Литературная Газета 6446 ( № 3 2014)

Коллективный Гельман

Фото: ИТАР-ТАСС

Современный, едва лепечущий младенец уже не озадачивает родителей в утробе разъяснённым вопросом об энтропийной сущности "чёрного квадрата", а требует ответа - кто или что есть «гельман» и чем он отличается от «саурона»? Не разумея – человек ли это или же фантом-симулякр, заворожённый мантрами лукавых форматоров то ли коллективного сознания, то ли бессознания – «не слушай – не читай – не смотри», поневоле путаясь в Сети, открывая посильную собственному скорбному разумению «Википедию», узнаёшь, что есть реальный, родившийся в Кишинёве, окончивший Московский институт связи инженер Марат Гельман. Дальше перечисляются многочисленные компетенции – галерист, политтехнолог, арт-менеджер, публицист... На другом сайте указывается, что в середине 90-х вместе с Глебом Павловским создал Фонд эффективной политики и внедрил на российской почве профессию политолога. Поверив в эти утверждения, как и в устоявшееся, что политика – дело как минимум нечистое, озадачиваешься: а каковы же её инженеры-технологи?

Разучившись отличать за последние десятилетия, к примеру, благородного киллера от гнусного убийцы, прочитав, что Гельман занимается продвижением «современного искусства» и просвещением темноватого «населения», осторожности ради, помня жалобу Константина Николаевича Леонтьева: «Не силён в метафизике, покажите картинку», бегло просмотрел открытое и продвинутое Гельманом. Мучился до подташнивания от однообразной глумливой провокационности, но терпел, чтобы ждущее ответа дитя не срезало – «не видел, не говори». Видел и, беспокоясь о здоровье, решил не верить, что актуальное, акционистское и в иных самоназваниях мутирующее иное, мимикрирующее под искусство, таковым является. Не утруждая детский ум разъяснениями отличий классической эстетики от институциональной, рассуждениями о границах искусства между пострелигиозностью и постэтикой, мимоходом задумываешься о необходимости профессионального образования, без которого не выбраться из дискурсивного морока. Но тут же себя одёргиваешь – какая может быть потребность в специальных знаниях в революционное время?! Если в Гражданскую унтер-офицеры и ускоренно обученные прапорщики громили генштабистов, то уж в ненормативном искусстве классическое образование, обременяющее хотя бы знанием традиции, явно становится излишним, мешающим безжалостно-экспериментальной вивисекции.

Бродя в Сети, пытаясь запомнить актуальных художников, через короткое время ощущаешь, что Гельман стирает, вбирает другие имена, превращаясь в некое обобщение, подобно Навальному, замещающему собой всех оппозиционеров. Как это ни обидно отдельным акционистам, но на вершине пирамиды место достаётся только одному. На актуальной высоте утвердился «Гельман». Не решаясь даже в малой степени огорчить, обидеть каждого отдельного легионера, лёгшего в основание пирамидального величия, пытаешься выделить подгоняющие их друг к другу черты. Наверное, в давнем прошлом тогда немногочисленный «коллективный Гельман» был «лишним человеком», в недавнем – интеллигентом, ныне близок к «хомячково-планктонному», в западной транскрипции креативному классу. Все термины добрые, первые два обласканы классической литературой за бескорыстно-жертвенную неприкаянность (чего, правда, уже не скажешь о «креативных», требующих монетизации того, что А.И. Солженицын определил как «образованщина»). Учась отличать одну гельман-реинкарнацию от другой, соглашаешься с правильностью давней диагностики П.Б. Струве, бесстрастно выявившего две сущности интеллигенции – безрелигиозность и отщепенство по отношению ко всем государственным устроениям. Почему-то вспомнил родственных в итоговой судьбе диссидентов от Г.К. Котошихина до В.С. Печерина с его:

Как сладостно – отчизну ненавидеть

И жадно ждать её уничтоженья!

[?]……………

Любить? Любить умеет всякий нищий,

А ненависть – сердец могучих пища!

Вспомнил и «кухонных сидельцев», под анекдоты и тихий гитарный перебор подточивших, по собственному гордому утверждению, устои родимой ненавистной империи.

Типология Струве – код к пониманию многочисленных Гельман-проектов, несколько утомляющих некачественным однообразием. Некачественным в смысле необременённости каким-либо стремящимся к совершенству мастерством. Гельман-демиург создаёт «художников», манипулирует ими, выдвигая и задвигая, подчиняя собственным затеям, претендующих на сиюминутную актуальность. Холодноватая отстранённость ума, не испытывающего удовольствия от прямого делания, конвейерно штампует неоиконоборческие ремейки и декларативно материализует различные либеральные фобии. Прав был Малевич, призывая последователей: «Искусство кончилось, идите на заводы». Ну что можно прибавить к безобидному театральному эскизу, лишь при помещении в «красный угол» превратившемуся в могущественный «чёрный квадрат», сопоставимый с дюшановскими «усами Моны Лизы» и писсуаром-фонтаном? Можно ли достичь масштаба глумлений «безбожников у станка», оплаченного кровью сопротивлявшихся? Неоиконоборчество в России, видимо, проходит свой путь от трагедии до «мелкой бесовщины».

Помня пушкинское наставление жене, отправившейся в родовое имение, – не читать дедову библиотеку, не поганить душу, не советуешь требовательному дитяте тянуться к акционистским плодам, оставляя их потребление закалённо-переваривающим любую отраву. Для себя выберем с галерейного лотка не самый залежалый продукт: «Welcome! Soshi 2014», показательно завершивший «пермский проект». Один из многочисленных гельман-клонов Слонов забыл, а может, никто его по-китайски не предупредил, что не следует даже мёртвого тигра дёргать за усы, тормошить медведя, а тем более беспокоить сталинскую тень. Придав холстам-плакатам гулаговскую звероватость, поглумившись над медвежье-лапотной страной, испытав на всякий случай почтение к безальтернативному Калашникову, бородатый Слонов зачем-то обидел безродного Чебурашку. Так и видишь красноярского акциониста, уютно устроившегося на подзаборной карамазовской скамейке между Печериным и его литературным двойником Смердяковым, рассуждающими о благородно прекрасных играх в Лондоне, Сиэтле, Лос-Анджелесе, Мадриде, великом Пекине!.. Возмущающихся, как позволило прогрессивное сообщество Олимпиаду в России? Мечтающих, что вообще было бы неплохо оказаться завоёванными каким-либо «умным народом». Прав, тысячу раз прав был безжалостный земский диагност П.Б. Струве!

Кажется, если не изменяет память о прочитанной газетной заметке, в Красноярске Гельман политтехнологично-установочно озвучил тему необходимости модернизации культуры как самой консервативной составляющей, мешающей уже модернизации всего и вся. Невольно задумываешься: а не он ли придумал, вбросил модернизацию в коллективное бессознательное? Ну как перестроить экономику, промышленность, армию, образование? Как овладеть нанотехнологиями, если, что ни делай, всё кончается «лампочкой Чубайса»? А культуру, если соскрести остаточные средства, можно переформатировать, благо есть пилотный «пермский проект», который нужно продать, предлагая губернаторам в упаковке – «культурная столица России», «культурная столица Евразии»... Можно дорекламировать до Вселенной. Попутно вспомним, что почитаемая, прежде всего в Германии, «проектность», абсолютизирующая и оплачивающая изолировавшийся «чистый разум», как-то давно и сразу транскрибировалась живым русским языком в «прожектёрство», в вариантах от в лучшем случае маниловской мечтательности, в худшем скоморошества, если вспомнить основное обвинение «весельчаков», что «играли сильно», окружая деревни, загоняя крестьян в мыльни, где можно было оставаться без креста, заставлявших участвовать в кощунствах и глумлениях, а в заключение насильственно взимавших плату. «Пермский проект» напоминает принудительное кормление здоровой культуры, впихиваемой в «баньку с пауками» или напрямую в шестую палату для психиатрических экспериментов.

Если вспомнить советские оформления праздников, то «красные человечки», надгрызенное яблоко из кирпича, арка из брёвен – «пермский Дефанс» и прочее несопоставимы и несомасштабны им, если бы не плата, съевшая не один краевой бюджет на культуру. К тому же то, что было оформительской обыденностью, теперь преподносилось как модернизационный прорыв. Подлинно трагичен, пожалуй, лишь пермский «стрит-арт» – граффити на стенах разгромленной, без потолков, окон и перекрытий Академии ракетных войск стратегического назначения. Это вам не неуловимый, возможно, от того, что никому, подобно Джо, не нужный Бэнкси. Здесь глумление ядерное.

Проект и творческие гонорары, не подтверждённые ни мерой труда, ни материализацией, – гениальный способ прокачки денег на неведомо-потаённые цели. Уже никто не вспоминает о многоэтапном международном архитектурном конкурсе на проект Пермской картинной галереи и затраченных средствах, тем более уже в самом начале закрадывалось подозрение, что строить никто ничего не собирался. Сейчас музей Permm занимает старое эклектичное здание речного вокзала, и согнанные к нему по-деревенски дичащиеся города, столбы из Николо-Ленивца, на моё неразумие, значительно уступают расположившимся недалеко на выставочной площадке авангардно вздыбленным 152-миллиметровым гаубичным стволам – продукции Мотовилихинского завода. Прочитав о небывалой популярности пермско-гельмановских проектов, охвативших более миллиона зрителей-посетителей, вспомнил, как, видимо, и сам оказался среди считанных. Как-то поздно прогуливаясь по набережной, заинтересовался поставленной на постамент перед музеем изрешечённой «копейкой». Подозревая, что передо мной арт-объект, требующий почтения, но попутанный полуночной темнотой, решил определить, из чего стреляли – из АКМ или ДШК. Едва успел выдернуть палец из пулевого отверстия, вспугнутый неведомо откуда с грозным окриком взявшейся смотрительницей в камуфляже – «не сметь трогать экспонат!!!» Теперь-то понимаю, что, возможно, в этот момент я и стал переписанным и активным участником «пермского действа».

Ребёнок, немного узнавший о Гельмане, огорошивает: «Так он же непобедим!» Тут же пугаешься: «Как? Почему?» Компьютерное дитя просвещает – сколько ни стреляй в «тёмную планету», она только раздувается, сколько ни переходи с уровня на уровень, только множишь готовых угробить тебя супостатов, и тут уже сам сравниваешь узнанное с кнопочными техновойнами, уподобляясь жертве, преследуемой «дроном», управляемым из безвестно-далёкого штата. Просвещённо смирившись с тем, что вчерашнюю глумливость следует относить к высокохудожественным провокативным практикам и жестам, мучаешься, как некоторые сердобольные террористы: «Царя-то убить благо, а вот кучера за что?» Ну ты-то, начитавшись постмодернистских гуру, готов всё стерпеть, но что делать другим, верящим, что искусство призвано отражать совершенство бытия, через катарсис, «облившись над вымыслом слезами», одолевать невыразимый трагизм человеческой жизни. Ещё недавно униженным и оскорблённым либерально советовали идти в суд. Но как только пошли и стали выигрывать, что тут началось? Как посмели нерукопожатные подать голос? Хотя прекрасно осведомлены о бесконечных процессах хотя бы тех же нью-йоркских мэров против не столь уж агрессивных по нашим меркам местных акионистов, о рассмотрении вопросов о «современном искусстве» в нижней палате американского конгресса, о лишении федеральных дотаций склонных к рипорографии музеев. Но всё это в цивилизованном мире. А ты терпи принудительное скоморошество.

Перейдя от алармизма к пораженческому пессимизму, обречённо любя современное классическое искусство, всё ещё надеясь на его будущую жизнь, пытаешься понять, как уберечься от супостатов. Во время пребывания в Перми увидел листовку с призывом художников к пермским богам одолеть варягов. То ли идолы помогли, а скорее, деньги кончились, Гельман Пермь оставил, пытаясь перебраться на благодатную Кубань, тем более в период олимпийского изобилия. Но тут подвёл народ, не оценивший умеренные, подобно мягким наркотикам, дозы актуального, рассмотрев по казачьему опыту за лёгким авангардом застрельщиков тяжёлые оккупационные войска. Вот уже одна неведомая сопротивляющаяся сила.

Вторая помельче – превращение вселенной, сократившейся до «баньки с пауками» в «банку», с её обязательными законами взаимопоедания, в котором особо сильны изящные амазонки постмодернизма. Очевидный «евроремонт» московского культурного пространства не оставляет места агрессивному кураторству, одномоментно заменяемому политкорректными европейскими продуктами, правда, как и полагается, залежало-недоброкачественными, продаваемыми втридорога. Наблюдать это интересно, хотя понимаешь, что экспериментально изучается: от чего быстрее умирают – от привитой чумы или холеры?

Но тем и велика классическая русская культура, что в ней всё уже было сказано. Просто до поры до времени что-то остаётся не до конца прояснённым, а в полноте проявляется сообразно требованиям дня и часа. Уже не очень веря, что «мир красотой спасётся», вспоминаешь третью силу – слова старца, одолевшего «гражданина кантона Ури» прошёптанным: «Некрасивость убьёт».

Сергей ГАВРИЛЯЧЕНКО

Теги: Марат Гельман , Пермь , культура