Лондон у ваших ног

Штамп в паспорте

Как и пообещал мне дедушка, время оказалось лучшим лекарем. Боль от предательства двух самых близких людей постепенно утихла. Обиды забылись. Я повзрослела и стала смотреть на события как бы со стороны.

Познакомившись с Мишей, моим теперешним мужем, и пожив несколько лет в гражданском браке, мы подали заявление в загс. По правде говоря, этот штамп в паспорте нам не очень-то был и нужен.

Нам вручили приглашение в магазин для новобрачных. У нас в стране это была важная составляющая ритуала бракосочетания, своеобразная стимуляция для официального оформления отношений между взрослыми людьми, у которых уже есть ребенок.

В цивилизованных странах существует брачный контракт, который необходим в связи с оформлением документов на имущественные права супругов в случае расторжения брака и других спорных вопросах. Им, на Западе, важно, что каждый получит: какую, скажем, часть акций предприятия, надел земли, или дом, или кому из родителей будет доверено воспитание ребенка.

Это юридическая сторона оформления. Духовное скрепление брачных уз происходит в костеле, церкви, кирхе, в зависимости от вероисповедания. Новобрачные клянутся быть вместе и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит их. Но жизнь есть жизнь, и даже принцы с принцессами, несмотря на родовые традиции и массу условностей, разбегаются.

В те времена мы о брачных контрактах и слыхом не слыхивали. Даже сейчас многие в силу ханжества стесняются произносить такой термин.

У нас с Мишей акций и «фазенд» не было и не предвиделось, дочка была моя, из недвижимости — квартира моих родителей. Миша был прописан у своих, поэтому для их успокоения, а также чтобы получить приглашение в салон для новобрачных, мы и подали заявление.

Это совсем не смешно, потому что многие мои подружки иногда просто, договорившись со своими приятелями, подавали заявления, чтобы попасть в недоступный для всех остальных, небрачующихся граждан, магазин под радостным названием «Весна». Постепенно это название затерлось, и им стали обзывать все магазины подряд, а не только для новобрачных.

Кроме того, новобрачным полагался продуктовый талон, где можно было разжиться икрой и всякими деликатесными консервами. К «заказу», так именовался набор почти что «сухого пайка», словно ты собирался в дальний поход (что, впрочем, резонно: ведь не на один год!), прилагали импортную курицу, сухую колбасу, не говоря уже про чешское пиво, джин или виски. Причем продукты выдавались поближе ко дню регистрации. А то съешь раньше и придешь просить еще.

В магазине «Весна» всегда «выбрасывали» промтоварный дефицит: финские сапоги, югославские туфельки, немецкие лифчики. Все купленное отмечалось в талоне, и ставился штампик отдела — два раза не придешь и в одну и ту же очередь повторно не встанешь.

Сейчас таких талонов «нарисуют» сколько угодно. Если уж в переходах продают дипломы вузов, удостоверения всех секретных служб, то что там какая-то открыточка с вкладышем и чернильным штемпелем!

Миша загорелся, увидев в салоне венгерский костюм: темная тройка с жилеткой — такого он в жизни не носил. Пиджак ему был как раз, а вот брюки в поясе оказались широковаты. Но продавец мигнул: мол, «на лапу» дадите — нет проблем, от другого гарнитура подменю. Миша с ним пошептался, тот просил «десятку» сверху. По тем временам такая сумма — целое состояние. У нас ровно восемьдесят два рубля было, костюм восемьдесят стоил. За два рубля продавец даже и разговаривать не хотел. Что это за деньги — бутылку не купишь!

Звоню из автомата на работу, к телефону Верочка, секретарь редакции, подходит.

— На месте никого, — кричит мне в трубку. — Сейчас в бухгалтерию сбегаю, может, тебе уже гонорар за статью начислили. Перезвони через десять минут.

Возвращаюсь к Мише. А тот уже в брюках от другого гарнитура у зеркала стоит. И продавец языком прищелкивает: отлично, совсем, дескать, другое дело. Я снова к телефону.

— В бухгалтерии, ты же знаешь, настоящие крысы, — сообщает Верочка. — Гонорар можно только после двух получить. У девчонок в корректорской заняла.

— Спасибо тебе большое, — радуюсь я. — Сейчас отложим костюм на час, я за деньгами примчусь.

— Только девчонки из корректорской тебя просят польские колготки им купить, — осторожно добавляет Верочка.

Я замолкаю. У меня у самой колготок — всего одна пара, и та на выход лежит, хожу в шитых-перешитых, стыд и срам. У спекулянтов с рук только за двойную цену можно купить.

— Они говорят, что колготок на талон по три пары дают. У них Валечка на той неделе расписывалась, точно знают, — суетится секретарь.

— Хорошо, — выдыхаю я с облегчением, — куплю. — И несусь на двух видах транспорта к себе в газету, за восемью рублями. Запыхавшись, влетаю в редакцию.

Верочка, передавая мятые трешки и рубли, с завистью провожает меня глазами:

— Посмотри помаду, — заискивающе просит она. — Счастливая, хоть что-то достать сможешь.

Поход в этот магазин являлся сам по себе торжественным мероприятием — красивый светлый салон, народ у прилавков не толпился, потому что разрешалось только одного гостя с собой привести. У входа строгие люди с повязкой на руке — талон глазами просвечивают. После только «Березка» казалась мне такой же роскошной. Но в «Березку» мне посчастливилось попасть лишь один раз, когда вернулась из командировки в Польшу.

Там я была всего трое суток. Коллеги из их центральной газеты «Трибуна люду» встретили так, что наша делегация не только магазинов не увидела, но и их главную улицу Маршалковскую слабо потом припоминала. Я расстраивалась: в витринах были выставлены очень модные кофточки, а до магазинов мы так и не добрались.

У нас в Москве витрины тоже кое-что украшало. Только к наличию товаров в магазине это не имело никакого отношения.

Тосты за дружбу между нашими народами начались еще в Варшавском аэропорту, пока мы ждали свой багаж.

— Не пью водку, — стала отнекиваться я.

Поляки сделали круглые глаза.

Потом, когда приехали в газету, такое началось, никакому русскому и не снилось.

— Может быть, на минуточку в магазины заглянем, — уговаривала я перед самым отлетом руководителя нашей делегации, — злотые не истратили.

— На сертификаты поменяем, — махнул он рукой.

По приезде поменяли. Было их так мало — просто кот наплакал, да плюс ограничения: на «синеполосые», то бишь соцстрановские сертификаты продавались не все товары. Очень хотелось купить маленький приемничек с магнитофоном. Увы! Техника отпускалась только на «бесполосые».

Но все равно я себе и Александре накупила разноцветных ярких платочков из ацетата, с якорями, видами городов, а Мише — выходную сорочку под галстук. В те времена мало кто на работу в костюмах и галстуках ходил. Это была привилегия начальства, а Миша трудился простым инженером. Платочки до сих пор в шкафу в стопочке хранятся, а сорочку Миша на даче донашивает. Товар в «Березках» был отличного качества.

После регистрации наша семейная жизнь никак не изменилась. Протекала тихо-спокойно, несмотря на бурные события в стране.

Люди стали запасаться по талонам не только крупами, но и коврами, диванами — все впрок, пригодится. Некоторые комнаты в коммуналках выглядели как юрты на Севере у якутов — все четыре стены в коврах. У одной бабушки, которая нас письмами в газету бомбардировала, что у нее потолок рухнул, обнаружили на антресолях не только запасы муки и прочей снеди, но и новый мебельный гарнитур в упаковке. Антресоли не выдержали.

— Дочка привезла, на работе по записи получила, — причитала бабуля, когда вызванный нами домуправ честил ее последними словами.

В нашей семье добытчицей считалась я. Если сама не принесла или не сказала, что именно надо купить, остальные члены семьи довольствовались тем, что было. Деньги Миша зарабатывать не умел. Он их получал. Получки, как у всех, два раза в месяц. После покупки книг, газет, сигарет и прочих необходимых для любого мужчины мелочей оставался пшик.

— Мы посидели с ребятами в кафе, — докладывал муж и разводил руками, показывая, что у него пусто в карманах.

Миша любил общество, у него была куча друзей, и он не очень-то считался с тем, что любой выход в свет — удар по нашему бюджету. Женившись, он с экономической точки зрения как бы продолжал вести холостяцкую жизнь.

Но мои гонорары выручали.

Я повзрослела, наученная не только жизнью, но и сознанием, что на мне семья. К людям стала относиться с опаской: к женщинам — с недоверием, к мужчинам… даже сама не знаю, как я стала относиться к мужчинам. Пора пылкой влюбленности прошла, и, конечно, поменялся взгляд на мужчин. С Мишей мне было хорошо, но уже не замирало сердце от того, что слышала звонок в дверь, когда он возвращался с работы, я с тоской не смотрела на тапочки и пижаму, когда он бывал в командировке, не прижималась губами к сорочкам, когда гладила их, охладела к готовке и не горела желанием смотреть, как он ест.

— Разогрей ужин сам, — кричала я, уютно примостившись на диване у телевизора, намаявшись за целый день по автобусам и метро.

Он не обижался, принимая это как должное.

Однако в глубине души скребли кошки, знала, что это не я и что такое поведение несвойственно моему характеру. Но теперь свою душу держала крепко-накрепко за семью замками и не позволяла ей раскрыться не только перед кем-то, но порою даже и перед собой.