Литературная Газета, 6565 (№ 35/2016)

Первый после Кобы

Первый после Кобы

Книжный ряд / Библиосфера / ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Артамонов Владимир

Теги: Вячеслав Никонов. Молотов: Наше дело правое.

Вячеслав Никонов. Молотов: Наше дело правое. В 2 кн. Кн. 1. – М.: Молодая гвардия, 2016. – 471 [9] с.: ил. Кн. 2 - 524 [4] с.: ил. – 5000 экз.

Вячеслав Никонов выпустил биографию Молотова

В честь Вячеслава Молотова называли города и веси, заводы и академии, лимузины и гранаты. Его подпись стояла под историческими документами – договорами, указами и приговорами. В его жизни были подполье, охранка, все основные тюрьмы империи, ссылки и побеги – революционной романтики он вкусил сполна. Однако в историю вошёл как праг­матик.

Вместо родовой – «музыкальной» – фамилии он выбрал себе пролетарский псевдоним – и тем самым определил и судьбу. Принятое имя наделило юного революционера новым темпераментом – Молотов наносил и принимал удары бесстрастно.

«Твердокаменнейший человек» , – охарактеризовал его Константин Симонов.

«Господин «Нет!» – называли его западные дипломаты.

Молотов вёл подрывную деятельность против царского правительства, затем буржуазного Временного, потом возглавил Совнарком, а спустя годы был вновь объявлен врагом государства. Революция съедает своих сыновей, однако Молотов оказался ей не по зубам.

У каждого писателя свой Сталин – у Рыбаса, Бушкова, Радзинского, Авторханова, Троцкого, Волкогонова, Резуна-Суворова. А вот Молотов как будто общий, фабричной выделки, со штампами реплик – сподвижник или подельник, в зависимости от убеждений автора, но функционально везде одинаковый, эдакий красный Голем. Молотов не раз попадал в книжный переплёт, но изображался всего лишь одним из избранных бояр, тонкошеей тенью на пирах Валтасара – он неизменный, но всегда второстепенный персонаж ближнего круга.

Для Вячеслава Никонова, внука и биографа, он, понятное дело, главный герой. Родственные чувства могли работе историка помешать, жизнеописание высокопоставленного деда рисковало выродиться в парафраз «краткого курса ВКП(б)» с вкраплением затрапезных снимков из домашнего фотоальбома, а в научном отношении оказаться даже слабее немощных перестроечных разоблачений. Никонов, конечно, пристрастен, но он хотя бы честно об этом говорит во введении к молодогвардейскому двухтомнику: «И единственное моё оправдание состоит в том, что до сих пор мне не довелось прочесть ни одной объективной книги. Все они субъективны по определению, потому что их писали люди» .

Молотов размышлял, когда другие рассуждали, молча вершил дело жизни, когда другие оказывались не у дел. Присягнувший партии в бунташной юности, он оставался её солдатом дольше всех – впрочем, досталось Молотову и от товарищей, в чистках не сгинул, но гражданской казни не миновал – был признан раскольником и вышвырнут из прежней жизни. Вернулся в строй Молотов несломленным, за правое дело он готов и пострадать – и не зря, добился своего, вернул доброе имя, вновь стал своим для миллионов трудящихся – партбилет ему вручал очередной генсек!

«Старый большевик» в его случае – не фигура речи. Политический долгожитель, коммунист с дореволюционным стажем, он выдвинулся в первые ряды ещё при Ленине, был рядом с ним в дни Октября и нёс гроб с телом основателя СССР.

Конечно, не мог обойти Никонов и всегда саднящую тему роли деда в организации массовых репрессий – на этот проклятый вопрос он, видимо, пожизненно обречён отвечать в своих книгах, заметках и интервью. Автор не вершит на страницах книги суд истории с киногеничным, в духе Абуладзе, покаянием, не выступает ни прокурором, ни адвокатом – лишь дает слово своему герою, который и не думает отрицать очевидное. «Молотов не сомневался в виновности большинства главных фигурантов показательных процессов. Он неизменно советовал всем, кто обвинял его в связи с репрессиями, почитать стенограммы процессов, которые, как он утверждал, невозможно было срежиссировать» .

Молотов не пытался свалить вину за разгул террора, скажем, на опьянённых властью и кровью чекистов, мутировавших в опричников с наркомами-садистами во главе. И уж тем более он не сдавал грызущихся меж собой наследников Сталина – их лучше всего обличают автографы под проскрипционными списками. Впрочем: «Молотов никогда не относил себя к инициаторам политики репрессий и отрицал, что ко­гда-либо выступал за ужесточение наказаний» .

Вообще он никогда не поступался принципами. Так, он не предал многолетнюю дружбу с отцом народов – Кобу он оплакивал искренне, ведь был обязан ему слишком многим, даже жизнью. «Особую ответственность несёт за это Сталин. Не могут снять с себя ответственности за эти репрессии и ближайшие соратники Сталина – члены Политбюро ЦК, секретари крупнейших парторганизаций, которые знали и не могли не знать о том, что творилось в партии, в стране» .

Никонов с задачей справился – не разрывая семейных уз, он собирал материалы о Молотове со всеядностью учёного-исследователя, которому одинаково важны подсудные анекдоты, лагерные байки и машинописные воспоминания. Проведена добросовестная работа по сбору источников, автор проштудировал все доступные публикации по теме, препарировал нон-фикшен народов мира, выдёргивая из пухлых бестселлеров, академических трактатов и журнальных статей самые лакомые куски про Молотова и пустив в конце мощного байопика титры из ссылок.

Впрочем, в библиографии нет, понятно, явно уж лубочных текстов с богатой симптоматикой и некоторых работ, чьё отсутствие стоит объяснить. Не попал под обложку и Рой Медведев, который в предисловии к своему сборнику очерков о сталинских соратниках ничтоже сумняшися бросил: «Люди из окружения Сталина не были выдающимися личностями или великими политиками, и для широкой публики, на которую рассчитана серия «ЖЗЛ, нет нужды знать все подробности жизни и деятельности этих людей». Комментарии, как говорится, излишни. Однако нашлось место книге Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым», хотя у Никонова-учёного она вызывает закономерный скепсис: записи делались с помощью незаметно включённого в кармане диктофона.

В заключение автор делится невесёлыми раздумьями: «Порой мне приходила мысль – какой бы греховной она ни была: хорошо, что дед не дожил до крушения всего, чему он посвятил свою жизнь. Сначала – Варшавского договора и социалистической системы. Затем – сверхдержавы, убитой в Беловежской пуще, – Советского Союза. А затем – и до утери его остатками – Российской Федерации – статуса великой державы» .