Листья коки

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Глава девятая ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀СВЕТЛОЕ пятно, мерцающее в сумраке ночи, оказалось городом. Это гладкие, высокие стены домов отражали слабый блеск луны. Куско был столь огромен, что бегун, приблизившись к нему, невольно сбавил темп. Город ошеломил Синчи, подавил своим величием. Самые высокие горы не могли бы сравниться с ним. Он показался Синчи грозным, опасным чудовищем, спящим во тьме.

Другие города, которые случалось видеть Синчи, можно было охватить взглядом. Тут же фасады зданий, крыши, какие-то стены и башни возникали из темноты, все умножаясь, разбегаясь по равнине чуть ли не до бесконечности. В глухой полуночный час громадный город спал в тишине, таинственный и страшный.

Однако стража над запертыми городскими воротами бодрствовала и грозно окликнула бегуна. Когда же он потребовал, чтобы ворота открыли и пропустили его внутрь, воины ответили смехом.

Синчи на минуту смешался, не зная, что предпринять. Разумеется, солдаты, особенно те, что несут сторожевую службу в столице, люди более значительные и важные, нежели простой бегун. Они вправе смеяться над ним, гнать его.

В обычных условиях он присел бы возле дороги и с неисчерпаемым терпением, отличающим представителей его народа, стал бы дожидаться, когда откроются ворота. Однако за это время Синчи уже ощутил силу золотой бляхи и понял, что она и его делает человеком значительным. Поэтому он поборол обычную робость и требовательно крикнул:

— Если там есть кто-либо из главных, разбирающийся в знаках, пусть подойдет! Я прибыл по важному делу сына Солнца!

Он извлек из-за пазухи бляху и высоко поднял ее. Разумеется, с крепостных стен даже при свете факелов невозможно было различить, что он показывает, однако самый жест и слова гонца произвели впечатление. Через минуту из ворот вышел начальник стражи, увидел бляху и отступил на шаг в сторону.

— Можешь идти в город. Ты можешь войти куда угодно в любое время.

— Да. Я несу очень срочную весть и кипу. Где мне найти святейшего уильяк-уму?

Воин поглядел на восток. Там еще не видно было никаких признаков рассвета, но, несмотря на это, он решительно сказал:

— Уильяк-уму? Он, вероятно, уже в храме.

— В храме? Но в каком? Тут, наверное, много храмов.

Воин напыжился: он был житель столицы, Синчи же прибыл из далекой провинции.

— Разумеется. Вероятно, больше, чем тебе довелось видеть за всю свою жизнь. Однако сегодня все идут только в Кориканчу. Не знаешь, что это? Это самый большой, самый богатый храм во всем Тауантинсуйю. Там перед восходом солнца будет восседать на своем золотом троне сам сапа-инка Уаскар, и солнце там каждый год зажигает новый священный огонь.

Воин оглядел небо, затянутое плотной пеленой туч, но Синчи не уловил его беспокойства. Синчи торопливо расспрашивал:

— Перед восходом сам сын Солнца будет в храме? О, тогда я должен торопиться, чтобы вовремя найти святейшего уильяк-уму и вручить ему кипу. Покажи мне дорогу.

Тот махнул рукой.

— Иди никуда не сворачивая. Попадешь прямо туда. Все будут спешить только в Кориканчу.

Улица оказалась широкой, почти прямой и была вымощена гладкими каменными плитами. Тут было темнее, чем за пределами города, так как по обеим сторонам вздымались высокие, по преимуществу глухие стены. Кругом ни одного огонька.

Толстые сандалии бегуна застучали по камню, отдаваясь эхом среди улиц спящего города. Синчи попробовал идти тише, ступая легко, как на охоте.

Однако через минуту заметил, что он не один: город уже не спал. В темноте маячили силуэты множества закутанных в плащи людей, все громче звучали шаги. На бегуна, который по привычке снова ускорил шаг, никто не обращал внимания.

Синчи, обгоняя толпу, упорно стремился вперед. Воин был прав: все следовали только в одном направлении, не надо было даже и расспрашивать о дороге.

Потом Синчи увидел огни: множество факелов из смолистых ветвей толы и в их блеске — массивную кладку храма. Такого строения ему еще не приходилось видеть. Громадные стены были сложены из камней, так тесно пригнанных друг к другу и столь гладких, что они отражали свет, как металлическая поверхность. Широкие двери были распахнуты настежь, и внутри все сияло огнями.

Синчи сбавил шаг, потому что у храма стояла плотная, с каждой минутой увеличивающаяся толпа. Но он упорно пробирался вперед, с удивлением замечая здесь множество инков и кураков в праздничных нарядах. Если даже они не могут проникнуть в храм, то как же он, обычный бегун, сумеет добраться до самого верховного жреца?

Он вспомнил о золотой бляхе, полученной от ловчего, вытащил ее и стал просить, чтобы его пропустили. Просил он, однако, тихим голосом, так как его смущали люди, застывшие в сосредоточенном ожидании.

Никто по-прежнему не обращал на него внимания, и, когда Синчи уже потерял надежду пробиться, он натолкнулся на какого-то важного инку, который стоял, завернувшись в плащ, и высокомерно поглядывал вокруг.

— Позволь мне пройти, великий господин, — несмело прошептал Синчи. — Я служу сыну Солнца…

Инка гневно обернулся, но взгляд его упал на золотую бляху, которую протягивал бегун. Лицо инки сохранило надменность, но глаза заблестели.

— Ты прибыл с важным известием?

— Да, великий господин. К самому уильяк-уму. Спешно.

Инка смерил бегуна взглядом, задумался на минуту, наконец слегка пожал плечами и повернулся. Голос его, привыкший отдавать приказания, особенно громко зазвучал над притихшей площадью.

— Эй, дайте гонцу дорогу! Он следует по приказанию сына Солнца. Расступитесь!

Все обернулись, толпа заволновалась, однако повелительный голос высокородного инки заставил ее расступиться быстро и послушно.

Перед Синчи образовался словно живой коридор, через который он пробежал, смущенный, почти испуганный. Свой золотой знак он держал высоко и, показывая всем, повторял:

— По велению сына Солнца. Срочно. По воле сына Солнца…

Знатный инка, который помог гонцу пройти, внимательно наблюдал за ним и едва слышно шепнул своему товарищу, также завернувшемуся в темный плащ:

— У него на бляхе знак главного ловчего. Кахид отбыл в уну Уануко, откуда направил срочного гонца к уильяк-уму. Он не воспользовался обычной службой часки, а послал специального нарочного. Неужели ему что-то уже известно?

— Этот человек прокрадывался тайком. Ты заметил, как он смутился, когда ты громко приказал очистить для него путь? Или это обычный часки, простак с захолустных дорог, растерявшийся в столице, или же ему приказано действовать тайно. — Он нагнулся к самому уху своего товарища: — Зачем ты помог ему пробраться? Кахид не наш человек…

— Но он посылает кипу к уильяк-уму. Уж жрец-то будет знать, как с этим поступить. Ты заметил, — добавил он через минуту, — как даже инки, стоящие в толпе, уступали ему дорогу? Достаточно только крикнуть: «По воле сына Солнца».

— Да. Но все-таки я должен поговорить с уильяк-уму. Нехорошо, что инки стоят перед храмом вместе с простым людом. Праздник — праздником, однако это унижает наше достоинство. Пусть отведут для инков отдельную площадку рядом с храмом, так продолжаться не может.

Его собеседник буркнул в ответ что-то невнятное.

Перед входом Синчи остановила стража, молодые рослые воины, но золотая бляха и магические слова «По воле сына Солнца» подействовали и тут. Стража расступилась, и Синчи в грязном, запыленном одеянии, в грубых сандалиях и в шерстяном, без всяких украшений шлеме на голове поднялся на широкие ступени храма.

Он ступал осторожно, так как зеркальная поверхность отшлифованных камней внезапно показалась ему более опасной, нежели обледенелые горные склоны на пути к Силустани. При виде высоких стражей, инков и жрецов, ожидающих на ступенях и у самых врат, при виде толпы, в глубоком молчании заполнявшей площадь, он окончательно растерялся.

Какой-то молодой жрец преградил ему дорогу, но, увидев бляху и расспросив гонца, приказал ему следовать за собой. И тут Синчи внезапно почувствовал себя утомленным. Утомленным настолько, что едва-едва плелся за провожатым. А что хуже всего — он вдруг все забыл. Забыл донесение. Помнил всю дорогу, а теперь, когда надо повторить его, забыл начисто. Испуганный, дрожащий, стоял он перед верховным жрецом и в растерянности показывал только золотую бляху.

— Ты прибыл от главного ловчего? Говори.

Синчи извлек из-за пазухи связку кипу и дрожащей рукой протянул ее жрецу.

— О святейший! Великий ловчий Кахид дал мне этот знак и кипу, приказав передать тебе…

Нет, он окончательно забыл слова донесения. В голове была пустота, вернее — полный хаос, вспоминались прежние пустячные послания, длинные истории, услышанные от начальника сторожевого поста, целые фрагменты эпоса «Апу-Ольянтай», пересказываемого обычно странствующими поэтами, но этот исключительной важности наказ вылетел из головы.

Он оглянулся, как бы ища спасения. Но верховный жрец понял иначе его движение и гневно бросил провожатому Синчи:

— Оставь нас!

Однако как раз в этот момент занавес на дверях внезапно взметнулся и в комнату ворвался другой служитель храма.

— Сын Солнца уже вступил на площадь. Сейчас начнется торжественная церемония!

— Явишься ко мне после обряда! — коротко приказал уильяк-уму и поспешно вышел.

Синчи остался один и минуту стоял неподвижно и только прерывисто дышал, словно после долгого бега. Светильник на специальной подставке тихо затрещал, и этот знакомый, привычный звук вернул его к действительности.

Ждать здесь пока вернется верховный жрец? Но тогда выяснится, что он забыл текст донесения. За это часки может поплатиться жизнью. Тело его бросят где-нибудь в горах на растерзание диким зверям и кондорам, его уже не превратят в почитаемую мумию, которая даст возможность вечного счастья в стране великого духа Виракочи.

Синчи непроизвольным жестом коснулся шеи. Золотая бляха, полученная от ловчего, по-прежнему болталась на ремешке. Уильяк-уму, занятый приготовлениями к большому празднику, забыл ее взять. Бляху, которая открывает все двери, предоставляет все, чего только пожелаешь.

Внезапная мысль, мысль-искушение вдруг осенила его: бежать! Не ожидать с покорностью мук смерти, а бежать.

Но одновременно с этим родилось и сомнение. Бежать? Но куда? Он тотчас же представил себе железную, продуманную, беспощадно осуществляемую организованность государства инков — Тауантинсуйю.

Оно разделено на четыре провинции, которыми управляют наместники, родичи царствующего сапа-инки. Провинции образуются из областей — уну; в каждой из них десять тысяч семей. Уну делятся на более дробные единицы, вплоть до самой мелкой — айлью, в которой десять семейств. Во главе каждой такой группы стоит старший, ответственный за все. Повсюду камайоки, тукуйрикоки. Всюду — сторожевые посты, а в более крупных городах — крепости.

Законы извечны, тверды, неумолимы. Земля, рудники, стада лам не могут быть чьей-то собственностью. Они общие. Никто не знает нужды. Стариков и больных опекает айлью, каждая семья получает дом, землю каждый год делят между всеми жителями айлью. Сперва на три части: для сына Солнца, для храма, для простого люда. Потом эта последняя часть делится между остальными по справедливости: каждому — тупу. На своем участке каждый работает как хочет, в одиночку, земли жрецов и властителей обрабатываются сообща. За этот труд, так же как и за строительство дорог, крепостей или храмов, каждый получает плату. Расплачиваются самым ходовым продуктом — сушеным мясом лам — чарки, а кроме того, одеждой, шерстью.

Никто не голодает, не страдает от холода, не остается без крова. Если ты расторопен и трудолюбив, можешь ткать из шерсти красивые ковры, пушистые плащи и накидки, украшенные замысловатыми фигурками, или даже пользующиеся огромным спросом наски, покрытые затейливым и сложным узором. Эти ковры в свою очередь обменивают на серебряные украшения, на глиняные сосуды, на все, что угодно. Каждый трудится, каждый получает то, что ему нужно.

Но… работу, на которую тебя определили, ты не имеешь права оставить. Если ты любишь лам и горы, любишь бродить с места на место и хочешь быть пастухом, пасти общественные стада, а камайок решит, что сейчас нужнее рудокопы, и прикажет тебе отправляться на рудники, то ты обязан это сделать. Если же тебе по душе обрабатывать землю, а прикажут строить дома или крепости, то, возможно, до самой смерти тебе так и придется усердно обтесывать и шлифовать камень, дабы, водруженные один на другой, они даже без раствора плотно прилегали друг к другу и выстояли бы века.

Но… если не нравится тебе в твоей долине, если у тебя возникнут нелады с айлью, если ты мечтаешь о путешествиях, хочешь узнать свет, — тебе не дозволено двигаться с места. Если, однако, в столице какой-либо из четырех провинций или в самом Куско высокие инки решат, что где-то люди чересчур расплодились, что где-либо не хватает земли или же что где-то еще по древнему племенному обычаю поклоняются камням, очертания которых напоминают человеческую фигуру, почитают священным животное — давний родовой тотем, либо исподлобья поглядывают на инков, а приказы их выполняют вяло — тотчас приходит кипу: переселить всю общину туда-то и туда-то. Бывает, очень далеко, в другой конец страны, в самую гущу незнакомых племен. Протестовать бесполезно.

И жену не можешь выбрать себе там, где захочешь. Во время праздника Райми, когда тебе исполнится двадцать четыре года, а девушке восемнадцать, камайок соединяет молодых в пары. Если и тебе и твоей избраннице подошел срок, если ты припас щедрый подарок кому следует, то получишь в жены ту, которую пожелаешь. Но если ты или она еще не достигли брачного возраста, если камайок почему-либо зол на тебя или же соперник преподнес ему более щедрый дар, то тебе остается только смотреть, как твою любимую отдают другому, а ты возьмешь ту девушку, которую тебе назначат.

Ты узелок на одном из кипу в столице провинции. Власти знают о твоем существовании, постоянно помнят о тебе и сами распоряжаются твоей судьбой. Им виднее, что тебе делать, что есть, как одеваться. Все установлено, предначертано свыше. В поле ты начинаешь работать строго по приказу, когда сапа-инка на священном поле у храма Солнца ударит о землю золотой мотыгой. Часки разнесут эту весть в самые отдаленные уголки государства, и только тогда тебе дозволено приступить к работе. Ткани для одежды получаешь определенные, даже украшения предписано иметь каждому племени свои, для каждой профессии особые. Даже форма черепа и та предписана свыше. Мальчикам, которым предстоит быть жрецами, сжимают черепа дощечками, так что лоб у них становится плоским, а голова приобретает удлиненную форму.

Без позволения, которое необычайно трудно получить, не разрешается покинуть деревню или город. Самовольно не сменишь и профессию. Власти знают о тебе и сами решают за тебя. Недаром по всем дорогам бегут часки, разнося кипу и устные приказания…

Справедливо с точки зрения закона, но бездушно и беспощадно. А люди обязаны повиноваться. Чтобы утешиться или забыться, они могут жевать листья коки. Листья коки, дарующие смирение, повышающие работоспособность, приносят и тупое успокоение.

Справедливо ли это? Инки и кураки не работают, они не связаны в своих поступках, само происхождение обеспечивает им должности камайоков, вождей или высоких жрецов, они берут себе в жены тех, кого пожелают. Но и они не имеют собственности. Получают дворцы, золото для украшений, ценные ткани из шерсти молодых вигоней, редкие кушанья, доставляемые издалека, но и у них нет собственности.

Один только сын Солнца, сапа-инка, владеет третьей частью всех земель. Сын Солнца — это сердце, символ и сила, на которой держится государство. Государство — это все, человек — ничто.

Куда же можно бежать, где укрыться в этом государстве? Беглеца задержит первый же камайок, каждый старейшина айлью, любой сторожевой пункт. Власти — всюду, часки мигом известят их.

Синчи вспомнилось недавнее известие: «Из Чапаса бежали двое. Переселенцы из племени сечура. Направляются либо к перевалу…»

И вдруг словно что-то озарило его память, будто вспыхнула искра во тьме. Синчи зашевелил губами и свободно начал: «Святейшему уильяк-уму докладывает Кахид, ловчий. Уну Уануко в опасности. Если сын Солнца отправится на охоту…»

Он засмеялся с облегчением. Он помнит. Ничто не угрожает ему.

Откуда-то издалека донесся могучий, ровный гул. Синчи сообразил, что это такое. Это Кориканча, главный храм, это праздник Райми, это приветствуют прибывшего сюда сына Солнца. Сбылись сокровенные, казалось, самые неосуществимые мечты Синчи! Он увидит этот величайший, священный праздник.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀