Беру дневник, наверное в последний раз. Ох, как тяжело записывать. И ручка тяжелая, словно железный лом, и рука немеет.
Я сижу за столом, у меня мама, она спит на кровати. Она не оставляет меня одну … Не страх сковывает меня, не жалость к себе.
Вижу Мишу живого … Он мне говорит:
- Да, ничего не поделаешь, жизнь еще плохо устроена, борьба иногда входит в крутые виражи …
Ночь темным-темна. Мне душно. Почему? За окном шумит ветер, идет снег. А тишина в комнате вот-вот взорвется.
Квадраты окон тусклы и печальны.
Снег …
Я сидела у гроба и смотрела на белое лицо Миши, на белый снег, падающий на гроб … Я плакала беззвучно и не видела ни машин, ни дороги, ни людей. К сердцу подступали какие-то волны, оно сжималось и замирало. А я держалась и все твердила: «Нельзя раскисать… Миша осудит… Нельзя раскисать…».
Я поняла: горе безутешное, его просто надо пережить.
Ох, как плохо провожать человека в небытие!
Я, кажется, видела склоненные седые головы деревьев …
А жизнь течет, и в ней тонет всякое, даже безысходное горе. Кладбище … У меня подкосились ноги- силы почему-то иссякли.
Кто-то посадил меня на стул.
Людей я видела, как сквозь туман.
Выступающих я не узнавала, но не важно кто были они, важно, что эти люди говорили о людской чистоте, смелости и честности, обо всем, чем отличается человек с большой буквы. Они говорили о Мише …
«И как бы ни ярилось старое, отживающее отребье человеческое, мы все равно победим!»- сказал кто-то, а я подумала: «Я тоже должна драться с отребьем и побеждать…». И тут поклялась на могиле моего мужа, погибшего от руки мерзавца, не щадя ни сил, ни жизни уничтожать всякую нечисть, вычищать, выгребать людской мусор, сдирать, если потребуется,-зубами! ..
Вот и конец последней записи … Устала рука, устала я. Прощай, мои дневник!