Литературная Газета, 6608 (№ 30–31/2017)

Над дорогою ангелы выжимают бельё

Над дорогою ангелы выжимают бельё Выпуск 12 (21)

Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Имя

Матвеева Марина

Теги: Марина Матвеева , поэзия

***

Дохлыми амёбами луж

город разложился у ног.

У подруженьки новый муж.

У меня же только одно

место от судьбы и любви –

воспитать его ремешком!

…Город втиснут в серенький твид –

у него суровый дресс-код

в офисе разбитых сердец,

проспиртованных печеней.

На когтистых лапах песец,

как на Русь лихой печенег,

наступает. Но Русь и я –

силища великая, и

не такого били зверья!

... водяные знаки мои –

слёзы, улиц – лужи, Земли –

Ноевы ковчеги – в закат...

Мы спасёмся – только озлись,

Ванька, от петушья клевка.

Всех вокруг себя раскидай

и закон Небес утверди…

…У подруженьки новый рай –

у меня всё

тот же в груди.

Ненасытен мир – как любой,

кто здоров и силушкой дюж.

На его тарелке любовь

дохлыми амёбами душ

не заменишь. Хрупкая нить

режет масло резче, чем нож.

Не себя – другого – скормить –

в этом лучше нас не найдёшь.

Только скольких в пасть ни бросай –

а твоя придёт череда.

Ну-ка, где там твой новый рай,

Ванька?

Город, небо, вода…

***

С утрева делать нечего. День будто сдутый шар.

В окна вползает к вечеру потного полдня жар,

температурит, лапушка, хочет моих пилюль.

Не разрешает бабушка. А на дворе июль.

Где-то в Сибири лаково-белым цветёт сирень.

Наша же в май отплакала, словно в подушку. «Встрень

дедушку с поликлиники, медленно он идёт.

И ходунков, былинонька, Бог тебе не найдёт

в старости», – прошептала мне бабушка, хлеб в руке,

мякиш, как льдинку талую, плавя на языке,

ложечка, чай взволнованный, дует, жара, жара…

Я в белых шортах новеньких прыгаю со двора –

и мотыльком по улицам. Медленно он идёт…

Бог – не слепая курица – что-нибудь да найдёт,

что-нибудь да отыщется летним тягучим днём…

На ветростёклах тыщами – блики. …Давай свернём

в тот переулок, дедушка, помнишь, ты там играл

в детстве и с некой девушкой угол облюбовал

для поцелуя первого… Сам рассказал. Забыл?

Как в воскресенье Вербное веток ей раздобыл,

хоть запрещали праздновать, – в церковке освятив…

Бог – Он болезнь заразная. Скольких «врачей» сплотив,

мудрых и доморощенных, не излечила власть

прежняя. …Так короче нам, бабушка заждалась –

маленькая и верная, будто лампадный свет,

помнящая те вербочки тысячи тысяч лет.

Чаю тебе остудим мы, булочку подадим.

Видит Господь: не судим мы – будет же не судим

мир, оголённым проводом тычущийся в живьё…

Бог – дай Ему лишь повод – нам сердце отдаст Своё.

***

Стою, отдыхаю под липами

под ритмы собачьего лая.

Больна, как Настасья Филипповна,

сильна, как Аглая.

С короткими слабыми всхлипами

река берега застилает…

Люблю, как Настасья Филипповна,

гоню, как Аглая.

Мне б надо немного молитвы, но

в спасение вера былая

мертва, как Настасья Филипповна.

Жива, как Аглая,

лишь память. Врастая полипами

в кровинки, горячкой пылает

в душе у Настасьи Филипповны,

в уме у Аглаи.

Но либо под облаком, либо над

землёю – в полёте поладят:

с судьбою – Настасья Филипповна,

с собою – Аглая.

Я тоже не просто улитка на

стволе. Оторвусь от ствола я.

Сочувствуй, Настасья Филипповна.

Завидуй, Аглая.

***

Как хочется чего-то горностайного,

Чтоб на душе свернулось тёплой нежностью…

А в ней бездомные собаки режутся

На слово в кости озверелой стаею.

Как хочется чего-то горностайного…

Не мёртвый мех – живое. Но у зверика

Есть коготки и зубки – что Америка:

Снаружи – белопушье, в пасти – тайный яд…

Как хочется чего-то горностайного:

Уснувшего, беспечного и тихого…

Напрасно лезешь на душу мне ты, хомяк!

Грызи своё зерно и не читай меня.

Катастрофа, но не беда

Народы, а Гольфстрим-то остывает!

…На роды женины не успевает

мой друг Иван, хотя и обещал ей

присутствовать… Противные пищалки

орут из пробки инорассекаек,

и дела нет им, что беда такая:

не увидать самейшего начала

новейшей жизни…

Чтоб не опоздало

на отпеванье матушки-планеты,

раскрученное вещим интернетом,

скопленье конференции из Рима –

толпа машин спасателей Гольфстрима –

спешащее на важные доклады…

– Гуляйте садом!

– С адом?

– Хоть с де Садом!

Вы, пассажиры новеньких визжалок,

чьё время так безжалостно безжало,

спасатели – но не – и в этом ужас! –

спасители, –

глаза бедняги-мужа

виднее сверху и прямей наводка:

вот он стоит и взглядом метит чётким

всех тех, кому хреново, но не плохо.

…А тут, где ждут, меж выдохом и вдохом –

столетия, стомилия, стотонны…

Стозвездиями небо исстоплённо

сточувствует и к стойкости взывает…

А где-то там чего-то остывает…

ЕдИночество

…Бессильным матом кроется полено

противу смерти медленной в огне…

В конкретно-данный миг

во всей Вселенной

не сущ никто,

чтоб думал обо мне.

Ни мама, ни подруга, ни любимый,

ни Бог вокупе с аггелы Его…

Такой вот миг – весомо-измеримо-

циферблатированный в торжество

недоменяемой модели мира.

А по углам –

не видно

ни черта!

Похоже, и они гуляют мимо.

Оно понятно: комната пуста,

в ней – ни души. Что побирать во плен им?

И тела – ни. Пожалуй, даже – не…

А есть ли я,

понеже у Вселенной

нет ни единой мысли обо мне?

***

Автостопом не езжу я. Но бывает: моё

невезенье спасает случайный угодник.

…Над дорогою ангелы выжимают бельё:

видно стирка большая на небе сегодня.

Хлещет ливень, и дворники, как ресницы актрис,

если те удивляются, глупо моргают.

И амурчик пластмассовый на шнурочке повис.

А за окнами – хоррор: клыки раздвигая,

чернонёбного неба прожорливый зев,

как язык, жадно высунул нашу дорогу…

Таем мокрой конфетой на нём, не успев

запретить себе право ушами потрогать

плешь отжившего лета и маленький дом,

что водила купил бы, а я не купила.

А за окнами – триллер: там гоняется гром

за преступницей-молнией.

…Слишком уж милый

ваш амур – для того, кого дома не ждут…

И кто так одинок… И чьё сердце так стынет…

А за окнами – сказка: расстилают и бьют

ангелята вальками льняные просты′ни…