Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

Тут всё полно тишиною

Бессмертной воинской славы

Стоит над могилой героев

Памятник величавый.

Поднялся доблестный воин

В бронзовой плащ-палатке,

Хранят напряжение боя

Лица суровые складки,

Лучи зари освещают

Красный мрамор и серый.

И часто парк навещают

Немецкие пионеры.

Германской республики дети,

В грядущем что стало бы с вами,

Когда бы не воины эти,

Что мир защитили сердцами!

И песнь благодарная звонко

Здесь в небо плывет голубое.

Спасенного в битве ребенка

К себе прижимает воин.

Был Красный Веддинг далеко от нас.

К проспекту Красных Зорь и Красной Пресне

К нам приходили с запада не раз

Антифашистов боевые песни.

И если мы сегодня их споем,

То снова испытаем чувство то же…

Их пел когда-то в городе своем

Десятилетний пионер Сережа,

Любил он шум прибоя

С детских лет.

Стоял их домик на Морском канале,

С заводом рядом,

Где отец и дед

С пологих стапелей суда спускали.

Восторженный любитель голубей,

Знаток событий в Гамбурге, в Шанхае,

Он понимал, что звездных пять лучей —

Планеты пять частей обозначают.

Ведь мальчик под звездою был рожден,

Которая для всех народов светит.

Беззвучно, не по-детски плакал он,

Когда убили Сакко и Ванцетти.

О тех, чей гимн Интернационал,

О тех, кто и под пыткой были немы,

Он из газет рассказы собирал

В свою тетрадку с мопровской эмблемой.

Там братья сквозь решеток переплет

Привет платком нам посылали красным!

Поздней, когда Сережа подрастет,

Он школьную тетрадку развернет,

Охваченный всё тем же чувством властным.

Принес однажды в школу почтальон

Листок, что был, казалось, обожжен

Огнем боев. Своим рукопожатьем

За помощь нас благодарили братья.

А месяцем позднее, в тот же год,

Из Гамбурга пришел к нам пароход.

Вплотную к морю, вдоль всего причала,

Людей советских множество встречало

Того, кто к миру звал страну свою.

В толпе, средь стариков и молодежи,

Под пионерским знаменем в строю

Стоял от счастья замерший Сережа.

Привычно человек шагнул на сходни,

Ротфронтовским приветом руку поднял.

Открытое лицо, спокойный взгляд,

Он улыбался.

Он опять с друзьями.

Германии рабочей делегат

Гордился нами,

Радовался с нами.

Весь порт морскими флагами расцвел

В честь этой долгожданной, братской встречи,

И вот к ребятам

Тельман подошел,

Сереже руки положил на плечи.

Увидел мальчик светлые глаза,

Открытый воротник рубашки белой.

«Расти большой! —

По-русски гость сказал, —

У нас с тобою в жизни много дела.

Когда-нибудь и ты приедешь к нам,

Желанный гость Германии свободной,

Пускай тебе, дружок мой, будет там

Так хорошо,

Как мне у вас сегодня!»

В ту зиму, в январе, собрал Сережа

Детекторный приемник самодельный…

Скороговоркой, а потом раздельно,

Передавал эфир одно и то же,

Куда бы ты ни повернул рычаг,

Слова — «В Берлине подожжен рейхстаг!»

…………………………………………..

«Немецкому народу» на фронтоне

Чернеет надпись. О каком народе

Тут стены говорят?!

О том, что продан,

О том, кого в окопы вновь погонят.

Горит рейхстаг!

Враг в собственной стране!

И вот уже трибуна вся в огне,

С которой Клара Цеткин говорила.

Обугленные рухнули стропила.

И заглянула гибель тем в глаза.

Кто отдал коммунистам голоса.

И бюллетеней белых миллионы

Разорваны на мелкие клочки.

Оцеплены рабочие районы

И двери с петель рвут штурмовики!..

О, если б нам с тобой, Сережа,

Прийти, чтобы друзьям помочь!..

Спешит своим путем прохожий.

Он видит, как светлеет ночь,

Несет тайком ведерко клея

И пачку свернутых листов.

На них, как будто кровь алея,

Пылают буквы гневных слов.

«НАЦИ — ПАРТИЯ РЕВАНША.

МЫ — КОММУНИСТЫ — ПАРТИЯ МИРА!»

Прежде чем солнце встало, раньше

Чем пробудились рабочих квартиры,

Каждая заговорила стена,

Побежала надпись вдоль здания:

«ГИТЛЕР — ЭТО ВОЙНА,

А ВОЙНА ПОГУБИТ ГЕРМАНИЮ!»

Нес человек ведерко клея

И драгоценные листы бумаги,

И на стенах,

Как утренний свет алея,

Маленькие возникали флаги.

Оглянулся, —

Нет, не следят.

О доме

Вспомнил,

Он мать повидать не вправе…

Под шагами тяжелыми скрипнул гравий.

— Хальт! —

За ним побежали вдогонку,

В спину выстрел ударил.

Он упал.

Кровь, стекая струею тонкой,

Чернела на тротуаре.

А завтра по той же аллее —

Серой,

От дождя весеннего скользкой —

Шел другой человек с ведерком клея,

Рядовой непобедимого войска.

За небылицей

Плели небылицу:

«Тельман давно перешел границу».

Почему же в кварталах всех,

На вокзалах

Сыщикам роздан его портрет?!

Нет!

В рабочих квартирах,

в цехах,

в котельных

Партии слово у людей на устах.

И, как прежде, боевая подпись — Тельман

На влажных от свежей краски листах.

Он с народом,

Он поста не покинул!

Но предатель главную явку назвал.

В Шарлоттенбурге, районе Берлина,

Эсесовцы оцепили квартал.

Почему, как на поле сражения знамя,

Вождя не смог ты сберечь, народ?!

Перестуками в стены тюремных камер

Об аресте Тельмана весть идет.

Соратникам верным, в подполье скрытым,

Стойкость передает он свою.

В одиночной камере Моабита

Тельман —

в строю!

Твердость его

Фашистов бесит.

Заключенный

Не страшится угроз.

Изо дня в день, из месяца в месяц

Безостановочно идет допрос.

Несут с фальшивками вперемешку

Протоколы съездов,

речей стенограммы.

Не выносят фашисты его насмешки,

Слова, как пощечина, бьющего прямо.

С глазами Тельмана вровень —

Пола промозглый и липкий камень.

Захлебываясь сгустками крови,

Голову он прикрывает руками.

Удар в висок…

Он теряет сознанье.

………………………………

Снова продолжают дознанье.

Следователь один

Сменяет другого.

Из-за дыма табачного меркнет свет.

— Откажитесь!

Признайтесь! —

Но снова и снова

Звучит непоколебимое:

«Нет!»

Германия знать о нем не должна.

Запретно имени упоминанье.

Изредка только жена

С Тельманом получает свиданье.

Она у врагов на виду

Под угрозою расправы близкой.

Письма, что от Тельмана к жене идут,

Ей дают в гестапо читать под расписку;

В них нет ни щемящего горя, ни жалоб,

Нет ничего, что чужому сказало б,

Как он страдает без дружбы, без света

В долгую зиму, в тюремное лето.

Сквозь решетку видя неба клочок, —

Вспоминает Тельман простор дорог.

……………………………….

В доме лесника тишина.

Утро ясное, день воскресный,

До того, как проснулись дочь и жена,

Тельман встал, напевая песню.

Он умылся водой ледяной

Из бадьи широкой.

Тельман шел.

Всё дышало весной,

Осветился лес на востоке.

В ярком солнце снег голубел,

Набухали на ветках почки.

Так он шел и шутливую песню пел,

Собирая подснежники дочке.

Возвращаться пора сейчас.

Солнцем залита вся опушка.

Осторожно он дверь приоткрыл.

Восемь раз

Прокричала в часах кукушка.

Слышен колокола удар.

Улыбаясь, Тельман хлопочет,

Раздувает маленький самовар —

Подарок тульских рабочих.

Тельман с ним возиться любил, —

Слушал, как закипал он, звонок…

— Встаньте! — близких он тормошил,

День какой! — И дочка спросонок

Руки тянет к нему сейчас:

— Хорошо, что ты с нами, Тедди.

Так уже бывало не раз —

Обещаешь, а всё не едешь.

…Это утро в сторожке лесной

Оттого ему памятным стало,

Что вот так собираться семьей

Доводилось Тельману мало!

В тот памятный и грозный час, когда

Шли самолеты с черными крестами,

Обрушивая бомбовой удар,

И по колосьям побежало пламя,

Сергей, Советской Армии солдат, —

Принявший боя первого крещенье,

Тех вспомнил, кто с фашистами

в сраженье

Вступили много лет тому назад.

Он Тельмана улыбку не забыл

И крепкое его рукопожатье.

В фашистских тюрьмах, в глубине могил

Погребены родные наши братья.

Он, юный пионер, им письма слал,

Он, комсомолец, полюбил их песни…

Вот показались

Танки в мелколесьи.

Он своего врага в лицо узнал!

И это человечества был враг,

Фашист, что в тридцать третьем сжег

рейхстаг,

Кому американские магнаты

Давали для войны моторы, сталь.

Кто, оглушив Европу криком «хайль»,

Ворвался к нам под грохот автоматов…

Стояли насмерть Родины сыны!

Сергей был ранен в первый день войны.

Сгустилась ночь. Его спасли тогда

Две комсомолки из погранрайона.

На поле смерти, в девичьих ладонях

Была живая Родины вода.

Тускнеет взгляд.

Сестра, водою брызни,

Верни его к борьбе за счастье жизни,

В ряды неисчислимые верни.

Ждет впереди нас долгий путь, товарищ,

Боль поражений, горький чад пожарищ,

Смерть близких…

Но за эту тьму взгляни, —

Победы небывалые огни

Увидишь ты, — хоть взорван Днепрогэс

И Украины города ослепли,

И в черных дымах синева небес,

И золотой пшеницы никнут стебли…

В зенитных вспышках небо над Москвой,

В кольце блокады город над Невою,

Панфиловцы еще не вышли в бой,

И подвиг свой еще не совершила Зоя,

Но всё ж победы светятся огни…

А тот, о ком ты помнил в эти дни,

Кого живым враги похоронили,

Кто заточен в тюрьме девятый год,

В безмолвной, бронированной могиле,

Он верит, он твоей победы ждет.

Ему приносят карту наступленья.

На клинья и на стрелы смотрит пленник.

«Что ж, Тельман,

Вы теперь сдаетесь?»

— Нет!

Кончается победный сорок третий.

Мы в сорок первом отступали здесь.

Луна сквозь ветви, как прожектор, светит,

Передвиженьем скрытным полон лес.

И словно на огромном полустанке,

Как поезда́,

Ждут отправленья танки.

Отчетливо всё видно из окошка.

В сторожке темной венчик света слаб, —

Мигает парафиновая плошка.

Здесь был еще вчера немецкий штаб.

Сергей стал переводчиком военным.

Прошли десятки пленных перед ним, —

Те, кто в своих признаньях откровенны,

И те, кто поражен безумьем злым.

Ночь на исходе. Тени стали резче.

Прилечь бы. Вдруг звонок средь тишины.

— К нам только что доставлен перебежчик.

Его вы срочно допросить должны.

Своими ранен в спину. Он в санбате, —

Горит в глубоком небе свет зари.

Худой, костлявый немец на кровати,

Приподнимаясь,

Тихо говорит,

Не пряча глаз:

«Herr Oberleutenant!

Я Тельмана так видел, словно вас,

Полмесяца назад.

Служил я прежде в Бауценской тюрьме;

Перед отправкою на фронт проститься

К товарищу пришел, сказал он мне:

— Здесь Тельман!

— Жив!?

— Ты можешь убедиться.

Он разрешил, хоть многим рисковал.

— Войди. — Я на пороге молча встал.

Теперь об этой встрече удивительной

Скажу вам, ничего не утая.

Я не поверил: „Тельман — вы, действительно?“

Тогда он улыбнулся: „Это я“.

О самом важном для себя спросил я.

На мой вопрос он дал ответ прямой:

— Германии не одолеть Россию,

Я знаю — победит советский строй!

Я верю, что народ наш будет в дружбе

С народами страны советской жить.

Сюда идут. Расстаться было нужно,

Но главное мне удалось спросить.

Сказал мне Тельман, — к нам идет спасенье,

Он сохраняет веру в свой народ».

………………………………………

Сергей везет в штаб фронта донесенье.

Шофер дает машине полный ход.

Дивизиям дорогу пробивая,

Громады танков двинулись в прорыв…

Полковник донесение читает.

— Товарищ маршал! Тельман жив!

В своей надежде и в своей печали

Всегда он с нами, гнету вопреки.

… Лежат пилота руки на штурвале.

Орудия БМ загрохотали,

Идут на запад русские полки!

Оживают Нева, Неман и Висла,

Ломают лед упрямые воды.

С армиями

шагает на приступ

Весна сорок четвертого года.

Мы к тебе приближаемся, Тельман, — слышишь?

Громим бастионы Пруссии Восточной.

…Из канцелярии Гиммлера вышел

Приказ совершенно секретный, срочный.

Тельмана вталкивают в машину.

Железные задвигают дверцы.

В заходящем солнце — холмы, долины

Страны, которой он отдал сердце.

Для нее, он верит, — придет однажды

Избавление от фашистского ада…

Надпись «Свое получает каждый»

Выкована на Бухенвальда[1] ограде.

Сколько тут замучено братьев!

Подвиги их враги не скроют.

«Каждому — свое!»

Палачам — проклятье,

Бессмертье народной борьбы — героям.

Пулеметы на лагерь смотрят с вышек.

Окруженный врагами, Тельман вышел.

Каждый метр этой дороги

Вмятинами

Последних шагов отмечен.

Огонь опалил лицо на пороге,

Страшным жаром

Дохнули печи.

Я лицо человека вижу,

Гневные глаза голубые.

Тельмана слова последние слышу

Через стены глухие.

Испепелить его волю властную

Пламя не в состоянии.

И народы мира слышат —

«Да здравствует Свободная Германия!»

Альпийскими фиалками, травою

Лужайка заросла в кругу дубов.

Поодаль, отдыхая после боя,

Дремал, не слыша птичьих голосов,

Солдат советский под высоким небом.

Горячею рукой коснулся век

Закатный луч. Нет, воин спящим не был,

Сергей увидел, — он уснул навек.

Подостлана друзьями плащ-палатка,

На гимнастерке сгусток кровяной

И над колеблемою ветром прядкой

Подшлемник темносерый шерстяной.

Бойца в земле немецкой погребая,

В конце войны, в последний час пути,

Мы знали,

Есть Германия другая,

И мы обязаны ее спасти.

Из-под эсесовского автомата,

От смерти, что осталась позади, —

Она бежала к нам

В лохмотьях полосатых,

С петлей на горле,

С пулями в груди.

Был этот путь последний

Самым страшным, —

Смерть обманув,

Превозмогая боль,

Дойти,

увидеть звезды на фуражках,

Родное имя крикнуть, как пароль.

Ночное небо расчертили пули.

Светла Советской Армии звезда.

Знакомые гудки! То потянули

В Берлин из Сталинграда поезда.

Они бегут расшитой колеею.

Победоносным силам нет числа.

Последнее сопротивленье злое —

Кирпичной, темнокрасной пыли мгла.

Встает рейхстаг, зажженный в тридцать третьем.

По логову врагов удар! удар!

А на окраине голодным детям

Суп разливает в миски кашевар.

Ты помнишь,

Под Берлином, в дымке рощиц

В незабываемый, счастливый час,

Мы услыхали от регулировщиц —

С победой Сталин поздравляет нас.

И звездный небосвод над нами вырос,

Весь обращенный к лучшим временам.

И полнотою мира,

мира,

мира

Пришло заслуженное счастье к нам.

Победные ракеты стали рваться.

Нарушив затемненье, вспыхнул свет.

К нам гарнизон фашистский шел сдаваться.

Он знал, — в сопротивленье смысла нет.

И в «Оппель-адмирале», грязно-сером,

Угрюмо сгорбясь, ехал генерал.

Ползли бессильно «тигры» и «пантеры»,

Комбат наш пленных сотнями считал.

Нам среди них

Встречались и такие,

Что говорили: «Я — рабочий,

Демократ».

Но отражались в их глазах —

Варшава,

Киев,

Кровь Лидице,

горящий Сталинград.

Толпою шли немецкие солдаты.

Один за каждой сотней конвоир.

Умолкли орудийные раскаты.

И реяло над нами:

«Миру — мир!»

Германская республика, живи,

Цвети и землю убирай снопами!

С тобой народы говорят словами

Великодушной дружбы и любви.

Германия, мы помним твой позор:

Костры из книг, зловещие парады,

Убийства, пытки, мракобесья вздор,

Накатанные смертью автострады.

Пусть вольно зеленеет деревцо,

Обрызганное утренней росою,

Пусть малыша счастливое лицо

Не затемнится тенью грозовою.

И покрывают заросли плюща

Разбитых стен угрюмые изломы,

И ласточки взлетают, трепеща,

Над маленьким, надежно скрытым домом.

Здесь жизнь, уничтоженью вопреки,

В победном поднимается цветенье.

Сергей, ты не забыл тепло руки

И Тельмана запомнил приглашенье:

«Когда-нибудь и ты приедешь к нам,

Желанный гость Германии свободной, —

Пускай тебе, дружок мой, будет там

Так хорошо, как мне у вас сегодня!»

С Сергеем мы идем в толпе друзей.

Но что это?! Зачем все расступились?

И почему здесь вдоль аллеи всей

Торжественно ряды остановились?!

Две женщины проходят меж рядов —

Жена и дочь.

И над толпой раздельно

Подхватывают сотни голосов

Родное имя:

Тельман!

Тельман!

Тельман!

И о едином фронте старый марш

Звучит над ними молодо и громко,

И Тельман, дорогой товарищ наш,

Напутственное слово шлет потомкам.

Для тех, в кого он верил,

Ждал все годы,

Завет передает теперь он свой:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой![2]