Литературная Газета, 6636 (№ 12/2018)

Мина, заложенная Максом Фасмером

Мина, заложенная Максом Фасмером

Общество / Гуманитарий / Версии

Величие и мощь русского языка отнюдь не в количестве заимствований

Фото: Виталий Подвицкий / fishki.net

Теги: Макс Фасмер , словарь , русский язык

Или на каком же языке мы говорим

С чего начинается Родина? Поэт утверждает: «...с той песни, что пела нам мать». Но на каком же языке она пела? А её мать ей – на каком… А неандертальская женщина на каком языке пела песню своему малышу?

Сегодня вполне серьёзно утверждается, что русская речь произошла из огромного ряда заимствований. Русского языка как бы не было, пока не понабрали слов из других языков. Взять хоть ту же нашу, воспетую мамами и поэтами, берёзку. Если заглянуть в основополагающий для российской науки «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера, то выясняется, что русские не знали, как назвать это дерево, пока им не «подсказали»: от др.-инд. Bhūrjas, а также от алб. Bardh «белый», гот. Baírhts «светлый, блестящий». В Индии нет берёз? Ну и что? Они ведь белые!

Сегодня мы говорим о замещении импорта в технологиях, в продуктах питания и в лёгкой промышленности, даже культура, скрипя, начала поворачиваться к отечественным темам. Но говорим-то мы, как утверждает Российская академия наук, на чужом языке! В исследовании истории возникновения русского вот уже шесть десятилетий «царём доказательств» остаётся «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера. А у него даже «лапоть» может быть от лтш. lãps «заплата». Ясно ж, русская обувь – из заплат.

Словарь Фасмера – идеологическая диверсия, гуманитарная бомба, осколки которой долетели до наших дней и укоренились в сердце российского языкознания. Кто он, заложивший эту мину продлённого действия? Немец, родившийся в Санкт-Петербурге и имигрировавший после революции.

Сам создатель этимологического словаря утверждает, что идея эта родилась в Америке, в Колумбийском университете, где он работал в 1937–1938 годах. И вернулся он в гитлеровскую Германию, как утверждается, потому, что в США ему жилось не слишком комфортно в бытовом смысле. Такое объяснение вызывает недоверие уже потому, что дела со снабжением населения продуктами питания в Германии были в ту пору далеко не блестящи, уже в 1939 году у него на родине были введены продуктовые карточки. В домах не хватало тепла, а уж о репрессиях и концлагерях для инакомыслящих даже говорить не приходится. Фашистское мракобесие встало в полный рост. Но Фасмер возвращается.

Буквально накануне отъезда в Америку Фасмер издал глобальное исследование, в котором отмечал, что большинство географических наименований, топонимов Германии, происходят от… славянских названий этих мест. Это доказывает, что немцы – пришельцы на чужой, славянской земле. Это никак не совпадало с теорией высшей расы, проповедуемой министром пропаганды Геббельсом, кстати, филологом по образованию. За гораздо меньшие провинности бдительные идеологи арийской исключительности могли упечь в концлагерь. А тут – такое…

Понятно, что от возможных неприятностей проще всего укрыться за океаном. Но Фасмер возвращается. И фашистская Германия встречает возвращенца ласково. Его Институт славянских языков продолжает работать, выпуская даже газету о проблемах славянского языкознания. В этой газете публиковались статьи учёных-евреев (под псевдонимами), о чём дураки из СС не догадывались. У Фасмера был не только университетский кабинет, но и прекрасный дом в центре Берлина с великолепной библиотекой, вывезенной ещё из революционной России. Но, главное, созданы все условия для работы над… этимологическим словарём русского языка.

Можете себе представить этот высший пилотаж фашистского гуманизма: страна воюет с русскими, а в центре её столицы некий учёный работает над историей языка «недочеловеков». Причём ему предоставлены двое помощников-студентов, активных членов нацио­нал-социалистической партии Германии.

Более того, он хлопочет о польских учёных, заключённых в концлагере Заксенхаузен, и нацистские власти идут ему навстречу. Когда Фасмер узнаёт, что в Бухенвальде содержится славист Борис Унбегаун, он не просто добивается освобождения коллеги, но и устраивает его к себе на кафедру. Интересная деталь: Унбегаун продолжает числиться узником Бухенвальда до самого конца войны, между тем он вместе с Фасмером трудится в концлагере Нойбранденбурга.

Научная работа строилась так. Например, Фасмер спрашивает: как на вашем языке слово «палка»? Заключённый-украинец отвечает: паáлка, пáлиця; болгарин: пáлица; серб: пáлица; зэк из Словении: pálica; чех: раliсе; словак: раliса; поляк: раɫа, раɫkа, раliса и т.д. Унбегаун это всё фиксирует. Потом, уже дома, в кабинете, словарную статью дополняют: Возм., родственно д.-в.-н. sраltаn «раскалывать», др.-инд. spháṭati «раскалывает», sphuṭáti «разрывает», sphāṭáyati «раскалывает», phálakam «доска», phálati «лопается, трескается». Насколько корректны факты языка, полученные на допросах узников концлагеря, – вопрос научной чистоты, о нравственной же чистоте говорить не приходится. Да и древне-верхне-немецкие и др.-индийские отсылки за уши притянуты.

Переворачивать всё с ног на голову – сверхзадача не научная, а политическая. У многих биографов Фасмера нет сомнений, что он трудился под прямым патронатом Геббельса. Однако более вероятно благорасположение «отца концлагерей» и мистического общества Аненербе (института «Наследие предков») Гим­млера. Необходимость создания специального тайного лингвистического отдела в Аненербе обосновал лингвист Шмидт-Рор: «Имеется значительное количество задач, которые вызваны к жизни сутью языка как политической величины… сделает победу нашего оружия величайшим триумфом в мировой истории».

В самом начале Второй мировой вой­ны Шмидт-Рор предлагал провести «лингво-политическую фрагментацию русской империи». Он призывал подорвать российское единство изнутри, выбрав в качестве первой площадки для реализации пробной программы Украину. Шмидт-Рор настаивал на: сотворении литературного украинского языка; создании украинской письменности и специального украинского алфавита; формировании искусственной украинской лексики.

Учитывая небольшое количество лингвистов-арийцев Германии, можно смело допускать, что это был круг друзей белокурого Макса Фасмера. И его «Этимологический словарь русского языка» вполне укладывается в схему, обрисованную выше.

Сегодня российская наука продолжает дело Фасмера. Хотя есть новые интересные исследования протолингвистики, новые этимологические исследования. Но академики, получившие свои степени на компаративистике, делают вид, что ничего этого нет. Не пора ли нашей официальной лингвистике заговорить по-русски?

Владислав Писанов,

Челябинск