Линкольн

1. «Масса Линнам, он есть везде»

Шерман писал Линкольну из штата Миссисипи: «Мы должны управлять Югом, иначе Юг будет управлять нами. Мы должны победить их, иначе они победят нас. Они хотят победы и только победы, поэтому разговоры о компромиссе — чепуха, они встретят такое предложение презрением… Мы должны дать им такую войну, чтобы в течение ряда поколений им больше не хотелось браться за оружие…»

Шерман излагал свою доктрину террора: «…мы устраним и разрушим любое препятствие и, если придется, лишим жизни всех, отберем всю землю до последнего акра, все имущество, все, что мы найдем нужным отобрать, и не остановимся до тех пор, пока не достигнем поставленной цели…»

Линкольн явно заинтересовался планом, предложенным ему Гилмором из нью-йоркской «Трибюн». Гилмор предлагал выяснить, действительно ли 33-летний губернатор Северной Каролины Зебулон Ванс готов был присоединить свой штат к Союзу.

Глубокие противоречия разделяли Ванса и правительство Дэвиса. Плантаторы-аристократы, рабовладельцы, поборники отделения не имели в Северной Каролине такого сильного влияния, как в хлопковых штатах. Здесь было другое по составу население: горцы, фермеры, жители морского побережья. Ванс предупредил, что он окажет вооруженное сопротивление, если конфедераты попытаются попрать неприкосновенность личности граждан штата. Ванс послал протест Ричмонду против личных спекуляций офицеров военного министерства в Северной Каролине. Полк из штата Джорджия ночью 9 сентября сжег и уничтожил редакцию газеты «Стандард» в городе Рэйли; в отместку толпа штатских утром следующего дня сожгла и уничтожила в том же городе редакцию «Стэйт джорнэл». Ванс сказал Дэвису:

— Когда солдаты с оружием в руках, под водительством своих офицеров, безнаказанно нарушают законы штата, остается сделать один шаг либо в сторону анархии, либо в сторону деспотии».

Полк из Джорджии возненавидел «Стандард» за пропаганду мира. Сам Ванс принял участие в подготовке статьи, напечатанной 31 июля 1863 года, в которой выделялась фраза: «Народ штата настойчиво требует мира, мира на любых условиях, которые не унизят и не поработят нас».

Гилмор сообщил Линкольну, что Ванс готов пойти на воссоединение и «на любой мир, совместимый с честью». Рабство — мертво, конфедерация безнадежно проигрывает. Крупнейший богач штата Кидер был заинтересован в том, чтобы Гилмор тайно пробрался в Вилмингтон, где ему предстояло встретиться в доме Кидера с Вансом и получить у него условия мира. Однако прошло много времени, а этот план так и не осуществился. В декабре 1863 года Ванс прямо и открыто потребовал у Дэвиса «попытаться вступить в переговоры с неприятелем».

И в других районах Юга люди склонялись к восстановлению Союза; одно из графств в Алабаме отменило рабство и отказалось поставлять солдат для армии конфедератов. Линкольн реагировал на все эти проявления. Но как он это делал, осталось тайной — он не оставил никаких записей.

Французское правительство сообщило американскому послу в Париже, что чем скорее американское правительство проявит свое желание признать правительство эрцгерцога Максимилиана, посаженное в Мексике французской экспедиционной армией, тем скорее эта армия будет склонна вернуться во Францию. Сьюард ответил, что президент намерен погрешить в сторону нейтралитета. Более определенно, нежели в намеренно завуалированной формулировке дипломатов, Линкольн ответил на вопрос генерала Джона Тэйнера:

— Мистер президент, как насчет французской армии в Мексике?

Линкольн пожал плечами и нахмурил лоб.

— Не то чтоб я был напуган, но мне не нравится положение вещей. Луи Наполеон воспользовался нашими трудными обстоятельствами и хочет установить монархию на мексиканской земле, полностью игнорируя доктрину Монро. Моя политика проста — иметь дело только с одной бедой одновременно. Когда мы благополучно избавимся от наших теперешних неприятностей, я предложу оповестить Наполеона, что пора ему убрать свою армию из Мексики. А когда армия уйдет, мексиканцы сами позаботятся о Максимилиане.

Военный департамент штата Миссури возглавлял 32-летний генерал Джон Шофилд. Он окончил Уэст-Пойнтскую военную академию, потом стал профессором физики, затем начальником штаба у генерала Лайона. Теперь он оказался в роли главного сторонника Линкольна в рабовладельческом штате, охваченном гражданской войной. Он сообщил президенту, что тысячи отпущенных Грантом из-под Виксберга военнопленных организовали тайные шайки, объединились в полки и отряды. Они совершали налеты на склады федералистов, забирали продовольствие, крали лошадей и деньги, сжигали дома и железнодорожные мосты, грабили деревни и города, убивали и вешали сторонников Севера. Шофилд считал, что в одном только Миссури действует 5 тысяч вооруженных бандитов. Для наведения порядка Шофилду пришлось сформировать 10 полков федералистов.

Приказы Шофилда часто не выполнялись из-за противодействия со стороны временного губернатора Миссури, 65-летнего Гамильтона Гамбла. Он объявил антиконституционным призыв Линкольна в армию и склонялся на сторону тех, кто хотел бы сделать Миссури независимым как от Севера, так и от Юга и готов был бить интервентов как в голубой форме, так и в серой. Его назначили временным губернатором штата после того, как федеральные войска изгнали из столицы штата законно избранного губернатора Джексона.

Линкольн знал, что Гамбл определил 1870 год как последний год рабства в Миссури, но рабство должно было прекратиться при своеобразных условиях: негры, достигшие 40-летнего возраста, оставались рабами до конца своей жизни, негры моложе 12 лет должны были оставаться рабами до 23-летнего возраста, а все остальные — до 4 июля 1876 года. Съезд радикалов Миссури решительно заявил, что временное «прорабовладельческое» правительство Гамбла парализовало власть Союза в штате Миссури. Была избрана делегация из 70 человек, по одному представителю от каждого графства штата, которой предстояло посетить президента и изложить ему свои претензии. В Вашингтоне к этой делегации присоединилась делегация из Канзаса, имевшая примерно такое же поручение. Обе делегации составили список жалоб не только на Гамбла, но и на Шофилда.

30 сентября в 9 часов утра 88 делегатов вошли в огромные парадные двери Белого дома. Тут же эти двери заперли и не открывали до конца заседания. По требованию делегаций на заседание не допустили репортеров и посторонних.

Президент внимательно и терпеливо выслушал заявление, прочитанное Чарльзом Дрэйком, 52-летним юристом из Сент-Луиса. Затем Линкольн встал и произнес длинную речь. Один из делегатов, Инос Кларк, был весьма разочарован вступительной частью речи: Линкольн производил впечатление крючкотвора, выступающего перед судом с участием присяжных. Но постепенно выяснилось, что это был ловкий прием оратора-мастера. В речи Линкольна прозвучала новая, неожиданная нотка:

— Я намерен направлять дела правительства таким образом, чтобы, когда придет пора передать власть в другие руки, у меня не оказалось ни одного друга в стране, кроме меня самого… Я обязан действовать в интересах всех слоев общества, дабы я смог утвердить верховенство правительства…

Он обещал внимательно разобраться в их жалобах, но предупредил, что одни впечатления о действиях Шофилда ничего не значат: нужны факты. Линкольн подчеркнул, что Шофилд приостановил действие закона о неприкосновенности личности по официальному приказу президента.

— Вы возражаете против применения этого приказа в Миссури. Иными словами, то, что правомерно, когда применяется к противникам, неправомерно, когда применяется к вам самим. Но я подумаю и об этой вашей претензии.

Они утверждали, что Шофилд надел намордник на прессу. Линкольн сказал, что раз газета призывает к бунту и беспорядкам, он вправе закрыть ее, но только при этом условии. Один из делегатов прервал его:

— Мы думали, что это применимо только к нашим противникам.

— Все понятно. Ваши представления о справедливости меняются в зависимости от того, к кому применяется закон.

Хэй отметил, что Линкольн мгновенно, кратко и точно парировал все нападки, и те, кто собирался выступить в поддержку претензий, отступились, расстроенные и подавленные. Линкольн заявил, что когда человек голосует за кредиты правительству, за мобилизацию в армию, громит дезертиров, делает все, что в его власти, чтобы помочь довести войну до победного конца, то его, Линкольна, не интересуют политические воззрения этого человека, даже если он против отмены рабства. Наконец со всеми вопросами было покончено. Тогда выступил глава делегации Дрэйк.

— Мистер президент, мы не можем больше отнимать у вас время. — Он многозначительно продолжал: — Многие из нас, сэр, возвращаются с риском для жизни в районы, где сильны симпатии к мятежникам. И если кто-либо из нашей делегации падет по вине военных представителей правительства, разрешите вам сказать, сэр, что ответственность за их кровь будет лежать на вас, а не на нас.

Глубоко взволнованный, стоял Линкольн перед делегацией, и слезы текли по его щекам. Затем он распрощался с каждым в отдельности, обменялся любезностями со старыми знакомыми и вскоре сердечно хохотал. Недавних слез словно и не было.

Президент удовлетворил третье требование делегации и дал указание, чтобы в выборах принимали участие только те, кто имеет на это бесспорное право. Далее он сообщил, что у него нет надежды на то, что в этом районе в ближайшем будущем воцарится мир. «Если обе враждующие стороны будут на вас нападать или ни одна из них этого не сделает, тогда считайте, что вы действуете примерно правильно. Остерегайтесь похвалы одной стороны и одновременно нападок другой». Что касается рабства, Линкольн советовал Шофилду: «Не допускайте участия военных в аресте или возвращении беглых рабов хозяевам, а также не разрешайте военным агитировать за освобождение негров или подстрекать негров к оставлению своих хозяев… Только по нашему приказу или по вашему личному распоряжению можно принимать негров в армию… Никому не разрешайте брать на себя функции по конфискации имущества, если не последует специального приказа отсюда».

Новый губернатор штата Кентукки Томас Брамлет был против призыва негров в армию. Он ставил вопрос: что делать с этими солдатами после войны? Он знал, что это очень серьезная проблема в южных штатах.

Чарльз Адамс писал своему отцу: «Я хочу видеть 200 тысяч негров в действующей армии, и тогда, я уверен, настанет время для разговоров о мире».

Освобожденные негры первым делом создавали школы на собственные деньги. Они собирали также средства на строительство церквей. Многие из них теперь формально сочетались браком и устраивали свою семейную жизнь. Возникли своеобразные отношения между неграми. Мулатки, рожденные вне брака, считали чистокровных негритянок ниже себя. Девушка-мулатка отказывалась иметь что-либо общее со своей сводной сестрой, рожденной матерью от мужа-негра, — ведь у нее был белый отец.

Негры боготворили Линкольна. В Бофорте, в бригаде негров, работавшей на пристани, говорили о том, как Линкольн победил их хозяев, что он, несомненно, еще многое сделает для цветных. Подошел престарелый, белоголовый негр. Со всей торжественностью, подобающей пророку, он воскликнул: «Что вы знаете о масса Линкаме? Масса Линкам, он есть везде. Он проходит по всей земле, как сам господь».

2. Чикамога. Победа на выборах 1863 года

После ничейного результата в битве под Мерфрисборо в январе 1863 года генерал Роузкранс оставался в Теннесси в течение шести месяцев. Он возводил укрепления, обучал войска, но не двигался с места. Лишь в конце июня Роузкранс отправился в поход, а 9 сентября, путем маневров, без боя занял Чатанугу, из которой осторожный конфедерат Брагг вывел свои войска.

Линкольн был недоволен тем, что Роузкранс бездействовал в то время, когда армия Джонстона угрожала Гранту под Виксбергом. Роузкранс оказался прототипом Мак-Клеллана, но он не считал, как Мак-Клеллан, что против него плетут сети интриг в Вашингтоне. Больше того, когда Джеймс Гилмор шёпнул ему на ухо, что Горас Грили и его группа намерены выдвинуть его кандидатом в президенты, Роузкранс наотрез отказался: «Мое место в армии», — сказал он.

Роузкрансу было тогда сорок четыре года. В 1842 году он окончил Уэст-Пойнт, состоял четыре года профессором физики и техники в национальной академии. Перед самой войной он организовал компанию по перегонке керосина. Служа под начальством Мак-Клеллана, он показал хорошие боевые качества в Западной Виргинии.

Ричмондское военное министерство договорилось с Лонгстритом о переброске по железной дороге из Северной Виргинии 20 тысяч солдат в помощь Браггу, находившемуся в северной части Джорджии. Таким образом, Брагг смог выставить 70 тысяч против 57 тысяч Роузкранса. 19 сентября обе армии сошлись у притока Чикамога.

Хэй отметил: «В воскресенье утром, 20 сентября, президент показал мне донесения Роузкранса с подробностями первого дня боев. Он обещал полную победу через день. Президента это обещание несколько встревожило».

К концу дня в воскресенье Дана телеграфировал из Чатануги: «Мое сегодняшнее сообщение имеет заслуживающую сожаления важность. Чикамога приобретет в нашей истории такое же фатальное значение, как и Булл-Рэн». Правый фланг и центр были расстроены, левый фланг под командованием генерала Джорджа Томаса, федералиста из Виргинии, выстоял. До захода солнца, до самой ночи, 25 тысяч солдат стойко держались на каменистом холме в виде подковы против неприятеля вдвое больше их числом. Одна из бригад осталась без патронов и встретила ветеранов Лонгстрита в штыки. На следующий день Томас отступил в полном порядке к Чатануге; Брагг не в состоянии был атаковать его.

Это был день тяжелых боев. Федералисты потеряли 16 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести, конфедераты — 18 тысяч.

С наступлением ночи у Линкольна накопилось достаточно сведений о ходе сражения, чтобы совсем лишить его покоя и сна.

Запись в дневнике Хэя: «На следующий день (21 сентября) он (президент) вошел в мою спальню. Я еще лежал в постели, и он сел на мою кровать.

— Ну вот, как я и предполагал, Роузкранса побили. Я этого опасался в течение последних дней.

Я как будто чую неприятности задолго до того, как они приходят.

В тот же день Линкольн послал Роузкрансу телеграмму: «Не падайте духом. Наша вера в вас, в ваших солдат и офицеров нисколько не уменьшилась. Вы сами должны решить главное — что делать дальше…»

Вечером 23 сентября Джон Хэй при свете луны поскакал в Соулджерс Хоум, чтобы пригласить президента на ночной военный совет; Стентон получил дурные вести из Чатануги и безумно волновался. Президент уже лег спать. Хэй прошел к нему и передал приглашение Стентона. Линкольн одевался, а Хэй рассказывал ему подробности. Президент очень встревожился. Хэй уверял его, что ничего серьезного нет, но президент не успокоился, — это был первый случай, когда Стентон посылал за ним. Чэйз записал, что на заседании имело место длительное обсуждение вопроса. Президент и Галлек не хотели ослаблять Мида, а Сьюард и Чэйз решительно требовали посылки подкреплений Роузкрансу.

24 сентября в 2.30 утра Миду послали телеграфный приказ подготовить два армейских корпуса под командой генерала Хукера для переброски по железной дороге. Роузкранс и Дана продолжали просить подкрепления, так как неприятель мог перерезать коммуникации. В восемь утра Экерт сообщил, что разработан график и войска можно будет перебросить по железной дороге в течение пятнадцати дней. Стентон подпрыгнул от радости. В результате 23 тысячи солдат были переброшены на расстояние в 1 233 мили за 11 с половиной суток.

Роузкранс не был разбит, но потерял территорию. Пока он отступал к Чатануге, Линкольн требовал от Бэрнсайда, чтобы тот продвинулся со своей армией к Ноксвиллу и занял Восточное Теннесси. В начале сентября Бэрнсайд при приветственных кликах толпы вошел в Ноксвим. Население вывесило флаги, которые оно давно уже приготовило, но опасалось показывать. Солдат и офицеров приглашали в семейные дома.

25 сентября Линкольн написал Бэрнсайду: «…19-го вы телеграфировали из Ноксвилла и дважды из Гринвилла. Вы подтвердили получение приказа и обещали поспешить на помощь Роузкрансу. 20-го снова телеграмма из Ноксвилла — вы обещали сделать все от вас зависящее и спешно послать войска Роузкрансу. 21-го вы телеграфировали из Морристауна — вы обещали поспешить на помощь Роузкрансу. И вдруг 23-го телеграмма из Картере Стэйшн, находящейся еще дальше от Роузкранса».

Это письмо Линкольн задержал у себя, а затем и вовсе решил не отправлять. Вместо этого он послал две телеграммы, предлагая спешно направить войска в Чатанугу.

12 октября Линкольн сделал попытку подбодрить Роузкранса: «Вы и Бэрнсайд схватили сейчас противника за горло, и он должен либо вырваться из ваших рук, либо погибнуть… Вам на помощь идет Шерман».

Конфедераты перерезали пути доставки продовольствия и боеприпасов по реке Теннесси для армии Роузкранса. 16 октября Дана сообщил: «Неспособность командующего поражает, и иногда трудно поверить, Что он не сумасшедший. Его глупость принимает инфекционный характер».

В тот же день Галлек написал Гранту в Кейро, Иллинойс: «Прилагаю приказ президента Соединенных Штатов, согласно которому Вы назначаетесь командующим департаментов Огайо, Камберленд и Теннесси». Этим назначением президент поставил Гранта во главе всех военных операций к западу от Аллеганских гор.

20 октября Роузкранс уехал в Цинциннати за новым назначением. 24-го президент сказал Хэю, что после Чикамоги Роузкранс вел себя, «как утка, которую оглушили ударом по голове». 23-го Грант приехал в Чатанугу.

Джордж Томас, «Скала Чикамоги», был странным человеком. Родом из Виргинии, он тем не менее стал сторонником северян. Он окончил Уэст-Пойнт. В апреле 1861 года его назначили полковником и вместе с другими предложили повторно принести присягу верности правительству США. Томас сказал:

— Мне все равно, если министерство потребует, я готов принимать присягу каждый раз, когда сажусь есть.

К этому времени Томасу уже стукнуло сорок семь лет, он успел повоевать с индейцами и мексиканцами, состоял преподавателем артиллерии в Уэст-Пойнте, служил майором в кавалерии. Под Милл-Спрингсом Томас блеснул, под Мерфрисборо он был как огонь и кремень, у Чикамоги он был недвижим как гранит и оказал неприятелю сопротивление вулканической силы. Внешне он казался вялым, но отличался молниеносной лаконичностью.

На совещании генералов в Мерфрисборо Роузкранс просил прикрыть предполагаемое отступление. Томас на мгновение очнулся от дремоты и произнес:

— Эта армия не может отступать.

На таком же совещании в Чикамоге он задремал и неоднократно просыпался лишь затем, чтобы пробормотать: «Укрепите левый фланг», — как будто он читал будущее в магическом хрустальном шаре и предвидел тяжелый кризис грядущего дня, когда весь фронт распался и только его левый фланг стоял неколебимо. Эта лаконичность снова проявила себя, когда после битвы его спросили, следует ли хоронить убитых отдельно по их принадлежности к штатам.

— Нет, нет, — сказал старина Томас, — перемешайте их. Мне надоело слушать о правах штатов.

Теперь Томаса присоединили к Шерману и другим испытанным командирам с Грантом в качестве командующего западным фронтом. Армии были сконцентрированы у Чатануги, вблизи от границ штатов Алабама и Джорджия, как будто нацеленные в самое сердце Юга.

24 сентября Мид написал своей жене: «Меня вызвали в Вашингтон и указали, что у меня слишком много войск для армии, выполняющей чисто оборонительные функции…»

Мид избегал боев, боясь получить второй Фредериксберг. Линкольн, наоборот, готов был пойти на риск и 16 октября написал Галлеку, что, по его мнению, Ли уверен, что у Мида забрали много войск для отправки на западный фронт и поэтому он не уклонится от сражения в открытом поле. «Если генерал Мид в состоянии его (Ли) атаковать… честь победы будет полностью принадлежать Миду, в случае неудачи всю вину беру на себя».

Никто никогда еще не предлагал такого командующему действующей армией. Линкольн не возражал против того, чтобы это письмо попало в печать. Враждебная ему пораженческая пресса издевалась над «этим глупым и совсем невоенным приказом», как назвала его чикагская «Таймс» в статье под названием «Разоблачение безрассудства Линкольна».

Но Ли снова перехитрил Мида. Он переправился через Раппаханнок, предварительно разрушив железную дорогу, по которой подвозилось снабжение для армии северян. Это давало возможность Ли послать подкрепления Браггу.

Из городов и поселков Севера шли мужчины и юноши в голубой форме, всё на юг и на юг, месяц за месяцем; они заменяли выбывших из частей. Машина мобилизации работала полным ходом. Генералы говорили, что новые контингенты, как боевой материал, значительно хуже добровольцев первых дней войны.

Федеральные судьи, опираясь на закон о неприкосновенности личности, освобождали от призыва новобранцев. Линкольн пригрозил арестовать несколько судей. 15 сентября была издана прокламация, в которой президент объявил, что действие закона о неприкосновенности личности приостановлено во всех штатах республики до особого распоряжения.

7 августа Хэй писал Николаи, что Вашингтон «теперь уныл, как надгробный памятник без надписи». Причиной этому частично была мобилизация. «Мобилизация крепко ударила по нашему району. Уильяма Джонсона забрали в момент, когда он чистил президенту ботинки…»

В первых числах октября Линкольн подписал подготовленную Сьюардом прокламацию, в которой приглашал всех своих сограждан сделать последний четверг ноября Днем благодарения. Основанием для этого послужила возродившаяся уверенность в том, что дело Союза все же победит.

На Юге понимали, что конфедерация фактически уже побеждена. Впоследствии генерал Даниэл Хил писал: «Барабанная дробь, послужившая сигналом для похода в Пенсильванию, многим из нас казалась похоронным маршем для мертвой конфедерации». Хил был способнейшим помощником Ли. Он понимал, что тающие шансы на победу конфедерации вызывали «потенциальный федерализм» в сердцах инициаторов отделения, тех самых пламенных фанатиков, которые в 1861 году кричали, что «один южанин побьет трех янки».

После июльских поражений Дэвис объявил амнистию бежавшим из армии солдатам и офицерам, если они вернутся в течение 20 дней. Тысячи дезертиров-южан скрывались в горах Алабамы и вели форменные бои с кавалерией, посланной для того, чтобы их арестовать. Артиллерийское управление просило разрешения на переплавку церковных колоколов для военных нужд. Золотой доллар стоил больше десяти конфедератских бумажных. Один луизианец написал своему сыну в армию: «Начали эту войну безусловно пьяные, но кончать ее придется трезвым».

Но и на Севере помнили массовые июньские митинги в Нью-Йорке, когда было выпущено обращение к народу с такими фразами: «Бог не хочет нашей победы в этой войне… Иначе он не поставил бы во главе страны Линкольна с такими помощниками, как Батлер или Бэрнсайд». Во время чтения этого обращения имя президента ошикали, а имя Валандигама и слово «мир» приветствовали. В салунах посетителям подавали коктейль «Джеф Дэвис», пунш «Каменная Стена», напиток «Форт Самтер».

В Огайо на массовых митингах ораторы символически сняли кожу с Линкольна и прибили ее к дверям амбара.

13 октября состоялись выборы в Огайо и Пенсильвании. Уэллес отметил, что президент в этот день нервничал. Ночью телеграф отстучал результаты выборов: список «медянок» в Огайо собрал 185 тысяч голосов штатских и 2 200 солдат. И все же губернатором был избран кандидат юнионистов Джон Бро, получивший большинство в 61 920 гражданских голосов и 39 179 солдатских. В Пенсильвании переизбрали губернатором Кэртина. Письменное обращение генерала Мак-Клеллана в поддержку противника Кэртина не принесло тому никакой ощутимой пользы.

Партия освобождения и юнионистов победила в Мэриленде, в Миссури, в пограничных рабовладельческих штатах Делавэр, Кентукки и в других штатах.

«Медянки» почти повсюду потерпели поражение.

3. Речь Линкольна в Геттисберге

Печатным пригласительным билетом Линкольн был оповещен, что в четверг 19 ноября 1863 года состоится торжественное посвящение и открытие Национального солдатского кладбища в Геттисберге.

Официальным оратором назначили Эдварда Эверета. Он родился в 1794 году, избирался сенатором США, губернатором Массачусетса, членом конгресса, состоял министром при президенте Филморе, послом в Великобритании, профессором греческого языка в Гарварде, ректором Гарварда.

Для Эверета само понятие о союзе штатов было священным, а вопрос о рабстве — второстепенным, хотя как президент Гарварда в 1846–1849 годах он сказал об абитуриенте негре Беверли Уильямсе: «Если этот парень выдержит экзамены, я его зачислю».

В ответ на приглашение Линкольн сообщил, что приедет на церемонию. Организационная комиссия лишь тогда обсудила вопрос о том, просить или не просить президента выступить с речью.

Уполномоченный губернатора Кэртина в Геттисберге Дэвид Уилс письменно сообщил Линкольну: «…губернаторы нескольких штатов поручили мне просить вас присутствовать и принять участие в этой церемонии… Желательно, чтобы после торжественной речи вы, как верховный руководитель нации, сказали несколько слов о значении этого кладбища как национальной святыни».

Лэймон отмечает, что часть своей геттисбергской речи Линкольн написал в Вашингтоне. Он прочел эти строки Лэймону и сказал, что написанное его не удовлетворяет. Он был очень занят и не смог уделить этому необходимого времени. Много внимания требовали армии Мида и Гранта и такие непредвиденные дела, как свадьба Кэт Чэйз, дочери министра финансов. Линкольн приехал без жены, подарил невесте изящный веер, побыл недолго и уехал. Вероятно, и приехал-то он на свадьбу скорее для того, чтобы не вызывать возможных пересудов и домыслов.

В период, предшествующий церемонии в Геттисберге, два деятеля приложили все силы, чтобы заставить Линкольна почувствовать себя лучшим в мире представителем демократии, народного, правительства, народных масс, противопоставляющих себя аристократии, верхним слоям промышленной и финансовой олигархии. Джон Форбс был одним из этих деятелей. 3 сентября он написал Самнэру: «Меня восхищают ясные речи президента, обращенные к простому народу». Пять дней спустя он написал еще одно письмо; Самнэр показал его Линкольну.

Югом правила новая аристократия, она, по мнению Форбса, и вела войну в своих интересах. Двадцатью и более рабами «владел класс аристократов» в количестве «28 тысяч человек, что составляло одну 178-ю часть 5 миллионов белых». И Форбс настаивал: «Пусть народы Севера и Юга ясно увидят линию, разделяющую их и аристократию, и с войной будет покончено! Бонапарт, когда он от имени республики воевал с деспотиями в Европе, побеждал в такой же мере своими бюллетенями, как и штыками». Форбс убеждал президента: «У вас есть такая же возможность… Я предлагаю, чтобы вы воспользовались ближайшим случаем и… доказали внимающей вам огромной аудитории, состоящей из простых людей, что это не война Севера с Югом, а война народа против аристократов».

Свои мысли Форбс излагал и английскому либералу Уильяму Эвансу, которому предстояло посетить президента. «Я хотел бы, чтобы вам удалось заставить президента увидеть и почувствовать, что вы, Брайт и другие представляют демократические элементы Англии и что вы видите в Линкольне борца за интересы демократии во всем мире! Как бы я хотел, чтобы мой народ понимал это так же хорошо, как это понимает ваш народ!» После свидания с Линкольном Уильям Эванс 3 ноября ответил Джону Форбсу: «Я отдал должное внимание вашим предложениям».

Следовательно, когда Линкольн готовил свою речь, у него не было недостатка в доброжелательных советниках, рекомендовавших ему выступить в роли представителя мировой демократии. Некоторые газеты утверждали, что Линкольн собирался использовать мертвецов Геттисберга для агитационного политического выступления в предстоящей предвыборной кампании.

Хотя в торжествах в Геттисберге заинтересованы были лишь несколько штатов, для Линкольна они приобретали общенациональное значение; на трибуне будут губернаторы ряда штатов, чье содействие имело огромное значение для успешного ведения войны. Все еще устно и печатно распространялись пасквили и клевета о том, что год тому назад при посещении поля битвы под Антьетамом он непристойно хохотал над своими собственными анекдотами и предложил Лэймону распевать низкопробные комические песенки. Может быть, он собирается повторить свои низости на фоне мрачного жертвенного пейзажа Геттисберга?

Тадеус Стивенс в ноябре 1863 года сказал, что Линкольн «битая карта» в колоде политических деятелей. Он считал, что Чэйз как президент будет более последователен в борьбе с рабством. Узнав, что в Геттисберг едут Линкольн и Сьюард, а не Чэйз, он словно отрубил: «Мертвые едут возвеличивать мертвых».

17 ноября президент официально утвердил «город Омаху» в качестве начального пункта для строительства железнодорожной линии Юнион Пасифик. Конгресс обязал его это сделать.

Когда 18 ноября Линкольн садился в геттисбергский поезд, его лучший друг — сынишка Тед — лежал а постели, а врачи не знали, чем он болен. Мать все еще горевала по Вилли, и сейчас она была в истерическом состоянии из-за болезни Теда. Но президент считал поездку в Геттисберг своим настоятельным долгом.

Поезд пришел в Геттисберг к заходу солнца. Уилс отвез президента к себе домой. Сонный сельский поселок с населением в 3 500 человек снова почувствовал учащенное биение пульса жизни. В частных домах находили приют крупные политические деятели и совершенно безвестные люди. Сотни приезжих провели ночь на полу отелей. Военные оркестры ревели до поздней ночи на улицах городка. Собралась толпа и под окном у президента. Он сказал:

— В моем положении иногда важно, чтобы я не говорил глупостей. (Голос из толпы: «И это вам удается?») Часто бывает, что единственный способ избежать этого — ничего не сказать. Считаю, что сегодня вечером у меня сложилась именно такая ситуация, поэтому прошу вас извинить меня за то, что на этом я кончу.

Примерно в полночь он получил телеграмму от Стентона: никаких стоящих новостей с фронта нет. Сыну стало лучше.

Утром на кладбищенском холме собралось 15 тысяч человек (одни говорили: 30 тысяч, другие — 50 тысяч), чтобы присутствовать на торжествах: члены правительства США, офицеры армии и флота, губернаторы штатов, мэры городов, полк солдат, медицинский отряд, представители телеграфных агентств, общественных и благотворительных организаций, прессы, пожарных управлений и просто граждане из Пенсильвании и других штатов. В десять утра Линкольн вышел из дома Уилса. На нем был черный костюм, черный шелковый цилиндр и белые перчатки. Он сел на коня и принял парад.

Ему подали длинную телеграмму — Стентон сообщал, что хотя Бэрнсайду в Ноксвилле угрожают, но положение его надежное; Грант начал крупную операцию под Чатанугой; сыну значительно лучше, сегодня его выведут погулять.

Прохождение войск кончилось через пятнадцать минут. Мистер Эверет, оратор дня, еще не приехал. Оркестры играли до полудня. Наконец мистер Эверет приехал. На трибуне заняли места губернаторы Пенсильвании, Мэриленда, Индианы, Нью-Йорка, Нью-Джерси, Огайо, Эдвард Эверет с дочерью, генералы, послы, члены конгресса, полковник Уорд Лэймон, президент США и слева от него министры Сьюард и Блэйр.

Капеллан прочел молитву, многотысячная толпа стояла с обнаженными головами. Наконец слово предоставили Эверету. Несколько минут он простоял в полном молчании.

Собравшихся окружали поля с пшеницей, луга, персиковые рощи, холмы, а в в 5–7 милях высились голубые хребты цепи невысоких гор. При подготовке речи Эверет учел своеобразие пейзажа. Он отметил, что эта земля полита кровью храбрых и преданных людей и, как верно говорили в старину, умереть за родину радостно и достойно мужчины. Он обрисовал ход войны, остановился на основных моментах трехдневной битвы под Геттисбергом, осудил доктрину суверенитета каждого штата, привел примеры из истории Европы. Он говорил около двух часов.

Эта речь была главным достижением всей его жизни, он применил все совершенства ораторской школы, которую он прошел за годы своей карьеры. Его осанка и врожденная сердечность располагали к нему слушателей.

Балтиморский хоровой клуб пропел оду. Линкольн вынул из кармана рукопись, надел очки в стальной оправе, просмотрел рукопись и положил ее обратно в карман. Уорд Лэймон объявил:

— Президент Соединенных Штатов.

Линкольн поднялся, снова у него в руках оказались листки рукописи, и во время выступления он изредка туда заглядывал. Чарльз Хэйл из бостонской «Адвертайзер», присутствовавший на церемонии также в качестве представителя губернатора Массачусетса, записал в блокноте речь президента, говорившего медленно и раздельно:

— Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы создали на этом континенте новую нацию. Она пришла к жизни благодаря свободе и основывалась на утверждении, что все люди рождаются равными.

Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну; это серьезное испытание стойкости нашей нации, как, может быть, и для любой нации, созданной по нашему образцу.

Сегодня мы собрались на поле великой битвы. Мы собрались здесь, чтобы посвятить часть этого поля в качестве последнего убежища тем, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы нация могла существовать.

И этим мы всего лишь достойным образом выполняем наш долг.

Но в более широком смысле мы не можем ни посвятить, ни освятить этот клочок земли, ни окружить его ореолом. Те храбрецы, живые и мертвые, которые бились здесь, сделали эту землю священной настолько, что теперь не в нашей власти что-либо к этому прибавить или отнять.

Мир едва ли отметит или надолго запомнит то, что мы здесь говорим, но он никогда не забудет того, что эти воины здесь совершили. Мы, живущие, должны посвятить себя требующему завершения делу, успеху которого они так благородно содействовали. Мы должны посвятить себя достижению поставленной перед нами цели: у этих чтимых нами покойников мы обязаны взять пример преданности делу, которому они были верны до конца; мы должны здесь твердо решить, что не напрасно эти воины отдали свою жизнь; наша нация, по воле бога, должна возродить свободу, и пусть вечно живет правительство народа, из народа, для народа.

Линкольн произнес десять фраз за неполные три минуты. Фотограф готовился снять этот исторический момент, но прежде чем он успел прикрыть голову черной материей, Линкольн уже произнес заключительные слова, и фотограф остался ни с чем.

Репортер нью-йоркской «Трибюн» да и другие журналисты передали в свои редакции выступление президента, предпослав ему одну лишь фразу: «Затем с речью выступил президент». Сам Линкольн был уверен, что он провалился и что речь его разочаровала аудиторию.

Гаррисбергская «Пэйтриот энд Юнион» разразилась руганью. «Президент в данном случае выступил удачно, поскольку он обошелся без здравого смысла и сдерживающих импульсов. Спектакль был состряпан больше в интересах его партии, нежели ради славы нации или из уважения к погибшим… Мы проходим мимо глупых замечаний президента; ради престижа нации мы согласны, чтобы покрывало вечного забвения их скрыло, и пусть никто никогда не повторит и не вспомнит их».

Чикагская «Таймс» считала, что «…мистер Линкольн бесчестно оклеветал убиенных под Геттисбергом и мотивы их поведения», когда говорил «о возрождении свободы». Газета добавила: «Они отдали свою жизнь ради прежнего образа правления, единственно ради конституции и Союза… Щеки каждого американца должны гореть от стыда, когда он читает глупые, плоские, бессодержательные высказывания человека, которого мы вынуждены представлять культурным иностранцам как президента Соединенных Штатов».

Один из репортеров чикагской «Трибюн» телеграфировал (если только кто-либо из редакторов не прибавил этого от себя), что «высказывания президента Линкольна на церемонии посвящения останутся навсегда в анналах истории народа». Репортер из «Газетт», Цинциннати, после передачи текста выступления добавил: «Это были должные слова в должном месте, идеальная во всех отношениях речь, заслужившая величайшее одобрение всех собравшихся».

Американский корреспондент лондонской «Таймс» сообщил, что «этот бедняга президент своими репликами превратил торжественную церемонию в посмешище… Трудно представить себе что-нибудь более банальное и тусклое».

Филадельфийская «Ивнинг бюлитин» писала, что тысячи не прочтут тщательно подготовленную речь мистера Эверета, но краткое слово президента мало кто прочтет, не прослезившись, не почувствовав сердечного волнения. Газета «Джорнэл» из Провидэнса напомнила читателям утверждение, что самое трудное в мире — это произнести хорошую пятиминутную речь: «Мы не знаем другой такой превосходной речи, как произнесенная президентом после выступления мистера Эверета».

Линкольн дал идею, установку, концепцию, ради которой стоило умирать. Это вызвало горестный вопрос и ответ одной ричмондской газеты: «А ради чего воюем мы? Ради абстракции».

Спрингфилдская «Рипабликан» комментировала речь так: «Как ни превосходна, как ни прекрасна была речь мистера Эверета на церемонии посвящения в Геттисберге, первенство в красноречии должно быть отдано президенту Линкольну. Его краткая речь подобна жемчужине; она была глубоко прочувствована, отличалась концентрированностью мысли и экспрессии, каждое слово и запятая были полны изящества и говорили о большом вкусе оратора». Еженедельник «Харпере уикли» писал, что «…слова президента шли от сердца к сердцу…».

По просьбе Эверета Линкольн лично написал копию своего геттисбергского обращения. Рукопись продали с аукциона на Медицинской ярмарке в Нью-Йорке, вырученную сумму передали на нужды раненых солдат. Затем он написал еще несколько копий для разных лиц и организаций; одну из них литографировали и пустили в продажу как факсимиле. Первый вариант, подготовленный в Вашингтоне, и второй, который Линкольн держал в руках во время выступления, очутились у Хэя: впоследствии он их подарил библиотеке конгресса.

Лишь в полночь Линкольн попал обратно в Вашингтон. Он очень устал, скупо ронял слова, улегся на кушетку в гостиной и попросил мокрое полотенце, которое он положил себе на лоб и глаза.

В этот день он стал самым выдающимся выразителем идеи, народного правительства; он утверждал, что за демократию стоит бороться. Его слова «о возрождении свободы» для всего народа могли быть истолкованы на тысячу ладов. Но в этом обращении были еще более сложные загадки о демократии. Однако в его речи звучала древняя сага о том, что в борьбе за свободу люди всегда шли на смерть, что свобода стоит того, чтобы за нее умирали. Впервые с тех пор, как он стал президентом, в подходящий драматический момент, он повторил слова Джефферсона: «Все люди рождены равными», не оставляя никаких сомнений в том, что он считал невольника-негра человеком.

4. Эпическая повесть 1863 года подходит к концу

Через неделю после визита Линкольна в Геттисберг Хэй писал Николаи: «Президент болен. Он в постели. Разлитие желчи». Несколько позже пришло уточнение: у него оказалась легкая форма оспы.

Оуэн Ловджой просил передать свою визитную карточку; он ждал в приемной; дверь открылась ровно настолько, чтобы он смог увидеть Линкольна в халате.

— Ловджой, вы боитесь? — спросил президент.

— Я уже болел оспой, — сказал Ловджой и вошел в комнату.

— Ловджой, — сказал президент, — в этой болезни есть один плюс. У меня, наконец, есть нечто такое, что я могу дать любому просителю.

Пресса сообщила, что искатели должностей бежали из Белого дома, узнав, чем болен президент.

Военные действия вокруг Чатануги, достигшие высшей точки, достойны были эпического описания. Лежа в постели, больной Линкольн читал телеграмму Гранта: «Вершина горы Лукаут, все окопы стрелков в долине Чатануги, весь гребень горы Мишэнэри захвачены и удерживаются нами». Томас сообщал: «Гребень горы Мишэнэри был взят приступом в шести разных местах… Среди пленных много отпущенных под Виксбергом». И еще одна телеграмма Гранта от 27 ноября: «Только что вернулся с фронта. Противник разгромлен наголову… Намерены преследовать его до Рэд Клэя, которого достигнем утром. Выеду туда через несколько часов».

Впервые в результате одного крупного сражения солдаты конфедерации были разгромлены и бежали с поля боя. В бою под Чикамогой они показали свою доблесть. Чем же теперь можно было объяснить их поражение? Основной причиной считали поведение Брагга — это был прямой, высокоморальный, раздражительный спорщик, любящий все осуждать; человек, страдавший от несварения желудка; нервный, грубый в своих замечаниях и критике; он совершенно развалил дисциплину в армии.

Ближайшие помощники Джефа Дэвиса возмутились и перестали доверять ему только потому, что он переоценил военные способности Брагга, оказавшегося далеко не первоклассным командиром. Джеф Дэвис ответил на это назначением Брагга на должность начальника главного штаба армии конфедератов с резиденцией в Ричмонде.

Теперь освободилась армия Шермана; он смог выйти на помощь Бэрнсайду и освободить Ноксвилл от осаждавших его частей Лонгстрита, что Шерман и сделал быстро и четко. Грант и Шерман приступили к разработке планов похода еще дальше на юг — к Атланте, с тем, чтобы попытаться вбить клин и расколоть конфедератов к востоку от Миссисипи.

Ежегодное послание президента конгрессу начиналось с «новой, глубочайшей благодарности богу» за прошедший год, принесший «здоровье и достаточно богатый урожай».

Соглашение США с Великобританией о запрещении торговли рабами выполнялось. Закон о банках, принятый конгрессом, благотворно повлиял на восстановление кредита. Солдатам жалованье выплачивалось пунктуально. А народ? Президент воздавал ему должное. «Ни один народ в мире не переносил так стоически трудности, сопутствующие войне».

Отчет военного министра был «документом, представлявшим огромный интерес». Флот Союза все туже затягивал кольцо блокады. Захвачено более 1 000 кораблей. Стоимость трофейных грузов достигла суммы в 13 миллионов долларов. Необходимо было построить новые верфи. В 1861 году во флот записались 7 500 человек. В 1863 году их уже насчитывалось 34 тысячи. Приход почтового ведомства почти равнялся расходу, и оно могло стать в ближайшее время бездефицитным предприятием. Несмотря на тяжелое военное время, благодаря закону о поселенцах было поднято 1 456 514 акров целины. Президент согласен был изменить закон, с тем чтобы предоставить больше льгот демобилизованным воинам.

По соглашению с русским императором строилась телеграфная линия от России до американского побережья Тихого океана.

Президент приглашал оглянуться на прошедший период войны. «Мятежные» границы отодвинуты еще дальше, навигация по Миссисипи открыта, восстановлена власть Союза в Арканзасе и Теннесси, рабовладельцы «теперь открыто объявляют себя сторонниками освобождения». В армиях Севера служило 100 тысяч бывших рабов, половина из них воевала с оружием в руках. «Судя по опыту, трудно сказать, что они не такие же хорошие солдаты, как и другие».

Президент готов был все забыть и предлагал амнистию восставшим; за амнистией последует восстановление и возвращение братьев в лоно Союза.

Глава государства покончил со всеми толками о том, что Декларация об освобождении будет аннулирована. «Пока я остаюсь на своем посту, я не возьму обратно и не изменю Декларацию об освобождении; я также не сделаю невольником ни одного человека, освобожденного в соответствии с условиями Декларации или согласно законам конгресса». Ноа Брукс отметил, что когда Линкольн читал эту фразу, в зале воцарилась мертвая тишина, а затем последовал «неудержимый взрыв аплодисментов» членов конгресса и гостей на галереях. Но президент все еще предпочитал постепенное освобождение рабов посредством выкупа их государством.

Декабрь 1863 года положил начало периоду, когда экстремисты и Севера и Юга пришли к выводу, что лидеры конфедерации закончат свою жизнь на виселице.

Нью-йоркская «Метрополитэн рекорд» вопрошала: «Эй, демократы, сторонники войны, что вы думаете об утверждении, что черный такой же хороший солдат, как и белый, ибо в этом заключается смысл послания президента? Что последует за этим? Не поискать ли нам среди негров кандидата в преемники президента?» Эта газета не могла больше терпеть «крупного преступника, занимающего сейчас кресло президента».

Линкольн все еще болел. Нью-йоркская «Уорлд» в своей передовице и детройтская «Фри пресс», целиком ее перепечатавшая, объединились в демонстрации огромной сердечности. Эти газеты, представлявшие крайние элементы оппозиции, оказались щедрыми на добрые пожелания:

Джеймс Лоуэлл, сотрудник журнала «Норт америкэн ревью», в январе 1864 года в своей статье утверждал, что для описания жизни Линкольна потребуется не простая биография, а большой исторический трактат. Лоуэлл обрисовал Линкольна как человека, который так направляет общественное мнение, что создается впечатление, что он сам ему следует. «Пожалуй, ни один из наших президентов после Вашингтона не пользовался доверием народа в такой мере, как он в результате трехлетнего бурного руководства… На начальном этапе он был так медлителен, что вывел из себя всех тех, кто видит прогресс только тогда, когда взрывают всю машину; затем он стал настолько стремительным, что ошеломил всех тех, кто считал опасным всякое движение до тех пор, пока в топке тлеет хоть искорка. Мистер Линкольн… всегда умел выжидать… концентрации всех своих резервов к нужному моменту».

За несколько месяцев до этого Лоуэлл в частном письме доказывал, что «у мистера Линкольна, видимо, есть теория, согласно которой можно вести войну, не причиняя боли противнику. Он не в состоянии понять, что противнику обязательно должно причинить боль…Не было правителя более абсолютистского, чем Линкольн, и меньше всего сознающего это, ибо он был воплощением здравого смысла народа».

Одну серию сообщений о себе Линкольн не считал нужным опровергать: крупные и мелкие газеты оппозиции многократно писали о том, что президенту, по его желанию, собираются повысить жалованье с 25 до 100 тысяч долларов в год, что свое жалованье он получал в золоте, а солдатам платили «зеленоспинками», что по его требованию конгресс примет решение назначить его президентом пожизненно.

В декабре 1863 года собрался новый конгресс. В палате представителей заседало 102 республиканца и твердых юниониста, 75 демократов, 9 депутатов от пограничных штатов; в сенат входило 36 республиканцев и твердых юнионистов, 9 демократов и 5 условных юнионистов.

Негритянская проблема наложила свою печать на все события дня. Настроения против рабства все росли. Приближался конец 1863 года, а Декларация об освобождении не вызвала ни одного революционного выступления негров-невольников, не было ни одного случая убийства или грабежа. Это облегчило дальнейшие шаги Линкольна в деле ликвидации рабства.

«Крайсис» перепечатала из «Орора», Зэйнсвилл, Огайо, следующую иеремиаду: «Народ Севера может только вечно ненавидеть и презирать Линкольна. 500 тысяч свежих могил, 500 тысяч сирот, 200 тысяч вдов… Воры в казначействе, начальники военной полиции в роли судей, палачи на церковных кафедрах — всем этим мы обязаны мистеру Линкольну. Как жив господь, мы ему когда-нибудь воздадим должное за все это — ему и всей этой кровавой банде предателей, грабителей и мошенников».

Линкольн приготовил рождественский подарок демократу, стороннику Дугласа, Ашеру Линдеру. Сын Линдера вступил в армию южан и попал в плен. Линдер неоднократно писал Линкольну, прося о помиловании. Проходили недели, и, наконец, 26 декабря 1863 года Линдер получил записку: «Ваш сын Дан только что был у меня. У него на руках мой приказ военному министру принять у него присягу верности, освободить и отправить домой».

В 1863 году исчезли последние надежды ричмондского правительства на признание Европой. Отчаяние Джефферсона Дэвиса, не получившего ожидаемой помощи из-за океана, кораблей и денег из Англии, настолько сильно отразилось в декабрьском послании президента конгрессу конфедерации, что на него посыпались упреки прессы южан за чрезмерное подчеркивание трудностей положения.

Политические деятели Рэт, Йенси и генерал Бедфорд Форест, в прошлом работорговец, поставили прямо вопрос: «Если мы не воюем за рабство, тогда за что же мы воюем?»

Еще в 1861 году архиепископ Джон Хьюз стал личным представителем Линкольна и поехал в Европу с заданием защищать интересы Союза. Архиепископ беседовал с французским императором, присутствовал на церемонии причисления мучеников к лику святых, заложил угловой камень в здание нового католического университета в Дублине, часть стоимости которого покрывалась сборами в США. Восемь месяцев архиепископ путешествовал по Европе, пропагандировал взгляды Севера, изложил их в открытом письме к стороннику южан архиепископу Ново-Орлеанскому.

Тем временем война, Декларация об освобождении, обращения Линкольна., пропаганда против рабства восстановили огромные массы людей во всех странах против рабовладельчества.

Дядя Том и Саймон Легри, маленькая Ева и Элиза, спасающиеся бегством по льду, преследуемые собаками-ищейками, прошли по сценам театров столиц всех стран мира. Инсценировки романа ставились на сценах сотен других городов. В народе передавались бесчисленные рассказы о смешении белой и черной рас, об отцах, продающих своих детей, о разврате и наложницах, о фантастических превратностях судьбы, обрушивавшей несчастья на головы тех, у кого оказывалось легально доказанное наличие хоть одной капли негритянской крови.

Линкольн получал письма и резолюции поддержки от «друзей Америки» во Франции, от итальянских либералов и республиканцев — первой стояла подпись знаменитого борца-патриота Джузеппе Гарибальди: от президента Мексики Хуареса, боровшегося с захватчиками-французами; от рабочих организаций Англии.

С другой стороны, привилегированные слои в Англии организовали южные клубы, вели пропаганду в пользу конфедерации. В апреле в Лондоне была проведена подписка на заем для конфедерации: она собрала 16 миллионов фунтов стерлингов. В конце июня 1863 года в палате общин обсуждалось предложение о признании Южной конфедерации самостоятельным государством, но окончательное решение было отложено. Через некоторое время пришли вести о победах под Геттисбергом и Виксбергом. Вопрос о признании Юга больше не ставился.

Линкольн и Сьюард видели, что, кроме республиканской Швейцарии, единственно благожелательно относящейся к США, была самодержавная, монархическая Россия, самая далекая в Европе от принципа «правительства народа, из народа, для народа». Сьюард подготовил настолько важные соглашения с Россией, что он счел обязательным посоветоваться с Линкольном. Речь шла о покупке Аляски. Кроме Сьюарда и Линкольна, ни один человек не знал об этих переговорах — ни ближайшие сотрудники Николаи и Хэй, ни Ноа Брукс, ни даже сердечный друг Сьюарда — Торлоу Уид. Предполагалось уплатить сумму в пределах от 1 миллиона 400 тысяч до 10 миллионов долларов.

В начале октября 1863 года одна эскадра русского флота вошла в гавань Сан-Франциско, другая, состоявшая из пяти первоклассных боевых кораблей во главе с 51-пушечным фрегатом «Александр Невский» — флагманом адмирала Лесовского, — в нью-йоркский порт. Эскадра задержалась в нью-йоркской гавани в течение примерно трех месяцев. Дюжие «московиты» в ярких мундирах, в диковинных бакенбардах превосходно говорили по-русски, посредственно по-французски и плохо по-английски; они приносили с собой повсюду заряд веселья. Их снимал известный фотограф Брэйди; они посетили штаб-квартиру Мида в Виргинии, падали «с верхней палубы» кавалерийских лошадей, много ели и изрядно пили.

В Нью-йоркской Академии музыки 5 ноября закатили грандиозный бал в честь офицеров русского флота. В декабре адмирал и офицеры эскадры послали мэру Опдайку 4 700 долларов для нью-йоркской бедноты. Когда командиры «Витязя» пожаловались полиции, что у них украли 29 русских золотых монет, равных по стоимости 174 американским долларам, деньги были найдены и возвращены. Трех выпивших русских матросов арестовали и зарегистрировали под номерами: русский № 1, русский № 2, русский № 3. На следующее утро судья приказал освободить без штрафа подданных царя, так как судья «не хотел сделать что-либо, могущее нарушить дружеские отношения, существующие между императором России и президентом Соединенных Штатов».

Корреспонденты заполняли колонки газет рассказами о русских гостях-моряках. Они пространно расписали прием на одном корабле, во время которого американский командный состав и мистер Линкольн выпили за здоровье царя.

Ричмондская «Экзаминэр» провела параллель: «Царь освобождает рабов от вековой неволи и пускает в ход всю мощь своей империи, чтобы поработить поляков. Линкольн прокламирует свободу для африканцев и одновременно прилагает все усилия, чтобы поработить свободно рожденных американцев».

Баярд Тэйлор некоторое время служил секретарем Американской дипломатической миссии в Санкт-Петербурге; он написал несколько книг. К нему-то в декабре 1863 года и обратился Линкольн с письмом: «Думаю, что одна-две лекции на тему «Крепостные, крепостничество и освобождение рабов в России» были бы интересны и полезны. Не могли бы вы это организовать?» Тэйлор выступил в лекториях с докладом под названием «Россия и русские». Хэй отметил в своем дневнике посещение президентом одной из лекций Тэйлора.

Суть приглашения Сьюардом и Линкольном русского флота к американским берегам, вероятно, лучше всех уловил «Харперс уикли», отметивший, что, кроме русских, в нью-йоркской гавани стояли на якоре также корабли Англии и Франции. «Англия и Франция признали мятежников воюющей стороной… Россия этого не сделала… Если английский пиратский корабль вроде «Флориды» или «Алабамы» появился бы недалеко от бухты, английские и французские корабли рассматривали бы их как правомочные военные суда, а русские обращались бы с ними как с пиратами.

Джон Булль полагает, что мы введены в заблуждение расположением к нам Московии. Если бы русский офицер, говорит Джон, выразил бы в Санкт-Петербурге хоть капельку восхищения республиканским строем Америки, его без промедления отправили бы в Сибирь. Американцы понимают, что симпатии к нам Франции во время нашей революции зародились не из любви к нам, а из ненависти к Англии. Они знают — об этом давным-давно говорил Вашингтон, — что не следует предполагать романтической дружбы между государствами.

Американцы нисколько не считают, что Россия вот-вот станет республикой. Но они отмечают, что в то время как Франция импортирует кули в свои колонии и закрывает глаза на рабство, в то время как британское правительство приветствует политическую организацию, основанную на рабстве, и защищает эту систему, Россия освобождает крепостных».

Линкольн и Сьюард не раскрывали условий своей договоренности с Россией о визите флота в тот год. Линкольн ничего не говорил об этом ни Николаи, ни Хэю, ни Ноа Бруксу; и Сьюард ничего не сообщал своему закадычному другу Торлоу Уйду.

Уид спросил адмирала Фаррагата, зачем русская эскадра бесцельно проводит всю зиму в нью-йоркской гавани. Фаррагат передал ему объяснения русского адмирала: «У меня лежит приказ под печатями. Я их сломаю только в том случае, если произойдут непредвиденные обстоятельства». Потом он добавил, что печати он сломает в случае, если во время гражданской войны Соединенные Штаты окажутся вовлеченными в войну с иностранной державой. Русский адмирал сказал, что разговор этот конфиденциальный, адмирала с адмиралом, на полном доверии. Адмирал Фаррагат рассказал об этом Уйду как патриот патриоту.

Русскому министру иностранных дел был задан вопрос: почему его правительство оставило эскадру в американской гавани на такой длительный срок? Тот ответил, что он ничего о флоте не знает, но что он может взять на себя смелость и заверить, что в этом визите нет ничего недружеского.

Линкольн действовал в самом водовороте революции, призванной сломить могущество плантаторов-аристократов Юга и установить господство финансистов и промышленников Нью-Йорка. Возможно, что Линкольну попалась на глаза корреспонденция из Парижа, напечатанная в нью-йоркской «Таймс»: «Деятельность мистера Линкольна в последнее время усилила его популярность за границей… Я слышал недавно слова известного французского деятеля: «Вы, американцы, недостаточно высоко оцениваете мистера Линкольна. Ни один монарх в Европе не смог бы вести такую колоссальную войну, подвергаясь в то же время придиркам стольких клик…»

По мнению пастора Генри Фоулера, Линкольна часто не понимали, и люди превратно судили о его действиях. Обе стороны нападали на него: одни его обвиняли в том, что он зашел слишком далеко, другие — в том, что он недостаточно далеко зашел; одни ставили ему в вину, что он обещает слишком много, другие, наоборот, слишком мало; и все же он медленно, добросовестно, честно выковывал решение важнейшей проблемы. «Он стоит между обеими сторонами, между живыми и мертвыми, между прошлым и настоящим, между старым и новым… Он лечит раны века… Его грубоватая речь и странное молчание, его неуклюжие манеры, его грамматика, которую он постиг самоучкой и уже частично забыл… его нежелание что-либо предпринять, если у него нет ясности, и, наоборот, когда он видит верный путь, то ни перед чем не останавливается… — все это говорит о том, что, не обладая общепринятыми качествами партийного лидера, он тем не менее руководил партией так квалифицированно, как никто другой до него». Президенту нравились такие сердечные излияния. Как произведение прозы, эта проповедь Фоулера была ему по вкусу.

Бронзовая статуя Вооруженной Свободы лежала много лет. Во время болезни Линкольна статую, наконец, подняли и водрузили на купол Капитолия. Поползло вверх по флагштоку и взвилось знамя Союза. Артиллерия загрохотала в салюте.

Джон Итон из Толидо, Огайо, в беседе с Линкольном упомянул об установке статуи Вооруженной Свободы на куполе Капитолия, о новых мраморных колоннах, воздвигаемых в одном из флигелей Сената, о богатом орнаменте на новой массивной бронзовой двери, навешиваемой в главном портале, и добавил, что идут разговоры о том, что эта роскошь непозволительна для военного времени. Линкольн ответил:

— Если народ увидит, что Капитолий функционирует, он это примет как доказательство того, что Союз будет существовать.

5. 1864 год. Грант назначен главнокомандующим

В свое время Грант был демократом — сторонником Дугласа, и его назначение приняли и одобрили те круги, которые никак не могли примириться с Линкольном в качестве лидера страны. Могущественная нью-йоркская «Геральд», представлявшая интересы различных крупных капиталистических фирм, многократно в течение всей зимы 1863/64 года выступала за выдвижение Гранта президентом: «Кандидат народа — Грант». Этот лозунг подхватили и многие другие газеты.

Линкольн ни разу лично не встречался с Грантом. Президент как-то сказал конгрессмену Уошбэрну: «Все, что я знаю о Гранте, мне известно с ваших слов. Кто еще знает что-либо о Гранте?» Уошбэрн ответил: «Хорошо знает Гранта только Джонс». Уошбэрн имел в виду Рассела Джонса, полицейского чиновника в Чикаго.

Линкольн по телеграфу вызвал Джонса в Вашингтон. Джонс на ходу захватил с собой свою почту и просмотрел ее уже в поезде. Незадолго до этого Джонс написал Гранту, чтобы он не обращал внимания на газетчиков, выдвигавших его кандидатуру в президенты. Среди писем был ответ Гранта: он считал, что ему и так хватает работы; его цель подавить мятеж, и поэтому все газеты и письменные предложения, которыми его пытаются вовлечь в политику, он бросает в корзину. О своей встрече с президентом Джонс рассказал следующее: «Мистер Линкольн вначале совершенно не упоминал о Гранте, но вскоре мне показалось, что ему хочется поговорить о нем. «Мистер президент, извините меня, что я вас прерываю, я хочу попросить вас прочесть письмо, полученное мною перед самым отъездом на вокзал». И я ему дал письмо Гранта. Когда Линкольн его прочел, он встал, положил руку мне на плечо и сказал: «Сын мой, вряд ли вы знаете, какое вы мне доставили удовольствие».

О намерении политиков выдвинуть его кандидатуру в президенты Грант высказался в январе 1864 года. «Я жажду только одной руководящей должности: когда кончится война, я выставлю свою кандидатуру в мэры города Галина (его родной город в Иллинойсе), и, буде меня изберут, я добьюсь прокладки тротуара от моего дома до вокзала».

20 февраля Грант писал своему отцу: «Я не собираюсь выставлять свою кандидатуру. Я хочу лишь одного: чтобы меня оставили в покое; я должен закончить войну».

Сенат и палата представителей приняли закон о восстановлении звания генерал-лейтенанта. 29 февраля Линкольн подписал закон, выставил первым кандидатом на звание Гранта, и сенат утвердил это назначение.

Наконец настал черед Галлека уходить из министерства. Линкольн неоднократно говорил Хэю и другим: «Я лучший друг Галлека, видимо потому, что у него совсем нет друзей», но Галлек «немногим лучше… первоклассного клерка».

Грант поехал в Вашингтон и вместе с Камероном пошел в Белый дом для доклада президенту. На Гранте была поношенная форма с погонами генерал-майора. Ричард-Генри Дана писал: «У него не было ни должного вида, ни походки, ни уменья держаться; его жесткие светло-бурые усы торчали этаким кустарником. Во рту он держал сигару. Грант производил впечатление человека, чрезмерно прикладывавшегося к рюмочке… он выглядел, как безработный, получающий пособие и околачивающийся без дела. Но ясные голубые глаза и решительное выражение лица говорили о том, что шутки с ним плохи… он совершенно не обращал внимания на окружавших его людей… он не шагал, а спотыкался, и казалось, что он вот-вот грохнется носом об пол».

Раз в неделю президент устраивал вечерний прием. В тот вечер усилившийся шепот и говор в большом Восточном зале послужили президенту вестью о прибытии Гранта. Когда генерал вошел, воцарилась тишина. Ему освободили проход, и Линкольн протянул Гранту свою длинную, костлявую ладонь.

— Я рад вас видеть, генерал.

С минуту они стояли, сжав друг другу руки. Сьюард проводил Гранта к миссис Линкольн. Сдержанное жужжанье голосов перешло в нарастающий гул. Толпа образовала водоворот вокруг низенького, кругленького человека, воплощавшего победы при Донелсоне, Шайло, Виксберге, Чатануге. Люди приветствовали его, кричали, протискивались к нему; мужчины и женщины стремились дотянуться до его руки. Он «краснел, как школьница», пожимал руки до пота в лице. Вены на лбу надулись. Позже он сказал, что в этом зале ему было жарче, чем когда-либо в бою.

Раздались крики:

— Станьте на что-нибудь, мы все хотим вас видеть!

Герой сражений съежился и послушно поднялся на софу, постоял там, затем миссис Линкольн прошлась с ним под руку по залу. За ними следовал Линкольн с дамой, также висевшей на его руке. Морщинистое лицо Линкольна светилось — его, чувство юмора живо воспринимало все зримые контрасты. Дамы, попавшие в давку, подхватывали сорванные у них кружева, пытались выровнять смятые кринолины. Гостьи становились на стулья, вскакивали на столы и диваны либо для того, чтобы лучше видеть, либо в поисках безопасности.

На следующий день, ровно а час, кабинет министров, Галлек, сын Гранта Фред, Роулинс — начальник штаба Гранта, Оуэн Ловджой и Николаи собрались, чтобы услышать две короткие речи, которые были переданы по телеграфу всему миру. Линкольн официально присвоил Гранту звание генерал-лейтенанта и возложил на него дополнительную ответственность. Грант сказал в ответ, что если ему удастся выполнить свой долг, то он будет обязан этим армии.

Известие о встрече Линкольна и Гранта, содержание их коротких, простых речей сразу стали достоянием всей прессы и простых людей. Настроение северян стало лучше. Южане поняли, что моральное состояние северян поднялось.

О своих будущих планах Грант почти ничего не сказал в Вашингтоне. Грант писал: «Линкольн заявил мне, что он никогда не претендовал на то, чтобы стать военным или понимать, как проводить военные кампании, и что он не собирается вмешиваться в наши планы… Я их не раскрыл ни президенту, ни военному министру, ни генералу Галлеку».

Грант стал самым популярным человеком в США, Он отправил из Вашингтона столько войск на фронт, что у Стентона зародилась тревога по поводу безопасности столицы: слишком незначительны были гарнизоны в фортах, защищавших Вашингтон. Стентон намеревался вернуть части, находившиеся уже в пути на фронт.

— Пойдемте к президенту, — сказал он.

Грант согласился:

— Это правильно. Он стоит выше нас с вами.

Линкольн, выслушав доводы Стентона, сказал:

— Господин министр, в течение трех лет мы с вами пытались управлять армией и, как вам известно, достигли немногого; считаю, что лучше предоставить мистеру Гранту право действовать по-своему.

В начале апреля Грант приехал в Вашингтон и назначил Фила Шеридана, которому тогда было тридцать три года, командующим всеми кавалерийскими соединениями армии на Потомаке. Холодный и осторожный, Шеридан отказывался рассказать, каким путем он собирался разбить южан. Галлек привел его к Стентону. При этой встрече любезностей не расточали. Затем Галлек привел Шеридана в Белый дом. Линкольн протянул Шеридану обе руки, высказал уверенность, что Шеридан оправдает надежды Гранта, и добавил, что, по его мнению, кавалерия армии на Потомаке сделала далеко не все, что могла бы.

Как боец, руководивший частями против превосходящих сил противника, Шеридан показал себя неистовым и упорным в боях под Мерфрисборо, Чикамогой и Чатанугой. Тем не менее в Вашингтоне Гранту довелось слышать сомнения в воинских способностях Шеридана.

В последних числах марта Грант и Роулинс обосновали штаб главнокомандующего в Калперер-Корт-Хауз, в районе расположения армии на Потомаке. К ним стали поступать ежедневные донесения и рапорты из частей, занимавших фронт от Атлантики до Рио Гранде длиною в 1 200 миль, — 21 корпус со списочным составом в 800 тысяч человек, из которых 533 тысячи были в строю. Вскоре должен был настать день, когда эти армии двинутся вперед: Батлер вверх по реке Джеймс; Грант и Мид через Рапидан; Сигел вверх по Шенандоа; Аверел по Западной Виргинии; Шерман и Томпсон дальше, за Чатанугу, и Банкс вверх по реке Рэд по направлению к Техасу.

До сих пор армии действовали вразброд, по выражению Гранта, «как упряжка артачащихся коней, ни разу не тянувших по двое сразу». Он объяснил Линкольну, что всем армиям предстояло начать наносить удары по армиям противника, по железным дорогам, по складам снабжения «до тех пор, пока в силу естественных потерь, если не по другим причинам, от войск южан ничего не останется». Войска Гранта и Мида на востоке, Шермана и Томаса на западе превратятся в гигантские клещи, которые сокрушат врага. В этом заключалась стратегия Гранта.

Грант намерен был нанести сильный удар в Виргинии, чтобы Ли не смог ничем помочь Джонстону в Джорджии. Шерману предстояло мощным ударом в Джорджии приковать все войска Джонстона, чтобы он не мог перебросить ни одного солдата в Виргинию. На этом плане базировались все их надежды на победу. Галлек из Вашингтона передавал приказы Гранта командирам разбросанных частей. Однако Бэрнсайд получал приказы непосредственно от Гранта.

Корпус Бэрнсайда комплектовался в Аннаполисе. В части, состоявшие из ветеранов сражений при Роанока, на полуострове, при Антьетаме, Фредериксберге, Чанселорвилле и Ноксвилле, вливались пополнения из только что мобилизованных новобранцев и негритянских полков. Стоя на балконе отеля Виларда, президент принимал парад корпуса. Черные солдаты громкими криками приветствовали президента, они улыбались, подбрасывали в воздух фуражки — ведь перед ними был человек, подписавший официальное объявление об освобождении негров. Разразился ливень, и солдаты промокли до нитки. Сопровождавшие Линкольна настаивали на том, чтобы Линкольн ушел с балкона.

«Если они это могут выдержать, то, пожалуй, и я смогу», — ответил президент. И он стоял на балконе до тех пор, пока по Пенсильвания-авеню не прошли все части со своими опаленными порохом и пробитыми пулями знаменами.

Линкольн заявил, что он не хочет вдаваться в планы Гранта. К нему приставали «мудрецы-стратеги с уличных перекрестков». И у него выработался определенный стандарт ответа. Чикагский «Джорнэл» описал один диалог:

6. Выставит ли партия снова кандидатуру Линкольна?

Лидер республиканцев в конгрессе Тад Стивенс неумолимо проводил кампанию под лозунгом: «Никакой пощады южанам!»; передовицы газет и уличные стратеги на Севере все чаще говорили о дне, когда Джефферсон Дэвис и другие руководители бунтовщиков будут повешены или расстреляны. Предполагались массовые казни.

В конгрессе возобладал тон уверенности в том, что США могут выдержать и долгую войну, что на Севере поднимается держава мирового значения, гигант промышленности и торговли. В то же время иа Юге все больше преобладало мужество отчаяния — результат ужасающей перспективы разгрома конфедерации, гибели прежнего Юга, обнищания правящего класса. Дух южан поддерживала единственная надежда, что северяне — сторонники заключения мира так подорвут положение правительства Линкольна, что оно вынуждено будет отказаться от продолжения войны.

Одной из главных задач Линкольна было противодействовать и разрушать эти надежды южан. По этой причине он никак не мог допустить ни разрыва с конгрессом, ни даже открытого расхождения в мнениях. Обоснованные советы, анализ проблем, запросы, а не придирки фигурировали в его посланиях, печатавшихся на страницах «Конгрешнл глоуб» под стандартным заглавием «Мистер Николаи, личный секретарь президента США, получил от него послание в письменной форме».

Тем не менее уже в начале 1864 года корреспондент детройтской «Фри пресс» в Вашингтоне сообщил, что «невозможно назвать ни одного сенатора, который положительно отнесся бы к повторному выдвижению кандидатуры Линкольна в президенты». Печать республиканской партии обходила эту тему полным молчанием.

В палате представителей все же один конгрессмен оставался верным Линкольну. Редактор из Пенсильвании, гостивший в Вашингтоне, как-то обратился с просьбой к Тадеусу Стивенсу:

— Познакомьте меня хотя бы с одним членом конгресса, который положительно относится к повторному выдвижению мистера Линкольна.

Стивенс привел редактора к Айзаку Арнолду и сказал:

— Этот человек хочет познакомиться с конгрессменом-линкольнцем. Вы — единственный, которого я знаю. Будьте знакомы.

— Благодарю вас, — сказал Арнолд, — я знаю многих линкольнцев и готов ввести вашего друга в эту группу, но хотел бы, чтобы вы, мистер Стивенс, пошли с нами.

Противоречивые мотивы Стивенса и некоторых его коллег ясно проступают в письме, которое Стивенс послал задушевному своему другу Дж. Макферсону: «Как мало сведущ наш президент в законах войны и правах наций! Но что прикажете делать? В интимном кругу осуждать, а публично аплодировать?»

В сенате только один Арнолд выступал за повторное выдвижение Линкольна. «Я прошу горячих, но нетерпеливых друзей свободы безоговорочно довериться Аврааму Линкольну. Если вы считаете, что он медлителен, если вы считаете, что у него были ошибки, вспомните, сколь часто время подтверждало его мудрость. Народные массы верят ему и любят его. У вас есть верховный руководитель… прозорливый, твердый, честный, преданный. Несколько резкий, может быть, невоспитанный, но под этой грубой внешностью скрывается настоящий, подлинный герой…»

В ноябре 1863 года Уошбэрн послал Линкольну письмо, в котором просил оказать две служебные услуги; одновременно в письме был поставлен вопрос о том, может ли партия рассчитывать на согласие президента быть избранным на второй срок? Линкольн ответил, что он прилагает разрешение на отпуск из армии одного из братьев Уошбэрна и приказ о назначении другого брата на должность сборщика таможенных пошлин в Портланде. Полностью удовлетворив просителя, Линкольн поблагодарил за добрые намерения и слова и добавил: «Второй срок был бы для меня большой честью и большим трудом, но вообще я, пожалуй, не отказался бы, если бы мне эта честь была предложена».

Линкольн часто посещал больного ветерана-аболициониста Оуэна Ловджоя. Однажды президент ему признался: «Война постепенно меня убивает. У меня такое предчувствие, что я не доживу до ее конца».

Почти все политические комментаторы подтвердили в начале 1864 года огромную популярность президента на Севере. Нью-йоркская «Геральд», нью-йоркская «Уорлд», детройтская «Фри пресс» констатировали это как весьма неприятный факт, а нью-йоркская «Таймс» и другие газеты согласились с чикагской «Трибюн», что, «по всей видимости, народ в общем и целом намерен избрать мистера Линкольна…».

Было отмечено, что бесцеремонность Линкольна вызвала такую неприязнь к нему, что это стало негласным отрицательным фактором при выдвижении его кандидатуры в президенты. Некий друг губернатора Массачусетса Джона Эндрю писал:

Инцидент этот оттолкнул губернатора к лагерю антилинкольнцев, что само по себе было зловещим признаком, ибо Эндрю был не рядовым политиком, примкнувшим к победившей аболиционистской партии. Он завербовал солдат, собрал деньги, с его преданностью движению вряд ли мог бы сравниться любой другой губернатор. Его штат был самым активным центром кампании против рабства. Его окружали преданные делу освобождения сподвижники, которым не по душе была медлительность президента в этом вопросе. Губернатор жаждал другого верховного руководителя нации вместо Линкольна.

В первых числах февраля Трамбул писал: «Существует опасение, что Линкольн слишком нерешителен, что он не способен подавить мятеж. Не удивляйтесь, если возникнет движение в пользу другого деятеля, предположительно более энергичного и менее склонного доверить наших храбрых парней руководству генералов, которые не расположены воевать по-настоящему».

В середине февраля 1864 года прогремел трубный глас Грили в надежде, что его рев свалит иерихонские стены линкольновской крепости. Неужели Линкольн настолько выше всех других кандидатов, что даже не стоит никого из них обсуждать? «Мы отвечаем: нет, — писал в передовице Грили, — мы полностью согласны с тем, что мистер Линкольн хорошо поработал, но мы вовсе не считаем доказанным, что министр Чэйз, генерал Фремонт, генерал Батлер, генерал Грант не способны сделать то же самое».

Сенаторы и конгрессмены, присоединившиеся к антилинкольнскому движению, в свое время получили у президента свою долю государственных должностей. Он больше чем наполовину пошел им навстречу в политике освобождения и вооружения негров.

В платье каштанового цвета, распространяя запах незабудок, в Вашингтон прилетела пролинкольновка мисс Анна-Элизабет Дикинсон, быстро слинявшая и превратившаяся в антилинкольновку. У нее была репутация девушки-оратора с сильной способностью молниеносно разить противника жалом сарказма. Ее девичья красота, пропорционально сложенная фигура, абсолютное самообладание, ее страстные призывы к спасению человечества и защите святой свободы дали повод сравнивать ее с Орлеанской девой, спасшей Францию тогда, когда все уже потеряли всякую надежду.

Вначале она как будто высказалась за то, что Линкольна следует снова выдвинуть кандидатом и переизбрать президентом. По этому поводу «Фри пресс» писала: «Сверхрешительная Анна Дикинсон выдвинула кандидатом слабоумного Авраама Линкольна».

Спустя два месяца мисс Дикинсон, выступая в Метрополитэн Холле в Чикаго, сказала, что президент своей амнистией мятежников посягнул на права конгресса:

— Президент — адвокат, к тому же с запада; можно только удивляться тому, что он верит людям (бывшим мятежникам), чьи клятвы просто пустословие… Мятежников должно наказать. Земли Южной Каролины нужно нарезать на участки по двадцать акров и поселить там как можно больше негров.

Через месяц мисс Дикинсон посетила Белый дом, интервьюировала президента, затем в публичной лекции, произнесенной в Бостоне, высмеяла правительство, карикатурно имитировала гнусавый говор президента, издевательски описала его костюм.

При встрече Линкольн спросил ее:

— Мне говорят, что вы моя сторонница. Какие у вас побуждения?

Она сказала, что его методы освобождения слишком медлительны, и потребовала справедливого отношения к неграм.

Президент ответил:

— Это мне напоминает один случай.

Она тут же отрезала:

— Я пришла сюда не для того, чтобы слушать разные истории. В газетах ежедневно печатаются истории более интересные, чем любая ваша.

Президент тогда пытался, по ее словам, улестить мисс Дикинсон. Он сказал ей, что как оратор она лучше, нежели он. И под конец Линкольн произнес:

— Что могу я вам сказать: если радикалы хотят, чтобы я руководил, пусть они мне не мешают.

И мисс Дикинсон поделилась с бостонской аудиторией:

— Когда я это услышала, я вышла и сказала своей подруге, что это моя последняя беседа с президентом Линкольном.

Вежливый, лысый, большеротый Уильям Ллойд Гаррисон, помогавший развитию движения аболиционистов, попал когда-то из-за этого в тюрьму, и час спустя он стоял уже под виселицей с петлей на шее, среди беснующейся толпы. Теперь верный Линкольну, старый боевой конь Гаррисон, выступил в его защиту: «Разве президент зашел так далеко в своих действиях, что народ его больше не поддерживает? (Нет! Нет!) Мистер Линкольн продвигал дело освобождения негров с той необходимой быстротой, которая соответствовала желаниям народа… А что можно сказать о Фремонте? Ни слова не сказал он о провозглашенной президентом амнистии. Президент поставил под ружье сто тысяч негров, а от Фремонта по-прежнему ни слова одобрения».

В начале 1864 года нью-йоркская «Уорлд» предложила кандидатуру генерала Мак-Клеллана, как единственного патриотичного человека, хорошего происхождения, достойного быть выдвинутым демократической партией и способного сокрушить Линкольна. «Уорлд» служила интересам ряда финансовых, промышленных и транспортных компаний, представленных в политике Эрастом Корнингом и Дином Ричмондом из нью-йоркской компании Центральной железной дороги и Уильямом Генри Аспинуолом, главой пароходной компании Нью-Йорк — Сан-Франциско и железной дороги длиной в 49 миль на Панамском перешейке, которая принесла ему только до 1859 года 6 миллионов долларов прибыли. Непосредственным и доминирующим представителем этих кругов был Белмонт, самый выдающийся в политическом и финансовом мире Америки еврей, выходец из Германии.

В свое время, после интервью с Линкольном и Сьюардом, Белмонт поехал в Европу и без особого шума предупредил финансистов, что конфедерация южан — ненадежный дебитор, и этим нанес большой ущерб Югу. Из Англии он прислал короткое сообщение об интервью с Пальмерстоном, который сказал: «Нам не нравится рабство, но нам необходим хлопок, и мы ненавидим ваш защитительный тариф Мориля». Белмонт помог мобилизовать и экипировать первый полк из немцев, завербованных в Нью-Йорке. Он послал в Вашингтон несколько строк, надеясь, что это письмо будет показано Линкольну. «Наступил момент, когда мистер Линкольн должен решиться следовать какой-либо определенной линии действия. Пытаясь ублажить всех, он не удовлетворит никого». Линкольн ответил ему длинным письмом, в котором он настаивал на том, что его политика реконструкции была ясна для тех, кто готов был не только читать, но и понимать, а не писать жалобы.

Белмонт финансировал газету «Уорлд», и издатель ее Мантон Марбл выполнял требования Белмонта. «Уорлд» напечатала статью в одном из апрельских номеров, в которой обвиняла президента в том, что он убил свободу слова и печати в Америке, хотя тут же, уверенная в своей безнаказанности, писала, что «у той кучки сообщников, которые иногда собираются у президента, анекдоты Линкольна отнимают столько же времени, сколько и вопросы огромной государственной важности для нации, разделенной предателями, оседланной фанатиками, — нации, несущей на себе проклятие и бремя слабоумного правительства, деяния которого лишь немногим менее преступны, чем прямая измена».

11 февраля 1864 года «Уорлд» озаглавила передовицу «Вправе ли президент переизбрать самого себя?».

Сторонники традиции одного срока ждали выступления Линкольна, но так ничего от него и не дождались. Неделя за неделей проходили, а президенту как будто нечего было сказать, у него даже анекдота никакого не нашлось по поводу второго президентского срока. Он выжидал неизвестно чего.

Между тем мучительная кровавая драма продолжала разыгрываться под барабанный бой и стоны агонизирующих. Три года линии фронтов менялись, извивались, солдаты находили новые жертвы для истребления, но ни одна сторона так и не смогла окончательно истребить другую. Любой человек на фронте и в тылу должен был бы считать себя ничтожным по значению в эти дни крови и грязи. Было ли это время подходящим для того, чтобы все забыть и заняться политическими комбинациями, торговаться из-за кандидата, имея в виду выборы, предстоящие в ноябре? Там, далеко, в мороз или дождь, под бледным светом луны лежали у костров люди, завернувшиеся в одеяла. Это они фактически продиктуют результаты выборов в ноябре, их действия повлияют на решения избирателей.

Свэтт, выполнявший секретные поручения, слишком щекотливые, чтобы их можно было доверить почте или телеграфу, отметил в начале 1864 года, что противники Линкольна уже больше года деятельно готовятся к выборам. «Чэйз организовал три или четыре тайных общества, он роздал неимоверное количество должностей во всех уголках страны. И Фремонт неустанно трудился. Только Линкольн ничего не предпринимал ни для того, чтобы помешать им, ни для того, чтобы улучшить свои шансы». Линкольн руководил любым делом, игнорируя противников, игнорируя все мелкие факторы, но очень точно взвешивая значение событий и огромные силы, дающие нужные результаты.

Дик Ейтс, губернатор Иллинойса, в начале 1864 года выступил в Брайан Холле: «Политиканы могут стараться вовсю, но это бесполезно, — народ хочет старину Эйби и никого другого (аплодисменты). Признаюсь, я за него с самого начала и буду за него до самого конца, а также в промежутке между этими пунктами (аплодисменты). Во время переправы нечего менять коней… Из моего продолжительного знакомства с Линкольном я сделал вывод, что он не только самый честный человек, когда-либо созданный богом, но и самый ясномыслящий, хладнокровный, рассудительный государственный муж, какого когда-либо знала история мира».

У Линкольна не было раз и навсегда установленных, «замороженных» норм поведения. Его внимательный глаз улавливал свет и тени, цвет и массу в том потоке высказываний и реальных сдвигов, которые именуются общественным мнением. Его методы и настроения приноравливались к настроениям народа в условиях демократии, при которой, несмотря на войну, сохранялась значительная доля свободы слова и печати.

Его совесть и соображения целесообразности подсказывали ему — верно или ложно, на благо или на несчастье, — что по всей справедливости он сам должен и впредь быть орудием американского народа, чтобы довести войну до конца и, если удастся, перевязать раны и залечить рубцы, избежав ненужной мести.

Вне сомнения, Линкольн считал необходимым быть лояльным по отношению к людям, которые доверяли ему, которые видели смысл и, логику в его действиях, которые опасались доверить президентство другому человеку. Это правительству Линкольна и армии Линкольна столько семей доверили своих сыновей и мужей. «Папаша Линкольн» было не просто прозвищем. Он действительно заботился о людях, как о своих детях. Он доверял им, и они доверяли ему. Это было родство между ним и легионом верных ему людей. Казалось, он рассуждал так: если они хотят, чтобы он остался президентом, они своего добьются, а если он им не нужен и их устраивает другой, то это и его устраивает.

В одном из номеров «Газетт» журналист описал интервью с Джоном Брайтом. Лидер английских либералов сказал, что переизбрание Линкольна было бы сильнейшим ударом северян по Югу в этом году. Брайт отверг всякие утверждения, что Линкольн медлителен, хотя он полагал, что смена членов кабинета будет необходима, и добавил: «Мистер Линкольн похож на официанта в большой столовой — он нужен сразу всем; и так как он не может обслужить всех сразу, то вполне естественно, что имеются недовольные».

В феврале нью-йоркская «Геральд» свои чрезмерные восхваления сдобрила доброй порцией сатирических колючек: «Как шутник Линкольн уникален. Он сочетает едкий юмор Диогена с лучшими чертами всех других знаменитых остряков мира. Он более поэтичен, нежели Гораций, более пикантен, чем Ювенал, анекдотнчней Эзопа, сочней Боккаччо, разухабистей бесшабашного Рабле и чаще цитируется, нежели ветеран комедиантов Джо Миллер». Цель заметки заключалась в том, чтобы создать впечатление, что во главе правительства стоит клоун.

«Уорлд» перечислила семь саркастических причин к тому, чтобы Линкольна снова выдвинуть кандидатом, и добавила восьмую: «По-английски он пишет более безграмотно, чем любой из предшествовавших ему президентов». Нью-йоркская «Ивнинг пост» «удружила» Линкольну и в апреле напечатала на первой странице полторы колонки его историй и анекдотов.

В армии было достаточно дезертиров, симулянтов и отстающих на марше, но настроение большинства, безусловно, было благоприятным для «старины Эй-би». Тысячи писем, отправленных семьям, были тому доказательством. Жалоб и недовольства по сравнению с этой массой писем было весьма немного. Ветеран войны выступил в Чикаго и на вопрос, хотят ли солдаты переизбрания Линкольна, ответил: «Конечно, они хотят этого. Мы все повторно завербовались. Он нас мобилизовал, и будь мы прокляты, если мы не заставим его задержаться на своем посту, чтобы демобилизовать нас. Мы не бросим его до тех пор, пока не принудим каждого мятежника признать, что Линкольн единственный конституционно избранный президент».

Гарриет Бичер-Стоу написала в январском номере бостонского «Уочмэн энд Рифлэктор» о том, что ее тронуло в Линкольне:

У Линкольна своеобразная сила. Это не крепость каменного быка под мостом, а скорее гибкая мощь кабельного провода.

Это сила, поддающаяся любому влиянию, склоняющаяся в ту или другую сторону в соответствии с нуждами страны и в то же время упорно и непреклонно выполняющая свои цели… Окруженный всякого рода предателями, трусами, нерешительными людьми с их противоречивыми требованиями, чиновниками из пограничных и свободных штатов, радикальными и консервативными аболиционистами, Линкольн прислушивался ко всем, взвешивал предложения всех, выжидал, наблюдал, кое в чем уступал, но в основном придерживался раз намеченной линии, шел прямо к цели и провел государственный корабль в полной сохранности через все препятствия».

7. Джэй Кук, деньги на войну, трудные времена и крупные успехи

Союзное правительство ежедневно тратило на войну больше 2 миллионов долларов. Линкольн шел навстречу Чэйзу во многих его щекотливых требованиях о назначениях на должности, шел на сомнительные соглашения и меры, лишь бы собрать деньги для ведения войны.

В доме напротив здания казначейства фирма «Джэй Кук и компания» открыла свою контору. В январе 1864 года эта компания закончила продажу облигаций займа США на сумму в 513 миллионов долларов. Подписка перекрыла первоначально утвержденную сумму в полмиллиарда.

Идея выпуска займа родилась после визита делегации банкиров в Вашингтон. По словам нью-йоркской «Геральд», банкиры открыто заявили, что они имеют поручение предупредить президента и его правительство, что их руководство войной вызвало недовольство банкиров и раз они изыскивают средства для покрытия расходов, то имеют и право рекомендовать президенту необходимые изменения в его политике.

Конгрессмен Келог поднялся с кресла и сказал: «Мы призвали молодежь; она стала под знамена. Я мобилизовал бы и капиталы. И если их не принесут добровольно, то, чем допустить гибель республики или лишиться хотя бы одной звездочки на флаге нации, я скорее выскреб бы последние центы из касс штатов, из касс капиталистов, из касс граждан и отдал бы все эти деньги в распоряжение правительства».

План Кука заключался в том, чтобы через головы банкиров обратиться к мелким вкладчикам, к народным массам, которые в состоянии купить на сто долларов или больше облигаций, то есть обратиться к группам населения, которые состояли вкладчиками банков. По этим облигациям правительство обязалось платить 6 процентов годовых в течение двадцати лет или выплатить их стоимость золотом в течение пяти лет. 1 800 ежедневных газет и еженедельных журналов печатали платную рекламу займа. Газеты, ненавидевшие Линкольна, его правительство и все их дела, не в состоянии были отнестись неприязненно к звонкой монете, которой Кук оплачивал информацию, подготовленную его большим штатом квалифицированных журналистов. Были привлечены и газеты, выходившие на иностранных языках: немецкие, итальянские, еврейские, польские. Сам Кук получал четверть процента с реализованной суммы займа и из этих денег оплачивал все расходы по конторе, по содержанию журналистов, распространителей облигаций и по рекламе в прессе.

Широкой рекой лились наличные деньги к Джэю Куку и через него в кассы правительства Линкольна, расходовавшего их на солдат, на закупку лошадей, мулов, морских сухарей и фасоли — на ведение войны. Это стало возможным частично благодаря живому, дерзающему, неугасимому оптимизму Джэя Кука. В тысячах инспирированных им печатных выступлений высказывалась идея, что война является всего лишь инцидентом, случайностью, не имеющей значения в жизни народа, совершающего огромный экономический переворот; страна шла к будущему, в котором огромную роль будут играть головокружительные цифры капиталовложений в железные дороги, в строительство пароходов, заводов, шахт, нефтепромыслов. В,1863 году пароходы привезли из Европы 182 808 новых рабочих и поселенцев, причем в нью-йоркский порт прибыло из Ирландии — 92 тысячи, из Германии — 35 тысяч, из Англии — 18 тысяч и из других стран — 11 тысяч.

Нью-йоркский торговец А. Стюарт уплатил налог на доход в 4 миллиона долларов; доход В. Астора составлял 1 миллион 300 тысяч, Корнелиуса Вандербильта — 576 тысяч.

В Калифорнии накопали золота и серебра на 70 миллионов и в других штатах — на 30 миллионов долларов. В Калифорнии каждые четверо из пяти белых мужчин были холостяками, и корабли из Нью-Йорка перевозили на западное побережье десятки женщин, отправлявшихся туда искать свое счастье.

Когда в районе озера Супириор открыли залежи железной и медной руды, в течение одного только февраля 1864 года были сделаны заявки на 26 тысяч акров земли.

Тысячи жителей штатов, соседствовавших с фронтом военных действий, составили себе солидные состояния. Большие накопления были сделаны поставщиками деревянных и металлических протезов для инвалидов войны; много нажили и агенты, предлагавшие подставных лиц взамен сынков богачей. Сотни вновь открытых солидных банковских счетов обязаны были своим происхождением незаконным сделкам, совершенным в нарушение блокады, запрещенной торговле спиртными напитками, медикаментами, дефицитными материалами для военных нужд южан.

Генерал Шерман проклинал торговцев Цинциннати, готовых ради прибыли продать врагу любые товары. Грант проклял друга Линкольна — Свэтта за намерение продать сено южанам по исключительно высокой цене. Свэтт пожаловался Линкольну, что Грант грезился застрелить его, Свэтта, если он заключит эту сделку на сено. Линкольн посоветовал ему быть осторожным, так как Грант был человеком слова. В то же время обычно скрупулезный, хотя иногда и туповатый, Грант не видел ничего предосудительного в том, что он сообщал родственнику со стороны жены секретные способы спекулятивной торговли хлопком. Только после того, как его начальник штаба Роулинс разгневался и пристыдил его, Грант прекратил передачу этих сведений.

Стремление к личному успеху в бизнесе, к захвату жирного куска было настолько заразительно, что Линкольн, судя по словам Уитни, заботясь о нем, посоветовал своему старому коллеге по адвокатуре закупить земельные участки на западе, ибо они могут принести ему через короткое время прибыль в 50 тысяч долларов.

Было поймано несколько спекулянтов, пытавшихся контрабандным путем провезти крупные партии хлопка. Стентон организовал тайную агентуру, которая раскрыла много случаев коррупции и мошенничества. Помощник Стентона, Дана, раскрыл нечистую игру многих проворовавшихся квартирмейстеров и поставщиков.

Генерал Джеймс Уилсон отметил, что наиболее способные и энергичные поставщики были самыми бесчестными, ибо они не довольствовались законной прибылью. «Палатки они поставляли из наиболее легкой материи» либо на несколько дюймов меньше условленного размера; на сбрую давали тонкую кожу; седла делали плохие мастера из бракованной кожи; в обувь ставили картонные подметки; одежду шили из переработанной, бывшей в употреблении шерсти; в кормовых смесях для лошадей было излишне много мякины и дешевых сортов зерна… Каждого поставщика приходилось строго контролировать». Все это явилось как бы повторением европейских традиций, ибо английский журнал «Блэквуде магазин» спокойно комментировал: «Большая война всегда больше создает подлецов, нежели убивает».

Чем выше было общественное положение мошенника и вора, изобличенного тайной агентурой Стентона, тем громче вопили газеты, тем сильнее был нажим политических деятелей, чтобы пойманных отпустить безнаказанно. Уилсон обратил внимание на то, что губернаторы, конгрессмены, сенаторы и даже президент были вовлечены в работу по вызволению подсудных «высокочтимых граждан», надувавших правительство.

Изо дня в день непрерывным потоком шли к Линкольну на прием разные «урегулировщики» и представители пойманных за руку, и ему приходилось играть роль не только судьи и жюри, не только устанавливать виновность преступника и определять наказание; ему, кроме этого, необходимо было еще учитывать, не принесет ли его приговор больше вреда, чем пользы, фронту и мобилизации политических и экономических сил в тылу. Имея дело с разновидностями лисиц, волков и свиноподобных, у которых рыльце было в пушку, Линкольн чаще давал повод к обвинению его самого «в сочувствии и мягкосердечности», нежели в чрезмерной жестокости».

Одна запутанная история началась 8 мая 1863 года, когда Линкольн подписал по просьбе старого друга Свэтта некое разрешение. Эта история закончилась 19 августа того же года, когда золотые копи Нью-Алмаден в Калифорнии перешли по необычайной дешевке в руки корпорации, владельцем некоторой части акций которой был Свэтт. Кстати, он состоял у этой же корпорации на службе в качестве адвоката. Для Свэтта у Линкольна не нашлось ни слова упрека. Свэтт был не так уж плох, он просто очень жаждал добыть себе состояние, которое обеспечило бы его на всю жизнь.

Оливер Уэнделл Холмс писал: «Множество людей разбогатело, и для чего? Неужели для того, чтобы разукрасить золотыми лентами шляпы своих кучеров? Неужели для того, чтобы женщины подметали тротуары шлейфами из самого дорогого шелка, который нам присылают трудолюбивые французы? Неужели только для того, чтобы, покорные мимолетной моде, порхать расфранченными из города на пляж и обратно с пляжа в город?»

Нью-йоркские отели, театры, ювелиры, модные портнихи перекрыли все предыдущие рекорды выручки. Еженедельник «Лезлиз уикли» считал показательным, что за год импорт бриллиантов достиг суммы в 2 миллиона долларов. Журнал «Харпере монсли» в июле 1864 года негодующе рассказывал о том, что шинели, кителя, штаны и одеяла солдат после первого же дневного марша превращались в лохмотья или расползались под первым же дождем. И «Лезлиз» дополнял это сообщение: «…нет ничего удивительного, что ювелиры чрезвычайно заняты подбором и оправой драгоценных камней, ведь тем временем солдаты натирают ноги до волдырей, шагая в ботинках с картонными подошвами…» Мужчины застегивали свои жилеты пуговицами из бриллиантов; прически сопровождавших их женщин сверкали золотыми украшениями; отправляясь в магазины за покупками, они говорили: «Мы не чувствуем тягот войны».

Зимние метели гуляли по улицам, и Оливера Холмса возмущало то, что в такое время в витринах магазинов красовались свежие персики по цене 24 доллара за корзинку. Они предназначались для тех, кто имел возможность бросать деньги на ветер.

Цены на продукты и одежду подскочили ввысь, а заработная плата замерзла либо в отдельных случаях незначительно увеличилась. Тот самый процесс, который обогащал спекулянтов и биржевиков, действовавших наверняка, автоматически обесценивал зарплату и подрывал покупательную способность рабочего. Как бы инстинктивно, не имея ни опыта, ни традиций, которые можно было бы использовать, рабочий класс прибег к средству, именуемому стачкой. Само слово «стачка» было настолько новым, необычным, что некоторые газеты взяли его в кавычки. В 1864 году бастовали больше, чем за всю предыдущую историю Америки. В марте забастовали все машинисты чикагского узла. Они требовали выполнения компаниями январского соглашения об увеличении жалованья до 3 долларов в день. Через два дня забастовка была сорвана частью машинистов, вернувшихся на работу, и присланными из Нью-Йорка и других восточных городов штрейкбрехерами. «Братство паровозной площадки», зародившееся в 1863 году в Детройте, выросло и в 1864 году было реорганизовано в Великое интернациональное братство паровозных машинистов.

В мае 1864 года на доллар, служивший, как правило, поденной платой, так мало можно было купить, что отчаявшиеся железнодорожники на всех чикагских линнях, за исключением одной, забастовали, требуя 1,50 — 1,75 доллара в день. Печатники нью-йорка, Чикаго и других городов организовали свой союз типографов; пекари, портные, металлисты, бондари, сапожники, работавшие по найму, моряки — все они создали союзы, ассоциации защиты интересов или общества взаимопомощи.

Линкольн вмешался лишь в одну забастовку. 21 декабря 1863 года он написал военному министру: «…стачки на верфях чрезвычайно задержали строительство кораблей…» У генерала Гилмора имелся план удовлетворения требований забастовщиков. Адмирал Долгрен не соглашался с предложениями Гилмора. Линкольн приказал обоим встретиться и покончить со стачкой, причем поддержал план Гилмора.

Когда в Сент-Луисе забастовали печатники газетных типографий, генерал Роузкранс послал солдат выполнять их работу. Союзы печатников письменно обратились к Линкольну с просьбой защитить их интересы. В результате штрейкбрехеры-солдаты были отозваны из типографии. И в рабочем движении стало традицией обращаться к президенту, чтобы он удерживал чиновников федерального правительства от вмешательства в их законную борьбу.

В текстильной промышленности, на фабриках и в мастерских кустарей, рабочий день был бесчеловечно долог, а зарплата низка. Респектабельные газеты часто публиковали сенсационные цифры, и читатели изумлялись, как люди могли существовать на такие мизерные заработки. Забастовали фабричные девушки в Патерсоне, штат Нью-Джерси; они потребовали повысить поденную плату и сократить рабочий день до 10 часов вместо 12–16.

Умеренная спрингфилдская газета «Рипабликан» писала, что высокопоставленные правительственные чиновники совращали бедных, но красивых женщин. В передовице перечислялись все скандалы, ставшие достоянием газет. Подтвержденные фактами драмы работниц подтверждались спокойными и серьезными сенатскими докладами. «Один из отделов министерства финансов стал домом обогащения и проституции. Члены конгресса устроили своих любовниц на должности секретарей. Почтенного сенатора на улице сильным ударом сбила с ног женщина, над которой он надругался. За казенный счет чиновники вдоволь напиваются виски. С правительством заключаются жульнические договоры на поставки, чиновники открыто грабят казну». Газета писала: «Наш очень добросовестный корреспондент сообщает, что Вашингтон никогда не был охвачен такой мерзкой коррупцией, как сейчас…»

Была и светлая сторона войны. Частным образом собрали 5 миллионов долларов. Деньги эти передали Медицинской комиссии, зарекомендовавшей себя действенной помощью солдатам на лагерных стоянках, на полях сражений и в госпиталях. Семьи солдат отправили своим фронтовикам подарки на 15 миллионов долларов: постельные принадлежности, одежду, овощи, продукты.

На закрытии Медицинской выставки Линкольн отметил, что наибольшая тяжесть войны падала на плечи солдат, рисковавших своими жизнями и часто их отдававших. Они заслужили величайшей похвалы. Рядом с ними шли женщины, главные организаторы таких выставок, доходы с которых увеличивали возможность облегчить страдания солдат и уменьшить тяготы их семейств.

Эта чересполосица добра и зла отличала Америку в те дни, компания Джэя Кука залила сейфы казначейства Ниагарой долларов. А в печати, в объявлениях и циркулярах под шумок проводилась идея, что Чэйз самый выдающийся человек в Вашингтоне и что из него получился бы способнейший президент Соединенных Штатов.

8. Чэйз жаждет баллотироваться в президенты

По приглашению министра финансов Чэйза его посетили три конгрессмена из Калифорнии. Он решил заменить в Сан-Франциско всех руководящих работников своего ведомства. И он огласил список новых назначений. Конгрессменов это очень заинтересовало, но они предпочли промолчать. На прощание Чэйз заявил, что его решение в этом вопросе окончательно.

О массовых смещениях и назначениях, планировавшихся Чэйзом, президент узнал случайно. Ноа Брукс рассказал о своей встрече в эти дни с Линкольном. «Президент гневно меня спросил, почему я его не известил, что затевается такое серьезное дело. Я ему ответил, что такого рода информация не входила в мои обязанности». Президент поручил Бруксу телеграфно вызвать в Вашингтон двух задержавшихся в Нью-Йорке сенаторов, имевших беседу с Чэйзом. Вместе с ними он не спеша, но самым тщательным образом расстроил план, намеченный Чэйзом.

Чэйз в который раз снова написал фразу, ставшую столь хорошо знакомой Линкольну: «Почтительно прошу принять мою отставку».

В министерстве у Чэйза состояло около 10 тысяч крупных и мелких чиновников. Лишь в редких случаях президент вмешивался в вопросы назначения на должности. Оба секретаря Линкольна, Николаи и Хэй, видели, что Чэйз старается подорвать позиции президента. Под напыщенной внешностью самого красивого министра скрывалась кукла с разбухшим самомнением, одолеваемая манией величия.

Чэйз отправлял письма десяткам политических деятелей, редакторам, священникам, на протяжении двух лет стараясь создать впечатление, что среди массы безруких администраторов он единственный человек, который знал бы, как нужно действовать, будь у него власть. Пожалуй, никто не высказывался столь противоречиво и двусмысленно о Линкольне. В ноябре 1863 года Чэйз написал своему зятю, самому богатому человеку в сенате, что его никогда не заставят запять враждебную или недружественную позицию по отношению к мистеру Линкольну, «который неизменно справедлив и добр ко мне». Он долго распространялся насчет своего «почтения и привязанности» к мистеру Линкольну. И в этом же письме он подчеркнул, что никому нельзя позволить стать повторно президентом и «мне думается, что для наступающего четырехлетия нужен человек с совершенно другими качествами, чем у нашего президента».

Судя по числу отправленных им писем, в которых Чэйз старательно излагал свои политические планы, судя по количеству совещаний и интервью, которые он организовал, можно сделать вывод, что по меньшей мере половину своего рабочего времени он тратил на разработку и выполнение своих непомерно честолюбивых политических планов.

К Линкольну пришел с визитом коренастый человек, одетый по последней моде; в глазу у него, по английской манере, торчал монокль. Это был Генри-Джарвис Рэймонд, редактор и собственник наиболее твердо пролинкольнской газеты в Нью-Йорке — «Таймс», единственной утренней газеты, которая пыталась отразить все ежедневные ядовитые стрелы, выпускаемые Грили, Бенетом, Бруксом и Фернандо Вудом. Рэймонд основал «Таймс» в 1851 году. Он ориентировался на читателей, стремившихся получить более верную информацию, чем та, которой потчевала их сверкающая, но скользкая «Геральд» или переменчивая и верткая «Трибюн».

Рэймонд участвовал в организации республиканской партии в 1856 году, агитировал 33 Фремонта, в 1858 году переметнулся к Стифену Дугласу и поддерживал его кандидатуру в президенты, а в 1860 году стал сторонником Линкольна.

Рэймонд работал над обширной, фундаментальной биографией Линкольна, намечавшейся к выпуску весной. В ней умалчивалось о том, что сам Рэймонд не далее как в 1861 году настолько разуверился в компетентности линкольнского правительства, что ратовал в своей газете за создание временного правительства во главе с диктатором (Джорджем Лоу), так же как не упоминалось о том, что десятки вожаков республиканцев создали в Вашингтоне в 1864 году фракцию, выдвигавшую кандидатуру Чэйза.

Если не считать этих и других «семейных» секретов, о которых не стоило рассказывать в год выборов, эта биография должна была стать первоклассным агитационным материалом в избирательной кампании.

Линкольн добился изумительных успехов «в условиях ужасных испытаний, и в широких массах народа у него репутация честного в своих целях и поступках человека, которого даже Вашингтон не смог бы превзойти».

Республиканские и демократические газеты перепечатали шутливое обвинение нью-йоркской «Геральд», которая упрекала Чэйза в том, что он намеренно помещал свой портрет на кредитках мелкого достоинства, которые все видят, а портретом Линкольна он украшал крупные кредитки, которые попадали в руки ограниченному кругу людей, и этим добивался популярности.

Осенью 1863 года Джон Хэй обратил внимание президента на то, что Чэйз «старается подорвать» его авторитет, на что Линкольн ответил: «Меня совершенно не интересует, добивается ли он успеха в своих планах или терпит поражение, лишь бы он выполнял свои обязанности главы министерства».

Филадельфийский клуб Союза лиг решительно высказался за повторное выдвижение Линкольна; филадельфийский клуб Национального союза присоединился к этому предложению. В Нью-Йорке Комитет национальных конференций союза линкольнских ассоциаций издал обращение «К лояльным гражданам Соединенных Штатов», в котором заявил, что, выдвигая лицо, «достойное занять кресло президента», народ должен выбрать «настоящего вождя», человека «испытанного и решительного» — Авраама Линкольна. Несколько начальников почтовых контор в разных частях страны — сторонники Линкольна — вывесили это внушительное обращение у окошек с таким расчетом, чтобы клиенты не могли его миновать. Нью-йоркская «Уорлд» подняла вой, что правительство якобы издало приказ, понуждающий служащих почты участвовать в мелких политических махинациях.

Негритянские пехотинцы в армии Севера.

Негры-лазутчики, бежавшие к северянам.

Автограф письма А. Линкольна.

А. Линкольн с младшим сыном.

В первых числах января среди членов пенсильванской палаты представителей — юнионистов был пущен по рукам документ. Эго было обращение к президенту, в котором его заверяли, что избиратели Пенсильвании полностью одобрили его политику на прошлых выборах и «…мы лишь удовлетворяем их просьбу, публично заявляя, что непоколебимо стоим за то, чтобы вас повторно избрали президентом в 1864 году». Этот адрес, подписанный всеми юнионистами — членами сената и палаты представителей, был послан Линкольну 14 января с запиской Саймона Камерона: «Ваш избирательный корабль прекрасно оснащен теперь для повторного рейса… Провидение декретировало ваше переизбрание, и никакие комбинации нечистых сил не могут это предотвратить».

В штате Нью-Хэмпшайр съезд юнионистов 6 января рассматривал вопрос о кандидатурах, и прежде чем председательствующий, озабоченный присутствием большого количества служащих министерства финансов, успел опомниться, делегаты уже приняли решение поддержать кандидатуру Линкольна. Центральный комитет юнионистов Нью-Йорка единогласно принял такое же решение. Обе палаты штата Канзас одобрили повторное выдвижение Линкольна. Юнионисты палаты представителей Нью-Джерси телеграфировали ему: «Вы — избранник народа».

К концу февраля 1864 года 14 штатов официально заявили, что они за повторное выдвижение Линкольна.

В эти же месяцы сторонники Чэйза подспудно начали свою предвыборную кампанию. Они собрали несколько десятков тысяч долларов; самая крупная сумма поступила от Джэя Кука и К°. Комитет чэйзовцев возглавлял сенатор Сэмюэл Помирой из штата Канзас. Комитет решил втихомолку подорвать действия 14 палат штатов и их решения в пользу Линкольна. Они затеяли смелую игру. Комитет написал циркуляр — для персонального и конфиденциального использования, который якобы исходил от линкольнцев Самнэра, Стивенса, Генри, Дэвиса и Уэйда, хотя стояла подпись только одного Помироя. Отпечатанные копии разосланы были большому количеству лиц. Обращение якобы написали самые ревностные друзья Линкольна: они просили юнионистов предотвратить намерение президента согласиться на переизбрание. Причины: 1. Он не может быть переизбран, потому что слишком сильны объединенные силы противников. 2. Принимая во внимание все ошибки президента, совершенные в прошедшем четырехлетии, можно считать, что последующее четырехлетие будет еще хуже. 3. Повторное избрание даст президенту еще большие полномочия, а это чревато опасностью для республиканских установлений. 4. С другой стороны, Чэйз — гарантия бережливости и безупречной честности правления. 5. Чтобы победить не организованным еще силам чэйзовцев, нужно лишь хорошо поработать.

Вашингтонская «Нэшнл интеллидженсер» ухитрилась напечатать этот циркуляр, и притом полностью. Когда все другие газеты перепечатали это сообщение, сторонники Чэйза, рассчитывавшие втайне подготовиться и выйти в открытую, лишь достаточно окрепнув, были ошарашены, а некоторые и потрясены появлением такого циркуляра в печати. Сам Чэйз пришел в ужас.

Копии циркуляра попали в Белый дом еще до появления в печати, но Линкольн нисколько ими не заинтересовался. В день, когда «Интеллидженсер» сенсационно раскрыла келейность действий чэйзовцев, Чэйз написал Линкольну, что чрезвычайно этим раздосадован, так как сам ничего «не знал о существовании циркуляра до тех пор, пока не увидел его в газете». Правда, несколько господ недавно пришли к нему с предложением выдвинуть его кандидатуру в президенты. Но он ответил, что такое действие с их стороны может повредить его работе в качестве министра.

Линкольн ответил Чэйзу: «Циркуляр я еще не читал и читать не буду… Останетесь ли вы министром? Это вопрос, который я не могу рассматривать иначе, как с точки зрения пользы, приносимой вами на вашем посту; в этом отношении я не вижу причин для замены вас другим».

У Чэйза были еще надежды на Огайо. Но и этот штат единогласно высказался за Линкольна. В марте Чэйз написал бывшему конгрессмену от штата Огайо: «Стараюсь выбросить из головы мечты о президентстве, хотя мне кажется, что как президент я лучше смогу управлять финансами с помощью министра, чем сейчас в качестве министра управляю ими с помощью президента. Но ребята из Огайо не очень меня хотят».

В последующие недели Чэйз продолжал отправлять письма различным влиятельным лицам, жалуясь на расточительность и ошибки правительства, на отсутствие у президента твердой воли и сильной руки, необходимых для управления страной.

Сторонники Линкольна не могли решить вопрос о наиболее подходящей дате созыва национального съезда юнионистской партии для утверждения кандидатуры Линкольна.

Пришли в движение рабочие, мятущаяся и не выкристаллизовавшаяся еще сила. Они также будут голосовать в предстоящей избирательной кампании. Линкольн познакомился с ними ближе, когда его посетил комитет нью-йоркской Рабочей ассоциации демократических республиканцев, чтобы сообщить ему, что эта ассоциация избрала его своим почетным членом. Эта организация была создана за год до этого и стояла за тред-юнионы и переговоры между работающими и работодателями. Президент сказал:

— С благодарностью принимаю избрание почетным членом вашей ассоциации. Из вашего обращения явствует, что вы рассматриваете восстание южан не просто как борьбу за увековечение рабства африканцев, а что оно фактически является войной против прав рабочего народа.

Линкольн остановился на событиях прошедшего года:

— Беспорядки в вашем городе, имевшие место прошлым летом, когда несколько рабочих были повешены рабочими же, привлекли всеобщее внимание. Это никогда больше не должно повториться. Вне пределов семьи самыми сильными узами дружбы должны быть те, что соединяют рабочих всех наций, языков и профессий. Однако это не должно привести к войне против собственности или собственников. Собственность является продуктом труда, собственность вещь необходимая, она служит добру. То, что некоторые становятся богачами, показывает, что и другие могут ими стать, следовательно, богатство поощряет трудолюбие и предприимчивость. Пусть но имеющий своего дома не уничтожает дом соседа; пусть лучше не имеющий своего дома усердно трудится, и тогда он построит свой собственный дом и этим примером добьется, что и его дом будет сохранен от насильственного уничтожения.