Пиши правду и не лукавь...


Пиши правду и не лукавь...

Литература / Библиосфера / Писатель у диктофона

Теги: Михаил Годенко , интервью , поэзия


Проза – более ответственное дело, чем поэзия, – считает Михаил Годенко

Старейший писатель России вспоминает о до сих пор близкой Великой Оте­чественной войне и размышляет о писательском ремесле.

Михаил Матвеевич, кем вы больше себя ощущаете – поэтом или прозаиком?

– Конечно, прозаиком. Хотя мои отношения с литературой всегда складывались очень интересным образом. Первой я начал писать всё-таки прозу. Потом, классе где-то в пятом, у меня пошли стихи. Но по-настоящему я начал их писать в то время, когда началась война с фашистами в Испании. В вой­ну как раз такие вещи лучше всего и пишутся. Уже во флоте я стал местным «классиком». Писал в разные флотские газеты, в том числе и такие, как «Огневой щит». Потом, уже после службы во флоте, поступил в Литературный институт на семинар поэзии. А впоследствии всё-таки пришёл к выводу, что проза – это более сильное и ответственное, чем поэзия, дело. По молодости мы, конечно, все занимаемся поэзией. А затем переходим к прозе, которая требует капитального знания жизни. Судьба моя это только подтвердила.

За литературным процессом следите?

– Конечно, слежу. Я постоянно читаю два издания – журнал «Наш современник» и газету «Советская Россия».

Какую книгу вы считаете главным произведением своей жизни?

– Конечно же, роман «Минное поле». Кстати говоря, я его написал всего за 53 дня.

Как восприняли его выход ваши коллеги?

– Прекрасно восприняли. Он получил очень высокую оценку. Сначала я eго отнёс в журнал «Октябрь», главным редактором которого был Всеволод Кочетов. Но он там несколько лет пролежал неопубликованным. В итоге его напечатал журнал «Москва». Я никогда не забуду главного редактора этого журнала, который по прочтении романа мне сказал: «Мне хочется вас обнять и расцеловать». Но мне не дали за этот роман Государственной премии СССР, хотя многие крупные произведения при меньшем весе такие премии получали.

Ваш творческий метод?

– Соцреализм. Впрочем, сам я никаких методов не признаю. Я считаю, что нужно в этом вопросе придерживаться одного правила: пиши правду, не лукавь. Или, как у нас говорят на Украине, «пиши – як було».

Кого из писателей считаете своими учителями?

– Ну, самый близкий мне по духу был Михаил Шолохов. Между прочим, мне приходилось бывать у него в станице в составе бригады наших писателей. Если же говорить о людях моего поколения, то это мой лучший друг Миша Алексеев, мой сокурсник Володя Бушин, недавно умерший Миша Лобанов.

Ваши политические взгляды не изменились?

– Ну как сказать? Я – коммунист и им остаюсь до сих пор. А всю ту антисоветскую музыку, которую слышно в последнее время, не принимаю. Ведь я вступил в партию ещё в 1941 году. Война началась в июне, а уже осенью я вошёл в ряды ВКП(б).

Раз уж мы затронули тему войны, расскажите о ваших испытаниях в этот период.

– Дело в том, что ещё до того, как попасть на Великую Оте­чественную войну, я немного поучаствовал в Финской кампании. Меня призвали во флот в 1939 году. Службу я начинал в Кронштадте. Сперва находился во флотском экипаже в Ленинграде. Но когда меня определяли на службу, то задали вопрос: «Кем ты хочешь быть?» Я сказал: «Минёром». Все удивлялись, что я, парень с десятиклассным образованием, выбрал себе такую простую специальность. И получилось так, что, когда мы ещё не воевали с Германией, финны били по нашим фортам огромными 24-дюймовыми снарядами. А я, между прочим, во время этой кампании очень хотел попасть в батальон лыжников. В то время туда как раз шёл набор. Занимался этим вопросом знаменитый Гранин, флотский капитан, но не корабельной, а береговой службы. Я писал рапорта, просил своё командование, чтобы меня именно туда направили. Молодёжь рвалась куда-то, хотя совершенно не представляла того, на что идёт. Ведь в школе я был лыжником. Но командир мне сказал: «Ну куда ты рвёшься? Ты же южный человек, хохол. Зимы ты не видел. Снег-то бывал хоть у вас? Я беру настоящих профессионалов лыжников, а с тобой будет возня». Так я остался на корабле. Но мне и на своём катерном тральщике «Снег» хватало работы. Я же был специалистом по минам. Едва эта небольшая война закончилась, как началась Отечественная. Немцы напали на Россию.

На своём корабле вы так до конца войны и служили?

– Нет. Получилось, что я какое-то время служил в Эстонии, в городе Таллине. В августе 1941 года мы участвовали в знаменитом Таллинском переходе наших кораблей в Кронштадт. Во время перехода наш корабль «Снег» подорвался на морской мине и стал тонуть. Из всей нашей команды выжили только я и боцман. Как оказалось, наш «Снег» был торпедирован финской подводной лодкой. Он развалился. Мы прыгнули за борт. Ходившая по морю шлюпка нас подобрала. Потом на какой-то самоходной барже нас отправили в Кронштадт. Там я в течение двух месяцев лечился в Военно-медицинской академии (во время тех самых ночных ужасов получил ранение в голову), а потом снова служил на разных кораблях специалистом по большим германским минам – БГ-4.

В вашей биографии указано, что во время войны вы не только служили на корабле, но и воевали в морской пехоте.

– Я там был совсем недолго, а попал туда буквально сразу после своего излечения в Медицинской академии. Хотя такие вещи запоминаются на всю жизнь. Нами, не поверите, командовал сам маршал Ворошилов. Прямо на наших глазах его ранило в ногу. В правую или левую, я уже не помню. Он подъехал на своей «эмке» в самое пекло. Тут начались бомбёжки и обстрелы. И я запомнил, что перед этим для того, чтобы мы хоть как-то отогнали немцев, выступил с такими словами: «Матросики, дети мои, давайте отгоним врага на столько-то там, не дадим ему возможности занять Ленинград». Как только его ранило, наши матросы озверели. И вместо того чтобы занять одну линию окопов, о чём он нас просил, мы заняли три очереди окопов.

Вам наверняка приходилось участвовать в атаках. Какие ощущения испытывали?

– Конечно, я участвовал в атаках. В то время так уж было заведено, что когда их проводили, старались для этого дела набрать как можно больше народу. Что же касается испытываемых мною ощущений, то я не могу их каким-то особенным образом охарактеризовать. Может быть, другие переживали на фронте подобные моменты как-то иначе, а у меня тогда дело доходило до потери сознания. Ведь представьте, ты бежишь на штык одного, другого, третьего противника. Бывает, выстрелил в четвёртого солдата или сбил прикладом его в таком горячечном состоянии... Поэтому, когда кто-то говорит, что на фронте он ничего не боялся, я в это никогда не поверю. Как писала моя подружка Юлия Друнина «Я только раз бывала в рукопашной». Но сам я, честно говоря, во время этих кровавых заварух (штыковых боёв) терял сознание. Одним словом, испытывал что-то нечеловеческое.

А как поступили в Литературный институт?

– Рекомендацию для поступления в институт мне дал Павел Антокольский. Мы с ним впервые встречались ещё в вой­ну в Ленинграде. У него, кстати говоря, сын погиб на фронте. Позже, когда я стал студентом Литинститута, в этот институт пришёл и он. «У меня будешь?» – спросил он меня. Я ответил: «Конечно!» И в самом начале занимался в его семинаре. А потом, когда я понял, чему конкретно у нас учат, решил, что это не моя дорога, и ушёл на семинар к знаменитому литературоведу Леониду Тимофееву.

Кто из известных писателей с вами учился, с кем приятельствовали?

– Сейчас от всего нашего курса осталось только три человека: я, Юра Бондарев и Володя Бушин. У меня, между прочим, были очень дружеские отношения с Юрой Бондаревым. Володя Бушин вообще – мой сосед по дому отдыха «Писатель», только живёт чуть поодаль от меня, на горке. Совсем недавно умер мой друг Семён Шуртаков. Я бы сказал, это был мой лучший друг. Тоже, кстати говоря, моряк. Только я служил на Балтике, а он – на Дальнем Востоке. Хотелось бы отметить, что отца моего друга Юры Бондарева – Василия Бондарева – в годы нашей совместной учёбы органы МГБ арестовывали. Мне удалось вытащить его из тюрьмы...

Как у вас это получилось?

– Так как я тогда был парторгом курса, то поговорил с первым секретарём райкома, сказал, что всё это наговоры. А там, видите, какая получилась вещь?! Один из его соседей-подлецов решил ему отомстить и написал на него провокационное письмо, которое отправил по месту службы. А с Бондаревым, вообще-то говоря, мы были друзьями: встречались на праздниках, да и жена моя была подругой с его женой. Человек он был, конечно, хороший. И когда с его отцом случилась беда, он мне обо всём рассказал. Я пришёл и сообщил о своём отношении к произошедшему инциденту в райком. Через какое-то время меня вызывали на Лубянку, в управление НКВД. «Что вы об этом знаете?» – спросил меня следователь НКВД. Я и сказал ему, что это – честный труженик, человек советский, нормальный. Во всяком случае, я дал ему знать, что это наш товарищ. После этого прошло сколько-то времени, как Бондарев мне доложил о том, что его отца отпустили и полностью оправдали. С тех пор, когда мы дома у Юры встречались, так его отец обязательно за меня поднимал рюмку и говорил слово в честь меня. Он, конечно, был намного старше нас. Но я про него могу сказать только одно: человек он был настоящий.

Вы занимали немало ответственных должностей в среде писателей. К какому лагерю вы себя относили?

– Про это я могу сказать только одно: я всегда стоял за один лагерь – наш, русский. К этому мы, русские писатели, всегда и стремились. Вот у Юры Бондарева был во время нашей совместной учёбы в Литинституте лучший друг – Григорий Бакланов. Так раньше он ни к каким либералам не относился. Тогда он, конечно, никаким и Баклановым-то не был. Лично я его помню как Гришку Фридмана. Так вот, когда мы, бывает, соберёмся, этот Гришка обязательно прибегал к такому обращению: «Славяне!» Потом он к этим словам добавлял, как правило, что-нибудь матерное. Я ему как-то сказал: «Гриша, ну ты и мореман!» Это уже потом он примкнул к другому лагерю, а в 1993 году подписал знаменитое «Письмо 42-х». А раньше у нас был один лагерь.

Что думаете о происходящих сегодня событиях на Украине?

– Вы понимаете, сам я – родом с Украины. Сперва это была Днепропетровская область. Но потом Запорожье выделилось в отдельную область. Поэтому я везде пишу, что я – запорожский казак. Конечно, я очень плохо отношусь ко всему тому, что сейчас там происходит. Честно говоря, я разогнал бы их всех. Для этого, между прочим, и большой силы-то не надо. Достаточно экипажа одного такого корабля, на котором я служил во время войны. Я бы не стал говорить, что это наши враги и тому подобное. Всё, что происходит сейчас на Украине, это – сплошной примитив.

Беседу вёл Илья Вершинин

Михаил Матвеевич Годенко родился в 1919 году в селе Ново­спасовка Запорожской области. Участник Финской и Великой Отечественной войн. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького в 1951 году. Автор десяти книг стихов и поэм, полутора десятков книг прозы, романов «Минное поле», «Зазимок», «Потаённое судно», «Каменная баба», «Вечный огонь» и других. Лауреат премий «Прохоровское поле», «Имперская культура», литературных премий имени А. Фадеева, Н. Островского, В. Пикуля и К. Симонова. Занимал должности заместителя главного редактора журнала «Москва», секретаря Союза писателей СССР. Член Высшего творческого Совета Союза писателей России.

Загрузка...