(из сборника «Живу»)
Приди, пока мы не привыкнем,
приди, пока не перестанем думать о победе.
Изнуренные отчаяньем,
иссушенные голодом,
копая себе могилы
в трясине сомнения,
готовые на все,
готовые издохнуть,
готовые к собачьей жизни.
Спаси, пока кровь не заржавела,
спаси, пока нас не прокляли дети
и вдовы расстрелянных.
Я возвращаюсь из нерушимости древних камней,
из голубиного шума, из болезненной красоты,
среди которой я жил, не зная зачем.
Как случилось, что жизнь продолжается,
что все мы не топимся в Вислах,
не вешаемся на веревках колоколен,
не разрываем сердец.
Я видел свадьбу, выходящую из костела,
смеющихся девушек, дворцы под солнцем,
лишь слегка обрызганные кровью флагов,
я слышал сладкий гомон кофеен,
и молитву при свечах у скульптуры Пречистой девы,
и граммофоны, поющие вечерами,
и громкоговоритель, сообщающий о подводных лодках.
Я читал список фамилий на белом плакате,
но был одинок среди ста убитых.
Рядом люди читали новые цены
и афишу, извещавшую о кино для поляков.
В толпе ядовитые цветы мундиров:
коричневые — черные — зеленые — стальные,
синие — серые — зеленые — черные,
голубые трамваи, белое платье невесты,
красные флаги с пауком в середине круга —
букет современности.
Сколько таких, как эти, с которыми
из невидимых атомов собираю я бурю.
Разве нас свела с ума реальность
и мы бежим в сон, чтобы быть собою?
Все это не должно стать бытием,
должно разрушиться, истребиться от гнева.
Даже стена, даже воздух, даже время.
Май 1941