Лишние дни

ЭПИЛОГ

Бар забит до отказа студентами: MTV, дешёвое пиво и вино на разлив в пол-литровые кружки — это привлекает. Мне всегда нравилось в «Данилке».

— Мы будем вечны! — кружки сталкиваются с радостным позвякиванием.

Барменша, симпатичная зайка, переключает на новости и делает звук громче. Из зала суда под комментарии репортёра выводят грузного мужчину. Глаза его выпучены, лицо вспотело. Мужчина плачет. Мужчину зовут Андрэ Дюваль, он канадец, бизнесмен, хозяин фирмы, торговавшей с Кубой насосами и очистными сооружениями. За эту торговлю ему впаяли пять лет строгача: он, оказывается, нарушил американское эмбарго на торговлю с Кубой. И вот теперь канадец отправляется в тюрьму, ибо с девяносто шестого года в США действует закон об ответственности иностранных компаний, нарушающих американское эмбарго.

Насквозь светлый и весь в блёстках Слон смотрит на экран и ухмыляется.

Наклоняюсь к нему и шепчу на ухо:

— Слон, а куда ты пропал, а? Признавайся?

— Меня СБУ повязала.

— Ну и?

— Не ну и, не запрягал. Да и не могу я тебе ничего рассказать — я дал подписку о неразглашении. Короче, шлёпнули меня, да и всё…

— Дрон, который час? — Амбал развлекается.

— Без пятнадцати четырнадцать…

— Давайте выпьем за первого и единственного национального героя Украины!

— За кого это?

— За Бен Ладена, конечно, за кого ж ещё?!

Пьём. Святой человек — за такого не грех.

— Ёбана хуй, янки вообще в последнее время распадлючились!

— Пацаны, я не удивлюсь, если они Украину заклеймят столпом исламского фундаментализма! У этих придурков наглости хватит…

— Слышал, Костик пить бросил? — Дрон задумчиво рассматривает содержимое своего портмоне, сплёвывает и ждёт моей реакции.

— Пиздят.

— Может и пиздят, а я вчера его видел. Говорю: «Костик, идём, я тебя пивом угощу». А он не пошёл.

— Спешил. Дела.

— Ты сам понял, чо сказал? Какие могут быть дела, шоб от халявного пива отказаться? Ебанулся Костик окончательно — вот и все его дела.

Борода сидит молча, высматривая на пластиковой поверхности стола тайные смыслы царапин. Не к добру это. Ну вот, начинаются проповеди подгулявшего апостола:

— Вам всем насрать на Украину!! — указующий перст упирается в перепуганную девчушку за соседним столиком, в баре повисает тишина. — Вы все выучитесь и съебётесь отсюда на хер. А на Украину вам насрать!!

Лихорадочный блеск линз, надрыв в голосе а-ля Высоцкий:

— И езжайте в свою ёбаную Америку!! Пиздуйте на хуй!! На Украину вам насрать!

— Да, Макс, ты прав, — Амбал смотрит ему прямо в глаза, не мигая. — Мы в жопе. Это факт. Эта страна в жопе. Украина глубоко в прямой кишке. Признай это.

— Ну… — в завитках бороды появляется неуверенность.

— Нет, ты признай.

— Хорошо, — каждое слово как кровь горлом. — Признаю. Но…

— А русские нет. Русские медленно, но ползут к светлому будущему.

— Понятное дело: у москалюк же алмазы есть, газ и бесконечная гражданская война.

— Шо?

— Алмазы. В Якутии.

— Алмазы? Да хуй с ними, с алмазами. Всё равно мы в жопе.

— Хорошо. Признаю. А выход есть?

— Выход? Есть! Пурген!

— Не понял?

— Нас надо высрать! Понял?

— Нет.

— Я тоже. Всё равно не поможет: если нас высрать, мы подохнем как глисты. От свежего воздуха.

Макс плачет — ему не нравиться быть глистом, ему хочется жить:

— И никто нам не поможет?

Он уже месяц женат.

Когда на свадьбе тамада потребовала рассказать, как он познакомился с Наденькой, Борода честно поведал: «Стоим мы с Зомби в пивнухе, с бодуна, а тут она заходит».

— И никто нам не поможет?

— Этой стране могут помочь только позеленевшие алкоголики с Марса, или иная подобная пиздобратия. Может, наверное, и Господь, тот, с «торпедой» под стигматами. Из воды вино, круто, да? Он может вытащить нас из своей запревшей задницы. Но я не верю в НЛО, я атеист.

— Зелёные нам точно не помогут, — поддакиваю Веталу. — Знаю я одного, с антеннками. Нравиться ему у нас. Говорит: пока бабы дают, здесь круче, чем в раю. — Выдерживаю паузу, пока все они, и живые и те, кто с нимбами, похожими на рожки, посмотрят на меня.

Сейчас я буду говорить монументальные фразы, можно конспектировать.

— Слушайте меня, парни. Сегодня мы нарушили первый пункт нашего негласного табу: не говорить во время возлияний о политике. Второй пункт: не говорить — тоже во время — о компьютерах. Первый нарушили, поэтому мне… я хочу… Слушайте, парни. Наша вера — мутный презерватив. Наша мечта — гранёный стакан. И ещё — мы не любим свою Родину. Мы обожаем деньги и унижать других. В детстве я доверял Киру Булычёву. Давно это было. А теперь я знаю, Оруэлл прав: «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно».

— Шакил, ты чо? Ёбнулся?

— Нет. Просто я не фанат «Динамо Киев». — В носоглотке противно пересыхает. — Амбал, ты дохлый такой прикольный. Ты веришь мне, Амбал?

— Верю, Шурик, верю. — Амбал искрится золотом и перламутром, блёстки до рези в глазах.

Я отворачиваюсь, ухожу: вы слышите шелест моих пяток? — мокасины скользят по кафелю бара. А в глазах размытые силуэты друзей — пугливо нечёткие — от слёз, наверное.

Я иду и чувствую, как в моих волосах топорщатся орлиные перья, а пальцы сжимают томагавк — Я, Чингачгук!

Я ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН.

Меня хватают за скальп, но я не дамся — прерия ещё обагрится кровью бледнолицых, а вигвамы вождей надолго забудут о трубках мира, я не позволю, я… Дайте мне огненной воды!!

— Ебать, Шакил, нажрался. Макс, помоги.

— Слышь, Дрон, а куда его? Только не ко мне…

Никто из нас и представить не мог, что именно тогда в штате Миссури на авиабазе Уайтмен открывается специальный ангар, в котором постоянно поддерживается определённый микроклимат — обшивка малозаметного бомбардировщика Б-2А «Спирит» имеет нежное радиопоглощающее покрытие, плохо переносящее атмосферное воздействие.

Капитан Кен Двили, шутя и свойски подмигивая, в тысячный раз рассказывает напарнику, как его сбил «этот чёртов МиГ-29». Ф-117 развалился прямо в воздухе — в тридцати двух километрах от Белграда. Кен в тысячный раз с придыханием смеётся и в тысячный раз забывает поведать, как он семь часов молился Господу Богу, пока командос не нашли его — чуть раньше югославской полиции. Его переправили на авиабазу Авиана в Северную Италию. Кен в тысячный раз промолчит о том, что в поисково-спасательной операции был потерян вертолёт с бойцами спецназа на борту.

Вот «летающее крыло» выруливает на взлётно-посадочную полосу.

Пятнадцать километров над землёй в режиме радиомолчания.

Через тридцать семь часов «Спирит» будет над Запорожьем.

Я обожаю бродить по улицам, заткнув уши плеером и предварительно дёрнув для храбрости.

Машины гудят в пробках, а в наушниках рёв гитар. Народ матерится, тычась узелками пожитков мне в спину, — а я слушаю «It's on me». Есть только асфальт, музыка и мои неторопливые ноги. Падает снег — заторможено, с наплевательским отношением абсолютно ко всему.

Паника противно пахнет липким потом, а ведь минус двадцать. Перепуганные толпы спешат покинуть город — в стране объявлено военное положение! — на центральных улицах танки расчищают автомобильные заторы.

Турецкий десант высадился в Крыму. Янычаров встречали хлебом и солью.

Ровно пять часов и шестнадцать минут назад президент Соединённых Штатов Америки заявил о нанесении ядерного удара по крупнейшим городам Украины, укрывающей на своей территории международного террориста Усаму Бен Ладена. И чтоб поверили, уничтожил Запорожье…

Шоу начнётся спустя два часа сорок четыре минуты. О секундах мелочиться не будем. Не время.

Массовое мародёрство. НО пиво почему-то никто не берёт. Консервы, колбаса — это да, водка да. А вот пиво… Мне больше достанется.

Ёлы, оказывается, вот о чём я всю жизнь мечтал. Пролезть в разбитую витрину, через двери неинтересно. Выбирай, какое пивко больше нравится. Хочешь светлое? — нет проблем! Тёмное? — нэма пытань! «Балтика»? «Гёссер»? — да хоть ноги мой!

Спешу насладиться — столько сортов попробовать не успел. Опорожняюсь тут же, не отходя от кассы.

Бля, я же безмерно счастлив, мне не о чем жалеть — ЛИШНИЕ ДНИ?! — да какие они, в анус, лишние?! Моё всё, всё моё, не о чем жалеть — зола это всё. Скоро.

Мне всегда хотелось написать роман о моих друзьях, о наших синьках — роман в трёх томах, и назвать «Пиво и водка», по аналогии с «Война и мир». Но без войны. Жаль, без войны не получится. Да и романа не будет: не успел я, всё как-то времени не было. А начиналось бы сиё творение так.

Однажды кто-то слишком трезвый посмотрит на меня и скажет:

— Ты не родился в рубашке. Ведь что такое счастье? Не знаешь? Так зачем тебе неизвестно что?! Ты выбрал здоровье, и всё, и не нужны тебе всякие глупости. Ты родился в противогазе и с одноразовым шприцем вместо члена. Ты — 199-й чернобыльский мутант.

А я в ответ закашляюсь и сплюну кровью, скривлюсь от боли и перепугано полезу рукой в расстёгнутую ширинку…

Да, именно так.

Я бы поставил точку в конце, вышел на площадь: там бы стояли ВСЕ ОНИ — живые и вечно живые. И я сказал бы им речь. Я залез бы на высокую трибуну, жадно припав к рупору.

Мы не панки.

И никогда панками не были.

Мы не торчали от «Sex Pistols», нам хватало «Offspring». Ни у кого из нас хаер не подпирал небо гордым дрэдом фиолетового цвета, но все мы были презираемы — за длинные патлы, серебро в ушах и грязную рванину на теле.

Мы не панки.

И никогда панками не были.

Никто из нас не нюхал кокаин, не портил вены иглой. У нас нет потребности накружить дядьку и вмазаться чёрным. Нам это не нужно — мы расслаблялись иначе.

Мы не уходили из дома, не жили в коммунах — мы обитали в подъездах, курили на крышах, бренчали на кухнях и тискали девочек в беседках детских садов. Мы лояльны, Пан Президент! Мы не толпились на демонстрациях и не поддерживали акции протеста — мы не верим, что ЗДЕСЬ можно хоть что-то изменить к лучшему — мы ненавидим политику больше, чем политиков.

Мы думали, что LIVE FAST, DIE YOUNG будет нашим девизом до конца — к сожалению, мы не ошиблись. Трупы, которые остались после нас, вряд ли хороши даже в качестве навоза: этим пеплом можно удобрять разве что минные поля.

Мы не панки.

Мы даже не рокеры.

Просто у нас была такая игра. Просто у нашей игры были такие правила.

И, похоже, нам скучно играть по старым правилам: наши машинки, танчики и пасочки не помещаются в развалившейся песочнице. Пора подняться, отряхнуться и топать продавать себя. Чтобы купить других.

Всему своё время.

Да, именно так я и закончу свою речь: «Всему своё время». Это мудро звучит. А ОНИ ВСЕ — живые и вечно живые — захлопают и улыбнутся до ушей, и мы будем счастливы, мы будем вечны. Только я никогда не скажу эту речь. И мы, молодые, никогда не потопаем продавать себя — чтобы купить других! — потому что сегодня всё закончится.

Дальше — ВЕЧНОСТЬ. Или пустота. Или Бог. А впрочем, какая разница?

— Молодой человек, вы не подскажите который час? — рядом со мной тётенька бомжеватого телосложения. Пиво пьёт. Трофейное. — А то все суетятся, спешат куда-то. Вы случаем не в курсе? Революция, да? Ленин и броневик?

— Шо-то вроде того.

— Дядя, бутылочку оставите? — маленький мальчик сквозь бельмо враждебно поглядывает на тётеньку.

И правильно делает, ибо она принимает стойку «Бобик, куси дядю за попу!»

— Мальчик, ты здесь пролетаешь, как белый лебедь! — произнесено с гайморитным прононсом и настолько высокопарно, что меня сгибает от хохота.

Я иду от магазина к магазину, от ларька к ларьку.

Я чувствую приближение асфальтной болезни…

Интересно вот так лежать на льду и смотреть в небо, и думать о том, что скоро Новый Год. Я удачно упал: ни руки, ни ноги теперь не шевелятся — значит, спешить не надо. Круто: ёбнуться на спину и при этом расшибить себе лоб — до крови.

Не видно ни одной звезды.

Мистер Воннегут в этом месте написал бы «Такие дела». А я что лучше? Поэтому: такие дела.

Становится как-то не по себе, когда не тают снежинки на лице.