Литературная Газета, 6544 (№ 09/2016)

Восемнадцатое марта

Восемнадцатое марта

Литература / Литература / Эпоха

Рейн Евгений

Теги: Анна Ахматова , Евгений Рейн

Полвека назад не стало Анны Ахматовой

Я уже неоднократно писал о своих встречах с Анной Андреевной Ахматовой, и в частности о том, как вместе Дмитрием Бобышевым помогал упаковывать ахматовскую библиотеку для перевоза на новую квартиру. Пока мы укладывали книги, главным образом, сборники стихов, я рассматривал и читал автографы, так впервые в жизни я увидел почерк Александра Блока, Николая Гумилёва, Николая Клюева, Велимира Хлебникова, Владимира Маяковского, Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака, Алексея Толстого и многих иных замечательных представителей русской литературы. Однако и сама Ахматова занимала высокое место в этом ряду. Она родилась в 1889 году на хуторе Нерубальском около Одессы, но уже в раннем детстве была перевезена родителями в Царское Село под Петербург. Там Ахматова окончила гимназию, там же познакомилась со своим будущим мужем Николаем Гумилёвым.

Стихи она начала писать ещё будучи гимназисткой, и конечно, она интересовалась всем, что происходило в это время в русской поэзии. А это было время широкого признания символистов, когда его мэтры Валерий Брюсов, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Александр Блок занимали уже передовые позиции на страницах журналов и альманахов, да и во многих издательствах (таких как «Скорпион» и «Гриф»). Однако десятые годы XX века – это уже и время кризиса символизма, и появления новых поэтических направлений и имён: одни во главе с Гумилёвым уходили в акмеизм, другие под руководством Давида Бурлюка, Велимира Хлебникова, Владимира Маяковского становились футуристами.

Первоначально акмеистов было только шесть – Николай Гумилёв, Сергей Городецкий, Осип Мандельштам, Михаил Зенкевич, Владимир Нарбут и Анна Ахматова. Следует сказать, что своим истинным учителем Ахматова всегда считала Иннокентия Анненского – великого поэта и учёного-античника, который, кстати, был директором мужской гимназии в том же Царском Селе. Вскоре печатным органом акмеизма стал новый журнал «Аполлон» под редакцией Сергея Маковского. Отделом поэзии там ведал Гумилёв. В этом журнале и были впервые напечатаны стихи Ахматовой. А затем вышел её первый сборник стихов «Вечер» с предисловием Михаила Кузмина.

Путь Ахматовой в поэзии продолжался более полувека, и за это время её имя стало одним из самых прославленных имён русской поэзии. Конечно, Ахматова, как великий поэт, шла в ногу со своим временем. Русский поэтический модернизм был питательной почвой для её поэзии, но вместе с тем, она – законное звено в той русской литературной традиции, которая началась ещё с Пушкина. Многие десятилетия занималась Ахматова поэзией и биографией А.С. Пушкина, и самые крупные и авторитетные пушкиноведы безоговорочно признавали ценность её трудов в этой области. Однако за долгие годы поэтических трудов Ахматова выпустила совсем немного стихотворных сборников. В 1912 году вышла первая книга её стихов «Вечер», за ней последовали сборники «Чётки» (1914), «Белая стая» (1917), «Подорожник» (1921), «Аnno Domini» (1923). Затем был долгий перерыв. И только в 1940 году вышел сборник «Из шести книг», во время войны, в 1943 году, в Ташкенте издана небольшая книжечка, а в послевоенное время – только два сборника стихов, сильно урезанные и искорёженные цензурой, в которых практически отсутствовали поздние – на мой взгляд, великие – стихотворения. А ведь именно после войны творчество Ахматовой приобрело необычайную силу и глубину.

В чём же главное значение и величие ахматовского творчества? Лирик по преимуществу, она, как говорят теперь, озвучила голос женщины, ввела мотивы женской страсти, и – шире – всей женской судьбы в русскую поэзию. Уже после второй книги Ахматовой «Чётки» её литературное имя стало широко известно читателям России, оно было прославлено во многих статьях и рецензиях, а вскоре появились и специальные труды Б. Эйхенбаума, В. Виноградова, посвящённые её творчеству.

Однако творчество Ахматовой отнюдь не ограничивалось женской темой. Вся жизнь России во всей её полноте, в её трагедийности (революция, Первая и Вторая мировые войны, сталинский террор) – всё это отражено Ахматовой в прекрасных драматических стихах. И сегодня абсолютно ясно, что Анна Ахматова – классик русской литературы, одно из звеньев цепи, тянущейся в Пушкину.

Объяснить, в чем прелесть, достоинство стихов Ахматовой, непросто, как непросто объяснить вообще, что такое поэзия. В этих коротких заметках не могу много цитировать, но всё-таки приведу одно только стихотворение:

Чугунная ограда,

Сосновая кровать.

Как сладко, что не надо

Мне больше ревновать…

Дождались мы покою

и непорочных дней..

Ты плачешь − я не стою

Одной слезы твоей.

Казалось бы, совсем простые человеческие слова, обыденная человеческая речь, но какая щемящая из глубины человеческого страдания нота извлечена в этом стихотворении!

Как уже сказано выше, не только лирическая миниатюра была уделом Ахматовой. Она является автором одной самых замечательных поэм русской литературы. Речь идёт, конечно, о «Поэме без героя». Более 20 лет работала Ахматова над этим произведением начиная с 1940 года. Это трагическая повесть о судьбе поколения, рассечённого революцией и войной, герои этой поэмы – Блок, Кузмин, Маяковский, Князев, а прототипом героини является близкая подруга Ахматовой – актриса Ольга Глебова-Судейкина («Коломбина десятых годов»). Все герои и прототипы были не понаслышке известны автору поэмы, однако эта поэма – менее всего буквальная хроника. В фантастическом зеркале ахматовской поэзии они преобразились в героев многослойного эпического повествования. Ахматова употребила в этой поэме особую строфу, первоначально открытую Михаилом Кузминым в его книге «Форель разбивает лёд».

Были Святки кострами согреты,

И валились с мостов кареты…

Я был одним из первых слушателей «Царскосельской оды» – стихотворения, как мне кажется, замечательного. Что-то особое, труднообъяснимое выделяет его из поздних ахматовских стихов: то ли пронзительный, как завывание вьюги, звук, то ли виртуозная историческая живопись, несколько абсолютно точных мазков, воссоздающих 90-е годы в придворном «игрушечном городке» – от полосатой будки до «великана-кирасира» на розвальнях – императора Александра III.

В 1950–1960-е годы в Ленинграде я и мои друзья входили в круг общения Ахматовой. И на каждом из нас, на наших судьбах остался след этого общения. Ахматова не учила нас поэтике, не разбирала по косточкам наши стихи. Она учила нас достоинству, правильному взгляду на историю и современность. Это было огромной нашей удачей – встретить такого человека, как Анна Ахматова, в начале жизненного пути.

Судя по моему дневнику, это было 18 марта 1964 года. В Ленинграде, в кинотеатре «Великан» на Петроградской стороне, проходила Неделя польского кино. Очереди за билетами стояли невероятные. Мы, я имею в виду компанию из пяти моих друзей, отстояли два часа в очереди и купили билеты на фильм «Итальянец в Варшаве» режиссёра Станислава Ленартовича. И почему-то неожиданно решили зайти в гости к Ахматовой, благо она жила тут же, на Петроградской, в 15 минутах ходьбы от «Великана».

Разумеется, сначала мы позвонили Анне Андреевне из телефона-автомата. Бродский набрал номер Ахматовой, к аппарату подошла Ирина Николаевна Пунина. Она попросила подождать, переговорила с Анной Андреевной, и, получив приглашение, мы отправились к Ахматовой в гости.

Было часов шесть или начало седьмого вечера. Как только мы пришли, Ахматова попросила меня сходить в магазин: «Полкило голландского сыра – одним куском, две банки шпрот, две банки килек, ну и вы сами понимаете…» Я понимал, что это было указание насчёт бутылки «огненной воды».

Наш сеанс в кинотеатре «Великан» начинался в десять часов вечера. Уже была половина десятого, и все стали собираться в кино. Однако мне не хотелось уходить, и я решил не идти на фильм. «Ну не посмотрю я этот фильм, – подумал я, – невелика потеря, зато я побуду у Ахматовой, а разговоры с ней наверняка гораздо интереснее…» Так оно и получилось, я остался с Анной Андреевной, и Ирина Николаевна попросила нас перейти на кухню, где был приготовлен чай.

Итак, выпита первая чашка, и я спрашиваю: «Анна Андреевна, вы бывали на «Башне» у Вячеслава Иванова?» – «Несколько раз бывала, – отвечает она. – В первый раз меня привёл туда Гумилёв, это было в десятом или одиннадцатом году. Мы пришли днём. Вячеслав пригласил меня в кабинет и попросил прочесть новые стихи. Среди прочего я прочла «Песню последней встречи». Он пришёл в восторг, разахался, сказал, что это замечательно: «Я на правую руку надела // Перчатку с левой руки…» Говорил, что это большое событие в русской поэзии: «Я поздравляю вас. Эти стихи написаны под влиянием Толстого и Достоевского, да и вообще всей русской психологической прозы…» Конечно, я была обрадована, – продолжала Ахматова, – ведь Вячеслав Иванов был крупнейшей фигурой русского символизма и вообще всей петербургской литературы. Мы с Колей (Гумилё­вым. – Е.Р. ) пробыли у Вячеслава до вечера, когда на «Башню» стали съезжаться гости. Помню Волошина, Скалдина, Зоргенфрея, народу собралось довольно много. И Вячеслав попросил нас всех почитать стихи по кругу. Я, разумеется, снова прочла «Песню последней встречи». А надо сказать, что после каждого читавшего стихи хозяин произносил краткую рецензию. И, боже мой, как же он разгромил моё несчастное стихотворение…» – «Но почему, Анна Андреевна? – спросил я. – Он был двуличный человек?» – «Полагаю, что да, но дело не только в этом. Просто в этот вечер так выпали карты в его вождистской игре… Больше меня на «Башню» не тянуло. Да и вообще довольно скоро акмеизм сделал из всех этих фигур – Бальмонта, Брюсова, Иванова – нечто весьма юмористическое…»

Я тем временем снова наполнил чаем чашки. «А что вы думаете о Михаиле Кузмине, Анна Андреевна?».

Ахматова задумывается и отвечает не сразу. «Что я думаю? Я ведь очень хорошо помню, какое замечательное предисловие Кузмин написал к моей первой книге. И всё-таки... Знаете ли, он иногда любил делать зло только из одного любопытства посмотреть, что из этого получится. Много за ним греха. Он действительно был виноват в трагической гибели Чеботарёвской, а позднее очень нехорошую игру он вёл во время романа Ольги Судейкиной с Князевым. А когда утонул, катаясь на лодке, его близкий друг, художник Сапунов, то и капли сострадания Кузмин не проявил… А потом, уже в двадцатые годы, Михаил Кузмин царил в салоне Анны Радловой и сильно её выдвигал. А она в то время сильно увлекалась литературной политикой. И вот в какой-то момент ради этой политической игры в раскладе Радловой понадобилось обязательно унизить меня. И однажды у Радловых, на литературном обеде, это год двадцать второй или двадцать третий, Кузмин заявил во всеуслышание, что я поэт не общероссийского и не петербургского даже, а только «царскосельского» значения. И разумеется, мне об этом его высказывании тотчас сообщили. Удивительно, как мало прошло времени после революции, а эти люди уже забыли, насколько «столичнее» и важнее было жить в Царском Селе, а не на Песках, где они все почему-то склубились».

Я ушёл от Анны Андреевны в два часа ночи. Помню, что больше часа ждал заказанного такси.

А фильм «Итальянец в Варшаве» я так никогда и не увидел.