Линия жизни

Конструкция биографии

«Мы не думали удивлять мир, создавать какие-то новые образцы, проявлять геройство», — писал Шмидт летом 1934 года в статье, подводившей итоги челюскинской эпопеи.

Но мир был удивлен.

После двух месяцев напряженного ожидания, когда каждый день для огромного большинства людей Земли начинался с тревожного просмотра газетных строк — как там эти русские на льдине, живы ли, держатся ли? — мир легко вздохнул, вся мировая пресса восторженно заговорила о мужестве и благородстве полярных исследователей России.

Людская память — не электронная машина. Она не в силах была удержать имена всех ста четырех полярников и их спасителей. Но одно имя — имя того, кто был главным в этой когорте, имя Шмидта — знали в то время все. Думал он о том или нет — он удивил мир.

В биографии Шмидта было немало поворотов, которые тоже удивляли современников — пусть не все человечество, а десятки, или сотни, или тысячи людей, но здесь разница только количественная. Главное же — поступки его таили в себе столь неожиданную, нетривиальную логику, что казались вовсе нелогичными.

Ну в самом деле, скажем, что он сделал летом 1917 года? Было ему в то время совсем немного — 25 лет, а за плечами уже с блеском законченный университет, несколько самостоятельных научных работ, весьма одобрительно принятых математиками, золотая медаль имени профессора Рахманинова, звание приват-доцента. Но однажды он бросает математику.

Ради чего? Чтобы решать, как лучше снабжать городской люд хлебом, заниматься карточками на сахар. Светлое царство математики, имя открывателя неведомых миру абстракций, высокий полет свободного духа, наконец, дорога, сулящая блистательную карьеру, — все это вдруг обменено на бренные заботы об удовлетворении нужд человеческой плоти, на заботы, с которыми может справиться любой человек, не осененный нимбом таланта. Естественно, что многим коллегам Шмидта, видевшим в нем перспективного математика, было отчего удивляться. Ведь такое крутое обращение с собственной судьбой может показаться не просто странностью, скорее — молодым легкомыслием.

Впрочем, тут еще, порывшись в памяти, можно найти аналогии. Мало ли как меняются цели и установки человека в молодости? Жил же на свете прекрасный поэт Артюр Рембо, и поныне вызывающий восхищение у знатоков и любителей стиха. Так вот, все его произведения написаны в раннем возрасте. А в 24 года Рембо взял и бросил раз и навсегда поэзию. И вел в Африке, куда перебрался из Франции, жизнь негоцианта, весьма далекую от того пути, который принес ему всемирную славу, а между тем был счастлив и даже ругал себя, что несколько лет жизни истратил на марание бумаги.

Так, может, и для Шмидта эта самая практическая работа оказалась более органичной, чем поиск истины в хрустальных дворцах алгебраических абстракций?

Как бы все просто, кабы так! Но в 1927 году — тридцатишестилетним (а это возраст, который в «чистой» науке почитается уже не очень перспективным) Шмидт из клокочущей ежедневными заботами Москвы, где он одновременно занимал несколько высоких государственных постов, вырывается в Геттинген, тогдашнюю математическую столицу мира. В тот самый Геттинген, где некогда набирался познаний молодой Ленский. Казалось бы, и от Шмидта большего не требуется — привезти «из Германии туманной учености плоды». Но… Впрочем, здесь материя слишком специальная, о ней не литератору судить, потому привожу слова академика Павла Сергеевича Александрова, который в те далекие дни оказался в Геттингене вместе со Шмидтом. «Вырвавшись на два месяца из обстановки крайне напряженной работы, он, по его собственным словам, как бы окунулся в математическую работу. Результат был выдающимся. Достаточно было этих, по существу, нескольких недель досуга, чтобы Отто Юльевич, овладев всем тем, что было сделано в области его математической специальности за целое десятилетие, не только оказался полностью на уровне последних достижений этой науки, но и сразу же пополнил ее собственными первоклассными исследованиями.

Теорема теории групп, известная под именем теоремы Шмидта, представляет собой одну из основных теорем современной алгебры. Это теорема такого ранга и значения, которые в каждой области математики насчитываются только единицами… Теорема О. Ю. Шмидта в теории групп принадлежит к фундаментальным, большим открытиям, которые навсегда останутся в науке…

Выступление О. Ю. Шмидта в Геттингене имело большой и широкий успех. Посудите сами, приехал из Советского Союза крупный общественно-политический деятель, делает блестящее математическое открытие и столь же блестяще излагает его. Естественно, успех О. Ю. Шмидта стал своего рода сенсацией».

А вскоре — опять неожиданное. Всего через два года после крупного успеха в Геттингене происходит новый поворот в биографии Шмидта. Судьба забрасывает его в Арктику. И на девять лет полярная пустыня становится главной ареной его деятельности. И вот цепь восхищающих мир событий: открытие новых островов, сквозной проход Северным морским путем, челюскинская эпопея, экспедиция на Северный полюс, за которую он был удостоен звания Героя Советского Союза.

Кажется, теперь уже все: дорога окончательно определена. В исследовании Арктики Шмидтом достигнуто то, о чем мечтали на протяжении нескольких столетий наиболее прозорливые умы планеты. Да и ему под пятьдесят — возраст, когда обычно даже самые активные, самые смелые люди развивают прежние достижения, растят учеников, но уж никак не меняют сферы применения своих — пусть даже недюжинных — сил. Это как будто справедливый и мудрый закон жизни.

Но такие законы не для Шмидта. Через пять лет после завоевания полюса — снова крутой поворот судьбы. К удивлению научного мира, он — известный математик, крупный государственный деятель, прославленный полярный исследователь — вдруг выступает с работой по космогонии. Да не просто с работой, а с новой теорией происхождения Солнечной системы, в том числе и нашей родной планеты. А ведь это — краеугольный камень практически всех наук о Земле, да к тому же и важнейшая проблема астрономии. Словом, нервное сплетение, узел, — один из коренных вопросов чуть ли не всего естествознания.

Можно понять иных ученых, первая реакция которых на новую работу Шмидта, чужака в космогонии, была резко отрицательной. Да и в первоначальном варианте гипотезы нетрудно было найти уязвимые места. Задетой цеховой гордости космогонистов было за что зацепиться в его построениях.

Но вот прошли три с лишним десятилетия, а теория Шмидта живет в науке. Снова приведем высказывание специалиста. Доктор физико-математических наук Виктор Сергеевич Софронов, руководитель группы эволюции Земли Института физики Земли АН СССР имени О. Ю. Шмидта, вернувшись в 1972 году с международного симпозиума по космогонии, писал: «Проблема происхождения Солнечной системы относится к числу наиболее фундаментальных в естествознании. В нашей стране интерес к ней резко возрос в конце 40-х — начале 50-х годов, когда О. Ю. Шмидт начал разработку новой теории происхождения Земли и планет, исходя из идеи их образования в результате объединения твердых тел и частиц… Симпозиум был крупнейшим событием в планетной космогонии за последние годы. Он показал, что результаты изучения механизма образования планет достаточно надежны. В этой части проблемы ведущее место принадлежит советским исследованиям (их авторы — ученики и последователи Шмидта, развивающие в своих трудах его идеи. — И. Д.), которые более полно и систематично охватывают различные стороны сложного, многообразного процесса аккумуляции планет».

…Поворот к космогонии был последним крутым виражом в его судьбе. Природой было отпущено ему 65 лет жизни, из которых последние два с половиной года он уже не поднимался с постели. А будь природа более щедрой, кто знает, может, еще не в одну сферу деятельности, не в одну область познания занес бы Шмидта его беспокойный, деятельный ум. Ведь неосуществленной осталась тоже давняя его мечта — заняться языкознанием. А к этому он был весьма основательно подготовлен: в совершенстве владел немецким, английским, французским, итальянским, латынью и древнегреческим…

Таково краткое обозрение curriculum vitae (жизненного пути — так, предпочитая русскому «торжественную латынь», именовали свои биографии наши ученые деды и прадеды, в том числе и сам Шмидт) героя этой повести.

Что и говорить — необычный путь.

Его жизнь вызывала не только восторженные отзывы современников, которых поражала разносторонность Шмидта, но и противоположную реакцию: зачем, мол, он так бездумно разбрасывается своим талантом?

Удачно ответил на этот упрек ученик Шмидта профессор А. Г. Курош: «Иные с сожалением и даже с некоторым осуждением говорили: «Как много мог бы сделать Отто Юльевич для математики, если бы он целиком себя отдал ей!», т. е., хочу я добавить, если б он перестал быть Отто Юльевичем Шмидтом».

Вот ключ к пониманию его жизни! Он всегда старался быть верным себе. Идти туда, куда «влек его свободный ум». Он шел на риск — шел в новую, незнакомую сферу деятельности, бросая старую, где был признан, а то и знаменит, не просто потому, что такими странными зигзагами носили его ветры судьбы. Он стремился раскрыть в себе все способности, какие были ему отпущены природой, хотел служить делу, в которое поверил, каждой гранью своего таланта.

Каждой гранью!