Литературная Газета 6480 ( № 38 2014)

Поэты в интернете, и не только

На этой странице собрались самые разные поэты. Одни из них прекрасно чувствуют себя в сетях интернета, как, например, поэт Любовь Красавина. Она автор нескольких книг стихов - первая из них вышла в свет в 1993 году, а последняя по времени поэтическая книга "Хроническая верность" – в 2010-м. Между ними и после – в основном интернет-публикации. В «ЛГ» Любовь Красавина печатается впервые. В своё время она окончила два института – по специальностям математика и психология. Помимо поэтического творчества Любовь Красавина ещё мастер спорта и инструктор по большому теннису и прекрасный фотограф.

Впервые в «ЛГ» печатается и Владимир Коркунов, тоже многогранно образованный человек, – по одному из своих высших образований он специалист по информатике, а ныне – студент Литературного института на кафедре критики. Ещё он аспирант Тверского университета. Однако ни критика, ни информатика не могут помешать стихам. И они тоже широко «распечатаны» в Рунете.

А Юлию Покровскую многие знают как великолепную переводчицу. Она переводит с французского и других европейских языков, многими из которых владеет без проблем. Но с юных лет не отказывается от поэтического творчества и пишет яркие своеобразные стихи. Это тоже её первая «литгазетовская» публикация.

Выше я представил поэтов относительно молодых. Далее мне хочется показать стихи человека старшего поколения. Со стихами Валентина Резника читатели «ЛГ» знакомы много лет. Из года в год он представлял в «Литературке» новые подборки своих стихов. По жизни он неутомимый читатель и ценитель хороших книг, пятьдесят лет проработал инструментальщиком высшего разряда в советской и российской «оборонке». Валентину Борисовичу недавно исполнилось 76 лет, но это не мешает ему писать молодые стихи! Не так давно у него вышла в свет новая книга «Будни бытия», в которой собраны лучшие стихи поэта из написанных в течение более полувека.

Наверное, в нынешнее время поэт не может позволить себе заниматься только чистым искусством – для этого надо быть Фетом, которого вдохновение посещало в его собственном поместье! Нет нынче башен из слоновой кости или чёрного дерева, где могли бы уединиться российские таланты. Нет санкт-петербургской «башни» Вячеслава Иванова... Но именно наличие разных профессий позволяет говорить о том, что представленные сегодня поэты неслучайно живут поэзией и пишут стихи. Творчество – это глубинная потребность, и она, эта потребность, прорывается эмоциями, рифмами, метафорами, несмотря на занятость, житейские дела и даже словно бы совершенно не относящиеся к стихам профессии и занятия. Пожелаем нашим коллегам творчества и успехов в этом прекрасном поэтическом деле.

Сергей МНАЦАКАНЯН

Любовь КРАСАВИНА

Умирать – от любви...

* * *

Во широком поле

ветром сыт да пьян[?]

Косит нас раздолье,

как сухой бурьян,

обод правил строгих

давит на уста

по пустой дороге

чистого листа…

* * *

Священная рана и страсти кружево,

и боль цепляется за края –

покажется странным, но всё, что мне нужно,

это только любовь – Твоя.

Тебя, Бога, хвалим! Всё будет послушным

в безумно-изнеженной ворожбе.

Покажется малым, но всё, что мне нужно,

это жить любовью – к Тебе.

* * *

О прежних временах, о прежней боли снова

Легко поют о нас всё те же соловьи;

Когда уйду совсем под сень иного крова,

Мне будет не хватать – всего твоей любви.

Падучая слеза прожгла до сердцевины!

Нам искренне везло: себя уберегли!

Случайно родились, мы неслучайно живы

В судьбе, настоянной на голосе земли.

* * *

Порок живописен, а робкая проба

тревог добродетели трижды тускла!

Мужайся, невежа, судьба смотрит в оба,

когда выбивает тебя из седла;

Когда, поднимая с колен мирозданье

строптивого счастья, насильно сменяв

«Всех», «всё» на «ничто»; непременно предстаньте

в трусливой любви, пережившей меня;

Бой правый: цинично легко вдоль спины кнут...

Извечная слава в три горла ревёт:

на небе надежды – все звёзды застынут,

на солнце сердец – выцветает восход...

Без Вас моя нежность зальётся слезами,

ещё одна смерть не рождённого дня

в последнем движенье коснулась губами

той самой любви, что сильнее меня.

Поступок

Выстужается сердце: глуше

станет голос и резче тон,

И – предательски великодушен,

преднамеренно развращён…

тот поступок, – а Вы хотели,

чтобы было иначе всё:

чтобы счастие – с колыбели…

и до гроба – оплаченный счёт,

Чтобы солнце и парус белый –

чередуя – наш взгляд ловил…

Провидение, паузу сделай:

Умирать – но пусть от любви…

Выстрел

По мне промахнулись – и первая скрипка

По ране старинной скользнула смычком,

Безумный оркестр на паузе зыбкой

Навек онемел... словно рухнул ничком...

Осталась сложнейшая партия: почерк

и стиль навсегда безнадёжно слабы;

Смотри: бездыханное сердце грохочет,

катясь по ступеням судьбы,

Припомни, – что мы так легко зачеркнули, –

Последняя воля погибшего дня,

Себе ты верна, как летящая пуля,

что послана насмерть – и прямо в меня.

Душа – прототип преисподни, но с нами

Блистательный блюз породниться спешит;

Трубач окровавленными губами

в тебя выдыхает остаток души.

Эскиз портрета

Типаж – классическая знать,

стиль – безнадёжно современен,

чтоб не было соблазна знать,

в каком безумствует колене.

Каких изысканных свобод

дитя или любовник сменный?

Бездарность времени взведёт

артмудрость в степень озарений,

где археологи идей

ведут раскопки горизонтов,

нежданно взорванных, древней

библиотек... смертей-экспромтов...

На опрокинутых умах,

сердцах и – что там ещё бьётся?!

Чтоб не было соблазна – в снах

искать себя на дне колодца...

Фетишизация пустот –

край неба роскошью капризной

бестактность времени убьёт...

и мудрость в степени цинизма

нас обналичит в странный знак –

Век гениально неразменен –

чтоб больше не желалось знать,

в каком юродствуем колене…

Эмигрантский вальс

По набережным, где седые деревья,

по следу Офелий...

М. Цветаева

По набережным, где седые деревья,

по следу Офелий

всё скатываюсь, ежечасно не веря,

что мягко не стелют.

От берега – бесконечно далёкий –

стык неба и моря;

От прадедов – бесконечно высокий –

стык боли и горя.

По солнечным, в горизонт уходящим,

по рельсам – проклятий –

проскальзываю, исторический ящер

низложен! – опять я...

Без берега – бесконечно несносен –

сбой старта – на финиш;

А время-то – головы косит и косит –

сбой «проклял» на «примешь».

Россию-то потеряли! Не жалко –

жалею о людях,

закопанных на чужих полустанках,

их нет – и не будет!

По набережным, где деревьев седины,

их нет – и не будет!

Поверх всех голов цинично невинны –

их нет – и не будет!

Без прошлого – вдоль искромсанных сосен –

наколки столетья;

Возмездье-то беды носит и носит

без устали... впредь я...

Тень Гамлета окликать перестану;

по следу Офелий

просыˊпались сквозь чужие страны

«Родные Емели».

О фонарятах

На улицах остыли фонари,

В пустой душе раскланиваться не с кем,

Легко всю пересортицу сотри

Из памяти по убежденьям веским.

По свежеобезличенным мечтам

Шагай калёным обухом разврата,

Всё правильно теперь: и здесь, и там

На улицах все фонари изъяты;

Изломанные тени до утра

Качались бы на костылях измятых,

Страдали бы под гулкое: «Ура!»

О так и не рождённых фонарятах.

Валентин РЕЗНИК

Я жил во времена Ахматовой

* * *

Не мне судьбу свою охаивать

И над злосчастной долей плакать.

Я жил во времена Ахматовой,

Твардовского и Пастернака.

Пускай на дребезжащей каре я

Возил обшарпанную тару,

Но был сподвижником Гагарина

И современником Ландау.

И как недуги и лишения

Со мною справиться могли,

Когда в подобном окружении

Мои земные дни текли?

К чужим заслугам не примазываюсь,

Чего-нибудь да стою сам,

Лишь крепче памятью привязываюсь

К тем календарным именам.

* * *

Был язык мой и тёмный и грубый,

Был мой быт суетлив и тяжёл,

Может быть, только медные трубы

Я ещё на земле не прошёл.

Но слагая строптивые строки,

Я за шкуру свою не дрожал,

Хоть, случалось, не раз попадал

Под горячую руку эпохи.

Мне газеты такое талдычили,

Мне цыганки такое плели,

Что, казалось, вот-вот – и наличными

Получу я всё счастье земли.

Я шумел на рабочих собраниях,

Безрассудно начальство кляня,

Но внушительным голосованием

В профбюро выбирали меня.

Я толкался на книжных толкучках,

Фета на Евтушенко менял,

И порой всю до капли получку

В злополучных местах оставлял.

Я изнашивал тело, как джинсы,

Душу, словно антоновку, тряс.

Ничего, кроме прожитой жизни,

Не оставил себе про запас.

1979 г.

* * *

Я коротаю день короткий

Тем, что по городу брожу

И на прилавок, полный водки,

Без всякой зависти гляжу.

Не поверну проворно ухом,

Коль намекнут сообразить,

Что там какая-то сивуха,

Мне и не то случалось пить.

Ещё и до сих пор во взоре

Печаль, рождённая войной.

Я пил в таких размерах горе,

Что и не верится порой.

Как умудрился не сломаться,

Дожить до нынешнего дня.

Вот вам, ребята, рубль двадцать –

Опохмелитесь за меня.

1973 г.

ЗА ЧТЕНИЕМ ШОЛОХОВА

Ночь ни звука не выдаст,

Мне сегодня не спится…

Умирает Давыдов

На трёхсотой странице.

Умирает взаправду,

Свинцом перемеченный,

Умирает за правду,

Непеременчивый.

Может, всё это кажется, –

Хоронить ещё рано,

Может, дальше окажется –

Не опасная рана,

Может, чудо скрывается

В последнем абзаце?

Чуду так полагается –

Совершаться внезапно…

Но чудес не бывает,

На войне убивают.

ПАМЯТИ МАТЕРИ

Я мамину фамилию ношу,

Поскольку ею был рождён в КАРЛАГе.

И потому на гербовой бумаге

Я только ей одной принадлежу.

Как бы я ни был в мире одинок,

Я только с ней, пускай и мёртвой, дружен.

И мне никто, кроме неё, не нужен.

Я маменькин пожизненно сынок.

* * *

Расклёванная вдребезги горбушка

Лежит в тени берёзовых ветвей,

И сыплет равнодушная кукушка

Цифирью суеверною своей.

Не очень щедро и не очень скупо,

А так, чтобы надежду не отнять

На то, что если, округляя грубо,

Мы проживём ещё лет двадцать пять.

Хлеб пожуём, побалуемся зельем

И посмакуем сигаретный дым,

И, пользуясь неслыханным везеньем,

Таким вдруг языком заговорим,

Что никакого времени утрушка

Не погребёт заветную строку…

Четвёртый час подряд молчит кукушка,

И только слышно, как на всю опушку

Бьёт моё сердце частое ку-ку.

* * *

Всё, что было связано с тобою,

Пережито в обществе твоём –

Я оставлю выцветшим обоям,

Книжным полкам, тяжким на подъём.

А когда свершится акт сожженья,

И дотла я растворюсь в огне –

Убери моё изображенье

В виде фотографий на стене.

И, проветрив комнату и душу,

Проморив их скорбью и тоской,

Всем своим лицом уткнись в подушку

И повой немного надо мной.

* * *

Л.С.

Не с букетом палых листьев,

Не с корзинкою опят,

Я пришёл из леса с мыслью,

Что люблю тебя опять.

Заменить тебя мне некем,

Если за тебя горой

Встали горы, долы, реки

И лирический герой

Этих строчек несуразных,

Продиктованных душой,

Что подспудно и негласно

До краёв полна тобой.

Юлия ПОКРОВСКАЯ

Бессмертные привычки

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Так много забрала земля,

что замолчали птицы.

Жизнь начиналась не с нуля,

а с минус единицы.

И я была одной из тех,

детей в домах родильных,

кто должен был прожить за всех

сожжённых, безмогильных.

* * *

Одинокий воробей

пилит в сторону Арбата.

Помню точно: виновата,

в чём – не знаю, хоть убей.

Слабое моё – беда! –

вымирает поколенье.

Как на место преступленья,

возвращаюсь я сюда.

Рай, Гоморра и Содом –

всё здесь было без обмана.

Из роддома Грауэрмана

в тот, давно снесённый дом

детских радостей, скорбей,

ослепительного света,

где дружил со мной всё лето

рыжий Сашка Воробей.

* * *

В наушниках звучит бессмертный Цой,

предупреждает: мир жесток и жаден.

Но луг ярится золотой пыльцой

и зреет градус в сердце виноградин.

Хоть разорвись, душа, хоть разорвись!

Не склонная к расчётливому торгу

летай, всегда в виду имея высь,

как мотылёк, от скепсиса к восторгу.

Шарахайся, гори и замерзай,

кровоточи и не считай занозы.

Дерзи, отроковица, и дерзай,

и принимай какие хочешь позы!

* * *

Томится под крышкою каша,

томится под бременем дух.

Вся жизнь сумасшедшая наша

и в прах разлетелась и в пух.

Но теплится что-то в остатке,

что держит ещё на плаву, –

хоть Рим этот третий в упадке,

я по распорядку живу.

Должно быть, бессмертна привычка

вить гнёзда, налаживать быт,

клевать на манок электрички

(он в мае манит, как магнит).

А эту двужильность – воловью –

как плуг, свою лямку тянуть,

точней назвала бы любовью,

звездой, указующей путь

в безвременьи и бездорожьи,

среди оголтелой грызни…

Любовь – это те ещё вожжи,

но намертво держат они.

Владимир КОРКУНОВ

Невыплаканный крик

* * *

Мы были рядом – в капище цитат,

развалов книг – библиотечной гамме.

…Так отчего который день подряд

я говорю с тобой – горю! – стихами?

И почему из грусти мы пришли,

за тишиной, сминаемой закатом?

Из Пришвина, из Лондона – вдали

ступив на землю, бывшую цитатой?

* * *

Ты влюблена в литературу,

а я бездарен – потому

стихи мои, макулатуру,

ты развеваешь по ветру.

Но пусть бездарно, пусть нелепо,

в порывах этих улетит

бесформенно-неясный слепок,

что мною был с меня же слит.

И вьётся ветер, одуряя.

(Я ничего не докажу!)

Ты влюблена в меня. А я… –

то жгу себя, то строчки жгу.

* * *

С.Д.

Девятый сон лови (как бабочку с оторванным крылом!).

В многоэтажном холоде и зное

меня в твой сон случайно занесло –

обрывочный, сумбурный, беспокойный.

Я был там. Затираясь и скользя –

по мысли тонкой, рвущейся местами,

я силился сквозь сон тебе сказать:

«Проснись», – но, обронённые меж нами,

истёрлись мысли, разошлись по шву;

и, отраженья смутного касаясь,

я исчезал – во сне и наяву –

в рассветной мгле, бродя

по стоптанному краю.

* * *

Ключ повернулся (это и погубит!),

увяз в дыму безликий край земли.

Твои, покрытые изменой губы,

раскаяньем минутным поросли.

Что створки эти высказать успели?

Кому кривились, улыбаясь, вслед?

Мы выпили друг друга и мелели,

и не искали родника нигде.

Но вижу: напитавшись терпкой влагой

и превосходство не сумев сдержать,

ты лжёшь правдиво, ярко, честно, властно,

измену жаждой жизни оправдав.

* * *

Они не просыпались просто так,

как будто поздний снег запутал время.

И первобытный зов (а может – страх)

вплывал в пространство это постепенно.

О, как тонка последняя тетрадь,

о, как тверда невидимая сила.

Что можно взять, когда не можешь брать?

Что можешь дать, когда не ты просила?

И снова ночь стуманилась за миг,

ты улыбнулась, исчезая в нежность.

А где-то рос невыплаканный крик,

срывая неодетые одежды.

* * *

С. Д.

Здесь до тебя – не так уж много дней,

растерянных и розданных кому-то.

(И если ты не можешь стать моей,

я назовусь твоим в одну минуту!)

Я разорву пространство, как в тот раз,

когда я шёл на ощупь, выживая.

Ты вышивала солнечный рассказ,

и мы друг другу души зашивали.

Мы сны встречали с первою зарёй

лишь потому, что до седого срока

я (без тебя) был всё-таки с тобой,

и (одинокий) был не одиноким.

* * *

Мы с тобой из мая в осень

осиянными вошли.

Нас благословляет голос

остывающей земли.

…Так идём – сквозь непорочье –

не познав ни боль, ни блуд.

Листьев отлетевших клочья

вдоль по прошлому снуют.

Теги: Любовь Красавина , Владимир Коркунов , Юлия Покровская , Валентин Резник