Литературная Газета 6480 ( № 38 2014)

«Отбросить всякую политику и стать просто патриотом»

Первая мировая война, столетие начала которой исполнилось в текущем году, стала не только мощным потрясением для Российского государства и общества, но и моментом истины для самых разных политических сил огромной и многонациональной страны. Поскольку сегодня, как и в начале ХХ века, Россия стоит на пороге серьёзнейших испытаний, исторический опыт приобретает особую актуальность. Например, важно проанализировать то, как вели себя в годы войны либералы-западники, взаимоотношения которых с действующей властью никогда не были простыми.

Наш собеседник сегодня - доктор исторических наук Алексей ЛУБКОВ.

– Алексей Владимирович, 26 июля (8 августа) 1914 года, то есть через неделю после начала Первой мировой войны, император Николай II созвал Государственную Думу на однодневное экстренное заседание. Выступивший на ней лидер кадетов Павел Милюков заявил о поддержке правительства, подчеркнув: "В этой борьбе мы все за одно, мы не ставим условий и требований правительству, мы просто кладём на весы борьбы нашу твёрдую волю одолеть насильника". Все ли либералы разделяли позицию Милюкова?

– Начавшуюся Первую мировую войну большинство наших соотечественников, как сегодня хорошо известно, считало священной, отечественной, справедливой. И надо признать, что подобные оценки разделялись и русскими либералами. Хотя, понятно, что различные оттенки в оценках политической стратегии и тактики в условиях военного времени присутствовали в их стане, прежде всего внутри партии кадетов – главной партии российских либералов. Некоторые члены кадетского ЦК, в частности князь Владимир Андреевич Оболенский, предлагали осуществлять поддержку власти постольку, поскольку она будет проводить определённые реформы. Но против подобной увязки решительно выступило большинство членов ЦК, независимо от их принадлежности к тому или иному крылу. Член кадетского ЦК Ариадна Тыркова-Вильямс в первые дни войны прямо обвинила лидеров партии Павла Милюкова и Ивана Петрункевича в «недостатке патриотизма». Стоящие перед страной задачи, по словам Тырковой-Вильямс, требовали от каждого «истинно русского» отбросить всякую политику и стать «просто патриотом».

– Начав с верноподданнических заявлений, год спустя либералы создали так называемый Прогрессивный блок и перешли в оппозицию царскому режиму, а в феврале 1917 года добились свержения Николая II. Правилен ли вывод, что либералы эволюционировали от оппозиции режиму к оппозиции стране?

– Да, внешняя канва событий позволяет сделать подобный вывод. Но для любого историка важны не только внешняя фабула, но и внутренняя сторона, содержание, сущность того или иного процесса, понимание которого практически никогда не укладывается в простые линейные схемы.

Вы употребили очень точное сочетание: «либералы эволюционировали от оппозиции режиму к оппозиции стране». Но что стояло за этой эволюцией? Здесь и неудовлетворённость действиями правительства, и собственные амбиции, подкреплённые руководством различными общественными организациями и объединениями, начиная от земских и городских учреждений до военно-промышленных комитетов и многочисленных кооперативов. Примечательно, что практически все возникшие за годы войны общественные или, как бы сегодня сказали, «неправительственные» организации финансировались в том числе за счёт казны. Но при этом либеральная и демократическая общественность настаивала на том, что именно она, а не государство организует сопротивление.

Значительную, если не определяющую роль в этой сложной эволюции и переходу к фактической борьбе с собственным государством сыграли ценностные установки наших либералов. Можно согласиться с теми историками, кто считает, что за всеми колебаниями и поворотами в политическом курсе кадетов и других оппозиционеров стояли в конечном итоге изменения на ментальном уровне. Таким образом, ответы на эти сложные вопросы нужно искать не только в сфере политической или социально-экономической, но прежде всего в области социальной психологии, коль скоро мы разделяем точку зрения современных исследователей, что именно кризис власти, шире – всей российской политической элиты, включая и лидеров оппозиции, определил неизбежность революционного потрясения.

Конечно, в эти год-два с начала войны вместился не только собственно момент перехода либералов от оппозиции к борьбе с монархической властью. В более широком контексте подтвердился тезис, что либерально-демократический проект всегда в истории страны был направлен против самого главного, на чём стоит Россия, – идеи державной власти. Какой, со всеми её недостатками, но и огромным потенциалом, была традиционная российская монархическая государственность, действительно суверенная и независимая в своей основе. Она была разрушена, в том числе в результате безответственных и недальновидных действий радикальных либералов в феврале 1917 года.

– Готовя захват власти, да ещё в условиях войны, либералы не могли не сочетать легальную и нелегальную деятельность. Попадала ли нелегальная деятельность в поле зрения российских спецслужб?

– Для меня это очень важный и одновременно сложный вопрос. Почти двадцать лет назад, работая в архивах Москвы, я нашёл, а позднее и опубликовал очень интересный и показательный документ. Это доклад начальника московской охранки, полковника Мартынова московскому градоначальнику от 30 апреля 1916 года. В нём на основе агентурных донесений даётся подробная информация о собрании группы видных московских кадетов, состоявшемся 27 апреля 1916 года на квартире князя Павла Долгорукова...

Показателен этот документ с многих сторон. Прежде всего он свидетельствует о том, что спецслужбы были прекрасно осведомлены не только о «беседах за чашкой чая» наших либералов, но и о реальных планах и не столь уж безобидных действиях родовитых оппозиционеров. И здесь напрашивается несколько выводов. Прежде всего мы можем констатировать явное отсутствие воли и желания со стороны власти призвать противников режима к ответственности. Другой вывод: действия противников режима и бездействие царской бюрократии фактически смыкались, что в конце концов и привело к роковому февралю 1917 года.

Первое Временное правительство под председательством князя Г. Львова. Петроград. Март 1917.

– В разгар войны в апреле–июне 1916 года парламентская делегация России побывала в союзных государствах. Милюкова встречали на самом высоком уровне. Он имел беседы с президентом Франции Раймоном Пуанкаре, французским премьер-министром Аристидом Брианом, британским премьер-министром Оксфортом Асквитом, королями Англии, Швеции и Норвегии, политиками, военными, банкирами, промышленниками... Чем можно объяснить столь пристальное внимание Запада к либеральной оппозиции? Не было ли это шагом в подготовке Лондоном и Парижем государственного переворота в России?

– Сегодня уже нет секрета в том, что союзники России по Антанте активно поддерживали либеральную оппозицию в их планах противостояния с царём и официальной властью. Причём как в центре, так и на периферии империи, где англичане и французы поощряли сепаратизм национальных окраин. Особенно заметной эта поддержка стала после отставки в августе 1916 года с поста министра иностранных дел Сергея Сазонова и назначения на эту должность Бориса Штюрмера. С этого времени, заподозрив правительство в прогерманских симпатиях и разочаровавшись в его способности справиться с надвигающимся кризисом, послы союзных держав стали расширять контакты с оппозицией. Но в подобном отношении Запада к России в прошлом и в настоящем нет ничего удивительного.

– Почему?

– Россия всегда рассматривалась Западом скорее не как равноправный партнёр, а как конкурент и соперник. К 1914 году наша страна по темпам экономического роста выходит на первое место в Европе. Россия занимала место в пятёрке наиболее динамичных индустриальных стран мира. При этом источники наших успехов были часто непонятны для внешнего мира. Российская модернизация основывалась не на коренной ломке традиций, а на их развитии в новых условиях.

Вместо общины столыпинская реформа привела к подъёму кооперации. В различных её видах участвовало две трети самодеятельного населения империи. Культурная матрица сохранялась, но одни формы социальной солидарности сменялись другими, ориентированные уже на рыночные механизмы.

Прогресс в народном хозяйстве шёл при самом непосредственном участии государства, остававшегося православным царством, со своими устоями, идеалами и представлениями о характере труда, смысле жизни и предпринимательства, этике делового мира. Традиционные христианские ценности во многом определяли и наши отношения с внешним миром. Духовная, нравственная составляющая участия России в войне была, на мой взгляд, далеко не последней. В этом наше отличие от западного взгляда на природу международной политики и глобального мироустройства. В общем, история наших взаимоотношений с союзниками по Антанте в годы войны была, мягко говоря, неоднозначной.

– Современные либералы не дают повода упрекнуть себя в излишнем патриотизме. А были ли патриотами России лидер октябристов Александр Гучков, кадеты Павел Милюков, Андрей Шингарёв и другие либералы? Помнится, после революции Ариадна Тыркова-Вильямс в мемуарах писала, что слово «патриотизм» «произносилось не иначе как с улыбочкой. Прослыть патриотом было просто смешно и очень невыгодно»[?]

– Ариадна Владимировна в своих мемуарах поставила для историков очень много простых и вместе с тем трудных вопросов, ответы на которые нельзя свести к обычному противостоянию: плохой – хороший, белые – красные, патриот-монархист – либерал-космополит... В реальной жизни всё гораздо сложнее. Прав современный петербургский историк Борис Колоницкий, полагающий, что прямая схема «патриотический-непатриотический» при анализе ситуации в России в годы Первой мировой войны просто не работает. По его мнению, существовало много разных оттенков патриотизма, и если угодно, разных оттенков монархизма. И иногда очень сложные противоречия возникали в системе патриотизма и в системах монархизма. Я соглашусь с ним.

Очень показательна в этом плане, к примеру, судьба видного русского либерала, друга и старшего товарища Тырковой-Вильямс князя Дмитрия Шаховского. В соавторстве с Ириной Кузьминой (Литвиновой) мы написали о нём книгу, вышедшую несколько лет назад в серии «ЖЗЛ». Для нас, как, впрочем, и для Тырковой-Вильямс, Дмитрий Иванович Шаховской бесспорно – русский патриот. «Он так ясно ощущал необъятность, богатство русской земли, так твёрдо знал, что на такой просторной ниве всем честным труженикам найдётся место, найдётся дело», – вспоминала она о нём, находясь в эмиграции.

Сам же Шаховской, так же, как и его друзья по «Приютинскому братству» Сергей Фёдорович Ольденбург, Александр Александрович Корнилов, Иван Михайлович Гревс, Владимир Иванович Вернадский, остались в России и прошли свой крестный путь. Будучи кадетом и либералом, Шаховской признавался в своём монархизме, в том, что и у Достоевского, у славянофилов находил для себя много близкого.

Или другая крупнейшая фигура русского либерализма – Пётр Бернгардович Струве, выдающийся русский политический мыслитель и общественный деятель. Уже в 1915 году он покинул кадетскую партию. А позднее, в конце Гражданской войны, Струве становится министром иностранных дел в правительстве Петра Врангеля.

– Каковы же уроки февраля 1917 года для нас, живущих век спустя?

– Об уроках Февраля за это прошедшее время написаны тома книг. Огромную роль в осмыслении феномена февраля и Российской революции 1917 года сыграли, находясь уже в эмиграции, русские либералы как «веховского», так и «антивеховского» направлений. Впрочем, это противопоставление становилось всё более условным. Ведь в главном, как мне представляется, позиции российских авторов-эмигрантов первой волны сходились и во многом сходятся с исследованиями и оценками современных авторов. Это необходимость и обязательность в годы войны соблюдения и охранения национального единства, и прежде всего внутри политической элиты страны. То, что потом, уже в годы Великой Отечественной войны, называлось единством фронта и тыла.

– Если сравнить либеральную оппозицию столетней давности с нынешней, то что между ними общего и что отличает?

– У меня большие сомнения в том, что нынешние «либералы», хотя они себя так именно называют, имеют прямое и непосредственное отношение к традициям русского дореволюционного либерального движения, особенно его земского этапа. Ведь именно во многом благодаря усилиям нашего земства были заложены условия для пробуждения самодеятельности и творческого развития населения в русской провинции.

Особенно значительно это противопоставление, если сравнить успехи земства в подъёме сельского хозяйства, народного просвещения и здравоохранения с теми «достижениями», которые мы получили в результате так называемых либеральных реформ 1990-х годов. От них мы только-только начинаем приходить в себя.

Разительны отличия не только в направлении деятельности прежних и нынешних либералов, но главное – в их методах и стилистике. Политика российских либеральных реформаторов была тоталитарной, варварской и безответственной в своей основе. Я уж не касаюсь таких вопросов, как отношение к национальным культурным ценностям и традициям, к духовным и нравственным устоям и основам российской жизни в целом.

– Какие образцы и идеалы могли бы послужить сегодня строительным материалом для русского национального исторического самосознания?

– Мне представляется, одним из основных и фундаментальных образцов и подходов к проблеме изучения и понимания русского национального самосознания могут и должны быть труды наших отечественных философов, историков, учёных, выдающихся деятелей русской культуры – писателей, поэтов, художников, музыкантов, режиссёров. Всё великое богатство и наследие национальной мысли, слова и образов, сокровищница которых неисчерпаема.

По моему глубокому убеждению, понимание исторического пути и судьбы России, её места в мире, в прошлом, настоящем и будущем должно идти через «восхождение ума и сердца к Богу», через любовь к стране, народу и истине. И в этом нет ничего парадоксального и противоречивого. Можно напомнить слова Петра Чаадаева – одного из родоначальников русской национальной философской мысли – о том, что «теперь, мы, прежде всего, обязаны родине истиной».

Вслед за ним Фёдор Михайлович Достоевский отрицал истину вне Христа. Хотя далеко не все, даже великие мастера слова, принимали эту традицию. Тот же Лев Николаевич Толстой выбирал «добро» и «истину» вне таинства Церкви, опровергая сакральную, мистическую и метафизическую основу христианства и человека. И эта его позиция оказала, на мой взгляд, самое отрицательное влияние на нашу либеральную и демократическую интеллигенцию в её разнообразных поисках.

Другой вопрос, что свой человеческий и нравственный выбор каждый делает внутри себя. В прошлом году отмечалось 150-летие Владимира Ивановича Вернадского, «российского Леонарда ХХ века». Он – фигура знаковая и для России, и для Украины, и для мировой и отечественной науки и культуры. Напомню, что его возвращение весной 1926 года в Россию было сравнимо с гражданским подвигом. Вернадский прекрасно отдавал себе отчёт, куда он возвращается. Находясь уже в Ленинграде, 17 марта 1926 года он писал в своём дневнике: «Чувство такое, что русское и само слово преследуется».

Иллюзий на счёт существующего политического режима у него, одного из основателей кадетской партии, постоянного члена её ЦК, не было. Но была в его решении ответственность учёного и патриота за будущее России, которое без продолжения его участия в исследованиях по атомной проблеме, могло оказаться под огромной угрозой. Этот, одухотворённый высоким чувством долга и смыслом родины поступок, определил всю последующую жизнь великого мыслителя и человека, которому мы очень многим обязаны сегодня.

Беседовал Олег ОРЕХОВ

Теги: история России , политика