Литературная Газета, 6572 (№ 42/2016)

В храме

В храме

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / ПРОЗА КАРАЧАЕВО-ЧЕРКЕСИИ

Теги: ПРОЗА КАРАЧАЕВО-ЧЕРКЕСИИ

Виталий Миликовский

Родился в 1941 году. Окончил Краснодарский политехнический институт, работал на различных промышленных предприятиях. Писать стихи и рассказы начал в 60-е годы во время службы в Советской армии. С 1945 г. живёт в г. Черкесске.

Жена с сыном собираются в церковь. Сегодня боль­шой православный праздник.

– Пойдём с нами, – говорит жена, – Владыко при­езжает из Ставрополя.

– Разве из любопытства, пожалуй.

...Звонят колокола. Народу – не протолкнуться. По­мещение церкви забито верующими. Идёт служба. Гро­мадный такой, метра под два ростом, настоящий Осля­бя, Владыко в черной рясе и высоком клобуке, от кото­рого он кажется ещё выше, мощным басом читает ака­фист, певчие складно вторят на хорах. Пахнет ладаном, душно, и я выхожу во двор. Там тоже полно народу. Улучив момент, присаживаюсь на лавочку.

– Молодёжи-то вона сколько, – говорит одна моя соседка.

– Слава Богу! – вторит ей другая. – Возвращаются старые времена, люди к Богу идут, правды ищут. Тут она, правда, у Бога, – и женщина истово крестится.

В самом деле, половина присутствующих – молодые люди, много детей, не капризничающих и не плачущих, на лицах радость. Как-то неловко сидеть молча, и я пы­таюсь включиться в беседу.

– Говорят, что у каждого есть своя икона, так же, как и Ангел-хранитель, – обращаюсь я к своей соседке, – это в самом деле?

– А как же, – отвечает она, – у каждого он и есть, Ангел-хранитель, с рождения, слава Тебе, Господи! – И она осеняет себя крестным знамением.

– А вы крещё­ный? – обращается ко мне другая.

– Да нет, – отвечаю, не пришлось как-то.

– Надо! Надо крещение принять! А икона своя у каждого, стало быть, имеется. Кто вы по знаку зодиа­ка? – неожиданно спрашивает она.

– Овен.

Обе мои собеседницы многозначительно перегляды­ваются.

– Креститься бы вам надо.

– Да возраст... За шестьдесят уже.

– А это никогда и не поздно.

– Я подумаю.

– Чего тут думать, пойдите да и покреститесь. Жена-то, небось, крещёная?

– И сын, – говорю, – тоже.

– Надо, чтоб вся семья в православии жила.– Бог любить будет.

– Да Он и так всех любит.

– Любит-то любит, а крещёного ещё и бережёт. – Я согласно киваю. Помолчали.

– Так как же определить, где моя икона?

– А ты пойди, милай, в храм-то, и по­ищи. Она сама тебе знак подаст.

Служба, кажется, закончилась. Верующие потихонь­ку выходят, крестятся. Жены с сыном что-то не видать. Немного подождав, захожу в церковь. Окружённый пес­трой толпой верующих, высится чёрной громадой боро­датый Ослябя.

– Благословите, Владыко. – Он благословляет и даёт руку для поцелуя. Вот и моя, выстояв очередь, мнётся перед ним в нерешительности. Владыко протягивает ей свою могучую длань и осеняет крестом.

– Цалуй руку, девица. Ты губы не сотрёшь, а я всё равно руки омою.

Зардевшись, она целует протянутую руку.

– Пошли во двор, тут душно, – говорит жена.

– Вы идите, а я немного побуду, осмотрюсь. – Жена с сыном выходят. Я медленно прохаживаюсь вдоль стен, где развешаны иконы. Чутко прислушива­юсь, вглядываюсь в старинные лики, многие из кото­рых, может быть, писаны несколько столетий назад. Я весь внимание, жду знака. А его нет. Враки всё это, думаю и, немного разочарованный, выхожу. В коридоре вижу на стене справа большую икону в деревянной раме. На ней изображена во весь рост молодая красивая жен­щина в парчовом красном костюме, отороченном золо­той тесьмой. Снизу подпись: «Покровскому храму в дар от монахини Варвары». Позже сын сказал мне, что это святая Варвара Великомученица, дочь жреца, погибшая за веру Христову в IV веке. Поворачиваюсь. Напро­тив – того же формата икона под стеклом. Висит чуть пониже. На ней Иисус Христос с ягнёнком на руках. В стекле вижу свое отражение. Вот он, знак! Это же моя икона, я ведь Овен. Не зря та женщина сказала: «Она вам сама знак подаст». Всё срослось. Спустя месяц сын подарил мне маленькую иконку – копию моей.

– Ты Овен, – сказал сын, – пусть она тебя защищает. – Удиви­тельно, я ведь ничего ему не говорил о своих поисках и о том, что икона, МОЯ икона, сама подала мне ЗНАК! Невероятно! С тех пор я не то чтоб зарядил ходить в церковь, но от нечастых, так скажем, предложений пройти с женой в сторону храма уже не отказываюсь. В основ­ном жду её во дворе церкви, пока идёт служба, и порой захожу в коридор повидаться с МОЕЙ иконой.

Однажды сижу вот так, как когда-то, на лавочке. Во дворе молодёжь толпится; то ли на крестины пришли, то ли на службу – не понять. Кто крестится, на храм глядя, кто – нет. Верующие и неверующие, может так, за компанию пришли, и тут женщина пожилая, по виду постарше меня, подходит.

– Можно рядом присесть?

Я подвигаюсь, освобождая ей место. Служба еще не началась. Жена в храме, на исповеди, а я вот тут дожи­даюсь. Можно бы просто посидеть, помолчать, но поче­му-то тянет пооткровенничать.

– Интересный случай, – говорю я соседке, – поеха­ли как-то с женой в Псыж за шиповником. Вышли на конечной и переулком – в сторону спуска к Кубани. А там, перед спуском, забор бетонный, метров двести длиной. Кое-где по-над забором кучки мусора. Смотрим так осуж­дающе: дома напротив, а они свалку устроили. Запах, нехорошо! «Дураки, – морщится жена, – совсем моз­гов нет, что ли?» И вдруг – надпись на стене. Большими такими каракулями красной краской: «МУСОР ЗА ЗА­БОР НЕ БРОСАТ! ШТРАФ – ТВОЙ СОВЕСТ!» С акцентом надпись – старик, видно, писал. Но как точно и лаконично! И симпатично даже, что с акцентом, мол, главное суть, а не форма.

– Да, мудрость не навязчива, она как охотничий вы­стрел – навскидку и наповал, – улыбнулась соседка.

– Муж, наверное, охотник? – спросил я.

Дед. Мы не местные, из-под Курска. Грязино село называлось, где отец мой родился. Семья большая, десять ртов, на всех корова одна, да лошадёнка – кляча. Кое-как сводили концы с концами. Ну, отец мой, он из детей самый стар­ший, решил дела семьи поправить, поехал с обозом со­ляным аж в Соликамск. Удачно съездили, с прибытком. Вот, думает, приеду, ещё тёлочку купим, даст Бог и ло­шадь – всё легче будет малышей поднимать. Да судьба иначе распорядилась. Во время ночёвки вытащили у него все деньги, его же попутчик и вытащил, да и был таков. Слава Богу, лошадь с подводой оставил. И вот стоит он перед домом своим родным, никак зайти не решается. Гол ведь как сокол – надёжа. С прибытком дома-то ждут, а он... пустой. Тут и отец его – дед мой – с охоты возвра­щается. «Чего задумался, али дома родного не узнаёшь? Мать-то, небось, заждалась сынка своего – добыт­чика». Расплакался «добытчик» горькими слезами, пове­дал отцу беду свою. И ведь не ругал его отец, не ударил, а приобнял так за плечо и говорит: «Богатство – дело наживное. СЛАВА БОГУ, ЧТО НЕ ТЫ УКРАЛ! Руки-ноги есть, ещё заработаешь. Главное – совесть чиста».

Мы с братом на печи лежали, когда отец эту историю матери нашей – жене своей – рассказывал. Знал наверня­ка, что не спим, у детей ведь всегда ушки на макушке для взрослых секретов.

Сейчас я думаю, что если б он нам специально это рассказал, в назидание, может, и не запомнилось бы. А так – как заповедь Божья на скрижалях Моисеевых запи­санная, вроде Ангела-хранителя. Были ведь моменты, когда искушал нечистый. И всегда против соблазна сло­ва эти деда моего, как огненные, в мозгу молнией проно­сились: «СЛАВА БОГУ, ЧТО НЕ ТЫ УКРАЛ».

...Зазвонили колокола. Народ потянулся в храм. Моя собеседница поднялась, перекрестилась и, поправив пла­ток, стала подниматься по ступенькам.