Ликующий джинн

Нестандартный жулик

Недалеко от парижского Лувра есть скверик, где посередине бьет небольшой, почти домашний фонтан, топчутся возле воды дети и суетятся голуби, а вокруг стоят скамейки, где располагаются чаще всего молодые мамы и уставшие от хождения по залам музея туристы.

Здесь освободившуюся вдруг скамью спешно занял журналист, принесший на себе тяжелый кофр, на шее у него висел вдобавок фотоаппарат. Он поставил кофр, вытер с лысеющего лба пот платком, расстегнул еще одну пуговицу рубашки и откинулся к спинке скамейки. День был жаркий, и журналист вдоволь набегался к этому времени, много о чем спрашивая у русской Думской делегации, пришедшей посмотреть сокровища Лувра.

Он откинулся к спинке скамьи, чтобы хотя бы пяток минут ни о чем не думать, видя над собой синее небо и слыша журчание воды в фонтане, как услышал рядом с собой голос:

— Хотите получить самое необычное в вашей жизни интервью?

Журналист отреагировал в то же мгновение:

— Конечно, хочу. — И повернулся к голосу.

Рядом с ним никого не было.

— Этого мне только не хватало, — проворчал он, — голосов. Или начало шизофрении, или просто устал.

Но ему ответили:

— Ни то, ни другое. С вами все в порядке. А я — живой человек. Протяните руку.

Журналист боязливо повиновался. И чья-то рука крепко пожала его вялую руку.

— Не бойтесь, — продолжал тот же голос. — Все куда проще. Я невидим, но это не должно вас пугать. Разве с детства вы не читали о невидимках? Ну так вот: мечта сказочников и фантастов сбылась — на земле появился первый, настоящий. Как это получилось — долгая и путаная история, а я — ее результат.

У меня возникла проблема — я должен высказаться. С вашей помощью — вы ведь журналист, перед всем миром. Поверьте, у меня есть что сказать.

— Ничего себе! — не удержался журналист. — Перед всем миром! Впрочем, почему бы и нет. Только дайте мне очухаться.

— Я помогу вам прийти в себя. Я — то самое таинственное существо, о котором говорят уже месяц все газеты и телевидение. Тот самый шутник… Тот самый пришелец… То самое привидение…

Журналист встряхнулся.

— Можно, я запишу ваш голос?

— Именно этого я и хотел.

— Тогда повторите последние ваши слова, я включаю диктофон.

— Я — то самое таинственное существо… — послушался невидимый собеседник, говорил он негромко, но внятно. — И вот что я хочу вам сказать… В чем исповедаться…

Мимо журналиста с диктофоном в вытянутой руке проходили время от времени люди, но мало кто обращал внимание на его позу — значит, так нужно человеку, он, может быть, записывает стук шагов, дневной шум сквера и плеск воды в фонтане.

— Я невидимка, — слышался неторопливый голос, — и все мне стало доступно. Все, о чем я мечтал всю свою жизнь, — прежде всего, конечно, деньги, потом драгоценные камни, редчайшие украшения… И еще я жаждал власти, возможности стоять рядом с великими мира сего, повиновения…

Журналист, изо всех сил пытавшийся разглядеть в пустоте человека, скосил глаза на диктофон, он работал.

— Ну а что дальше? — продолжил Голос. — Такой простой человеческий вопрос: что дальше? По прошествии некоторого времени я понял, что мне все же кое-чего недостает. Это мне-то, чьи возможности неисчислимы!

Теперь слушайте меня внимательно. Я поведу вас и моих будущих слушателей к моему выводу по ступенькам.

Первая. Великим химикам снятся формулы искомого вещества.

Вторая: поэты порой умирают со строчкой недописанного стихотворения на устах.

Ньютону некоторые его открытия тоже пришли во сне — мысль не оставляла его круглые сутки, как и многих других ученых.

Тяжело заболел знаменитый математик (не помню его имени, но эту историю я почему-то запомнил). Близким, что находились у его постели, временами казалось, что он уже умер. Пришел его друг, тоже математик. И, чтобы удостовериться, что коллега жив, он задал ему вопрос:

— Галуа (предположим), квадрат двенадцати?

— Сто сорок четыре, — прошептал лежащий при смерти математик.

Таких историй, как эта, — множество. И все они об одном — о богатстве, которым наделяет Природа иных людей. Известный писатель сказал об одном из них (и обо всех вместе): "Очарованная душа"… Очарованная душа — как, наверно, это прекрасно! Их богатство всегда с ними — им не нужно воровать его во дворцах королей и султанов, в дворцовых сокровищницах, в подвалах банков, в музеях… Это богатство называется… Талант. Это внутреннее богатство, оно, бывает, безмерно, человеку не хватает жизни, чтобы исчерпать его до дна!

Я им не обладаю.

Знаете, о чем я стал с некоторых пор жалеть? О том, что я не писатель, не ученый, не музыкант, не художник, не математик, не драматург, не скульптор…

Я, оказывается — как горько мне было это осознать! — простой жулик и властолюбец. По сравнению с одаренными людьми я — пустота, ведь я ничего-ничего не могу создать — ни слова, ни холста, ни формулы, ни дворца, ни красивого моста… Я и в пустоту-невидимость обратился из-за своего стяжательства… Я не вижу теперь даже своего лица, тела, рук — все это исчезло; кто-то наказывает, кажется, меня за мою жажду не своих богатств. За то, что я зарюсь на чужое…

Всю жизнь я гнался за богатством, что находится вне меня, за чужим, и, может быть, проглядел свое…

И теперь я, нестандартный жулик, завидую нищему поэту, который, возвращаясь ночью в свою каморку, читает небесам строчки, которые сверкают не хуже бриллиантов. Завидую художнику, кладущему на холст один за другим все лучшие и лучшие. мазки. Физику, что вскочил из-за своего стола, где на листе бумаги им только что написана гениальная формула. Он скачет по комнате, как безумный, — как я завидую ему!

Вы мне не поверите, я знаю. Чтобы поверить мне, нужно мною стать. Побыть мною… но вам ведь не дано стать невидимкой. Вам придется верить мне на слово.

Да, да, ощущение внутреннего богатства — богатства, которое всегда при тебе, оно твое и никто его не отнимет, оно безмерно, неисчерпаемо, оно источник особой радости — это, наверно, не хуже чужого бриллианта, которого ты всего лишь случайный владелец…

— Почему вы столько говорите о бриллиантах? — встрепенулся журналист.

— По очень простой причине, — ответил Голос. — Я вчера украл "Регента". Посмотрите на него — вот он…

Сначала на зеленой скамейке проявился несвежий светлозеленый носовой платок, потом воздух кристаллизовался в большой, квадратный, с закругленными углами бриллиант со множеством плоскостей и граней, сразу заигравший десятками разноцветных огоньков. Журналист не верил своим глазам.

— Да ведь это же знаменитый на весь мир "Регент"!

— Правда, он великолепен? 140 каратов!

— Боже! Я видел его как-то в одном из залов Лувра.

— Я унес его без особого труда. Знаете, какая за ним история?

— Примерно да.

— Когда-то он украшал корону Людовика ХIV, потом им владел сам Наполеон, бриллиант украшал эфес его шпаги… Почти всю эту ночь я не спускал с него глаз, а наутро, когда устали глаза, подумал, что в его истории, может быть, упомянут и меня, авантюриста и жулика, мне будет посвящено полторы строчки, читая их, люди будут только усмехаться… Единственный мой "подвиг", благодаря которому человечество будет знать обо мне, — кража "Регента". Эта мысль пришла ко мне только утром и мне вдруг захотелось вернуть камень на место. Но было поздно: на ноги поднята вся полиция Парижа.

— И что вы все-таки сделаете?

— Пока не знаю. Я только человек, а у человеческой мысли должно быть время, чтобы добраться по множеству извилин до какого-то вывода. Она должна вызреть — вот нужное слово…

Журналист с трудом оторвал взгляд от сверкающего камня и поднял глаза, чтобы вернуться к действительности, чтобы посмотреть на деревья сквера и людей на дорожке, и… увидел на скамейке перед собой пожилого человека с сеткой морщин на давно небритом лице — мужчину в коричневом мятом пиджаке.

— Э-э-э… послушайте… — он не сразу нашел нужные слова, — это с вами я только что разговаривал?

— Неужели?! — вскричал мужчина и поднес руку к лицу, чтобы разглядеть. — Боже! Опять тот же фокус! Это уже третий раз! У вас нет с собой зеркальца?

— Нет.

— Я так давно не видел себя… — Собеседник даже не взглянул на бриллиант. — Как я выгляжу? Мой нос все еще на месте? Он у меня не на лбу?

Журналист не отрывал глаз от него глаз.

— Вы давно не брились…

— Зачем это невидимке? — Незнакомец жадно разглядывал свои крупные кисти. — Хоть это… Черт, ну и ногти! Нет, я в самом деле похож еще на человека?

— Спрячьте камень, на нас обращают внимание.

Но было поздно — возле них остановились двое мужчин.

— Мы вас побеспокоим, — сказал один. — Это ваша вещичка? — Он показывал на "Регента" на несвежем носовом платке.

Журналист почувствовал себя на мгновение соучастником преступления. Он посмотрел на своего собеседника. А тот поднял уже глаза на мужчину, задавшего вопрос. Облизал потрескавшиеся губы. Потрогал щетинистый седой подбородок.

— Нет, конечно, нет. — Голос его внезапно охрип.

— Она упала с неба, не так ли? — спросил второй. — Оба были молоды, по-спортивному ладны, в спортивного же покроя куртках.

— Вам придется пройти с нами, — сказал первый. — Но сначала протяните руки.

— Зачем?

— А вы не догадываетесь? — Он уже вынимал из заднего кармана брюк наручники. — Ваш камешек очень-очень похож на "Регента" из Лувра.

Второй взял со скамейки бриллиант вместе с платочком, завернул в него камень и уложил во внутренний карман куртки.

— Значит, все кончилось этим… — пробормотал незнакомец, вставая, — так банально… — Он протянул руки с отросшими грязными ногтями и потрепанными обшлагами.

И исчез.

— Э-эй! — крикнул первый парень тому месту, где только что стоял пожилой мужчина в коричневом пиджаке, — Эй, где вы? Не шутите с нами! Жан, держи его!

— Но где он? — крикнул второй, расставив руки и присев. — Черт, он испарился!

Оба парня принялись — на удивление прохожим — шарить вокруг себя, приседая, делая фехтовальные выпады и прыжки, потом они стали ширить круг своих странных движений, похожий, может быть, на африканский танец, — вокруг них собирались зеваки, все больше зевак. Журналист стоял возле скамейки неподвижно, на его запястьях были наручники.

Парни скоро поняли, что потеряли возможного грабителя, вызвали по мобильнику полицейскую машину, куда и сопроводили журналиста. Машина отъехала, круг зевак немедленно собрался в небольшую толпу посреди сквера, обсуждавшую приключение. Слово "невидимка" среди множества других не прозвучало ни разу. Превращений шефа-робота никто не заметил.

Из полицейского управления журналиста выпустили в тот же день Его рассказ о невидимке поначалу посчитали бредом, но у него были свидетели — те двое спортивных парней, переодетые, как оказалось, полицейские. Пленку видеокамеры посмотрели, на ней было снято интервью в Лувре, где прохаживалась русская Думская делегация.

Журналист вышел на улицу и впервые после пережитого свободно вздохнул. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал рядом с собой знакомый голос:

— Как вы себя чувствуете? Я виноват перед вами…

— Ничего, такое со мной не впервые, — ответил журналист, не удивляясь уже появлению рядом невидимки. — Я научился разговаривать с полицейскими.

— Вот и хорошо. Можно, я обопрусь на вашу руку? Я страшно устал за последние дни. Я кое-чего вам недосказал…

Невидимка шел, тяжело опираясь на руку журналиста, на чьем другом плече висел кофр с видеокамерой, кассетами, диктофоном, блокнотом, прочей дребеденью и недопитой бутылкой воды.

— Как видите, моя невидимость дала трещину. Кто-то шутит надо мной, и я теперь не знаю, когда я снова обнаружусь, в каком месте. В каком подвале, в каком музее, у чьей короны. И теперь полиции известно, с кем она имеет дело. Боюсь, что она придумает что-то против невидимки… Погодите, дайте мне передохнуть.

Журналист хотел уже что-то сказать, — ответ его вызрел сам собой, — он хотел его произнести, но осекся. Рядом с ним стоял, трудно дыша, пожилой человек с сеткой морщин на небритом сером лице, в коричневом мятом костюме.

— Кто-то пошутил надо мной, — продолжал он. — Я зря пустился на риск, когда…

И снова исчез.

Журналист стоял на тротуаре еще минут пятнадцать, но голоса невидимки больше не услышал, не почувствовал прикосновения его руки. Он перекинул знакомым движением тяжелый кофр на другое плечо и пошел домой. Этот день, впрочем, как и другие его дни, оказался тяжелым. Но в диктофоне его и в цепкой журналистской памяти был сенсационный материал, который сулил ему неплохой гонорар.

Тем талантом, о котором говорил ему невидимка, он тоже не обладал, но, как всякий творческий человек, надеялся, что со временем он прорежется.

Когда Кубик услышал Славикин сбивчивый рассказ о "Регенте", он долго молчал. Славик даже подумал, что телефон отключился, но Кубик вдруг заговорил:

— Вот, значит, как все окончилось, вот — значит — как… — Снова протянулась долгая минута. — Даже, наверно, хорошо окончилось. Прямо скажем: хэппи энд… Во всяком случае, мы с тобой из этой передряги вышли с малыми потерями. Невидяйка… А знаешь, Слав, — тут художник снова помолчал, — а знаешь, какая мысль — уже не первый раз — пришла мне в голову? Наверно, а может быть, и наверняка, в лабораториях ученых… нет, скорее, в их несгораемых сейфах, лежат вещи похлеще твоих невидяйки и молстара. Но у этих ученых хватает уже ума не выпускать их в мир. Они понимают: слишком рано. Рано, потому что так или иначе их открытия — та же невидимость, тот же молстар — попадут в руки разбойников, и тогда на Земле начнется такая свистопляска, какой еще не бывало…

Еще одна минута молчания. Потрескивание жесткой бороды о пластмассу телефонной трубки. Потом вздох. И грустный голос:

— Мне ведь невидяйки жаль почти как тебе. Потому что я… мне ведь тоже хотелось побыть здесь невидимкой. Мне нужно было кое-что увидеть, да вот не пришлось…

Славик думал-думал после, что хотел бы увидеть Кубик, будучи невидимым, но так ничего и не придумал. А спрашивать не стал: есть у людей секреты, которых они никому и никогда не откроют.