Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

1. «Утка» и «Конь»

С годами у Сталина возрастало сожаление, что он смалодушничал, испугался, позволил необычную для себя мягкость, допустил непростительную ошибку и выпустил в 1929 г. Троцкого за пределы СССР. Он понимал, насколько численно незначительны и маловлиятельны сторонники Троцкого в мире, но в то же время опасался, что те или иные компартии или отдельные их группы могут присоединиться к движению Троцкого и 4-му Интернационалу. Это опасение было тем более небезосновательно, что начиная с августа 1939 г. Сталин, встав на тропу войны и на путь сотрудничества с антисемитом Гитлером, открыл себя для критики еще и всех тех, кто был евреем или сочувствовал им. А среди коммунистов и троцкистов евреев было непропорционально много. Наконец, к 1939 г. Сталин пролил уже так много крови, уничтожив сотни тысяч партийных, военных и государственных служащих и миллионы беспартийных советских людей, что смерть еще одного коммунистического деятеля ничего не меняла в этом бесконечном списке.

Известный советский разведчик и диверсант П.А. Судоплатов писал, что задача по устранению Троцкого впервые была поставлена в 1937 г., в разгар чисток. Выполнение операции было поручено заместителю начальника 5-го (иностранного) отдела ГУ ГБ НКВД Шпигельгласу, который после смерти Слуцкого в феврале 1937 г. стал исполняющим обязанности руководителя 5-го отдела. Шпигельглас «провалил это важное правительственное задание»[906] и осенью 1938 г. был арестован. Исполняющим обязанности начальника 5-го отдела временно стал Судоплатов. В сентябре 1938 г. вместе с Берией его вызвали к Сталину. «Троцкий должен быть устранен в течение года, прежде чем развяжется неминуемая война, — сказал Сталин. — Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены в случае нападения империалистов на Советский Союз в поддержке наших соратников по международному коммунистическому движению».

Иными словами, Сталин боялся, что после советского вторжения в те или иные европейские государства коммунистическая пятая колонна будет расколота на сталинистов и троцкистов точно так же, как это произошло во время гражданской войны в Испании, и вместо дружной поддержки советских оккупантов и Красной армии разрозненные коммунистические группы займутся выяснением друг с другом отношений о том, чья доктрина вернее и ближе к догмам марксизма-ленинизма: Сталина или Троцкого.

Судоплатову поручалось организовать группу боевиков для проведения операции по убийству Троцкого (Сталин использовал слово «акция»). «Партия никогда не забудет тех, кто в ней участвовал, и позаботится не только о них самих, но и обо всех членах их семей», — сказал Сталин, намекая, что придется использовать террористов-смертников. Он также подчеркнул, что вся отчетность по операции должна предоставляться руководству исключительно в рукописном виде. Тогда же для нанесения удара «по центру троцкистского движения» Судоплатов был назначен заместителем начальника внешней разведки[907]. В марте 1939 г., когда до начала Второй мировой войны оставалось несколько месяцев, Берия сообщил Судоплатову, что устранение Троцкого должно стать главной задачей ИНО[908].

Непосредственное руководство операцией в Мексике было поручено Н.И. Эйтингону[909], которого Судоплатов считал «идеальной фигурой», — профессиональному организатору политических убийств, вместе с Орловым занимавшемуся в Испании ликвидацией противников Сталина. В Испании Эйтингон был известен как «генерал Котов». Операция по убийству Троцкого получила кодовое наименование «Утка», причем «уткой» именовался сам Троцкий. Совместно с Эйтингоном Судоплатов разработал документ: «План агентурно-оперативных мероприятий по делу «Утка». В нем, в частности, говорилось:

«Цель: ликвидация «Утки».

Методы: агентурно-оперативная разработка, активная группа.

Средства: отравление пищи, воды, взрыв автомашины при помощи тола, прямой удар — удушение, кинжал, удар по голове, выстрел. Возможно вооруженное нападение группы.

Люди: организатор и руководитель на месте «Том».

Вместе с «Томом» в страну выезжают «Мать» и «Раймонд».

«Том» — это Эйтингон. «Мать» — испанская коммунистка Мария Каридад Меркадер. «Раймонд» — сын Марии Меркадер — Хайм Каридад Рамон, намеченный как исполнитель в одном из вариантов операции.

В плане определялись способы изучения ближайшего окружения и обстановки дома Троцкого и прилагалась смета расходов — 31 тысяча американских долларов, сроком на шесть месяцев[910]. В соответствии со слегка модифицированным планом в начале осени 1938 г. Рамон Меркадер в сопровождении Эйтингона и собственной матери отправился в Париж, где созывалась учредительная конференция 4-го Интернационала. Было известно, что Троцкий не сможет принять участия в ее заседаниях, так как не будет допущен во Францию. Но предполагалось, что в кулуарах конференции удастся установить весьма полезные связи, которые помогут затем осуществить террористическую операцию. В частности, Меркадеру, весьма общительному и умевшему произвести очаровательное впечатление на окружающих, особенно женщин, налаживание контактов будет по силам. Будущий убийца Троцкого был не только внешне привлекателен, но обладал целым комплексом качеств, необходимых для выполнения поручения Сталина.

Хайм Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес родился в Барселоне в богатой семье в 1914 г. Его мать Каридад Эрнандес дель Рио, родившаяся на Кубе, возвратилась в Испанию в 1898 г., после того как Куба утратила колониальный статус. В возрасте 19 лет она вышла замуж, потом стала матерью нескольких детей, но через несколько лет разошлась со своим супругом и отправилась во Францию, где, ведя весьма свободный образ жизни, легко сходилась с мужчинами, но только из крайне левых кругов. Под влиянием матери, ставшей коммунисткой, Рамон тоже включился в коммунистическое движение, стал руководителем молодежной коммунистической организации в Каталонии, несколько раз подвергался арестам. Он хорошо знал французский язык, объяснялся на английском. С начала гражданской войны в Испании был ее участником, в звании лейтенанта являлся комиссаром на Арагонском фронте, был ранен. Именно в это время, в феврале 1937 г., он был завербован (вместе с матерью) в Барселоне Орловым и Эйтингоном. В первой половине 1938 г., перед «командировкой» во Францию, Меркадер некоторое время находился в Москве, где проходил подготовку к «спецзаданию»[911]. Каридад к этому времени была уже возлюбленной Эйтингона, и Эйтингон считал Рамона своим воспитанником, можно сказать приемным сыном.

На учредительной конференции 4-го Интернационала в доме Росмеров присутствовала Сильвия Агелофф — американка русского происхождения, сестра другой американки — Рут Агелофф, которая в течение некоторого времени исполняла обязанности технического сотрудника (секретаря) Троцкого в Мехико. Иногда помощь своей сестре оказывала и Сильвия. В Париж она поехала на деньги своей подруги Руби Вейл, являвшейся агентом НКВД, связанным с советской резидентурой в Нью-Йорке. Сильвия, разумеется, об этом не подозревала и рассматривала вояж как своего рода развлечение, хотя формально считалось, что она была послана на конференцию Троцким как переводчица.

Руби Вейл познакомила ее с интересным молодым человеком, который представился Сильвии сыном бельгийского дипломата, фоторепортером одного из информационных агентств Бельгии, да еще и преуспевающим бизнесменом. В Сильвию, которая была старше его возрастом и не особо красива, он вскоре «без памяти влюбился». Этим человеком был Рамон Мерка-дер, который при помощи Сильвии войдет затем в дом Троцкого на авенида Виена в Койоакане и менее чем через два года убьет Троцкого. Сильвия стала частью операции, носившей кодовое название «Раймонд» — по внедрению советской агентуры в ближайшее окружение Троцкого в Мексике для последующего его физического устранения. Рамон и Сильвия теперь часто встречались, женщина весьма охотно пользовалась заботливым вниманием и щедростью богатого влюбленного, который представился ей как Жак Морнар. Она стала его возлюбленной. Речь шла о свадьбе. Как предполагал Эйтингон, Сильвия должна была открыть своему возлюбленному доступ в дом-крепость Троцкого.

В июне 1939 г. Эйтингон был вызван в Москву. Отчитавшись о проделанной работе, он отправился назад во Францию, на этот раз вместе с Судоплатовым, который по поручению высшего руководства должен был провести «проверку кадров» будущей операции на месте. Представители Центра пришли к выводу, что боевики соответствуют поставленной перед ними задаче, хотя у них и не было навыков агентурной работы: методики вербовки агентов, обнаружения слежки, изменения внешности, ведения кодовой переписки и прочее. Всему этому, разумеется на самом примитивном уровне, их за очень короткое время обучили в Париже. Вскоре боевики были отправлены в Мексику как испанские политэмигранты.

Помимо операции «Утка» разрабатывался другой вариант убийства Троцкого, который позже получил кодовое название «Конь» — по кличке одного из главных исполнителей операции, мексиканского художника Сикейроса (Кабайо — что в переводе означало «Конь»), Формально второй параллельной операцией руководил Эйтингон. Но реальное руководство было поручено его заместителю по второму проекту Иосифу Григулевичу.

Родившийся в 1913 г. и проведший детские и юношеские годы на окраине Вильно, ставший затем комсомольцем и поехавший в 1936 г. в Испанию в составе интернациональной бригады для участия в защите республиканского правительства, Григулевич обратил на себя внимание Орлова, который убедил самоотверженного молодого человека в том, что он принесет значительно большую пользу делу мирового коммунизма, если будет выполнять специальные задания советской разведки. Григулевич оказался весьма хладнокровным киллером и стал одним из основных помощников Орлова, а затем и «генерала Котова». В Испании он работал под псевдонимами Макс и Фелипе. Его боевая группа с успехом спровоцировала вооруженные столкновения на улицах Барселоны в мае 1937 г., давшие властям повод запретить ПОУМ и арестовать ее лидера Андреса Нина. Вслед за этим именно группа Макса выкрала Нина из тюрьмы и прикончила его, хотя абсолютно достоверных данных о том, что сам Григулевич участвовал в убийстве, нет, правда, в личном деле Григулевича в архиве КГБ содержится весьма высокая оценка его «руководящей роли в ликвидации троцкистов во время гражданской войны в Испании». Нетрудно представить себе, сколько крови нужно было пролить, чтобы заслужить такую высокую оценку.

В Испании Григулевич познакомился с Сикейросом. Будучи членом компартии, Сикейрос, как и Григулевич, приехал в Испанию, чтобы защищать республику. Он воевал на фронте, командовал дивизией республиканской армии, получил звание полковника. Советские резиденты в Испании смогли убедить Сикейроса, что в СССР была раскрыта пятая колонна, что главным организатором всех провокаций против «отечества социализма» является «агент гестапо» Троцкий и что во имя мировой коммунистической революции Троцкого необходимо уничтожить, тем более что в его родной Мексике Троцкому дал приют его бывший друг Диего Ривера.

В самом начале 1938 г. Григулевича по рекомендации Эйтингона вызвали в Москву. Молодой агент-киллер понравился начальству. В его пользу говорило многое: знание испанского языка, владение навыками провокаторства в среде левых некоммунистических сил, знакомство с латиноамериканскими добровольцами периода испанской гражданской войны, прежде всего с Сикейросом, наконец, опыт организованных им убийств, воспринимаемых как выполнение служебного долга. Все эти свойства сомкнулись в одной равнодействующей: Григулевича стали готовить к отправке в Мексику для участия в операции по убийству Троцкого. По завершении подготовки Григулевич был принял на явочной квартире Берией и затем отправлен за океан под все тем же кодовым именем Макс[912].

Как и Меркадера, его рассматривали в качестве убийцы, хотя Поначалу держали «про запас», не давая прямых распоряжений по организации убийства. Позже, став видным советским ученым-историком и тщательнейшим образом скрывая свое прошлое[913], Григулевич все же проговаривался наиболее близким к нему людям: «Меня готовили для проведения ликвидаций. Солидными знаниями о ведении резидентуры я не обладал»[914]. И все же в течение почти двух лет ему пришлось заниматься предварительной агентурной деятельностью.

Промежуточным пунктом «командировки» был Нью-Йорк. Макса и его напарника испанского коммуниста Санчеса (Марко, затем — Муньес) принял легальный резидент советской разведки в США П.Д. Гутцайт (работавший в полпредстве СССР в Вашингтоне под фамилией Гусев). Он доложил о прибытии начальнику внешней разведки Шпигельгласу. В донесении, сохранившемся в архиве КГБ в расшифрованном виде, говорилось: «В целях подготовки мероприятий по Старику полагал бы целесообразным устроить Муньеса в полицию, через которую мы могли бы шаг за шагом искать подходы к внедрению его в охрану Старика». «Только после этого можно будет разрабатывать конкретный план конечной цели операции», — говорилось в следующем донесении Гутцайта[915].

В конце 1938 г. Григулевич (под кодовым именем Фелипе) и его помощник Санчес (Марко) прибыли через США в Мексику. Троцкий тогда жил еще в «Голубом доме». В нескольких кварталах от него советские агенты арендовали небольшой особняк и смогли без особого труда организовать наблюдение за передвижениями Троцкого и его сотрудников, а вслед за этим изучить систему охраны дома Троцкого и порядок допуска визитеров[916]. В этот период главная задача состояла именно в наблюдении.

В сентябре 1938 г. в Мехико прибыл эмиссар Коминтерна под псевдонимом Перес, который попытался подключить к охоте на Троцкого руководство компартии Мексики, потребовав, разумеется, строгой конфиденциальности. Не вняв этому предложению, генеральный секретарь партии Герман Лаборде[917] созвал членов ЦК, которым рассказал о полученной им секретной информации. Поняв, что речь идет об устранении Троцкого, лидеры партии заявили, что убийство нанесет большой ущерб мексиканской компартии и престижу Советского Союза[918]. За это Лаборде по требованию Исполкома Коминтерна вскоре был снят с поста генерального секретаря партии. Больше мексиканские коммунисты к участию в операции по убийству Троцкого не привлекались. Им было поручено только участие в идеологическом обеспечении операции, чем они занимались, собственно говоря, и до этого. С подачи партийного руководства, а также лидера Всеобщей конфедерации труда Ломбардо Толедано в прессе была организована массированная кампания против Троцкого, которого вдобавок к московским обвинениям пытались «уличить» в связи с правыми элементами Мексики, готовившими государственный переворот против президента Карденаса. Троцкому и Ривере пришлось даже опровергать эти слухи на специально созванной пресс-конференции[919].

24 февраля 1938 г. Троцкий выступил с «Вынужденным заявлением», в котором показал, что в кампании против него в Мексике незримо участвует Сталин, что пропагандистская кампания — только первый этап более сложной операции. Троцкий не сказал, что знает о готовящемся убийстве. Он дипломатично намекнул, что расскажет об этом позже: «Сталин, который понимает больше, чем его агенты, не сомневается, что Толедано не удастся принудить меня к молчанию… Именно поэтому Сталин готовит другие меры, гораздо более действенные. Но для своих предприятий, о которых будет в свое время рассказано, Сталину нужно предварительно отравить общественное мнение. Для этой работы ему нужен Ломбардо Толедано». Свое заявление Троцкий завершил словами: «Читатели этих строк без труда поймут, что ни нынешние обстоятельства моей личной жизни, ни общий характер моей работы отнюдь не располагают меня заниматься г[осподи]ном Толедано. Но дело идет в данном случае о чем-то совершенно другом, именно об общественном мнении страны, которая оказала мне и моей жене гостеприимство и которую я за истекший год научился ценить и любить. Поэтому и только поэтому я вижу себя вынужденным ответить настоящим заявлением на широко подготовленную клевету мексиканских агентов Сталина»[920].

С подобными заявлениями, которые публиковались как в самой Мексике, так и за ее пределами, Троцкий выступал и позже. Дело в том, что до Троцкого стали доходить слухи о подготовке покушения на его жизнь. Уже летом 1938 г. в «Бюллетене оппозиции» появилась заметка «Жизнь Л.Д. Троцкого в опасности»[921], в которой отмечалось появление в Мехико весьма подозрительных личностей. Имена Фелипе и Марио не фигурировали, но появление советских агентов вызвало волну слухов, которые дошли до Троцкого.

Между тем советские агенты продолжали следить за Троцким и после его переезда весной 1939 г. на авенида Виена. Во второй половине 1938 г. их связь с Центром была на некоторое время прервана. Приходилось действовать самостоятельно, по собственной инициативе. Обрыв связи произошел из-за проведенных репрессий, в результате которых была расстреляна или отправлена за решетку большая группа высших сотрудников НКВД[922]. 17 февраля 1938 г. по приказу Ежова, занимавшего тогда должность наркома внутренних дел, в кабинете его заместителя М.П. Фриновского[923] был отравлен начальник 5-го отдела Слуцкий[924]. Разведка на некоторое время лишилась руководства; «аресты в Москве внесли колебания в сеть советских информаторов в США»[925]. Вскоре был снят со своей должности, а затем и расстрелян Ежов, на смену которому пришел Берия. Лишь постепенно разведывательная и диверсионно-террористическая деятельность за рубежом начала восстанавливаться под руководством нового начальника 5-го отдела Фитина.

В конце 1939 — начале 1940 г. в жизни Троцкого произошли два важных изменения. Во-первых, пополнился состав семьи. После длительных перипетий супруги Росмер привезли в Койоакан внука Троцкого Севу. Все это время он жил у подруги Седова Жанны. Троцкий давно просил Жанну отдать ему внука, но привязавшаяся к ребенку Жанна тянула время. Возникла долгая и раздраженная переписка; обе стороны прибегли к помощи адвокатов и даже судебному разбирательству[926]. В конце концов Сева, которому шел уже четырнадцатый год, прибыл в Мексику.

Троцкий всячески оберегал внука. Он категорически запретил своим сотрудникам вступать с Севой в какие бы то ни было разговоры, связанные с политикой. В глубине души понимая, что Севе вряд ли придется когда-нибудь возвратиться на родину, дед даже не стремился сохранить у него знание русского языка. Он, как и Наталья Ивановна (которая не была родной бабушкой, но относилась к Севе с нежностью и вниманием), общался с подростком на французском языке[927].

Другим важным изменением было общее ухудшение состояния здоровья Льва Давидовича, которое стало проявляться постепенно, но все более давало о себе знать. Теперь речь шла не о каких-то странных припадках, которые случались с ним раньше, но становились все реже и реже (он о них почти и забыл). На этот раз возникло сердечно-сосудистое заболевание, резко повысилось кровяное давление.

Троцкий пытался вести прежний образ жизни, много писал, принимал посетителей, но вынужден был чаще отдыхать. Верный своей привычке никогда не сидеть без дела, он начал коллекционировать кактусы и завел кроликов, за которыми исправно ухаживал. За кактусами предпринимались специальные экспедиции в горы, причем Лев Давидович проявлял все еще завидную выносливость, карабкаясь, если нужно, по кручам, когда ему встречался интересный экспонат. Сохранял он и прежнюю внешнюю педантичную аккуратность. Кадры кинохроники запечатлели, что даже кроликов Троцкий кормил в пиджачной паре.

27 февраля он начал писать завещание, которое прервал на полуслове. 3 марта дописал к нему еще два абзаца, не возобновляя работы над предыдущем текстом, не завершая его. Завещание свидетельствовало о том, что Троцкий до конца дней оставался верным своим утопическим идеям и сохранял романтические человеческие черты, причудливо уживавшиеся в нем.

Для Троцкого завещание не могло быть обычным документом. Слишком очевидная и важная аналогия вспоминалась всегда при упоминании этих слов: «завещание Ленина». Сам Троцкий, наверное, считал «Завещание» Ленина самым важным ленинским документом. Выполнения этого завещания он неоднократно требовал и даже сделал это требование пунктом программы левой оппозиции в СССР. Тем не менее, в отличие от ленинского политического завещания, исписанные Троцким листы носили прежде всего личный характер, причем Троцкий прописал даже имущественные пункты (что Ленину в голову не пришло). Как и Ленин, Троцкий, формально говоря, не дописал своего завещания и не оформил его. Так и остались незаконными несколько фрагментов:

«Высокое (и все повышающееся) давление крови обманывает окружающих насчет моего действительного состояния. Я активен и работоспособен, но развязка, видимо, близка. Эти строки будут опубликованы после моей смерти.

Мне незачем здесь еще раз опровергать глупую и подлую клевету Сталина и его агентуры: на моей революционной чести нет ни одного пятна. Ни прямо, ни косвенно я никогда не входил ни в какие закулисные соглашения или хотя бы переговоры с врагами рабочего класса. Тысячи противников Сталина погибли жертвами подобных же ложных обвинений. Новые революционные поколения восстановят их политическую честь и воздадут палачам Кремля по заслугам.

Я горячо благодарю друзей, которые оставались верны мне в самые трудные часы моей жизни. Я не называю никого в отдельности, потому что не могу называть всех.

Я считаю себя, однако, вправе сделать исключение для своей подруги, Натальи Ивановны Седовой. Рядом со счастьем быть борцом за дело социализма судьба дала мне счастье быть ее мужем. В течение почти сорока лет нашей совместной жизни она оставалась неистощимым источником любви, великодушия и нежности. Она прошла через большие страдания, особенно в последний период нашей жизни. Но я нахожу утешение в том, что она знала также и дни счастья.

Сорок три года своей сознательной жизни я оставался революционером, из них сорок два я боролся под знаменем марксизма. Если б мне пришлось начать сначала, я постарался бы, разумеется, избежать тех или других ошибок, но общее направление моей жизни осталось бы неизменным. Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности.

Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу яркозеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, гнета, насилия и наслаждаются ею вполне.

Все имущество, какое останется после моей смерти, все мои литературные права (доходы от моих книг, статей и пр.) должны поступить в распоряжение моей жены Натальи Ивановны Седовой.

27 февр. 1940 г.

Л. Троцкий

3 марта 1940 г.

Характер моей болезни (высокое и повышающееся давление крови) таков, что — насколько я понимаю — конец должен наступить сразу, вернее всего — опять-таки, по моей личной гипотезе — путем кровоизлияния в мозг. Это самый лучший конец, какого я могу желать. Возможно, однако, что я ошибаюсь (читать на эту тему специальные книги у меня нет желания, а врачи, естественно, не скажут правды). Если склероз примет затяжной характер и мне будет грозить длительная инвалидность (сейчас, наоборот, благодаря высокому давлению крови я чувствую скорее прилив духовных сил, но долго это не продлится), — то я сохраняю за собою право самому определить срок своей смерти. «Самоубийство» (если здесь это выражение уместно) не будет ни в коем случае выражением отчаяния или безнадежности. Мы не раз говорили с Наташей, что может наступить такое физическое состояние, когда лучше самому сократить свою жизнь, вернее, свое слишком медленное умирание…

Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее дает мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия.

Л. Тр.»[928]

Троцкий начал писать еще один раздел завещания: «В случае смерти нас обоих…» И остановился, не смог. Фраза так и осталась недописанной. Потеряв всех детей, близких, соратников и друзей, он не в состоянии был прописать собственной рукой еще и пункт о том, что же произойдет, если вместе с ним убита будет еще и Наталья. Именно убита, потому что одновременно умереть естественным путем Троцкие не могли.

Развязка, действительно, приближалась. Через некоторое время новому резиденту НКВД в США Исхаку Ахмерову удалось восстановить связь с Фелипе, которого в ноябре 1939 г. Берия вызвал в СССР для отчета и получения новых указаний. В ходе консультаций в качестве приоритетного был утвержден план «Конь», предусматривавший нападение группы террористов на дом, в котором проживал Троцкий, и его убийство. Общее руководство операцией было возложено на Эйтингона, непосредственным руководителем должен был выступать Григулевич, а командиром боевой группы предложили стать Сикейросу, на которого предполагалось свалить вину в случае провала операции (что, собственно, и произошло).

В конце года Григулевич вновь отправился в Мексику, теперь уже для выполнения того задания, к которому его готовили. Из Парижа к мексиканскому побережью отплыл и Эйтингон, получивший следующую директиву: «Свою научную работу продолжайте… Имейте в виду, что всякая научная работа, тем более в области сельского хозяйства, требует терпения, вдумчивости и умения ожидать результатов. Готовьтесь к снятию урожая, помните, что плод должен быть полностью созревшим… Не делайте непродуманных экспериментов, идите к получению результатов наверняка, и тогда Вы действительно внесете ценный вклад в науку, но обязательно с таким расчетом, чтобы Ваши опыты не отразились на Вашем здоровье или здоровье Ваших ассистентов»[929].

Эйтингону приказывали действовать осторожно и нанести удар наверняка. Одновременно в США готовилась еще одна — резервная — группа, которой следовало осуществить террористический акт, если по тем или иным причинам Эйтингон и Григулевич окажутся не в состоянии убить Троцкого. Разработкой третьего плана занимался резидент НКВД в Нью-Йорке Г.Б. Овакимян и американский коммунист Томас Блек [930].

2. Покушение 24 мая

Предстоявшее «устранение» Троцкого задумывалось как операция с немалым агитационно-демагогическим прикрытием, рассчитанным на одурманивание толпы. С самого начала 1940 г. в левой мексиканской прессе была развернута кампания против Троцкого с всевозможными обвинениями, которые, разумеется, никто не собирался проверять и которые на следующий день забывались, но создавали общий негативный фон. Итоговым требованием было изгнание «агента фашизма» из Мексики. Плакаты «Троцкого — вон!» доминировали на первомайской демонстрации, организованной компартией и некоторыми профсоюзными объединениями.

Казалось бы, операция «Конь» была продумана до мелочей. Григулевичу удалось познакомиться с одним из секретарей и охранников Троцкого американцем Робертом Шелдоном Хартом и даже установить с ним дружеские отношения. Как и было задумано, среди ночи на 24 мая 1940 г. (точнее говоря, уже на рассвете, около 4 часов утра) боевая группа, члены которой были переодеты в полицейских и солдат, под руководством Фелипе на нескольких автомашинах подъехала к дому Троцкого, остановившись в квартале от него, а затем скрытно подобралась к воротам. Атака была назначена как раз на ту ночь, когда дежурил Харт. Фелипе подошел к воротам, окликнул Харта и попросил впустить его. Ничего не подозревавший Харт открыл ворота, через которые ворвались боевики.

В группу входили Григулевич, Сикейрос, члены компартии Мексики братья Ареналь (их сестра была женой Сикейроса), возлюбленная Григулевича Лаура Араухо Агиляр (позже она стала его женой) и еще примерно полтора десятка наемников, которые получили оплату — по 250 песо. Вооружены они были револьверами и двумя автоматами Томпсона. Кроме того, у них была веревочная лестница и ножницы для перерезания проволоки.

Но оказалось, что операция была подготовлена плохо. Убийцы знали, где находится спальня Троцкого, но не представляли себе внутреннего плана этой комнаты. Перерезав телефонные и электрические провода, отключив сигнализацию, с шумом ворвавшись на второй этаж и распахнув двери спальни, террористы всполошили весь дом и стали беспорядочно стрелять, произведя несколько выстрелов даже по соседней комнате, где спал Сева. Между тем Наталья, услышав подозрительный шум во дворе, буквально столкнула мужа с кровати, затолкала его под кровать и заслонила своим телом. Сделав несколько десятков выстрелов, не услышав ни стонов, ни движений, убежденные, что с Троцким покончено, нападавшие удалились, захватив с собой Харта, который мог опознать всю боевую группу.

Единственным пострадавшим оказался Сева: пуля попала в спинку стула, от нее отлетел деревянный осколок, который задел палец его ноги. Сам Сева вспоминал потом, что его задела пуля, которая оставила небольшой шрам. Испуганный ребенок закричал: «Дедушка!»; Троцкий попытался было вылезти из-под кровати и броситься на помощь, но Наталья не дала ему этого сделать. Когда боевики удалились, Сева первым осознал, что угроза ликвидирована и дедушка с бабушкой невредимы. «Альфред! Маргарита! Он жив! Они все живы!» — кричал он Росме-рам. В это время Троцкий и Наталья уже вбегали к нему, чтобы понять, все ли нормально[931].

Когда появилась полиция, отряд Григулевича — Сикейроса был уже далеко. Исчезновение с ними Роберта Харта вызвало многочисленные слухи относительно роли этого человека в нападении. У полиции возникла версия, что Харт был соучастником преступления и сознательно открыл террористам ворота. Хорошо знавший американца Троцкий не верил в его предательство. Он считал, что юноша оказался жертвой доверчивости и неопытности, поверив Фелипе. Разумеется, Троцкий не мог знать о деталях проведенной операции и о том, кто в ней участвовал, но в целом хорошо представлял, на каком уровне она готовилась и что именно произошло в ту ночь. Троцкий предполагал, что террористы насильственно увезли Харта, так как он мог бы при расследовании узнать кого-то из нападавших. В начале июня Троцкий выступил по этому вопросу со специальным заявлением: «Роберт Шелдон был мне рекомендован американскими друзьями, которым я давно привык доверять. Имена этих друзей я сообщил полиции. Во всех условиях покушения нет таких данных, которые могли бы убедить меня в том, что Шелдон был соучастником нападавших. Я считаю себя не вправе поддерживать подозрение против лица, труп которого может быть найден завтра или послезавтра»[932].

Троцкий выражал уверенность, что Роберт стал жертвой посланных Сталиным убийц. Это опасение подтвердилось, когда через месяц, 25 июня, труп американца был найден в окрестностях Мехико. Позже было установлено, что Харта прикончил брат жены Сикейроса Луис Ареналь[933]. В новом заявлении, опубликованном в связи с обнаружением тела, Троцкий писал: «Труп есть убедительный аргумент. Боб погиб, потому что стоял на дороге убийц. Он погиб за те идеи, которые исповедовал». В письме соболезнования, посланном в этот же день Натальей, Троцким и его сотрудниками отцу Роберта, говорилось: «Единственное утешение в эти горькие часы, что разоблачена подлая клевета на Боба, клевета, при помощи которой убийцы пытались скрыть свое убийство. Как герой Боб погиб за те идеи, в которые верил»[934]. По указанию Троцкого на стене дома, в котором жили его секретари и охранники, была повешена мемориальная доска: «Роберт Шелдон Харт, 1915–1940, убитый Сталиным».

Судоплатов тоже отвергал версию о сознательном участии Харта в организации покушения на Троцкого, но считал, что Харт совершил «непростительную ошибку», приоткрыв ворота, а ликвидирован был, так как хорошо знал Григулевича. Однако из донесений Эйтингона и других участников операции картина складывается совсем иная. Харт разрабатывался советской разведкой, был агентом НКВД под кличкой Амур[935]. Один из исследователей пишет: «Да, он открыл дверь калитки. Однако в комнату, куда он привел участников налета, не оказалось ни архива, ни самого Троцкого. Когда же участники операции открыли стрельбу, Харт заявил, что если бы он предвидел такое развитие событий, то, как американец, никогда бы не согласился участвовать в этом деле. Такое поведение послужило основанием для принятия на месте решения о его ликвидации. Он был убит мексиканцами»[936].

Когда утром 24 мая в дом на авенида Виена прибыли высшие чины мексиканской полиции и задали Троцкому традиционный вопрос, кого он подозревает в организации покушения, он ответил: «Иосифа Сталина». Не очень сведущие в крупных политических делах, да и не желавшие встревать в мировую политику, чиновники не включили эти слова в протокол допроса. 12 июня в письме следственным властям, обращая их внимание на крайне противоречивые и недостоверные газетные сообщения и объясняя, почему он делает это заявление через три недели после покушения, Троцкий писал: «В первые дни после покушения у меня не было времени не только опровергать, но и читать газеты. В моем доме одни агенты полиции сменяли других, наводя справки, собирая сведения и пр. Я считал более важным давать точные сведения следствию, чем гоняться за противоречиями газетных отчетов»[937].

В связи с тем, что следствие направлялось по пути не вполне ложному, но крайне ограниченному, Троцкий приложил максимум сил и энергии для того, чтобы представить властям Мексики действительную, в чем он был убежден, общую схему преступления, и одновременно давал рекомендации, как следовало бы вести расследование, кого следовало бы допросить, какие вопросы необходимо было бы задать. Все эти заявления публиковались в печати и служили известным стимулом для активизации расследования, которое поначалу проводилось весьма неохотно. При этом была даже выдвинута версия «самопокушения», то есть имитации покушения с двойной целью: еще больше скомпрометировать руководство СССР, с которым мексиканские власти не хотели портить отношения, и самореклама. Впрочем, полковник Салазар Леандро Санчес, руководитель тайной полиции Мексики, проводивший расследование нападения на дом Троцкого, проявил в пределах своих полномочий и реальных возможностей высокий уровень компетенции и стремился разобраться в происшедшем, определив если не заказчика, то по крайней мере исполнителей преступления[938].

27 мая Троцкий направил прокурору республики, начальнику полиции и министру внутренних дел обширное письмо[939], в котором убедительно обосновывал свой главный тезис о том, что покушение на его жизнь было организовано по личному приказу Сталина: «Покушение могло исходить только из Кремля, только от Сталина, через заграничную агентуру ГПУ», — писал Троцкий, употребляя старое название НКВД, которое в его устах стало почти ругательством. Он подробно рассказывал об истреблении членов своей семьи, единомышленников, друзей и помощников, о том, что одна из главных целей инсценированных процессов в Москве состояла в том, чтобы добиться его выдачи в руки советской власти. Удивительно, что Троцкий не исключал возможности участия в покушении на него еще и гестапо, однако считал, что в этом случае речь могла идти о совместной операции советских и германских разведок при ведущей роли агентуры НКВД. Он подчеркивал вероятное участие в покушении мексиканских коммунистов: «Прежде всего необходимо установить со всей категоричностью, что деятельность ГПУ тесно переплетается с деятельностью Коминтерна, вернее, аппарата Коминтерна, его руководящих элементов и наиболее доверенных членов. Для своей деятельности ГПУ нуждается в легальном или полулегальном прикрытии и в сочувственной среде для набора агентов: такой средой и таким прикрытием являются так называемые «коммунистические» партии».

Вслед за этим он раскрывал схему сотрудничества спецслужб с компартиями (в том числе с мексиканской компартией): «Иностранные агенты не могли бы найти прямого подступа к мексиканским полицейским; нужны были национальные агенты. Этих национальных агентов деморализации, подкупа и подготовки террористического акта надо искать в Центральном комитете коммунистической партии и вокруг этого Центрального комитета».

Наконец, Троцкий обращал внимание на подрывную работу некоторых левых мексиканских печатных органов, которые своей пропагандой создавали весьма благоприятные условия для организации покушения. Речь шла не о критике его взглядов, а о той кампании лжи и клеветы, которой занимались эти газеты, связанные, в частности, с лидером национальной федерации профсоюзов Толедано: «Они действуют с таким упорством и бесстыдством только потому, что им это приказано. Кто мог приказать им это? Очевидно, хозяин Кремля Иосиф Сталин», — заключал Троицкий и высказывал казавшуюся в первый момент нелепой, но оказавшуюся абсолютно точной догадку о причастности к покушению того самого лица, которое действительно было одним из главных участников операции: уважаемого и всемирно известного художника Сикейроса: «Я позволю себе также высказать предположение, что Давид Сикейрос, который участвовал в гражданской войне в Испании в качестве крайне активного сталинца, не может не быть осведомлен о наиболее видных деятелях ГПУ испанской, мексиканской и других национальностей, которые прибыли в разное время в Мексику через Париж. Допрос бывшего и нынешнего генеральных секретарей компартии, а также г. Сикейроса в качестве свидетелей, несомненно, мог бы осветить подготовку покушения и состав его участников».

Когда эти подозрения Троцкого дошли до Сикейроса, в порядке самозащиты их попробовали высмеять. Появилась даже карикатура, изображавшая Троцкого, наносящего удар сзади топором по сидящему к нему спиной Сикейросу[940]. Поразительно, что советская агентура, организовывавшая публикацию, как бы предполагала, что через пару месяцев именно так будет убит сам Троцкий.

Очень скоро в руках полиции действительно оказались свидетельства непосредственного участия Сикейроса в организации покушения и в самом нападении. Он вынужден был скрыться и в течение четырех месяцев прятался в тайном убежище в горах. В сентябре художник-террорист был арестован. Он сознался в соучастии в преступлении, хотя и стремился максимально преуменьшить свою вину и вообще отрицал намерение убить Троцкого. «Мы хотели высылки этого профессионального заговорщика из страны. Наша атака была не более чем акцией устрашения», — заявил Сикейрос следователям. Он признал, что нападавшие пытались захватить «рабочие документы, с помощью которых можно было бы доказать правительству и мексиканскому народу подоплеку деятельности этого пособника нацистов в Мексике, раскрыть суть сговора между ним и главарями международной реакции»[941].

Выслушивая эти нелепости, полицейские указали, что только в спальне Троцкого они насчитали семьдесят три пулевых отверстия. Суд был назначен на октябрь 1940 г., но до суда дело не дошло. Новый президент Мексики М. Авила Камачо распорядился выпустить Сикейроса на поруки, а он тотчас же сбежал в Чили, где его взял под зашиту и покровительство поэт-коммунист Пабло Неруда. Позже Сикейрос был помилован и, таким образом, полностью избежал наказания. В 1967 г. генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев наградил его международной советской премией «За укрепление мира между народами» (на что не отважился даже Сталин).

В течение недели после событий 24 мая Троцкий воздерживался от встреч с журналистами, чтобы не мешать следствию, и только после того, как в газетах стали появляться самые фантастические версии, в том числе и о «самопокушении», он выступил с многочисленными доказательными статьями и интервью, раскрывавшими подоплеку преступления. Понимая, что за первой попыткой покушения неизбежно последуют новые, команда Троцкого при содействии мексиканских властей превратила дом на авенида Виена в подлинную крепость. На окнах были установлены стальные ставни, наружные стены укреплены дополнительной каменной кладкой и обложены мешками с песком, проведена разветвленная сигнализация. Было построено помещение для мексиканских полицейских. Вокруг дома постоянно дежурили пять полицейских патрулей. Троцкий так и стал называть этот дом: маленькой крепостью.

Узнав из прессы о том, что покушение на Троцкого провалилось, Берия был взбешен[942]. Через несколько дней поступило донесение Эйтингона. Оно было датировано 30 мая. В нем, в частности, говорилось:

«а) О нашем несчастье Вы узнаете из газет подробно…

б) Пока все люди целы, и часть уехала из страны.

в) Если не будет особых осложнений, через 2–3 недели приступим к исправлению ошибки…

г) Принимая целиком на себя вину за этот кошмарный провал, я готов по первому Вашему требованию выехать для получения положенного за такой провал наказания»[943].

Участники операции с полным основанием ожидали скорой расправы. За полгода до этого, в ноябре 1939 г., был арестован недавно назначенный начальник Иностранного отдела НКВД майор госбезопасности З.И. Пассов. Этот человек, имевший трехклассное образование, проработал на своем посту всего три недели. Вызванный в Москву резидент в США Гутцайт тоже был арестован. Оба были расстреляны по обвинению в «обмане» и «невыполнении приказа И.В. Сталина по устранению… Троцкого»[944].

Сам Берия тоже не без содрогания отправлялся для доклада к «хозяину» на Ближнюю дачу. Понимая, однако, что Эйтингон остается единственным возможным организатором убийства Троцкого, Сталин распорядился послать ему шифровку с выражением полного доверия, добавив: «Акция против Троцкого будет означать крушение всего троцкистского движения. И нам не надо будет тратить деньги на то, чтобы бороться с ними и их попытками подорвать Коминтерн и наши связи с левыми кругами за рубежом»[945]. В действие вступал теперь план «Утка», переименованный теперь в операцию «Мать». Руководителем операции оставался Эйтингон, его главной помощницей становилась его возлюбленная Каридад Меркадер, исполнителем плана оставался ее сын и воспитанник Эйтингона Рамон. Но в качестве главного средства осуществления поставленной задачи, имея в виду усилившуюся бдительность Троцкого, его помощников и мексиканской полиции, предпринимавших повышенные меры безопасности, было избрано внедрение в круг людей, имевших доступ в особняк Троцкого, советского агента.

Поскольку целью нападавших было не только убийство Троцкого, но и похищение документов, Троцкий принял решение передать свой обширный архив на хранение в надежное место. Этот архив накапливался постепенно, начиная с того времени, как Троцкий при депортации из СССР вывез свою документацию в Турцию. В следующие годы архив быстро рос. «Полученные письма и копии отправленных писем» сохраняли в специальных «делах». Было даже «особое отделение для писем от любителей автографов и чудаков, которые давали советы, как спасти свою душу или улучшить здоровье». В почти нетронутом виде архив сохранялся ряд лет. Только некоторые его материалы Троцкий использовал в своих исторических и дискуссионных работах 30-х гг. Лишь во время подготовки к контрпроцессу в Койоакане секретари Троцкого более или менее систематически просмотрели документы, чтобы найти новые, не использованные ранее свидетельства лживости сталинских обвинений[946].

Теперь через адвоката Гольдмана Троцкий вступил в переговоры с Гуверовским Институтом войны, революции и мира в г. Пало-Алто в Калифорнии, а также с Чикагским и Гарвардским университетами, представители которых посетили Мехико в 1939 г. для ознакомления с архивом. В результате в Койоакане был подписан договор с Гарвардом, эмиссары которого оказались наиболее проворными. По договору в архив Гарвардского университета в обмен на символический гонорар 15 тысяч долларов были переданы бумаги 1917–1936 гг. (до прибытия Троцкого в Мексику), за исключением «некоторых официальных бумаг». В связи с передачей архива Троцкий обратился к секретарю министерства внутренних дел Мексики И.Г. Теллезу с заявлением о том, что все письма, рукописи и другие документы мексиканского периода останутся у него до тех пор, пока он будет «пользоваться гостеприимством этой страны».

Троцкий писал: «Я ходатайствую о том, чтобы Секретариат Внутренних Дел прислал в мой дом компетентных чиновников, знающих иностранные языки, в том числе и русский, и чтобы эти чиновники просмотрели мои архивы, подлежащие отправке. Одновременно в моем доме будет находиться представитель посольства Соединенных Штатов, которое обязалось перед Гарвардским университетом оказать полное содействие в пересылке рукописей. После просмотра всех бумаг рукописи будут в присутствии представителей Вашего министерства и посольства Соединенных Штатов заделаны в герметические ящики во избежание их вскрытия на границе. Прибавлю еще, что, находясь в библиотеке Гарвардского университета, мои архивы будут во всякое время доступны представителям мексиканского правительства. Один этот факт исключает возможность каких бы то ни было тенденциозных истолкований передачи архива Гарвардскому университету»[947].

Все условия, выдвинутые Троцким, были выполнены. Так основная часть его архива оказалась в США, в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета, где хранится поныне[948]. Документация мексиканского периода была временно передана на хранение в сейфы американского National City Bank. Попытки советской агентуры выкрасть документы из этого банка, а также завербовать кого-либо из сотрудников Гарвардского университета для несанкционированного фотографирования документации Троцкого успеха не имели. Единственное, что удалось сделать, — это получить через агента Сатира (Силвию Каллен) опись материалов, находившихся в банке[949].

3. Убийство

Не прошло и трех месяцев после первого налета, как испанец Рамон Меркадер завершил реализацию заговора против жизни Троцкого, нанеся ему 20 августа смертельный удар ледорубом по голове, от которого Троцкий на следующий день скончался. Это убийство готовилось значительно более тщательно, чем налет в ночь на 24 мая. Послевоенный перебежчик Владимир Петров в своих показаниях американской контрразведке в 1955 г. сообщил, что в 1948 г. в архивных фондах НКВД ему удалось познакомиться с одним из дел, связанных с убийством Троцкого. Помимо текстуальных отчетов и разнообразной информации в деле находилась также масса фотографий, сделанных на территории виллы Троцкого по авенида Виена. Чего только не было на фото: Троцкий один и Троцкий с друзьями за чаем, Троцкий с женой, Троцкий с собакой, охранники Троцкого, разные участки забора и прочее. Петров показал, что советской агентуре удалось завербовать одну из секретарш Троцкого, имя которой он, однако, назвать не смог. В целом в окружение Троцкого были внедрены несколько агентов, не знавших о существовании друг друга[950].

Не обошлось без мелких недочетов. НКВД снабдил Мерка-дера подложными документами на имя канадского подданного Фрэнка Джексона Морнара, не позаботившись выяснить, как именно пишется эта распространенная американская фамилия. Из-за арестов и расстрелов опытных разведчиков и заменой их новичками-карьеристами, не обладавшими самыми элементарными знаниями, в паспорте и прочих бумагах Меркадер был назван Jacson вместо Jackson. Заметили эту оплошность уже после того, как Троцкий был убит. На всякий случай у Меркадера были еще и документы на фамилию Вандендрехда.

«Джексон» появился в Нью-Йорке в сентябре 1939 г. Здесь он встретился со своей возлюбленной Сильвией и объяснил ей, что путешествует по поддельному паспорту, так как дезертировал из

бельгийской армии и нашел работу в импортно-экспортном агентстве в Мехико, куда им следует отправиться — поближе к любимой сестре Сильвии, работавшей в штабе Троцкого. В Нью-Йорке Меркадер встретился также с резидентом НКВД Гайком Оваки-мяном, который, запросив Москву, получил подтверждение немедленного выезда Меркадера в Мексику[951].

В январе 1940 г. парочка прибыла в Мехико, где сняла удобную квартиру. Оказалось, что секретарской работы в доме Троцкого стало особенно много. К обычным делам прибавилась масса забот, связанных с конфликтом, возникшим в американской СРП, и попытками Троцкого добиться победы в СРП крыла Кэннона. Кроме того, Троцкий работал над многочисленными статьями о вспыхнувшей Второй мировой войне. Статьи эти он обычно диктовал секретарям. Знакомая с секретарской работой, знавшая русский и английский Сильвия, оказывавшая помощь своей сестре и ранее, была теперь привлечена к технической работе в секретариате Троцкого. Ее друг Меркадер каждое утро отвозил Сильвию на работу, а вечером приезжал, чтобы ее забрать.

Первоначально Рамон не предпринимал никаких попыток проникнуть внутрь поместья. Заявив, что троцкизм его не интересует и он стоит вне политики, Рамон попросил Сильвию вообще не вести с ним разговоров на эту тему. Между собой секретари и охранники сплетничали о том, как повезло этой отнюдь не юной и совсем не интересной женщине с таким красавцем. Постепенно Меркадер стал хорошо знаком окружению Троцкого. Обитатели дома сначала сухо здоровались с ним, затем стали более приветливыми, вступали в разговоры. Однажды Рамон предложил супругам Росмер, которые собирались возвращаться во Францию, покатать их по городу. Те с благодарностью приняли предложение и были в восторге от услужливого и неглупого молодого человека. Перед отъездом Росмеры пригласили Мерка-дера в дом, где он пробыл совсем недолго, выпил стакан чаю и почти сразу же удалился. Вскоре Меркадер отвез на своей машине Росмеров в порт, откуда супруги отбыли за океан.

После этого Меркадера стали иногда приглашать зайти в дом, как уже хорошо знакомого человека. Когда через некоторое время Сильвия отправилась в Нью-Йорк, его визиты продолжались. Более того, в поведении и облике молодого человека возникли изменения. Он стал проявлять интерес к идеям и деятельности Троцкого, а вслед за этим заявил, что очень хотел бы разобраться в сущности троцкизма, к которому теперь почувствовал влечение. После событий 24 мая его визиты в «крепость» Троцкого стали почти регулярными. 28 мая его представили Троцкому, которому Рамон выразил свое восхищение. Меркадер завоевал и симпатии Севы, подарив ему действующую модель планера и научив ее запускать. В следующие два с половиной месяца Меркадер посещал виллу десяток раз. За это время он также совершил две поездки в Нью-Йорк для консультаций со своими кураторами из НКВД и для встреч с Сильвией, которая ничего не должна была заподозрить[952].

Само убийство было спланировано так, чтобы одновременно скомпрометировать самого Троцкого и его движение. В случае, если бы Меркадера схватили во время или после убийства, ему следовало «сообщить, что Троцкий пытался уговорить его войти в международную террористическую организацию, ставившую своей целью убийство Сталина и других советских руководителей». Под диктовку Эйтингона Меркадер записал этот текст на бумаге и вложил в конверт, который должен был быть при Рамоне во время выполнения задания. Кроме того, на всякий случай была придумана и версия личной мести: Троцкий якобы запретил Сильвии Агелофф выйти замуж за Меркадера, так как это могло отвлечь ее от работы[953].

В середине августа Меркадер принес Троцкому некий текст, заявив, что это — первая проба его пера в поддержку 4-го Интернационала, попросил прочитать его и дать оценку. Лев Давидович весьма неохотно согласился выполнить просьбу, предполагая, что ничего путного молодой человек написать не способен. Рукопись читать Троцкий отказался, но предложил отпечатать статью и обсудить ее 20 августа. Именно этот день и стал днем убийства. Меркадер явился в дом Троцкого основательно экипированным. В качестве главного орудия убийства был избран малый альпинистский ледоруб с укороченной рукояткой, который был спрятан в полы плаща. Убийца воспользовался тем, что Троцкий категорически запретил обыскивать посетителей, чтобы не обижать их. Но в особняк допускались только лица, считавшиеся проверенными. На использовании ледоруба остановились, чтобы убийство было бесшумным. Организаторы преступления полагали, что Меркадер достаточно силен, чтобы нанести смертельный удар. Помимо ледоруба, у Меркадера были с собой револьвер и кинжал, которые он намеревался использовать в том случае, если бы ему потребовалось пробиваться наружу после совершения убийства. Эйтингон и Каридад Меркадер поджидали его в условленном месте неподалеку от авенида Виена[954].

Обитателей дома удивило, что Рамон явился в плаще в жаркий летний день, но подозрений это не вызвало. Рамон объяснил, что плохо себя чувствует и его знобит. Наталья Ивановна предложила ему стакан горячего чая. От чая Меркадер отказался, сказав, что хотел бы сначала завершить дело, ради которого он пришел, и выпил стакан холодной воды. Седова считала, что речь идет об обсуждении статьи. Рамон имел в виду совсем другое «дело».

Этот день запомнился Наталье Ивановне поминутно. Она вспоминала, что Лев Давидович поднялся утром в хорошем настроении, позволив себе, впрочем, мрачно пошутить: «Мы смогли проспать всю ночь, и никто нас не убил. И ты еше не чувствуешь радости!» Утром Троцкий покормил кроликов, некоторое время приводил в порядок свои кактусы, затем до обеда и после обеда работал над статьей, посвященной последним событиям. На рабочем столе после покушения остались наброски текста, который был озаглавлен «Бонапартизм, фашизм и война»[955].

Меркадер явился около 5 часов дня. После нескольких приветственных слов они вдвоем с Троцким удалились в его кабинет. Седова вспоминает: «Прошли три или четыре минуты. Я находилась в соседней комнате. Внезапно раздался ужасный крик… В дверном проеме появился Лев Давидович и прислонился к нему. Его лицо было покрыто кровью, он моргал своими голубыми глазами без очков, его руки бессильно висели… «Что случилось? — закричала я. — Что случилось?» Совершенно растерянная, я обняла его. Он сказал спокойно: «Джексон», как будто хотел сказать мне: «Ну, вот, они это сделали». Я помогла ему опуститься на ковер столовой. «Наташа, — сказал он, — я люблю тебя». С большим трудом он затем произнес: «Удалите Севу — и, уже теряя сознание, но с чувством удовлетворения добавил: «Он хотел… еще раз… Я не дал ему… Не убивайте его… он должен… говорить»[956].

Всеволод (Эстебан) Волков вспоминает: «Мне до сих пор кажется, что кровавый и трагический день 20 августа был вчера. Я возвращался в веселом настроении из школы. Внезапно я заметил нечто необычное. Возле дома стояли полицейские в своих синих мундирах. Мучительная боль перехватила мое дыхание, я почувствовал, что в доме произошло что-то ужасное. Я ускорил шаг, быстро подошел к открытым воротам и в саду столкнулся с американцем Гаролдом Робинсоном, одним из секретарей деда. Он был очень возбужден, держал в руках револьвер и смог только крикнуть мне: «Джексон!» Когда я вошел в дом и заглянул в столовую, я увидел деда, лежащего на полу в луже крови. Наталья стояла возле него, прикладывая лед к ране»[957].

Именно в этот момент Троцкий заметил Севу и сказал, чтобы его увели.

О том, как произошло убийство, остались свидетельства и самого Меркадера: и непосредственно после покушения, и через три десятилетия. В показаниях следователю сразу же после ареста Меркадер заявил: «Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане. Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове… Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое «А-а-а», бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты»[958].

Через много лет, в 1969 г., уже находясь в Москве, Меркадер рассказал о том, как он убивал Троцкого, П. Судоплатову. Троцкий, судя по этому рассказу, сел за стол и начал читать статью. Когда же убийца поднял ледоруб, он слегка повернул голову, видимо прореагировав на движение, и это изменило направление удара, ослабив его силу. Не прикончив Троцкого с первого раза, Рамон растерялся и не нанес второго удара, хотя имел кинжал[959].

Слегка иную версию Меркадер передал своему адвокату Эдуардо Сенисеросу, который воспроизвел ее в интервью 1995 г.: «Когда Меркадер вошел вслед за Троцким в его кабинет, он запер дверь изнутри. Этого было достаточно, чтобы Троцкий понял, что на него сейчас нападут. Он потянулся к ящику письменного стола, в котором лежал пистолет. Всегда утверждали, что удар был нанесен сзади. Но медэкспертиза показала, что это не так. Троцкий заслонился от удара руками и тем чуть-чуть ослабил удар. Наверное, поэтому он и прожил еще несколько часов. Так что удар Меркадер нанес, стоя лицом к лицу с Троцким. Он мог бы убить его, как только вошел, но он хотел, чтобы Троцкий понял, что должно произойти… Рамон дал ему это понять сознательно. Хотя он убил бы его в любом случае. Правда, он и сам не допускал возможности, что останется после покушения живым. Он готовился умереть и поэтому загодя не позаботился ни о какой защите. Потом он даже вытащил пистолет, но сам не стрелял, потому что не хотел других смертей»[960].

Последнее свидетельство не выглядит правдоподобным. Трудно сказать, кто лгал — сам Меркадер или его адвокат (обязанный лгать в пользу своего подзащитного). Наличие у убийцы пистолета и кинжала, а также тот факт, что его ожидали в машине, свидетельствовали о намерении уйти с места преступления живым, а не о желании сдаваться без сопротивления. Сложилось, однако, иначе. Ворвавшиеся в считаные секунды в кабинет Троцкого Гаролд Роббинс и другие секретари и охранники Троцкого набросились на убийцу, вырвали из его рук пистолет (которым он собирался воспользоваться), начали его избивать и, скорее всего, убили бы, если бы не были остановлены самим Троцким, уже терявшим сознание. При этом Меркадер пытался объяснить, что НКВД заставил его убить Троцкого, угрожая в противном случае расправиться с его матерью. В момент, когда Меркадер кричал об этом избивавшим его сотрудникам Троцкого, смысла этих слов понять никто не мог. Он стал ясен только позже. Меркадер кричал: «Они заставили меня сделать это», «Они схватили мою мать», «Они посадят мою мать в тюрьму»[961]. Естественно, в кармане плаща убийцы прибывшие почти сразу же полицейские обнаружили письмо с обвинениями в адрес Троцкого, которое Меркадер написал под диктовку Эйтингона[962].

Троцкого отвезли в больницу, где ему немедленно была сделана трепанация черепа. Хотя в мозговой ткани оказалась рана глубиной в несколько сантиметров, врачи вначале считали, что рана не смертельна. Пришедшему в себя Троцкому сообщили, что рана не очень серьезна. Он этому не поверил: «На этот раз… им… удалось», — произнес он, запинаясь. Чтобы хотя бы как-то успокоить жену, он пытался пошутить, сказав, что в больнице ему постригли волосы и теперь нет необходимости вызывать парикмахера, который должен был прийти на днях. Вновь теряя сознание, он подозвал к себе своего секретаря Джозефа Хансена и сказал, что хочет кое-что продиктовать ему. «Кое-что по поводу французской статистики», — добавил он жене. Троцкий продиктовал ему свои последние слова: «Пожалуйста, скажите моим друзьям, что я уверен в победе 4-го Интернационала… Идите вперед»[963].

Долгие сутки врачи пытались привести своего пациента в сознание, продлить ему жизнь. Все было тщетно. В 7 часов 25 минут вечера 21 августа 1940 г. Лев Давидович Троцкий скончался.

Организаторы убийства — Эйтингон и Каридад Меркадер — бежали на Кубу, откуда — в США, затем в Китай. Сталин, узнав об успешном завершении операции, вызвал к себе Берию: «Мы будем награждать всех участников этого дела после возвращения Домой, — сказал он. — Что касается лица, которое привело приговор в исполнение, то высшая награда будет вручена ему после выхода из заключения. Посмотрим, какой он в действительности пролетарский революционер, как он проявит себя в это тяжелое для него время»[964].

В мае 1941 г. Эйтингон и Каридад прибыли наконец в Москву. 6 июня 1941 г. нарком внутренних дел СССР Берия подал на имя Сталина рапорт за № 1984/6 с просьбой о награждении убийц Троцкого высокими государственными наградами: «Группой работников НКВД в 1940 г. было успешно выполнено специальное задание. НКВД СССР просит наградить орденами Союза ССР шесть товарищей, участвовавших в выполнении задания. Прошу Вашего решения». Сталин наложил резолюцию: «За (без публикации)»[965]. Закрытым указом Президиума Верховного Совета СССР орденами Ленина были награждены мать Рамона Меркадера Каридад и организаторы операции: сотрудники НКВД Л.П. Василевский, Судоплатов, И.Р. Постельняк и Эйтингон. Григулевич был награжден орденом Красного Знамени.

Сталин торжествовал. 24 августа в «Правде» появилось краткое, но тщательно отредактированное сообщение:

«СМЕРТЬ ТРОЦКОГО

Лондон, 22 августа (ТАСС). Лондонское радио сегодня сообщило:

В Мексике в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения на него одним из лиц его ближайшего окружения».

Через несколько дней, 28 августа, была опубликована редакционная статья «Правды», то ли полностью, то ли частично написанная Сталиным, во всяком случае явно соответствовавшая его стилю. Называлась она «Смерть международного шпиона». Небольшая по объему, эта статья свела воедино все клеветнические утверждения, негативные эпитеты и проклятия, которые накапливал Сталин на протяжении почти двух десятилетий. Чрезвычайно любопытно, что статья была датирована в оригинале 16 августа, то есть была написана за несколько дней до убийства Троцкого. Статью готовили про запас, в надежде, что в ближайшие дни расправа произойдет[966]:

«Телеграф принес известие о смерти Троцкого. По сообщению американских газет, на Троцкого, проживавшего последние годы в Мексике, было совершено покушение. Покушавшийся — Жак Морган Вандендрайш — один из ближайших людей и последователей Троцкого.

В могилу сошел человек, чье имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всем мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда — большевистской партии. Господствующие классы капиталистических стран потеряли верного своего слугу. Иностранные разведки лишились долголетнего матерого агента, организатора убийц, не брезгавшего никакими средствами для достижения своих контрреволюционных целей.

Троцкий прошел длинный путь предательства и измены, политического двурушничества и лицемерия. Недаром Ленин еще в 1911 году окрестил Троцкого кличкой «Иудушка». И эта заслуженная кличка навсегда осталась за Троцким.

Троцкий начал свою политическую деятельность как меньшевик-антиреволюционер. Уже в 1903 году, на втором съезде РСДРП, он яростно выступает против Ленина, отстаивая и поддерживая взгляды Мартова и других антиреволюционных меньшевистских лидеров. Вскоре, к началу русско-японской войны, Троцкий еще откровеннее показывает свое лицо отступника и антиреволюционера. Он скатывается на позиции махрового оборончества, то есть защиты «отечества», царя, помещиков и капиталистов.

Революцию 1905 года Троцкий встретил пресловутой теорией «перманентной» революции. Это была теория разоружения пролетариата, демобилизации его сил. После поражения революции 1905 года Троцкий поддерживает меньшевиков-ликвидаторов. Владимир Ильич Ленин так писал тогда о Троцком:

«Троцкий повел себя как подлейший карьерист и фракционер… Болтает о партии, а ведет себя хуже всех прочих фракционеров».

Троцкий явился, как известно, организатором августовского антиреволюционного меньшевистского блока всех групп и течений, выступавших против Ленина.

Начавшуюся в августе 1914 года империалистическую войну Троцкий встретил, как и следовало ожидать, на той стороне баррикад — в стане защитников империалистической бойни. Он прикрывал свою измену пролетариату «левыми» фразами о борьбе с войной, фразами, рассчитанными на обман рабочего класса. По всем важнейшим вопросам войны и социализма Троцкий выступал против Ленина, против большевистской партии.

Все возрастающую силу влияния большевиков на рабочий класс, на солдатские массы после февральской буржуазно-демократической революции, огромную популярность лозунгов Ленина в народных массах меньшевик Троцкий расценивал по-своему. Он вступил в нашу партию в июле 1917 года вместе с группой своих единомышленников, заявив, что он «разоружился» до конца.

Последующие события показали, однако, что меньшевик Троцкий не разоружился, ни на минуту не прекратил борьбы против Ленина и вошел в нашу партию для того, чтобы взорвать ее изнутри.

Уже через несколько месяцев после Великой Октябрьской революции, весной 1918 года, Троцкий вместе с группой так называемых «левых» коммунистов и левых эсеров организует злодейский заговор против Ленина, стремясь арестовать и физически уничтожить вождей пролетариата Ленина, Сталина и Свердлова. Как и всегда, сам Троцкий — провокатор, организатор убийц, интриган и авантюрист — остается в тени. Его руководящая роль в подготовке этого злодеяния, к счастью неудавшегося, полностью вскрывается лишь через два десятилетия на процессе антисоветского «правотроцкистского блока» в марте 1938 г. Только через двадцать лет грязный клубок преступлений Троцкого и его приспешников был окончательно распутан.

В годы гражданской войны, когда страна Советов отражала натиск многочисленных полчищ белогвардейцев и интервентов, Троцкий своими предательскими действиями и вредительскими приказами всячески ослаблял силу сопротивления Красной Армии, ввиду чего ему было воспрещено Лениным посещать Восточный и Южный фронты. Общеизвестен факт, когда Троцкий, в силу своего враждебного отношения к старым большевистским кадрам, пытался расстрелять целый ряд неугодных ему ответственных коммунистов-фронтовиков, действуя этим на руку врагу.

На том же процессе антисоветского «правотроцкистского блока» был перед всем миром вскрыт весь предательский, изменнический путь Троцкого: подсудимые на этом процессе, ближайшие сподвижники Троцкого, признались, что и они, и вместе с ними и их шеф Троцкий уже с 1921 года были агентами иностранных разведок, были международными шпионами. Они во главе с Троцким ревностно служили разведкам и генеральным штабам Англии, Франции, Германии, Японии.

Когда в 1929 году советское правительство выслало из пределов нашей родины контрреволюционера, изменника Троцкого, — капиталистические круги Европы и Америки приняли его в свои объятия. Это было не случайно. Это было закономерно. Ибо Троцкий уже давным-давно перешел на службу эксплуататорам рабочего класса. Троцкий запутался в своих собственных сетях, дойдя до предела человеческого падения. Его убили его же сторонники. С ним покончили те самые террористы, которых он учил убийству из-за угла, предательству и злодеяниям против рабочего класса, против страны Советов. Троцкий, организовавший злодейское убийство Кирова, Куйбышева, М. Горького, стал жертвой своих же собственных интриг, предательств, измен, злодеяний.

Так бесславно кончил свою жизнь этот презренный человек, сойдя в могилу с печатью международного шпиона и убийцы на челе».

Мировая пресса откликнулась на убийство весьма сдержанно. В основном повторялись те слухи и сплетни, которые журналистам удавалось раздобыть из мексиканских следственных и правительственных кругов. Оценочный материал в «большой» западной печати почти отсутствовал. Только в прессе сторонников Троцкого прямо и открыто подчеркивалось, что подлинным убийцей явился Сталин. В заявлении ЦК СРП США говорилось: «Не умея ни опровергнуть глубокий анализ Троцкого, ни ответить на его уничтожающую критику, Сталин в исступлении вонзил, наконец, острие топора в его мозг. В невероятно ужасающем методе самого убийства таится глубокий символ его значения и причины: он ударил по мозгу Троцкого!»[967]

Правительство Мексики приняло на свой счет организацию похорон Троцкого. В течение пяти дней открытый гроб находился в зале Такуба[968]. Мимо него прошли десятки тысяч людей, из которых лишь горстка относилась к троцкистам. Все остальные были просто любопытствующими, которым интересно было посмотреть на тело известного революционера, чье имя и поступки десятилетиями будоражили мир. 27 августа состоялись похороны. На следующий день траурный митинг был проведен в Нью-Йорке. Кэннон выступил на нем с речью, которую назвал «Памяти Старика»[969].

После смерти Троцкого советская разведка по заданию Центра предприняла попытки активизировать разложение организаций троцкистов, прежде всего в США. 27 января 1941 г. резиденту Геннадию (Г.Б. Овакимяну) в ответ на его предложения было направлено директивное письмо, из которого следовало, что и после смерти Троцкого советское руководство считает троцкизм основной идеологической проблемой, борьба с которой продолжает оставаться главной целью резидентуры НКВД за рубежом: «Мы согласны с Вами о необходимости активизировать борьбу с троцкистами, используя разброд среди троцкистов после смерти «Старика», отход многих из них и наличие неуверенности и разочарования в их среде. Для этого необходимо приобрести агентуру, способную на активные действия по разложению их рядов. Имеющаяся у нас агентура дает верную информацию, но проводить активные акции через нее мы не сможем. Сообщите Ваши конкретные предложения по возможным вербовкам и внедрению. В связи с активностью троцкистов по распространению литературы, засылаемой на советскую территорию, а также возможностью проникновения их на наши новые территории и использования старых связей… необходимо обратить внимание агентуры на это. Для облегчения наших мероприятий по выявлению троцкистских контактов со стороны командиров советских судов, нам необходимо знать возможные пункты соприкосновения советских моряков с троцкистскими агитаторами — общественные места, пивнушки, магазины и пр., наиболее часто посещаемые прибывающими в порты США нашими моряками и используемые троцкистами. Все новые данные об этой «деятельности» немедленно телеграфьте»[970].

Через месяц в повторных директивах Геннадию о необходимости борьбы с американскими троцкистами Центр писал: «Проникнуть в механизм их тайной шпионской «кухни», вскрыть их вражескую работу против нас, особенно на новые территории — главная задача этой разработки для нас. Вторая наша задача по борьбе с троцкизмом — разложение их организаций и отдельных троцкистов». Более того, Центр предлагал начать разработку видных деятелей американского движения сторонников Троцкого: Сарры Вебер, Розы Карснер, Яна Франкеля, используя против первых двух — угрозу расправы с их родственниками, находившимися в СССР, а в отношении третьего — подкуп[971]. Судя по тому, что в документации ГУГБ эти сюжеты не получили дальнейшего развития, попытки вербовки американских троцкистов оказались безрезультатными, хотя раскол в троцкистском движении после смерти Троцкого продолжал усиливаться[972].

Что касается убийцы Троцкого Меркадера, то он был посажен в тюрьму Лекумберри. Следствие по его делу велось без излишней спешки и продолжалось почти четыре года. Единственным свидетелем, давшим показания о том, что убийство носило не личностный, а политический характер, стала Сильвия Аге-лофф. Вызванная на очную ставку, она потеряла над собой контроль и закричала: «Скажи хоть сейчас правду! Ты агент ГПУ! Они тебя заставили! По приказу Сталина заставили убить Троцкого! Начиная с Парижа ты обманывал меня. Думал только о том, как покончить с Троцким. Тебе нужно было использовать меня. Каналья!»[973]

Советское правительство и агентура НКВД обеспечили Меркадера хорошей правовой защитой. Берия распорядился не жалеть средств. Адвокатом стала известная юристка, кубинка Офелия Домингес, которая, используя всевозможные процедурные зацепки, пыталась добиться оправдательного приговора, но в этом не преуспела и смогла лишь сильно затянуть следствие. Не помогла и помощь другого высококвалифицированного адвоката — мексиканца Эдуардо Сенисероса. В мае 1944 г. суд федерального округа столицы Мексики вынес Меркадеру приговор: 20 лет заключения. Показания С. Агелофф суд проигнорировал; Меркадер упорно повторял одну и ту же версию о личной мести и настаивал, что его зовут Жак Морнар; что он — бельгийский журналист, разочаровавшийся в троцкизме.

Полагая, что при каких-нибудь изменившихся условиях этот заключенный может вдруг оказаться полезным, его содержали достаточно комфортно — в отдельной камере, в которой через много лет даже поставили телевизор. Раз в неделю к Рамону приводили девушку по имени Ракелия Мендоса, бывшую актрису кабаре, которая позже стала его женой. Время от времени тюремщики разрешали заключенному вылазки в центр Мехико, разумеется под тщательным присмотром, вместе с ним посещали рестораны; возможно — надеялись разговорить Меркадера и получить от него какую-то информацию, но Меркадер держал язык за зубами.

Под руководством Эйтингона советская агентура готовила операцию по освобождению Меркадера из тюрьмы. Участвовали в операции разведчики с дипломатическими паспортами и мексиканские коммунисты. Однако несколько попыток организовать побег Меркадера из тюрьмы успехом не увенчались[974].

Подлинная фамилия убийцы и его происхождение были выяснены мексиканскими следственными органами только в 1950 г., когда юрист Альфонсо Куарон, изучавший личность преступника и заподозривший по некоторым признакам, что он каталонец, отправился в Барселону с фотографиями Морнара и смог найти людей, знавших этого человека в молодости, в частности полицейского комиссара Карлоса Боррегуеро. Последний узнал Рамона Меркадера, так как арестовывал его еще в 1935 г. Отпечатки пальцев, сохранившиеся в испанской полиции, были сопоставлены с мексиканскими отпечатками и подтвердили идентичность.

В заключении Меркадер провел 19 лет и 8 месяцев. Он был освобожден 6 мая 1960 г., в тот же день вылетел в Гавану, а оттуда — в Москву. 25 июня 1960 г. руководство КГБ СССР представило первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву докладную записку, в которой говорилось: «В силу своей безграничной преданности делу коммунизма и Советскому Союзу в период следствия и судебного разбирательства, а также на протяжении почти 20-летнего пребывания в тюрьме в условиях не прекращавшейся против него кампании угроз и провокаций [Р. Меркадер] проявил смелость, стойкость и высокую идейность, присущие настоящему коммунисту, и сохранил в тайне свою связь с органами государственной безопасности Советского Союза».

Ни словом не упоминая, из-за чего Меркадер отсиживал срок и в чем состояли его заслуги, авторы докладной записки предлагали присвоить ему звание Героя Советского Союза. Хрущев ответил: «Построение коммунизма — дело ближайшего будущего, но вот этот товарищ достоин жить при коммунизме уже сегодня». 30 июня 1960 г. советское правительство присвоило Мерка-деру звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 11089) «за выполнение специального задания и проявленные при этом героизм и мужество». Золотую звезду ему выдавал лично председатель КГБ СССР А.Н. Шелепин. Указ остался негласным: в прессе он так и не был опубликован[975]. В СССР Меркадер жил под именем Рамона Ивановича Лопеса со своей женой Ракелией.

В Советском Союзе Меркадера приравняли к генералу КГБ, вышедшему на пенсию, дали пенсию 400 рублей в месяц. Он получил четырехкомнатную квартиру и дачу в престижном подмосковном поселке Кратово[976]. Знакомым он говорил, что работает в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, и действительно довольно часто появлялся там, ведя себя самоуверенно и гордо, постоянно нося Звезду Героя на распахнутом пиджаке.

Но на самом деле в этом институте он не работал, а занимал какое-то странное положение, будучи по ходатайству председателя компартии Испании Д. Ибаррури[977] прикомандированным к группе, занимавшейся изучением истории компартии Испании и испанской гражданской войны 1936–1939 гг. Сотрудники института злобно острили, что Меркадер работает над диссертацией на тему — «Альтернативный способ применения ледоруба»[978]. Убийца подал заявление о вступлении в КПСС. Поначалу ему было отказано первичной парторганизацией ИМЯ, так как он не смог собрать необходимые рекомендации. Вскоре, однако, он был принят в партию непосредственно Центральным комитетом, минуя все промежуточные инстанции[979]. Жена Меркадера работала диктором в испанской редакции московского радио.

Меркадер неоднократно стремился возвратиться в Испанию и обращался к ее коммунистическим лидерам Д. Ибаррури и С. Каррильо[980] с просьбами о содействии. Каррильо, ставший антисталинистом и одним из лидеров еврокоммунизма, обусловил свою поддержку тем, что Меркадер напишет воспоминания, в частности и о том, от кого и каким образом он получил приказ убить Троцкого. Убийца от этого предложения отказался, заявив, что он «никогда не предаст своих товарищей».

В СССР Лопес жил до 1974 г., после чего по приглашению Кастро выехал с женой и двоими приемными детьми на Кубу, где умер от рака легких в 1978 г. Жена привезла его прах в СССР, и он был захоронен на Кунцевском кладбище в Москве. На памятнике над его могилой значится понятная лишь посвященным надпись «Герой Советского Союза Рамон Иванович Лопес».

Павел Судоплатов к моменту смерти Сталина имел чин генерал-лейтенанта МГБ. После смерти Сталина был назначен заместителем начальника 2-го Главного управления (контрразведывательного) Министерства внутренних дел (МВД), заменившего НКВД. С мая 1953 г. по указанию Берии стал начальником сформированного 9-го отдела МВД. Это был разведывательно-диверсионный отдел, занимавшийся убийствами и диверсиями. 31 июля 1953 г., вскоре после снятия Берии, отдел был расформирован, а сам Судоплатов 21 августа арестован. Он успешно симулировал умопомешательство, до 1958 г. находился в психиатрической больнице, но в 1958 г. был приговорен к 15 годам заключения как пособник Берии, за многочисленные похищения и убийства. Освободили его в 1968 г. Посмертно — он умер в 1996 г. — были изданы его мемуары, ставшие для многих руководителей ФСБ настольной книгой.

Организатор операции Наум Эйтингон по возвращении в Москву в мае 1941 г. был лично принят Сталиным, пообещавшим, что, пока он, Сталин, жив, ни один волос с головы Эйтингона не упадет. В 1951 г. Эйтингон, к тому времени генерал-майор МГБ, все-таки был отстранен от работы и помещен под домашний арест. Его действительно не арестовали и не расстреляли. После смерти Сталина Эйтингон был освобожден из-под домашнего ареста и с мая 1953 г. восстановлен на работе в должности заместителя начальника 9-го отдела МВД. В конце 1957 г. его вновь арестовали — за преступления, совершенные в годы сталинского режима, и приговорили к 12 годам тюрьмы. В 1964 г. он был амнистирован, но на службу возвращен не был. Работал редактором в «Иностранной литературе» и «Международной книге».

Супруга Троцкого Наталья Седова после убийства мужа обратилась к американским властям с просьбой о предоставлении ей и 15-летнему Севе Волкову права убежища. С личным письмом по этому поводу к Рузвельту обратился находившийся в США немецкий писатель Эмиль Людвиг[981], который незадолго перед этим выпустил книгу, посвященную американскому президенту, где представил его в сильно розовом свете[982]. Людвиг писал, что вдова Троцкого находится под постоянной угрозой покушения со стороны правых экстремистов и сталинских агентов, что она не принадлежит ни к какой партии и собирается в США заниматься архивом своего мужа, незадолго до гибели проданным Троцким Гарвардскому университету.

11 февраля 1941 г. Рузвельт отделался ничего не значившим вежливым письмом: «Я не сомневаюсь, что миссис Троцкая полностью стоит вне политики, но публика в течение ближайших года или двух на этот факт внимания не обратит. Более того, если ГПУ будет преследовать внука, оно, вероятно, найдет его здесь, как и в любом другом месте. Я склонен думать, что она и мальчик были бы в большей безопасности в каком-нибудь сравнительно маленьком городе или деревне в Мексике, чем в другом месте»[983].

В результате Седовой во въезде в США было отказано. Она жила в Мексике и до 1951 г. оставалась членом 4-го Интернационала, постепенно отдаляясь от традиционалистов, придерживавшихся мнения, что СССР остается «рабочим государством», которое следует защищать. 9 мая 1951 г. Седова послала Исполкому Интернационального секретариата письмо, в котором сообщала, что разногласия с позицией руководства этого объединения не оставляют ей иного выхода, кроме как объявить о выходе из его рядов. «Сталинизм и сталинское государство не имеют ничего общего ни с рабочим государством, ни с социализмом, — говорилось в письме. — Они являются самыми страшными и самыми опасными врагами социализма и рабочего класса». Письмо завершалось глубоким сожалением, что идеи Троцкого больше не являются руководством к деятельности Интернационала, тогда как она продолжает верить в эти идеи. Верная памяти своего мужа морально и идейно, Седова заключала: «Я остаюсь убежденной, что единственным выходом из настоящей ситуации является социалистическая революция, самоосвобождение мирового пролетариата»[984].

Последние годы жизни Седова провела в городе своей юности — Париже. В апреле 1956 г. американский журнал «Лайф» опубликовал пространную статью перебежчика Александра Орлова о том, что Сталин был агентом царской охранки[985]. Если в жизни Седовой были моменты, когда она чувствовала себя отмщенной, публикация Орлова была одним из них. Потрясенная новостью, Седова писала другу семьи и бывшей секретарше Троцкого Саре Якобс-Вебер: «Сегодня… прочла: «Сталин был агентом царской Охранки». У меня закружилась голова. Нет конца ударам! Все перевернулось. Не о чем говорить, объяснять. Все ясно. Но какая убийственная ясность […] Какое отчаяние за все прошлое, нет, это неправда! Подлая мысль все, — но не это. Потом перечла все «по порядку». Нет, и это правда, правда! Как пережить этот удар? Как довести его до сведения Л. Т[роцкого] и других погибших? Как все это могло произойти? Непостижимо. Это сильнее атомной бомбы. Его надо было судить! […] И Орлов подлец. Молчал [все эти годы] из боязни за свою драгоценную жизнь. Какой позор. В чистую революцию вошел элемент грязи, и все запачкано»[986].

Как было бы все просто, если б так легко можно было объяснить постигшие Троцких, их детей и друзей несчастья.

Седова скончалась в 1962 г. Прах ее перевезли в Мексику и похоронили рядом с супругом во дворе того самого дома в Кой-оакане, где они прожили последние годы жизни, где был убит Троцкий и где ныне располагается его Дом-музей[987].