Лирика Древнего Рима

ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

Эту новую маленькую книгу,

Жесткой пемзою[1] вытертую гладко,

Подарю я кому? — Тебе, Корнелий![2]

Ты безделки мои считал за дело

5 В годы те, когда, первым среди римлян,

Судьбы мира всего вместить решился

В три объемистых и ученых тома.[3]

Получай же на память эту книжку,

Хороша ли, худа ль. И пусть богиня

10 Пережить не одно ей даст столетье.

Милый птенчик, любовь моей подружки!

На колени приняв, с тобой играет

И балует она и милый пальчик

Подставляет для яростных укусов.

5 Когда так моя прелесть, жизнь, отрада

Забавляется, бог весть как, смеется,

Чтоб найти утешеньице в заботах,

Чтобы страсть (знаю — страсть!) не так пылала.

Тут и я поиграть с тобой хотел бы,

10 Чтоб печаль отлегла и стихло сердце.

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!

Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!

Бедный птенчик погиб моей подружки.

Бедный птенчик, любовь моей подружки.

5 Милых глаз ее был он ей дороже.

Слаще меда он был и знал хозяйку,

Как родимую мать дочурка знает.

Он с колен не слетал хозяйки милой.

Для нее лишь одной чирикал сладко.

10 То сюда, то туда порхал, играя.

А теперь он идет тропой туманной

В край ужасный, откуда нет возврата.

Будь же проклята ты, обитель ночи,

Орк, прекрасное все губящий жадно!

15 Ты воробушка чудного похитил!

О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!

Ты виной, что от слез, соленых, горьких,

Покраснели и вспухли милой глазки.

Кораблик этот (он пред вами, странники!)

Клянется, что быстрейшим из судов морских

Когда-то был он: веслами ли движимый,

Летя ли вдаль под полотняным парусом,

5 Все баржи обгонял он и будары все,

Тому свидетель — бурный берег Адрии,

И круговые острова Кикладские,

И гордый Родос, Пропонтида страшная,

И Понта неприветливые гавани.[4]

10 Не кораблем, кудрявым лесом был он там.

На гребне Китарийском зеленел лесок,

С ветрами перешептываясь шелестом.

Поросший буком Китор, Амастрийский холм,

Вы видели, вы слышали, вы знаете

15 (Так говорит кораблик). В дни далекие

На ваших склонах подрастало деревцо,

В затоны ваши впились весла легкие,

От ваших скал, через моря бурливые,

Повез корабль хозяина. То в правый борт,

20 То в левый билась буря. То подхватывал

Попутный ветер с силой оба паруса.

К береговым богам мольбы о помощи

Не обращал он. И на затишь озера

Прозрачного сменил пучины дальние.

25 Все было и минуло. В сонной праздности

Дряхлеет он отныне, посвятив себя

Вам, двое братьев, Кастор с братом Кастора.[5]

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!

Пусть ворчат старики, — что нам их ропот?

За него не дадим монетки медной!

Пусть восходят и вновь заходят звезды, —

5 Помни: только лишь день погаснет краткий,

Бесконечную ночь нам спать придется.

Дай же тысячу сто мне поцелуев,

Снова тысячу дай и снова сотню,

И до тысячи вновь и снова до ста,

10 А когда мы дойдем до многих тысяч,

Перепутаем счет, чтоб мы не знали,

Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,

Зная, сколько с тобой мы целовались.

Флавий милый! Давно бы показал ты

Мне подружку свою — ведь ты не скрытен,

Безобразной не будь она и грубой.

Вижу, вижу, в распутную девчонку

5 Ты влюбился и совестно признаться.

Не проводишь ты ночи в одиночку.

Молча спальня твоя вопит об этом,

Вся в цветах и пропахшая бальзамом.

И подушка, помятая изрядно,

10 И кровати расшатанной, на ножках

Не стоящей, скрипенье и дрожанье

Не поможет молчать и отпираться.

Ты таким не ходил бы утомленным,

Если б втайне страстям не предавался.

15 Расскажи мне про радость и про горе,

И тебя и любовь твою до неба

Я прославлю крылатыми стихами.

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев

Милых губ твоих страсть мою насытят?

Ты зыбучий сочти песок ливийский

В напоенной отравами Кирене,[6]

5 Где оракул полуденный Аммона[7]

И где Батта[8] старинного могила.

В небе звезды сочти, что смотрят ночью

На людские потайные объятья.

Столько раз ненасытными губами

10 Поцелуй бесноватого Катулла,

Чтобы глаз не расчислил любопытный

И язык не рассплетничал лукавый.

Катулл измученный, оставь свои бредни:

Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.

Сияло некогда и для тебя солнце,

Когда ты хаживал, куда вела дева,

5 Тобой любимая, как ни одна в мире.

Забавы были там, которых ты жаждал,

Приятные — о да! — и для твоей милой,

Сияло некогда и для тебя солнце,

Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.

10 Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,

Будь мужествен и тверд, перенося муки.

Прощай же, милая! Катулл сама твердость.

Не будет он, стеная, за тобой гнаться.

Но ты, несчастная, не раз о нем вспомнишь.

15 Любимая, ответь, что ждет тебя в жизни?

Кому покажешься прекрасней всех женщин?

Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?

Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?

А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!

О Вераний, из всех друзей ближайших

Миль на триста ко мне всех прочих ближе!

Ты ль вернулся домой, к своим Пенатам,

К братьям верным и к матери-старушке?

5 Да, вернулся, — как рад я сладкой вести!

Видя целым тебя, вновь буду слушать

Об испанских краях, делах, народах

Твой обычный рассказ; на шее виснуть,

Без конца целовать в глаза и губы!

10 Много ль в мире найдешь людей блаженных,

Кто меня веселей, меня блаженней?

Вар[9] мой с площади раз к своей подружке

Свел меня: посмотреть, — я был свободен.

Мигом я увидал, что потаскушка,

Но собой недурна и не без лоска.

5 Сели, стали болтать. Зашла беседа

Про Вифинию,[10] — как, мол, там живется

И как много нажить сумел я денег.

Отвечал я как есть: что возвратились

Все ни с чем, как один, начальству даже

10 И тому не пришлось принарядиться.

Да и претор — свинья: свои же люди,

А ни на волос к ним вниманья!.. —[11]

«Все же, — отвечают они, — ты, верно, добыл

То, что там, говорят, вошло в обычай:

15 Для носилок людей?»[12] И захотелось

Мне хвастнуть, что, мол, я других счастливей.

«Уж не так, говорю, мне было худо,

Хоть на долю мне край неважный выпал,

Чтоб шести не купить верзил здоровых!»

20 У меня же нигде, ни там, ни в Риме,

Ни единого нет, кто мог бы ножку

Старой койки моей взвалить на плечи…

А распутнице что? Она сейчас же:

«Мой Катулл, говорит, мне их на время

25 Одолжи, дорогой! Добраться надо

Мне к Серапису в храм»[13]. — «Ну что же, можно…

Завтра… только они… я спутал малость…

Так сказать, не мои… их мой товарищ

Цинна Гай…[14] так сказать… себе их добыл…

30 Впрочем, он или я — совсем неважно:

Ими пользуюсь вроде как своими…»

До чего ж груба ты и настырна,

Человеку не дашь чуть-чуть забыться!

Фурий, ты готов и Аврелий тоже

Провожать Катулла, хотя бы к Инду

Я ушел, где море бросает волны

На берег гулкий.

5 Иль в страну гиркан и арабов пышных,

К сакам и парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где Нил семиустый мутью

Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,

10 Где поставил знак знаменитый Цезарь,

Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов

Страшное море —

Все, что рок пошлет, пережить со мною

Вы готовы. Что ж, передайте милой

15 На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

20 Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По ее вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый насмерть.

Марруцинец Асиний![15] Левой лапой

Ты орудуешь худо на попойках,

Ты платки у хозяина таскаешь.

Разве ж это забавно? Грубый дурень!

5 Это — грязная шутка и без вкуса.

Мне не веришь? Поверь хоть Поллиону![16]

Брат твой золотом чистым был бы счастлив

Искупить твои кражи. Он воспитан,

Он изящен и знает толк в игрушках.

10 Жди же ямбов моих три злейших сотни.

Не цена дорога потери малой:

Это память о друге ненаглядном.

Из холстины иберской и сетабской

Мне в подарок прислал ее Вераний

15 И Фабулл. Я люблю платок не меньше,

Чем Верания милого с Фабуллом.[17]

Мой Фабулл! Накормлю тебя отлично

В дни ближайшие, если бог поможет.

Только сам озаботься угощеньем,

И вином, и хорошенькой девчонкой,

5 И весельем, и острыми словами.

Озаботься всем этим, и отлично

Угостишься, дружок! А у Катулла

В кошельке загнездилась паутина.

Но в обмен награжу тебя подарком

10 Превосходным, чудесным несравненно!

Благовоньем — его моей подружке

Подарили Утехи и Венера.

Чуть понюхаешь, взмолишься, чтоб тотчас

В нос всего тебя боги превратили.

Если б глаз моих ты милей мне не был,

Кальв[18] любезнейший, за такой подарок

Я Ватиньевой отплатил бы злобой.[19]

Что я сделал, сказал я что дурного,

5 Чтоб казнить меня стольких виршеплетов

Пачкотней? Пусть погубит бог клиентов,

Наградивших тебя такой заразой!

Впрочем, нет! Если дар изящный этот

Преподнес тебе Сулла, муж ученый,

10 Так нимало не зол я. Нет, я счастлив,

Что труды твои не пропали даром.

Бог великий, чудовищная книга!

И ее ты, злодей, прислал Катуллу

Своему, чтоб я помер в одночасье,

15 В Сатурналии,[20] в самый лучший праздник?

Не пройдет тебе, хитрый, даром шутка!

Спозаранку обегаю все лавки,

Книги Цесиев всяких и Аквинов

И Суффена отраву[21] соберу я

20 И тебе отплачу ужасной пыткой.

Вы же прочь убирайтесь поскорее,

Прочь, откуда взялись на зло и скуку,

Язва века, негодные поэты!

Растяну вас и двину, негодяи!

Блудный Фурий и пащенок Аврелий!

По стихам моим, легким и нескромным,

Вы мальчишкой сочли меня бесстыдным.

5 Сердце чистым должно быть у поэта,

Но стихи его могут быть иными.

Даже блеск и соленость придает им

Легкой мысли нескромная усмешка.

Веселит она, нет, не лоботрясов,

10 А мужей бородатых, долгой жизнью

Утомленных и к страсти охладевших.

Вы же, счет потерявши поцелуям,

Не хотите считать меня мужчиной?

Растяну вас и двину, негодяи!

Городок мой! Желаешь ты на мосту веселиться.

В пляс пуститься готовы все. Одного только трусят —

Плох мостишка. Прогнил настил. Сваи стали трухлявы.

Тут держись! Полетишь стремглав! В топкой грязи увязнешь.

5 Пусть же крепкий получишь мост, как в мечтах тебе снится!

Лихо пусть по нему стучат ноги в пляске салийской![22]

А за это позволь и мне всласть потешиться смехом.

Разреши с твоего моста сбросить вниз головою,

Вверх тормашки, как сена куль, землячка дорогого!

10 В лужу пусть кувырком летит, в топь, вонючую жижу,

Где чернейшей трясины гниль, где пучина болота!

Это — страшный дурак! Умом он глупее ребенка

Двух годков, что уснул, отца убаюканный песней.

Этот увалень взял себе чудо-девочку в жены,

15 Нежной козочки прелесть в ней, резвость юности первой.

Баловать бы ее, беречь, гроздь сладчайшую сада.

Дурень женке гулять дает. Сам не двинет и пальцем,

Сам и с места не встанет. Нет! Он улегся колодой,

Что, подрублена топором, хлоп, в канаву упала.

20 Пестрой жизни веселый шум не дойдет до канавы.

Вот таков же и мой дурак! Он не слышит, не видит,

Кто таков, позабыл давно, жив ли, нет ли, не знает.

Вот его с твоего моста сковырнуть мне охота!

Может быть, от сонливых дум он проснется в трясине,

25 В грязной тине оставит нрав свой тупой и холодный.

Так подкову теряет мул в жидкой луже болота.

Мой Вар! Суффена ты наверняка знаешь!

Суффен красив, воспитан, говорить мастер.

Вдобавок к остальному он стихи пишет.

По тысяче, по десять тысяч строк за день

5 Кропает, не как мы на черновых свертках,

На царских хартиях, чтоб переплет новый,

Чтоб скалки новые, чтоб вышито красным,

Свинцом расчерчено, начищено пемзой,

Стихи прочесть попробуй, и Суффен важный

10 Покажется бродягой, пастухом козьим.

Такая перемена! Вот стихов сила!

Никак не верится! Такой хитрец, умник,

Умней всех умников, из хитрецов — хитрый,

Становится последним дураком сразу,

15 Чуть за стихи возьмется. Никогда все же

Так горд он не бывает, до небес счастлив,

Поэзией своей он упоен, право.

Но будем откровенны! Таковы все мы.

Немножко от Суффена ты найдешь в каждом.

20 Смешны мы все, у каждого своя слабость.

Но за своей спиною не видать сумки.[23]

Фурий! Нет у тебя ларя, нет печки,

Ни раба, ни клопа, ни паутины,

Есть отец лишь да мачеха, которым

Камни дай — разжуют и их отлично.

5 Право, счастье тебе с таким папашей

И с супругой железною папаши.

Что ж дивиться? Ведь вы бодры, здоровы,

Переварите все и не боитесь

Ни пожара, ни кражи нечестивой,

10 Ни отравы лихой, ни разоренья, —

Словом, беды любые вам не страшны.

Ваше тело от стужи, и от зноя,

И от голода до того иссохло,

Что давно уже стало тверже рога.

15 Чем же плохо тебе? Чем ты несчастлив?

Нету пота в тебе и нету слизи,

Нет слюны и в носу соплей зловредных, —

Чище чистого ты. Прибавь к тому же,

Что и зад у тебя солонки чище:

20 В год ты какаешь десять раз — не больше,

Кал твой тверже бобов и крепче гальки,

Можешь мять и тереть его руками —

Даже пальцев себе ты не измажешь,

Научись же ценить такое счастье

25 И не смей презирать все эти блага,

И привычку оставь по сто сестерций

Всюду клянчить: и так ты счастлив, Фурий!

Распутный Талл, изнеженный, нежней мозгов гусиных,

Иль кроличьего волоса, иль нитей паутинных,

Иль члена стариковского, иль самой мочки уха,

К тому же ненасытнее свирепствующей бури,

5 Суда ко дну пускающей у берегов Мелея!

Ты плащ мне возврати, о Талл, украденный тобою,

Платок сетабский, пестрые, узорные вифинки,

Их напоказ ты выставил, как родовые, дурень!

Ты из когтей их выпусти и мне верни скорее, —

10 Не то бока завядшие и дрябленькие ляжки —

Дождешься сраму! — жгучая тебе распишет плетка,

И, как корабль, застигнутый жестокой бурей в море,

Тогда ты под рукой моей заскачешь против воли!

Не под северным ветром расположен

Хутор мой, не под бурями Фавона,

Не под Австром полуденным и Евром,[24]

Нет, заложен он за пятнадцать тысяч,

Вот чудовищный ветер и несносный!

Ну-ка, мальчик-слуга, налей полнее

Чаши горького старого Фалерна,

Так велела Постумия[25] — она же

Пьяных ягод пьянее виноградных.

5 Ты ж, погибель вина — вода, отсюда

Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым

Людям: чистым да будет сын Тионы![26]

Злополучные спутники Пизона,[27]

С легкой ношею, с сумкой за плечами,

Друг Вераний, и ты, Фабулл несчастный!

Как живется вам? Вдосталь ли намерзлись

5 С вашим претором и наголодались?

Так же ль все барыши в расход списали,

Как и я, за моим гоняясь мотом,[28]

Уплатил за долги его — вот прибыль!

Меммий милый! Изрядно и жестоко

10 Ощипал он меня и облапошил.

Что я вижу? И вы в таком же счастье?

Облапошили вас и ощипали?

Вот они — покровители из знатных!

Чтоб вас прокляли боги и богини,

15 Вас — позорище Ромула и Рема!

Кто видеть это может, кто терпеть готов?

Лишь плут, подлец бесстыжий, продувной игрок!

В руках Мамурры[29] все богатства Галлии,

Все, чем богата дальняя Британия!

5 Ты видишь это, Ромул,[30] и снести готов?

Ты, значит, плут бесстыжий, продувной игрок!

А он теперь, лоснящийся, напыщенный,

В чужих постелях знай себе валяется,

Петух, самец блудливый, жеребец лихой!

10 Ты видишь это, Ромул, и снести готов?

Ты, значит, плут бесстыжий, продувной игрок!

Затем ли на далекий остров Запада[31]

Ходил ты, цвет и слава победителей,

Чтобы вот этот твой кобель потрепанный

15 За сотней сотню расточал и тысячи?

Чудовищная щедрость, мотовства разгул!

Неужто мало прожито-просажено?

Сначала деньги прокутил отцовские,

Затем ограбил Понт,[32] затем Иберию,[33]

20 Где Таг течет, река золотоносная,

Теперь дрожат и Галльский, и Британский край.[34]

Зачем с мерзавцем нянчитесь? Проматывать

Умеет деньги, больше ни на что не гож.

Не для того ль вы город погубили наш,

25 Благочестивый зять, благочестивый тесть?[35]

Ты жесток, мой Алфен, жалости нет к сверстникам игр в тебе,

К ним не памятлив ты, сердцем суров, другу неверный друг.

Предал друга шутя, мне изменил, весь — вероломство ты!

Помни, боги отмстят смертным за ложь! Зло ненавистно им.

5 Обо всем ты забыл. Вот одного бросил в беде меня.

Что же делать, скажи, людям теперь? Верить кому, скажи?

Сам же душу тебе вверить просил, в дружбу завлек меня.

Сам же верность во всем мне обещал, в сердце вселил любовь.

Все, что сделал, и все, что ты сказал, — вижу, пустой туман,

10 Легкий ветер и дым. Ото всего нынче отрекся ты.

Пусть забыл ты, но знай, бог не забыл! Верность-богиня ждет!

Ей заплатишь за все! Сроки придут! И пожалеешь ты!

Всех полуостровов и островов в мире

Жемчужинка, мой Сирмион![36] — хоть их много

В озерах ясных и в морях Нептун держит.

Как счастлив я, как рад, что вновь тебя вижу

5 Расставшись с Финией, с Вифинией дальней,

Не верю сам, что предо мною ты, прежний.

О, что отраднее: забот свалить бремя

И возвратиться с легкою душой снова,

Устав от долгих странствий, к своему Лару[37]

10 И на давно желанном отдохнуть ложе!

Вот вся награда за труды мои… Милый

Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой прибыл!

Ликуйте, озера Лабийского волны!

Все хохочите, сколько в доме есть Смехов!

Я прошу, моя радость, Ипсифилла,

Наслажденье мое, моя утеха,

Днем проведать тебя позволь сегодня!

А позволишь — смотри, чтобы не в пору

5 Кто-нибудь за собой не запер двери,

Да сама никуда уйти не вздумай,

Но меня поджидай и приготовься

Девять кряду со мной сомкнуть объятий.

Если так, разрешай скорей: нет мочи, —

10 Пообедал я, сыт и, лежа навзничь,

И рубаху и плащ проткну, пожалуй.

В посвященье Диане мы,

Девы, юноши чистые.

Пойте, юноши чистые,

Пойте, девы, Диану!

5 О Латония, высшего

Дочь Юпитера вышняя,

О рожденная матерью

Под оливой делийской, —

Чтоб владычицей стала ты

10 Гор, лесов густолиственных,

И урочищ таинственных,

И потоков гремящих!

В муках родов глаголема

Ты Люциной-Юноною;[38]

15 Именуешься Тривией,

С чуждым светом Луною!

Бегом месячным меришь ты

Путь годов, и хозяину

Добрым полнишь ты сельский дом

20 Урожаем, богиня.

Под любым из имен святись

И для племени Ромула

Будь опорою доброю,

Как бывала издревле!

Задушевному другу и поэту,

Пусть Цецилию[39] скажут эти строки,

Чтоб в Верону летел, покинув стены

Кома Нового и Ларийский берег.

5 От знакомого нашего услышать

Может много он песен самых новых.

Если мудр он, пускай в дорогу мчится.

Пусть хоть тысячу раз в печали друга

На прощанье красавица окликнет

10 И, закинув на шею руки, скажет:

«Оставайся!» Бедняжка, так я слышал,

Безграничной горит к нему любовью.

«Диндимены» своей прочел начало

Ей поэт и огонь смертельной страсти

15 Заронил в необузданное сердце.

Понимаю тебя, о внучка Сафо!

О соперница муз! Она прекрасна —

«Диндимена»[40], Цецилия созданье.

Хлам негодный, Волюзия[41] анналы!

Вы сгорите, обет моей подружки

Выполняя. Утехам и Венере

Обещалась она, когда вернусь я

5 И метать перестану злые ямбы,

Худший вздор из дряннейшего поэта

Подарить хромоногому Гефесту

И спалить на безжалостных поленьях,

И решила негодная девчонка,

10 Что обет ее мил и остроумен!

Ты, рожденная морем темно-синим,

Ты царица Идалия и Урий,

Ты, Анкону хранящая и Голги,

Амафунт, и песчаный берег Книда,

15 И базар Адриатики, Диррахий,[42] —

Благосклонно прими обет, Венера!

Вы ж не ждите! Живей в огонь ступайте,

Вздор нескладный, нелепица и бредни,

Хлам негодный, Волюзия анналы!

Кабак презренный, вы, кабацкая свора

У пятого столба от «Близнецов в шапке»[43].

Мужчинами считаете себя только?

Иль девушки родятся вам одним в радость?

5 Вам пить и веселиться, мы ж ослов стадо?

Расселась сотня дурней или две сотни,

И думаете нагло, с вами нет сладу?

Не растянуть мне разве дураков двести?

Ошиблись. Будет жечь над кабаком надпись

10 Из яда скорпионов и моей злости.

Подружка милая из рук моих скрылась,

Любимой так другой уж не бывать в мире.

Великие я вел из-за нее битвы.

Теперь средь вас она, она лежит с вами,

15 Вы все с ней тешитесь (постыдная правда!),

Вы шалопаи, гниль, озорники, ферты.

Эй, слышишь, волосатый коновод шайки,

Ты, кроличье отродие, кельтибер[44] мерзкий,

Эгнатий! Чем гордишься? — бородой клином? —

20 Оскалом челюстей, что ты мочой моешь?

Плохо стало Катуллу, Корнифиций,[45]

Плохо, небом клянусь, и тяжко стало,

Что ни день, что ни час — то хуже, хуже…

Но утешил ли ты его хоть словом?

5 А ведь это легко, пустое дело!

Я сержусь на тебя… Ну где же дружба?

Но я все-таки жду хоть два словечка,

Пусть хоть грустных, как слезы Симонида.[46]

Эгнатий, чтоб хвастнуть зубами белыми,

Всегда готов смеяться. Скажем, суд идет

И плачут люди, слушая оратора, —

А он смеется. У костра печального[47]

5 Рыдает мать над сыном над единственным —

А он смеется. Где бы что бы ни было —

Смеется он. Манеру эту странную

Ни милой, ни изящной не могу назвать.

И вот что я скажу тебе, Эгнатий мой:

10 Кто б ни был ты — сабинец, или римлянин,

Тибурец, скряга-умбр, или толстяк этруск,

Иль черный ланувиец, пасть ощеривший,

Иль транспаданец (вспомним земляков своих!)[48]

Кто б ни был ты, любезнейший, скажу тебе:

15 Нельзя смеяться по любому поводу.

Нет ничего нелепей, чем нелепый смех.

Но ты — ты кельтибер. А в Кельтиберии

Уж так заведено — мочою собственной

Там чистят утром зубы и полощут рот.

20 И кто из кельтиберов белозубее,

Тот, значит, и мочу хлебал прилежнее.

Что за черная желчь, злосчастный Равид,

В сети ямбов моих тебя погнала?

Что за мстительный бог тебя подвинул

На губительный этот спор и страшный?

5 Или хочешь ты стать молвы игрушкой?

Иль какой ни на есть ты славы жаждешь?

Что ж, бессмертным ты будешь! У Катулла

Отбивать ты осмелился подружку.

Амеана, потрепанная девка,

У меня десять тысяч попросила.

Потаскуха с носищем безобразным,

Казнокрада формийского[49] подружка.

5 Эй, родня, кто в ответе за девчонку!

Кличьте лекарей, земляков зовите!

Не в себе эта шлюшка. Слов не тратьте,

Дело ясное, бредит как в горячке.

Все сюда, мои ямбы, поспешите!

Все сюда! Соберитесь отовсюду!

Девка подлая смеет нас дурачить.

И не хочет стихов моих тетрадку

5 Возвратить. Это слышите вы, ямбы?

Побегите за ней и отнимите!

Как узнать ее, спросите? — По смеху

Балаганному, по улыбке сучьей,

По бесстыдной, разнузданной походке.

10 Окружите ее, кричите в уши:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки!

Возврати нам, распутница, тетрадки!»

В грош не ставит? Поганая подстилка!

Порожденье подлейшего разврата!

15 Только мало ей этого, наверно!

Если краски стыдливого румянца

На собачьей не выдавите морде,

Закричите еще раз, втрое громче:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки

20 Возврати нам, распутница, тетрадки!»

Все напрасно! Ничем ее не тронуть!

Изменить вам придется обращенье,

Испытать, не подействует ли этак:

«Дева чистая, возврати тетрадки!»

Добрый день, долгоносая девчонка,

Колченогая, с хрипотою в глотке,

Большерукая, с глазом, как у жабы,

С деревенским, нескладным разговором,

5 Казнокрада формийского подружка!

И тебя-то расславили красивой?

И тебя с нашей Лесбией сравнили?

О, бессмысленный век и бестолковый!

Мой хуторок, сабинский ли, тибурский ли?[50]

Усадьбою тибурской те зовут тебя,

Кому Катулла обижать не хочется.

Клочком сабинским ты слывешь у недругов.

5 Но пусть сабинский, или нет, тибурский ты,

В деревне подгородной отдых радостен.

Там от простуды злостной я избавился.

А кто повинен в кашле? — Мой живот и я.

Польстились мы на угощенье пышное.

10 Поужинать я пожелал у Сестия.[51]

Его защиту выслушал от Антия,

Заразную, отравную, холодную.

И простудился. Тут меня озноб затряс,

Замучил кашель. Только в тишине твоей

15 Отвар крапивный и досуг спасли меня.

Тебя благодарю за исцеление,

За тяжкий грех ты жестко не казнил меня.

Одна лишь просьба: если речи Сестия

Мне встретятся еще раз, не ко мне, к нему

Озноб и лихорадка пусть привяжутся:

Зовет он в гости, книгу слушать мерзкую.

Акму нежно обняв, свою подругу,

«Акма, радость моя! — сказал Септимий, —

Если я не люблю тебя безумно

И любить не готов за годом годы,

5 Как на свете никто любить не в силах,

Пусть в Ливийских песках или на Инде

Повстречаюсь со львом я белоглазым!»

И Амур, до тех пор чихавший влево,

Тут же вправо чихнул в знак одобренья.

10 Акма, к другу слегка склонив головку

И пурпуровым ртом касаясь сладко

Томных юноши глаз, от страсти пьяных,

«Жизнь моя! — говорит. — Септимий милый!

Пусть нам будет Амур один владыкой!

15 Верь, сильней твоего, сильней и жарче

В каждой жилке моей пылает пламя!»

Вновь услышал Амур и не налево,

А направо чихнул в знак одобренья

Так, дорогу начав с благой приметы,

20 Оба любят они, любимы оба.

Акма другу милей всего на свете,

Всех сирийских богатств и всех британских.

И Септимий один у верной Акмы,

В нем блаженство ее и все желанья.

25 Кто счастливей бывал, какой влюбленный?

Кто Венеру знавал благоприятней?

Вот повеяло вновь теплом весенним,

Вот под мягким Зефира дуновеньем

Равноденственная стихает буря.

Покидай же, Катулл, поля фригийцев,

5 Пашни тучные брось Никеи[52] знойной:

К азиатским летим столицам славным.

Уже рвется душа и жаждет странствий,

Уж торопятся ноги в путь веселый.

Вы, попутчики милые, прощайте!

10 Хоть мы из дому вместе отправлялись,

По дорогам мы разным возвратимся.

Эй вы, Порций с Сократием,[53] отребье

Мира, пакость, подхвостники Пизона!

Вас Веранию и Фабуллу милым

Предпочел этот старый греховодник.

5 Потому-то с утра и до рассвета

Обжираетесь вы, нахально пьете,

А друзья мои бродят в переулках!

О Марк Туллий! О ты, речистый самый

Из праправнуков Ромула на свете

В настоящем, прошедшем и грядущем!

Благодарность тебе с поклоном низким

5 Шлет Катулл, наихудший из поэтов.

Столь же самый плохой из всех поэтов,

Сколь ты лучше всех прочих адвокатов!

Друг Лициний! Вчера, в часы досуга

Мы табличками долго забавлялись.

Превосходно и весело играли.

Мы писали стихи поочередно.

5 Подбирали размеры и меняли.

Пили, шуткой на шутку отвечали.

И ушел я, твоим, Лициний, блеском

И твоим остроумием зажженный.

И еда не могла меня утешить,

10 Глаз бессонных в дремоте не смыкал я,

Словно пьяный, ворочался в постели,

Поджидая желанного рассвета,

Чтоб с тобой говорить, побыть с тобою.

И когда, треволненьем утомленный,

15 Полумертвый, застыл я на кровати,

Эти строчки тебе, мой самый милый,

Написал, чтоб мою тоску ты понял.

Берегись же, и просьб моих не вздумай

Осмеять, и не будь высокомерным,

Чтоб тебе не отмстила Немезида!

В гневе грозна она. Не богохульствуй!

Кажется мне тот богоравным или —

Коль сказать не грех — божества счастливе

Кто сидит с тобой, постоянно может

Видеть и слышать

5 Сладостный твой смех; у меня, бедняги,

Лесбия, он все отнимает чувства:

Вижу лишь тебя — пропадает сразу

Голос мой звонкий.

Тотчас мой язык цепенеет; пламя

10 Пробегает вдруг в ослабевших членах,

Звон стоит в ушах, покрывает очи

Мрак непроглядный.

От безделья ты, мой Катулл, страдаешь,

От безделья ты бесишься так сильно.

15 От безделья царств и царей счастливых

Много погибло.

Увы, Катулл, что ж умереть ты мешкаешь?

Водянка-Ноний[54] в кресло сел курульное.[55]

Ватиний-лжец бесчестит фаски[56] консула.

Увы, Катулл! Что ж умереть ты мешкаешь?

Я вчера рассмеялся на собранье.

Друг мой Кальв говорил на диво сильно.

Все Ватиния мерзости исчислил.

В восхищении кто-то руки поднял

5 И кричит: «Говорливый карапузик!»

Как орешек головка у Отона,

Ляжки Нерия, потные, не мыты.

Тихо-тонко Либон пускает ветры. —

Ну, не всем, так хоть этим ты гордишься

5 И мышиный жеребчик твой Фуфиций?

Ты ж опять на мои в обиде ямбы?

В них вина ль, знаменитый император?

Если только я тебе не в тягость,

То открой мне, прошу, куда ты скрылся.

Я тебя искал на Малом поле,

Был и в цирке, был и в книжных лавках,

5 Был и в храме Юпитера священном.

Я бродил под портиком Помпея,[57]

Всех там останавливал девчонок,

Но они ни капли не смущались.

Я просил их: «Тотчас же верните

10 Мне Камерия, гадкие девчонки!»

Грудь открыв, одна из них сказала:

«Здесь он спрятан меж розовых сосочков!»

Нет, искать тебя — труд для Геркулеса…

Если б был я даже критским стражем,[58]

15 Если б мчался я на коне крылатом,

Если б взял я сандалии Персея

Или Реса проворную упряжку,

Если б был я героем крылоногим

И носился повсюду, словно ветер, —

20 Если б все это дал ты мне, Камерий,

Все равно бы мне кости разломило

После поисков таких, приятель,

Все равно бы усталость одолела.

Что молчишь? Откуда столько спеси?

25 Где ты будешь, скажи, откройся смело,

Выйди на свет, друг мой, без боязни.

К нежным девушкам, верно, в плен попал ты?

Коль язык ты держишь за зубами,

Наслаждений теряешь половину:

30 Болтовня всегда мила Венере.

Впрочем, можешь таиться, если хочешь,

Лишь бы вам любить друг друга крепче.

Как забавно, Катон мой, как занятно!

Стоит, право, послушать! Смейся громче!

Смейся, друг, над Катуллом, сколько хочешь!

Чрезвычайно забавно и занятно!

5 Я мальчишку в углу накрыл с девчонкой.

Я ременным хлыстом его ударил.

Да простит мне Венера прегрешенье!

В чудной дружбе два подлых негодяя:

Кот Мамурра и с ним — похабник Цезарь!

Что ж тут дивного? Те же грязь и пятна

На развратнике римском и формийском.

5 Оба мечены клеймами распутства,

Оба гнилы и оба полузнайки.

Ненасытны в грехах прелюбодейных,

Оба в тех же валяются постелях,

Друг у друга девчонок отбивают.

10 В чудной дружбе два подлых негодяя!

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,

Эта Лесбия, что была Катуллу

И себя самого и всех милее,

В переулках теперь, на перекрестках

5 Величавого Рема внуков ловит.

Как! Иль страшилище ливийских скал, львица,

Иль Сциллы лающей поганое брюхо

Тебя родило с каменным и злым сердцем?

В тоске последней, смертной, я тебе крикнул,

5 И рассмеялась ты, жестокая слишком!

О, холма Геликонского

Житель, племя Урании!

Ты, что нежную к мужу мчишь

Деву, о Гименей! Ио

5 Гименею, Гимену!

Ты чело увенчай венком

Майорана душистого,

Весел, в брачном иди плаще,

Белоснежные ноги сжав

10 Яркой обувью желтой!

Привлеченный веселым днем,

Звонким голосом брачные

Песни пой! Ударяй ногой

Оземь и потрясай в руке

15 Смольный свадебный факел!

Ныне с Манлием Виния

(И к фригийцу-судье сама

Не прекрасней Киприда шла!)[59]

В брак вступает при знаменье

20 Добром добрая дева,

Что взросла, как азийский мирт,

Весь цветами осыпанный, —

Хоры легкие нимф лесных

Для утехи своей его

25 Влагой росной питают.

Так иди же, иди сюда!

Брось утесы Теспийские[60]

И теснины Аонии,[61]

Где прохладная льется вниз

30 Нимфа к ним Аганиппа.[62]

В новый дом госпожу введи,

К мужу страстью горящую,

Оплети ей любовью дух,

Как блуждающий вкруг ствола

35 Плющ по дереву вьется.

Вы же, девы невинные,

Чей уже приближается

День такой же, начните в лад,

Пойте: «О Гименей! Ио

40 Гименею, Гимену!»

Чтобы шел к нам охотнее,

Слыша, как его славят здесь,

Свой священный исполнить долг,

Вождь Венеры благой, благих

45 Уз любви сочетатель.

Чаще робкими бог какой

Призываем влюбленными?

Кто из вышних людьми почтен боле?

О Гименей! Ио

50 Гименею, Гимену!

Старый кличет тебя отец

К детям, девушки в честь твою

Поясок развязать спешат,

Жадно, в трепете, юный муж

55 Гимнам внемлет Гимена!

В руки ярому юноше

Ты цветущую девушку

Отдаешь с материнского

Лона. О Гименей! Ио

60 Гименею, Гимену!

Без тебя наслаждения,

С доброй славой согласного,

Дать не может

Любовь — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

65 С этим богом сравнится?

Дом не даст без тебя детей,

И не сможет уже отец

Обеспечить свой род — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

70 С этим богом сравнится?

Без обрядов твоих святых

Не дала бы защитников

Для окраин страна, — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

75 С этим богом сравнится?

Так снимите ж с дверей засов

Перед девою! Факелы,

Видишь, кудри блестящие

Разметали? Но медлит стыд…

80 ………

………

………

………

Не оборет стыда и льет

85 Слезы: время идти ей.

Перестань же ты плакать, А-

врункулея, и страх откинь:

Ведь прекраснее женщины

Завтра светлый не встретит день,

90 Вставший из океана.

У владельца богатого

В пестром вешнем саду такой

Гиацинта встает цветок!

Но ты медлишь…

Уходит день, —

95 Выходи, молодая!

Выходи, молодая, раз

Ты согласна, послушайся!

Видишь, брачные факелы

Треплют кудри златистые?

100 Выходи, молодая!

Твой супруг, легкомысленно

Любодейству предавшийся,

Чувству низкому следуя,

Не захочет лежать вдали

105 От грудей твоих нежных.

Нет, как гибкая льнет лоза

К близ растущему дереву,

Так к объятьям твоим и он

Будет льнуть. Но уходит день, —

110 Выходи, молодая!

О, постель, что для каждого…

………

………

………

115 Белой ножкою ложа.

Сколько ныне супруга ждет

Новых радостей! Сколько их

Ночью ль темной, средь бела ль дня

Вкусит он! Но уходит день, —

120 Выходи, молодая!

Взвейте, мальчики, факелы!

Брачный, вижу я, плащ грядет!

Выступайте и пойте в лад:

«О Гимен, Гименей! Ио

125 Гименею, Гимену!»

Фесценнинские шутки[63] пусть

Раздаются — чего ж молчать?

И орехов пусть мальчикам

Даст наложник, — утратил он

130 Ныне страсть господина!

Дай же, дай же орехов им

Ты, дружок нерадивый! Сам

Наигрался орехами!

Надо вспомнить Таласия![64]

135 Дай, наложник, орехов!

Нынче утром еще торчал

У тебя на лице пушок.

Но цирюльник тебе губу

Бреет! Бедный же бедный ты!..

140 Дай, наложник, орехов!

Скажешь ты, раздушенный муж:

Нелегко отвыкать тебе

От безусых? — да срок пришел!

О Гимен, Гименей! Ио

145 Гименею, Гимену!

Знаем: лишь разрешенное

Ты изведал. Но нет, не то

Подобает женатому!

О Гимен, Гименей! Ио

150 Гименею, Гимену!

Ты ж, супруга, коль просит муж,

Берегись, не отказывай,

Чтоб не шел он других просить!

О Гимен, Гименей! Ио

155 Гименею, Гимену!

Вот как счастлив и как богат

Пред тобою супруга дом.

Будет он навсегда твоим, —

О Гимен, Гименей! Ио

160 Гименею, Гимену! —

До тех пор пока белая

Старость все не сведет концы,

Головою седой тряся.

О Гимен, Гименей! Ио

165 Гименею, Гимену!

С добрым знаменьем чрез порог

Золотой перейди стопой

Под лоснящейся притолкой!

О Гимен, Гименей! Ио

170 Гименею, Гимену!

Посмотри же: внутри супруг

Лег на ложе пурпурное,

Весь к тебе устремился он.

О Гимен, Гименей! Ио

175 Гименею, Гимену!

Нет, не менее, чем в твоем,

Тайно в сердце его горит

Пламя — глубже горит оно!

О Гимен, Гименей! Ио

180 Гименею, Гимену!

Ручку тонкую девушки

Брось, о брачная спутница!

К ложу мужнину пусть идет!

О Гимен, Гименей! Ио

185 Гименею, Гимену!

Вы же, добрые женщины,

Старым людям известные,

Уложите вы девушку!

О Гимен, Гименей! Ио

190 Гименею, Гимену!

Время! Можешь идти, супруг!

В спальню мужа взошла жена!

Молодое цветет лицо,

Словно белая лилия,

195 Словно мак огнецветный.

Но, супруг (мне свидетели

Боги в том), ты не менее

Сам прекрасен, Венерою

Не забыт… Но уходит день…

200 Так не медли же боле!

И не долго промедлил ты, —

Вот идешь! Да поможет вам

Всеблагая Венера. Ты

Взял открыто желанное

205 И любви не скрываешь.

Тот песка африканского

Иль сверкающих звезд ночных

Подсчитает вперед число,

Кто захочет исчислить игр

210 Ваших тысячи тысяч!

Так играйте ж и вскорости

Принесите детей: нельзя,

Чтоб остался столь древний род

Без потомства. Все тот же, пусть

215 Возрождается вечно!

Вскоре маленький пусть Торкват,

Потянувшись ручонками

С лона матери, радостно

Засмеется родителю,

220 Ротик полуоткрывши.

Пусть с родителем, с Манлием,

Будет схож. И незнающий

Пусть из всех узнает его.

Пусть застенчивость матери

225 На лице его будет.

Пусть от матери доброй честь

Так же сыну достанется,

Как от матери, лучшей всех,

Пенелопы, обрел навек,

230 Телемах свою славу.

Дверь закройте, о девушки!

Будет праздновать. Добрая,

Ты счастливой живи, чета,

Принося постоянные

235 Жертвы юности бодрой!

Юноши! Веспер[65] взошел. Подымайтесь! Веспер с Олимпа,

Жданный нами давно, наконец свой факел возносит.

Стало быть, время вставать, отходить от столов изобильных.

Скоро невеста придет, и славить начнут Гименея.

5 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Юношей видите ль вы, подружки? Вставайте навстречу!

Правда, — вечерней звезды показался огонь из-за Эты.[66]

Значит, время пришло, — поспешно юноши встали,

Смело встали, сейчас запоют: нужна им победа!

10 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Други, победная ветвь не легко нам достанется ныне:

Девушки молча стоят, задумавшись, припоминают,

Припоминают не зря, достойное что-то готовят.

Дивно ли, если у них все мысли в таком напряженье?

15 Мы же, — и слух не настроен у нас, и рассеяны мысли.

Нас победят поделом: победа усердие любит.

Медлить поздно, пора! Берегитесь, внимательны будьте!

Девушки скоро начнут, и нам отвечать им придется!

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

20 Веспер! Жесточе тебя несется ли в небе светило?

Можешь девушку ты из объятий матери вырвать,

Вырвать у матери вдруг ты можешь смущенную дочку,

Чистую деву отдать горящему юноше можешь.

Так ли жестоко и враг ведет себя в граде плененном?

25 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Веспер! Какая звезда возвещает нам большее счастье?

Брачные светом своим ты смертных скрепляешь союзы, —

Что порешили мужи, порешили родители раньше.

И заключают союз не прежде, чем ты загоришься.

30 В радостный час что желанней тебя даруют нам боги?

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Веспер жестокий от нас одну отторгнул, подруги…

………

Ибо с приходом твоим всечасно бодрствует стража…

Ночью скрывается тать, но сам ты его обличаешь,

35 Лишь под названьем другим[67] с востока появишься, Веспер.

Плачутся девушки пусть и притворно тебя упрекают, —

В чем упрекают тебя, не жаждут ли девушки тайно?

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Скромно незримый цветок за садовой взрастает оградой.

40 Он неизвестен стадам, не бывал он плугом встревожен;

Нежат его ветерки, и росы питают и солнце,

Юношам многим он люб, он люб и девушкам многим.

Но лишь завянет цветок, подрезанный тоненьким ногтем,

Юношам он уж не люб, и девушкам боле не люб он.

45 Девушка так же: доколь не тронута, все ее любят.

Но лишь невинности цвет оскверненное тело утратит,

Юношей больше она не влечет, не мила и подругам.

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Если на поле пустом родится лоза одиноко,

50 Сил не имея расти, наливать созревшие гроздья,

Юное тело свое сгибая под собственным весом,

Так что верхушка ее до самых корней ниспадает,

Ни земледел, ни пастух о лозе не заботится дикой.

Но коль случайно сплелась она с покровителем-вязом,

55 И земледел и пастух о лозе заботиться станут.

Девушка так же, храня свое девство, стареет бесплодно.

Но если в брак она вступит, когда подойдет ее время,

Мужу дороже она и меньше родителям в тягость.

………

Перед супругом таким теперь не упорствуй, невеста!

60 Ты не упорствуй пред тем, кому тебя отдал родитель,

Сам твой родитель и мать — во всем их слушаться надо.

Девственность вся ли твоя? В ней есть и родителей доля:

Третья часть у отца, и также у матери третья,

Третья лишь часть у тебя! Так против двоих не упорствуй,

65 Коль над тобою права с приданым отдали зятю.

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

По морям промчался Аттис на летучем, легком челне,

Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,[68]

В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.

Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,

5 Убелил он острым камнем молодое тело свое.

И себя почуяв легким, ощутив безмужнюю плоть,

Окропляя теплой кровью кременистый выжженный луг,

Он взмахнул в руке девичьей томнозвучный, гулкий тимпан.[69]

Это — твой тимпан, Кивева, твой святой, о матерь, тимпан!

10 В кожу бычью впились пальцы. Под ладонью бубен запел.

Завопив, к друзьям послушным исступленный голос воззвал:

«В горы, галлы! В лес Кивевы! В дебри рощ спешите толпой!

В горы, галлы! Диндимены-госпожи покорная тварь![70]

Рой изгнанников, за мною понеслись вы к чуждым краям,

15 По следам моим промчавшись, повинуясь речи моей.

Не страшил нас вал соленый, не смутила зыбкая хлябь.

Презирая дар Венеры, убелили вы свою плоть.

Веселитесь, быстро мчитесь, пусть взыграет сердце в груди.

Порадейте в честь богини! Поспешите, Галлы, за мной!

20 В лес фригийский! В дом Кивевы! Ко святым фригийским местам!

Там рокочет гулко бубен, там кимвалы звонко звенят.

Там менад,[71] плющом увитых, хороводы топчут траву.

Восклицают там менады, в исступленной пляске кружась!

Там безумствует богини вдохновенно буйная рать!

25 Нам туда помчаться надо! Нас туда желанья зовут!»

Дева телом, бледный Аттис так вопил, сзывая друзей.

Отвечал мгновенным воплем одержимый, бешеный сонм.

Зазвенела медь кимвалов. Загудел протяжно тимпан.

По хребтам зеленой Иды[72] полетел спеша хоровод.

Ударяет в бубен Аттис, задыхаясь, хрипло кричит.

Обезумев, мчится Аттис через дебри, яростный вождь.

Так, упряжки избегая, мчится телка, скинув ярмо.

За вождем, за буйной девой, в исступленье галлы летят.

И к святилищу Кивевы добежал измученный рой.

35 И уснул в изнеможенье, не вкусив Цереры даров.[73]

Долгий сон тяжелой дремой утомленным веки смежил.

Под покровом тихой лени угасает ярости пыл.

Но когда наутро солнца воссиял сверкающий глаз,

Сквозь эфир, над морем страшным, над пустынным ужасом гор,

40 И прогнал ночные тени огненосных коней полет,[74]

Тут покинул, вдаль умчавшись, быстролетный Аттиса сон.

В мощном лоне Пасифея[75] приняла крылатого вновь.

Исчезает в сердце ярость, легковейный входит покой.

Все, что сделал, все, что было, вспоминает Аттис дрожа.

45 Понимает ясным взором, чем он стал, куда залетел.

С потрясенным сердцем снова он идет на берег морской.

Видит волн разбег широкий. Покатились слезы из глаз.

И свою родную землю он призвал с рыданьем в груди.

«Мать моя, страна родная, о моя родная страна!

50 Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.

На погибельную Иду, ослепленный, я убежал.

Здесь хребты сияют снегом. Здесь гнездятся звери во льдах.

В их чудовищные норы я забрел в потайной щели.

Где же ты, страна родная? Как найду далекий мой край?

55 По тебе душа изныла, по тебе тоскуют глаза.

В этот миг короткий ярость ослабела в сердце моем.

Или мне в лесах скитаться, от друзей и дома вдали?

От тебя вдали, отчизна, вдалеке от милых родных.

Не увижу я гимнасий, площадей и шумных палестр.[76]

60 Я, несчастный, их покину. Буду снова, снова рыдать!

О, как был я горд и счастлив, о, как много я пережил!

Вот я дева, был мужчиной, был подростком, юношей был.

Был палестры лучшим цветом, первым был на поле борьбы.

65 От гостей гудели двери, от шагов был теплым порог.

Благовонными венками был украшен милый мой дом.

От постели, вечно весел, подымался я поутру.

И теперь мне стать служанкой, стать Кивевы верной рабой!

Стать менадой, стать калекой, стать бесплодным, бедным скопцом!

70 Стать бродягой в дебрях Иды на хребтах, закованных в лед.

По лесным влачиться щелям, во фригийских страшных горах!

Здесь козел живет скакучий, здесь клыкастый бродит кабан.

Ой-ой-ой! Себя сгубил я! Ой-ой-ой! Что сделать я мог!»

Чуть сорвался вопль плачевный с утомленных розовых губ,

75 Чуть до слуха гор богини долетел раскаянья стон,

Тотчас львов своих[77] Кивева отпрягает, снявши ярмо.

Бычьих стад грозу и гибель, подстрекает левого так:

«Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!

Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов

80 Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.

Выгибай округло спину, ударяй ужасным хвостом.

Дебри гор наполни ревом, пусть рычанью вторит земля!

Потрясай жестокой гривой, пусть дыбится рыжая шерсть!»

Так велит Кивева зверю и снимает с шеи ярмо.

85 Стервенеет лев. Как пламя, входит в сердце яростный гнев.

Он идет, рычит, ломает под когтем кустарник сухой.

На гремучий вышел берег, убеленный пеной морской.

Видит Аттиса: у моря, у надбрежных мраморных скал.

Прыгнул лев, и мчится Аттис, оробев, в дремучую дебрь.

90 Там служанкой прожил Аттис до конца безрадостных дней.

О богиня! О Кивева, диндименских гор госпожа!

Пусть пребуду в отдаленье от твоих чудовищных тайн!

Пусть других пьянит твой ужас! Твой соблазн безумит других!

Некогда челн из сосны, на хребте Пелиона[78] рожденной,

Плыл, как преданье гласит, по водам спокойным Нептуна,

В край, где Фасис[79] течет, к пределам владыки Эста,

В год, когда юношей цвет, аргосской краса молодежи,

5 Страстно похитить стремясь Золотое руно из Колхиды,

Быстрой решились кормой взбороздить соленые воды,

Весел еловых концом голубую взрывая поверхность.

Им богиня сама,[80] что твердыни блюдет на высотах

Градов, корабль создала, дуновению ветра покорный,

10 Сосны своею рукой скрепляя для гнутого днища.

Килем впервые тогда прикоснулся корабль к Амфитрите.

Только лишь, режа волну, в открытое вышел он море,

И, под веслом закрутясь, побелели, запенились воды,

Из поседевших пучин показались над волнами лица:

15 Нимфы подводные, всплыв, нежданному чуду дивились.

И увидали тогда впервые смертные очи

В ясном свете дневном тела Нереид обнаженных,

Вплоть до упругих сосцов выступавших из пены кипящей.

Тут и к Фетиде Пелей устремился, любовью зажженный,

20 Тут и Фетида сама не презрела брака со смертным,

Тут и отец[81] всемогущий вручил Фетиду Пелею.

Вам, о рожденные встарь, в блаженное время былое,

Вам, герои, привет, матерей золотое потомство!

23а Племя богов! Вам дважды привет! Благосклонными будьте!

Часто я в песне своей призывать вас буду, герои!

25 Первым тебя призову, возвеличенный факелом брачным,

Мощный Фессалии столп, Пелей, кому и Юпитер,

Сам родитель богов, уступил любимую деву.[82]

Ты ль не возлюбленный муж прекраснейшей дщери Нерея?

Ты ли не тот, кому уступила внучку Тефия

30 И Океан, что весь круг земной морями объемлет?

Время пришло, и когда желанные дни наступили,

В гости Фессалия вся сошлась к палатам Пелея.

Вот уже царский дворец веселой полон толпою;

Гости подарки несут, сияют радостью лица;

35 Весь опустел Киерон, Темпейские брошены долы,

Пусты Краннома дома, обезлюдели стены Лариссы, —

Все в Фарсалы сошлись, посетили фарсальские сени.[83]

Поле не пашет никто, у быков размягчаются выи,

Не прочищают лозы виноградной кривою мотыгой,

41 Не убавляет и нож садовника тени древесной;

40 Вол перестал сошником наклонным отваливать глыбы;

Дома покинутый плуг без дела печально ржавеет.

Ряд покоев дворца, на всем протяженье, роскошно

Светлым блестит серебром и золотом ярко горящим.

45 Тронов белеется кость, на столах драгоценные чаши

Блещут, — ликует дворец в сиянии царских сокровищ.

По середине дворца — богини брачное ложе,

Все из индийских клыков, пеленою покрыто пурпурной, —

Тканью, ракушек морских пунцовым пропитанной соком.

50 Вытканы были на ней деяния древних героев,

Славные подвиги их она с дивным искусством являла.

Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,[84]

Неукротимый пожар не в силах сдерживать в сердце,

Смотрит, как в море Тезей с кораблями поспешно уходит;

55 Видит — не может сама тому, что видит, поверить:

Что, от обманчивых снов едва пробудясь, на пустынном

Бреге песчаном себя, несчастная, брошенной видит.

Он же, про деву забыв, ударяет веслами волны,

Бурному ветру свои обещанья вручая пустые!

60 С трав, нанесенных волной, в печали глядит Миноида,[85]

Как изваянье, увы, как вакханка из мрамора. Смотрит,

Смотрит вдаль и плывет по волнам великих сомнений.

Тонкий восточный убор упал с головы золотистой,

Полупрозрачная ткань не скрывает шею нагую,

65 И уж не вяжет тесьма грудей пленительных девы.

Что упадало с нее, с ее прекрасного тела,

Все омывали у ног морские соленые волны.

Но не смотрела она на убор, на влажные платья, —

Дева, надеясь еще, к тебе лишь, Тезей, устремлялась

70 Сердцем и всею душой и всею — безумная — мыслью.

Ах, несчастливица! Как омрачала ей дух Эрицина[86]

Плачем, не знавшим конца, тревог в ней тернии сея,

С дня того, как Тезей, на мощь свою гордо надеясь,

Отчий покинув предел, излучистый берег Пирея,

75 К злобному прибыл царю и увидел гортинские кровли.[87]

Город Кекропа пред тем, подавлен чумой жесточайшей,

Дал, по преданью, обет искупить Андрогея убийство

И посылать Минотавру, как дань, насущную пищу:

Юношей избранных цвет и лучших из дев незамужних.

80 Но, как от бедствий таких необширный измучился город,

Сам свое тело Тезей за свои дорогие Афины

В жертву отдать предпочел, чтобы впредь уже не было нужды,

Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы.

Так на блестящем своем корабле, при ветре попутном,

85 Он к горделивым дворцам, к Миносу великому прибыл.

Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором

Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных,

Средь благовонных пелен своей непорочной постели, —

Миртам подобна она, над струями Эврота[88] возросшим,

90 Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим.

Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя,

Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу,

Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень.

Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,

95 Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство!

Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны!

О, по каким вы бросали волнам запылавшую деву,

Как заставляли ее о русом вздыхать чужеземце!

Как страшилась она, как сердце ее замирало,

100 Как от пыланья любви она золота стала бледнее

В час, как Тезей, устремясь с чудовищем буйным сразиться,

Шел, чтобы встретить конец или славу добыть как награду!

Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы,

Не позволяла слетать молениям с уст молчаливых.

105 Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным

Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром качаются ветви,

Или же ломит сосну шишконосную с потной корою,

И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем,

Все, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, —

110 Так и Тезей распластал свирепого, наземь повергнув:

Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами!

Тут со славой Тезей обратно идет невредимый,

Свой неуверенный шаг направляет он ниткою тонкой,

Чтобы, когда Лабиринтом пойдет, по коварным изгибам,

115 Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях.[89]

Но для чего, отступив далеко от замысла песни,

Стану еще вспоминать, как, родителя дома покинув,

Бросив объятья сестры, объятья матери бедной,

Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла,

120 Дева всему предпочла любовные ласки Тезея?

Иль как корабль уносил ее к пенному берегу Дии?

Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул

Вскоре ее, когда еще сон ей сковывал вежды?

Долго она, говорят, кипела душой исступленной

125 И глубоко из груди исторгала звенящие клики;

То в печали, одна, поднималась на горы крутые,

Острый взор устремив на ширь необъятного моря;

То против трепетных волн бежала в соленую влагу,

Мягкий подол приподняв, обнажив белоснежные ноги.

130 Вот ее скорбная речь, последние пени несчастной,

С влажных слетавшие губ, холодевшей слезой орошенных:

«О, неужель, вероломный Тезей, увезя из отчизны,

Ты, вероломный, меня на прибрежье покинул пустынном?

Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных

135 Ты пренебрег и домой возвращаешься клятвопреступным?

Или ничто не могло смягчить жестоких решений?

Или в душе у тебя и малости нет милосердья,

Чтобы хоть жалость ко мне почувствовал ты, бессердечный?

Ветреный! Раньше ведь ты не такие давал мне обеты,

140 И не такие внушал ты надежды мне, злополучной, —

Радостный брак мне сулил, говорил мне о свадьбе желанной!

Все понапрасну; мои упованья развеяли ветры!

Женщина пусть ни одна не верит клятвам мужчины

И не надеется пусть, чтоб муж сдержал свое слово.

145 Если, желаньем горя, к чему-либо алчно стремятся,

Клясться готовы они, обещать ничего им не страшно.

Но лишь насытилось в них вожделение жадного сердца,

Слов уж не помнят они, не боятся они вероломства.

Боги! Не я ли тебя из вихря самого смерти

150 Вырвала и потерять скорей не решилась ли брата,[90]

Нежели в миг роковой тебя, обманщик, покинуть!

Вот за какую вину на съеденье зверям и пернатым

Я отдана, и никто мой прах не покроет землею.

Львица какая тебя родила под скалою пустынной?

155 Море какое, зачав, из бурной пучины извергло?

Сиртами ль ты порожден, Харибдой иль алчною Скиллой?

Так-то ты мне воздаешь за спасение сладостной жизни?

Если уж были тебе наши брачные узы не милы

Или отца-старика ты суровых укоров боялся,

160 Все же ты мог бы меня отвезти в вашу дальнюю землю;

Радостно было бы мне служить тебе верной рабою,

Белые ноги твои омывать водою прозрачной

Или на ложе твое стелить пурпурные ткани.

Но, обезумев, зачем я ветрам, разуменья лишенным,

165 Жалуюсь тщетно? Они, человеческим чуждые чувствам,

Кликам не внемлют моим и дать не могут ответа.

Он уже в море меж тем проплыл половину дороги,

А на пустынной траве и следов человека не видно.

Так и в последний мой час, надо мной издеваясь жестоко,

170 Рок не пошлет никого мои скорбные выслушать пени.

О всемогущий отец, Юпитер! Когда бы от века

Наших гнозийских брегов не касались Кекроповы кормы,

И никогда, ополчившись в поход на свирепого зверя,

На берег Крита канат вероломный моряк не закинул,

175 Умысел злой утаив под обличием, сладким для взора,

И не вкусил бы, как гость, покоя под нашею кровлей!

Ах! Но куда мне идти? Для погибшей какая надежда?

Вновь ли к Идейским горам устремиться?[91] Но грозная бездна

Моря простерлась, увы, без края теперь между нами.

180 Помощи ждать от отца, которого бросила я же,

Следом за юношей мчась, обагренным погибелью брата?

Иль утешенье найду в любви неизменной супруга?

Морем не он ли бежит, выгибая упругие весла?

Кровли нет надо мной, — лишь берег, лишь остров пустынный…

185 Выхода нет мне: вокруг только волны морские бушуют,

Мне невозможно бежать, мне нет надежды, все немо,

Все безотрадно кругом и все о смерти вещает.

Пусть! Но не раньше мои потускнеют глаза перед смертью,

И не скорее душа истомленное тело покинет,

190 Чем у богов за обман испрошу правосудной я кары

И хоть в последний свой час небес обрету справедливость.

Вы, что деянья людей наказуете, мстя, Эвмениды!

Вы, на чьей голове извиваются лютые змеи,

Гневом чей лик искажен, в беспощадном сердце кипящем, —

195 Мчитесь, о, мчитесь сюда, внемлите словам моих жалоб!

Тщетно, злосчастная, их из глубин я души исторгаю,

Ах, я пылаю огнем, и душа слепа от безумья.

Раз моя искрення скорбь и по праву в груди зародилась,

Не потерпите, молю, чтоб рыдала я здесь понапрасну,

200 И, как Тезей вероломно меня одинокую бросил,

Так пусть, богини, себе и своим принесет он несчастье!»

Только исторгла она призыв свой из груди печальной

И за жестокость его в смятенье о каре взмолилась,

Волю явил повелитель богов — кивнул головою, —

205 Затрепетала земля, всколебались угрюмые воды

Моря, и сонм в небесах мерцающих звезд содрогнулся.

Разум Тезея меж тем окутался тьмой беспросветной:

Памяти сразу лишась, он все позабыл наставленья,

Те, что в прежние дни неизменно в уме его были:

210 Добрый не поднят был знак, не узнал скорбящий родитель,

Что невредимо Тезей вновь порт узрел Эрехтейский.[92]

Передают, что, когда от стен пречистой богини

Сына Эгей отпускал, ветрам его доверяя,

Вот какие, обняв, он юноше дал наставленья:

215 «Сын мой, ты, что один мне долгой жизни желанней,

Ты, возвращенный едва[93] мне в годы старости поздней,

Сын мой, кого принужден я отдать судьбе неизвестной,

Ныне мой рок и твоя беззаветная доблесть отторгнут

Снова тебя от отца, — а мои ослабелые очи

220 Я не насытил еще возлюбленным образом сына.

Нет, не в веселье тебя провожу, не с легкой душою;

Благоприятной судьбы не дозволю нести тебе знаки.

Нет, сперва из груди я жалоб немало исторгну,

Прахом летучим, землей свои я посыплю седины,

225 Черные я паруса повешу на зыбкую мачту, —

Пусть всю горесть мою, пожар скорбящего сердца,

Парус иберской своей чернотою расскажет унылой.

Если ж пошлет тебе Та, что в святом обитает Итоне,[94]

Благоволив наш род защищать и престол Эрехтея,

230 Чтобы кровью быка свою обагрил ты десницу,

Пусть в душе у тебя и в памяти будут всечасно

Живы мои наставленья везде и во всякое время:

Только лишь очи твои холмы наши снова завидят,

Черные пусть со снастей корабельных опустят полотна,

235 Белые пусть паруса на крученых поднимут канатах,

Чтобы, завидевши их, познал я великую радость,

Что невредимым тебя мне день возвращает счастливый.

Помнил сначала Тезей отца наставленья, теперь же

Вдруг отлетели они, как тучи, гонимые ветром,

240 С горных слетают вершин, снегами вечно покрытых.

С крепости все между тем отец устремлял свои очи

Вдаль, и туманили взор ему горючие слезы.

И лишь завидел вдали из полотнища черного парус,

Тотчас с вершины скалы он стремительно бросился в море:

245 Думал отец, что Тезей безжалостным роком погублен.

Так, возвратившись под сень, омраченную смертью отцовской,

Жестокосердый Тезей испытал не меньшее горе,

Чем Миноиде он сам, забывчивый сердцем, доставил.

Дева в печали меж тем, на корму уходящую глядя,

250 Много мучительных дум питала в душе оскорбленной.

………

А с другой стороны цветущий Иакх[95] приближался

С хором сатиров, с толпой силенов, на Нисе рожденных,[96] —

Звал он тебя, Ариадна, к тебе, зажженный любовью.

Буйной толпою неслись в опьяненье веселом вакханки,

255 Вверх запрокинув лицо, «эвоэ!» восклицали протяжно.

Тирсы одни потрясали, листвой перевитые копья,

Те, растерзавши тельца, рассевали кровавые части,

Эти извивами змей опоясали тело, другие

Таинства знаки несли, в плетеных скрыв их кошницах

260 (Лишь посвященным одним возможно те таинства ведать).

Вскинувши руки, меж тем другие били в тимпаны

Иль заставляли бряцать кимвалы пронзительным звоном;

Роги у многих меж тем хрипящий гул издавали,

Страх наводящий напев раздавался из варварских дудок.

265 В изображеньях таких, богатая ткань устилала

Брачное ложе, украсив его покровом узорным.

Тут фессалийский народ, насытясь зрелищем этим,

В сторону стал отходить и богам уступать свое место.

Как, дуновеньем своим спокойное море тревожа,

270 Будит поутру зефир набегающий зыбкие волны.

В час, как Аврора встает на пороге светила-скитальца,

Волны же, тихо сперва гонимые легким дыханьем,

Движутся — нежно звучит их ропот, как хохот негромкий, —

Но уже ветер сильней, и множатся больше и больше,

275 И, в отдаленье катясь, мерцают пурпуровым светом.

Так покидали дворец из сеней уходящие гости

И по своим разбредались домам походкой нетвердой.

После ухода гостей, с вершины сойдя Пелиона,

Первым прибыл Хирон, подарки принес он лесные:

280 И полевые цветы, и те, что в краю фессалийском

Произрастают средь гор, и те, что в воздухе теплом

Возле реки рождены плодоносным дыханьем Фавона, —

Все их принес он, смешав и нескладно связав в плетеницы.

Благоуханием их услажденный дом улыбнулся.

285 Вскоре пришел и Пеней,[97] покинув Темпейские долы,

Долы, которые лес опоясал, с гор нависая,

Те что сестер Мнемонид прославлены хором искусным.

Он не без дара пришел: с собою могучие буки

С корнем и лавры он нес со стволом высоким и стройным,

290 Трепетный также платан он влек и сестру Фаэтона[98]

Испепеленного; нес кипарис, возносящийся в небо.

Их, друг с другом сплетя, перед входом дворцовым расставил,

Чтобы он весь зеленел, осененный свежей листвою.

После него Прометей появился, умом исхищренный, —

295 Легкие знаки еще носил он той кары недавней,

Что претерпел, вися на скале, над отвесным обрывом

В Скифии, тело ж его цепями приковано было.

Вот и Родитель богов с детьми и святою супругой

С неба сошел, — ты один не явился, о Феб златокудрый,

300 С одноутробной сестрой,[99] живущей в нагориях Идра,

Ибо, как ты, и сестра на Пелея смотрела с презреньем

И не хотела почтить Фетиды свадебный факел.

Боги едва возлегли на ложах своих белоснежных,

Поданы были столы с обильной и разной едою!

305 Дряхлое тело меж тем качая слабым движеньем,

Парки начали петь правдиворечивые песни.

Тело дрожащее их обернувшая плотно одежда,

Белая около пят, полосой окружалась пурпурной;

На голове у старух белоснежные были повязки,

310 Ловким движеньем рук они вечный урок выполняли:

Левая прялку рука держала, одетую волной,

Правая нитку легко, персты изгибая, сучила,

Быстро пальцем большим крутя, ее оправляла,

Ровное веретено круговым вращая движеньем;

315 Зуб работу равнял, ненужное все обрывая,

И на иссохших губах шерстяные висели обрывки,

Те, что, мешая сучить, на тоненьких нитках торчали.

Возле же ног их лежала, хранясь в плетеных корзинах,

Тонкая, нежная шерсть, руна белоснежного волна.

320 Шерсть чесали они и голосом звонко звучащим

В песне божественной так приоткрыли грядущие судьбы;

В песне, которой во лжи обличить не сможет потомство:

«Ты, о Гематии[100] столп, о муж, прославленный сыном!

Ты, что великий почет приумножил доблестью вящей,

325 Слушай, что в радостный день тебе предскажут правдиво

Сестры! А вы между тем, предваряя грядущие судьбы,

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Скоро придет для тебя несущий желанное мужу

Веспер, а с ним, со счастливой звездой, придет и супруга,

330 Та, что наполнит тебе любовью ласковой сердце,

Вместе свой нежащий сон съединить готова с тобою,

Нежно руками обвив твою могучую шею.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Дом ни один никогда любви подобной не видел,

335 Также любовь никогда не скреплялась подобным союзом

Или согласьем таким, что царит у Фетиды с Пелеем.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Сын родится от вас — Ахилл, не знающий страха.

Враг не спину его, но лишь храбрую грудь будет видеть.

340 Будет всегда победителем он на ристаниях конских,

Он быстроногую лань по горячему следу обгонит.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

С ним герой ни один на войне не посмеет сравниться,

Той, где тевкрская кровь[101] окрасит берег фригийский,

345 И разгромит наконец Пелопса коварного правнук

Трои высокий оплот, сломив его долгой осадой.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Храбрую доблесть его и светлые мужа деянья

На погребенье сынов вспоминать будут матери часто,

350 Пряди седые волос распустив над горестным прахом,

Немощно, дряхлой рукой в увядшую грудь ударяя.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Как с пожелтевших полей собирая обильную жатву,

Жнет земледелец свой хлеб под жарко пылающим солнцем,

355 Так он троянских сынов враждебным скосит железом.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Будет Скамандра волна[102] свидетелем подвигов славных

Там, где река в Геллеспонт на пространстве широком впадает:

Грудой порубленных тел теченье ее преградится,

360 Гордые волны реки согреются, смешаны с кровью.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Будет свидетелем та обреченная смерти добыча

В час, как высокий костер, на холме воздвигнутый, будет

Тела невинного ждать для жертвы заколотой девы.

365 Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Ибо, лишь только судьба позволит усталым ахейцам

Цепи Нептуна порвать, оковавшие дарданян город,

Над знаменитым холмом прольется кровь Поликсены.

Как под двуострым мечом бессильная падает жертва,

370 Так на колени она повергнется телом безглавым.[103]

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Будьте же смелы теперь, в желанной любви сочетайтесь!

Пусть счастливый союз супруга свяжет с богиней,

Пусть жена наконец отдастся горящему мужу!

375 Вечно ведущие нить, бегите кружась, веретёна!

Завтра кормилица, вновь на рассвете ее увидавши,

Шею ее окружить вчерашнею ниткой не сможет.[104]

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!

Пусть не волнуется мать, что дочь, в разлуке с супругом,

380 Ей не позволит мечтать о рожденье внучат драгоценных.

Вейте бегущую нить, бегите кружась, веретёна!»

Так, предсказанья свои вещая когда-то Пелею,

Пели счастливую песнь божественным голосом Парки.

Ибо нередко тогда к целомудренным домам героев

385 Боги спускались с небес и в смертном являлись собранье, —

Ибо еще никогда не страдало тогда благочестье.

Часто Родитель богов, восседая в сверкающем храме,

В праздник, бывало, когда годовые приносятся жертвы,

Сам на земле созерцал, как сотни быков умерщвлялись.

390 Часто и Либер[105] хмельной с высокой вершины Парнаса

Вел восклицавших тиад,[106] растрепавших небрежные кудри.

Ревностно Дельфы тогда, из ограды толпой высыпая,

Бога спешили встречать, и дым алтарный курился.

Часто в смертельном бою, бывало, участвовал Маворс,

395 Или Тритона-ручья богиня, иль Дева Рамнунта.[107]

Вооруженных бойцов возбуждали бессмертные боги.

Ныне ж, когда вся земля преступным набухла бесчестьем

И справедливость людьми отвергнута ради корысти,

Братья руки свои обагряют братскою кровью,

400 И перестал уже сын скорбеть о родительской смерти,

Ныне, когда и отец кончины первенца жаждет,

Чтобы, свободный, он мог овладеть цветущей невесткой,

Иль нечестивая мать, невинностью пользуясь сына,

Уж не боится святых опозорить бесстыдно Пенатов,

405 Всё, что преступно и нет, в злосчастном спутав безумье, —

Мы отвратили от нас помышленья богов справедливых;

Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим,

И не являются нам в сиянии света дневного.

Черное горе, вседневные беды меня отдалили,

Милый Гортал,[108] от труда в честь величавых сестер.[109]

Сладостных муз легкокрылое племя создать не способен

Дух отягченный. Поник разум в тоске и слезах.

5 Брата бледнеющий призрак[110] давно ли в глубинах поддонных

Зяблый летейский поток влагой забвенья омыл?

Взморье Ретейское[111] в Трое далекой любимые кости

Похоронило, навек друга отняв от друзей.

Слова тебе не скажу, и рассказов твоих не услышу,

10 И не увижу уже глаз, что мне жизни милей.

Брат ненаглядный! Любить тебя буду и ныне и вечно.

Вечно о смерти твоей петь мне печальную песнь!

Так под зеленой листвою, под купами рощ темнолистых,

Льется соловушки стон, вечный об Итисе плач.[112]

15 Но, хоть убитый печалью, Гортал, я тебе посылаю

Стих Каллимаха. Его я для тебя перевел.

Так не считай, что советы твои, словно ветер летучий,

Словно туман, из души вмиг ускользнули моей,

Так тихонько скользнув, из-за пазухи девушки скромной

20 Яблоко падает вдруг — тайный подарок любви.[113]

В страсти забыла бедняжка, что скрыто за тонкой холстинкой.

Видит, что мать подошла. В страхе вскочила. Бежит,

Яблоко катится быстро, стремится шурша по наклону,

На виноватом лице вспыхнул румянец стыда.

Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира,

Кто восхождение звезд и нисхожденье постиг,

Понял, как пламенный блеск тускнеет бегущего солнца,

Как в им назначенный срок звезды уходят с небес,

5 Как с небесных путей к высоким скалам Латмийским

Нежным призывом любовь Тривию сводит тайком,[114] —

Тот же Конон[115] и меня увидал, косу Береники,[116]

Между небесных огней яркий пролившую свет,

Ту, которую всем посвящала бессмертным царица,

10 Стройные руки свои к небу с молитвой воздев,

Тою порою, как царь, осчастливленный браком недавним,

В край ассирийский пошел, опустошеньем грозя,

Сладостный след сохраняя еще состязанья ночного,

Битвы, добывшей ему девственных прелестей дань,

15 Разве любовь не мила жене новобрачной? И разве,

Плача у ложа утех между огней торжества,

Дева не лживой слезой омрачает родителей радость?

Нет, я богами клянусь, — стоны неискренни дев.

В том убедили меня стенанья и пени царицы

20 В час, как на гибельный бой шел ее муж молодой.

Разве ты слезы лила не о том, что покинуто ложе,

Но лишь о том, что с тобой милый твой брат[117] разлучен?

О, как до мозга костей тебя пронзила тревога,

Бурным волненьем своим всю твою душу объяв!

25 Чувства утратив, ума ты едва не лишилась, а прежде,

Знаю, с детства еще духом была ты тверда.

Подвиг забыла ли ты, который смутит и храбрейших,

Коим и мужа и трон завоевала себе?[118]

Сколько печальных речей при проводах ты говорила!

30 Боги! Печальной рукой сколько ты вытерла слез!

Кто из бессмертных тебя изменил? Иль с телом желанным

В долгой разлуке бывать любящим так тяжело?

Кровь проливая быков, чтобы муж твой любимый вернулся,

Ты в этот час и меня всем посвящала богам, —

35 Лишь бы вернуться ему! А он в то время с Египтом

В непродолжительный срок Азию пленную слил.

Сбылись желанья твои — и вот, в исполненье обетов,

Приобщена я как дар к хору небесных светил.

Я против воли — клянусь тобой и твоей головою! —

40 О, против воли твое я покидала чело.

Ждет того должная мзда, кто подобную клятву нарушит!

Правда, — но кто ж устоит против железа, увы?

Сломлен был силой его из холмов высочайший, какие

Видит в полете своем Фии блистающий сын,[119]

45 В те времена, как, открыв себе новое море, мидяне

Через прорытый Афон двинули варварский флот.[120]

Как устоять волосам, когда все сокрушает железо?

Боги! Пусть пропадет племя халибов[121] навек! —

Этот народ стал первым искать рудоносные жилы

В недрах земли и огнем твердость железа смягчать!

Срезаны раньше меня, о судьбе моей плакали сестры, —

Но в этот миг, бороздя воздух шумящим крылом,

Одноутробный брат эфиопа Мемнона,[122] Локридской

Конь Арсинои,[123] меня в небо унес на себе.

55 Там он меня поместил на невинное лоно Венеры,[124]

Через эфирную тьму вместе со мной пролетев.

Так Зефирита сама — гречанка, чей дом на прибрежье

Знойном Канопа,[125] — туда древле послала слугу,

Чтобы сиял не один средь небесных огней многоцветных

60 У Ариадны с чела снятый венец золотой,[126]

Но чтобы также и мы, божеству посвященные пряди

С русой твоей головы, в небе горели меж звезд.

Влажной была я от слез, в обитель бессмертных вселяясь,

В час, как богиня меня новой явила звездой.

65 Ныне свирепого Льва я сияньем касаюсь и Девы;

И — Ликаонова дочь — рядом Каллисто со мной.

К западу я устремляюсь, на миг лишь, вечером поздним,

Следом за мной в океан медленный сходит Боот.[127]

И хоть меня по ночам стопы попирают бессмертных,

70 Вновь я Тефии седой возвращена поутру.

То, что скажу, ты без гнева прими, о Рамнунтская Дева,

Истину скрыть никакой страх не заставит меня, —

Пусть на меня, возмутясь, обрушат проклятия звезды, —

Что затаила в душе, все я открою сейчас:

75 Здесь я не так веселюсь, как скорблю, что пришлось разлучиться,

Да, разлучиться навек мне с головой госпожи.

Волосы холить свои изощрялась искусная дева, —

Сколько сирийских мастей я выпивала тогда!

Вы, кого сочетать долженствует свадебный факел!

80 Прежде чем скинуть покров, нежную грудь обнажить,

Юное тело отдать супруга любовным объятьям,

Мне из ониксовых чаш радостно лейте елей;

Радостно лейте, молясь о всегда целомудренном ложе.

Но если будет жена любодеянья творить,

85 Пусть бесплодная пыль вопьет ее дар злополучный, —

От недостойной жены жертвы принять не могу.

Так, новобрачные, — пусть и под вашею кровлей всечасно

Вместе с согласьем любовь долгие годы живет.

Ты же, царица, когда, на небесные глядя созвездья,

90 Будешь Венере дары в праздничный день приносить,

Также и мне удели сирийских часть благовоний,

Не откажи и меня жертвой богатой почтить.

Если бы звездам упасть! Вновь быть бы мне царской косою!

О, если б вновь Водолей близ Ориона сиял!

То, что стесненный судьбою и горем подавленный тяжким

Шлешь ты мне это письмо, краткое, полное слез,

Пишешь, что ты, средь пенных валов потерпевши крушенье

Смертной достигнув черты, помощи ждешь от меня,

5 Что на твоем одиноком, покинутом ложе Венера

Ночью забыться тебе сладостным сном не дает

И что в бессонную ночь беспокойную душу не могут

Музы тебе усладить песнями древних певцов, —

Радостно мне потому, что другом меня ты считаешь,

10 Если Венеры и Муз ищешь даров у меня.

Но узнай же и ты о моих злоключениях, Аллий,

И не подумай, что я гостеприимство не чту.

Внемли, в какую пучину Судьбы я сам погрузился,

Чтоб у несчастного ты счастья даров не просил.

15 Только успел я надеть на себя белоснежную тогу,

В лучшую пору, когда жизнь расцветала весной;

Вдоволь шутил я тогда и чужд не остался богине,

Что с треволненьями слить сладкую горечь могла.

До в беспредельной печали смерть брата эти забавы

20 Разом умчала. О брат! Горе, ты взят у меня!

Хрупкое счастье мое ты навеки сломал, умирая,

Вместе с тобой погребен мой опечаленный дом.

Вместе с тобою погибли и радости все; их питала

Прежде, при жизни твоей, милого брата любовь.

25 С гибелью брата изгнал навек я из сердца все эти

Страсти мои, из души все наслажденья изгнал.

Пишешь ты: «Стыд и позор оставаться в Вероне Катуллу:

Там ведь любой человек, если он лучше других,

Мерзнет в постели один и никак не может согреться».

30 Аллий, ведь то не позор, это скорее — беда.

Так извини, коль даров, что хотел от меня получить ты,

Не посылаю тебе: скорбь их взяла у меня.

Даже и книг у меня совсем немного с собою,

Ибо я в Риме живу: в Риме мой истинный дом.

35 Там жилище мое, и там моя жизнь протекает:

Вместе со мной лишь один ларчик приехал сюда.

Раз это так, не подумай, что я по умыслу злому

Так поступаю, что я душу тебе не открыл.

Пусть на просьбу твою я ни тем, ни другим не ответил:

40 Все бы я отдал тебе, если бы только имел.

Но не могу умолчать, о богини, в чем Аллий мне подал

Помощь свою и о том, как я обязан ему:

Чтобы бегущая жизнь в приносящих забвенье столетьях

Рвение это его тьмой не покрыла ночной:

45 Вам я поведаю, вы же поведайте тысячам многим,

Сделайте так, чтобы лист ветхий о нем говорил.

………

Чтобы посмертно обрел славу все большую он,

Чтобы паук, в вышине паутину тонко свивая,

50 Той паутиной покрыть Аллия имя не мог.

Знаете вы ведь, какую тогда Амафунта богиня

Мне причинила печаль, что мне пришлось пережить;

Был я огнем опален, словно скалы Тринакрии, словно

Воды Малийских ключей, бьющих вблизи Фермопил.

55 Скорбные очи мои в постоянном истаяли плаче,

Горестный дождь орошал впалые щеки мои.

Словно источник, что бьет из-под мохом поросшего камня,

С горной вершины летит, ярко на солнце блестя,

И упадает, крутясь, с крутизны обрыва в долину,

60 Где, пробежав поперек людной широкой тропы,

Он облегченье несет истомленным зноем прохожим,

В дни, когда в трещинах вся почва сожженых полей;

Иль словно мягкий порыв попутного ветра, который

Кастор с Поллуксом пошлют, внявши мольбам моряков

65 В час, когда по морю их бросает черная буря, —

Точно такой для меня Аллия помощь была.

Он до широких пределов раздвинул стесненное поле,

Он же мне дом даровал, мне и моей госпоже,

Рядом с которой взаимной любовью я наслаждался.

70 В дом мой богиня моя чистая тихо вошла

И на пороге, натертом до блеска, опершись стопою,

Яркий поставила свой крепко она башмачок;

Так Лаодамия древле, пылая любовью горячей,

К Протесилаю пришла, к милому мужу в чертог.

75 Тщетно воздвигнут он был, ибо жертва священная кровью

Не утолила еще в небе живущих богов.

Дева Рамнунта, пускай ни к чему не стремлюсь я так сильно,

Что против воли владык дерзко творит человек.

И Лаодамия, лишь потеряв супруга, узнала,

80 Как этот жертвенник ждал крови, угодной богам;

Прежде пришлось из объятий ей выпустить милого мужа,

Нежели зиму одну, зиму другую она

В долгие ночи свою ненасытную страсть утолила,

Чтобы могла она жить, брака конец пережив.

85 Ведали Парки — недолго он будет с любимою, если

Воином к стенам твоим он поспешит, Илион:

Ибо в то время уже похищеньем Елены знатнейших

Троя аргивских мужей стала к себе привлекать.

Троя (о ужас!) — могила для Азии и для Европы,

90 Троя — безвременный прах доблестей всех и мужей;

И не она ль причинила погибель злосчастную брату

Милому. Брата навек милого я потерял!

Брат мой несчастный, увы, лишенный света земного,

Вместе с тобой погребен мой опечаленный дом,

95 Вместе с тобою погибли и все мои радости также, —

Нежной любовью своей ты их лелеял живой.

Ныне далеко тебя, не среди погребений знакомых

И не близ праха родных похоронили, мой брат,

В Трое распущенной, в Трое твоя злосчастная урна

100 В поле зарыта чужом, там, возле края земли.

В дальней стране, куда, — повествует молва, — поспешала

Греции юность, очаг бросив Пенатов своих,

Чтобы, ликуя, Парис, похитив неверную, с нею

В брачном покое не мог мирно часы проводить.

105 Вот, Лаодамия, вот причина того, что был отнят

Милый супруг у тебя, жизни милей и души.

Ты же с такой высоты всеобъемлющей жаркой любовью,

Словно с обрыва, была брошена в пропасти зев;

Пропасть та, говорят, близ Пенея Килленского почву

110 Тучную, влагу впитав, всю осушает собой;

Некогда вырыл ее, сердцевину горы прорубивши

Амфитриона, твердят, сын, но не истинный сын.

В пору, когда он сразил Стимфалийских чудовищ стрелою

Верной своей, как велел низкий властитель ему.

115 Чтобы все больше богов вступало в небесные двери.

Чтобы недолго еще Геба невинной была.

Но у любви у твоей глубина той пропасти глубже;

Ею научена ты с кротостью иго терпеть:

Ибо не столь драгоценен годами согбенному деду

120 Поздно родившийся внук, дочки единственный сын.

Кто, наконец обретенный, явился наследником деда.

Имя которого тот внес в завещанье свое,

Радость бесчестной родни, осмеянья достойной, нарушив

И от своей седины коршуна прочь отогнав;

125 И белоснежному так голубку не рада подружка

Та, что бесстыдней еще, как повествуют о том,

С клюва язвящего рада без счета срывать поцелуи,

Нежели женщина, в ком вечно желанья кипят.

Ты же одна победила их всех, одержимых страстями,

130 Соединившись навек с русым супругом своим.

Или ни в чем, иль в малом совсем лишь ей уступая,

Ты, мой светоч, придя, крепко прильнула ко мне;

Как беспокойный тогда Купидон вкруг тебя увивался,

В желто-шафранной своей тунике, ясный, блистал.

135 Но хоть она и бывает Катуллом одним недовольна,

Тайны редких измен скромной простим госложе,

Чтобы несносными мы, по обычаю глупых, не стали.

Часто Юнона сама, вышняя между богинь,

Зная супруга вину, разгоревшийся гнев умеряла,

140 Хоть и не раз изменял ей Громовержец тайком.

Люди земные отнюдь не должны равняться с богами,

………

………

Сбрось же ты бремя, оно старцам дрожащим под стать.

Все же вошла она в дом, не отцовской рукою ведома,

В дом, что Ассирии был залит духами тогда;

145 Много чудесных даров мне той ночью она подарила,

Их для меня отняла тайно у мужа она.

Хватит с меня и того, что мне одному достается

День, что отметит она, камешек белый избрав.

Вот мой подарок тебе; как сумел, его в песню облек я,

150 Аллий, за много услуг он воздается тебе,

Чтоб не разъела твое щербатая ржавчина имя

Нынче и завтра и впредь в многие, многие дни.

Пусть же так много даров сегодня дарует Фемида,

Сколько дарила она доблестным древним мужам.

155 Счастлив ты будь и она, кто жизнью твоею зовется,

Также и дом твой, где мы с милой резвились моей;

Равно и тот, кто первым тебя нам передал, — Ансер,

Первый, откуда ко мне блага явились мои.

Всех предпочтенней — она, кто меня самого мне дороже;

Свет мой, пока ты жива, — сладостна жизнь для меня.

Зря удивляешься, Руф,[128] что такой не найдется бабенки,

Чтоб хоть однажды с тобой лечь согласилась в постель.

Редкий наряд посули — все равно уломать не сумеешь.

Жемчуг в подарок неси — толку и в жемчуге нет.

5 Слух нехороший идет: говорят, поселилась под мышкой

Дикая тварь у тебя — старый, вонючий козел.

Люди боятся его. И верно: скотина презлая.

Кто ж из красавиц, чудак, лечь пожелает с козлом?[129]

Только покажешься ты — и все обращаются в бегство.

10 Либо вонять перестань, либо пеняй на себя!

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

Запах козлиный ужасен, хоть будь он трикраты заслужен.

Злая подагра, увы, также несносная вещь!

Что ж, удивительно, значит, двойным наказаньем наказан

Недруг твой, кто у тебя отнял подруги любовь:

5 Только обнимется с ней, постигает обоих возмездье —

Вонь удушает ее. Мучит подагра его.

Лесбия, ты говорила когда-то, что любишь и хочешь

Только меня, что тебе даже Юпитер не мил.

Что ж, и тебя я любил, и не так, как подружку желают,

Нет же, как добрый отец любит родимых детей.

5 Знаю тебя я теперь, и хоть страсть меня мучает жарче,

Много дешевле ты все ж, много пошлей для меня.

Что же случилось? Твое безрассудство виной, что любовник

Жаждет тебя все сильней, но уж не может любить.

Нет, не надейся приязнь заслужить и признательность друга.

Благочестивой любви лучше в награду не жди!

Неблагодарность царит, добро не приносит награды,

Где уж награды! Добро горечь родит и тоску.

5 Так и со мною. Врагом моим злейшим и самым жестоким

Тот оказался, кому другом и братом я был.

Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может

Преданной дружбой, как я, Лесбия, был тебе друг.

Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,

Не было в мире еще крепких и вяжущих уз.

5 Ныне ж расколото сердце. Шутя ты его расколола,

Лесбия! Страсть и печаль сердце разбили мое.

Другом тебе я не буду, хоть стала б ты скромною снова,

Но разлюбить не могу, будь хоть преступницей ты!

Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно

В том убежденье, что жизнь он благочестно провел,

Веры святой не пятнал никогда, в договоры вступая,

Ради обмана людей всуе к богам не взывал, —

5 То ожидает тебя, за долгие годы, от этой

Неблагодарной любви много отрады, Катулл.

Все, что сказать человек хорошего может другому

Или же сделать кому, — сделал ты все и сказал.

Сгинуло, что недостойной душе доверено было…

10 Так почему же теперь пуще терзаешься ты?

Что не окрепнешь душой, себе не найдешь утешенья,

Гневом гонимый богов, не перестанешь страдать?

Долгую трудно любовь пресечь внезапным разрывом,

Трудно, поистине так, — все же решись наконец!

15 В этом спасенье твое, решись, собери свою волю,

Одолевай свою страсть, хватит ли сил или нет.

Боги! Жалость в вас есть, и людям не раз подавали

Помощь последнюю вы даже на смертном одре,

Киньте взор на меня, несчастливца, и ежели чисто

20 Прожил я жизнь, — из меня вырвите черный недуг!

Оцепенением он проникает мне в члены глубоко,

Лучшие радости прочь гонит из груди моей.

Я уж о том не молю, чтоб она предпочла меня снова

Или чтоб скромной была, — это немыслимо ей,

25 Лишь исцелиться бы мне, лишь мрачную хворь мою сбросить.

Боги! О том лишь прошу — за благочестье мое.

Руф! Я когда-то напрасно считал тебя братом и другом!

Нет, не напрасно, увы! Дорого я заплатил.

Словно грабитель подполз ты и сердце безжалостно выжег,

Отнял подругу мою, все, что я в жизни имел.

5 Отнял! О, горькое горе! Проклятая, подлая язва!

Подлый предатель и вор! Дружбы убийца и бич!

Плачу я, только подумаю: чистые губы чистейшей

Девушки пакостный твой гнусно сквернит поцелуй.

Но не уйдешь от возмездья! Потомкам ты будешь известен!

10 Низость измены твоей злая молва разгласит!

Лесбий[130] красив? Ну еще бы! Он Лесбии нравится больше,

Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом твоим.

Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом,

Если хоть трое друзей в рот поцелуют его.

Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,

Иль даже то, что милей света чудесного глаз,

Не отнимай же того у меня, что намного дороже

Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!

Лесбия вечно меня при муже бранит и поносит.

Это осла и глупца радует чуть не до слез.

Вовсе ослеп ты, дурак! Ведь будь я забыт и покинут,

Так замолчала б она. Если ж шумит и кричит,

5 Помнит, наверно, меня. Нет, больше, во много раз больше!

Лесбия сердится. Что ж? Лесбия любит меня!

И ненавижу ее и люблю. «Почему же?» — ты спросишь.

Сам я не знаю, но так чувствую я — и томлюсь.

Квинтию славят красивой. А я назову ее стройной,

Белой и станом прямой. Все похвалю по частям.

Не назову лишь красавицей. В Квинтии нет обаянья,

В теле роскошном таком искорки нету огня.

5 Лесбия — вот кто красива! Она обездолила женщин,

Женские все волшебства соединила в себе.

Геллий, скажи, кто с сестрою, кто с матерью долгие ночи

В блудной проводит игре, скинув плащи на постель,

Кто отнимает у дяди законное право супруга,

Геллий, скажи мне, в грехе можно ль позорней погрязть?

5 Нет! От такого стыда не очистит пучина Тефии,

Клейм не отмоет таких влаги отец — Океан.

Нет, преступлений гнуснейших уже совершить невозможно,

Пусть даже, свесившись вниз, сам пожираешь себя!

Лесбия вечно ругает меня. Не молчит ни мгновенья.

Я поручиться готов — Лесбия любит меня!

Ведь и со мной не иначе. Ее и кляну и браню я

А поручиться готов — Лесбию очень люблю!

Нет, чтоб тебе угодить, не забочусь я вовсе, о Цезарь!

Знать не хочу я совсем, черен ли ты или бел.

«Смирну» Цинна издал.[131] С тех пор как он ее начал,

Девять зим пронеслось, девять собрали мы жатв.

Тысячи тысяч стихов меж тем Гортензий напишет

………

5 «Смирны» слава дойдет до глубоких потоков Сатраха,[132]

«Смирну» седые века будут читать и читать, —

В Падуе, где родились, «Анналы» Волюзия сгинут,

Часто скумбрию в них будет купец одевать.

Друга маленький труд пусть мне лишь по сердцу будет

10 Пусть надутым стихом радует чернь Антимах.

Если печаль о потере на сладкую радость почившим

В вечно немые гроба может сойти, о мой Кальв,

Если былую любовь оживляют горячие слезы,

Дружбы покинутой плач, воспоминанья утрат,

5 Знаю, о жизни ушедшей Квинтилия[133] в гробе не тужит,

Нет же, гордится она верной любовью твоей.

Веттий-подлец, о тебе скажу я по полному праву

То, что о льстивых глупцах люди всегда говорят:

Выгоду чуя свою, любому не только что пятки —

Задницу ты облизать грязным готов языком.

5 Если нас всех погубить ты когда-нибудь вздумаешь, Веттий,

Чуточку рот приоткрой — сразу и делу конец.

Много морей переплыв и увидевши много народов,

Брат мой,[134] достиг я теперь грустной гробницы твоей,

Чтобы последний принесть тебе дар, подобающий мертвым,

И чтобы имя твое, пепел печальный, призвать.

5 Рок беспощадный пресек твою жизнь, он навеки похитил,

Брат злополучный, тебя, сердце мое разорвав.

Что же, прими эти жертвы! Обычаи древние дедов

Нам заповедали их — в грустный помин мертвецам.

Жаркой слезою моей они смочены, плачем последним.

Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!

Если когда-либо другу, надежному, верному другу,

Истинный, преданный друг тайны свои доверял,

Значит, вполне на меня положиться ты можешь, Корнелий.[135]

Я ведь второй Гарпократ,[136] так я умею молчать.

Если десять сестерциев ты возвратишь мне, Силон мой,

Так уж и быть, примирюсь с тем, что ты дрянь и нахал.

Если же деньги мои зажилить решил, то хотя бы

Сводником быть перестань, сводник ты, дрянь и нахал.

Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом

Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня.

Нет не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.

Вам же с Таппоном во всем чудится бог знает что!

Ментула прет на Парнас.[137] Да навозными вилами Муза

Гонит шута кувырком. Ментула в пропасть летит.

Если желанье сбывается свыше надежды и меры,

Счастья нечайного день благословляет душа.

Благословен же будь, день золотой, драгоценный, чудесный,

Лесбии милой моей мне возвративший любовь.

5 Лесбия снова со мной! То, на что не надеялся, — сбылось!

О, как сверкает опять великолепная жизнь!

Кто из людей счастливей меня? Чего еще мог бы

Я пожелать на земле? Сердце полно до краев!

В час, когда воля народа свершится и дряхлый Коминий

Подлую кончит свою мерзостей полную жизнь,

Вырвут язык его гнусный, враждебный свободе и правде.

Жадному коршуну в корм кинут презренный язык.

5 Клювом прожорливым ворон в глаза ненасытные клюнет,

Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро.

Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты сказала.

Будем друг другу верны и не узнаем разлук!

Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала!

Пусть ее слово идет чистым от чистой души!

5 Пусть поживем мы в веселье спокойные, долгие годы,

Дружбы взаимной союз ненарушимо храня.

Консулом выбран Помпей был впервые. Владели Муциллой[138]

Двое тогда. А теперь? Избран вторично Помпей.

Двое остались двоими. Но целые полчища новых

Встали за ними. Мой бог! Пышная жатва греха!

Ментула славным поместьем владеет на склонах Фирманских.[139]

Много диковинок там, много различных чудес.

Рыбная ловля, охота звериная, пашня, покосы —

Все ни к чему! Все добро в прорву у мота идет.

5 Пусть он ужасно богат, в кошельке ни полушки у мота,

Пусть превосходен дворец, сам побирается он.

Геллий! Давно и прилежно искал я по лавкам и рынкам

Песнь Каллимаха. Ее в дар я готовил тебе.

Я примириться с тобою хотел, чтоб стрел ядовитых,

Целясь в Катуллову грудь, ты не спускал с тетивы.

5 Вижу теперь, что трудился напрасно! Пропали старанья!

Тщетно тебя я просил. Так берегись же, дружок!

В складках накидки моей обессилев, замрут твои стрелы.

Слов же моих острие неотвратимо. Ты — мертв!