Литературная Газета 6447 ( № 4 2014)

Финальные аккорды

Трудно выбирать лучшее из лучшего. Эти слова относятся к финалистам премии имени Антона Дельвига, стихи которых мы предлагаем вниманию читателей.

Некоторые из представленных авторов - частые гости литературных страниц "ЛГ", другие менее известны, однако их объединяет одно: отмеченные экспертной комиссией премии высокий уровень профессионализма и подлинность текстов-переживаний. У каждого свой голос, своя мелодия: узнаваемы пылкая печаль Инны Кабыш, философская интонация Евгения Чигрина, аскетичная эстетика Михаила Чердынцева, светлая нота Давида Симановича, исповедальный, сердечный символизм Александра Хабарова. Особняком стоят вдумчивые, максимально и по смыслу, и интонационно приближённые к источнику переводы Райнера Мария Рильке философа и переводчика с немецкого языка Николая Болдырева, посвятившего творчеству Рильке более тридцати лет жизни, и детские стихи Влада Маленко, живые, задорные, легко преодолевающие громадную непонятность взрослого мира.

Надеемся, в будущем нынешних финалистов ждут новые премиальные победы.

Инна КАБЫШ

Боль уже переносима

* * *

Н.С.

К нам равнодушна родина – Бог с ней,

и эта боль уже переносима.

И берег, что похож на берег Крыма,

Теперь мне с каждым годом всё родней.

Тот берег только издали скалист –

вблизи же он поблескивает влажно

и что-то, что совсем уже неважно –

подъём или отбой, – трубит горнист.

Там солнце светит, и звезда горит,

и смуглый мальчик что-то говорит.

и рыбаки вытаскивают сети,

и весело сгружают свой улов,

и так шумят, что мне не слышно слов.

Но мальчик не нуждается в ответе.

* * *

Снова в поле чистом кто-то стонет,

а над ним кружится вороньё[?]

Никакая родина не стоит

тех, кто умирает за неё.

В небесах высокая награда

будет всем, кто до неё дорос.

Видит Бог, кому всё это надо, –

Женщина не видит из-за слёз.

* * *

Даже осень – худшее на свете –

мы теперь с тобой переживём.

Дальше всё уходят наши дети –

скоро мы останемся вдвоём.

Что прошло, и вправду стало мило:

жизнь, она не так уж и мала.

Ну по крайней мере мне хватило,

чтобы переделать все дела.

Пусть дожди осенние стучатся,

ни стирать не нужно, ни сушить:

нам осталось только обвенчаться.

Но с этим некуда спешить.

* * *

Ей, казалось бы, так повезло,

этой глупенькой бабочке в храме!

А она отдохнула на раме

и опять стала биться в стекло.

И чего ей не нравится тут,

где не слышен ни грохот, ни скрежет,

не стреляют, не ловят, не режут –

ставят свечки себе да поют!

И чего она рвётся туда,

где и листья давно облетели

и – моргнуть не успеешь – метели,

а в канале застыла вода?

А ведь бьётся, на ладан дыша,

Словно там у ней малые дети!

Уж не так ли об твердь на том свете

Материнская бьётся душа?

* * *

А если, как тряпку, меня отжать,

что у меня остаётся?

Мать.

А если ещё посильнее?

Муж.

Хоть он ходок.

И игрок к тому ж.

А если совсем – чтоб один лишь вздох.

А если совсем – чтобы вздох один?

Что у меня остаётся?

Бог?

Нет, у меня остаётся сын.

Давид СИМАНОВИЧ

Дрожащий огонёк

* * *

Портрет мальчишки: длинный рот,

торчат два уха, как две сливы,

веснушки водят хоровод.

Но в руки палку он берёт.

Или не палку – прутик ивы

и по крапиве лихо бьёт.

И на руках – огонь крапивы.

А он рыжулею счастливым

над злом поверженным встаёт.

И, весь в царапинах, идёт,

сливаясь с желтизной прилива,

которую нетерпеливо

бросает осень в огород.

* * *

Под светом яростных созвездий

куда-то мчались поезда.

На тихом маленьком разъезде

я жил в далёкие года.

И, может, тем, кто мчался мимо,

чей путь был близок ли, далёк –

светил на перекрёстке мира

и мой дрожащий огонёк.

* * *

Я с женщиной у моря говорил.

И молодость её была права.

И плыли без руля и без ветрил

по морю непослушные слова.

Я их ловил, нанизывал на нить,

как мелкую рыбёшку на шнурок.

И всё пытался их соединить –

и всё никак соединить не мог.

Покачивались на волне слова,

пропитанные солью всех морей…

А молодость её была права

и недоступна зрелости моей.

Евгений ЧИГРИН

Плывущий смысл

* * *

Мифическому сыну? Простаку? –

Поверившему в дар нескучных строчек –

Придумываю вольную строку,

Вдыхаю жизнь в пробившийся росточек

Стихотворенья! – только своего,

Да в колдовство, которого негусто, –

Какого цвета это волшебство,

С которым обнимается искусство?

С которым бы вино перемешать

И – шасть в кровать – в блукающие грёзы:

Смотреть в себя, да музыкой дышать,

Да смахивать невидимые слёзы.

* * *

Не умерший июль, ни в первых слюнках август

Не радуют глаза, хоть всё окрест в цвету,

И высится в окне неафриканский кактус,

И девушку одну, как новый стих, не жду.

Плохой Moccona пью… Три ангела в одеждах

Господних в облаках толкуют о своём

Стандартно-рядовом на языке безгрешных…

И я хотел бы стать подобным ангелком.

Я никого не жду, я пью дешёвый кофе,

Пусть прочим пацанам показывает шик

Исподнего она, на эротичной мове

Вышёптывает рай, который для двоих.

Мне это всё равно… Теперь – колючка-кактус,

Да деревянный кот на письменном моём

Реальнее любви: тягуч и пылок август.

Три духа наверху беседуют… о чём?

* * *

…Разрежу мрак, и – аладдином свет

Струит по венам постаревшей лампы,

Переливаясь в дактили и ямбы,

В плывущий смысл и накативший бред,

Сроднившись с одиночеством души,

Сулящим стихотворное везенье…

Сбегает с потолка зародыш тени

И бьётся о чуждые фетиш[?],

О маски африканские, что мне

Всё говорят о жизни в Хаммамете,

Где девять дней прошли в блаженном свете,

В оливковой полуденной стране.

Михаил ЧЕРДЫНЦЕВ

Проход к судьбе

Точка отсчёта

Звезда твоя Отечество? Разлука.

Тревожна дверь, а дым свиданий – скука!

Я понемногу к правде ближе стал…

Но что мне истина? Коль душно в паутине

Квартир чужих, от Родины доныне

Я не прожил, а просуществовал.

Бескрылый дух, воспоминаний Ангел

С собакой на пластинке с чьим-то танго,

Упорствует: «Могла бы быть иной

жизнь в свете перемен с дней колыбели…»

Да волчья тяжесть призрачной купели

Провинции распорядилась мной.

Но есть ещё пример отваги веры

В пугающие стариной размеры:

По сорок дней мытарствовал в лесу.

Судьбе своей, в любви к славянской речи,

С небезразличной горечью отвечу:

Что есть ещё отвага дел и веры

В пугающие теснотой размеры –

Где сорок дней огонь тушил в лесу…

Пристрастью своему к славянской речи

С неудержимой честностью отвечу:

«Все тяготы твои перенесу!»

К возможностям печали

Душе приятен слог пустого заверения –

Признаний от друзей о вечности любви.

Когда приходит срок, как удержать стремления

К решению проблем от ложных встреч, увы?

Конечно, косяки взаимоотношений

Тревожат часто плоть, но берегут сердца

Ничтожностью тепла, раз на огне решений

Душа от поздних дружб сгорает до конца.

Достоинство и честь

с надеждой проникания,

Сменив размер шагов, под гомон голосов

Из тьмы прошедших дел и глубины искания

Найдут проход к судьбе мимо рычащих псов

Воображения.

Где ритм волнует рощи

В тумане лет, зато по случаю вполне,

Явления мечты скользят сквозь воздух…

Проще,

Отсчитывая дни, обещанные мне.

Александр ХАБАРОВ

Доля человечья

СМЫСЛ ЖИЗНИ

Легка моя жизнь, и не ноша она, не дорога,

Река безымянная: сохнет,

осталось немного…

Качаются в ней пароходы,

размокли бумаги,

То в греки течёт из варягов,

то снова в варяги…

А я загребаю то правой, то левой, однако…

То с берега машут платками,

то лает собака,

То женщина плачет,

что я не плыву – утопаю,

Спасателей кличет,

а я уж двумя загребаю…

Не нужен спасатель, родная;

глубок мой фарватер,

Но я же за круг не цепляюсь,

не лезу на катер.

Плыву себе тихо, без цели, хватаясь руками

За воды, за звёзды, за небо с его облаками…

БРОДЯГА

Шёл себе один бродяга,

Никакой он не святой,

На ремне пустая фляга,

В сумке пряник золотой.

Миновал мосты, могилы.

Где же небо, где звезда?

Иссякают волчьи силы,

Человечьи – никогда...

Хорошо босыми топать,

Тропки льдистые колоть...

Хорошо крылами хлопать,

Если выдал их Господь.

Вот и шёл он белым-белым

Полем, озером, леском,

Утомлялся бренным телом,

Затянулся пояском...

Много их, таких хороших,

Измеряло пядь земли.

Сколько их согнуло в ношах,

Даже тела не нашли...

Вот и этот стёр предплечья,

Всё своё с собой волок...

Ох ты, доля человечья,

Божьих промыслов залог...

Хорошо идти по свету,

Умирать в ночном пути,

Хорошо, что крыльев нету –

Можно по миру идти...

Николай БОЛДЫРЕВ

Переводы из Райнера Мария Рильке

* * *

Покажи мне время ускользанья,

что внутри всего неведомо живёт,

как собачьей морды обожанье,

но всегда таящей поворот,

когда думаешь, что суть собачья брезжит.

Ускользающее – подлинности взвесь.

Мы свободны. Нас никто не держит

даже там, где думали: нам рады здесь.

Робко просим мы об остановке.

Для минувшего мы юны и неловки,

но стары для тех, кто – семена.

Правы там мы лишь, где всё же славим,

ибо мы и ветвь, и меч, и сладость

зрелости – опасней, чем война.

* * *

О, снова и снова радость обольстившей нас глины!

И разве кто помогал им – самым ранним отважным?

И всё ж города в заливах росли, блаженствуя влажно,

и наполнялись водою и маслом медленные кувшины.

Боги. Мы чертим их абрис в юных дерзких набросках,

но рвёт их в клочья судьба и угрюмостью позднею дышит.

Но Боги – бессмертны; смотри же: жить можно совсем неброско

и слышать того, кто сам нас в финале нашем услышит.

О, кто мы в тысячелетьях? Потоки единого рода,

в нас зреет и зреет ребёнок, наша общая тайна,

чтоб в будущем нас потрясти, как новая наша природа.

Мы бесконечно отважны, но не уходит ли время?

Лишь смерть-молчальница знает, Кто же мы изначально

и что с нас имеет она, сдавая в кредит жизни семя.

Влад МАЛЕНКО

Влюблённый Кефир

Представляете! Весь дом ещё спал,

Когда Лера вдруг закричала:

«КЕФИР ПРОПАЛ!»

Мы вскочили,

Свет повсюду включили,

Устроили в кухне летучку,

Собравшись в кучку.

Я был за старшего,

А потому сказал: «Ничего нет страшного!

Нагуляется и вернётся!»

Лера на нервной почве вдруг как засмеётся:

«А может, он уже в другом городе,

сидит голодный и в холоде?!

Или вообще…» Но я Леру пресёк:

«Знаешь, – говорю, – он не щенок,

Чтобы вот так пропадать!

Надо ждать!»

Сосед, дядя Гарик,

Принёс военный фонарик,

И мы, используя свет фонаря,

Прошли весь парк 50-летия Октября.

Вернулись ни с чем. Сидим в коридоре.

Лера готовится выплакать море.

Дядя Гарик предлагает в газету дать объявление.

И тут происходит чудесное явление!

За дверью слышится шипенье двух носов.

Отодвигаем засов…

И видим: как ни в чём не бывало стоит наш герой,

А с ним рядом ещё и кто-то второй,

Вернее, вторая!

Лера всплеснула руками: «Помогите! Я умираю!»

А Кефир язык высунул

И говорит мысленно:

«ЛЕР, МЫ – С ДОРОГИ…

Неудобно гостью держать на пороге…»

И пропускает вперёд слегка виноватую

Подружку лохматую,

Сам в зубы берёт её поводок,

И такой, скажу вам, у нашего пса видок,

Будто он съел килограмм мухоморов-грибов…

Сразу понятно, что ЭТО – ЛЮБОВЬ!

Теги: Премия имени Антона Дельвига