сблизился с последним, считавшимся главным идеологом всего евразийского движения. В начале 1920-х годов Савицкий обосновался в Праге, где сперва преподавал на русском юридическом факультете, а затем стал директором Русской гимназии. После освобождения Чехословакии советскими войсками был арестован, как белоэмигрант депортирован в СССР и осужден на десять лет лагерей. Выйдя из заключения в 1956 году, вновь вернулся в Прагу. С этого времени и началась его переписка с Л. Н. Гумилёвым, получившим адрес Савицкого от профессора М. А. Гуковского, сидевшего вместе с главой евразийской школы в мордовском лагере.

Плодотворная переписка Гумилёва и Савицкого продолжалась десять лет. В 1966 году они познакомились лично, когда Лев Николаевич приезжал в Прагу на археологический конгресс. Патриарх евразийской теории и идеологии встретил на пражском вокзале друга, приехавшего из России. Ещё недавно он писал Гумилёву: «Милый и дорогой, и неоценимый друг мой Лев Николаевич, буквально сию минуту почтальонша вручила мне драгоценное для моего сердца письмецо Ваше от 19–20 июня. Очень огорчила меня Ваша синтетическая «сводка» о состоянии Вашего здоровья. Но я твердо верю, что с помощью отдыха и хорошего врача, в условиях осторожности с Вашей стороны, Ваше здоровье восстановится быстро. Если позволите, о характере «режима» Вашей жизни и задачах сохранения здоровья мы также подробно поговорим в бытность Вашу здесь. От другого известия я возликовал: Вы будете читать по-русски! Конечно, это вполне естественная вещь. К тому же, на съезде русский язык, поскольку я знаю, будет широко представлен. Но дело в том, что за последнее время в отечественной науке, к глубочайшему моему огорчению, развилась уйма плюнь-кисляев [так!], совершенно лишенных чувства национального достоинства и понимания сущности современной эпохи, – глубочайших провинциалов, прежде всего и в подлинном смысле этого слова… Прямо не понимаю, как это могло случиться. Вместо того, чтобы отстаивать и укреплять совершенно бесспорные (и всеми признаваемые!) международные права и позиции русского языка, они пускаются заискивать перед «высокопородными» западниками (а заискивающих всегда презирают!) – и, отказываясь от своего языка, пытаются доказать этим последним (т.е. «высокородным»), что и они (провинциалы) знают немецкий или французский не ниже, чем на «три», по оценке средней школы! Какой позор, какой стыд, какое полное отсутствие горизонтов! Сравнительно недавний «всемирный» конгресс историков в Вене (и место же выбрали!) был прямо-таки «парадом» отечественных плюнь-кисляев этого рода… <…> Я радуюсь, радуюсь от всей души, что свой доклад Вы будете читать по-русски. Конечно же, я приду на него, и мои (а тем самым и Ваши) друзья тоже, я надеюсь, придут. Тема Вашего доклада глубоко и широко меня интересует по существу. – Дорогой друг! И моя сестра, живущая в Москве, вот уже более 20 лет только «летает» по лицу всего Советского Союза. Так что эта сторона «советского образа жизни» мне хорошо известна. Прошу и умоляю: прилетайте в Прагу дня на 3–4 до начала съезда. Отдохнете перед ним, наберетесь сил, а мы, не утомляясь, успеем переговорить о многом. Пойдите навстречу моей просьбе! Эти дни не будут Вам ничего стоить: и скромное помещение, и питание я Вам обеспечу. Надеюсь, не пожалеете, что прилетели несколько раньше! Откликнетесь же поскорее. И главное – будьте здоровы!

Все мои шлют Вам привет. Крепко Вас обнимаю.

Душевно Ваш П. Савицкий

<…> Я стою на такой точке зрения: кто из числа ученых не понимает в современную эпоху, хотя бы пассивно, по-русски, тот просто не грамотен, «аналфабет», выражаясь по-здешнему, ибо наступает, грядет русская эпоха всемирной истории. Да будет!»

Гумилёву же Савицкий посвятил стихотворение, где есть такие строки:

О евразийстве сегодня принято говорить как об общественно-историческом и философском движении, возникшем в среде патриотически настроенной русской эмиграции в 1920-1930-е годы. Представители этого яркого течения русской мысли были убеждены: Россия — самобытная страна, органически соединившая в себе элементы Востока и Запада. Евразийский идеал прост и конструктивен: отношения между народами нужно строить не на войнах и распрях, а на мире и согласии. Вот почему и Россия должна ориентироваться на достижения синтетической культуры, сформировавшейся среди многообразных народов Евразии: они — не враги и конкуренты, а союзники и опора будущего совместного прогресса. Славянские народы никогда не представляли собой какой-то «чистой расы». Если говорить о восточных славянах, то с самого начала своего появления на исторической арене они активно смешивались с угро-финнами (карелы, саамы, мордва, марийцы, коми, ханты, манси и др.), тюрками (татары, башкиры, чуваши, якуты, алтайцы и др.), а после освоения Сибири, Дальнего Востока, Кавказа и Средней Азии — со всеми населявшими эти территории народами. Вот почему не в последнюю очередь русских (как, впрочем, и остальное население России) следует считать не европейцами или азиатами, а евразийцами .

По мысли Л. Н. Гумилёва, Евразия объединялась четырехкратно. Поначалу ее на короткое время объединили гунны, потом тюрки, создавшие свой каганат от Желтого до Черного моря. В третий раз континент объединили монголы под главенством Чингисхана. После битвы при Калке монголы поняли, что им надо или мириться с Россией, или завоевать ее. Они склонились к третьему решению. Россия во шла в единый улус на равных правах с монголами. Монголы были рады, что Древняя Русь служит буфером между ними и европейскими народами. Татары брали очень небольшую дань — на содержание войска, которое защищало Россию от западных соседей. Четвертым объединением Евразия обязана русским, которые, дойдя до берегов Тихого океана и объ­единив большую часть евразийского континента, за исключением Монголии и Восточного Туркестана, продлили тем самым традицию монголов. Они опять сделали из Евразии очень сильную страну и сами стали самостоятельной и весьма развитой культурой.

Сами по себе идеи, высказанные основателями евразийского движения, для отечественной общественной мысли не новы. В разных вариантах ее высказывали славянофилы. А. С. Хомяков обращал особое внимание на «азийский» (туранский) элемент в русском мировоззрении и связывал будущность России прежде всего с Востоком. Аналогичные мысли высказывали Ф. М. Достоевский, Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев. Неудивительно, что первый программный сборник русских евразийцев, опубликованный в 1921 году в Софии, назывался «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения».

Безусловно, у России есть свой особенный путь развития, определяющий и обусловливающий ее уникальное место в мировом историческом процессе в целом и в современной геополитической картине мира в частности. И имя ему — евразийство. Путь сей хорошо известен с 1920-х годов и достаточно серьезно обоснован замечательной плеядой русских мыслителей — П. Н. Савицким, Н. С. Трубецким, Г. В. Вернадским, Г. В. Флоровским, П. П. Сувчинским, Л. П. Карсавиным, Л. Н. Гумилёвым и др. Труды последнего венчают этот исключительно важный и плодотворный этап в развитии русской исторической и философской мысли. Гумилёву же принадлежит та устремленная в будущее мысль, которая вполне может служить опорой и для современных теоретических изысканий и практических действий: «<…> Если Россия будет спасена, то только через евразийство».

В Евразийском манифесте 1926 года, большая и главная часть которого была написана П. Н. Савицким, содержится множество идеологических и методологических ориентиров, сформулированных как будто применительно к современной постсоветской эпохе и сегодняшнему дню. Сказанное относится как к социально-экономическим аспектам концепции, так и к ее культурологическим основаниям. В классическом тексте, к насыщению и шлифовке коего приложили руку почти все евразийцы-эмигранты, говорится: «Культура России не есть культура европейская, ни одна из азиатских, ни сумма или механическое сочетание из элементов той и других. Она — совершенно особая, специфическая культура, обладающая не меньшею самоценностью и не меньшим историческим значением, чем европейская и азиатские. Ее надо противопоставить культурам Европы и Азии, как срединную, евразийскую культуру. Этот термин не отрицает за русским народом первенствующего значения в ней, но освобождает от ряда ложных ассоциаций, вскрывая вместе с тем зерно правды, заключенное в раннем славянофильстве и заглушенное его дальнейшим развитием. Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго. <…>

Весь смысл и пафос наших утверждений сводится к тому, что мы осознаем и провозглашаем существование особой евразийско-русской культуры и особого ее субъекта, как симфонической личности. Нам уже недостаточно того смутного культурного самосознания, которое было у славянофилов, хотя мы и чтим их как наиболее нам по духу близких. Но мы решительно отвергаем существо западничества, т. е. отрицание самобытности и, в конце концов, самого существования нашей культуры. Нам стыдно за русских людей, которым приходится узнавать о существовании русской культуры от немца Шпенглера. Отметая лукавые попытки западнического духа, заразившего и славянофилов, растворить проблему евразийско-русской культуры в расплывчатом учении о племенном родстве, мы полемически подчеркиваем "туранские элементы" и, отрицая мнимонаучный механический подход к вопросу, выдвигаем единство и органичность, целостность культуры, ее личное качество. Культура рождается и развивается как органическое целое. Она сразу ("конвергентно") проявляется в формах политических и социально-хозяйственных, и в бытовом укладе, и в этническом типе, и в географических особенностях ее территории. <…>

Именно с географической целостностью и определенностью русско-евразийской культуры стоит в связи наименование ее евразийской, причем давно уже утвердившийся в науке и обозначавший Европу и Азию как один материк термин получает более узкое и точное значение. Представляя собой особую часть света, особый континент, Евразия характеризуется как некоторое замкнутое и типичное целое и с точки зрения климата, и с точки зрения других географических условий. Ограниченная с севера полосой тундр, на юге она окаймляется горными цепями и лишь в малой степени соприкасается с океаном и дающими к нему свободный выход морями. <…>

Естественные условия равнинной Евразии, ее почва и особенно ее степная полоса, по которой распространилась русская народность, определяют хозяйственно-социальные процессы евразийской культуры и, в частности, характерные для нее колонизационные движения, в которых приобретает оформление исконная кочевническая стихия. Все это возвращает нас к основным чертам евразийского психического уклада — к сознанию органичности социально-политической жизни и связи ее с природою, к "материковому" размаху, к "русской широте" и к известной условности исторически устаивающихся форм, к "материковому" национальному самосознанию в безграничности, которое для европеизованного взгляда часто кажется отсутствием патриотизма, т. е. — патриотизма европейского. Евразийский традиционализм совсем особенный. Он является верностью своей основной стихии и тенденции и неразрушимою уверенностью в ее силе и окончательном торжестве. Он допускает самые рискованные опыты и бурные взрывы стихии, в которых за пустою трескотнёю революционной фразеологии ощутимы старые кочевнические инстинкты, и не связывает себя, как на Западе, не отождествляет себя с внешнею формою. Ему ценна лишь живая и абсолютно значимая форма. А есть ли такие формы вне истинной религии? И не знает ли евразиец по опыту своего необозримого континента, что подлинно-ценное в своих формах многообразно и что за всякою живою формою скрывается нечто подлинное и важное? Он и ценит традицию, как родственный ему туранец, определенный и примитивный, и остро ощущает ее относительность, и ненавидит ее деспотические границы, как другой его близкий родственник — иранец. Он до наивности прост и элементарен, как Л. Толстой, и вместе с тем сложен, изощрен и диалектичен, как Достоевский, и еще — хотя и редко — гармоничен, как Пушкин или Хомяков <…>».

Гумилёву, как бальзам на сердце, были откровения евразийцев (и в частности — Савицкого) относительно значения степей в истории Евразии: «<…>Степная полоса — становой хребет ее истории. Объединителем Евразии не могло бы быть государство, возникшее и оставшееся на том или другом из речных ее бассейнов, хотя как раз водные пути и способствовали тому, что на них культура Евразии достигала своего высшего развития. Всякое речное государство всегда находилось под угрозой со стороны перерезавшей его степи. Напротив, тот, кто владел степью, легко становился политическим объединителем всей Евразии. И в связи со степью находится тот факт, что единство Евразии обладает несравнимо большей силой и потому большим стремлением и внешне себя выразить, чем единство других континентов. Конечно, степь, как таковая, больше сказывается в прошлом Евразии. Но во-первых, прошлым определяется настоящее, а во-вторых — здесь империя оказалась на высоте русской исторической задачи: постройкой великого сибирского пути она транспонировала степную идею в условия современной политической и хозяйственной жизни. Природа Евразии нашла и выразила себя в совершенно новой обстановке». В одном из интервью Лев Николаевич как-то заметил, что в природных ландшафтах его больше всего притягивают степи: должно быть, среди его далеких предков были степняки-кочевники…

Евразийцев в первую очередь занимали настоящее и будущее России. Однако выводы свои они строили, опираясь на ее великое прошлое, наверняка интуитивно догадываясь и о фундаментальных ценностях общемирового наследия. Проблема традиции вполне естественным образом (не гово­ря уже о логике научного исследования) смыкается с вопросом об изначальности мировой истории вообще и русской истории в частности. Прошлую всемирную историю традиционалисты подчас трактуют однозначно — как постоянную и непрерывную деградацию общественных отношений и утрату первоначальных позитивных ценностей. Их возрождение — задача более-менее отдаленного будущего.

Проекция данной концептуальной схемы на российскую историю срабатывает лишь отчасти: тенденция к деградации хотя и имеет место, но проявляется скорее волнообразно или даже зигзагообразно, чем в прямолинейно-нисходящем виде. В русской истории бывали падения, но еще больше бывало взлетов. Кроме того, здесь не срабатывает излюбленный тезис традиционализма о примате индивидуального над общественным. Русский народ — коллективист по своей натуре. В этом его главное отличие от западной цивилизации. В этом же и причины непонимания русского духа представителями социумов, базирующихся на персоналистских ценностях, с одной стороны, и привлекательность именно русского коллективистско-общинного духа для тяготеющих к нему этносов – с другой.

Есть еще один аспект традиционалистской философии, явно не срабатывающий применительно к мировой истории и в особенности — к России. Это — расология, повивальной бабкой которой в свое время стал ложно истолкованный нордизм. Абсолютизация расовой принадлежности, постулирование превосходства одной расы над другой, борьба за чистоту расы (крови) — эти и другие аналогичные идеи дискредитировали себя раз и навсегда, превратившись в руках безответственных политиков в орудие борьбы с целыми народами. Их теоретический потенциал столь же абсурден, как и попытки его практической реализации. Эти человеконенавистнические схемы не срабатывают ни в моноэтнической среде, ни, тем более, в полиэтнической, столь характерной как раз таки для России. Что касается чистоты расы (крови) (точнее — смешения таковой), то именно русская история и культура дают наиболее показательные и неотразимые факты, доказывающие, что разнонациональная закваска, как правило, благотворно влияет на творческий потенциал личности.

Россия — не просто страна или государство (безотносительно к форме власти). Россия — целый континент: не столько в географическом или космопланетарном, сколько в ноосферном и цивилизационном смысле. Ибо границы этого континента проходят не по морю, не по суше, а через сердца и души людей (независимо от национальности последних). Следовательно, границы цивилизации пролегают не только в пространстве, но и во времени.

Величие и историческое бессмертие народа определяются не многочисленностью составляющих его индивидов, групп, сословий или классов, а духовной культурой , которую представители даже самых малочисленных этносов сумели сохранить и донести до собственных потомков и остального мира. Точно так же и принадлежность к цивилизации обусловлена не степенью научно-технического развития (как это представляется многим модным и по сей день западным философам), а духовностью . В отличие от многих других российская цивилизация создавалась на совершенно уникальной, не сравнимой ни с чем основе. Она формировалась не путем истребления сопредельных народов, а путем приобщения их на равных к своей геополитической мощи и достижениям культуры. Евразийский континент с его уникальными географическими и геофизическими особенностями на протяжении тысячелетий не раз выступал интегратором цивилизационных процессов. Есть все основания утверждать, что от Балтики до Тихого океана, от Арктики и до Кавказа — сформировалась особая евразийская цивилизация . В отличие общественно-экономической формации, где на переднем плане оказываются производственно-хозяйственные аспек­ты человеческого бытия, цивилизация предполагает учет не только экономических факторов, но также и достигнутой культуры в неразрывном единстве с освоенной территорией . Географическая среда, господствующий ландшафт, водные артерии, сопредельность с морями и океанами не в последнюю очередь являются тем природным базисом; который диктует: быть или не быть цивилизации и, если быть, то какой именно. Китайская, индийская, арабская цивилизации (не говоря уже о древних) возникли именно там, где они существуют и поныне, и только потому, что окружающая среда была такой, какая она есть.

Биосферные особенности евразийского континента (но обязательно с примыкающими к нему морями и океанами, что позволяет говорить о циркумевразийской цивилизационной общности) сами диктуют, какой должна быть культура, процветающая здесь на данном историческом отрезке, и регулируют отношения расселившихся здесь и конкурирующих друг с другом этносов. С одной стороны, именно эти обширные территории долгое время разъединяли различные народы, оберегая их от взаимоуничтожения. Но, с другой стороны, те же необъятные просторы заставляли народы объединяться во имя мира и процветания, что явилось наиболее характерной чертой развития Сибири в составе Российской империи и ее преемников — Советского Союза и Российской Федерации.

В данном случае, однако, речь идет о государственном устройстве, являющемся важной стороной цивилизационной целостности, но вовсе не тождественным ей. Цивилизация — это единство ландшафта, биосферы, ноосферы и социума в контексте конкретных пространства и времени (при этом под пространством понимается географическая среда, а под вре­менем — исторический процесс). Социум, естественно, может находиться на различных уровнях экономического и культурного развития. При таком подходе открывается возможность рассматривать цивилизацию не абстрактно, а многоаспектно — в разных временных и пространственных ипостасях. Поэтому одинаково допустимо говорить о древней, средневековой, технической цивилизации или привязывать последнюю к этнокультурным и географическим реалиям: например, цивилизации — древнеегипетская, эллинская, китайская, майянская, евразийская, сибирская, российская и т. п.

Биосфера также не представляет застывшего и раз навсегда данного образования; она непрерывно изменяется под влиянием космических, геофизических и социальных факторов. При этом эволюционирует и сопряженная с ней ноосфера, представляющая собой в узком смысле — сферу разума, а в широком — тесно взаимодействующее как с человечеством в целом, так и конкретными индивидами энергоинформационное поле Вселенной. Не подлежит сомнению, что существуют естественные аккумуляторы накапливаемой энергии электромагнитного и других полей, а также проводники, по которым она, концентрируясь в достаточных количествах, прорывается на поверхность в некоторых геологически предпочтительных зонах, где в различные исторические периоды возникают — временные или же относительно постоянные – очаги пассионарности.

Наиболее подходящими в данном плане на земной поверхности представляются горные образования, рифтовые зоны, речные русла и долины, контуры морских побережий и озер, где существуют наиболее благоприятные в геологическом и геофизическом плане условия для направленного выхода выработанной в недрах Земли физической энергии и воздействия ее на биотические, психические и этносоциальные процессы. В самих же недрах Земли такими естественными генераторами энергии могут служить тектонические разломы (и особенно их пересечения), месторождения и залежи металлосодержащих руд, раскаленное магматическое ядро планеты, выходы на поверхность застывшей магмы и т. п. С полным основанием можно утверждать, что ландшафтная среда обитания оказывает существенное воздействие не только на характер повседневной деятельности и досуга, но и сам склад людей, жизнь которых невозможно представить без конкретного ландшафта или отделить от него.

Свое предисловие к историософским трудам Н. С. Трубецкого Л. Н. Гумилёв снабдил подзаголовком «Заметки последнего евразийца» (в виде отдельной статьи они неоднократно публиковались). Написаны они были за два года до смерти ученого, а опубликованы впервые спустя три года — в 1995 году. Быть может, когда Гумилёв обдумывал свои «Заметки», некоторые основания для подобного утверждения имелись.

Тем не менее Лев Николаевич ошибся — теперь это видно совершенно точно, как говорится, невооруженным глазом. Не суждено ему было стать «последним евразийцем», не суждено… Довелось разве что лишь замкнуть шеренгу классиков евразийской теории и при этом — сразу же и одновременно — возглавить новый этап евразийского движения, для популяризации коего на родине он так много сделал еще при жизни.

Спустя же пятнадцать лет после его смерти стало совершенно очевидно: у евразийства не просто большое будущее — в ближайшей и отдаленной перспективе ему нет просто альтернативы ни в теоретическом, ни в практическом плане. Почему? Да потому, что евразийство — это путь сотрудничества (а не конфронтации), взаимопонимания (а не распрей), равноправия больших и малых народов (а не махрового национализма и шовинизма). Вполне зримые и обнадеживающие результаты здесь налицо. Это и интеграция в рамках Содружества Независимых Государств (СНГ) народов, ранее входивших в состав Российской империи и ее исторического преемника — СССР. Это и создание на большей территории Евразии мощной экономической и политической структуры — Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), в которую с момента ее основания вошли Россия, Китай, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан и Киргизия. С учетом же наблюдателей (они же — будущие потенциальные члены) — Индии, Пакистана, Монголии, Ирана, Афганистана — участники ШОС и территориально, и по численности населения составляют подавляющее большинство на планете Земля…